Платонов В.
Мать

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

МАТЬ.

(Разсказъ).

I.

   Это случилось поздно вечеромъ.
   Ниночку привезли въ автомобилѣ какіе-то люди. Въ комнату внесли на рукахъ и положили на постель. Они успокаивали Анну Григорьевну. Брали ее за руки. Говорили что-то. Но Анна Григорьевна могла понять только одно: Ниночку чуть не убилъ за городомъ какой-то бродяга,-- случайно проѣзжавшіе въ автомобилѣ люди спасли ее.
   Въ комнатку набралось много народа. Все чужія, незнакомыя лица. Говорили шумно и горячо. Но Анна Григорьевна не могла встать съ мѣста и неподвижно сидѣла около постели.
   Наконецъ ушли. И въ маленькихъ комнаткахъ стало совсѣмъ тихо.
   Ниночка лежала нѣсколько часовъ въ глубокомъ обморокѣ. Когда очнулась и увидала надъ собой лицо бабушки, съ такими жалкими, испуганными глазами и странно полуоткрытымъ ртомъ, начала плакать безсильно и тихо. Скорѣй закрыла глаза, не могла смотрѣть...
   Старушка не выдержала, обхватила руками голову своей Ниночки, припала къ ней и зарыдала:
   -- Дѣточка ты моя... Маленькая ты моя...
   Ниночка не надолго приходила въ себя, смотрѣла сквозь слезы на склонившееся надъ ней испуганное, жалкое лицо бабушки и снова впадала въ полузабытье.
   Утромъ начался бредъ.
   Приходилъ докторъ, старичекъ, худенькій, лысый, въ большихъ очкахъ въ черной оправѣ. Прописалъ рецептъ и сказалъ:
   -- Опаснаго ничего нѣтъ,-- больная нуждается въ абсолютномъ покоѣ...
   Опять въ маленькихъ комнатахъ цѣлый день толпились какіе-то люди. О чемъ-то спрашивали Анну Григорьевну. Что-то объясняли ей...
   Къ вечеру, слава Богу, ушли всѣ. И опять стало тихо, тихо.
   Ниночка лежала теперь съ открытыми глазами. Взглядъ ея былъ тяжелый и пристальный. Она часто стонала и просила пить. Анну Григорьевну не узнавала и спрашивала: "гдѣ бабушка?"
   -- Это я... Вотъ я, Ниночка...-- задыхалась отъ слезъ Анна Григорьевна.
   Ниночка смотрѣла на нее, совсѣмъ какъ чужая, и говорила:
   -- Бабушка не должна знать... Я одна... Какъ-нибудь, одна.
   Она и комнаты своей не узнавала. Ей казалось, что ока брошена въ полѣ. Въ сырой темной травѣ... Она задыхается отъ ужаса и острой боли... Рябое лицо... синія мокрыя губы.
   И прерывающійся голосъ, хрипитъ прямо въ уши...
   И она начинала кричать и биться:
   -- Унесите! унесите меня!.. Убейте... я не могу... Не могу я..
   Днемъ Ниночка успокаивалась. Засыпала. Нѣсколько разъ пріѣзжалъ старичекъ въ большихъ очкахъ. Все прописывалъ новыя лекарства, покачивалъ головой и говорилъ:
   -- Больная нуждается въ абсолютномъ покоѣ...
   Недѣли черезъ двѣ, какъ-то рано утромъ, Ниночка позвала:
   -- Бабушка!
   И голосъ у нея былъ новый: тихій и ласковый.
   Анна Григорьевна подошла. Ниночка улыбнулась ей. Потянула ее къ себѣ. Поцѣловала и сказала едва слышно:
   -- Я буду жить... бабушка...
   И повернулась къ стѣнѣ, чтобы не расплакаться.
   Вечеромъ пришелъ докторъ, остался больной очень доволенъ.
   -- Теперь недѣля покоя -- и вы будете здоровы...
   Докторъ оказался правъ: черезъ недѣлю Ниночка встала.
   

II.

   Но выздоровленіе шло очень медленно...
   Ниночку нельзя было узнать: вся она стала какая-то другая. Раньше, бывало, полчаса спокойно посидѣть не могла. А теперь усядется въ кресло противъ окна и сидитъ такъ нѣсколько часовъ, все о чемъ-то думаетъ. Подзоветъ къ себѣ Анну Григорьевну и молча ласкается къ ней и жмется, очно зябнетъ. Изъ дому никуда не выходитъ: "очень шумно, олова кружится", и потомъ: "черезъ улицу переходить боіось". Дверь заперли и Ниночка собственноручно написала записку: "никого не принимаютъ". Даже звонокъ подвязала. О "томъ" не говорили ни слова.
   Боялись говорить. Обманывали себя,-- дѣлали видъ, что теперь все кончилось и что все страшное надо забыть. Но не могли пристально смотрѣть въ глаза другъ другу: обѣ понимали, что самое страшное впереди. Объ немъ-то и боялись думать больше всего. И въ то же время его ждали каждый часъ, объ немъ только и думали.
   Анна Григорьевна говорила, что пальмы сохнуть начали и не лучше ли вынести ихъ въ садъ. Говорила, что приходила сосѣдка Александра Игнатьевна, у нея корова отелилась и она предлагаетъ носить молоко на домъ. Не снять ли у Ниночки въ комнатѣ занавѣски, отъ нихъ душно и пыльно. Говорила о всякихъ мелочахъ, но глазами и голосомъ спрашивала все о томъ-же, сама пугаясь своего вопроса.
   И вотъ то, о чемъ такъ страшно было думать, случилось...
   Поздно вечеромъ Ниночка постучалась къ Аннѣ Григорьевнѣ:
   -- Ты спишь, бабушка?
   -- Нѣтъ. Ты что, Ниночка?-- дрогнувшимъ голосомъ окликнула ее Анна Григорьевна
   Ниночка вошла.
   Анна Григорьевна хотѣла встать ей на встрѣчу, но взглянула на нее и почувствовала, что ноги холодѣютъ и подкашиваются, какъ въ тотъ первый вечеръ... Въ застывшихъ, потемнѣвшихъ глазахъ Ниночки, въ искаженномъ, поблѣднѣвшемъ лицѣ она прочла то, чего ждала съ такимъ ужасомъ.
   Ниночка медленно подошла къ постели. Сѣла рядомъ съ бабушкой, обняла ее, прижалась къ ея лицу. И руки ея, и все тѣло дрожали мелкой дрожью.
   Въ комнаткѣ было темно. Только въ углу угасалъ красноватый свѣтъ лампадки; медленныя тѣни тревожно скользили по стѣнамъ и потолку.
   Съ улицы доносился жуткій глухой шумъ, приближаясь, холоднымъ кольцомъ окружая домъ,-- точно назойливо заглядывая въ черныя окна.
   Сидѣли долго, обнявшись, не произнося ни слова.
   Вдругъ Ниночка нагнулась къ уху Анны Григорьевны и заговорила быстро, быстро, шепотомъ, останавливаясь, чтобы перевести духъ: дрожь мѣшала ей и зубы стучали, какъ въ ознобѣ:
   -- Я все время объ этомъ думала... только объ этомъ и думала... Я не хотѣла говорить тебѣ... Думала, съ ума сойду... Ненавижу я его... ненавижу я его!.. Я убью себя вмѣстѣ съ нимъ... Онъ рости во мнѣ будетъ!. Такой же, какъ тотъ... Я знаю... Я навѣрное знаю, что онъ какъ тотъ... Все равно я задушу его... Лучше сейчасъ... вмѣстѣ съ собой... Ты прости, бабушка... Ты забудь меня... Я больше жить не могу, бабушка...
   И Ниночка въ изступленіи упала къ ней на колѣни и билась головой о постель, задыхаясь отъ горя. Она больше не сдерживалась. Она весь ужасъ свой выплакать хотѣла.
   Анна Григорьевна крестила ее и, сама не сознавая, что говоритъ, повторяла:
   -- Грѣшно, Ниночка... Терпѣть надо... Грѣшно такъ...
   Ниночка такъ ослабѣла, что не могла дойти до своей комнаты, осталась у бабушки. Анна Григорьевна испугалась, позвала утромъ старичка въ большихъ очкахъ.
   Онъ покачалъ головой, прописалъ лекарство и сказалъ:
   -- Такъ совершенно невозможно,-- больная нуждается въ покоѣ.
   Ниночка пролежала нѣсколько дней. Когда ей стало лучше, Анна Григорьевна спросила:
   -- Можно съ тобой поговорить?
   -- Можно.
   Анна Григорьевна сѣла къ ней на постель.
   -- Ты только не разстраивайся, а то я лучше не буду.
   -- Нѣтъ, ничего,-- серьезно сказала Ниночка.
   Бабушка не плакала и пристальнымъ, новымъ для Ниночки взглядомъ смотрѣла на нее.
   -- Я все знаю,-- сказала бабушка:-- горе большое,-- вѣрно,-- только терпѣть надо. Такъ вѣрно Богу угодно. Ты будешь терпѣть, Ниночка, до конца все...
   Ниночка молчала.
   -- Ты мнѣ слово должна дать.
   -- Пока хватитъ силъ, буду терпѣть, -- тихо, но твердо проговорила Ниночка.
   Бабушка ушла въ свою комнату и долго не возвращалась, А когда пришла, лицо ея было спокойное и свѣтлое. Морщинки разгладились. Она подошла къ постели и сказала ласково:
   -- Ниночка, ты, можетъ быть, встала бы?
   -- Не хочется, бабушка... да и незачѣмъ...
   -- Какъ незачѣмъ? Жить-то надо же...
   Ниночка улыбнулась.
   -- Ну, что же, попробую...
   Она встала, перешла къ окну, на кресло, посмотрѣла въ садъ.
   -- Бабушка, листья желтые!..-- удивилась Ниночка.
   -- Пора, сентябрь мѣсяцъ.
   -- Да, правда, а я и не замѣтила...
   Узенькія дорожки въ саду были покрыты красными листьями тополя. Блѣдно-золотая рябина покачивалась по по осеннему и на ней, какъ серебряныя нити, блестѣла паутина.
   -- Я и не замѣтила, -- задумчиво проговорила Ниночка.
   

III.

   Ребенокъ долженъ былъ родиться въ началѣ мая.
   Бабушка ни за что не хотѣла отпускать Ниночку въ больницу. Тамъ не позволятъ день и ночь сидѣть у постели: мало ли что можетъ случиться.
   Ниночка на все соглашалась. На нее нашло какое-то тупое равнодушіе. Все ей было безразлично.
   Въ самый послѣдній день бабушка спросила ее:
   -- Можетъ быть, доктора позвать?
   Ниночка даже удивилась:
   -- Доктора? Зачѣмъ это?
   И поспѣшно прибавила:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не надо...
   Ночью бабушка услыхала за стѣной слабый сдавленный крикъ. У Ниночки начались боли, но она терпѣла, пока силъ хватило.
   Анна Григорьевна вошла въ комнату. Ниночка лежала, вытянувшись на постели, судорожно закинувъ назадъ голову. Подъ глазами легли темно-синіе круги, напряженно застывшее лицо вытянулось и сквозь стиснутые зубы вырывался странный, не похожій на голосъ Ниночки, равномѣрный крикъ.
   Пришла акушерка, суетливая, съ жилистыми веснущатыми руками. Шумно начала переставлять все въ комнатѣ по своему.
   Переложила Ниночку на другую кровать.
   -- За докторомъ не надо ли?-- все спрашивала ее Анна Григорьевна.
   Акушерка обиженно пожимала плечами и говорила:
   -- При чемъ тутъ докторъ, не понимаю.
   А крикъ становился все громче, все чаще и настойчивѣе. Промежутковъ почти не было. Только иногда, точно въ забытьи, Ниночка прерывала его отрывистыми словами:
   -- Трудно мнѣ... ой... не могу я... трудно мнѣ...
   Но скоро не стало и этихъ словъ, начался безпрерывный, все усиливающійся крикъ, даже не похожій на человѣческій голосъ.
   Рано утромъ ребенокъ родился. Его унесли въ бабушкину комнату. Ниночка лежала какъ мертвая. Глаза ввалились. Носъ заострился, худыя прозрачныя руки упали на простыню.
   -- Мальчикъ!-- объявила акушерка.
   -- Позовите бабушку -- тихо сказала Ниночка.
   Пришла Анна Григорьевна.
   -- Что ты, Ниночка?
   -- Принеси его ко мнѣ...-- однѣми губами выговорила она.
   Бабушка поняла и робко спросила:
   -- Можетъ быть, послѣ?
   -- Принеси...-- повторила Ниночка.
   Анна Григорьевна ушла. Вернулась вмѣстѣ съ акушеркой. Но ребенка несла сама: красненькаго, сморщеннаго, съ длинными рыжеватыми волосами.
   Ниночка взглянула на него. И вдругъ, неожиданно для себя приподнялась и, точно отталкивая кого-то руками, закричала:
   -- Унесите!.. Унесите его!..
   Акушерка засмѣялась:
   -- Всѣ молодыя мамаши такъ: боятся, что маленькому сдѣлаютъ больно.
   Она проворно выхватила его изъ рукъ бабушки и унесла.
   У ребенка былъ большой ротъ и Ниночкѣ показалось, что губы у него синія, а ноздри вывернуты наружу. Лицо маленькое, сморщенное, но губы и ноздри мелькнули отчетливо, точно нарисованныя.
   Когда она пришла въ себя и начала вспоминать лицо ребенка, она не могла дать себѣ отчета: показалось ей сходство или было на самомъ дѣлѣ. Успокаивала себя: конечно, показалось... Я такъ этого боялась, вотъ и почудилось... Развѣ у ребенка могутъ быть такія губы...
   Бабушка стояла растерянная, испуганная. Ниночка замѣтила это и, не глядя на нее, сказала:
   -- Мнѣ показалось... Теперь прошло... Я больше не буду такъ...
   -- Можетъ быть, кормилицу лучше?
   -- Нѣтъ, я сама.
   -- Подумай, Ниночка.
   -- Сама.
   Акушерка вернулась, услыхала, о чемъ говорятъ, и вмѣшалась:
   -- Лучше всего самой кормить. Я не понимаю, что за охота возиться съ кормилицей? И расходъ, и неудобства. Ребенокъ слабенькій, мало ли что можетъ случиться: а потомъ обвиняютъ медицину...
   Бабушка только вздохнула. Настаивать не стала.
   Первый разъ принесли его кормить вечеромъ. Ниночка прежде, чѣмъ положить на постель, внимательно на него посмотрѣла...
   ...Ну, конечно, показалось!.. Ротъ, правда, большой, по губы тоненькія и розовыя, какъ у всѣхъ дѣтей... Носъ широкій и ноздри какія-то странныя... но у дѣтей всегда носы бываютъ некрасивые...
   Бабушка положила его около груди. Когда онъ зацарапалъ ручками и прикоснулся къ ея тѣлу теплымъ ртомъ, она сжалась вся и невольно подалась назадъ, точно холодная волна прошла по ней. Ребенокъ заплакалъ. Она сдѣлала надъ собой усиліе и придвинулась снова.
   Ниночка лежала такъ близко, что чувствовала все его маленькое тѣльце. Одной рукой онъ упирался ей въ грудь и глоталъ жадно, нетерпѣливо задыхаясь.
   Закрыла глаза, чтобы ничего передъ собой не видѣть, ни о чемъ не думать.
   Грудь согрѣлась. Теплота медленно разливалась по всему тѣлу. Какъ будто бы тѣло оттаивало.
   Голова кружилась и хотѣлось тихонько заплакать...
   ...Губы у него совсѣмъ тоненькія и розовыя... Ручки худенькія... А на пальчикахъ ужь ногти есть... Такой тепленькій, такой маленькій, безпомощный...
   Онъ лежитъ такъ близко, что слышно, какъ сердце у него бьется. Иногда даже кажется, что въ груди у нея два сердца. Теперь и не узнаешь, гдѣ онъ. Точно приросъ къ ней. Онъ ли такой горячій,-- или грудь ея стала такой горячей?.. Ну и хорошо. Пусть такъ и будетъ: и онъ, и она совсѣмъ вмѣстѣ.
   Ей захотѣлось взглянуть на него. Но боялась пошевелиться и потревожить. Полуоткрыла глаза и посмотрѣла внизъ, не наклоняя головы.
   Виденъ былъ кругленькій затылокъ, сморщенный лобъ и краешекъ пухленькой щеки.
   ...Какой же онъ маленькій... Какой маленькій!.. И какой смѣшной...
   -- Бабушка, бабушка!.. посмотри, какой онъ смѣшной...
   Анна Григорьевна не знала, что сказать.
   -- Чѣмъ смѣшной?
   -- Развѣ не видишь?.. Такой маленькій и такой смѣшной... Затылокъ кругленькій и ручки какія!..
   Ниночка тихо смѣялась и на рѣсницахъ ея дрожали слезы.
   Бабушка съ испугомъ смотрѣла на нее.
   -- Какой маленькій, какой маленькій!-- сквозь тихій смѣхъ повторяла Ниночка:-- и, главное, чмокаетъ какъ... Ты слышишь, бабушка, слышишь?..
   И вдругъ она нагнулась къ нему, взяла обѣими руками, подняла, прижала къ мокрому отъ слезъ лицу и стала цѣловать, цѣловать, точно боясь, что у нея отнимутъ его.
   Бабушка окончательно растерялась и не знала, что ей дѣлать.
   Пришла акушерка и сдѣлала строгій выговоръ:
   -- Такъ нельзя обращаться съ новорожденными. Молодыя матери не слушаются, а потомъ винятъ докторовъ и акушерокъ.
   Она взяла ребенка цѣпкими жилистыми руками и унесла его въ другую комнату.
   Ниночка не спорила: ей было такъ хорошо, совсѣмъ хорошо...
   Поздно вечеромъ бабушка пришла къ Ниночкѣ:
   -- Ты спишь?
   -- Засыпаю, бабушка.
   -- Вотъ что, завтра надо бы крестить его.
   -- Хорошо.
   -- Какъ назовемъ?
   -- Все равно, бабушка, какъ хочешь.
   -- Завтра Николай,-- хочешь Николаемъ назовемъ?
   -- Хорошо. Пусть будетъ Коля... Это хорошо...
   На слѣдующій день младенца окрестили и назвали Николаемъ.
   

IV.

   Колѣ исполнилось два года. Ниночка первый разъ повела его на гулянье на "липовый" бульваръ. Тамъ была большая круглая площадка, посыпанная крупнымъ краснымъ пескомъ. Въ теплые, солнечные дни на нее приходили дѣти со всего города.
   Всю дорогу Ниночка несла его на рукахъ. Коля умѣлъ ходить и даже бѣгалъ, смѣшно переваливаясь съ одной ножки на другую, но очень скоро уставалъ и часто падалъ.
   Дни стояли чудесные. Ясные, золотые дни поздней осени. Ниночка чувствовала себя такой молодой. Она отвыкла и отъ шума, и отъ простора. Точно въ первый разъ шла по улицѣ: такимъ все ей казалось новымъ.
   Коля боялся. Онъ крѣпко обвилъ рукой ея шею, не плакалъ, но пугливо прижимался къ ней.
   До бульвара было не далеко. Прошли узенькій переулокъ, площадь, мостъ черезъ рѣку. Восемь лѣтъ каждый день по этой дорогѣ ходила она въ гимназію. А на бульварѣ каждая скамейка ей знакома... на нихъ просиживала всѣ "пустые" уроки съ подругами... Сколько пережито было подъ старыми липами во время экзаменовъ.
   И воспоминанія тоже кажутся Ниночкѣ какими-то особенными. Ей жалко прошлаго: такое оно свѣтлое, милое, далекое. И чужое оно ей, какъ будто бы все это было съ кѣмъ-то совсѣмъ другимъ.
   Но задумываться не хочется. Мысли несутся быстро, быстро, какъ свѣтлыя облака по небу. И такъ хорошо на сердцѣ. Столько солнца кругомъ. Небо синее, синее, радостно смотрѣть на него.
   А вотъ и бульваръ.
   Здѣсь еще прекраснѣе. Дорожки устланы золотыми листьями, а черные стволы липъ на солнцѣ кажутся вылитыми изъ бронзы.
   Коля, пересталъ бояться, заглянулъ Ниночкѣ въ лицо и улыбнулся.
   Онъ говорить не умѣетъ, всего нѣсколько словъ, и тѣ переиначиваетъ по своему, такъ что понимаетъ ихъ одна Ниночка. И за недостаткомъ словъ онъ объясняется руками: когда ему хорошо, онъ хватаетъ ее за лицо, за глаза и губы. Но теперь и руки у него заняты и потому онъ болтаетъ ножками и смѣется.
   Вышли на площадку. Она точно разноцвѣтными астрами усыпана ребятишками. Всѣ скамейки заняты. Весь песокъ. Солнце яркое играетъ на голубыхъ и красныхъ платьицахъ. Шумно, но не какъ на улицахъ: нѣжнѣй и тише.
   Коля пересталъ смѣяться,-- снова прижался къ матери.
   Обошли площадку и на самомъ концѣ нашли свободное мѣсто. Ниночка сѣла и спустила Колю на песокъ. Онъ не отходилъ, осматривался кругомъ.
   Толстая няня погладила его по головѣ.
   -- Вашъ сыночекъ?
   -- Мой,-- отвѣтила Ниночка.
   -- Какъ звать?
   -- Колей.
   -- Говоритъ?
   -- Нѣтъ еще.
   Толстая няня подозвала маленькую дѣвочку въ голубомъ платьѣ и сказала ей:
   -- Поиграй съ мальчикомъ. Поиграй, милая.
   Дѣвочка бойко подошла къ Колѣ и взяла его за руку. Коля посмотрѣлъ на Ниночку, на няню, на дѣвочку и, смѣшно переваливаясь, пошелъ за ней.
   Ниночка никогда не видала Колю среди чужихъ дѣтей. А тутъ сколько ихъ!-- и бѣленькія, и черненькія, и въ платьицахъ, и въ курточкахъ, и въ пестрыхъ, и въ красныхъ шапочкахъ. Всѣ они чужіе ей. И только вотъ этотъ одинъ, смѣшной, съ голубыми лентами на шляпѣ, ея маленькій Коля... Но среди чужихъ онъ тоже кажется чужимъ. Или можетъ быть, онъ съ ней другой дѣлается, не такъ смѣется, не такъ ходитъ, не такъ махаетъ ручками? И какой у него большой ротъ, -- раньше она не замѣчала этого... И руки стали длиннѣе. И, когда слушаетъ, смотритъ изподлобья...
   Ниночка не можетъ справиться съ собой, заставить себя смотрѣть на него по прежнему, -- какъ всегда. Тревожное, враждебное чувство подымается въ ней,-- не къ Колѣ, а къ кому-то другому, не то къ дѣтямъ, которыя его окружаютъ, не то къ самой себѣ, что она не можетъ сладить съ собой.
   Ниночка отворачивается отъ играющихъ дѣтей и старается вслушаться въ то, что говоритъ ей толстая нянька:
   -- ...Жалованье десять рублей, рубль на чай. Къ празднику подарки -- ужь это, какъ вездѣ.
   -- Одна дѣвочка?-- машинально спрашиваетъ Ниночка.
   -- Одна, одна только и есть. Сама-то хвораетъ все. Весной въ Крымъ ѣздила. Дѣвочка со мной оставалась. Привыкла. Безъ меня спать не ляжетъ, за столъ не сядетъ...
   -- А отецъ?-- снова спросила Ниночка.
   -- Въ управленіи служитъ. Инженеръ.
   Помолчали.
   -- Вашъ тоже на службѣ?-- спросила нянька.
   Ниночка сразу не поняла вопроса.
   -- Мой?.. Кто?..
   -- Мужъ-то вашъ, говорю, служитъ же?
   -- Нѣтъ, онъ умеръ.
   И почему-то встала. Ей вдругъ захотѣлось сейчасъ же найти Колю. Она посмотрѣла на прежнее мѣсто. Его тамъ не было.
   -- Убѣжали, вѣрно,-- сказала няня. И тоже стала искать глазами.
   Въ это время, съ другой стороны круга, прямо на нихъ бѣжала "тройка". Коля бѣжалъ съ какими-то двумя мальчиками,-- оба они были старше его и тянули его за руки.
   Ниночка быстро пошла къ нему навстрѣчу. Коля засмѣялся ей и хотѣлъ бѣжать дальше.
   -- Коля! Коля!-- крикнула Ниночка.
   Коля остановился, но не подходилъ къ ней.
   -- Будетъ. Домой пойдемъ.
   Коля пересталъ улыбаться и мотаетъ головой.
   -- Пора, пора,-- говоритъ Ниночка и беретъ его за руку.
   Коля еще сильнѣе мотаетъ головой и снова хочетъ бѣжать.
   -- Нельзя, Коленька,-- уговариваетъ его Ниночка:-- обѣдать ждутъ. Завтра опять придемъ.
   Но Коля слушать не хочетъ и вырывается изъ рукъ. Она наклоняется, чтобы взять его, но онъ упирается и отмахивается руками.
   Ниночка смотритъ на него пораженная, она никогда не видала его такимъ.
   Коля стоитъ неподвижно, сжавъ кулачки, и смотритъ на нее изподлобья тяжелымъ, не дѣтскимъ, злымъ и упрямымъ взглядомъ.
   -- Коленька, ты что?-- невольно упавшимъ голосомъ, говоритъ она.
   Ниночка слышитъ, какъ на сосѣдней скамейкѣ говоритъ кто-то:
   -- Какой некрасивый мальчикъ.
   Ниночка знаетъ, что онъ некрасивый. Но сейчасъ эта фраза почему-то особенной болью отдается въ ней. И она смотритъ на Колю почти съ ужасомъ.
   ... Да, некрасивый. Страшно некрасивый... Уродъ... только глаза хорошіе, добрые и тихіе... Но сейчасъ и глаза страшные... И потомъ опять это сходство... Какъ тогда, въ первый день...
   -- Коля, перестань, -- твердо говоритъ Ниночка, снова нагибается и беретъ его на руки.
   Онъ не сопротивляется, но Ниночка чувствуетъ, что весь онъ какой-то чужой, холодный, враждебный. Она быстро идетъ по бульвару. Ей тяжело смотрѣть на играющихъ дѣтей. Жутко идти по шумнымъ улицамъ... скорѣй бы дойти до дому... Скорѣй бы... Тамъ этого не будетъ. Вотъ и площадь прошли. Вотъ и узенькій переулокъ... Сейчасъ домъ... Скорѣй бы...
   Она старается не смотрѣть на Колю. Она боится смотрѣть на него. Она знаетъ, что снова увидитъ чужое, некрасивое лицо.
   -- Вотъ придемъ домой и все кончится... Мнѣ показалось... Просто показалось, какъ тогда... И больше никогда не буду ходить на бульваръ... Тамъ чужіе всѣ... Пусть одинъ растетъ... Около меня...
   -- Погуляли?-- встрѣчаетъ ихъ бабушка.
   -- Да. Возьми его, -- говоритъ Ниночка: -- я устала. Я сейчасъ приду.
   И, не глядя на Колю и на бабушку, уходитъ въ свою комнату.
   

V.

   Сходство Коленьки съ тѣмъ страшнымъ лицомъ не "показалось" Ниночкѣ, оно было несомнѣнно.
   Первые годы, пока черты лица были неопредѣленны, это не бросалось въ глаза. Но, когда ему исполнилось шесть лѣтъ Ниночка не могла уже больше обманывать себя: губы и носъ были совсѣмъ такіе же.
   Сходство особенно увеличивалось, когда онъ сердился, наклонялъ голову и смотрѣлъ изподлобья. А, когда плакалъ, лицо дѣлалось совсѣмъ другое: жалкое, маленькое и сморщенное, какъ у старичка.
   Здоровье было у него слабенькое. Плечи узкія. Самъ худенькій и немного сутулый. Только руки были большія и длинныя. Онъ любилъ играть, часто смѣялся и шалилъ, хотя въ общемъ былъ послушенъ. Но иногда на него нападало дикое, необъяснимое упрямство. Тогда онъ забивался въ уголъ, смотрѣлъ угрюмо, какъ пойманный звѣрекъ, и ни просьбъ, ни угрозъ, ни уговоровъ не слушалъ.
   У него появилась подруга: маленькая дѣвочка изъ сосѣдняго дома, Катя. Кругленькая, розовенькая, всегда точно только что вымытая, съ мягкими ямочками на щекахъ.
   Они очень подружились.
   Катя приносила съ собой всѣ свои новыя игрушки. И они съ Колей играли въ саду на песочной дорожкѣ.
   Въ маѣ ему исполнилось семь лѣтъ. Катя пришла поздравить его и въ подарокъ принесла заводной поѣздъ: локомотивъ и три вагончика.
   Коля смѣялся, хлопалъ въ ладоши. Они сейчасъ же устроили на дорожкѣ станцію и стали играть въ "желѣзную Дорогу".
   Ниночка сидѣла около окна и читала.
   До нея доносился звонкій смѣхъ Коли и свистки "локомотива".
   И вдругъ почему-то все смолкло. А затѣмъ неожиданно послышался плачъ.
   Ниночка бросилась въ садъ.
   На дорожкѣ, забившись въ кустъ сирени, сидѣлъ Коля и держалъ въ рукахъ "поѣздъ". У скамейки, прижавъ къ глазамъ маленькіе свои кулачки, плакала навзрыдъ Катя.
   -- Катя, миленькая, что случилось?-- бросилась къ ней Ниночка. Сѣла рядомъ на скамейку.
   Катя долго не могла выговорить ни слова.
   -- Коля, что случилось?
   Коля насупился, уставился въ траву и молчалъ.
   Катя немного успокоилась и, тяжело переводя духъ, сквозь слезы разсказала, что она нечаянно, "совсѣмъ нечаянно" наступила ногой на вагончикъ "и онъ раздавился". А Коля ударилъ ее по головѣ.
   У Ниночки все задрожало внутри.
   -- Ударилъ?.. Тебя?..
   -- Я же нечаянно, совсѣмъ нечаянно,-- повторяла Катя, снова припадая къ своимъ кулачкамъ.
   Ниночка встала и подошла къ Колѣ.
   -- Дай сюда игрушку и или въ домъ.
   Коля молчалъ.
   -- Слышишь?
   Онъ не двигался съ мѣста. Только глубже забился въ кустъ и угрюмо смотрѣлъ исподлобья.
   -- Отдай сейчасъ-же игрушку и или въ домъ,-- медленно повторила Ниночка, чувствуя, что у нея начинаютъ трястись руки.
   Коля молчалъ.
   -- Не пойдешь?
   Ниночка едва владѣла собой. Она подошла къ нему совсѣмъ близко и хотѣла взять игрушку сама. Но онъ быстро схватилъ смятый "поѣздъ" и прижалъ къ груди.
   -- Отдай, слышишь... Сейчасъ же... Или я...-- Она задохнулась и не могла кончить.
   Коля совсѣмъ наклонился къ землѣ и вцѣпился изо всѣхъ силъ въ маленькіе вагончики.
   Ниночка быстро нагнулась, схватила игрушку, но онъ такъ крѣпко прижалъ ее къ себѣ, защищая всѣмъ тѣломъ, что она не могла взять ее.
   : -- Отдай!-- крикнула Ниночка и рванула вагончики изъ его рукъ.
   Онъ разжалъ руки. Завылъ какимъ-то страннымъ, хриплымъ голосомъ, поймалъ руку матери и схватился зубами за палецъ.
   Острая боль ударила ей въ голову. Она выдернула руку и, не помня себя, ударила его смятымъ вагончикомъ по лицу.
   Коля поблѣднѣлъ, охнулъ и повалился на траву, въ страшномъ плачѣ.
   Ниночка бросилась въ домъ. Слезы душили ее. Она упала на постель. Уткнулась въ подушку, -- чтобы бабушка не слыхала ея крика. Пролежала такъ больше часа, пока не утихло все внутри.
   Потомъ медленно пошла въ садъ. Кати уже не было. На дорожкѣ валялись исковерканные вагончики и локомотивъ безъ колесъ и трубы.
   Стала искать Колю. Онъ сидѣлъ въ углу у забора, прижавшись лбомъ къ рѣшеткѣ, и тихо,.жалобно плакалъ. Острыя, худенькія плечи его подымались и маленькая голова вздрагивала. Лицо было видно съ боку: морщинистое отъ слезъ, какъ у старичка.
   Ниночка быстро подошла къ нему, наклонилась, взяла за плечи и прижала его къ себѣ. Онъ вздрогнулъ, заплакалъ сильнѣй. Но потомъ быстро сталъ успокаиваться и спряталъ голову у нея на груди.
   -- Милый мой, мальчикъ мой, прости меня, прости меня,-- повторяла Ниночка и цѣловала его мокрое сморщенное лицо.
   Онъ совсѣмъ успокоился и тихо прошепталъ:
   -- Я больше не буду драться. Никогда не буду.
   Она понесла его на рукахъ въ домъ. И все время цѣловала его. Ему было щекотно. Онъ смѣялся и зажималъ ей ротъ руками.
   Весь день Ниночка была какая-то разсѣянная. Не нахо. дила себѣ мѣста. Начинала говорить и забывала кончить. Не отвѣчала на вопросы. Спрашивала и, не дождавшись отвѣта, уходила въ другую комнату.
   -- Что съ тобой, Ниночка?-- встревожилась бабушка.
   -- Ничего, ничего... такъ... Глупости...
   Вечеромъ Коленька усѣлся за круглый столъ рисовать синимъ карандашемъ. Онъ съ увлеченіемъ чертилъ синія фигуры.
   Ниночка тихонько сѣла противъ него и стала разсматривать, совсѣмъ какъ посторонняго.
   На лампѣ абажуръ былъ темный и на столъ падалъ яркій кругъ свѣта, отъ этого вся комната казалась черной. Фигура Коленьки выдѣлялась рѣзко, точно вставленная въ раму.
   Ниночка не старалась успокоить себя. Напротивъ, съ какой-то упорной жестокостью она выискивала сходство съ тѣмъ, страшнымъ лицомъ. Полузакрыла глаза, чтобы мягкія, дѣтскія черты стали туманнѣе и чтобы рѣзче выступало то, что особенно врѣзалось ей въ память и было почему-то особенно ненавистно: толстыя, синеватыя губы и нелѣпо вывороченныя ноздри. Она напрягала всѣ силы, чтобы не видѣть ничего остального, ничего дѣтскаго, чтобы довести сходство до конца. И чѣмъ больше это ей удавалось, тѣмъ ненавистнѣе становился чужой некрасивый мальчикъ, сидѣвшій за круглымъ столомъ, и тѣмъ холоднѣй и упорнѣй она продолжала его разсматривать.
   Да, чужой. Совсѣмъ чужой. Но почему-то жалко его... До ноющей, почти физической боли въ груди. Какъ будто бы родной, близкій, любимый какимъ-то чудомъ превращенъ въ ненавистнаго урода... И видъ его вызываетъ отвращеніе и ужасъ, но память о томъ, какимъ онъ былъ раньше, продолжаетъ по прежнему жить и мало-по-малу переходитъ въ скрытую, томительную жалость.
   -- Люблю ли я его?-- спрашивала себя Ниночка, не сводя глазъ съ ярко освѣщеннаго лица Коленьки, и что-то нѣжное, радостное подымалось въ ней въ отвѣтъ.
   Это ея мальчикъ. Ея маленькій Коленька, у котораго такой смѣшной, круглый затылокъ, слабенькія, худенькія плечи, который такъ застѣнчиво, такъ робко иногда ласкается къ ней, прячетъ лицо свое на ея груди... Какъ же она можетъ не любить его?.. Конечно, любитъ... Но не можетъ же, не можетъ она любить его... Не можетъ любить лица его... И какой онъ страшный, когда угрюмо наклонитъ голову и смотритъ изподлобья...
   -- Не люблю я его... Не могу... не хочу я его любить...
   Коленька усталъ. Ему захотѣлось спать. Онъ подошелъ прощаться.
   -- Я спать хочу, мамочка.
   И потянулся къ ней поцѣловаться.
   Ниночка быстро взяла его за плечо, отстранила и торопливо сказала:
   -- Ну, ступай, ступай. Я сейчасъ.
   Коля удивленно посмотрѣлъ на нее: почему она не хочетъ его поцѣловать? Значитъ, все еще сердится. И онъ тихонько придвинулся къ ней и сказалъ, не сводя съ нея глазъ:
   -- Мамочка, я больше никогда не буду.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не о томъ,-- смущенно проговорила Ниночка, точно пойманная на чемъ-то нехорошемъ.
   И, быстро нагнувшись, поцѣловала его въ лобъ. Встала и повела укладывать спать. Она раздѣла его, положила въ маленькую кроватку съ рѣшеткой. Покрыла мягкимъ одѣяломъ. Зажгла лампадку, чтобы въ комнатѣ не было темно. А внутри все время стучала одна мысль:
   -- Не люблю я его, не люблю я его...
   И чѣмъ настойчивѣе она это повторяла,-- тѣмъ безнадежнѣй и тоскливѣй становилось на душѣ. Точно почва изъ-подъ ногъ ускользала. И становилось такъ пусто, ненужно все.
   Ниночка пошла къ бабушкѣ.
   Анна Григорьевна не спала, -- и даже какъ будто бы ждала ее.
   -- Что ты, Ниночка, такая измученная сегодня?
   Ниночка помолчала, ничего не отвѣтила. И вдругъ сказала:
   -- Я Колю сегодня ударила.
   -- Колю? Ударила? За что?
   -- Катя у него игрушку сломала, -- онъ ее по головѣ ударилъ. Я ему смятый вагончикъ... въ лицо бросила...
   Бабушка молчала. Въ глазахъ у нея появилось то жалкое выраженіе ужаса, которое Ниночка не могла спокойно видѣть. Ниночка почувствовала это и уставилась въ полъ.
   -- Это страшно гадко и подло,-- продолжала она:-- но я знаю, что буду бить его. Я знаю, что буду. Когда онъ такой, я себя не помню. Сумасшедшая дѣлаюсь. Сегодня я въ первый разъ его ударила,-- но теперь знаю, что буду бить.
   -- Что ты, Ниночка, что ты?..
   Бабушка сказала это, точно защищаясь, точно замахнулись на нее.
   И разомъ исчезло у Ниночки холодное оцѣпененіе, въ которомъ она находилась весь вечеръ. Силы оставили ее, какъ будто сейчасъ только она поняла весь ужасъ свой, всю безысходность своей жизни.
   -- Ненавижу я его... И жалѣю, и ненавижу... Я не знаю, какъ объяснить тебѣ... Лицо его ненавижу... Онъ такой же... Какъ тотъ... Чѣмъ больше растетъ, тѣмъ больше... Я... Бабушка, милая, развѣ я не знаю, что подло бить. Я себѣ стала гадкой сегодня... Сама себѣ простить не могу... Мнѣ самой страшно... За себя страшно... Семь лѣтъ заставляла себя любить, забыть все. Полюбить всѣмъ сердцемъ... Какъ ребенка своего... И не могу. Никогда не смогу... Я измучилась, бабушка... Такая пытка, такая пытка... Я съ ума сойду... Господи, уѣхать бы куда-нибудь. Убѣжать бы куда-нибудь...-- какъ стонъ вырвалось у Ниночки.
   Каждое слово ея пригибало бабушку къ землѣ. Какъ ей помочь? Чѣмъ ей помочь?
   -- Терпѣть надо, Ниночка, -- когда-нибудь кончится. Не все же такъ... Хорошо когда-нибудь будетъ,-- говорила она первыя попавшіяся слова.
   За стѣной послышался голосъ Коли:
   -- Мама, мамочка...
   -- Пойди къ нему,-- сказала Ниночка,-- я не могу.
   Бабушка ушла и скоро вернулась.
   -- Что онъ?-- спросила Ниночка.
   -- Ничего, во снѣ.
   Ниночка встала.
   -- Я пойду.
   -- Какъ же теперь будетъ?-- сказала бабушка.
   -- Не знаю.
   -- Можетъ быть, правда, уѣхать тебѣ?
   -- Совсѣмъ?-- серьезно спросила Ниночка и пристально посмотрѣла въ глаза бабушкѣ.
   -- Отдохнуть уѣхать, -- торопливо сказала Анна Григорьевна.
   Ниночка покачала головой.
   -- Нѣтъ, тутъ надо какъ-нибудь иначе. Надо какъ-нибудь по другому.
   -- Какъ же?-- съ тревогой спросила бабушка.
   -- Не знаю. Сейчасъ еще не знаю.
   Она ушла, снова холодная, застывшая, какъ раньше.
   

VI.

   На слѣдующій день Коля захворалъ.
   Утромъ у него болѣла голова и грудь. Онъ сразу такъ ослабъ что съ трудомъ всталъ съ постели. Къ вечеру начался кашель и сильный жаръ.
   Докторъ, который когда-то лечилъ Ниночку, нашелъ у него воспаленіе легкихъ. Прописалъ лѣкарство и сказалъ:
   -- Болѣзнь серьезная, ребенку нуженъ абсолютный покой.
   Ниночка провожала его до прихожей. Когда онъ одѣлся и взялся за ручку двери, она остановила его:
   -- Докторъ, отчего захворалъ мой сынъ?
   Докторъ поднялъ брови и пожалъ плечами.
   -- По всей вѣроятности, простуда.
   -- Вчера онъ сидѣлъ въ саду на сырой землѣ больше часа и плакалъ,-- могъ онъ захворать отъ этого?
   -- Разумѣется, могъ.
   И прибавилъ:
   -- Тревожиться особенно нечего: прежде всего нуженъ покой.
   Докторъ ушелъ. Ниночка заперла за нимъ дверь. И долго стояла въ прихожей,-- смотрѣла на улицу. Ночь была темная и туманная. Фонари расплывались въ стеклахъ тусклыми пятнами, и мелкими искорками отражались въ запотѣлыхъ окнахъ.
   ...Сыро теперь на улицѣ и земля холодная... Ранней весной всегда земля холодная...
   У ней плечи вздрогнули, точно и ихъ коснулась холодная сырость.
   -- Я себя обманываю,-- не хочу думать о главномъ. Коля изъ-за меня простудился. Если онъ умретъ, я буду виновата.
   Ниночка мысленно отчеканивала каждое слово, точно гвозди въ себя вбивала.
   И сама удивлялась: совсѣмъ не больно!-- Ну, я виновата, и пусть... Неужели до такой степени все безразлично?
   И не жалко, и не страшно. Только сильнѣй плечи вздрагиваютъ отъ холода и непріятно смотрѣть на тусклую, сырую улицу.
   Ниночка отходитъ отъ окна и медленно идетъ изъ прихожей.
   -- Я не могу ухаживать за нимъ,-- пусть бабушка. Это очень скверно,-- но я не могу.
   Она доходитъ до своей комнаты. Поворачивается.
   Идетъ въ дѣтскую.
   Коля спитъ. Въ углу горитъ лампада и въ комнатѣ мягкій, ровный свѣтъ. У изголовья, въ креслѣ, сидитъ бабушка,-- дремлетъ.
   Ниночка подходитъ къ ней и говоритъ:
   -- Бабушка, или спать. Я буду за Колей сама ходить.
   Бабушка привыкла слушаться Ниночку и не тревожить ее лишними вопросами, она покорно встаетъ, креститъ Колю, цѣлуетъ холодное, неподвижное лицо Ниночки и уходитъ къ себѣ.
   Ниночка на слѣдующій день перенесла свою постель въ дѣтскую,-- и больше ужь не отходила отъ Коли.
   Съ каждымъ днемъ ему становилось хуже. Докторъ пріѣзжалъ два раза въ день и Ниночка каждый день спрашивала его въ упоръ, не стараясь смягчить своего вопроса:
   -- Выздоровѣетъ или умретъ?
   Докторъ пожималъ плечами, морщился и говорилъ уклончиво:
   -- Положеніе очень серьезное...
   На четвертый день къ вечеру Коленька почувствовалъ себя особенно плохо.
   Ниночка задремала въ креслѣ. Ей снился глубокій, темный оврагъ. На днѣ его высокая колючая трава. Ниночка никакъ не можетъ выбраться изъ нея. Колючки цѣпляются за ея платье, бьютъ по рукамъ, по лицу... А отъ земли подымается холодный, пронизывающій туманъ.
   Она сылшитъ сверху отчаянный крикъ:
   -- Мама... Мамочка...
   -- Это Коля кричитъ, -- думаетъ Ниночка: -- какъ. онъ пришелъ сюда?.. Больной,-- а пришелъ...
   Крикъ сильнѣй, надъ самымъ ухомъ. Ниночка наконецъ понимаетъ, что это не во снѣ, а на самомъ дѣлѣ кричшъ Коля. Но она все еще не можетъ заставить себя проснуться...
   -- Мамочка... Мамочка...
   Она чувствуетъ, какъ что-то горячее прикоснулось къ ея рукѣ.
   Она сразу пришла въ себя. Коля почти всталъ съ постели и судорожно тянетъ ее за руку.
   -- Нельзя, нельзя вставать!-- испугалась Ниночка:-- ты пить хочешь? Да?
   Но она взглянула на него и поняла, что началось то, о чемъ она спрашивала доктора. Коля смотрѣлъ на нее въ упоръ и въ глазахъ его былъ такой неотступный страхъ, такая безпомощность, что Ниночка невольно отвела глаза. Какъ будто онъ спрашивалъ: что это такое со мной? И почему мама не хочетъ помочь?
   -- Я... дышать не могу...-- едва выговорилъ онъ.
   Она тихонько уложила его. Накрыла одѣяломъ.. Положила на его горячій лобъ свою руку.
   Коля не говорилъ больше ни слова. Онъ, казалось, успокоился. Только грудь его тяжело и неровно подымалась.
   -- Онъ умретъ,-- съ особенной отчетливостью, какъ всегда послѣднее время, думала Ниночка: -- и всѣмъ ужасамъ конецъ. Я буду рада. Да, рада. Это единственный выходъ. Нечего себя обманывать. Я хочу его смерти. Хочу!
   И опять она удивилась: нисколько не больно отъ этихъ словъ, и не страшно.
   ...Неужели это все равно?.. Вѣдь я живу... не умерла еще...
   И опять плечи ея вздрогнули отъ ощущенія холодной сырости. Она убрала свою руку съ головы Коли. Глубже сѣла въ кресло.
   Коля не стонетъ больше. Но дышетъ все тяжелѣй: воздуха ему не хватаетъ. Одной рукой крѣпко сжалъ уголъ одѣяла, другую безпокойно перекладываетъ то на подушку, то на край простыни. Голову закинулъ назадъ. Глаза закрыты. Мокрые, мягкіе волосы свѣсились на лобъ жиденькими прядями.
   ...Онъ умираетъ... Неужели же она не видитъ, что онъ умираетъ?..
   -- Бабушка! Бабушка!-- кричитъ она въ ужасѣ.
   Бабушка бѣжитъ изъ своей комнаты.
   -- Колѣ плохо... онъ задыхается... за докторомъ... Я не хочу, чтобы онъ умиралъ... Не хочу я!.. Не хочу я!..
   -- Успокойся, Ниночка, разстраиваешь себя -- вотъ и кажется: ему лучше даже, онъ заснулъ,-- видишь?
   -- Умираетъ онъ... Я навѣрное знаю... сейчасъ началось... Я знаю...
   -- Полно же, говорю, разстраивать себя.
   -- Да нѣтъ же, бабушка, -- онъ за дыхается... Утро не скоро... Позови доктора... Чтобы сейчасъ же шелъ...
   -- Схожу, схожу... Мучаешь себя понапрасну...
   Бабушка ушла. Ниночка боится шевельнуться и издали смотритъ на Коленьку. Крикъ Ниночки разбудилъ его. Онъ открываетъ глаза и ищетъ ее.
   Ниночка подходитъ къ кровати и садится, беретъ его горячую руку и прижимаетъ къ своему лицу.
   -- Бѣдный ты мой... бѣдный ты мой...
   Коля протягиваетъ другую руку, дотрагивается до ея глазъ. Совсѣмъ какъ раньше, когда онъ былъ такой маленькій, маленькій и она носила его на рукахъ...
   -- Мамочка!-- тихо проговорилъ онъ.
   -- Что, милый, тяжело тебѣ? Да?..
   Онъ молчитъ. Все гладитъ ее по глазамъ. И снова говоритъ шопотомъ:
   -- Мамочка!
   Ниночка ужь не спрашиваетъ больше его ни о чемъ. Ей хочется обнять его, прижать крѣпко, крѣпко къ себѣ и все ему разсказать. Все, все... Чтобы онъ понялъ ее. И чтобъ кончился, наконецъ, этотъ ужасъ.
   Онъ выздоровѣетъ. И начнутъ они жить совсѣмъ по новому.
   -- Коленька, ты мой сыночекъ?.. Да?.. мой сыночекъ?..
   Она цѣлуетъ его руки едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
   ...Скорѣй бы докторъ,-- скорѣй бы докторъ!.. Только бы разсвѣта дождаться,-- а тамъ все хорошо будетъ... Только бы эта ночь страшная прошла... Кажется, свѣтаетъ? Конечно, свѣтаетъ: стѣны посѣрѣли и на кровать упала тусклая полоска разсвѣта... Коленькѣ легко теперь. Онъ дышетъ ровнѣе, и руки не вздрагиваютъ, а спокойно лежатъ въ ея рукѣ.
   ...Онъ засыпаетъ, должно быть. Значитъ, лучше ему. Значитъ, самое страшное прошло... Скорѣй бы солнце всходило. А то опять начнется... Дверь щелкнула... Это бабушка... Неужели докторъ не поѣхалъ?.. Тогда за другимъ надо. Сейчасъ же за другимъ... Нѣтъ -- съ докторомъ... Слышно, какъ раздѣваются въ прихожей и говорятъ... Вотъ и шаги его...
   Ниночка успокаивается и идетъ имъ на встрѣчу.
   Докторъ торопливо здоровается и подходитъ къ кровати. Онъ нѣсколько минутъ смотритъ молча на Коленьку и потомъ съ недоумѣніемъ поворачивается къ Ниночкѣ.
   -- Больному лучше,-- говоритъ онъ.
   Ниночка такъ рада, что даже не чувствуетъ неловкости передъ докторомъ.
   -- Лучше? Навѣрное?
   -- Ну-да!-- пожимаетъ онъ плечами.
   -- Вы ужь простите ее,-- извиняется бабушка:-- она очень разстроена, ей показалось, что Коленькѣ хуже.
   -- Ничего, ничего... Но безпокоиться рѣшительно нечего. Теперь онъ начнетъ быстро поправляться.
   Ниночка провожаетъ доктора до прихожей. Ей хочется смѣяться. Кажется, такъ бы схватила этого милаго, смѣшного доктора, въ большихъ очкахъ, и закружилась съ нимъ по комнатамъ.
   Она неожиданно обнимаетъ его и цѣлуетъ.
   Докторъ въ замѣшательствѣ поправляетъ очки...
   -- Ничего, ничего, это все пройдетъ...-- смущенно бормочетъ онъ:-- недѣля покоя и мальчикъ будетъ здоровъ...
   Ниночка возвращается въ дѣтскую. Коленька спитъ. Дышетъ спокойно и тихо. Теперь сама видитъ, что. ему лучше. Теперь уже навѣрное.
   -- Ложись, Ниночка,-- говоритъ бабушка:-- такъ нельзя, надо и себѣ покой дать.
   Ниночкѣ хочется быть послушной. И ей кажется, что она стала вдругъ маленькая, маленькая. Она идетъ къ постели. Бабушка укладываетъ ее. И говоритъ что-то. Ниночка слушаетъ ее сквозь сонъ, не понимаетъ словъ, но ей дѣлается отъ знакомаго, ласковаго голоса такъ хорошо, спокойно, какъ бывало въ самомъ раннемъ дѣтствѣ.
   Проснулась Ниночка поздно. Комната полна была яркаго солнечнаго свѣта. Даже смотрѣть больно. Ниночка, въ полуснѣ, снова закрыла глаза. Но почувствовала то хорошее, дѣтское чувство радости, съ которымъ вчера заснула. Разомъ все вспомнила. И быстро принялась одѣваться.
   Коленька давно проснулся и бабушка напоила его чаемъ: около него на столикѣ стоитъ пустая чашка. Лицо у него очень блѣдное, но веселое, и въ глазахъ нѣтъ прежняго тяжелаго выраженія.
   Ниночка спрашиваетъ его, какъ онъ спалъ, какъ чувствуетъ себя. Не болитъ ли у него голова и грудь? А сама думаетъ:
   -- Ему гораздо лучше сегодня., И никакой опасности нѣтъ. Съ чего это мнѣ представилось ночью? Теперь начнетъ выздоравливать... И все будетъ по прежнему...
   Коленька улыбается ей широкой улыбкой, которая на худомъ лицѣ кажется еще некрасивѣй, и говоритъ:
   -- Сегодня все утро солнышко. Я давно не сплю. Мнѣ въ садъ хочется, мамочка,-- скоро можно будетъ?
   -- Скоро, скоро, потерпи немножко,-- разсѣянно успокаиваетъ его Ниночка и продолжаетъ думать:
   -- Неужели это я вчера за него такъ испугалась? Неужели онъ дорогъ мнѣ? Неужели я все-таки его люблю? Почему же такъ пусто въ душѣ?.. И никакого чувства тамъ нѣтъ... совсѣмъ пусто...
   Ниночка отходитъ къ окну. Разсѣянно смотритъ въ садъ,-- на дорожки, посыпанныя желтымъ пескомъ, на распускающуюся сирень, на пронизанные солнечными лучами, почти прозрачные молодые листья...
   -- Скоро съ постели встанетъ. Начнетъ ходить. Разговаривать... Все будетъ по прежнему... Будемъ жить рядомъ, вмѣстѣ... Противный такой!.. Да, да, противный. Это самое настоящее слово. Что есть, то и есть. Надо терпѣть... Ну, а потомъ? Когда же конецъ будетъ? Когда выростетъ?.. Нѣтъ, и тогда не конецъ... Все теперешнее останется. Во мнѣ останется... Развѣ въ самомъ дѣлѣ уѣхать. Убѣжать на край свѣта?.. Нѣтъ, не убѣжишь, вѣрно...
   Солнце подымается все выше и жжетъ до боли сквозь стекла. Но Ниночкѣ холодно: у нея зябнутъ руки и ноги.
   Пришла бабушка. Лицо ея такъ и сіяетъ. И на мелкихъ морщинкахъ играетъ улыбка.
   -- Выспалась?-- ласково говоритъ она:-- вотъ и въ гимназію, бывало, такъ тебя не добудишься.
   -- Да, выспалась,-- равнодушно говоритъ Ниночка:-- Колѣ лекарство давали?
   -- Давали...-- Бабушка съ удивленіемъ смотритъ на нее и невольно у нея вырывается:-- Ты что, Ниночка?
   -- Ничего.
   Ниночка смотритъ ей прямо въ глаза спокойно и холодно.
   -- А я думала, нездоровится,-- въ замѣшательствѣ, точно оправдываясь, говоритъ бабушка:-- ты блѣдная такая... и глаза нехорошіе... Коленькѣ гораздо лучше сегодня, ты говорила съ нимъ?
   -- Да. Говорила... Онъ, вѣроятно, скоро встанетъ. Напрасно, я совсѣмъ тревогу сегодня ночью подняла. Только тебя зря напугала... Когда придетъ докторъ сегодня, ты мнѣ скажи... я уйду: мнѣ не хочется его сегодня видѣть.
   -- Хорошо, скажу.
   У бабушки лицо дѣлается печальное, старенькое...
   Ниночка смотритъ на нее и все больше и больше отдается знакомому, холодному оцѣпенѣнію.
   ...Все, значитъ, по прежнему. Ну, и пусть, и пусть!.. Пока силъ хватитъ -- буду терпѣть... А если не хватитъ, тогда что?.. Тогда, должно быть, конецъ...
   

VII.

   Черезъ двѣ недѣли Коля совершенно поправился. Трудно повѣрить было, что онъ недавно перенесъ такую серьезную болѣзнь: цѣлые дни проводилъ въ саду и на улицѣ. Весеннее солнце обожгло его. Онъ загорѣлъ, огрубѣлъ и даже, казалось, выросъ.
   Ниночка избѣгала его. Она не могла слышать его голосъ безъ раздраженія. У него появился необыкновенный аппетитъ, и она не могла спокойно смотрѣть за обѣдомъ на его здоровое, довольное лицо.
   Коля сталъ отвыкать отъ нея. Въ присутствіи ея дѣлался молчаливымъ. И все чаще и чаще смотрѣлъ на нее изподлобья. Этотъ угрюмый взглядъ особенно раздражалъ Ниночку и она спѣшила уйти куда-нибудь...
   Бабушка нѣсколько разъ осторожно заводила съ ней рѣчь объ отъѣздѣ. Съ Коленькой теперь легко справляться, и Ниночка вполнѣ могла бы отдохнуть. Надо пожить гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ, успокоиться, и тогда все пройдетъ.
   Ниночка соглашалась,-- но уѣхать не могла: точно ждала чего-то. Это должно было чѣмъ-нибудь разрѣшиться. Это не могло такъ кончиться. Она знала навѣрное, что не могло, но боялась объ этомъ думать и говорила бабушкѣ:
   -- Да, надо будетъ собраться...
   Когда приходилъ Коля, она съ особенной силой чувствовала желаніе убѣжать, пожить одной. Но и яснѣй сознавала, что уѣхать сейчасъ не въ состояніи. И ей хотѣлось сказать Коленькѣ что-нибудь обидное, жестокое, чтобы онъ пересталъ улыбаться, чтобы не смотрѣлъ на нее угрюмымъ взглядомъ, чтобы не было его, чтобы самую мысль о немъ вырвать совсѣмъ прочь...
   И однажды Ниночка не выдержала.
   Коля прибѣжалъ изъ сада въ шумномъ и возбужденномъ настроеніи: въ первый разъ онъ игралъ "съ большими мальчиками" "по настоящему".
   Лицо его разгорѣлось. И онъ, не замѣчая и не конфузясь Ниночки, громко разсказывалъ бабушкѣ о новой игрѣ.
   Сѣли обѣдать. Коленька проголодался и ѣлъ съ жадностью, отламывалъ большіе куски чернаго хлѣба,-- не переставая говорить и смѣяться.
   Ниночка смотрѣла на его большой ротъ, который онъ набивалъ хлѣбомъ, на растрепанные рыжеватые волосы и вдругъ почувствовала, что губы у нея дергаются.
   -- Надо уйти,-- подумала Ниночка.
   Но силъ не хватило заставить себя встать. И она покатилась подъ гору...
   -- Я тебѣ совѣтую играть въ акулы,-- тихо, но раздѣльно, сказала она.
   Коля засмѣялся, не переставая ѣсть и посматривая то на бабушку, то на Ниночку.
   -- Какъ въ акулы?-- спросилъ онъ.
   -- Ротъ у тебя до ушей,-- вотъ и будешь играть въ акулы.
   Коленька потупился и сталъ ѣсть медленнѣй.
   -- Кушай, кушай, пошутила она,-- сказала бабушка.
   -- Не пошутила,-- упорно продолжала Ниночка:-- развѣ ты не видишь, что у него ротъ, какъ у акулы? И глотаетъ цѣлыми кусками,-- совсѣмъ, какъ акула... Ты вѣдь не жуешь, да?
   Коленька молчалъ и вовсе пересталъ ѣсть.
   -- Что-же ты молчишь? Я тебя спрашиваю. Жуешь ты или нѣтъ?
   -- Жую,-- тихо сказалъ Коля.
   -- Не правда. Я сама видѣла, что не жуешь... Акула,-- засмѣялась вдругъ Ниночка:-- я теперь такъ и буду тебя звать... Скоро мы тебя сырымъ мясомъ кормить будемъ... Ты не мальчикъ,-- у мальчиковъ такихъ зубовъ не бываетъ.
   И она смѣялась рѣзкимъ, горловымъ смѣхомъ.
   -- Оставь его, Ниночка,-- вступилась бабушка.
   Ниночка точно ждала этого.
   -- Что я ему дѣлаю? Я слова не могу сказать ему. Посмотри, какъ онъ смотритъ. Не смѣй на меня такъ смотрѣть. Слышишь, не смѣй... Не смѣй...
   -- Ниночка, Христосъ съ тобой...
   -- Смотри, какъ слѣдуетъ. Подыми голову. Я тебя отучу. Я тебя отучу... А въ зубахъ кусокъ все-таки держитъ. Бабушка, посмотри.-- И она со смѣхомъ показала на него пальцемъ:-- совсѣмъ акула...
   -- Ниночка, иди къ себѣ, я прошу тебя.
   -- Иду, иду...
   И Ниночка, смѣясь, какъ въ истерикѣ, вышла изъ-за стола.
   Бабушка рѣшила поговорить съ Ниночкой окончательно. Дальше жить такъ невозможно. И, когда Коленька, успокоившись, снова убѣжалъ на улицу, бабушка пошла къ Ниночкѣ въ комнату.
   Ниночка ждала ее,-- и когда бабушка взошла, она сказала:
   -- Я рѣшила ѣхать.
   -- А я объ этомъ пришла поговорить съ тобой, Ниночка: такъ дальше нельзя.
   -- Я знаю...
   -- Ты его измучаешь -- и себя измучаешь.
   -- Я знаю.
   -- Откладывать нечего. Собирайся и поѣзжай съ Богомъ.
   -- Черезъ недѣлю уѣду.
   -- Навѣрное?
   -- Навѣрное.
   -- Не передумаешь опять?
   -- Нѣтъ, теперь не передумаю...
   -- Вернешься и все пройдетъ.
   Ниночка молчала.
   -- Онъ выростетъ, хорошій будетъ. Ты его полюбишь.
   -- Бабушка, объ этомъ не надо... Теперь оставь меня.
   -- Не буду, не буду... Значитъ, черезъ недѣлю? Вотъ и хорошо.
   Бабушка ушла къ себѣ.
   Ниночка на этотъ разъ рѣшила ѣхать твердо и окончательно. Но рѣшеніе это почему-то не успокаивало ее. Она съ недоумѣніемъ прислушивалась къ себѣ и внутренній голосъ по прежнему говорилъ ей, что съ отъѣздомъ ничего не измѣнится, что это неизбѣжно должно чѣмъ-нибудь разрѣшиться, что это такъ кончиться не можетъ.
   -- Но все это не скоро. А теперь хоть немного успокоиться. Хоть немного въ себя придти. Отдохнуть... Одной остаться... И ѣхать, ѣхать, куда глаза глядятъ...
   

VIII.

   Коля съ мальчиками затѣялъ игру въ "разбойники". Съ шумомъ и свистомъ бѣгали они по саду, ломали кусты, устраивали засады, вооружались палками.
   Игра эта почему-то страшно не нравилась Ниночкѣ. Она нѣсколько разъ говорила Колѣ, чтобы онъ бросилъ игру въ разбойники. Игралъ бы какъ-нибудь иначе. Онъ не слушался. И Ниночка по цѣлымъ часамъ слушала дикіе голоса разбойниковъ въ саду.
   Иногда ей даже жутко дѣлалось отъ этихъ голосовъ. Но она боялась настаивать. Она чувствовала, что Коля не послушается и что она не сдержитъ себя. Теперь все равно: черезъ два дня она уѣдетъ -- потерпѣть не долго...
   Коленька боялся, что ему запретятъ играть, и старался всегда уйти изъ дома, какъ можно раньше.
   Въ этотъ день онъ ушелъ особенно рано. Но голосовъ въ саду почему-то долго не было слышно: должно быть, играли на улицѣ. Когда перешли въ садъ, послѣ тишины крики ихъ казались особенно рѣзкими.
   Колю выбрали атаманомъ. Это случилось первый разъ,-- онъ былъ меньше всѣхъ остальныхъ ростомъ и его атаманомъ никогда не выбирали.
   Ему надѣли на голову шапку съ гусиными перьями, а въ руки дали обломокъ чугуна съ шишкой на концѣ, "кистень", какъ они его называли. Вся "шайка" должна была подчиняться "атаману" безпрекословно. "Разбойники" грабили "купцовъ", "проѣзжавшихъ по дорожкѣ", а потомъ прятались въ сиреневыхъ кустахъ отъ преслѣдованія полиціи.
   "Купцомъ" былъ краснощекій мальчикъ Сеня, сынъ лавочника, а лошадь, которая везла его товаръ, братъ Кати Алеша.
   Купецъ ѣхалъ по дорожкѣ и везъ "товары". Нападать можно было только около перваго большого сиреневаго куста, потому что здѣсь начиналась "большая дорога"
   Коля съ товарищами спрятался въ засаду. Сеня и Алеша осторожно шли по дорожкѣ. Коля не спускалъ съ нихъ глазъ и рукою сжималъ "кистень". Сеня поровнялся съ нимъ. Онъ еще "не доѣхалъ" до куста, но былъ уже такъ близко, такъ легко было схватить его, что Коля не выдержалъ и далъ сигналъ къ нападенію.
   Разбойники окружили и хотѣли "грабить".
   Но Сеня возмущенно заявилъ, что это не по правилу, что онъ "до большой дороги не доѣхалъ", и что онъ больше такъ играть не будетъ.
   -- Нѣтъ, будешь,-- тяжело дыша, сказалъ Коля.
   -- Нѣтъ, не буду,-- упрямился Сеня.
   -- Нѣтъ, будешь!
   -- А я тебѣ говорю, не буду!
   -- Ну, тогда ты трусъ.
   -- Я трусъ?
   -- Да, ты.
   -- Я трусъ?-- наступалъ на него Сеня.
   -- Да, да, трусъ.
   -- А ты кто?
   -- Что я?
   -- А ты подкидышъ,-- злобно отчеканилъ Сеня.
   Мальчики засмѣялись и закричали:
   -- Атаманъ-подкидышъ!..
   -- Тебя мать въ канавѣ нашла,-- злобно продолжалъ Сеня.
   Коля поблѣднѣлъ и затрясся.
   -- Ты незаконный, вся улица знаетъ,-- кричалъ Сеня: а еще туда же лѣзетъ!..
   И прежде, чѣмъ мальчики успѣли опомниться, Коля взмахнулъ кистенемъ и со всей силы бросилъ его въ Сеню. Кистень задѣлъ щеку. Брызнула кровь. Но Коля уже не владѣлъ собой. Онъ бросился на Сеню, сшибъ его съ ногъ и началъ кусать, царапать, бить его кулаками.
   Сеня кричалъ и бился головой о песокъ. Мальчики сначала растерялись, потомъ хотѣли разнять ихъ. Но увидала бѣжавшую Ниночку и бросились въ разсыпную.
   Ниночка добѣжала до Коли и барахтавшагося подъ нимъ Сени и остановилась.
   Лицо его посинѣло. Толстыя губы были сжаты и вывернутыя губы тяжело раздувались.
   Это не Коля... а тотъ... Это его лицо, его лицо...
   А Коля совершенно остервенился. Продолжалъ бить Сеню по чему ни попало.
   Ниночка схватила его за плечи, она хотѣла кричать, но голосъ не повиновался ей.
   Коля рвался назадъ, она, крѣпко напрягая всѣ силы, держала его. И тогда онъ повернулся къ ней, нагнулъ голову, замахнулся и ударилъ кулакомъ въ грудь. Ниночка разжала руки, но онъ снова набросился на нее въ какомъ-то изступленіи.
   ...Синія губы... Широкій носъ... Близко, близко придвигается къ ней... Совсѣмъ, какъ тогда... совсѣмъ, какъ тогда...
   Бѣлый туманъ подымается надъ темной, сырой травой. Все покрылъ бѣлый туманъ. Только страшное рябое лицо близко, близко... И голосъ хрипитъ прямо въ уши...
   Осколокъ чугуна блеснулъ на травѣ. Она схватила его. Подняла надъ собой и опустила съ размаху, снова подняла и снова опустила.
   -- Гадина!.. Гадина!.. Гадина!..-- задыхалась она и какъ въ бреду била его осколкомъ чугуна по лицу, по вихрастой, наклоненной головѣ.
   ...Пусть же за всю жизнь... за всѣ муки... пусть!.. пусть!..

В. Платоновъ

"Русское Богатство", No 3, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru