Н.А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Художественные произведения. Тома 1-10
Том восьмой. Художественная проза. Незаконченные романы и повести 1841--1856 гг.
Л., "Наука", 1984
Добродетель никогда не остается без награждения, а порок без наказания. С детской прописи
I
Комната в нижнем этаже деревянного дома. В ней никаких затей прихоти, ничего лишнего, скорее, по-видимому, можно встретить недостаток в чем-нибудь необходимом. Однако ж она не слишком пуста. Кроме письменного стола и кресла, в ней есть три стула, на которых, по выражению одного остряка, не стыдно сидеть и в годовой праздник; есть в ней и шкаф, отделанный под красное дерево, в котором легко может поместиться незатейливый гардероб одного человека. Есть и библиотека, устроенная очень замысловато: так должно назвать расстояние между стеною комнаты и боковою сторонкою шкафа, поставленного в некотором отдалении от стены. Книг очень немного, все они помещаются на нижней полке, которую, как вы догадываетесь, образует самый пол; более ни книг, ни полок в библиотеке нет. На стене против двери небольшое зеркальце; под ним опять проявление изобретательной фантазии бедности. Как бы вам объяснить его? Возьмите два четвероугольные куска картонной бумаги, соедините их по углам бечевками, на расстоянии полуторы четверти один от другого; концы бечевок, которые сойдутся над верхним куском картона, свяжите вместе, сделайте из них петельку и наденьте ее на гвоздь, прибитый под зеркальцем, таким образом вы получите что-то вроде висячей этажерки в два этажа, на которой можете класть разные мелкие вещи. В комнате еще есть диван, служащий вместе и постелью; портрет какого-то старика в генеральском мундире и в правом углу небольшой образок. Вот и всё...
На столе горит свеча; в креслах сидит молодой человек; он хорош собою, но на лице его уже заметны следы бурь и страданий. В настоящую минуту он задумчив и грустен, глаза его подняты кверху, в руке он держит перо... по всему видно, что он думает крепкую думу... Не бойтесь, однако ж, он не поэт, даже не сочинитель,-- избави бог, чтоб я избрал героем своего рассказа сочинителя! Он просто чиновник или, правильнее, кандидат в чиновники. Об чем же, кажется, думать чиновнику? Что за неволя ему нудить голову, которая может поседеть и покрыться преждевременно морщинами от думанья? Конечно, в сущности, не для чего, но бывают в жизни такие минуты, в которые и чиновники, а особенно кандидаты в чиновники, задумываются. Но вот молодой человек начал писать. Покуда он пишет, я познакомлю вас с ним покороче...
Имя его самое незвучное, самое нероманическое -- Клим; фамилия... но зачем вам знать его фамилию? Она еще некрасивее имени, она и не громка; вы незнакомы с ней ни по истории прошедшего, ни по современным событиям... Отец его был чиновником особых поручений у одного губернатора, он служил, служил и наконец умер, не оставив своему сыну ничего, кроме худого фрака и доброго имени. Климу тогда было девять лет. Губернатор взял его к себе на воспитание, полюбил и, оставив службу, увез с собою в Петербург, где обещал заняться им как родным сыном... С тех пор вот уже более десяти лет Клим не видал ни своего родного города, ни своей матери. Привязываясь всё более и более к Климу, опекун его и благодетель не жалел ничего для его воспитания; будучи бездетным вдовцом, он посвящал всё свое время на развитие в Климе добрых качеств и наклонностей, так что в пятнадцать лет Клим был образцом целомудрия и кротости, а в двадцать, когда уже оканчивал университетский курс, к стыду и изумлению XIX столетия, имел все качества добродетельного человека... Опекун был человек старого времени и имел о добродетели совершенно отсталое, превратное понятие, которое, к сожалению, вполне усвоил своему питомцу. Последствия, от того происшедшие, составляют предмет моей повести. Замечу еще, что она не принадлежит к самому новому времени. Происшествия, в ней описываемые, случились в начале второй четверти нынешнего века... Рассказ основан на истине.
По окончании курса Клим располагал съездить в *** губернию повидаться с матерью, которой он не видал так давно и которая, как можно было заключить по ее письмам, любила его нежно и пламенно... По возвращении из дома опекун хотел ехать с ним за границу... Клим, разумеется, был счастлив; надежды его были светлы и радостны. Вдруг опекун умер скоропостижно -- и все они разрушились. Опекун давно решился передать свое имение Климу, но смерть нечаянная, как бы сговорившись с наследниками, помешала его планам, завещания не было. Однако ж... Здесь должно несколько остановиться на событии, которое имело влияние на всю остальную жизнь нашего героя.
Тихо и темно было в спальне покойника. Он лежал недвижно на смертном одре своем с ясной, безмятежной улыбкой, которая играла на устах его в последнюю минуту жизни и осталась на них вечно... У изголовья стоял Клим, вперив грустные очи в лицо благодетеля; в ногах стоял камердинер генерала, слуга старый и верный, которого покойник любил как друга. Оба, и господин и слуга, были глубоко поражены, не говорили, не плакали от избытка горя. Но вот глаза старика заблистали слезами, и громкие рыдания огласили комнату... Он целовал ноги своего барина, бил себя в грудь и был в совершенном отчаянии.-- Что будет со мною?-- говорил он всхлипывая...-- Что будет с вами? Куда вы денетесь?.. у вас ничего нет... покойник всё хотел отдать вам, да кто теперь поверит... Горькая, горькая наша участь!
Старик плакал навзрыд; Клим молчал.
-- Послушайте, барин! -- продолжал слуга.-- Здесь никого нет... в шкатулке у покойника лежит шестьдесят тысяч... всем известно, что он назначал вас наследником... возьмите их... Греха никакого нет... Они ваши... Об них же никто не знает... знаю я... да кто меня заставит сказать... Возьмите, утешьте душу покойника...
Старик достал из-под подушки умершего ключ от шкатулки и, подавая его Климу, продолжал:
-- Исполните его желание... Вы будете счастливы... деньги великое дело.
Клим назвал камердинера бездельником, с гневом оттолкнул его от себя и, рыдая, упал на грудь покойного благодетеля.
Послышались шаги за дверью, в комнату вошел доктор.
-- Легче ли ему?
Клим молча указал на покойника...
-- Умер! Ну, я того и ждал... Не было никакой надежды...
Вскоре после погребения опекуна Клим тихонько ушел из его дома, не желая быть предметом насмешек или обидной благотворительности новых владельцев. Он ничего не взял, кроме платья, которое было на нем, и некоторых безделок на память о своем благодетеле. Всё, что он имел, принадлежало опекуну, а потому он считал несправедливостью завладеть тем, на что не имел законного права. Наследники сказали, разделив дружелюбно его имущество, что он должен быть большой дурак... А вы как думаете? Скажите по совести... не бойтесь... я никому...
"Великое несчастие наслал на нас господь,-- писала к Климу мать его, получив известие о смерти генерала,-- умер его превосходительство, отец и благодетель наш... Не удалось мне и спасибо-то сказать на сем свете голубчику... царство ему небесное! Добр был до нас покойничек! Вот, дитятко мое, правду сказано: человек предполагает, а бог располагает... Не довелось-таки мне видеть тебя, а уж как я ждала, как надеялась!.. Десять лет не видала, шутка -- десять лет! Чего не натерпелась, чего не передумала! Только и живу, чтоб еще хоть разок взглянуть на тебя, дитя ты мое, радость моя! Как ты, чай, вырос, похорошел, поумнел; мне, бедной старухе, и не узнать тебя! Сама бы приехала к тебе, последние крохи собрала бы, да не могу: хворость одолела... А кабы прежние годы!.." Много еще писала старушка, и в каждом слове ее проглядывала душа добрая и простая, любовь к сыну неограниченная. В заключение в приписке было сказано: "Ты ничего не пишешь, Климата, оставил ли тебе что покойник-то, как сулил. Не бедняешься ли ты, голубчик мой! Сохрани бог! Пиши ко мне, я еще не так бедна, чтоб не могла уделить для своего кровного... Домишко наш хоть и ветх, да, спасибо, добрые люди не обегают: верх нанимают красильщики, хорошие деньги дают, внизу сама живу".
Действительно, Клим скоро узнал нужду. Долго бился он с копейки на копейку, наконец необходимость заставила его прибегнуть к помощи матери... Он, впрочем, надеялся, что, получив место, будет иметь возможность сейчас же возвратить ей деньги... Иначе он никогда бы не решился беспокоить ее и скорей согласился бы умереть с голоду. Такая уж странная натура была у него!
И вот он, получив аттестат, стал искать места. Счастие, казалось, полилось на него. Первый важный человек, к которому пришел он, принял его ласково, обнадежил и просил навещать его в ожидании места. Важный человек был средних лет, прекрасной наружности, говорил так сладко и увлекательно: Клим был. от него в восторге! Важный человек был себе на уме. Когда они довольно коротко ознакомились, он однажды сказал Климу, дружески взяв его за руку:
-- Послушайте, молодой человек, от вас зависит сделать себе блестящий карьер... надеюсь, вы позволите мне быть с вами откровенным...
-- Говорите, ваше превосходительство! Я готов на всё, что не противно чести и моим убеждениям.
-- Нисколько... Я вам хочу сделать предложение, которое, напротив, очень приятно... Вот видите, у меня есть любовница, дама хорошей фамилии, прекрасная собой... Но я хочу жениться. Она мешает моим планам... нужно разорвать нашу связь... Понимаете?
-- Нет, ваше превосходительство...
-- Я доскажу... не удивляйтесь моей искренности... я хочу дать вам ход... Вы молоды, хороши собой... я введу вас в общество, познакомлю с ней, дам вам средства часто видеть ее... Если нужно, буду давать вам деньги, чтобы вы могли поддержать себя в свете и в глазах ее... понимаете?..
-- Не понимаю, ваше превосходительство... Важный человек несколько удивился, но потом продолжал тем же тоном:
-- Вы можете успеть, только примитесь за дело искуснее, настойчивее... Да и стоит похлопотать: красавица! То, что сделалось для меня в тягость, для вас будет очень приятно... Последствий не бойтесь: муж старый, недалекий, урод; вечно сидит за вистом... Место же вам я уж нашел... Итак, вы поняли?
-- Понял! -- сказал наш герой таким голосом, что важный человек вздрогнул... Клим наговорил ему грубостей и скорыми шагами вышел из кабинета, считая себя жестоко обиженным.
-- Вы сумасшедший! С таким глупым характером вы век не найдете никакой должности! -- гневно воскликнул вслед ему важный человек, считая себя в свою очередь обиженным еще более...
-- Я не хочу купить счастия бесчестным поступком! -- шептал про себя сердитый мечтатель, быстро сбегая с великолепной лестницы, и долго еще заревом вспыхнувшая краска горела на молодых щеках его, как горит она на щеках свежей душою девушки, при которой с уст отца-хомяка сорвалось неосторожное слово..
Прошло около четырех месяцев. Клим всё еще искал места. Истязания, которым он подвергался по случаю своих поисков, значительно уменьшили запас его терпения. Он почти отчаивался...
Завтра последняя попытка. После долгих отказов он наконец получил позволение явиться к какому-то директору, у которого в департаменте есть ваканция. Что-то будет?.. А между тем денег у него нет, платье доносилось, так что скоро стыдно будет показаться в люди. В таком, к несчастию автора, очень обыкновенном положении были дела нашего героя, когда мы увидали его сидящего и думающего крепкую думу с пером в руке. Он писал письмо к матери. Размышления о крайнем положении, о долгах, о сроке платить за квартиру заставили его снова прибегнуть к ее помощи, хотя он уже потерял надежду скоро возвратить ей деньги, которых в разное время выпросил довольно много. Жестокая борьба происходила в душе его, когда он писал. Ему мерещилась больная бедная старуха, которая продает последнее имущество, чтоб удовлетворить просьбу сына...
Вот он вскочил и начал ходить по комнате. Взор его случайно упал на образ, которым благословила его мать. Ему кажется, что образ смотрит на него укорительно, а прежде он смотрел на него всегда так умильно, так кротко...
Клим схватил со стола письмо, которое написал, и разорвал его на мелкие части...
Дверь скрипнула, вошла хозяйка: женщина лет под сорок, с немецкими ужимками и чисто русским дородством. Лет пятнадцать назад она, верно, была красавица, еще и теперь остались в лице ее следы прежней миловидности. Сердце нашего героя вздрогнуло...
-- Здравствуйте,-- сказала она, ставя на стол свечку, которую принесла с собою...
Он кивнул головой.
-- Я смотрю, мне всё жаль вас; думаю, как бы вам поправиться; что за причина, что вы так бедняетесь!
-- Я, кажется, вам говорил...
-- Вот за вами довольно уже накопилось за квартиру, а между тем чем вам платить...
-- Бог милостив, скоро отдам...
-- Ох! вы уже давно так говорите... Да и к чему торопиться, когда обстоятельства не позволяют... Послушайте-ка, у меня просят вашу квартиру... Уступите...
-- А мне-то как же?..
-- Вон там подле моей спальни есть комната, вы будете получать и стол и чай...
-- Ну?
-- И свечи... всё... понимаете...
Клим с изумлением взглянул в лицо своей хозяйки, желая найти там разгадку ее странным словам, и он нашел ее: глаза хозяйки светились каким-то подозрительным пламенем, от которого героя нашего бросило точь-в-точь в такую же краску, как от слов важного человека...
С гневом объявил он хозяйке, что не далее как через две недели оставит ее квартиру, потому... потому... Он сказал причину довольно резкую, которую мы не хотим повторять...
-- А деньги?-- сказала раскрасневшаяся, как пион, хозяйка и с чувством обиженной гордости повторила: -- А деньги?
-- Деньги вы получите через две недели непременно... Прощайте!
-- Так через две недели наверно?
-- Да, прощайте.
-- Смотрите же...
Она ушла. С стесненным сердцем герой наш взял бумагу и стал опять писать письмо к матери, с просьбой о деньгах... Тут я мог бы снова произнесть философскую истину: "Обстоятельства сильнее всякой решимости!" Но, повторяю, я пишу повесть, а не моральную проповедь, и никакие обстоятельства не заставят меня резонерствовать.
II
Приемная. Кругом стулья, на стенах картины, на двух столах по два подсвечника со стеариновыми свечами, на третьем столе два подсвечника и бронзовые часы.
Маленький человек в форменном фраке с пряжкой за 20 лет, с физиономией умной или только лукавой, доброй или только искусной в притворстве -- как решить с первого взгляда! -- беспрестанно кланяется и говорит "да-с", "может быть", "непременно". Дама лет под пятьдесят, в утреннем наряде, не чуждая, по-видимому, некоторых претензий на красоту, говорит важно, даже с некоторою повелительностию в тоне, говорит часто и бойко...
-- Я лишаюсь терпения... я терзаюсь беспрестанно... мне нет покоя... надо скорей всё кончить. Вы меня понимаете?
-- Отчего не кончить,-- можно, очень можно, ваше превосходительство; нет ничего невозможного...
-- Так вы беретесь?
-- Берусь, берусь, ваше превосходительство; как я осмелюсь...
-- Вы уже полгода тому назад обещали, а между тем она всё у нас на шее... Смотрите же, чтоб и теперь не было того же... Вы не останетесь внакладе...
-- Помилуйте, ваше превосходительство, я и так очень доволен. Изволите знать... Я давно служу... еще в прошлом году генерал посулил... вам известно... служу беспорочно... формуляр не подскоблен... даже в отпуску восемь лет не бывал... Вам стоит только напомнить...
-- Понимаю, всё будет... Только смотрите, сдержите обещание... Да нельзя ли не откладывать?..
-- Постараюсь, ваше превосходительство...
-- Чем скорей, тем лучше для вас... Да смотрите, чтоб был не урод.
Она кивнула головой и пошла к двери, ведущей во внутренние покои; маленький человек отправился в прихожую, но, подойдя до нее, воротился и спросил:
-- Молодой?
-- Лучше бы молодой... впрочем, как хотите, только скорее... Она сделалась для меня несносна...
Они разошлись... В приемную вошел Клим. Маленький человек во второй раз воротился из прихожей, остановился посреди комнаты и начал рассматривать ново-пришедшего. Казалось, его озарила какая-то мысль... казалось, он составлял план...
Клим ему поклонился; он подошел к Климу и сказал:
-- Садитесь, генерал выйдет еще не скоро... А что, вы имеете к нему дело?
-- Да.
-- По департаменту или лично до его превосходительства?
-- Я пришел просить о месте...
-- О месте! -- сказал с улыбкою маленький человек.-- А что, вы где-нибудь служили?..
-- Нет, но я имею университетский аттестат...
-- У вас есть протекция?..
Клим посмотрел на него сухо, как бы желая узнать, какое право имеет он входить в такие подробности.
Маленький человек догадался и сказал:
-- Я экзекутор; свой в доме генерала. Передо мной секретничать нечего. Может быть, помогу...
-- Покорнейше вас благодарю, я не нуждаюсь... Маленький человек улыбнулся.
-- Так у вас нет протекции?-- повторил он.
-- Нет.
-- Плохо!
-- Напротив: я очень рад, что буду обязан за все только себе...
Маленький человек опять улыбнулся.
-- А много вы сами сделать надеетесь?..
-- Я хочу служить царю и моему отечеству, сколько силы и способности позволят мне. Хочу служить честно, совестливо, усердно; хочу идти путем прямым и хочу за всё быть обязанным только себе...
Молодой человек был не только жалок, но даже смешон. "Новичок! сумасшедший!" -- подумал экзекутор, стараясь удержаться от смеха.
Вдруг он переменил тон, ухватки, самое выражение лица, дружески схватил нашего героя за руку и сказал с чувством:
-- Молодой человек, вы "благородных правил", я вас уважаю... Нынче немного, очень немного таких люден как вы... сначала я даже не поверил; простите... долго ли ошибиться... наш век так искусен в притворстве... располагайте мною; я ваш...
"Он наш!" -- думал в то же время экзекутор.
-- Так вы думаете, что я получу здесь место?-- спросил Клим, тронутый его участием...
-- Конечно,-- отвечал экзекутор,-- нет ничего невозможного; но место месту розь; опять каков ход: согласитесь, что ведь не всё равно ехать на водовозной кляче и но почтовых, а?
-- Правда.
-- Водовозная кляча -- служба без протекции; почтовая тройка -- служба с протекцией... Вот хоть бы "наш" долетел до директора на почтовых, а другой товарищ его на своей водовозной кляче и теперь еще не дотащился до начальников отделения...
-- Но я бы желал...
-- Знаю, знаю, вы другая статья, я понимаю вас. Но всё, знаете, протекция не мешает... И я сделаю, я постараюсь... для вас не жаль... таких людей немного... сам директор похлопочет о месте для вас... на почтовых поскачете, только, я вам скажу... Да приходите-ка ко мне на днях; вот адрес, там поговорим покороче. Я всё улажу. Будете довольны, будете счастливы...
Экзекутор остановился.
-- Что ж далее? -- спросил наш герой.
-- Узнаете, узнаете,-- отвечал экзекутор, значительно улыбаясь.-- Прощайте, нужно забежать в департамент до генерала.
Он ушел. Клим на досуге принялся доискиваться таинственного значения слов, намеков и загадочных улыбок своего нового знакомца.
Вдруг в комнату вбежала молодая девушка, с голубыми глазами, вся из мечты, воздуха и поэзии, хорошенькая, как роза, свеженькая, как персик, только что сорванный с Дерева...
-- Maman,-- кричала она вбегая,-- полноте толковать с Степаном Глебычем... будет, натолковались... пойдемте, я вам покажу... ах, чудо!
Только теперь заметила девушка, что в комнате нет ни ее матери, ни Степана Глебыча, а стоит и пристально смотрит на нее какой-то незнакомец с черными огненными глазами, открытым лбом, прекрасным профилем...
-- Я здесь, Marie! -- отвечал ей женский голос из другой комнаты.
Девушка смешалась, покраснела и, как бабочка, упорхнула назад...
Клим хорошо рассмотрел ее и, разумеется, замечтался. Он не влюбился, но был рад-радехонек, что нашел пищу для своей праздной мысли; прежде ни одна женщина не оставалась в его памяти более пяти минут, теперь девушка с голубыми глазами не выходит из его головы вот уж целые полчаса... Слава богу, есть об ком мечтать, не скучно дожидаться...
Дверь отворилась; вошел его превосходительство, на почтовых доскакавший в звание директора, и очень сухо и очень важно спросил:
-- Что вам угодно?
По принятому обычаю нужно посвятить несколько строк описанию его превосходительства. Но так как он в рассказе играет неважную роль, то постараемся характеристику его сделать как можно короче. Имя его -- Сергей, отечество -- Иванович, фамилия -- Таковский, Приметами он: от роду пятидесяти двух лет, росту среднего, лицом бел, рябоват, глаза карие, нос и рот прямой, подбородок круглый. Особых примет не имеется. Кажется, всё.
Клим объяснил ему, в чем дело.
-- Я буду стараться,-- прибавил он,-- приносить пользу по службе, сколько от меня будет зависеть...
-- От вас тут ничего не будет зависеть! -- возразил "генерал", почему-то несколько обиженный его последними словами.-- Умничать вам не позволят... Департамент не университет, заметьте, государь мой. Новостей вводить не требуется... без вас всё сделано... Нужна только с вашей стороны исполнительность. А действовать должно по примеру прежних образцов... Вот всё. Поняли вы меня?
-- Понял, ваше превосходительство...
-- Ну так теперь ступайте домой; я не могу вам дать места, я его уже отдал другому...
-- Благодарю за ваши отеческие наставления! -- сказал Клим в досаде.-- Я не премину ими воспользоваться...
И он ушел...
Таковский с самодовольствием понюхал табаку и прошелся по приемной, говоря про себя: "Если я не могу служить кому помощию, служу советом, и все благодарят меня! Слово мне ничего не стоит, а между тем отказ для несчастных не так огорчителен..."
Вошла дама, которую мы видели в начале главы. Она окинула взором комнату и сказала:
-- Его уж нет.
-- Кого, душенька?
-- Молодого человека. Вы его прогнали?
-- Помилуйте, как прогнал, я обошелся с ним как отец: дал ему наставление, за которое он так благодарил... Жаль, что вы не слыхали!
-- Вы, сударь, только и знаете давать наставления, а сами ничего не понимаете... Вы ему отказали?..
-- Да ведь вы сами просили за того молодого человека...
-- Прошу покорно! Тут некогда, сударь, думать о посторонних...
-- Что вы, да разве он наш родня?..
-- Не нам, не мне, а вам мог бы быть родня...
-- Что такое, я не понимаю...
-- Прогнал, отказал!..
-- Да на что же он нам?
-- Как на что! Да он хотел жениться на Маше...
-- Что такое?
-- Сейчас прибежал ко мне в кабинет экзекутор и говорит: "Видели ли вы того молодца, что в приемной? Вот, может быть, мне удастся уладить свадебку..." Я и побежала сюда... А вы!
-- Да что вам так хочется выдать ее поскорей?
-- Вот вопрос!.. Она, сударь, мешает моим планам, она мне надоела, она компрометирует нас...
И так далее. Генеральша до того закидала словами своего супруга, что он не мог ничего отвечать; по счастью, вошел экзекутор и вывел его из затруднительного положения. Он успокоил также и генеральшу, сказав, что герой наш обещал прийти к нему и, следовательно, дело можно еще поправить, на что генеральша отвечала ему с весьма ласковой улыбкой:
-- Ваша примерная служба не останется без награждения...
Здесь автор намерен остановить внимание своих читателей на обстоятельстве, которое едва ли не столько же раз служило содержанием для разных повестей, рассказов, сцен из частного быта, сколько повторялось на самом деле. Несмотря на то, автор ни за что не решится исключить его, потому что оно тесно связано с прочими событиями предлагаемой повести, которая, как уже было сказано, основана на истине. Притом у автора есть своя задушевная цель, которая, ему кажется, не вполне выразилась бы, если б он исключил обстоятельство, о котором теперь намерен распространиться... На первый план становится на некоторое время хитрый, изворотливый, честолюбивый, приземистый экзекутор, с которым мы уже несколько знакомы. Картофельная душа этого почтенного чиновника не представляет ничего особенного. Сначала единственною целию его были деньги, но с некоторого времени, именно вскоре после кончины его супруги, в сердце экзекутора закралось другое желание. Вдовствующий Степан Глебыч не был одинок на своем одиноком ложе: вместо жены, которая мучила его ровно двадцать три года, его стал мучить демон честолюбия, не отходивший от него ни на минуту. Владимир третьей степени снился ему от семи до двенадцати раз в ночь. Понятно, с какою радостию ухватился он за надежду достигнуть предмета своих желаний. Вообще он был человек ума довольно ловкого и в особенности чуткого: он за версту слышал, из чего можно извлечь выгоду, и, как хорошая гончая собака, скоро попадал на горячий след, то есть находил слабую сторону человека или животного, с которым имел дело. Клима он понял с первого раза, но не думал, чтоб его правила были непоколебимы. "Молодость, ветреность!" -- думал он. Клим пришел к нему и рассказал прием генерала, совершенно противоречивший обещаниям экзекутора. Степан Глебыч извинялся и обещал всё скоро поправить. Осторожно и обдуманно начал он действовать на свежую душу нашего героя хитрой логикой своих положительных понятий о жизни; однако ж доводы его подвигали дело вперед очень медленно. Прошел месяц. Клим не получил денег от матери, не получил даже ее ответа, что его очень огорчало и удивляло; однако ж он сдержал слово, данное хозяйке: ровно через две недели он переехал, заплатив ей долг сполна. Экзекутор дал ему денег взаймы, экзекутор всячески старался привлечь его к себе, горевал вместе с ним, прикидывался добродетельным и при конце всякого свидания говорил вздыхая:
-- Уж как я хлопочу, чтоб достать вам местечко... да нет... нынче места не легко достаются! Надо пообождать.-- Наконец, достаточно приготовив Клима, вытеснив из души его малейшую надежду добиться места, он однажды сказал ему:
-- Я вижу одно только средство устроить карьер ваш.
-- Какое?
-- Женитесь.
Клим совершенно потерялся от такого предложения.
-- Я имею совсем другой взгляд на женитьбу,-- сказал он.
-- Э! молодой человек! Кто ищет счастья, тот не должен пренебрегать ничем. Я люблю вас, желаю вам добра...-- И прочее. Степан Глебыч довольно широко начал распространяться в излияниях привязанности, которую питает к нашему герою, и потом присовокупил, что он всеми силами постарается сосватать ему чудесную невесту, которая доставит не только протекцию, но и лихое приданое.
-- Нет, не хочу, не хочу... Не беспокойтесь,-- отвечал герой наш, краснея и запинаясь.
-- Ну, не хотите, так как угодно... Я только на всякий случай сказал... С одной стороны и хорошо, что вы так тверды... Может, бог даст, через год, через полтора и сами найдете место...
-- Через год... Помилуйте! Да мне жить нечем.
-- Ваше дело... Жалею, но пособить не могу... Конечно, ваша решительность похвальна, но от женитьбы на воспитаннице нашего генерала едва ли бы кто отказался в вашем положении... Сами на себя пеняйте...
-- На воспитаннице вашего генерала? Да я не видал ее!
-- Ха-ха! увидите... будет время, насмотритесь... Марья Ивановна девушка добрая...
-- Ее зовут Марьей?-- перебил Клим с необыкновенною живостию.
-- Что с вами... Имя не нравится? Поэзия, молодой человек, поэзия! Выкиньте ее из головы!
Здесь в воображении нашего героя невольно мелькнула девушка с голубыми глазами...
-- Она живет у генерала?-- быстро спросил он, не обращая внимания на слова экзекутора.
-- Да, жаль, что вы упускаете такую невесту. Охотники скоро найдутся...
-- Погодите... я подумаю... дайте несколько дней сроку! -- сказал герой наш в волнении.-- Где бы мне увидеть со поскорей?..
-- Да если вы согласны, то я скажу генеральше; расхвалю вас в пух; авось она не будет противиться! Чудная партия!.. Если дело пойдет на лад, то отправимся к ним сегодня же к чаю...
-- Нет, нет, слишком скоро, дайте одуматься, дайте успокоиться!
-- Ну хорошо... Да вот, чего лучше: в воскресенье будет у генерала бал... я за вами заеду... или приходите ко мне, вместе отправимся... там насмотритесь вдоволь...
-- Бал! Но у меня нет порядочного фрака... Совестно...
-- И, полноте... Деловой человек никогда не должен обращать большого внимания на свой костюм...
Пускай на платье нашем пятна,
Была бы совесть в нас чиста! --
произнес экзекутор с комическою важностию...-- Притом,-- продолжал он,-- гостей будет немного, и почти все свои...
-- Хорошо,-- отвечал герой наш, пожимая ему руку,-- буду, непременно буду...
III
Бал как бал; даже не стоит описывать. На диване сидит генеральша, подле нее у стола стоит и весело улыбается девушка с голубыми глазами; по другой стороне сидит в креслах какая-то старушка, которой что-то шепчет на ухо девушка весьма некрасивой наружности.
К Климу подошел экзекутор.
-- Видите?-- сказал он, указывая в ту сторону, где сидела генеральша с причетом.
-- Вижу, вижу! -- отвечал герой наш, не переставая смотреть на девушку с голубыми глазами.-- Как она хороша!
-- На красоту не смотрите... У нее доброе сердце! -- произнес экзекутор с важностию и исчез...
Загремела музыка; танцуют...
Большую часть вечера герой наш исключительно был занят девушкой с голубыми глазами, которая танцевала с каким-то стройным офицером в адъютантском мундире, до прочих ему не было дела. Он, к прискорбию автора, был похож совершенно на всех героев чувствительных романов: смотрел только на нее, видел только ее, думал только о ней... решительно нечем блеснуть новым... На беду автора он так же точно узнал мучительное чувство ревности, как и все, без малейших особенностей. Вкрадчивые, обольстительные слова адъютанта, которые она слушала, казалось, не без участия, долетая до слуха нашего героя, раздирали его сердце... Вот они несутся мимо... Взор ее упал на Клима... "Какой красавец!" -- сказала она своему спутнику... Адъютант посмотрел на героя нашего с приметной досадой, и они пронеслись далее...
Слова ее не ускользнули от жадного слуха влюбленного; они привели его в восторг, бросили в краску... Мимолетный взгляд адъютанта произвел совсем другое действие: бешенство закипело в груди юноши, он едва усидел на месте.
Климу стало жарко... Он вышел в галерею, отворил окно и стал вбирать в себя холодный осенний воздух... Тут был совершенный контраст с залой: там шумно и людно, здесь пусто и тихо; там глаза искрятся огнем надежд и страстей, уста кипят фразами и улыбками; здесь молчаливые портреты смотрят строго и холодно; здесь нет места мысли о будущем, всё говорит о прошедшем; там жизнь, здесь смерть... Много ощущений прошло через душу Клима, много мыслей, много планов пронеслось в его воображении... Долго стоял он у окна, устремив глаза -- о горе мое! -- на луну, которая тусклым пятном пробегала по горизонту... Недостает только, чтоб он произнес к ней стихи, но он, к счастию, не поэт! Вдруг послышались шаги; Клим повернул на минуту голову... В галерею входило несколько молодых людей, между которыми был знакомый ему племянник хозяина и известный уже адъютант... Клим стал снова смотреть на луну...
-- Поскорей затянуться, ради дружбы! -- сказал адъютант племяннику хозяина, который набивал трубку...
-- Изволь.
-- Скажи, пожалуйста,-- продолжал адъютант,-- что у вас за новое лицо явилось на бал?
-- Кто такой?
-- Да вот из статских... Высокий ростом, худощавый. Говорят, красавец, а по мне, так дрянь...
-- Не понимаю... Да на что тебе?
-- Представь... Я давно интересуюсь... одной особой... Уж сколько я вздыхал, любезничал, кажется, начал успевать., и что ж? Давеча танцую с ней. Она увидела его и говорит мне, что он очень хорош... Каково?..
Клим стал прислушиваться...
-- Так что же?-- спросил генеральский племянник.
-- Как что! Я полгода ухаживал за нею, да не слыхал от нее такой похвалы... Я бы дорого дал за нее... А он, выскочка!
-- И тут еще большой беды нет. Похвала ничего не значит.
Ничего! Да я готов обрубить ему уши, если она когда скажет опять на его счет что-нибудь подобное.
Клим вспыхнул, задрожал, переменился в лице; он хотел выскочить из своего угла, хотел наговорить дерзостей, вызвать на дуэль адъютанта... Но вспомнил, что сам не совсем прав, потому что случай привел его подслушать чужой разговор, чего, по его понятиям, не должно делать... Он удержался...
-- Мало того,-- продолжал адъютант,-- она, кажется, просто влюбилась в него, вдруг стала со мной холодна: отвечает не по-людски, смотрит в лес.
Последние слова адъютанта чуть не свели с ума нашего героя.
Загремела музыка; молодые люди ушли. Клим остался один и долго предавался со всем жаром юношеского увлечения самым чудным, самым упоительным мечтам, которых автор не приводит из опасения насмешить читателей... Когда Клим возвратился в залу, мазурка уже приходила к концу; по невозможности пробраться на место, он стал у двери и начал, как говорится, "пожирать глазами" "предмет своей страсти", который танцевал по-прежнему с адъютантом.
К Климу опять подскочил экзекутор.
-- Что, -- спросил он,-- решились?
-- Но что думает она? Ее мысли, ее мысли! Если б я был уверен... Я не согласен ни на какое принуждение... Мне нужно прежде всего ее личное согласие...
-- Только-то? Так и хлопотать не о чем! Завтра же к генералу... увидитесь, поговорите -- и кончено... а?
Клим схватил руку экзекутора и крепко пожал ее...
-- Ну, слава богу... теперь и мне любо... И какое место мы бережем для вас... А о приданом...
-- Ничего не нужно...
-- Как ничего... девять тысяч назначено... довольно?
-- Очень благодарю...
-- Дайте слово, что больше не будете требовать, хоть бы и можно...
-- Извольте...
Экзекутор потер руки от удовольствия и стал пробираться к дивану, на котором сидела хозяйка...
Клим опять принялся созерцать свою красавицу. Вдруг он заметил, что лицо ее побледнело, глаза помутились; она пошатнулась.
-- Вам дурно?-- спросил адъютант.
-- Воды,-- прошептала она едва внятно и почти повисла на руке адъютанта; глаза ее закрылись...
-- Обморок! -- сказала стоявшая в соседней паре девица весьма некрасивой наружности и приняла ее на руки от адъютанта.
-- Воды! -- закричал встревоженный адъютант, опрометью бросаясь к двери...
Клим, пользуясь расстройством танцев, в то время пробирался во внутренность залы...
-- Воды! -- повторил адъютант, обращаясь прямо к нему.
Клим посмотрел на него с изумлением.
-- Что же ты стоишь, болван! -- сердито закричал адъютант.-- Что вытаращил бельмы!.. Слышишь ли, подай стакан воды!
Клим замахнулся; вдруг откуда пи взялся экзекутор; крепко схватил за руку нашего героя. Адъютант отскочил. Клим, уходя, шепнул ему что-то на ухо...
-- Эх, что вы наделали! -- говорил Климу экзекутор, догнавший его в коридоре.-- Стоило затевать историю... Он просто принял вас за лакея: ошибка, больше ничего. И за что было сердиться... Посмотрите, как вы одеты! Последний официант его превосходительства наряднее вас... Фрак вытертый, на лацканах заштопан, рукава засалены...
-- Замолчите, пожалуйста!
Но экзекутор не унимался и продолжал бежать за ним, крича громко:
-- Жилет! Срам посмотреть -- кашемировый! Хоть бы у меня давеча взяли плисовый... Может быть, обошлось бы без всякой истории... Нет ничего невозможного!
-- Да ведь сами вы сказали -- нужды нет!..
-- Я думал, что вы будете сидеть смирно... А вы всё испортили... Что вам стоило сказать: "Я не лакей!" Ему можно бы и спустить, он свой в доме генерала, он погорячился, он ее любит...
-- Что?
-- Послушайте, не деритесь с ним.
-- Невозможно!
-- Ну, как хотите; генерал вас и на глаза не пустит к себе... Да и мне, право, охоты нет мешаться в такое дело... Кончите сами, как знаете... Прощайте... Надо бежать успокоить генерала, генеральшу, да и бедная Марья Сергеевна, я думаю, в страхе.
-- Марья Ивановна! -- поправил Клим, но экзекутора уже не было, он бежал в обратный путь и торговался с извозчиком.
IV
Эту главу следовало бы начать так: "Часу в осьмом утра за *** заставой из мрака утренних туманов показалась карета; за нею ехала невдалеке другая. Наконец оба экипажа остановились; из первого ловко выскочил..." и пр. Еще приличнее было бы поговорить сначала о суете мира, о близком родстве жизни со смертью, где бы можно было разбросать множество глубоких истин. Хорошо бы задать читателю несколько психологических вопросов: что такое честь, что такое жизнь, что такое пощечина? Посудить бы, потолковать обо всем, а потом уже приступить к описанию дуэли... Нет, сперва бы рассказать еще, что делается в душе соперников пред роковым часом, как они встретились, как поклонились друг другу (соперники в романах всегда обходятся между собою очень почтительно), как шибко бились сердца их и отчего и для чего и почему. Тут по обыкновению очертить бы характеры секундантов, одного сделать воинственным и непреклонным, с геройством в душе, с солдатскими остротами двенадцатого года на языке; другого с миролюбивыми наклонностями и поговорками для контраста... Заставить бы, для усиления страха в читателях, первого острить, а второго трусить. Наконец уж поставить на барьер героев, подать бы им пистолеты, скомандовать -- раз, два, три! "Раздались два выстрела. Клим упал, кровь хлынула из его плеча; адъютант с зверским восторгом смотрел на страдания соперника.
-- Можете ли вы еще стреляться?-- спросил он, улыбаясь, как крокодил над замученной жертвой.
-- Вы живы, вы не ранены?-- радостно спросил умирающий слабым голосом.
-- Жив, не ранен! -- отвечал торжествующий адъютант насмешливо.
-- Слава богу! -- простонал несчастный, вздохнул, поднял глаза к небу, трижды произнес: "Мария!", протянул руку в ту сторону, где жила она, и испустил дух".
Постойте! Кто вам сказал! Ничего подобного не было... Клим точно ранен. Но он и не думал "испускать дух", даже не произнес ни одной пошлой фразы, какие говорят романические герои пред смертию... Мы скоро с ним увидимся...
В Петербурге есть особливый класс промышленников, который живет доходами от квартир, не имея своих домов. Какой-нибудь промотавшийся купец, чаще проторговавшийся мещанин снимает на год по контракту деревянный флигель, верхний этаж или подвал, разделяет его по отделениям и отдает их помесячно бедным чиновникам, старым вдовам, поэтам, кому попало... Лучшее отделение оставляет для своего семейства и квартирует себе даром на счет своих жильцов... Вот для образца дрянной флигель на дворе, одноэтажный. Окна кривые и маленькие, без ставен, вместо стекол наполовину заклеены бумагой; сени темные; в них чан воды, связка дров и кадка из-под капусты, от которой кругом разливается необыкновенное благовоние. Весь флигель состоит из двух комнат, перегороженных пополам; из первой составилась кухня и спальня -- жилище хозяев; из второй, в которую ход через кухню,-- две небольшие конурки -- обитель постояльцев... Но остановимся покуда в первом отделении...
Около белого деревянного стола с работой в руках сидят три пожилые женщины: хозяйка и две ее компаньонки -- постоялки. Одна из них -- девица, другая -- вдова. Как они попали сюда -- объяснить нетрудно... У вдовы умер муж, бедный ремесленник; что было, она прожила и теперь кормится работой и живет за пустую плату у хозяйки деревянного флигеля. Судьба пожилой девы гораздо сложнее и запутаннее... Она любит рассказывать о каком-то старом "счастливом" времени, о каретах, богатстве, о "нем", который так любил ее, так лелеял... Но он уехал... Она ждала его, ждала -- не дождалась и переехала к той же доброй хозяйке, которая берет так дешево и у которой всегда такая приличная компания... Все три -- старые особы, суровые, безвыразительные физиономии, на которых господствовало постоянно выражение досады и злости... Вдова, впрочем, иногда улыбалась, девица вздыхала. Все они беспрестанно между собой разговаривали, перебивая одна другую... Поодаль у окошка сидела племянница хозяина, молодая девушка милой и скромной наружности, которая составляла совершенный контраст с сухими лицами старух. Она, прилежно занятая работой, вовсе не вмешивалась в разговор, даже не слушая его. Нужно еще упомянуть о пятом лице, которого присутствие доказывавалось храпением, по временам выходившим из-за перегородки...
Из первой комнаты второго отделения раздался болезненный стон...
-- Опять застонал! -- сказала с неудовольствием хозяйка.
-- Я не могу слушать его воплей без содрогания,-- жеманно произнесла дева, которая в счастливую эпоху своей жизни читывала Поль де Кока...
-- И я! -- прибавила вдова.-- Как заслышу, так покойничек мой сейчас передо мной и стоит, и стоит, как живой... Свет ты мой, Лукьян Силуяныч, на кого ты покинул меня, вдову горемычную!
И она готова была залиться слезами.
-- Ох! мне всех тошней! -- сказала хозяйка.-- Вам что, вам он чужой...
-- А вам-то!.. Что вы, матушка Аксинья Федоровна! Какой же он вам родной, голь забубённая, онуча истрепанная, прости господи!
-- Тем-то и хуже,-- отвечала хозяйка.-- Уж пусть бы родной, пропадай добро, да хоть бы совесть не мучила! Всё бы спокойнее: совесть не ела бы... А то подумаю: живет у нас человек, как в своем доме, за квартиру не платит, уход за ним... А что он нам? Добро-то в кого? А черт знает!.. На пришпехте нашли... с улицы подняли... ни брат ни сват; ни брат ни сват... кузнец двоюродный нашему слесарю! Ека их совесть, совесть замучила!
-- Но он в несчастии, а несчастные достойны сострадания; на кого же и надеяться им, как не на добрых людей! Бог вам заплатит! -- с чувством сказала дева, третий месяц уже не платившая за квартиру.
-- Бог вам заплатит! -- повторила вдова, находившаяся в таком же положении, и обе они взглянули на хозяйку взором, вызывавшим на сострадание...
-- Заплатится сторицею,-- продолжала дева,-- потому что добродетель никогда не остается без награждения!