Гусаков А.
Две поездки в деревню

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Двѣ поѣздки въ деревню.

   Время-отъ-времени, черезъ два-три года, я выѣзжаю изъ Петербурга въ Саратовскую губернію. Отъ петербургскихъ бесѣдъ и литературы о народѣ я возвращаюсь къ деревенской конкретности, и къ своему удивленію, всегда нахожу среди "вѣковой тишины" полей и "забытыхъ Богомъ" деревень нѣчто новое, чего я не видѣлъ прежде и о чемъ не было разговора въ Петербургѣ, ни устнаго ни печатнаго.
   Часто это новое до такой степени еще неоформлено, безъ-образно, что съ трудомъ разбираешься, въ чемъ оно заключается. Чувствуешь его, видишь, что оно есть, но что оно, откуда и къ чему, не понимаешь; словно на хорошо знакомомъ изображеніи рукой умѣлаго художника незамѣтно проведены новыя тонкія черточки, наброшены новые оттѣнки; смотришь и удивляешься: почему это, такъ хорошо знакомая, картина, даетъ какія-то новыя настроенія? Почему? И что цѣннѣй: прежнее или новое?
   Помню, послѣ революціи, когда была уже разогнана и вторая Дума, въ деревнѣ меня поразило слѣдующее обстоятельство: никто ничѣмъ не интересовался. Что политикой не интересовались, это было понятно. Нѣтъ, интересъ пропалъ положительно ко всему, лежащему внѣ дома. Пашутъ, косятъ, торгуютъ, говорятъ о самыхъ обыденныхъ вещахъ и больше ничего. У меня въ этихъ мѣстахъ много родственниковъ и знакомыхъ, здѣсь я человѣкъ свой, и бывало, когда я пріѣзжалъ прежде, меня разспрашивали о самыхъ разнообразныхъ вещахъ, конечно, больше всего "какъ тамъ насчетъ земли". Теперь же мы почти молча пьемъ чай, ѣдемъ въ поле,-- собираемся на ярмарку; словно я не въ Петербургѣ прожилъ три года, а ѣздилъ на недѣлю въ мѣстный уѣздный городъ.
   Но еще больше меня удивляло то, что всѣ мужики и даже бабы показались мнѣ поумнѣвшими, и никакъ не могъ опредѣлить -- почему. Кажутся умнѣе,-- да и только. Какъ будто они какой-то небывалый курсъ кончили; что выучили -- неизвѣстно: молчатъ.
   Грустью повѣяло на меня отъ родныхъ степей и полей, когда, я первый разъ проѣзжалъ по нимъ въ 1908 году. Сожженные хутора, размытыя плотины прудовъ, засыхающія на сухихъ берегахъ старыя ветлы, по полямъ вблизи барскихъ и купеческихъ имѣній разъѣзжали верхами вооруженные осетины и казаки. Я пріѣхалъ словно въ завоеванную и полуопустошенную страну.
   Въ большомъ торговомъ селѣ Б.-- стояла цѣлая сотня казаковъ. Графское имѣніе на горѣ охранялось осетинами. Послѣдніе ненавидѣли крестьянъ и били при всякомъ удобномъ случаѣ. Крестьяне въ свою очередь ненавидѣли осетинъ и одного убили. Казаки вошли съ мужиками въ добрососѣдскія отношенія, нѣкоторые вплоть до совмѣстнаго воровства барскаго хлѣба. Когда въ Б. одну сотню казаковъ смѣнили другой, уѣзжающіе цѣловались съ мужиками и бабами. Большинство казаковъ жило по крестьянскимъ избамъ и платило за помѣщеніе и столъ. Подъ одной соломенной крышей и за общимъ столомъ и совершалась тайна сліянія усмирителя и усмиряемаго. Разумѣется, тайна эта очень невелика, и сами крестьяне раскрывали ее въ двухъ-трехъ словахъ:
   -- Что казакъ! Тотъ же мужикъ, все едино!
   Дѣйствительно, казаки производили и на меня въ этихъ мѣстахъ иное впечатлѣніе, чѣмъ, на-пр., въ Петербургѣ. Отъ петербургскихъ казаковъ, когда они массой ѣдутъ посрединѣ улицы, заломивши шапки, вѣетъ тяжелой отчужденностью. Если идущіе, по панелямъ, проѣзжающіе въ трамваяхъ, на автомобиляхъ и извозчикахъ и не всѣ внутренніе враги, зато почти всѣ являются представителями малопонятной казаку городской культуры, таящей въ себѣ роковыя возможности. Казаки и столичное населеніе -- это два лагеря, не сливаемые по существу, враждебные даже внѣ всякой политики.
   Не то въ деревнѣ. Если вновь прибывшіе казаки сегодня проскакали по селу, какъ усмирители, полосуя нагайками мужиковъ и бабъ, то завтра уже то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ начинаются общіе разговоры. Зацвѣтающая рожь, состояніе луговъ, благодатный дождь, хорошая или плохая погода, лошадь съ изъяномъ -- все это предметы, близкіе какъ мужику, такъ и казаку. Благодаря обстановкѣ, казакъ для крестьянина скоро становится не только казакомъ, но и мужикомъ, человѣкомъ... "Казакъ" -- начало казенное, результатъ непреоборимой "дисциплины", мужикъ -- начало свое, родное, человѣческое, результатъ родной и вѣчной обстановки -- сельской природы. И въ концѣ концовъ "мужикъ" прощаетъ "казака".
   Черезъ какую нибудь недѣлю проѣзжающіе по селу верхами казаки весело подмигиваютъ Матренамъ, Устиньямъ, здороваются: съ Иванами и Петрами, и далеко не смотрятъ такъ дико на публику, какъ въ Петербургѣ.
   Село Б., гдѣ стояли казаки, пережило революціонный періодъ ярко и сложно. Въ этомъ селѣ не менѣе 10 тысячъ населенія, есть два базара, двухклассное училище, нѣсколько земскихъ и церковно-приходскихъ, читальня, а теперь есть и частная прогимназія. Надъ селомъ, на горѣ -- обширная усадьба графа Ш.
   Крестьяне -- дарственники, получившіе въ 1861 году по 1/4 дес. на душу. Отъ крошечныхъ крестьянскихъ клочковъ тянутся на всѣ четыре стороны тысячи десятинъ графской земли. Графу принадлежитъ и базаръ въ срединѣ самаго села, и ярмарочное мѣсто, рядомъ съ селомъ; то и другое приносятъ въ годъ немалый доходъ.
   Еще задолго до революціи крестьяне мечтали выкупить у графа базарное мѣсто и купить участокъ земли, но мечты такъ и остались мечтами. Графъ не уступилъ имъ ни базара, ни клочка земли. У него у самого обширное хозяйство, и засѣваются, громадныя площади земли. Можно думать, что имъ, или скорѣе, его дорого оплачиваемыми управляющими, руководилъ тайный расчетъ: имѣть подъ бокомъ большое безземельное, нуждающееся въ заработкѣ, населеніе, которое всегда, въ каждую нужную минуту, обслуживало бы всѣ нужды обширнаго графскаго хозяйства.
   Въ дѣйствительности такъ оно и есть. Несмотря на то, что большинство крестьянъ пашетъ на арендованной у графа землѣ, въ селѣ всегда есть запасъ крестьянъ съ крошечными посѣвами, или совсѣмъ безъ собственныхъ посѣвовъ, нуждающихся въ заработкѣ на сторонѣ. Мало того, земельная нужда и высокія арендныя цѣны заставили многихъ крестьянъ совсѣмъ отказаться отъ земледѣлія. За неимѣніемъ фабрикъ и заводовъ, многіе пустились въ ремесла, въ мелкую торговлю, не мало выѣхало на сторону. Скоро была понята и практическая польза грамотности. Изъ Б. вышли десятки земскихъ учителей, волостныхъ и сельскихъ писарей, конторщиковъ и сельско-хозяйственныхъ приказчиковъ.
   Освободительное движеніе было принято въ Б. съ большимъ подъемомъ. На митинги собиралось до тысячи человѣкъ. Нашлись свои знатоки и свои ораторы. Идеологія у знатоковъ была, конечно, народническая. Самыми рѣшительными революціонерами оказались самые захудалые мужички, землеробы, населяющіе тихую и самую деревенскую по постройкамъ и колориту часть села. Они немедленно приступили къ дѣйствіямъ и первымъ долгомъ сожгли и разграбили въ своемъ районѣ винную лавку. Наиболѣе культурные элементы возмутились "варварствомъ", не замедлительно собрали сходъ и послѣ долгихъ преній постановили: вина не пить и всѣ три казенныхъ лавки закрыть. Было рѣшено строжайше преслѣдовать шинкарей и наказывать замѣченныхъ въ пьянствѣ. Было много клятвъ и горячихъ рѣшеній бороться за трезвость.
   Приговоръ о закрытіи винныхъ лавокъ былъ утвержденъ губернаторомъ. Казенная продажа вина прекратилась, но пьянство... нѣтъ. По мѣрѣ того, какъ угасалъ освободительный энтузіазмъ, клятвы и обѣщанія забывались, любители выпивки смѣлѣли, и рѣдкая торговка не торговала потихоньку виномъ. У бабъ сосѣдняго села Безобразовки, гдѣ есть казенная винная лавка, образовался своеобразный промыселъ: онѣ покупали въ бутылкахъ и полубутылкахъ вино, складывали "товаръ" въ два мѣшка, связывали ихъ, взваливали на плечи и шли гуськомъ черезъ лѣсъ въ Б. Здѣсь онѣ разносили свой товаръ по шинкамъ, брали комиссіонныя и уходили обратно. Въ базарные дни приходилось ходить и по два раза. Цѣна на водку повысилась,-- приблизительно, на 50 процентовъ. Такимъ образомъ, благородный порывъ привелъ къ самымъ неожиданнымъ результатамъ. Самые трезвые крестьяне, благодаря русскимъ традиціямъ подавать на свадьбѣ и въ другихъ торжественныхъ случаяхъ къ столу водку, стали данниками полупьяныхъ торговокъ и безобразовскихъ бабъ.
   Вторымъ революціоннымъ дѣяніемъ было сожженіе ярмарочныхъ построекъ. Было рѣшено перенести ярмарку на общественную землю,-- но при наличности давно уже существующихъ графскихъ ярмарочныхъ построекъ это было сдѣлать мудрено. Рѣшено было, конечно, не на сходѣ, гдѣ въ эту пору преобладали мѣстные теоретики, напиравшіе прежде всего на требованіе Учредительнаго Собора, послѣ котораго и должны были начаться мѣстныя реформы. Но вообще дѣла шли такъ, что ораторамъ, произнесшимъ рѣчи сегодня, часто приходилось на другой день только разводить руками.
   Графскія ярмарочныя постройки были сожжены. Было выбрано мѣсто на общественной землѣ для покой ярмарки. Приходитъ ярмарочное время, ставитъ ларекъ одинъ, другой, третій...
   Получилось нѣчто жалкое и убогое; ни красныхъ рядовъ, ни трактира, ни харчевенъ. Для постройки всего этого нужны деньги, а ихъ у общества не оказалось. Первая же ярмарка на общественной землѣ вышла совершенно неудачной: многіе купцы за неимѣніемъ помѣщеній не пріѣхали, не пріѣхало и много мелкихъ торговцевъ, не заявились и многіе покупатели; однимъ словомъ, получился полный провалъ. Не поправлялись дѣла и въ дальнѣйшемъ. Черезъ два года графъ сталъ возводить новыя постройки, и теперь ярмарка опять на старомъ мѣстѣ.
   Попытки имѣть представителями волости дѣятельныхъ и развитыхъ людей также потерпѣли крахъ. Въ старшины начали избирать ораторствующую молодежь и быстро смѣняли ихъ одного за другимъ. Теперь даже трудно разобрать, что именно отъ нихъ требовалось. Но чистое народное самоуправленіе, безъ ферулы земскаго начальника, было этой непонятной смѣной сильно дискредитировано въ глазахъ спокойной и удаляющейся отъ политики части крестьянъ.
   Но несмотря на всѣ неудачи Б--скі-е крестьяне долго еще надѣялись на лучшее будущее. Большія надежды были возложены на Государственную Дулу. Рѣчи ораторовъ первой Думы, особенно трудовиковъ, повторялись даже неграмотными. Во вторую Думу былъ избранъ депутатомъ мѣстный крестьянинъ, народникъ. Проводы его были въ высшей степени торжественны. Была масса цвѣтовъ, рѣчей, непосредственнаго энтузіазма.
   Но и вторая Дума была разогнана, и мѣстный депутатъ воротился ни съ чѣмъ.
   Тогда крестьяне замолчали... Не только въ Б., но и въ сосѣднихъ селахъ. Если бы не слѣды погромныхъ разрушеній, не казаки и осетины, можно было бы подумать, что здѣсь ровнымъ счетомъ ничего не произошло. Только казались бы подозрительными странная молчаливость обо всемъ, кромѣ домашняго,-- и едва уловимый отпечатокъ большей, чѣмъ прежде, интеллигентности.
   Впрочемъ, въ качествѣ исключенія, наткнулся я и на говорливаго субъекта. Паренекъ, лѣтъ 20; встрѣтился на рыбной ловлѣ, въ верстахъ 15-ти отъ Б. Слово за слово, разговорились. Говорилъ, главнымъ образомъ, онъ, а мнѣ приходилось только слушать. Говорилъ и о революціи, и о конституціи, о "равномъ и тайномъ"... Путаница у него была въ головѣ невообразимая. Настроенъ онъ былъ крайне оппозиціонно, на будущее смотрѣлъ съ большимъ оптимизмомъ и увѣрялъ, что "скоро опять начнется". Чувствовалось, что соціализмъ, равноправіе, "вставай, поднимайся" это для него новый міръ, незнаемый раньше въ деревнѣ и сулящій неисчислимыя возможности.
   Односельцы парня въ свое время проявили себя очень активно. Сожгли у себя подъ бокомъ два хутора, громили "экономію", запахивали самовольно господскую землю. Зато и поплатиться имъ пришлось больше всѣхъ. Графскіе осетины держали ихъ въ форменной осадѣ и били ихъ, какъ только кто-нибудь изъ нихъ показывался на графской землѣ. Мимо ихъ села тянется верстъ на 10 вдоль рѣки дубовый барскій лѣсъ. Рядомъ съ этимъ лѣсомъ идетъ въ Б. дорога. Свернулъ въ лѣсъ -- бьютъ,-- свернулъ на рѣку -- бьютъ. Грибы и ягоды собирать запрещено, рыбу ловить у графскаго берега тоже. Объ охотѣ и говорить нечего; прежде всего, ружья были у всѣхъ отобраны, если у кого и сохранилось ружье, то показываться съ нимъ было невозможно: не поколотятъ, а убьютъ. Между тѣмъ, графскіе зайцы и волки забѣгали на крестьянскія земли, забѣгали въ сады и усадьбы; зайцы портили деревья, а волки рѣзали скотъ.
   Земельное положеніе мѣстныхъ селъ и деревень далеко неодинаково. Нѣкоторые при освобожденіи выходили на дарственную и получали по 1 1/4 дес. на душу, другія выходили на выкупъ и получили по 4 1/2 десятины, и третьи -- самые счастливые -- бывшіе государственные, и теперь еще считаютъ до 5 дес. на душу. Малоземельныхъ гораздо больше. Интенсивность революціоннаго броженія зависѣла исключительно отъ количества собственной земли. Въ то время, когда кругомъ пылали хутора, собирались митинги, произносились рѣчи, въ Малой Екатериновкѣ, крестьяне которой помимо большихъ надѣловъ издавна арендуютъ обществомъ участокъ удѣльной земли по 5 руб. дес., была особая тишина. Екатериновцы положительно боялись, что какъ бы на самомъ дѣлѣ не пришлось дѣлить землю, такъ какъ были увѣрены, что у нихъ скорѣе отрѣжутъ, чѣмъ прибавятъ.
   Но послѣреволюціонное молчаніе коснулось всѣхъ, не исключая и мало-екатерининцевъ. Если революція страшила послѣднихъ, урѣзкой земли, то другія ея стороны сулили что-то новое, повышеніе самого тонуса жизни, такой обычной, сѣрой и надоѣвшей. Heпускались въ разговоры и крестьяне тѣхъ селъ, гдѣ были куплены участки. По нѣкоторымъ даннымъ я понялъ, что они въ свою покупку не вѣрили; прежде всего потому, что денегъ была, заплачена малая часть, и какъ дальше пойдутъ платежи -- неизвѣстно, во-вторыхъ, у многихъ былъ тайный расчетъ, что они попользуются землей года 2--3, а тамъ она -- кто знаетъ!-- и отойдетъ къ нимъ безъ платежей. Вездѣ чувствовалась какая-то неопредѣленность, недосказанность. Весь бытъ сдвинулся съ мѣста, казался неустойчивымъ, и неизвѣстно было, при какихъ условіяхъ, его приведутъ въ равновѣсіе.

-----

   Въ прошломъ, 1911 году, меня ждали въ деревнѣ большіе сюрпризы. Не успѣлъ я проѣхать отъ вокзала на деревенскомъ извозчикѣ и версты, какъ замѣтилъ, что въ самомъ очертаніи мѣстности есть что-то новое.
   -- А у васъ, дядя, тутъ есть что-то новое!-- сказалъ я своему возницѣ.
   -- Есть и новое... Отруба, хохлы новые разселились, кіевцы да полтавцы. У насъ свои хохлы, а эти, новенькіе, хохлѣе нашихъ... Нашихъ за своихъ не считаютъ... И мастаки такіе, чортъ бы ихъ взялъ...
   -- А что?
   -- Да какже! Сичасъ считай верстъ на тридцать впередъ, четыре новыхъ села образовалось, все хохлы! Между Дивовкой и Пашковымъ верстъ на восемь тянется Кіевка, такъ они поселокъ свой назвали, а то есть еще Полтавка, Нѣжинка... Такъ эта Кіевка верстъ на восемь вытянулась; въ одну улицу, понимаешь; хатенки бѣленькія, чистенькія, окошечки маленькія, крыши -- словно цирульники постригали; одно окошко смотритъ на улицу, три подъ сарай. Дворовъ нѣтъ. У каждой хатенки -- цвѣточки, ветелки, тутъ же, прямо отъ избы, и пашня начинается... Колодцовъ по улицѣ. нарыли; а по улицѣ -- такъ на ярмаркѣ: косилки, плуги, телѣги...-- Занятно посмотрѣть: чистая Малороссія!
   -- Чѣмъ же они вамъ насолили?
   -- Да Богъ съ ними! У насъ на нихъ сердца нѣтъ -- тоже, вѣдь, люди. Только досадно: нашимъ земли нѣтъ, наши въ Сибирь идутъ, а хохламъ у насъ и земля нашлась. Эти кіевскіе начали селиться еще до отрубовъ,-- объ отрубахъ тогда еще не было слышно. Поселили ихъ, значить, на казенный участокъ, а участокъ этотъ, може годовъ сорокъ, дивовскіе, и никитовскіе въ аренду брали. Потомъ хвать: отказъ! Не желаешь ли кукишъ съ масломъ! "Участокъ этотъ хохламъ перешелъ". Э! Да тутъ все поразсказать, какая у насъ теперь канитель пошла -- въ книгѣ не упишится: мѣста не хватитъ... Мы вотъ все думаемъ: что эти, отруба то-есть, настоящее ли дѣло, или такъ себѣ, обманъ одинъ?
   -- Какъ: обманъ одинъ?
   -- Да такъ. Ежели, положимъ, я купилъ отрубъ и сталъ, скажемъ, платить исправно, будетъ все-таки онъ моимъ, али нѣтъ?
   -- Конечно, будетъ.
   -- А когда будетъ?
   -- Ну ужъ я не знаю, когда: Я полагаю, что разъ я купилъ что-нибудь въ разсрочку и плачу исправно, то я имѣю полное право считать купленную вещь своей собственностью съ самаго перваго дня покупки.
   Мужикъ помолчалъ, досталъ кисетъ, свернулъ цыгарку, закурилъ, сплюнулъ и недовѣрчиво протянулъ:
   -- Нѣ-е... По нашему, не выходить такъ... Это -- не настоящій надѣлъ земли...-- И вдругъ сердито и громко проговорилъ:-- на 49 лѣтъ разсрочки! Черезъ 49 лѣтъ не только я, а и сынъ мой помретъ! И трясись все время! И думай: твоя это земля, иль нѣтъ?!
   -- Да зачѣмъ трястись? милый человѣкъ! Разъ ты платишь исправно,-- на неурожайные годы вамъ сдѣланы льготы!-- твоя земля и больше никакихъ! Это не краденую лошадь купить! У государства, такъ сказать, покупаете! Законъ объ отрубахъ прошелъ черезъ Государственную Думу, черезъ Государственный Совѣтъ...
   Мужикъ быстро обернулся.
   -- А развѣ есть Государственная Дума?-- спросилъ онъ удивленно.
   -- Конечно, есть!-- почти крикнулъ я, еще больше его удивленный нелѣпымъ вопросомъ.
   -- Да вѣдь ее разогнали!
   -- То разогнали первую Думу и вторую!.. А теперь третья Дума!
   -- Ну, Богъ дастъ и эту разгонять,-- замѣтилъ онъ съ философскимъ спокойствіемъ и погналъ лошадей.
   Минутъ 15 мы ѣхали молча, да и разговаривать особенно не тянуло: солнце жгло, дорога пыльная, по бокамъ тянулись выжженные рѣдкіе хлѣба.
   Невдалекѣ отъ знакомой деревни Федорово я увидѣлъ одиноко стоящія въ полѣ какія-то избушки, безъ дворовъ, безъ всякихъ признаковъ жизни. Всѣхъ ихъ было штукъ восемь; стояли онѣ въ саженяхъ 100 одна отъ другой.
   -- А это что такое?
   -- Это? Фальшивыя избушки.
   -- Какъ фальшивыя?
   -- Да такъ. Для видимости только... Тамъ и печи есть, а въ печахъ крапива растетъ... ха! ха! Это вотъ и есть отруба дивовскіе; у самихъ подъ бокомъ хохлы поселились, а на отруба пришлось выходить за 10 верстъ. Теперь федоровскіе дуются: они рендовали эту землю, и она у нихъ подъ руками, а теперь она къ дивовскимъ отошла... Катавасія, нечистый ее возьми!
   -- Да кто виноватъ! Эту землю могли и федоровскіе взять!
   -- Кто виноватъ! Сразу не раскусишь... Подумаешь, какъ будто и виноватыхъ нѣтъ.. Таки дѣла... Я вотъ живу на свѣтѣ пятьдесятъ пять годовъ, а такого время не запомню... Совсѣмъ несуразное время! Никакъ въ такту не попадешь... И ужъ и не вѣрится какъ-то ни во што... Теперь ты спрашиваешь вотъ: кто виноватъ. Дѣло было такъ. Когда у насъ по Саратовской губерніи пошла объявка объ отрубахъ, наши и упрись: не ходи, ребята, на отруба, обманъ, дескать, а земля и такъ наша будетъ. Время идетъ, наши держатся дружно, только смотримъ, въ одно мѣсто пріѣзжаютъ хохлы, въ другое мѣсто пріѣзжаютъ хохлы, въ третье... И не фальшивыя избы ставятъ, а настоящія... Стала изъ нашихъ кой-кого думка брать: "разберутъ мазепы землю -- чего сдѣлаешь!" Смотримъ: одинъ изъ нашихъ ѣдетъ къ ликвидатору, другой... тронулась губерня. И теперь весь народъ въ разбродѣ, кто говоритъ, что нужно итти, другой, что не нужно... Другой и пошелъ бы, да силовъ не хватать. А земля все уходить да уходитъ... Кто говорить: не бойтесь, всѣхъ этихъ отрубщиковъ сгонятъ: нѣтъ настоящаго закону. Ныньче говоритъ такъ, а какъ припрутъ его къ стѣнѣ, какъ федоровскихъ и дивовскихъ, смотришь! онъ и начинаетъ метаться, какъ скипидаромъ подмазанный... Скорѣй на мерена и къ ликвидатору.
   -- А ты не собираешься перейти на отрубъ?
   -- Нѣ-е... куда мнѣ! Семейство у меня небольшое... Скушно на этихъ отрубахъ, чортъ ихъ дери!
   Не собираются выходить и въ М. Екатериновкѣ, гдѣ я поселился. Объ отрубахъ говорятъ вяло, безстрастно, даже безъ достаточнаго знанія закона объ отрубахъ.
   -- Всякое говорятъ! Кто говорить: обманъ, а иные считаютъ, что дѣло и подходящее... Какъ никакъ, а маломощному на отрубъ не выйти, не въ силахъ.
   Но законъ о выходѣ изъ общины получилъ примѣненіе и въ Екатериновкѣ. Выходъ этотъ не полный и заключается исключительно въ закрѣпленіи въ собственность надѣльной и усадебной земли. Выходящіе даже не требуютъ отвода земли имъ къ одному мѣсту и, понятно, не выходятъ на хутора, а остаются въ селѣ. Они пользуются общимъ выгономъ для скота, нарами, считаются членами общества, участвуютъ въ общественныхъ раскладкахъ; не закрѣпляютъ за собой даже своей части луговъ. Такъ какъ такой выходъ не затрагиваетъ существеннымъ образомъ интересовъ общества, то и не встрѣчаетъ съ это стороны никакого противодѣйствія. Да оно и не помогло бы: прошенія объ укрѣпленіи земли подаются земскому начальнику и утверждаются имъ; обществу приходится только считаться съ совершившимся фактомъ.
   Вообще, здѣсь выходомъ изъ общины почти никто не интересуется, о немъ не говорятъ. Крестьяне какъ-то не представляютъ себѣ всей важности этого закона; такъ какъ закрѣпившіе за собой землю не выходятъ на хутора, а остаются въ селѣ, то получается впечатлѣніе, что общій порядокъ не нарушается. Но дѣло въ томъ, что закрѣпляютъ за собой землю, главнымъ образомъ, двѣ категоріи крестьянъ: то, которые потомъ продаютъ ее, и тѣ, которые прикупаютъ къ своей. Такимъ образомъ, земля уходитъ отъ однихъ и наростаеть у другихъ, а съ виду общій порядокъ остается нерушимымъ.
   Уже и теперь въ Екатериновкѣ, когда процессъ этотъ еще не особенно развился и несмотря на то, что зажиточные мужики не выходятъ на хутора и не пріобрѣтаютъ отрубовъ, разница между зажиточными и бѣдняками гораздо глубже, чѣмъ въ малоземельной, обычнаго типа, деревнѣ. Бѣдняковъ здѣсь считается дворовъ 30: всѣхъ дворовъ -- 200. Всѣ бѣдняки въ неоплатныхъ долгахъ у нѣсколькихъ зажиточныхъ. Послѣдніе бросили старую манеру продавать хлѣбъ тотчасъ же послѣ сбора; они годами выжидаютъ цѣнъ. И въ трудные моменты даютъ въ долгъ односельцамъ. За мѣру ржи, данную около Рождества, они въ августѣ берутъ minimum двѣ. Въ свои амбары они ссыпаютъ не только свой урожай, но и урожай своихъ односельцевъ. Когданачалась уборка хлѣба, и я пошелъ въ поле, то былъ пораженъ -- Америка! Кругомъ по необозримому пространству полей стучали американскаго типа жнейки, размахивая механически дѣйствующими граблями. Нигдѣ не было видно косы. Поля положительно имѣли не русскій видъ. Такому прогрессу я былъ очень радъ. Но потомъ, несмотря на то, что я узналъ, что и знаменитая русская "кошница" упразднена, а сѣютъ рядовыми сѣялками, молотятъ конными молотилками, вѣютъ нѣмецкими вѣялками, радость моя значительно остыла. Я понялъ, что все это роковымъ и неизбѣжнымъ образомъ увеличиваетъ силу "сильныхъ" и еще болѣе ослабляетъ слабыхъ. У "слабаго" Кузьмы нѣтъ своей жнейки, но ему кажется глупымъ возиться съ уборкой цѣлыхъ полторы недѣли, когда можно убрать хлѣбъ въ одинъ день. "Сильный" Никита даетъ ему жнейку на день и сына, "чтобы машина не поломалась" -- они великолѣпно справляются съ своими машинами -- а потомъ Кузьма отдувается у Никиты дней шесть на работѣ.
   Одинъ такой Никита говорилъ мнѣ въ полѣ:
   -- По нашимъ машинамъ развѣ столько хлѣба сѣять надо! А теперь вотъ еще неурожай. Чикъ-чикъ,-- и готово. Десятинъ тридцать посѣять -- это я понимаю!
   Особенно важны машины для отрубщиковъ, которые сѣли на отруба, такъ сказать, серьезно. Семья въ 5--6 взрослыхъ человѣкъ можетъ справиться съ громаднымъ,-- сравнительно съ прежними, безъ машинъ, посѣвомъ. Благодаря земскимъ складамъ, продающимъ машины въ разсрочку, крестьяне быстро обзаводятся машинами. Можно сказать, что нѣкоторыя деревни, обезпеченныя землей, какъ Екатериновка и хохлацкая Кіевка, совершенно бросили старый способъ обработки земли. Но послѣ "американски" обрабатывающихъ кіевлянъ, мнѣ было грустно видѣть звенящихъ косами и постукивающихъ цѣпами крестьянъ громаднаго села Б., среди ближайшихъ родственниковъ которыхъ есть люди, получившіе среднее и даже высшее образованіе!
   Благодаря отрубамъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ поля и степи приняли совершенно новый видъ.
   Вскорѣ поѣхалъ я въ гости въ Баковку, въ верстахъ 20 отъ М. Екатериновки. Везъ меня екатерининскій мужикъ Степанъ. Пришлось намъ ѣхать черезъ дер. Елшанку. Посрединѣ Елшанки блестѣлъ огромный прудъ съ заплетеннымъ новымъ хворостомъ берегомъ. Прежде я видѣлъ этотъ прудъ обмелѣвшимъ, занесеннымъ иломъ, съ обвалившимися беретами.
   -- Общественныя работы были,-- пояснилъ Степанъ,-- теперь и у насъ казенный прудъ выкопали -- благодать! Только отъ села далеко.
   -- А это, навѣрное, на тотъ случай, когда вы на хутора будете переходить...
   Мужикъ удивленно посмотрѣлъ на меня и почти радостно вскрикнулъ:
   -- А вѣдь и въ самомъ дѣлѣ, пожалуй, что такъ!... Только этого дѣла, я такъ думаю, имъ не дождаться. Намъ нѣтъ никакого расчету. У насъ все умѣстяхъ, и веселѣе на селѣ. А на хуторѣ сиди, какъ сова, да посвистывай; осенью да зимой въ петлю отъ скуки залѣзешь. Легко сказать: выйти на хуторъ, а вѣдь тутъ всю жизнь ломать приходится. У меня сейчасъ скотина ходить въ стадо; съ утра до вечера у меня о ней заботы нѣтъ, а на хуторѣ она цѣлый день вертится на глазахъ, ты ее стереги, да во время напой,-- а пасти на чемъ? По лебедѣ около избы? Двѣнадцать головъ, какъ сейчасъ у меня, считая овецъ и свиней, на этомъ не напасешь. Притомъ же: вышелъ я на хуторъ, истратился, завелъ, наконецъ тово, хозяйство; въ другомъ мѣстѣ другой, въ третьемъ -- третій. Померъ я, сыновья вздумали дѣлиться, значить, хуторъ на три части дѣлить? Былъ одинъ колодезь, рой еще два, скотину паси въ трехъ мѣстахъ, вмѣсто одной усадьбы стало три. Разселились, размѣстились, а пахать-то и не на чемъ. Выходитъ, надо рендовать землю у кого-нибудь, а у кого? Съ одного боку хуторянинъ и съ другого боку хуторянинъ, имъ самимъ земля нужна. Поѣзжай, значить, за десять верстъ и рендуй. Хуторъ будетъ въ одномъ мѣстѣ, а работать придется ѣхать за 10 верстъ, какой же это хуторъ? Теперь же, земли у насъ не хватаетъ, мы сняли всѣмъ обществомъ цѣлый участокъ, раздѣлили по душамъ и паши... Сообща намъ приходится платить по семи цѣлковыхъ десятина, а ступай-ка у барина одинъ сними: она вонъ меньше 15 рублей не ходить.
   Стали подъѣзжать къ Раковкѣ. Довольно большое, малороссійское село, съ красивой рѣчкой, окаймленной, ветлами, садиками, огородами.
   -- И бѣдно живутъ эти раковскіе!-- съ сокрушеніемъ воскликнулъ Степанъ:-- хуже, кажется, нельзя... И вопще какъ посмотришь, бѣдноты развелось -- страсть! Еще мы туда-сюда, кой какъ колотимся, а что вотъ раковцы, баландяны, никитовцы -- назола одна.
   При въѣздѣ въ село намъ навстрѣчу попался на велосипедѣ молодой человѣкъ въ шляпѣ.
   -- Кажись молодой Чебученокъ... Такъ и есть: на пчельникъ завертываетъ.
   -- Кто такой?
   -- Да хрестьянинъ здѣшній.
   -- Вотъ и "бѣднота": на велосипедахъ разъѣзжаютъ!
   -- Этому што! Этотъ можетъ разъѣзжать... Отецъ у него большой дѣляга! Да и сынъ, говорятъ, въ него пошелъ... Хорошая штука -- этотъ самокатъ! При другомъ дѣлѣ -- лучше лошади.
   Вечеромъ я сидѣлъ въ обществѣ трехъ раковскихъ мужиковъ; пили чай и разговаривали. Двое -- старики, лѣтъ по 60, третій -- совсѣмъ молодой мужикъ, лѣтъ 28, съ умнымъ и добрымъ лицомъ. Всѣ трое домохозяева.
   -- Теперича.-- говорилъ кривой старикъ:-- нашъ народъ, словно веретено безъ пряжи: сколько его ни верти, все ничего не наматывается. Куда насъ ни поверни -- ничего не выйдетъ. Пока еще мы сидимъ на мѣстѣ, не трогаемся, у насъ видъ какъ будто и впрямь христьяне, а тронься съ мѣста -- пропалъ.
   -- Что и говорить,-- подтвердилъ другой старикъ:-- пропалъ, какъ Богъ святъ, пропалъ.
   -- Взяться не съ чего,-- сказалъ молодой мужикъ:-- все говорятъ: отруба, отруба, а спросите: есть ли у насъ по всей Раковкѣ хоть одинъ человѣкъ, который не сомнѣвается. Другой можетъ быть и собрался бы съ силами, то, другое продалъ бы...
   Кривой старикъ махнулъ рукой.
   -- Что пустяки говоритъ, Ефимъ! "Продалъ бы"! На отрубъ выходить не продавать надо,_ а покупать. Да въ однихъ порткахъ на отрубъ и не пускаютъ... Ты посмотри,-- обратился онъ ко мнѣ,-- какъ ликвидаторы-то за отрубщикомъ слѣдятъ: чтобы и то было, и другое было, и третье! Покою не даютъ. Хозяиномъ себя и считать нечего, живи да посматривай: что вотъ-вотъ сгонять; Усадьбу надо настоящую, крестьянскую, весь обиходъ: плуги, бороны, скотина, чтобы все было въ достаткѣ: на одной лошади 20 десятинъ не уберешь...
   -- Какъ-же я видѣлъ отрубныя избушки безъ дворовъ, безъ сараевъ и даже безъ жителей!
   Всѣ трое засмѣялись.
   -- Обманныя? Такихъ не мало, почитай больше такихъ, чѣмъ настоящихъ... Но это не резонъ. Это ставятъ, чтобы землю захватить, что вотъ, дескать, я и жилье начинаю сейчасъ строить, а то земли не дадутъ. А постоитъ она годъ, додѣлывать все-таки надо. Казну, братъ, не обманешь!..
   -- Вотъ она насъ проведетъ, это вѣрно!-- сказалъ молодой,-- только мы думаемъ, что этому не бывать, чтобы такъ и осталось. Это не настоящій законъ.
   -- Мы думаемъ,-- сказалъ одинъ изъ стариковъ,-- что и царь о немъ не знаетъ.
   "Не настоящій законъ" -- объ этомъ слышалъ я не одинъ разъ.
   Чувствовалось, что ждутъ какого-то новаго, настоящаго закона, а откуда юнъ придетъ -- разсуждаютъ неохотно. Разъ пошли "законы" объ отрубахъ, выходѣ изъ общины, о хуторахъ, долженъ же, наконецъ, притти настоящій, удовлетворяющій всѣхъ, законъ!
   -- А отруба што! Кабала одна. Новое крѣпостное право.
   "Крѣпостное право" и кабала видѣлись имъ въ постоянномъ надзорѣ и понуканіяхъ земельной администраціи, въ процентахъ, сопряженныхъ съ покупкой въ разсрочку, въ длительномъ (по ихъ убѣжденію, безконечномъ) выкупѣ. Но психологически самое главное, была неувѣренность въ томъ, что земля, даже по выполненіи всѣхъ условій, станетъ полной собственностью.
   -- Сорокъ лѣтъ выкупали надѣльную, потомъ отрубную выкупай 49 лѣтъ, а тамъ проценты нарастутъ, такъ и будутъ насъ, мучить безъ конца... Что же это такое? Гдѣ же правда?!
   Прожилъ я въ Раковкѣ нѣсколько дней, пріѣзжалъ и потомъ, впечатлѣніе было одно: тоскливая неудовлетворенность, смутныя надежды, чувство личной безпомощности и какое-то нудное отбываніе жизни. Тоже и въ Баландѣ, Никитовкѣ, Пашковѣ. И я увѣренъ, что эти настроенія являются преобладающими въ большинствѣ, деревень этого района.
   Понятна поэтому та легкость, съ которой покидаютъ нѣкоторые "отчій домъ" и идутъ куда-нибудь, "хоть на край свѣта", на заработки. Пріѣхалъ какой-то агентъ, набралъ въ Баландѣ и Раковкѣ партію мужиковъ человѣкъ въ 50 и отправилъ ихъ на постройку Амурской дороги.
   -- Все одинъ конецъ!-- говорили нѣкоторые:-- тутъ пропадать, тамъ пропадать! хотя свѣтъ посмотримъ!
   Потомъ начали писать, что агентъ ихъ обманулъ, работа каторжная, жизнь невозможная... Началось бѣгство съ Амура, полное лишеній и нищеты.
   Вскорѣ, здѣсь еще въ Раковкѣ, я встрѣтился и съ отрубщикомъ.
   Рослый, крѣпкій мужикъ, лѣтъ 45,-- съ живымъ взглядомъ и съ какой-то основательностью во всемъ. Полтавскій малороссъ. Но въ Саратовскую губернію попалъ не сразу, а былъ сначала въ Терской области съ цѣлой компаніей земляковъ, откуда вся и выѣхали въ разныя мѣста.
   -- Невозможно. Сушь, жара, мѣста дикія и неспокойныя.
   Здѣсь, около Раковки, ихъ въ одномъ мѣстѣ поселилось пять семей, вокругъ озера, недалеко одна отъ другой. Построились прочно, хлѣбъ убираютъ машинами. Жалуются на засухи, но разсчитываютъ приспособиться. Небывалый урожай третьяго года такъ хорошо зарекомендовалъ въ ихъ глазахъ саратовскія земли, что нынѣшній недородъ не произвелъ на нихъ убивающаго впечатлѣнія.
   -- У каждой земли свой правъ.
   -- Откуда у васъ взялись,-- средства на все обзаведеніе?
   -- Да мы и дома были не изъ послѣднихъ мужиковъ. У насъ земля до 500 руб.-- десятина. Продалъ я свою землишку, усадебное мѣсто съ домомъ, все дочиста распродалъ. Скопилось у меня до 4 тыс. Перекрестился, "ну, говорю, кумъ, поѣдемъ "шукать новой доли". А надо сказать, я уже смахалъ на новыя земли и съ начальствомъ все у меня было уже уговорено... Извѣстно, семь разъ отмѣрь, а одинъ разъ отрѣжь"...
   -- Что же, вамъ нравится отрубное хозяйство?
   -- Да какъ сказать! По нашему, дѣло подходящее... Давалъ бы Богъ урожаю, да жинокъ бы угомонилъ, чтобы онѣ не скулили -- скулятъ проклятыя! "знійхалы въ чужи люды!-- то жить можно.
   -- А не боитесь, что землю у васъ отберутъ?
   -- Платить не будемъ и отберутъ. Это любое дѣло возьми -- справно сдѣлалъ -- получилъ свое, несправно -- чорта лысаго получишь. Только ежели по настоящему говорить, все, что здѣшніе мужики болтаютъ, все, скажемъ такъ, глупое. Не знаю, какъ оно будетъ дальше, а теперь самое разумное: бери такъ, какъ даютъ. Изъ нихъ никто на отруба не шелъ, а какъ мы да кіевски понаѣхали, они и повалили. Теперь ужъ чужестраннимъ въ комиссіи отказываютъ, у насъ, говорятъ, свои, саратовскіе, есть. И никто изъ справныхъ мужиковъ не жалуется, а жалуется бѣднота. А оно, возьмите въ расчетъ: первоначальнаго взноса не сдѣлалъ, вмѣсто усадьбы поставилъ курятникъ, самъ запахалъ двѣ-три десятины, а остальное сдалъ другимъ, а потомъ заберетъ въ кулакъ бороду и хнычетъ: "это развѣ дѣло! Ликвидаторъ покою не даетъ! Неначе я и не хозяинъ! Да провались они съ своими отрубами!" Отчего нашему Кузьмѣ или Яремѣ ликвидаторъ ничего не говорить?! Да и изъ вашихъ мужиковъ, примѣрно, Онисимъ Короткій -- посмотри, какой садъ разбилъ, баню поставилъ, колодезь выкопалъ!-- не боится вотъ, что землю отберутъ. Теперь посудите сами: я беру отрубъ на себя и на сына -- 60 десятинъ. Плачу я первоначальнаго взноса 230 рублей, потомъ плачу по 6 рублей за десятину въ годъ. Часть земли я могу сдавать. Арендныя цѣны тутъ 15 рублей; ежели я сразу не въ силахъ одинъ обработать землю, я сдамъ примѣрно, десятинъ 10, вотъ вамъ 150 руб" мнѣ только доплатить 30 рублей! Мы землю не сдаемъ, это я такъ къ примѣру говорю. Ежели, положимъ, арендовалъ я 15 десятинъ, я долженъ бы за нихъ платить каждый годъ, малое, 200 рублей, а земля все не моя. Теперь я плачу 180 за 30, и земля съ каждымъ годомъ вводится въ собственность. Въ неурожайные годы мнѣ дѣлается отсрочка. Сами посудите: есть расчетъ или нѣтъ?
   -- Еще бы. Только: что же бѣднякамъ дѣлать?
   -- Ну, это дѣло не наше... Може, что-нибудь и для нихъ будетъ... Что касаемо нашей земли -- не отберутъ, какой бы законъ ни вышелъ. Мы -- сами мужики.
   Изъ Раковки я ѣхалъ съ мѣстнымъ мужикомъ въ Б. Проѣзжая полями я увидѣлъ вдали какія-то красныя кирпичныя сооруженія, которыхъ не видѣлъ раньше.
   -- Это водоливы графскіе. Эта вся сторона -- графскія поливныя поля,-- толковалъ мужикъ:-- только первый годъ.
   -- Что же, удачно?
   -- Хлѣбъ вышелъ хуже чѣмъ у мужиковъ.
   -- Почему?
   Я ожидалъ, что мужикъ начнетъ издѣваться надъ барскими затѣями и неудачей, никогда здѣсь не виданныхъ, поливныхъ полей. Но онъ совершенно спокойно отвѣтилъ:
   -- Не разсчитали. Въ маѣ было суховато, они и начали поливать. Хлѣбъ былъ -- радостно смотрѣть, но очень нѣженъ. А потомъ какъ ударили жары, онъ весь и потомился; посохъ... Вонъ за тѣмъ, шиханомъ съ будущаго года тоже будутъ поливные. Слыхали мы, что баринъ собирается два завода строить: водочный и сахарный... Выходить, что подъ аренду мужикамъ все меньше и меньше земли будетъ...
   Въ другомъ мѣстѣ видѣлъ я участокъ, обработанный подъ наблюденіемъ земскаго агронома. Хлѣбъ, конечно, вышелъ лучше мужицкаго.
   -- Они что дѣлали!-- разсказывалъ мнѣ одинъ мужикъ:-- зимой снѣгу было мало, такъ они надѣлали жгутовъ изъ соломы и раскидали по всему полю. Снѣгъ то на жгутахъ и держится. Весной у насъ поля сразу высохли, а у нихъ сырыя. У нихъ сразу хлѣбъ лучше пошелъ... Окромя того, у нихъ черный паръ... Намъ это не подъ силу,-- мужикъ былъ изъ захудалой деревушки.-- Вотъ у кого машины пошли, тѣмъ можно... И то Иванъ Яковлевичъ намедни говорилъ, что хочетъ попробовать. А мы -- что! И радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ...
   Сколько разъ въ теченіе моего мѣсячнаго пребыванія слышалъ я эти "не въ силахъ" да "не подъ силу"!
   Всѣ мои остальныя впечатлѣнія были все въ томъ же духѣ. И уѣзжая снова въ Петербургъ, я съ невольной грустью думалъ о погибающихъ крестьянскихъ надеждахъ и мечтахъ, которыя, которыя были связаны съ этими тихими, убѣгающими вдаль полями. Мысленно я уже видѣлъ будущіе хутора, маленькія усадьбы тѣхъ "крѣпкихъ" мужиковъ, которые теперь являются разрушителями крестьянскаго "міра". Время возьметъ свое, и всѣ эти "обманные" отруба, колеблющіеся и ненадежные отрубщики, съ умысломъ, купленные участки -- все это исчезнетъ; жизнь просѣетъ всѣхъ сквозь свое, вѣчно работающее, сито.
   Меня до вокзала везъ старый-престарый малороссъ и спокойно курилъ трубку. Я подѣлился съ нимъ своими мыслями.
   -- Эге! Такъ воно и будэ,-- самымъ невозмутимымъ тономъ замѣтилъ онъ.
   -- Вы теперь платите 15 рублей аренды, а отрубщику будете платить 30 рублей!
   -- Звисно. Я ще помню: платылы полтыну съ десятыны, а годъ отъ году всэ набавлялось. И до 30 рубливъ дойдэ. Тако вримя.
   -- Отрубщикъ -- самъ мужикъ, самъ обрабатываетъ, у него машины; онъ васъ прижметъ!-- съ досадой говорилъ я, раздраженный хохлацкой невозмутимостью.
   Онъ вынулъ изо рта трубку и поворотилъ ко мнѣ сморщенное, прочернѣвшее отъ солнца, лицо.
   -- А що намъ дилать?
   Я молчалъ.. Онъ, впрочемъ, и не дожидался отвѣта; выбилъ, не торопясь, о край телѣги трубку и положилъ въ карманъ. Потомъ взялъ кнутъ и потрясъ его надъ лошадью.
   -- Була земля паньска, теперь будэ у отрубщиковъ, а потомъ и наша будэ.
   -- Ну?
   -- Не брешу. Не даромъ я девьяносто литъ на свити торчу -- чому небудь и научився!.. Одно не ладно,-- онъ повернулъ ко мнѣ съежившееся въ улыбку лицо:-- тилкы въ разумъ війшовъ, а помырать трэба.
   -- А не хочется помирать?
   -- Ни. Съ живыми людми всэ вэселишь (веселѣй), чимъ съ упокойныкамы.
   Несчастный старичишка совсѣмъ разогналъ мои печальныя настроенія. Подъѣзжая къ вокзалу, я уже думалъ не о грядущемъ господствѣ "сильныхъ" и кабалѣ "слабыхъ", а о природныхъ духовныхъ силахъ русскаго народа и о возможности настоящаго закона.

А. Гусаковъ.

"Современникъ", кн.X, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru