Дунин А.
На пороге к смерти

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из дневника матроса-цусимца).

   

На порогѣ къ смерти1).

(Изъ дневника матроса-цусимца).

   1) Дневникъ полученъ отъ г. М., служившаго матросомъ на транспортѣ "Иртышъ". Онъ велъ его въ то время, когда находился въ плѣну у японцевъ, внося свои впечатлѣнія въ маленькую книжечку, какія были выданы всѣмъ плѣннымъ изъ японскаго главнаго штаба. Въ изложеніи дневника мы строго держались подлинника, придавъ лишь ему послѣдовательность изложенія событій и нѣкоторую, чисто-техническую литературную обработку. А. Д.
   

I.

   22-го марта 1904 года въ Самарѣ объявили призывъ запасныхъ на пополненіе состава частей флота въ портахъ Чернаго и Балтійскаго морей. Я призываюсь и на четвертый день Пасхи долженъ явиться на сборный пунктъ.
   На сборномъ пунктѣ насъ освидѣтельствовали и разбили на двѣ партіи. Я попалъ въ первую партію, которую на другой же день, ночью, отправили на Самарскій вокзалъ.
   Вскорѣ по прибытіи на вокзалъ насъ разсадили по вагонамъ и у каждаго вагона поставили по жандарму. Жандармы караулили насъ, не пропуская на дебаркадеръ, гдѣ насъ ожидали родственники. Сначала мы думали, что вотъ-вотъ пробьетъ звонокъ, и поѣздъ тронется; но прошелъ часъ, другой, а послѣдняго звонка все нѣтъ. Мы не выдержали и толпою хлынули на дебаркадеръ.
   Вернулись въ вагоны уже послѣ третьяго звонка.
   Поѣздъ тронулся и, громыхая колесами, помчалъ насъ въ Петербургъ.
   Это было 1-го Апрѣля 1904 года.
   До Москвы мы ѣхали въ "телячьихъ" вагонахъ, а въ Москвѣ пересѣли въ вагоны третьяго класса, въ которыхъ и доѣхали до Петербурга.
   Въ Петербургѣ, съ багажомъ за плечами, добрались пѣшкомъ до Балтійскаго вокзала и поѣхали на Ораніенбаумъ, гдѣ пересѣли на пароходъ и поплыли въ Кронштадтъ.
   Въ Кронштадтѣ я поступилъ въ 3-й флотскій экипажъ, прожилъ въ немъ 10 сутокъ и, получивъ обмундированіе, отправился въ Либаву, гдѣ меня зачислили въ 9-й экипажъ, назначенный въ плаваніе на Дальній Востокъ на транспортѣ "Иртышъ". Съ этого момента и началась моя "дѣйствительная" служба, оставившая во мнѣ неизгладимыя воспоминанія. Она распадается на четыре періода: угольный, плаваніе на Дальній Востокъ, бой въ Корейскомъ проливѣ и плѣнъ у японцевъ -- вплоть до возвращенія въ Россію. Всѣ четыре періода весьма характерны для нашего морского вѣдомства. Полная неподготовность, неумѣнье приняться за дѣло, непроизводительные расходы денегъ и матросскаго труда, халатность, грубое обращеніе съ нижними чинами и пр.,-- вотъ тѣ черты нашей морской кампаніи, которыя мнѣ пришлось наблюдать и испытать въ плаваніи, а также во время подготовки къ нему.
   Угольный періодъ моей службы -- самый безтолковѣйшій -- начался съ того, что насъ, первымъ дѣломъ, заставили разгребать уголь въ угольныхъ ямахъ "Иртыша". Уголь перекидывали съ мѣста на мѣсто. Какая могла быть отъ этого польза,-- я не знаю; но, по всѣмъ видимостямъ, дѣло это было безполезное, никчемное. Недѣли двѣ мы разгребали уголь и ходили черные, какъ арабы. Однажды дали намъ работу "на шабашъ"; мы ее скоро кончили. Но начальству этого, должно быть, показалось мало, и боцманъ Казаковъ задалъ намъ еще работу и -- тоже "на шабашъ". Понятно, окончивъ заданный урокъ и мечтая объ отдыхѣ, намъ уже не захотѣлось приниматься за другое дѣло; но ослушаться боцмана было нельзя. Полѣзли въ яму; но работать никто не хотѣлъ. Ругаясь и швыряя уголь съ мѣста на мѣсто, мы просидѣли въ ямѣ до полудня. Видя, что дѣло у насъ не подвигается впередъ, боцманъ разсердился и сталъ грозить: "Если вы не расшвыряете уголь, то я васъ не пущу обѣдать".-- На наше счастье "Уралъ", стоявшій рядомъ съ "Иртышемъ", посѣтило высокопоставленное лицо. Съ вахты засвистала дудка: "окончить всѣ работы". Мы стали вылѣзать изъ ямы, измученные, грязные, и боцманъ, не зная, со злости, что дѣлать, сталъ угощать насъ оплеухами. Команда, составленная цѣликомъ изъ запасныхъ, отвѣтила ему тѣмъ же и пригрозила, что его изобьютъ на берегу. Боцманъ немного смякъ, и насъ отправили на берегъ.
   Это была первая обида, которую мы сильно почувствовали. Подумайте: когда насъ призывали изъ запаса на дѣйствительную службу, то всѣ, кто, по долгу службы, обязанъ былъ сказать намъ ободряющее напутственное слово, говорили намъ очень много о такихъ вещахъ, какъ "родина", "долгъ воина", "смерть на полѣ брани", "достойнѣйшіе вѣчной славы герои" и т. п., а на дѣлѣ вышло такъ, что намъ пришлось стать на линію негра и кушать боцманскія оплеухи. Но это были только "цвѣточки", "ягодки" же ожидали насъ впереди -- въ плаваніи на Дальній Востокъ...
   Недѣли черезъ двѣ мы совсѣмъ перебрались на "Иртышъ" и подняли вымпелъ. Началась приборка судна; но сколько мы ни чистили мѣдяшку, какъ ни отмывали палубу и краску, а судно день это дня становилось все грязнѣе. Люди измучились; не успѣешь вымыть палубу, какъ, глядишь, начинается перегрузка угля изъ одной ямы въ другую, и затѣмъ -- снова мытье и чистка. Однимъ словомъ, намъ не давали ни минуты отдыха.
   Находившіеся на берегу офицеры мало-по-малу стали перебираться на "Иртышъ", съ пріѣздомъ ихъ, въ особенности -- старшаго офицера лейтенанта Шмидта, порядка на суднѣ стало больше, работы стали производиться во-время.
   Однажды къ "Иртышу" подошла угольная лайба; на судно поднялись рабочіе и стали выгружать уголь. Мы этому немало удивлялись: если рѣшено выгружать уголь, то зачѣмъ же насъ заставляли раскидывать его? Послѣ разгрузки угля опять пошла приборка судна, и въ то же время начался различный ремонтъ. Плотники устраивали жилую палубу для команды; комиссія нашла необходимымъ переставить орудія, и работы затянулись еще на два мѣсяца.
   Но вотъ палуба готова, орудія поставлены, угля много, и, казалось, судно готово къ отплытію. Дали намъ немного вздохнуть... Въ праздники команду стали отпускать въ городъ на прогулку, и вообще -- не нудили работами. Со дня на день ожидали мы приказанія сниматься съ якоря и и дуй на Дальній Востокъ.
   Но -- увы!-- не долго пришлось намъ поблаженствовать: для освидѣтельствованія "Иртыша" назначили вторую комиссію. Съѣхалось начальство, осмотрѣли судно, а затѣмъ всѣ отправились въ каютъ-компанію обѣдать. Обѣдъ былъ съ шампанскимъ. И подгуляло же наше начальство! И дѣло обсудило: уголь, находившійся на "Иртышѣ", признали совершенно негоднымъ къ употребленію и рѣшили замѣнить его другимъ, лучшаго качества. Вскорѣ же вышло распоряженіе выгружать уголь. Буксирный пароходъ причалилъ къ "Иртышу" двѣ желѣзныя баржи, и началась работа. Нагрузимъ баржу, придетъ буксиръ, подхватитъ и потащитъ ее къ "Уралу", а тамъ ее уже выгружаютъ. Сначала, недѣли двѣ, работали одни матросы, но потомъ сдѣлали смѣну -- пригнали вольныхъ. Но и у вольныхъ и у насъ дѣло подвигалось тихо, и мы проработали долго. Наконецъ, наполовину очистивъ транспортъ отъ угля, принялись за уборку. Покончивъ съ уборкой, снялись съ якоря и пошли въ Балтійскій портъ.
   Прибывшіе до насъ въ порть и стоявшіе на якорѣ транспорты "Уралъ" и "Донъ" встали по обѣ стороны "Иртыша", подали швартовы {Плетеная веревка, шириною въ ладонь.}, подтянулись къ намъ вплотную и перебросили сходни, такъ, что намъ можно было переходить на любое судно; затѣмъ пустили въ лебедки паръ, вооружили стрѣлы {Мачты, имѣющія видъ буквы т, опрокинутой набокъ.}, и покатился уголь съ "Иртыша" на "Уралъ" и "Донъ". Раздѣлили насъ на три смѣны, и работа пошла безъ остановки, день и ночь. Команда работала до истощенія силъ, а начальство ходило другъ къ другу въ гости и устраивало пиры на славу; даже кондукторы -- и тѣ не упустили случая, и по цѣлой ночи просиживали то на "Уралѣ", то на "Дону", а на зорькѣ тащились по своимъ каютамъ вдребезги пьяные и спали по цѣлому дню. А, между тѣмъ, въ командѣ наводили трезвость и, вмѣсто цѣлой чарки передъ обѣдомъ, давали только половину.
   Погрузка угля шла очень успѣшно, и въ какую-нибудь недѣлю мы загрузили "Уралъ" и "Донъ" полнымъ грузомъ угля. "Иртышъ" высоко поднялся надъ водою; въ нѣкоторыхъ его ямахъ уголь выгрузили до-чиста, хотя, въ общемъ, на немъ осталось его еще много.
   Покончивъ съ выгрузкой угля, снялись съ якоря и пошли изъ Балтійскаго порта опять въ Либаву. Въ Либавѣ затянулись въ каналъ, пришвартовались къ стѣнѣ и стали на-чисто выгружать уголь, оставивъ лишь небольшой запасъ его для кочегарокъ. Мы уже думали: конецъ нашимъ мытарствамъ, какъ неожиданно вышелъ приказъ: "Иртышу" затянуться въ докъ для осмотра подводной части. Опять на судно явилась комиссія. Одинъ маленькій механикъ спустился въ докъ и обѣжалъ кругомъ судно. Послѣ осмотра судна этимъ механикомъ комиссія пришла къ заключенію, что необходимо окрасить подводную часть.
   Черезъ недѣлю кончили окраску, и "Иртышъ" вышелъ изъ дока грузиться новымъ углемъ. Буксиры подтащили насъ къ угольнымъ складамъ, и, при помощи вольныхъ, которымъ платили по 1 р. 50 к. въ день, началась погрузка. При этой работѣ и намъ, матросамъ, дали кой-что заработать. Старшій офицеръ выстроилъ насъ во фронтъ, показалъ намъ на кучу угля и сказалъ: "Вотъ вамъ, ребята, на шабашъ. Кончите эту кучу въ три дня,-- получите по два рубля, въ недѣлю -- по рублю, а въ двѣ -- по полтинѣ на человѣка. А если дольше прогрузите, то и ничего не получите. Съ Богомъ!.. Берите мѣшки и принимайтесь за работу".-- Проговоривъ эту рѣчь, старшій офицеръ повернулся къ намъ спиной и, насвистывая какой-то веселый маршъ, ушелъ въ каютъ-компанію.
   Мы принялись за работу. Проработали три дня, старались, вытаскивали угля больше, чѣмъ вольные, а когда -- на четвертый день -- вышли на работу, смотримъ: и четвертой части этой кучи не перетаскали. Руки у насъ опустились, да и устали мы порядочно... Дѣло встало, какъ говорится, на якорь. Съ четвертаго дня мы уже работали тише, и угля въ мѣшки накладывали меньше. Офицеры, наблюдавшіе за погрузкою угля, замѣтили, должно быть, что дѣло идетъ плохо, и стали насъ подгонять; но отъ этого работа, конечно, не подвинулась впередъ ни на шагъ, а черезъ недѣлю и совсѣмъ стала. Вольные запросили прибавку, но ихъ просьбу не удовлетворили; они бросили работу и ушли. А грузу, кромѣ угля, все подваливали да подваливали; пришлось грузить и паклю, и дрова, и машинное масло, и пр. Матросы выбивались изъ силъ. Начальство сдѣлало запросъ въ армію: нельзя ли принанять солдатъ? Пригнали къ намъ триста пѣхотинцевъ. Тутъ наше начальство проявило изумительныя способности въ расцѣнкѣ солдатскаго и матросскаго труда: солдатамъ платили по рублю въ день, а намъ ни копѣйки.-- "А мы что?-- развѣ не тому же Государю служимъ? говорили потихоньку матросы.-- Имъ платятъ, а намъ нѣтъ".-- Матросы стали работать еще тише, а потомъ и совсѣмъ перестали.
   Наконецъ, окончилась угольная страда. Съ углемъ мы проканителились около 2-хъ мѣсяцевъ. Вся эта работа мнѣ и до сихъ поръ представляется тяжелымъ сномъ. Зачѣмъ нужно было тратить времени и наши силы на разбрасываніе угля, когда, все одно, пришлось выгружать его изъ ямъ? И какой смыслъ заключался въ перегрузкѣ угля съ "Иртыша" на "Уралъ" и "Донъ"? Если уголь оказался негоднымъ для "Иртыша", то въ одинаковой степени онъ долженъ былъ оказаться негоднымъ и для "Урала", и для "Дона". Тогда насъ, матросовъ, всѣ эти вопросы волновали ужасно. Мы читали газеты, критиковавшія боевыя приготовленія русскаго флота, его суда, начальство и пр., и сами собственными глазами видѣли то, о чемъ писалось. Наши сердца мучительно ныли при видѣ безпорядковъ, творившихся на судахъ. Не менѣе страдали мы и за промахи, которые наше начальство дѣлало на каждомъ шагу. Промаховъ этихъ было немало, и я приведу здѣсь лишь выдающіеся изъ нихъ.
   

II.

   Погрузивъ уголь, мы зашли въ другой каналъ и взяли провизію и такелажъ; затѣмъ принялись за уборку и окраску судна. Транспортъ, благодаря стараніямъ матросовъ, принялъ приличный видъ. Офицеры устроили прощальный балъ, на которомъ участвовало много дамъ.
   На другой день, провѣривъ компасы, "Иртышъ" снялся съ якоря и пошелъ въ Ревель, куда собралась, на императорскій смотръ, вся эскадра. При этомъ произошелъ одинъ изъ тѣхъ промаховъ, о которыхъ я упомянулъ выше.
   Изъ канала въ другой каналъ "Иртышъ" выводили два буксирныхъ катера. Нужно было сдѣлать крутой поворотъ. Стали развертываться; но, вслѣдствіе вѣтра, дувшаго съ моря, развернулись неудачно. Буксиръ вытянулся и заскрипѣлъ. Вдругъ раздается оглушительный выстрѣлъ, какъ изъ душки, буксиръ лопается, и транспортъ полнымъ ходомъ идетъ къ берегу. Катастрофа была бы неминуемой -- еслибъ ее не предупредилъ старшій офицеръ. Не потерявъ присутствія духа, лейтенантъ Шмидтъ перевелъ обѣ ручки телеграфа въ машинное отдѣленіе, и -- обѣ машины заработали полный ходъ назадъ. Старшій офицеръ командовалъ какъ всегда, красиво, отдавая приказанія спокойнымъ, звучнымъ голосомъ. "Комендоры къ канату!" загремѣлъ металлическій голосъ.-- "Оба якоря къ отдачѣ изготовить. Изъ правой бухты вонъ! Отдать якорь!" -- Якорь полетѣлъ въ воду.-- "Канатъ травить до пяти саженъ".-- Комендоры только что успѣли застопорить канатъ, какъ съ мостика раздалась команда: "Изъ лѣвой бухты вонъ! Отдать якорь!" -- Полетѣлъ въ воду и другой якорь.-- "Канатъ травить до пяти саженъ.-- Какъ на лотѣ?" -- справился старшій офицеръ у лотового.-- "Остановился", отвѣтилъ лотовой.-- Не прошло и минуты, какъ лотовой закричалъ: "Назадъ пошелъ!" -- Старшій офицеръ быстро перевелъ телеграфъ на "стопъ", и катастрофа миновала.
   Командиръ, все время стоявшій на мостикѣ неподвижно, какъ изваяніе, наконецъ, сообразилъ, какой опасности подвергался транспортъ. Взволнованный, онъ подошелъ къ ст. офицеру и молча пожалъ ему руку.
   Буксирный катеръ, когда оборвался буксиръ, не могъ остановить ходъ, чуть было не налетѣлъ на шедшій впереди его буксирикъ, едва успѣлъ отворотить и съ полнаго хода вылетѣлъ на песокъ. Съ трудомъ сняли его съ мели. Потомъ взяли на буксиръ "Иртышъ" и повели его изъ канала на рейдъ.
   Въ это время на мостикѣ произошла бурная сцена.
   Буксирами командовалъ завѣдующій гаванями. Онъ стоялъ на мостикѣ. Когда катастрофа миновала,-- послѣ ст. офицера онъ вновь вступилъ въ командованіе катерами. Старшій офицеръ подошелъ къ нему и рѣзко сказалъ: "Уходите! Я безъ васъ лучше бы управился"...-- А кто бы вамъ далъ катера?-- спросилъ его завѣдующій.-- "Я и безъ вашихъ катеровъ подъ своими парами управился бы... Уходите съ мостика".-- Завѣдующій, съ обиженнымъ видомъ, сошелъ съ мостика.-- "Я отправлю рапортъ адмиралу,-- бросилъ онъ ст. офицеру.-- Вы не имѣете права оскорблять меня".
   Впослѣдствіи, по разслѣдованіи этого случая, оказалось, что причина нашего неудачнаго выхода изъ Либавскаго канала крылась... въ гниломъ манильскомъ тросѣ, служившемъ намъ буксиромъ. Тросъ былъ бракованный, а на транспортъ былъ принятъ за хорошій. Кто постарался услужить для насъ,-- трудно сказать; но надо думать, что и за этимъ тросомъ скрывались тѣ же самыя лица, которыя нагрузили ямы "Иртыша" негоднымъ углемъ, потребовавшимъ огромныхъ расходовъ на перегрузку.
   

III.

   Когда вывели изъ канала послѣдній транспортъ "Анадырь",-- мы снялись съ якоря и пошли въ Ревель.
   Шли всю ночь и весь день, и уже къ вечеру съ "Анадыря" взвился сигналъ: "я имѣю надобность переговорить съ вами". Съ "Иртыша" отвѣтили сигналомъ: "ясно вижу" и застопорили машину.
   "Анадырь", поровнявшись съ нами, спустилъ вельботъ. У насъ приспустили трапъ, и черезъ четверть часа командиръ "Анадыря" уже входилъ къ намъ на судно:
   Между командирами обоихъ транспортовъ произошелъ интересный разговоръ, который передаю дословно.
   -- А какъ вы думаете,-- спросилъ командиръ "Анадыря",-- успѣемъ мы придти въ Ревель до спуска флага?-- "Нѣтъ, не успѣемъ. Я сдѣлалъ запросъ по безпроволочному телеграфу. Представьте, мнѣ отвѣтили, чтобы мы имъ не мѣшали... Не понимаю"...!-- Что жъ дѣлать,-- усмѣхнулся командиръ "Анадыря", пожимая плечами.-- Не подставлять же намъ свои бока подъ выстрѣлы. Рождественскаго я знаю. Онъ не пощадитъ насъ, если мы придемъ ночью. Вы слышали приказъ?.. А въ открытомъ морѣ нельзя же отдавать якорь и ждать утра... "Въ такомъ случаѣ -- обождите,-- предупредилъ его нашъ командиръ.-- "Я позову штурмана. Отъ него мы узнаемъ -- нѣтъ ли гдѣ-нибудь поблизости бухты".
   Явился старшій штурманъ лейтенантъ Максимовъ. Онъ сталъ предлагать различныя бухты, показывая на картѣ ихъ глубины; но ни одна изъ нихъ не понравилась нашему командиру. Порѣшили завернуть въ Балтійскій портъ.
   Всю ночь простояли мы въ Балтійскомъ порогу и лишь съ восходомъ солнца снялись съ якоря и пошли въ Ревель.
   Послѣ подъема флага наше отдѣленіе встало на вахту. Я былъ назначенъ на шары, которыми обозначается ходъ судна.
   Вскорѣ показался на горизонтѣ и Ревель. Мы стали подходить все ближе и ближе и, наконецъ, подошли уже настолько близко, что эскадру стало видно, какъ на ладони. Съ мостика раздалась команда: "шары поднять до половины". Это значило, что машины стали работать малый ходъ. Подходимъ къ буйку, обозначающему входъ на рейдъ. Только что мы прошли буекъ, какъ вдругъ почувствовали сотрясеніе судна. Мы въ недоумѣніи уставились другъ на друга: что бы это значило? Не отдалъ ли кто якорь? Но нѣтъ, на бакѣ все спокойно. Не успѣли мы опомниться, какъ почувствовали новое сотрясеніе судна, и уже болѣе продолжительное. Стало ясно, наконецъ, что мы налетѣли на мель. Съ мостика раздалась команда: "шары поднять до мѣста". Это значило: "стопъ машина!" Машину застопорили; но, продолжая двигаться по инерціи, транспортъ перескочилъ черезъ мель. "Анадырь", замѣтивъ, что у насъ машина застопорила, сдѣлалъ крутой поворотъ влѣво -- чтобы не взять насъ на тарань -- и прошелъ благополучно, лишь слегка хвативъ мели и не получивъ поврежденія. Мы подняли сигналъ: "попали на мель, имѣемъ поврежденія". Съ флагманскаго корабля къ намъ отвалилъ катеръ съ штурманомъ. Послѣдній, едва успѣвъ войти на судно, набросился на нашего старшаго штурмана Максимова. "Развѣ вы не знаете, что здѣсь нельзя проходить на большихъ судахъ"?-- Я слышалъ, какъ нашъ штурманъ отвѣтилъ: "Наше судно сидитъ въ водѣ только тридцать футъ, а на картѣ обозначена глубина въ тридцать четыре".
   Оба штурмана, сердитые, отпуская по адресу авторовъ морской карты нелестныя замѣчанія ушли въ каютъ-компапію.
   По судну забѣгали трюмные и механики. Началось измѣреніе воды въ трюмахъ, чтобы опредѣлить мѣсто пробоины; но большой пробоины не оказалось: вода въ трюмахъ прибывала равномѣрно.
   Едва мы успѣли подойти къ мѣсту стоянки и отдать якорь, какъ къ намъ подвалилъ паровой катеръ съ водолазами, которые немедленно приступили къ осмотру подводной части судна. Послѣ осмотра выяснилось, что "Иртышу" нельзя идти въ дальнее плаваніе и придется выдержать большой ремонтъ.
   За ошибку авторовъ морской карты приходилось дорого расплачиваться.
   Къ намъ подошли паровые катеры, взяли насъ на буксиръ и повели въ гавань. Но гавань, о которой флагманскій штурманъ говорилъ нашему командиру, что въ ней глубина 33 фута, оказалась для транспорта-великана не подходящей: мы хватили мели въ самыхъ ея воротахъ. Машины заработали чуть-ли не полнымъ ходомъ назадъ; мы занесли швартовы на берегъ и стали выбирать на лебедки, но судно -- ни съ мѣста. Офицеры запороли горячку... Мы всѣ руки оборвали на швартовахъ и -- безъ всякаго толку. Наконецъ, машины дали полный ходъ назадъ, и только послѣ этого едва-едва очистили мы входъ въ ворота гавани. Потомъ, на швартовахъ, попробовали подтянуться поближе къ стѣнкѣ, но всѣ наши старанія оказались напрасными: ни на одинъ футъ мы не сдвинулись съ мѣста; такъ пробились до полуночи и оставили работы до утра. Когда же утромъ бросили лотъ, то глубина въ гавани оказалась только... 28 1/2 футъ. Тогда только убѣдились, что мы сидимъ на мели, и подтягиваться больше уже не стали.
   Пришлось снова разгружать судно.
   Черезъ пять дней пришелъ изъ Петербурга транспортъ "Малайя", пришвартовался къ "Иртышу", и началась перегрузка провизіи и несчастнаго угля. Перегрузку угля взялъ подрядчикъ изъ Ревеля. Рабочіе подрядчика работали по-смѣнно, день и ночь, безъ остановки, по 4 руб. въ сутки. Матросамъ также позволили работать за деньги, и мы работали по ночамъ, по 2 р. за ночь.
   Перегрузка шла быстро и подвигалась къ концу.
   Я забылъ сказать, что нашъ старшій офицеръ лейтенантъ Шмидтъ въ это время сидѣлъ въ каютѣ подъ ружьемъ. Этому наказанію, на 15 сутокъ, подвергся онъ по распоряженію вице-адмирала Рождественскаго -- вслѣдствіе рапорта завѣдующаго гаванями.
   Кончили, наконецъ, перегрузку, и "Малайя" отошелъ отъ насъ. Недолго стояли и мы, снялись съ якоря и пошли въ Либаву.
   Въ Либавѣ затянулись въ докъ. Назначили комиссію. Пришли механики, осмотрѣли подводную часть судна и въ одинъ голосъ заявили, что на исправленіе днища потребуется не менѣе шести мѣсяцевъ, да и то,-- если работать и день и ночь. Такъ доложили и вице-адмиралу Рождественскому. Послѣдній назначилъ на исправленіе судна не больше мѣсяца. Механики отказались. Тогда обратились къ Балтійскому заводу. Пріѣхалъ мастеръ съ завода, осмотрѣлъ поврежденіе и сказалъ: "Можно и въ мѣсяцъ исправить. Только это будетъ стоить большихъ денегъ".-- За деньгами дѣло не станетъ,-- отвѣчаютъ ему.-- "Когда такъ, то и за нами дѣло не станетъ".
   Черезъ три дня пріѣхали изъ Петербурга слесаря, сверлильщики, клепальщики, чеканщики и пр., закипѣла работа. Работали и день и ночь, безъ передышки, и, не прошло и мѣсяца, какъ все было готово.
   Уже стали закрашивать подводную часть, какъ я заболѣлъ и отправился въ госпиталь, гдѣ пролежалъ больше мѣсяца. Послѣдняя погрузка произошла уже безъ меня.
   Когда я вышелъ изъ госпиталя,-- "Иртышъ" стоялъ нагруженный. На судно прибылъ командиръ всѣхъ портовъ Балтійскаго моря вице-адмиралъ Бирилевъ и, послѣ напутственнаго молебна, пожелалъ намъ счастливаго плаванія.
   23 декабря 1904 года мы снялись съ якоря и пошли на Дальній Востокъ.
   При выходѣ изъ Либавы экипажъ "Иртыша" состоялъ изъ командира судна, старшаго офицера, штурмана, вахтеннаго начальника, пяти мичмановъ, двухъ прапорщиковъ, старшаго и младшаго механиковъ, доктора, пяти кондукторовъ и 228 матросовъ.
   Изъ газетъ мы узнали, что адмиралъ Рождественскій съ своею эскадрою пошелъ кругомъ мыса Доброй Надежды; нашъ же курсъ былъ назначенъ черезъ Суэцкій каналъ.
   Когда мы снимались съ якоря,-- въ окрестностяхъ лежалъ снѣгъ, а въ гавани было много льда; но, выйдя въ море, мы не встрѣтили ни одной льдинки. Машины заработали полный ходъ. Вся команда высыпала на верхнюю палубу. Многіе крестились и оглядывались на родные берега. Каждый думалъ: Господи, приведи еще хоть разъ увидать свою родину!
   "Иртышъ" удалялся отъ родныхъ береговъ все дальше и дальше, и, наконецъ, берега скрылись изъ виду: мы шли открытымъ моремъ.
   

IV.

   Миновали Зундъ, Скагеракъ и вышли въ Нѣмецкое море. Погода была скверная. Долго "Иртышъ" не поддавался волнамъ Нѣмецкаго моря, и мы радовались, что наше судно не раскачаетъ никакая буря; но, вотъ, стали ощущать, что, насъ немного покачиваетъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ больше стало замѣтно, что насъ качнетъ, какъ слѣдуетъ. И, дѣствительно, вскорѣ судно стало бросать изъ стороны на сторону, какъ щепку, и по палубѣ нельзя было пройти, чтобы по упасть. Всѣ работы прекратились; команды едва хватало для вахты, да и эта горсть, страдая морской болѣзнью, лежала пластомъ. Ночью вѣтеръ перешелъ въ ураганъ. Волны бушевали и яростно лѣзли на палубу. Одна волна, влетѣвъ на судно, приподняла баркасъ и разодрала его въ форштевнѣ {Носъ судна.} сверху донизу. Судно стонало и трепетало всѣмъ корпусомъ, который почти весь скрывался въ безднѣ разъяренныхъ волнъ, бѣлоснѣжной пѣны и мелкой водяной пыли.
   Когда прошли Нѣмецкое море -- всѣ вздохнули съ облегченіемъ. Экипажъ "Иртыша" состоялъ не изъ "морскихъ волковъ", и море, по крайней мѣрѣ, для насъ, матросовъ, было стихіей чуждой. Только человѣкъ 20 были жители изъ селъ и городовъ, расположенныхъ при большихъ рѣкахъ; такихъ же, которые выросли на морѣ, въ нашемъ экипажѣ никого не было. Большинство, до поступленія на службу во флотъ, выросло въ такихъ условіяхъ, что не только на морѣ, но даже и на порядочной рѣкѣ никогда не плавали. Въ нашей командѣ моря никто не любилъ, всѣ его инстинктивно боялись, хотя среди насъ было не мало людей мужественныхъ, и всѣ охотно согласились бы служить на сушѣ, а не на кораблѣ.
   Другую бурю намъ пришлось выдержать въ Атлантическомъ океанѣ.
   Путь до Средиземнаго моря мы прошли благополучно, безъ серьезныхъ аварій и приключеній, если не считать пожара въ угольной ямѣ, который, хотя и съ большимъ трудомъ, удалось намъ локализировать безъ большого ущерба для транспорта.
   Въ Портъ-Саидѣ простояли цѣлыя сутки. Пришвартовались на бочки и разсчитывали получить свѣжую провизію и воду. Провизіи намъ не дали, и даже воды не хотѣли давать, но ночью, контрабандой, намъ привели одну шаланду съ свѣжей водой. Еще у насъ не было боевого фонаря,-- намъ дали и фонарь.
   Изъ Портъ-Саида мы прослѣдовали въ Суэцкій каналъ и добрались до Суэца. Сдѣлали небольшую остановку. Торговцы и чайки облѣпили "Иртышъ" со всѣхъ сторонъ. Торговцевъ набралось такое множество, что пришедшій съ консуломъ катеръ едва пробрался къ трапу. На кормѣ шла бойкая торговля фруктами, и мы уже купили корзину лимоновъ и апельсиновъ. Пришелъ вахтенный начальникъ и сталъ гнать торговцевъ; но только что онъ успѣетъ прогнать ихъ въ одномъ мѣстѣ, какъ десятки ихъ появляются въ другомъ. Тогда вахтенный начальникъ распорядился направить на торговцевъ шланги, и сильная струя воды разогнала этотъ безпокойный, необыкновенно подвижной народъ.
   Въ Суэцѣ уѣхалъ отъ насъ всѣми любимый лейтенанта Шмидтъ, и его мѣсто заступилъ вахтенный начальникъ Ч. Прощаніе съ лейтенантомъ Шмидтомъ было самое сердечное. Когда Шмидтъ сѣлъ въ катеръ,-- вся команда выбѣжала на ванты и грянула ему отъ всей души "ура".
   Изъ Суэца мы вышли въ Красное море и направились въ Джибутъ, гдѣ насъ ожидали угольные транспорты и провизія. Въ Джибутѣ мы простояли больше мѣсяца. Уголь грузили арабы, а матросы, кому дѣлать было нечего, удили рыбу. Мичманъ И. А. Новиковъ сдѣлалъ большую уду, наживилъ на нее мяса и забросилъ въ море, чтобы поймать акулу; но, какъ ни старались, не могли вытащить ни одной акулы: то она сорвется, то оборветъ уду; такъ и пропали безполезно труды Ивана Андреевича.
   Въ Джибутѣ лейтенантъ Ч. уѣхалъ отъ насъ въ Россію, а на мѣсто его прибылъ лейтенантъ Р... Мичманъ Г. поѣхалъ получить жалованье.
   Покончивъ погрузку угля и провизіи, снялись мы съ якоря и пошли на о. Мадагаскаръ, гдѣ должны были присоединиться къ эскадрѣ вице-адмирала Рождественскаго.
   

V.

   Мы плывемъ скоро четыре мѣсяца. День это дня становится все жарче: подходимъ къ экватору. Многіе изъ матросовъ были неграмотные, въ кругосвѣтномъ плаваніи ни разу не были и, будучи совершенно незнакомы съ физической географіей, экваторъ представляли себѣ въ видѣ стального пояса, который, опоясывая всю землю посерединѣ, проходитъ и чрезъ океанъ. И чрезвычайно было трудно убѣдить этихъ бородатыхъ дѣтей, что экваторъ -- математическая линія.
   Однажды, послѣ обѣда, стали говорить, что сегодня будемъ переходить экваторъ. На суднѣ съ утра началось необычайное оживленіе. Въ каютъ-компанію то и дѣло влетали веселые мичманы; оттуда, изъ полуотворенныхъ дверей, до насъ долеталъ смѣхъ офицеровъ. Между боцманомъ и матросами шли какія-то дружескія совѣщанія, державшіяся въ секретѣ отъ непосвященныхъ.
   Вечеромъ стали приготовлять изъ парусины ванну, въ которой нужно было купать всѣхъ, кто переходитъ экваторъ. Ванна была устроена около спардека.
   Кочегарный старшина Александровъ взялъ на себя роль Нептуна; Варакинъ, Кочетковъ и еще кое-кто изъ матросовъ стали его служителями.
   Подошло, наконецъ, время переходить экваторъ. На бакѣ заигралъ рожокъ, а когда онъ смолкъ, съ бака раздался голосъ Нептуна:
   -- Кто гребетъ?
   -- Европа,-- отвѣтили ему.
   -- Кто бы ты ни былъ,-- продолжалъ Нептунъ.-- ты не долженъ переступать границу въ мое царство безъ того, чтобы не обмочиться въ моей водѣ.
   -- А ты кто такой?-- спросили безобразнаго старика, появившагося на бакѣ съ рожкомъ въ одной и съ вилами въ другой рукѣ.
   Увидѣвъ Александрова въ этомъ нарядѣ, мы едва-едва удержались отъ душившаго насъ смѣха.
   -- Я -- Нептунъ!-- величественно воскликнулъ старикъ.-- Я, царь южныхъ морей, повелѣваю вамъ...
   Но, не дослушавъ рѣчи Нептуна, офицеры и матросы стали скакать въ воду. Тѣхъ, кто не хотѣлъ купаться, тащили силой и толкали въ воду. Такой подняли шумъ, гамъ, смѣхъ... Но вотъ немного поутихло. Стали поглядывать,-- кто еще не купался. Кто-то крикнулъ:
   -- Старшаго боцмана нѣтъ!
   -- А-а! Тащи его сюда!
   Но,-- гдѣ взять боцмана? Стали искать: нѣтъ нигдѣ. Матросы, какъ дѣти, добросовѣстно перешарили и обыскали все судно: боцманъ какъ въ воду канулъ. Наконецъ, кто-то догадался взглянуть на ванты, гдѣ нашли боцмана, притаившагося за фокъ-мачтою.
   -- Ребята, сюда! Вотъ онъ. Эка, куда забрался!
   Стащили боцмана и поволокли къ ваннѣ. Онъ сталъ было упираться и просить команду: "Подождите, ребята, я хоть китель сниму...", но никто не обращалъ вниманія на его просьбы. Подтащили его къ ваннѣ и бросили въ воду. Со всѣхъ сторонъ раздался смѣхъ одобренія.
   Но больше всѣхъ упирался старикъ-чиновникъ О., котораго въ командѣ прозвали Пѣтухомъ. Онъ ни за что не хотѣлъ купаться.
   -- Пѣтуха еще не купали!-- закричалъ кто-то изъ матросовъ.
   Это восклицаніе послужило сигналомъ къ общему наступленію на старика.
   -- А! давай его сюда!
   Какъ сейчасъ вижу: О. стоитъ на спардекѣ и, дѣйствительно, топорщится, какъ пѣтухъ. Къ нему стали подступать, а онъ, отмахиваясь, кричитъ на матросовъ:
   -- Вы что?! Начальства не признаете,-- а?! Я вамъ зада-амъ!
   Но тутъ на матросовъ прицыкнулъ вахтенный начальникъ:
   -- Берите его! Что вы смотрите!
   Подхватили Пѣтуха и потащили къ ваннѣ. Онъ уже и не протестовалъ, а только просилъ матросовъ "спустить" его "полегче".
   -- Ребята,-- растерянно бормоталъ Пѣтухъ, комически топорща плечи,-- пожалуйста, полегче. Очки разобьете...
   Подтащили его къ ваннѣ и бултыхнули въ воду. Только онъ было сталъ вылѣзать,-- его опять столкнули, и уже спустя довольно продолжительное время вытащили изъ воды, усадили на табуретъ и стали брить. Мыло для бритья было разведено въ большомъ ведрѣ.
   Кромѣ того, была приготовлена сажа, разведенная въ салѣ. И бритва была большая, деревянная. Сидитъ Пѣтухъ и не замѣчаетъ, что его, вмѣсто мыла, сажей натираютъ. Намазали ему лицо, какъ у арапа, и поскоблили деревянною бритвою. Потомъ импровизированный парикмахеръ быстро выдернулъ доску, на которой стоялъ табуретъ, отчего послѣдній перевернулся, и старикъ кубаремъ полетѣлъ въ воду. Смѣхъ и крикъ раздались со всѣхъ сторонъ. Но старику уже было въ пору заплакать отъ злости... Когда отъ него отступились,-- онъ убѣжалъ въ свою каюту и тамъ заперся.
   Послѣ купанья командиръ далъ командѣ по чаркѣ; матросы выпили свою долю и разошлись спать, а господа офицеры разгулялись во-всю. Граммофонъ въ каютъ-компаніи распѣвалъ свои аріи чуть-ли не до утра, и лейтенантъ Р. игралъ на піанино до тѣхъ поръ, пока не уснулъ за игрой.
   Такъ мы отпраздновали прохожденіе черезъ экваторъ.
   

VI.

   Мы подходили къ Мадагаскару. Навстрѣчу намъ былъ высланъ миноносецъ "Быстрый", который и провелъ насъ въ бухту Насебо къ эскадрѣ Рождественскаго.
   -- Ну, слава Богу, -- говорили матросы,-- теперь наше начальство будетъ поменьше гулять...
   Но мы жестоко ошиблись...
   Вскорѣ подошелъ къ намъ угольный пароходъ, чтобы пополнить запасы угля, которые мы сожгли за переходъ до Мадагаскара. Но, вмѣсто того, чтобы грузить уголь въ кочегарныя ямы, сильно опустѣвшія, намъ приказали подгружать его въ общія ямы, для расхода на другія суда.-- Нужно замѣтить, что мы снабжали углемъ крейсера "Олегъ" и "Изумрудъ" и миноносцы "Громкій" и "Бодрый".-- Покончивъ съ погрузкою угля въ запасъ для другихъ судовъ, мы только что принялись загружать кочегарныя ямы, какъ съ флагманскаго судна взвился сигналъ: "прекратить погрузку угля". Только тутъ увидѣли, что "сплоховали". Рѣшили поправить ошибку, и, во что бы то ни стало, загрузить кочегарныя ямы. Началась перегрузка изъ тѣхъ ямъ, въ которыя погрузили уголь какой-нибудь часъ назадъ. По обыкновенію, пошла горячка. На насъ кричали, насъ ругали, а мы, обливаясь потомъ, подъ палящими лучами тропическаго солнца, нагруженные углемъ, какъ негры, длинной вереницей двигались изъ ямы въ яму. Эхъ! и досадно же было переработыватъ одну и ту же работу два раза. Съ флагманскаго судна подняли сигналъ: "черезъ 24 часа быть готовымъ къ снятію съ якоря", а у насъ еще не у шубы рукава: провизія еще не принята. Отложили погрузку угля и стали принимать провизію. Оказалось,-- мало пива для офицеровъ. Поѣхалъ старшій механикъ на берегъ принимать пиво, а по пути накупили еще и птицы, и вина, и всякой всячины: г.г. офицеры себѣ, а г.г. кондукторы -- себѣ, и -- поспѣвай только таскать. Замучились матросы. Погрузку провизіи кончили къ закату солнца и, безъ отдыха, опять полѣзли въ угольныя ямы погружать уголь для кочегарокъ. Работали всю ночь и утро до тѣхъ поръ, пока не подняли сигналъ: "всѣмъ сниматься съ якоря".
   Первыми снялись съ якоря броненосцы, потомъ -- крейсеры, а тамъ -- транспорты и миноносцы. Черезъ полчаса опустѣла бухта Насебо, и городъ скрылся изъ глазъ.
   Въ Индѣйскомъ океанѣ эскадра растянулась въ двѣ кильватерныя колоны, такія длинныя, что суда, шедшіе впереди, чутьчуть были замѣтны на горизонтѣ. Сердце у матросовъ радовалось при видѣ могучей силы русскаго флота.
   Прошло пять сутокъ, какъ мы вышли изъ Мадагаскара.
   Нужно замѣтить, что въ Мадагаскарѣ на наше судно прикомандировали двухъ офицеровъ -- лейтенанта М. и мичмана П.
   Лейтенантъ М., отличавшійся вспыльчивымъ характеромъ, заставилъ меня пережить тяжелыя минуты.
   Однажды, выйдя въ Южное Китайское море, мы остановились для погрузки угля. Я угодилъ работать на баркасѣ, доставлявшемъ уголь на "Олегъ". Послѣ погрузки баркасъ нангь прибуксировался къ борту "Иртыша". На баркасѣ насъ было шестеро. Съ "Иртыша" бросили намъ конецъ, по которому мы должны были взбираться на судно. Я хотѣлъ полѣзть на судно первымъ, но меня перебилъ кокъ {Поваръ.} Бусуринъ:
   -- Обожди, я полѣзу. Мнѣ нужно поскорѣе умыться и идти въ камбузъ {Кухня.}, кое-что приготовить къ ужину.
   Я уступилъ ему, и сказалъ:
   -- Лѣзь, когда тебѣ такъ скоро нужно...
   Бусуринъ полѣзъ по концу, поднялся до поручня судна и только было хотѣлъ ухватиться за него, при помощи матроса, державшаго конецъ, какъ конецъ сталъ опускаться: матросъ не могъ сдержать его и немного потравилъ. У Бусурина сердце замерло, когда онъ увидѣлъ, что конецъ травится. Матросу передалось волненіе трепетавшаго отъ страха кока, онъ растерялся и, опасаясь, чтобы и его не стащило за бортъ, бросилъ конецъ и отскочилъ отъ борта. Бусуринъ съ головокружительной быстротой полетѣлъ въ баркасъ, разбилъ себѣ голову и сильно зашибъ ногу.
   Бусуринъ, блѣдный, какъ полотно, лежитъ въ баркасѣ и стонетъ:
   -- Охъ, братцы! Охъ! зачѣмъ стравили конецъ...
   И я закричалъ на судно:
   -- Чортъ знаетъ, что такое!.. Не могутъ конца завернуть, какъ слѣдуетъ.
   Въ это время подошелъ къ борту матросъ Баклиновъ, взялъ конецъ и закрѣпилъ его за поручень.
   Слѣдомъ за нимъ подошелъ лейтенантъ М. Онъ былъ пьянъ и едва ли могъ соображать, что дѣлается вокругъ него. Свѣсивъ голову черезъ поручень, онъ закричалъ на баркасъ:
   -- На баркасѣ!.. Эй! что случилось?..
   Въ отвѣть я закричалъ взволнованнымъ голосомъ, въ которомъ звучало чувство обиды:
   -- Конецъ стравили, в. в-діе! Бусуринъ убился чуть ли не досмерти. Я хотѣлъ лѣзть, а онъ перебилъ меня... вотъ и разбился. И еслибъ я полѣзъ,-- я тоже разбился бы и, можетъ быть, до смерти убился бы...
   Потомъ ужъ я сообразилъ: что жъ я кричу на офицера, какъ на простого матроса? вѣдь онъ можетъ обидѣться. Но лейтенантъ прервалъ мои размышленія:
   -- Не пойму ничего,-- покачалъ онъ головой.-- Скажите толкомъ, что у васъ тамъ случилось?
   Я уже успѣлъ подавить мое волненіе и спокойнымъ голосомъ разсказалъ все, какъ было.
   Лейтенантъ М., повидимому, понялъ -- въ чемъ дѣло, посмотрѣлъ на конецъ, закрѣпленный за поручень, и сказалъ:
   -- Что ты врешь! Конецъ хорошо привязанъ.
   Обвиненіе во лжи меня взорвало окончательно; я опять позабылъ, что предо мной стоитъ офицеръ, и закричалъ:
   -- Нѣтъ, его послѣ привязали! А ранѣе его держали на рукахъ.
   Тутъ подошелъ къ лейтенанту старшій боцманъ. Его не было на борту, и паденіе кока онъ не видалъ.
   Лейтенантъ обратился къ нему съ вопросомъ:
   -- Боцманъ, ты видѣлъ? Все было въ исправности?
   -- Такъ точно, в. в.
   Боцманъ и не подумалъ, что, благодаря его лжи, я могу пострадать безъ вины.
   -- Ты что же врешь, а?!-- крикнулъ лейтенантъ М.
   -- Никакъ нѣтъ, в. в.-- отвѣтилъ я.-- Спросите всѣхъ, кто былъ на баркасѣ.
   Товарищи стали дружно поддерживать меня, доказывая офицеру, что я говорю ему правду; но лейтенантъ не хотѣлъ больше никого слушать и сталъ кричать, внѣ себя отъ бѣшенства:
   -- Вылѣзай сюда! вылѣзай сюда!
   Видя, что я замѣшкался и сталъ еще оправдываться, онъ совсѣмъ вышелъ изъ себя, затопалъ и закричалъ, какъ подъ ножемъ:
   -- Выллѣ-зай! те-ебѣ гговоррятъ! А! ты не хочешь исполнять, что тебѣ приказываютъ?!
   Я взялъ конецъ и сталъ подниматься на судно.
   Нашъ крикъ услыхалъ командиръ, стоявшій на мостикѣ. Онъ крикнулъ лейтенанту:
   -- Кто это тамъ кричитъ?-- Пошлите его сюда.
   Только что влѣзъ я на судно, лейтенантъ отошелъ отъ борта и поманилъ меня пальцемъ:
   -- Ну-ка, иди, или сюда.
   -- Я подошелъ къ нему и спросилъ:
   -- Чего изволите, в. в.?
   -- Ты почему не упалъ въ баркасъ?
   -- Потому что конецъ сейчасъ не стравили,-- отвѣтилъ я.
   -- А! такъ ты вонъ какъ! на своемъ стоишь!-- И лейтенантъ, размахнувшись, что было силы, ударилъ меня по уху, а потомъ началъ бить съ обѣихъ рукъ. Съ нѣсколькихъ ударовъ онъ сбилъ меня съ ногъ и началъ бить уже пинками. Наконецъ, озвѣрѣвъ совсѣмъ, сѣлъ на меня верхомъ и сталъ методически наносить ударъ за ударомъ, стараясь попасть больше по лицу. Я сталъ закрывать лицо руками, думая: неужели онъ не броситъ бить меня? когда же придетъ конецъ побоямъ?
   Команда окружила насъ со всѣхъ сторонъ. Командиръ и офицеры, стоя на мостикѣ, наблюдали жестокую расправу.
   Наконецъ, лейтенантъ отбилъ себѣ руки объ мою голову, бросилъ бить и заревѣлъ:
   -- Пшелъ прочь!.. Про-о-о-чь!!. Меер-завецъ!!
   Я вскочилъ, отбѣжалъ за баркасъ и всталъ на поручень, намѣреваясь соскочить за бортъ. Но вдругъ въ головѣ моей мелькнула мысль: какая будетъ польза отъ того, что я утону?-- и оставилъ свое намѣреніе.
   Когда я сталъ приходить въ себя, то почувствовалъ, что глазъ у меня совсѣмъ закрылся кровоподтекомъ, который вздулся величиною съ гусиное яйцо. Руки и бока ныли.
   Я пошелъ въ лазаретъ. Докторъ, осмотрѣвъ меня, сталъ спрашивать:
   -- Кто это тебя такъ раздѣлалъ?
   -- Лейтенантъ М.
   Тогда докторъ сталъ мнѣ говорить съ укоризною:
   -- И ты не могъ убѣжать? Глупый!
   У меня стало тяжело на сердцѣ, и слезы горечи подступили къ горлу; но плакать было стыдно. Господи, что же это такое? Хоть бы бѣжать куда. Но куда я могъ убѣжать съ судна въ открытомъ морѣ?-- Некуда. И опять въ головѣ зароилась безпокойная мысль... Отчего я не прыгнулъ за бортъ? Легче бы было... Но я пересилилъ себя и положился на Бога. Господи, помоги мнѣ перенести всѣ трудности службы и обиды начальства...
   Никогда, кажется, я не молился Богу такъ, какъ послѣ этого случая.
   Докторъ оставилъ меня при лазаретѣ, положилъ повязку на глазъ и натеръ мазью руки и опухоли на головѣ.
   Кока Бусурина принесли въ лазаретъ на носилкахъ, и онъ болѣе двухъ недѣль не вставалъ съ койки.
   Въ слѣдующую погрузку угля я уже не работалъ и находился на кормѣ, въ рулевой рубкѣ, около лазарета. Мнѣ представился просторъ для наблюденій. Начальство наше не переставало кутить, и въ эту погрузку кутежи офицеровъ перешли всякія границы. Объ этомъ можно судить по слѣдующему случаю.
   Миноносецъ "Громкій", стоявшій съ лѣваго борта, около спардека, принималъ уголь съ "Иртыша". Въ это время выходятъ изъ каютъ-компаніи офицеры М. и Р., послѣдній -- съ обнаженной шашкой. Р., едва державшійся на ногахъ, сѣлъ на палубу и, обращаясь къ М., сказалъ:
   -- Садись и смотри, какъ я работаю саблей.
   М. сѣлъ рядомъ съ нимъ и сталъ смотрѣть, какъ Р. рубитъ палубу. Щепки летѣли во всѣ стороны. Но М., должно быть, показалось, что Р. плохо рубитъ, и онъ сталъ просить у него саблю.
   -- Дай мнѣ саблю и смотри, какъ я буду рубить японцевъ.
   Р., передавъ ему саблю, отошелъ въ сторону, а М., съ удвоенною силою, сталъ наносить удары по палубѣ.
   Къ офицерамъ подошелъ докторъ. Видя, что они сильно увлеклись своею работою, докторъ испугался и сталъ просить:
   -- Господа, да что вы дѣлаете! позвольте сюда саблю.
   М., порядочно уставшій отъ рубки воображаемаго японца, безпрекословно передалъ саблю доктору. Это увидѣлъ Р. Ему, вѣроятно, показалось обидно, что докторъ отобралъ у нихъ саблю. Онъ хотѣлъ было догнать доктора и отнять у него саблю, но это ему не удалось, потому онъ былъ сильно пьянъ. Тогда онъ бросился въ каюту, схватилъ револьверъ и хотѣлъ выстрѣлить въ доктора; но М. во время успѣлъ отнять у него оружіе. Обезоруженный Р. вернулся въ свою каюту, легъ въ постель и уснулъ. На слѣдующее утро онъ разсказывалъ М., что ничего не помнитъ.
   И -- странно,-- матросы и офицеры -- всѣ мы шли на одно общее дѣло -- на борьбу съ невѣдомымъ непріятельскимъ флотомъ, ожидавшимъ насъ въ чужихъ водахъ, на опаснѣйшее предпріятіе, какое только можно представить, и эта опасность, казалось, должна была насъ сблизить, по крайней мѣрѣ, настолько, насколько это допустимо безъ нарушенія суровой морской дисциплины. Въ дѣйствительности же, матросы и офицеры составляли два враждебныхъ лагеря, и между обоими лагерями разница "боеваго" настроенія заключалась лишь въ томъ, что послѣдніе проявляли свою вражду къ намъ совершенно открыто, безъ всякаго стѣсненія, а мы, какъ рабы, таили ее въ сердцѣ нашемъ, не осмѣливаясь проявить ее въ какой-нибудь конкретной формѣ. И -- боже!-- какъ тяжело было служить при наличности подобныхъ отношеній... Среди насъ было немало и умныхъ, и добрыхъ, и героевъ, и на моихъ глазахъ они превращались въ забитыхъ автоматовъ, покорныхъ судьбѣ, или въ озлобленныхъ людей.
   Противъ воли, я никакъ не могу забыть одинъ изъ случаевъ яркаго эгоизма.
   Мы шли Восточнымъ Китайскимъ моремъ. Зашли въ бухту Камаратъ. Нужно было закупить вина и пива. Только что встали на якорь, какъ спустили четверку, и механикъ, исправлявшій обязанности ресторатора, отправился на берегъ. Часа черезъ два четверка возвратилась, загруженная пивомъ и виномъ. Засвистала дудка: "вахтенное отдѣленіе наверхъ, принимать провизію". Мы выбѣжали наверхъ и принялись разгружать шлюпку. Всѣ офицеры вышли изъ каютъ-компаніи на палубу и начали расхваливать своего ресторатора.-- ("Вотъ это хорошо!" -- говоритъ одинъ, разсматривая этикетки на бутылкахъ.-- "Отлично, отлично!" подхватили другіе.-- "Ай, да рестораторъ! Онъ на днѣ океана и то всего достанетъ!" -- Столько хвалили, что ихъ похвалъ и не перечислишь. А вахтенный начальникъ, между тѣмъ, съ благоговѣйнымъ видомъ слѣдилъ за матросами, выгружавшими припасы, и то и дѣло предупреждалъ: "Осторожнѣй, осторожнѣй, болваны! Не грохай, черти! Такъ перебить можно". Но "болваны" и "черти" выгрузили все со шлюпки, не разбивъ ни одной бутылки, и, къ слову сказать, не получили и спасибо.
   У офицеровъ было всего довольно: и свѣжее мясо и птица не переводились, и пива и вина всегда было много лишняго; а командѣ, между тѣмъ, не хватало чернаго хлѣба. И попросить нельзя: сейчасъ скажутъ: "Вы вѣдь на войну идете. Вы должны переносить трудъ, голодъ и холодъ и всѣ нужды солдатскія". Или: "Ваши товарищи тысячами гибнутъ на сухопутьи и не жалуются ни на что. А здѣсь подавай хлѣба!" -- А то еще, однажды, наварили тухлой солонины. Старшій офицеръ спустился въ палубу къ командѣ, и столько накричалъ, что хоть съ судна бѣги...
   Вскорѣ старшій офицеръ заболѣлъ, и его мѣсто занялъ лейтенантъ М.
   Вступленіе М. на постъ ст. офицера скоро ознаменовалось несчастьемъ на суднѣ.
   Дѣло было такъ. Требовалось спустить баркасъ. Приготовили къ спуску все, что нужно. Пришелъ М. и сталъ командовать. На лебедкѣ стоялъ кочегаръ Жарковъ; оба боцмана находились тутъ же. Всѣ стояли по своимъ мѣстамъ. Подняли баркасъ изъ блоковъ и стали выводить его за бортъ; вывели за бортъ, и осталось потравить топенантъ {Снасть.}, чтобы баркасъ отошелъ немного отъ борта. Топенантъ-тали были завернуты за утку {Желѣзный крюкъ, привинченный къ палубѣ.}. Баркасъ поднимали всегда на двухъ стрѣлахъ, и фаль отъ одной стрѣлы служила въ родѣ оттяжки. Матросъ, стоявшій на топенантъ-таляхъ, свернулъ ихъ, оставивъ на уткѣ только два шлага {Шлагъ -- одинъ оборотъ снасти.}, и сталъ потихоньку потравливать. Но боцману Храмову этотъ пріемъ показался медлительнымъ, и онъ закричалъ матросу:
   -- Трави скорѣе!
   Къ матросу подскочилъ боцманъ Глаголевъ:
   -- Сверни еще одинъ шлагъ!-- крикнулъ онъ, и самъ ухватился за тали, желая удержать ихъ въ то время, когда матросъ свертывалъ съ утки одинъ шлагъ.
   Матросъ, исполнявшій приказаніе боцмана Глаголева, заторопился и, вмѣсто одного, свернулъ оба шлага. Только что онъ успѣлъ свернуть шлаги, какъ тали въ моментъ развернулись, и боцмана Глаголева подкинуло кверху. Талями ему обожгло обѣ руки. Баркасъ съ силой устремился внизъ и, не удерживаемый другимъ фаломъ, служившимъ вмѣсто оттяжки, по всей вѣроятности, разбился бы о бортъ судна, и тѣмъ бы дѣло и кончилось; къ несчастью, катастрофа приняла другой оборотъ. У стрѣлы, на которую наваливалась вся тяжесть баркаса, лопнулъ башмакъ, державшій блокъ, черезъ который проходилъ топенантъ, державшій стрѣлу, и баркасъ, съ блокомъ и топенантомъ, стремительно полетѣлъ внизъ. Боцманъ Казаковъ, смотрѣвшій на баркасъ, не успѣлъ ахнуть, какъ его ударило блокомъ по головѣ и стрѣлой -- по ногамъ. Черепъ несчастнаго разлетѣлся вдребезги, такъ что мозги вылетѣли прочь, и ногу у него почти совсѣмъ отрѣзало. Стрѣла при паденіи переломилась пополамъ, упала однимъ концомъ въ лебедку, и осколками ея кочегару Жаркову выбило зубы и расшибло верхнюю губу, а ружейнику Калласу прошибло голову.
   Лейтенантъ М. стоялъ на спардекѣ блѣдный, какъ смерть. Но, когда боцманъ Хромовъ принесъ ему вырванный болтъ и объяснилъ, что онъ плохо былъ устроенъ, М., какъ ни въ чемъ не бывало, пошелъ доложить о случившемся командиру судна.
   На другой день пріѣхалъ священникъ и отпѣлъ покойника. Подошелъ къ борту миноносецъ "Громкій", принялъ тѣло боцмана, вышелъ съ нимъ въ море и спустилъ его съ балластомъ въ воду.
   Это была наша первая жертва чуждому морю. И какъ было намъ грустно въ этотъ день! Всѣ пріуныли. "Не удалось покойничку, -- говорили матросы,-- сложить голову въ честномъ бою"...
   

VII.

   Вскорѣ послѣ этого случая, на 5-й недѣлѣ Великаго Поста, къ намъ прибылъ пароходъ "Батавія" съ грузомъ угля для нашей эскадры. "Иртышъ" и "Анадыръ" стали по его бортамъ, и началась выгрузка угля безостановочно, и день и ночь. Кромѣ угля, грузили солонину, машинное масло, сухари, быковъ, снаряды и много всякой мелочи.
   На Страстной недѣлѣ пришелъ французскій пароходъ и привезъ намъ пожертвованные пасхальные подарки, въ томъ числѣ -- массу вина. Но французскіе подарки офицеры забрали себѣ, а намъ не дали даже одного яичка; о винѣ и говорить нечего: мы только и узнали о немъ, когда г.г. офицеры, потягивая золотистую влагу въ каютъ-компаніи, похваливали "пикантное винцо".
   Но, вотъ, слава Богу, кончилась и погрузка; снялись мы съ якоря и пошли въ море. Переходъ былъ небольшой -- до бухты Лошантъ, гдѣ мы и провели всю Пасху.
   На Пасхѣ стали у насъ поговаривать, что скоро къ намъ присоединится третья эскадра. Ждать ее намъ пришлось недолго. Однажды, снявшись съ якоря, мы вышли въ море и стада производить маневры; въ это время къ намъ и присоединилась третья эскадра.
   Съ прибытіемъ третьей эскадры матросы нѣсколько оживились. Все чаще и чаще стада раздаваться голоса: "Надоѣло! Скорѣй бы въ бой".
   Наконецъ, насталъ давно желанный день: мы стали сниматься съ якоря.
   -- Теперь остановки не будетъ нигдѣ до Шанхая,-- говорили матросы.
   -- Пойдемъ прямо въ Владивостокъ... Японецъ ждетъ насъ, навѣрно, около острова Формозы. А если тамъ не встрѣтитъ насъ, то -- у Корейскаго пролива... А тамъ дадимъ сраженіе... Ужъ чья возьметъ...
   Въ рулевой рубкѣ вскорѣ выставили карточку силуэтовъ японскихъ судовъ, надѣлавшую немало шуму.
   -- Откуда это у японцевъ столько судовъ?-- изумлялись матросы, побывавшіе въ кругосвѣтномъ плаваніи.-- Навѣрно, обманъ...
   -- Очень просто,-- говорили другіе, если снять на карточку каждую лайбу, какія только есть у японцевъ, то, вѣроятно, наберется и больше... Много у насъ такихъ лайбъ осталось въ Кронштадтѣ...
   По пути стали встрѣчаться пароходы, слѣдившіе за нашими развѣдочными крейсерами. Одинъ изъ такихъ пароходовъ попалъ въ наши руки съ военной контрабандою, и нашъ вспомогательный крейсеръ пошелъ конвоировать его до Владивостока.
   

VIII.

   Близокъ уже Шанхай -- нейтральный портъ, гдѣ мы должны сдѣлать послѣднюю погрузку угля. Въ него откомандированы всѣ угольные транспорты. Ихъ конвоируютъ вспомогательные крейсеры "Ріонъ" и "Днѣпръ".
   Боевыя суда пошли въ двѣ кильватерныя колонны, а транспорты -- посрединѣ, подъ защитою и съ той и съ другой стороны.
   Адмиралъ Рождественскій шелъ съ правой стороны на головномъ броненосцѣ "Суворовъ"; за нимъ -- три такихъ же броненосца, а сзади ихъ -- крейсеры. Съ лѣвой стороны головнымъ шелъ броненосецъ "Ослябя"; на немъ находился адмиралъ фонъ-Фелькерзамъ (онъ умеръ за три дня до боя). За "Ослябей" слѣдовали броненосцы "Сисой Великій" и "Наваринъ", и броненосный крейсеръ "Нахимовъ". За ними -- эскадра контръ-адмирала Небогатова; въ этой эскадрѣ головнымъ шелъ броненосецъ "Николай", а за нимъ -- броненосцы: "Апраксинъ", "Синявинъ" и "Ушаковъ". Впереди всѣхъ шли развѣдочные крейсеры "Изумрудъ" и "Жемчугъ", а сзади ихъ -- на развѣдкахъ -- крейсеры "Свѣтлана" и "Уралъ".
   Въ такомъ порядкѣ мы подходили къ Корейскому проливу.
   Съ правой стороны на горизонтѣ, вотъ уже сутки, виденъ дымокъ: это слѣдитъ за нами японскій крейсеръ; но на него не обращаютъ вниманія.
   Завтра, 14-го мая, царскій день. Какъ-то его придется встрѣтить намъ? По обыкновенію, въ царскіе дни командѣ приказываютъ переодѣться въ "первый срокъ" и передъ обѣдомъ даютъ по чаркѣ; въ полдень же салютуютъ выстрѣлами.
   Ночь прошла спокойно. Команду разбудили въ пять часовъ утра. Многіе совсѣмъ не ложились спать; комендоры просидѣли у орудій всю ночь, не смыкая глазъ; стрѣлки лежали съ винтовками въ рукахъ; вездѣ бодрствовали усиленные посты. Когда просвистѣла дудка: "вставай, довольно спать!" -- всѣ сразу вскочили на ноги, какъ встрепанные. На суднѣ, сверхъ ожиданія, начался обычный трудовой день. Однако, всѣ замѣтили, что начальство дѣлаетъ не то, что нужно,-- не приказываетъ переодѣться въ "первый срокъ"; должно быть, не хотятъ праздновать, чего-то ждутъ... Матросы за работой шутятъ, смѣются, и никто не думаетъ, что часы ихъ жизни сочтены сегодня...
   На бакѣ пробили четыре склянки. Слава Богу, десять часовъ: скоро обѣдъ...
   Съ лѣвой стороны на горизонтѣ показался дымокъ. Каждый изъ насъ старался разсмотрѣть, какіе тамъ суда идутъ: военные или коммерческіе. Горнистъ и барабанщикъ заиграли боевую тревогу. Всѣ бросились къ оружію, а потомъ побѣжали по своимъ мѣстамъ.
   Я былъ въ стрѣлковой партіи. Наше мѣсто было на бакѣ. Мы встали съ винтовками около лѣваго борта. Глаза всѣхъ устремились на горизонтъ, гдѣ разстилались дымки судовъ. Но, вотъ, стали ясно вырисовываться и силуэты, и каждый могъ различить, что къ намъ приближаются четыре японскихъ крейсера. Съ одного изъ непріятельскихъ судовъ блеснулъ огонекъ. Въ отвѣтъ загрохотали орудія лѣвой колонны, посылая врагу десятидюймовые снаряды, которые ложились около непріятельскихъ судовъ, поднимая гигантскіе водяные столбы. На японскомъ крейсерѣ вспыхнулъ пожаръ, и всѣ четыре крейсера тутъ же круто повернули и стали удирать отъ насъ. Мы послали имъ вдогонку нѣсколько снарядовъ, и канонада прекратилась. Непріятель, скрылся за горизонтомъ, а мы продолжали свой путь. Вскорѣ, засвистала дудка, призывавшая къ обѣду комендоровъ, прислугу праваго борта и первую стрѣлковую партію. Но не дологъ былъ нашъ обѣдъ. Не успѣли опомниться, какъ горнистъ заигралъ: "Слушай всѣ!". Все затихло: слушаютъ -- какая будетъ команда. Старшій офицеръ, стоявшій на мостикѣ, закричалъ на все судно:
   -- По своимъ мѣстамъ! Комендоры къ орудіямъ!
   Черезъ минуту всѣ стояли на своихъ мѣстахъ, ожидая, дальнѣйшихъ приказаній.
   Когда я занялъ свое мѣсто, то замѣтилъ на горизонтѣ, съ правой стороны, массу дымковъ. Силуэты непріятельскихъ судовъ еще не обозначались: въ воздухѣ, хотя день былъ и солнечный, носилась какая-то мгла, какая бываетъ въ іюнѣ въ нашихъ самарскихъ степяхъ, и силуэты судовъ, находившихся на большой дистанціи, было трудно различитъ.
   Лѣвая колонна стала замѣтно отклоняться въ сторону непріятеля.
   У насъ, на "Иртышѣ", машину застопорили. На пересѣчку нашего курса шелъ вице-адмиралъ Рождественскій со своими четырьмя броненосцами. Онъ подалъ сигналъ "Ослябѣ": "Держи за мной на кильватеръ". На "Ослябѣ" машина тоже была застопорена: онъ ожидалъ -- когда ему будетъ можно вступить въ кильватеръ къ Рождественскому. Но непріятель не дремалъ и весь свой огонь сосредоточилъ на броненосцѣ "Ослябя". Снаряды сыпались вокругъ него въ такомъ количествѣ, что за поднятыми ими водяными каскадами невозможно было различить самое судно. Но вотъ далъ ходъ и "Ослябя" и вступилъ въ кильватеръ къ Рождественскому. Тогда непріятель перебросилъ всю силу своего огня на "Суворова". Завязался жаркій бой.
   Вотъ уже болѣе получаса длится адская канонада, а перевѣса нѣтъ ни на которой сторонѣ.
   Мы идемъ на траверзѣ нашихъ броненосцевъ, которые бьются съ непріятелемъ, какъ львы. Только эскадра Небогатова держитъ большую дистанцію, и отъ этого намъ кажется, что она стоитъ какъ бы внѣ боя; но съ ея судовъ летятъ къ непріятелю десятидюймовые снаряды. Однако, японцы почему-то не отвѣчаютъ на ея выстрѣлы...
   Крейсеры, во главѣ которыхъ шелъ "Олегъ", съ командующимъ крейсерскимъ отрядомъ контръ-адмираломъ Энквистъ, также вошли въ кильватерную колонну. Крейсерскій отрядъ слѣдовалъ съ лѣвой стороны нашей транспортной колонны, во главѣ которой шелъ "Анадыръ", и правая сторона у насъ была не защищена. Непріятельскій крейсеръ, все время слѣдившій за нами именно съ этой, незащищенной стороны, повидимому, разсчитывая нанести вредъ нашимъ транспортамъ, сталъ приближаться къ намъ, прикрываясь за маленькимъ необитаемымъ островкомъ, имѣющимъ форму остроконечнаго стога сѣна, имя котораго стало съ этого дня историческимъ. Это былъ островъ Цусима. Однако, маневръ непріятеля, во-время замѣченный нами, не удался. Первымъ бросился къ Цусимѣ крейсеръ "Владиміръ Мономахъ" и защитилъ транспорты отъ непріятельскихъ выстрѣловъ; за нимъ послѣдовали "Олегъ" и "Аврора". Японскій крейсеръ, съ которымъ завязалась жаркая перестрѣлка, видя, что ему не подъ силу тягаться съ тремя крейсерами, круто повернулъ и скрылся изъ виду.
   Отбивши непріятеля отъ транспортовъ, крейсера вступили на свои мѣста.
   Въ это время передаютъ съ мостика: "Тонетъ японскій броненосецъ!" Громовое ура понеслось со всѣхъ сторонъ.
   Но кратковременна была наша радость.
   Немного погодя, съ мостика закричали: "Броненосецъ "Ослябя" сильно скренился!" А минутъ черезъ пять:" -- "Броненосецъ "Ослябя" скрылся подъ водой!"
   Чувство скорби разлилось по сердцамъ моряковъ. Одна изъ твердынь русскаго флота опустилась на морское дно, увлекая за собой сотни безвѣстныхъ героевъ {Гибель "Осляби" превосходно описана въ статьѣ: "О гибели эскадреннаго броненосца "Ослябя" и его экипажа 14 мая 1905 г.", напечатанной въ газетѣ "Мысль" 25 іюня 1906 г. No 6. Авторъ статьи, помѣченной датою -- Японія, г. Куматота, 1 ноября 1906 г., пишетъ: "Какъ только началось сраженіе, "Ослябя" получилъ отъ снаряда крупнаго калибра первую большую пробоину съ лѣваго борта, въ носовую часть, около самой катеръ-линіи. Весь корабль такъ и задрожалъ, словно онъ-былъ живой и могъ чувствовать боль. Насколько былъ ударъ силенъ, можно судить по тому, что судно носомъ повернуло немного вправо. Снарядъ, взорвавшись, сдѣлалъ большую брешь, подъ которую о подводкѣ пластыря нечего было и думать. Вода, могучимъ потокомъ, хлынувъ въ нее, начала заливать все носовое отдѣленіе. Задрали непроницаемую броневую дверь, чтобы не пуститьводу изъ носовой части по всему кораблю. Получился дифферентъ на носъ, который, однако, благодаря энергичной работѣ трюмныхъ, съ механикомъ Успескомъ во главѣ, немного исправили. Этимъ же снарядомъ перебило главную электрическую магистраль, вслѣдствіе чего 10-дюймовая носовая башня не могла уже пользоваться электрической энергіей и вынуждена была остановиться: она сдѣлала всего только три выстрѣла. Вслѣдъ затѣмъ снарядъ попалъ въ верхній передній мостикъ, разбивъ его вдребезги. Всѣ мелкія орудія съ лѣваго борта были выбиты за какихъ-нибудь полчаса. Минутъ черезъ 20--30 отъ начала боя, судно получило вторую небольшую пробоину противъ лѣваго миннаго аппарата, выше ватеръ-линіи, въ томъ мѣстѣ, гдѣ кончается бронь. Бронь, вѣроятно, еле держалась, вслѣдствіе чего она начала отваливаться цѣлыми плитами, словно штукатурка отъ стараго, никуда не годнаго зданія. Когда это мѣсто совершенно оголилось, въ него еще попалъ снарядъ, сдѣлалъ въ борту громаднѣйшій проломъ. Для задѣлыванія пробоины не дѣлали и попытки. Во внутрь корабля съ шумомъ ворвалась вода, разливаясь по нижней палубѣ и попадая въ погребъ. Вскорѣ получился кренъ, который быстро увеличивался. Жизненность корабля была на закатѣ: до гибели оставалось нѣсколько минутъ. Наконецъ, броненосецъ накренился такъ, что еще нѣсколько секундъ -- и онъ свалится. Въ немъ забурлила вода. Не дожидаясь команды къ спасенію, всѣ, кто былъ на броненосцѣ, съ неистовымъ крикомъ кинулись наверхъ. Боже мой, какъ взвыли тутъ всѣ раненые! Здоровые сразу смяли ихъ себѣ подъ ноги и выбираясь наверхъ, немилосердно топтали. Въ люкахъ столпилось столько людей, что имъ нельзя было податься ни взадъ, ни впередъ. Многіе полѣзли по головамъ". Остается,-- разсказываетъ авторъ, участвовавшій въ этомъ ужасномъ бою,-- еще упомянуть о людяхъ, находившихся въ машинномъ и кочегарномъ отдѣленіяхъ, выходы изъ которыхъ на время боя были закрыты броневыми плитами, открывающимися только сверху. Выбѣжавшіе наверхъ послѣдними разсказывали, что они будто не слышали, какъ въ машинныхъ отдѣленіяхъ заживо погребенные, стуча въ плиты, кричали, чтобы кто-нибудь освободилъ имъ выходъ. Но до этого ли кому было? Каждый спасалъ только самого себя. Такимъ образомъ, машинисты и кочегары остались тамъ всѣ безъ исключенія; двѣ съ половиной сотни осталось ихъ подъ крѣпкими запорами, въ этой желѣзной темницѣ. У кого развито воображеніе, пусть себѣ представить положеніе этихъ людей. При опрокидываніи корабля вверхъ килемъ, они полетѣли всѣ внизъ головой, а за ними, убивая ихъ, полетѣли и всѣ тѣ желѣзные предметы, которые были плохо прикрѣплены. Все загрохотало, зашумѣло, затрещало. Электрическое освѣщеніе сразу прекратилось, образовавъ кромѣшную тьму. Но главныя машины нѣкоторое время и послѣ этого продолжали еще работать, кроша и перетирая попадавшихъ въ нихъ людей въ мелкіе куски. Водой эти закупоренныя отдѣленія заполнились не сразу: слѣдовательно, тѣ, которые еще не были убиты до смерти, долго оставались живыми. Боже мой! Что же эти люди должны были пережить за это время? Какой дьяволъ можетъ выдумать такой еще адъ, какой уже сдѣланъ человѣкомъ!}.
   Съ потерей "Осляби" бой разгорѣлся еще сильнѣе. Рождественскій перешелъ въ наступленіе. Непріятель смѣшался и сталъ отступать. Радость, надежда на побѣду блеснула на суровыхъ лицахъ моряковъ. Повсюду слышались восклицанія: "Смотри! смотри! какъ наши нажимаютъ!" "Ай да Рождественскій! Какъ онъ тѣснитъ японцевъ!".
   Надъ нашими головами, какъ исполинскій жукъ, загудѣлъ снарядъ. Всѣ присѣли. За это намъ досталось отъ прапорщика Гильберга.
   -- Что?-- струсили?-- спрашивалъ онъ, насмѣшливо улыбаясь.-- Или японскіе снаряды -- ваши знакомые, что вы имъ кланяетесь?
   Послѣ этого, когда надъ нами пролетѣлъ, заплакавъ, какъ ребенокъ, и съ адскимъ грохотомъ упалъ въ море новый снарядъ, никто изъ насъ даже не пошевелился.
   Горнистъ пронзительно заигралъ: "Начинай! начинай! начинай!"
   Захлопали и наши 57-миллиметровыя орудія; но снаряды дѣлали большой недолетъ.
   Ничего не соображая, матросы изъ нашей стрѣлковой партіи тоже открыли огонь изъ ружей. "Въ кого же вы стрѣляете?" -- спрашиваю я.-- "Изъ орудій недолетъ, а вы изъ винтовокъ сыпите. Поберегите заряды. Можетъ быть, пригодятся".
   Стрѣльба изъ ружей прекратилась.
   Послѣ этого къ намъ подошелъ прапорщикъ Гильбергь и сталъ ругать не въ мѣру ретивыхъ стрѣлковъ: "Кто стрѣлялъ? Вѣдь говорили вамъ, что безъ приказанія не стрѣлять!"
   А въ это время на кормѣ вторая стрѣлковая партія сыпетъ да сыпетъ залпами, и боцманъ Глаголевъ изъ кожи лѣзетъ, командуя: "Взводъ, пли! Взводъ, пли!" -- Старшій офицеръ самъ прибѣжалъ на корму и приказалъ прекратить стрѣльбу.
   На спардекѣ разорвался снарядъ. Много убитыхъ и раненыхъ. Команда, назначенная переноситъ раненыхъ въ лазаретъ, не успѣваетъ таскать ихъ. Старшій офицеръ пришелъ къ намъ въ стрѣлковую партію и приказалъ: "Идите, ребята, помогите подбирать раненыхъ". Изъ нашей партіи отдѣлилось шестеро, въ томъ числѣ и я. Положили винтовки и побѣжали на спардекъ.
   Здѣсь намъ представилась ужасная картина. На спардекѣ, съ перебитыми ногами, лежалъ баталерскій юнга Бочкаревъ, котораго и довелось намъ поднимать перваго. Стали мы его поднимать, а онъ, со слезами на глазахъ, умоляетъ насъ: "Братцы! братцы! пожалуйста, полегче. У меня нони перебиты... пожалуйста, не оторвите ихъ!" -- Мы взяли его за плечи, за ноги и подъ середину и старались поднять его, какъ изъ груди страдальца вырвался тяжелый стонъ, перевернувшій намъ всю душу. Принесли мы его въ перевязочную и хотѣли снять съ него сапоги; но это оказалось невозможнымъ. Достали ножницы, разрѣзали голенища; а потомъ пришлось рѣзать и брюки съ исподнимъ бѣльемъ. Когда все съ него было снято, мы увидѣли обѣ ноги, перебитыя ниже колѣнъ; всѣ кости были раздроблены и высовывались изъ-подъ кожи. Я не выдержалъ и выбѣжалъ изъ перевязочной.
   Непріятель въ этотъ разъ былъ отбитъ, и мы видѣли, какъ удалялись отъ насъ шестеро его крейсеровъ, которые вскорѣ скрылись за горизонтомъ.
   Наши крейсеры, отбивъ непріятеля, стали вступать на свои мѣста, но не успѣли еще построиться въ колонну, какъ на горизонтѣ, въ нашемъ тылу, снова появились шесть непріятельскихъ крейсеровъ. Наши крейсеры бросились на непріятеля; но вышло большое замѣшательство. Пользуясь нашимъ замѣшательствомъ, японцы начали обсыпать насъ снарядами. Крейсеры, служа мишенью для непріятельскихъ выстрѣловъ, въ безпорядкѣ, кто гдѣ былъ, стали отвѣчать, но неудачно: снаряды дѣлали большой перелетъ.
   Непріятель, видя слабость огня съ нашей стороны, подошелъ къ намъ на близкое разстояніе.
   Такъ какъ съ "Иртыша" безпрерывно стрѣляли, то этимъ мы привлекли на себя весь огонь непріятеля. Мы попали подъ перекрестный огонь всѣхъ непріятельскихъ судовъ, и снаряды сыпались на транспортъ безпрерывнымъ огненнымъ дождемъ. Мы стали стрѣлять съ обоихъ бортовъ; но что можетъ сдѣлать 57-миллиметровый снарядъ! Наше положеніе съ минуты на минуту становилось опаснѣе. Одинъ снарядъ, угодившій въ командирскую столовую, разбилъ тамъ сѣрно-азотную кислоту, которая издавала смрадъ на все судно; въ столовой начался пожаръ. Другими снарядами разбило камбузъ, компасъ, водопроводныя трубы, сбило всѣ вентиляторы въ кочегаркѣ, срѣзало шлюпъ-балку. На бакѣ, куда прилетѣли одинъ за другимъ пять снарядовъ, былъ сбитъ щитъ, разбиты кольца орудій, подрѣзана тумба, на которой стоитъ орудіе, снесенъ кожухъ надъ трапомъ къ кондукторамъ, и разнесены въ щепы ящики съ снарядами. Пятый снарядъ, пробивъ подводную часть, пролетѣлъ въ угольную яму и разорвался тамъ. Столбъ угольной пыли поднялся надъ бакомъ. Со всѣхъ сторонъ неслись стоны раненыхъ. Комендора Костюнина, матроса Клигера, кочегара Безрукова и старшину 1-й стрѣлковой партіи Лизякина убило наповалъ около орудій. Всѣхъ безобразнѣе разбило Клигера: снарядъ вырвалъ у него правый бокъ съ плечомъ правой руки. На другой день было страшно подойти къ убитымъ.
   Когда снарядъ пробилъ подводную часть судна, у насъ образовался большой кренъ на лѣвую сторону. Съ мостика раздалась команда: "На всѣ гребныя суда! Спасаться!" Всѣ бросились къ шлюпкамъ. Я прибѣжалъ на корму, гдѣ стоялъ баркасъ. Стали приготовлять его и еще катеръ къ спуску. Катеръ приготовили первымъ, и въ него залѣзли двое раненыхъ матросовъ, Парменовъ и Выдринъ. Приняли катеръ съ палубы, вывели за бортъ, застопорили и оставили на вѣсу. Потомъ стали приготовлять баркасъ. Машинистъ отъ лѣвой лебедки перешелъ на правую и началъ прогрѣвать машину. Въ это время прибѣжалъ на корму мичманъ Пѣтуховъ. Увидѣвъ, что катеръ виситъ за бортомъ, онъ подошелъ къ лебедкѣ, взялъ перекидную ручку, которой переводятъ машину на передній или задній ходъ, перекинулъ ручку и пустилъ паръ въ лебедку. Гакъ {Крючокъ.} отдѣлился, катеръ въ одинъ мигъ спустился на воду, зачерпнувъ немного бортомъ, и понесся въ море. На немъ такъ и остались двое раненыхъ.
   Не успѣли мы спустить баркасъ, какъ раздалась команда: "Оставить спасаться!" А немного спустя скомандовали -- осмотрѣть, въ какомъ мѣстѣ пробоина, и приготовить пластырь.
   Съ правой стороны у насъ стоялъ "Уралъ", получившій нѣсколько пробоинъ. Носовая часть его медленно, но сильно погружалась въ воду. На "Уралѣ" уже спустили шлюпки, и команда спускалась въ нихъ по талямъ.
   "Олегъ" и "Аврора" долго загораживали намъ путь, и мы не имѣли возможности двинуться съ мѣста. Но вотъ они двинулись, путь свободенъ. Мичманъ Емельяновъ вбѣгаетъ на мостикъ, схватываетъ ручку телеграфа и переводитъ ее на полный ходъ впередъ.
   Предъ нами ужасное зрѣлище: крейсеры, тѣснимые непріятелемъ, пришли въ смятеніе... Чувствуется паника...
   Отъ броненоснаго отряда отдѣляется "Наваринъ" и идетъ на помощь крейсерамъ, открывая сильный огонь. Какъ только "Наваринъ" открылъ огонь, непріятель сталъ удаляться.
   Съ "Урала" вся команда сошла въ шлюпки, а судно, между тѣмъ, не погружалось, въ воду. По немъ открыли огонь съ нашихъ судовъ, и бѣдный "Уралъ", наконецъ, затонулъ, оставивъ за собой глубокую вьющуюся воронку.
   Та же упасть ожидала и транспортъ "Камчатку", на которомъ везли мастерскую для эскадры. Онъ получилъ нѣсколько пробоинъ и потерялъ руль, такъ что не могъ выйти изъ сферы огня, и его стали безпощадно добивать съ непріятельскихъ кораблей. Наконецъ, "Камчатка" подалась и стала быстро погружаться въ море.
   На броненосцѣ "Суворовъ" что-то произошло. Къ нему подходитъ миноносецъ и что-то принимаетъ съ его борта, а затѣмъ поворачиваетъ и летитъ къ намъ навстрѣчу. Подойдя къ намъ, на миноносцѣ застопориваютъ машину и кричатъ въ рупоръ:
   -- На "Иртышѣ"?
   -- Есть!-- отвѣтилъ командиръ.
   -- Убитыхъ и раненыхъ много?
   -- Много!
   -- Можешь идти, куда хочешь. Спасайтесь!
   -- Адмиралъ Рождественскій еще живъ?-- спросилъ командиръ.
   Въ отвѣтъ на миноносцѣ подняли сигналъ: "Передаю командованіе эскадрою адмиралу Небогатову".
   На "Суворовѣ" вспыхнулъ пожаръ, и онъ вышелъ изъ строя. Когда мы приблизились къ нему, то нельзя было узнать нашего красавца "Суворова". Мачты и трубы съ него были сняты, и вся надстройка, шлюпки и мостикъ изуродованы. Команда, какъ муравьи въ муравейникѣ, бѣгаетъ по судну и тушитъ пожаръ.
   Наконецъ, пожаръ потушенъ, и "Суворовъ", какъ израненный воинъ, отставшій отъ своихъ товарищей, сдѣлавъ перевязку своихъ ранъ, снова бросается въ бой и снова посылаетъ вражеской эскадрѣ 12-дюймовые снаряды, предъ которыми не могутъ устоять никакія твердыни въ мірѣ.
   День уже склонялся къ вечеру, а канонада, съ небольшими паузами, разгоралась все сильнѣе и сильнѣе, и бой вспыхнулъ съ новымъ остервенѣніемъ.
   Мы слышимъ, какъ сигнальщики передаютъ съ мостика: "Броненосецъ "Суворовъ" тонетъ",-- и наши сердца бьются усиленнымъ темпомъ. Къ "Суворову", для спасенія тонущей команды, спѣшить "Жемчугъ". На него сыплются снаряды со всѣхъ сторонъ. "Жемчугъ" на ходу выхватываетъ людей изъ воды, даетъ полный ходъ и уходитъ подъ градомъ непріятельскихъ выстрѣловъ, успѣвая бросить японцамъ нѣсколько снарядовъ.
   "Суворовъ", какъ камень, пошелъ ко дну.
   Находясь еще въ строю, за двѣ минуты передъ гибелью, какъ бы прощаясь съ врагомъ, "Суворовъ" далъ залпъ по непріятелю, словно хотѣлъ сказать: "Вотъ какъ гибнутъ русскіе моряки. Нанеся послѣдній ударъ, съ оружіемъ въ рукахъ падаютъ и умираютъ".
   Спустя немного времени вспыхнулъ сильный пожаръ на "Бородинѣ". Съ "Бородина" даютъ залпъ, и броненосецъ начинаетъ крениться. Кренъ шелъ до тѣхъ поръ, пока судно не перевернулось вверхъ килемъ, но еще не тонуло. На днище суда выскочили нѣсколько человѣкъ матросовъ и, прощаясь предъ ожидавшей ихъ гибелью, обнялись другъ съ другомъ. "Изумрудъ" поспѣшилъ къ нимъ на помощь, снялъ ихъ всѣхъ и удачно ушелъ подъ жестокимъ непріятельскимъ огнемъ.
   Броненосецъ "Александръ Ш", тоже сильно скренившись, вышелъ изъ строя. На немъ произошелъ взрывъ въ носовой части, и онъ погружается въ воду. Погрузился онъ быстро,-- быстрѣе его ни одинъ броненосецъ не погружался,-- и пошелъ ко дну носовой частью, такъ что его корма вздернулась, и винты нѣсколько секундъ работали поверхъ воды.
   Такъ гибли одинъ за другимъ наши богатыри-броненосцы.
   Стало уже совсѣмъ темно. Японцы прекратили канонаду и куда-то скрылись. Эскадра выстроилась въ двѣ кильватерныя колонны; во главѣ ея всталъ броненосецъ "Николай", на которомъ развивался флагъ адмирала Небогатова, и пошла по направленію къ Владивостоку, какъ вдругъ, на пересѣчку нашего курса, несется цѣлая куча миноносцевъ. Началась минная аттака. Опять загрохотали орудія. "Олегъ" съ полнаго хода набросился на минную флотилію, и японскіе миноносцы, какъ овцы отъ волка, разсыпались въ разныя стороны. "Изумрудъ" и "Жемчугъ" тоже, какъ гіены, стали бросаться на свою добычу, беря миноносцы на таранъ. Минная аттака была блистательно отбита.
   Транспорты, пользуясь свободнымъ путемъ, пошли полнымъ ходомъ впередъ и скрылись во мракѣ ночи. Крейсеры долго сопровождали насъ, но потомъ, не видя для насъ опасности, повернули обратно, и мы пошли одни.
   

IX.

   Позади себя мы слышали безпрерывные выстрѣлы нашихъ броненосцевъ, отбивавшихъ минную аттаку. Мы удалялись отъ сражающихся судовъ все дальше и дальше, идя, изъ предосторожности, безъ огней. Мы шли медленно. Носовая частъ судна, отъ переполненія отдѣльныхъ угольныхъ ямъ водою, сильно погружалась въ воду. Долго мы видѣли шедшій впереди насъ транспортъ "Анадырь", но потомъ онъ сталъ отъ насъ удаляться, и мы, какъ ни старались, не могли за нимъ поспѣть. Мы остались одни во мракѣ ночи. Путевой компасъ у насъ былъ сбитъ, и, пройдя всю ночь, мы не знали, куда держатъ курсъ. Кромѣ того, маленькій огонекъ, показавшійся впереди судна, пугалъ насъ, и мы уходили,-- чтобы не быть замѣченными. Такъ и пропутались мы всю ночь, до утра, откачивая воду, чтобы не утонуть совсѣмъ.
   Стало свѣтать. Я вышелъ на верхнюю палубу подышать чистымъ воздухомъ и сталъ осматриваться кругомъ. Все въ величайшемъ безпорядкѣ: снасти висятъ перебитыя, истрепанныя въ лохмотья; у лѣваго орудія лежатъ обезображенные трупы убитыхъ, а около спардека стонутъ тяжело раненые. Между ранеными пробирается докторъ. Замѣтивъ меня, докторъ спросилъ:
   -- Ты что, здоровъ?
   -- Такъ точно, ваше благородіе,-- отвѣтилъ я.
   -- Ага! Такъ вотъ: помоги-ка мнѣ убрать эти трупы.
   -- Переноситъ ихъ куда будете, ваше благородіе?
   -- Нѣтъ. Куда ихъ переносить,-- грустно улыбнулся докторъ.-- Ты поди и принеси шкертъ {Тонкая бичевка.} и привяжи какой-нибудь балластъ. А потомъ -- выбросимъ ихъ за бортъ.
   Я пошелъ за шкертомъ, но докторъ остановилъ меня:
   -- Подожди. Перевернемъ-ка этотъ трупъ.
   Докторъ указалъ мнѣ на трупъ, лежавшій лицомъ внизъ.
   Я перевернулъ трупъ.
   -- Ты знаешь, кто это?-- спросилъ докторъ.
   Я сталъ разсматривать черты лица убитаго. Носъ и все его лицо было сплюснуто въ лепешку и запачкано грязью и кровью. Узнать его было трудно. Я сказалъ доктору, что не могу узнать покойника, и пояснилъ, что прислугой у этого орудія были матросы Безруковъ и Клигеръ, и, стало быть, это трупъ котораго-нибудь изъ нихъ.
   Подошли къ другому трупу. Это былъ комендоръ Костюнинъ. Докторъ записалъ его фамилію въ памятную книжку. Третій трупъ былъ Клигера. Докторъ и его записалъ. Относительно же перваго трупа рѣшили, что онъ принадлежитъ Безрукову.
   Тутъ пришелъ фельдшеръ. Я пошелъ и принесъ шкертъ. Вмѣстѣ съ фельдшеромъ, привязавъ къ каждому трупу какую-нибудь желѣзку, выбросили мы всѣ трупы за бортъ. Когда выбросили послѣдній трупъ, я снялъ фуражку, перекрестился и сказалъ: "Господи! помяни души усопшихъ рабъ Твоихъ во Царствіи Твоемъ".-- Этимъ и кончилось погребеніе убитыхъ.
   Я спустился въ бычью палубу. Тамъ все еще откачивали воду, которая понемногу прибывала, и носъ судна продолжалъ погружаться. Чтобы облегчить судно, стали выгружать изъ носового трюма снаряды; но это плохо помогало: судно погружалось все больше и больше. Команда работала безъ передышки: кто приготовлялъ стрѣлы, кто откачивалъ воду, кто выбрасывалъ за бортъ разный хламъ; чинили шлюпки, пробитыя снарядами; счищали съ палубы кровь и грязь; праздношатающихся не было: всѣ были при дѣлѣ. Офицеры уже не принуждали къ работѣ и не кричали на насъ, а если видѣли, что людямъ не подъ силу, сами брались за дѣло и помогали намъ, что очень воодушевляло матросовъ.
   Вѣтеръ крѣпчалъ, и идти открытымъ моремъ было опасно. Волны часто набѣгали на верхнюю палубу; люки были всѣ разбиты, и вода разливалась по трюмамъ. Командиръ приказалъ застопорить машину и подводить пластырь. Приготовленіе пластыря, очень тяжелаго, заняло всѣ наши, значительно порѣдѣвшія, силы, а потому пришлось прекратить всѣ работы, и даже воду откачивать бросили. Пока подводили пластырь, воды въ трюмахъ было на цѣлый футъ. Побѣжали откачивать; но, или уже силы наши истощились, или ужъ вода стала давить сильнѣе,-- вода не убывала, а все прибывала. Машины, для предохраненія пластыря отъ паденія, заработали малый ходъ. Сначала пластырь держался, но потомъ -- не прошло и десяти минутъ -- онъ оторвался и утонулъ.
   Командиръ отдалъ приказаніе направить судно къ ближайшему острову.
   Осмотрѣли шлюпки и зачинили ихъ кое-какъ парусиною. Матросы стали говорить: "Если не доберемся до берега, то на шлюпкахъ намъ не спастись". Болѣе рѣшительные воодушевляли товарищей: "Давай, братцы, качай дружнѣе! Подержимся хотя еще съ часъ, чтобы не попасть акулѣ въ зубы".-- Матросы, загораясь надеждою, оглашали судно веселыми припѣвами "Дубинушки". Качали воду въ желѣзныя кадки, вмѣстимостью въ тонну, затѣмъ кадки поднимали лебедкою и выливали за бортъ. Но вода въ трюмахъ не убывала...
   Черезъ часъ показался берегъ. Люди вздохнули свободнѣе, и работа пошла съ удвоенной энергіей. А еще черезъ часъ засвистала дудка: "Окончить всѣ работы. Команда -- наверхъ, на всѣ гребныя суда. Спасаться!" -- Каждому матросу предоставлялось взять себѣ кое-что и переодѣться. Затѣмъ вышелъ приказъ: выбросить за бортъ винтовки и револьверы. Только что успѣли выбросить оружіе, какъ засвистала дудка: "Всѣ унтеръ-офицеры -- къ командиру".-- Унтера побѣжали наверхъ. Скоро они стали выходить изъ каюты командира поодиночкѣ и похваляться деньгами: командиръ далъ всѣмъ унтеръ-офицерамъ по 15 ф. стерл. и лишь нѣкоторымъ -- по 10 ф., минерамъ же, комендорамъ и плотникамъ -- по 5 фунтовъ на человѣка. Ожидали и мы за труды, но намъ ничего не дали; кое-кто изъ насъ ходили просить, но и имъ отказали.
   При этомъ мы были очевидцами слѣдующей сцены, разыгравшейся на палубѣ.
   Ревизоръ вынулъ изъ денежнаго сундука шкатулку съ серебромъ и спросилъ командира:
   -- А это серебро нельзя же тащить на берегъ. Позвольте раздать его командѣ.
   -- Нельзя,-- отвѣтилъ командиръ.
   Прапорщикъ заступился за команду и сказалъ командиру:
   -- Почему нельзя?-- Команда также трудилась...
   Но командиръ не далъ ему договорить:
   -- Васъ не просятъ,-- сказалъ онъ,-- вы и не мѣшайтесь.
   Взявъ шкатулку изъ рукъ ревизора, командиръ выбросилъ ее за бортъ.
   Судно подошло къ берегу на разстояніи версты отъ него. Мѣсто оказалось глубиною 35 сажень. Бросили якорь и стали спускать шлюпки. Сначала погрузили на баркасъ больныхъ и раненыхъ, и погрузили такъ тѣсно, что не осталось мѣста даже для гребцовъ, и баркасъ пришлось вести къ берегу на буксирѣ.
   На берегу толпилось много японцевъ, сбѣжавшихся изъ окрестныхъ селеній посмотрѣть на русскихъ.
   Когда баркасъ приблизился къ берегу, японцы вплавь бросились къ намъ навстрѣчу, чтобы помочь намъ пристать. Услуги ихъ оказались очень полезными. Прибой волнъ былъ такъ силенъ, что не только больнымъ и раненымъ, но и здоровымъ было трудно сойти на берегъ безъ того, чтобы не вымочиться съ головой. Японцы взяли фалень {Веревка, служащая буксиромъ.}, за который мы буксировали, и съ первой волной выхватили баркасъ на берегъ. А какъ только ушла вода, взяли изъ баркаса всѣхъ больныхъ и раненыхъ и на рукахъ, бѣгомъ, унесли отъ воды, такъ что слѣдующая волна, обдавшая баркасъ цѣлымъ каскадомъ, уже никого не захватила на немъ.
   Послѣ "разгрузки" баркаса японцы окружили насъ тѣснымъ кольцомъ.
   На "Иртышѣ" остались командиръ, механикъ и боцманъ; они сошли на берегъ послѣдними. Судно стало противъ островка одинешенько, какъ будто съ нимъ ничего не случилось; только борта его стали немного ниже. Можно было подумать, что оно приняло очень большой грузъ. На немъ остались нѣсколько коровъ, козелъ и коза; спасти ихъ было не на чемъ, и они, если ихъ не вытащили японцы, должно быть, такъ и потонули вмѣстѣ съ судномъ.
   Больныхъ и раненыхъ мы положили на берегу рядочками, на матрацахъ, а потомъ раскупорили ящики съ сухарями и консервированными солдатскими щами съ кашей, и принялись закусывать.
   Когда солнце скрылось за горизонтомъ, и воздухъ сталъ сырой и прохладный, японцы принесли дровъ, разложили костры и стали грѣться и сушить измокшую одежду.
   Часовъ около 10-ти вечера насъ повели въ деревню и помѣстили въ зданіи училища, гдѣ намъ и пришлось переночевать.
   

X.

   Утромъ японцы приготовили намъ чай, а завтракать пришлось "консировкой" {Такъ называютъ матросы консервы.} съ сухарями.
   Послѣ завтрака насъ собрали, выстроили во фронтъ, оцѣпили конвоемъ и повели въ городъ Камаду.
   Дорога въ Камаду, очень плохая, шла то въ гору, то подъ гору, и ровнаго мѣста мы нигдѣ не встрѣтили. По обѣимъ сторонамъ ея, на каждомъ склонѣ горы, зеленѣли рисовыя поля, разбитыя маленькими площадками. Каждое поле обведено кругомъ земляною стѣнкою, съ футъ высотою, и залито водой. Вода течетъ съ горныхъ вершинъ и орошаетъ всѣ поля.
   Въ Камадѣ насъ помѣстили въ японскомъ капищѣ, просторномъ зданіи, покрытомъ черепицею и стоявшемъ на сваяхъ. Стѣнки зданія устроены въ видѣ отдвижныхъ дверей. Двери, какъ и окна, вмѣсто стеколъ, проклеены прозрачною бумагою. Полъ устланъ мягкими циновками. При входѣ снимаютъ обувь и вступаютъ на циновки босыми; за исполненіемъ этого обычая строго наблюдаетъ каждый японецъ.
   Своя пища у насъ вышла, и намъ приготовили обѣдъ по-японски: вмѣсто хлѣба, дали по блюдечку холоднаго риса и на другомъ блюдечкѣ положили половину рыбки; потомъ подали -- тоже на блюдечкахъ -- по два кусочка завяленой и просоленой рѣдьки и какой-то вареной зелени, вкусомъ похожей на нашъ лукъ. Рыба сухая и видомъ и вкусомъ напоминаетъ нашу селедку. Передъ тѣмъ, какъ ѣсть, рыбу бросаютъ въ кипятокъ, минуты черезъ двѣ вынимаютъ и раскладываютъ на блюдечки. Вмѣсто ложекъ, намъ подали по двѣ палочки. Видя, что мы не беремъ палочекъ, а ѣдимъ съ рукъ и чайныхъ ложекъ, японцы принесли намъ ложечки деревянныя, которыми можно только класть горчицу. Рисъ оказался не соленый. Попросили соли; но соли намъ не дали. Какъ ни забавенъ былъ обѣдъ, но -- голодъ не тетка -- поѣли съ аппетитомъ. Послѣ обѣда подали намъ чай.
   Ужинъ былъ такой же, какъ и обѣдъ, только половину селедки замѣнили кусочкомъ какой-то другой рыбы, похожей на нашу осетрину. На слѣдующій день на завтракъ подали другую рыбу, напоминающую нашихъ бѣлозерскихъ снятковъ, и рыбное блюдо затѣмъ мѣняли каждый день.
   Однажды, послѣ обѣда, всѣ легли спать; и я прилегъ и крѣпко уснулъ. Слышу во снѣ: какъ будто везутъ что-то тяжелое по мостовой, и думаю: а еще говорятъ, что въ Японіи совсѣмъ ничего не возятъ на лошадяхъ. Проснулся я отъ сильнаго толчка. Смотрю: наши бѣгутъ, кто куда попало. На дворѣ кричатъ: "землетрясеніе!" Домъ шатается и скрипитъ по всѣмъ швамъ, а земля подъ ногами колеблется, какъ болотный зыбунъ. Въ ужасѣ выскочилъ я на дворъ и побѣжалъ. Землетрясеніе продолжалось нѣсколько секундъ.
   Впослѣдствіи пришлось испытать его не одинъ разъ. Землетрясенія въ Японіи наблюдаются такъ часто, что къ нимъ всѣ привыкли.
   Черезъ пять дней пребыванія въ Камадѣ японскіе переводчики объявили намъ, чтобы мы собирались ѣхать на другой островъ. Переводчики, между прочимъ, сообщили, что нашъ флотъ разбитъ, и четыре броненосца взяты въ плѣнъ. Послѣднему извѣстію мы не повѣрили.
   Поздно вечеромъ посадили насъ на пароходъ и повезли въ городъ Сасебо.
   Первое, что мы увидѣли въ Сасебо, это были наши броненосцы, стоявшіе на рейдѣ подъ японскимъ флагомъ. Мы были такъ поражены этимъ зрѣлищемъ, что не вѣрили своимъ глазамъ. Нѣкоторые изъ насъ чуть не заплакали, другіе скрежетали зубами, испуская ругательства и проклятія. И всѣ мы спрашивали другъ друга: какъ могли сдаться наши товарищи, да еще съ судами, когда мы знали, что они готовы предпочесть смерть постыдному плѣну?
   Съ парохода привели насъ въ угольные сараи, просторные и устланные циновками, и распредѣлили въ нихъ группами, по 20 человѣкъ въ каждой.
   На другой день предложили обѣдъ. Однако, сасебское обѣденное меню оказалось очень скуднымъ и однообразнымъ. Давали по 3/4 фунта хлѣба, рѣдьку, 1/4 ф. колбасы и по двѣ вареныхъ картофелины. Все кушанье невкусное, словно сдѣланное изъ картона.
   Въ Сасебо мы прожили съ недѣлю, а потомъ насъ опять посадили на пароходъ и перевезли въ г. Дайри.
   Въ Дайри прямо съ парохода насъ отправили въ баню. Мы вошли въ коридоръ большого зданія, гдѣ намъ дали по пяти мѣдныхъ бирочекъ съ номерами, велѣли раздѣться и связать вещи такъ, чтобы бѣлье и платье были отдѣлены отъ сапогъ и металлическихъ вещей (часовъ, ножичковъ и пр.). Къ каждому узлу японцы привязали по номеру и выдали намъ по кусочку мыла и по маленькому полотенцу.
   Послѣ жаркой бани, мы выкупались въ деревянной ваннѣ, устроенной на десять человѣкъ, и, переодѣвшись въ чистые японскіе халаты, отправились въ комнату, рядомъ съ баннымъ коридоромъ, гдѣ и прождали полчаса нашего бѣлья и платья, которое, пока мы мылись, дезинфецировалось въ камерахъ, что было очень кстати, такъ какъ у всѣхъ насъ завелись паразиты. Переодѣвъ въ чистыя бѣлье и платье, японцы повели насъ въ бараки, гдѣ мы встрѣтили много плѣнныхъ моряковъ.
   Здѣсь насъ кормили еще хуже. На обѣдъ намъ давали одинъ рыбный супъ, съ рѣдькой, вмѣсто рыбы, и нечищенною картошкою, который мы запивали жидкимъ чаемъ безъ сахара.
   Изъ Дайри насъ вскорѣ перевезли въ г. Фокуоки, гдѣ и пришлось прожитъ весь остальной плѣнъ.
   Въ Фокуоки японское начальство выдало намъ книжки для веденія дневниковъ, на лицевой сторонѣ которыхъ былъ изображенъ сражающійся съ русскими судами японскій флотъ, а на послѣдней страницѣ -- японскій календарь. Этой книжкой я воспользовался, записавъ, на досугѣ, мои воспоминанія, начиная отъ момента призыва меня изъ запаса на дѣйствительную службу, до плѣна включительно.
   Обѣдъ въ Фокуоки мы уже готовили сами, и супъ сталъ походить немного на русскій.
   Жизнь въ плѣну текла однообразно. Мы много читали, доставая книги отъ офицеровъ, врачей и изъ православной миссіи въ Токіо. Изрѣдка насъ водили на прогулку или купаться.
   Въ ноябрѣ и на этомъ островѣ были землетрясенія, продолжавшіяся по нѣсколько секундъ. 30-го ноября шелъ снѣгъ, который, какъ только падалъ на землю, тутъ же и таялъ. Ночи все-таки стояли холодныя, а по утрамъ даже замерзала вода.
   

XI.

   Вечеромъ 31-го декабря собрались мы въ любительскомъ театрѣ, устроенномъ нашими плѣнными офицерами,-- чтобы встрѣтитъ Новый Годъ. Играли на гармоникѣ, скрипкѣ; плясали русскую. Было весело. Въ самый разгаръ нашего веселья прошелъ слухъ, что насъ завтра отправятъ въ Россію. Боже, какъ забилось мое сердце! Сначала мы не повѣрили; но вскорѣ пришелъ переводчикъ и сказалъ, чтобы мы сейчасъ же приготовили къ сдачѣ свои постели.
   Обрадовавшись, мы бросились укладываться. Сдали японцамъ все, что требовалось, и, на разсвѣтѣ, позавтракавъ и получивъ на обѣдъ по пайку хлѣба и консервированнаго мяса, стали выходить на дворъ. На дворѣ распростилось съ нами наше японское "начальство", и мы тронулись въ путь на станцію желѣзной дороги. Было 11 часовъ дня 2-го января, когда мы сѣли въ вагоны и помчались къ приморскому городу Нагасаки. А на другой день, въ 8 часовъ вечера, мы ужо находились на палубѣ русскаго парохода "Воронежъ". Пароходъ грузился и долженъ былъ отвалить дней черезъ десять.
   На пароходѣ мы чувствовали себя, какъ дома. Обѣдали по-европейски. Японцевъ, которые опостылѣли намъ горше ихней рѣдьки, мы уже видѣли только по утрамъ, когда они пріѣзжали на "Воронежъ" торговать провизіей и разными бездѣлушками.
   Наконецъ, 12-го января "Воронежъ" снялся съ якоря и пошелъ въ Владивостокъ. Мы стали удаляться отъ японскихъ береговъ и вздохнули съ облегченіемъ, когда они совсѣмъ скрылись изъ виду.
   ...Слава Богу, мы въ Владивостокѣ. Мой товарищъ становится на колѣни, крестится, плачетъ и цѣлуетъ землю, покрытую толстымъ слоемъ снѣга и льда.

А. Дунинъ.

"Современникъ", кн. 9--10, 1913

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru