Горбунов И. М.
Пустынник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из воспоминаний старого человека).

Въ память женщины-врача Евгеніи Павловны Серебренниковой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900.

ПУСТЫННИКЪ

(ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ СТАРАГО ЧЕЛОВѢКА).

I.

   Какъ только сталъ я помнить себя, такъ сталъ помнить и Фотія Деяныча Патрина. Въ концѣ тридцатыхъ годовъ, когда мнѣ было пять-шесть лѣтъ, я каждый день видѣлъ его сидящимъ и плетущимъ лапти на завалинѣ своей старой избы, какъ разъ противъ окна нашей чайной комнаты. Съ дѣтскимъ любопытствомъ, пристально наблюдалъ я, какъ слѣпой, сгорбленный Деянычъ ощупью бралъ лыки и привычными руками справлялъ свою незатѣйливую работу. Ему было въ ту пору за семьдесятъ лѣтъ; отъ старости и отъ долгаго тяжелаго труда его сгорбило, скрючило, и ходилъ онъ согнувшись въ дугу. Почти всю свою жизнь Деянычъ провелъ въ лѣсу, въ куреняхъ, въ качествѣ крѣпостного заводскаго угольнаго мастера. Отъ копоти, дыма и угольной пыли онъ давно испортилъ себѣ глаза, а подъ конецъ и ослѣпъ совершенно.
   Какъ я уже сказалъ, завалина передъ окномъ нашей чайной была любимымъ мѣстомъ стараго Деяныча, и на то у него была своя уважительная причина: въ этой половинѣ нашего дома жилъ дѣдъ мой, Алексѣй Михайловичъ, отставной заводскій приказчикъ (тоже крѣпостной), и старики часто бесѣдовали здѣсь между собой, одинъ сидя у окна въ комнатѣ, а другой во дворѣ на завалинѣ, толкуя о послѣднихъ временахъ, объ упадкѣ вѣры, о пришествіи антихриста, или вспоминая старину.
   Какъ и все населеніе Саранинскаго завода, глухого горнаго поселка, гдѣ прошли дни моего краснаго дѣтства и юности, старики крѣпко держались "старой, истинной вѣры" и "древляго благочестія". По нѣкоторымъ признакамъ, истекала послѣдняя тысяча лѣтъ, и уже носились слухи, что гдѣ-то народился антихристъ. Мнѣ живо вспоминается то чувство ужаса, какое испытывалъ я тогда, слушая безконечные разговоры о послѣднихъ временахъ, объ антихристѣ, о свѣтопреставленіи, о вѣчномъ огнѣ и мукахъ ада.
   Въ дѣлѣ поддержанія истинной вѣры, которая одна могла спасти людей отъ ужасовъ загробной жизни, Деянычъ игралъ не послѣднюю роль. Въ его огородѣ была построена старовѣрческая часовня, при которой онъ, вмѣстѣ съ однимъ изъ своихъ четырехъ сыновей, занималъ выборную должность часовеннаго надсмотрщика. По праздникамъ въ часовню собирались на молитву чуть не всѣ жители Саранинскаго завода. Внутри часовни переднюю стѣну занималъ иконостасъ, гдѣ въ четыре яруса помѣщались древнія потемнѣвшія отъ времени иконы. Вдоль иконостаса шелъ амвонъ; посрединѣ амвона стоялъ аналой въ видѣ престола, на которомъ лежали евангеліе, печатанное еще въ Почаевской друкарнѣ, при князѣ Константинѣ Острожскомъ, въ 1594 году, и деревянный крестъ. По сторонамъ устроены были два клироса. Надъ аналоемъ висѣло паникадило. Часовня вплоть до амвона раздѣлялась невысокой деревянной перегородкой на двѣ равныя части: направо помѣщались мужчины, налѣво -- женщины. Въ то время старовѣрческаго попа уже не было въ Саранѣ: когда-то съ большимъ трудомъ и черезъ многія хлопоты привезенный сюда изъ Иргизскаго старовѣрческаго монастыря отецъ Іоаннъ Ларіоновъ умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Какъ извѣстно, бѣглые старовѣрческіе попы въ концѣ царствованія Александра І-го особымъ указомъ были оставлены на своихъ мѣстахъ до смерти, съ правомъ совершать всѣ требы по обычаямъ своей вѣры, вновь же появившихся поповъ повелѣно было преслѣдовать. Такимъ образомъ, со смертію отца Іоанна саранинцы остались навсегда безъ священника; съ тѣхъ поръ службу и требы сталъ исправлять особо избираемый міромъ наставникъ изъ грамотныхъ стариковъ.
   

II.

   Я зналъ Фотія Деяныча уже въ то время, когда онъ былъ старъ, слѣпъ, безсиленъ, ходилъ скрючившись, ощупывая передъ собою дорогу деревяннымъ костылемъ; но было время, когда отъ одного его взгляда изъ-подъ сердито нахмуренныхъ бровей трепетала вся его многочисленная семья. Крутъ нравомъ и тяжелъ на руку былъ Деянычъ въ семейномъ быту: его воля была единственнымъ закономъ для домочадцевъ, его власть не знала ограниченій. Никто въ семьѣ не имѣлъ голоса, никто не долженъ былъ имѣть своего мнѣнія. Даже въ такомъ дѣлѣ, какъ женитьба, мнѣніе жениха не принималось въ разсчетъ. Сообразивъ, что пришло время женить того или другого сына, Деянычъ молча и обстоятельно обдумывалъ это дѣло, перебирая въ умѣ извѣстныхъ ему въ заводѣ невѣстъ, молча приходилъ къ окончательному рѣшенію, затѣмъ засылалъ сватовъ. Обыкновенно самъ женихъ узнавалъ позже всѣхъ о своей женитьбѣ. Пока шли переговоры и обычныя церемоніи, онъ жилъ себѣ въ куренѣ на работѣ и, только возвратившись домой къ воскресенью, усталый и измученный, чернѣе всякаго трубочиста, узнавалъ, что онъ женихъ и что свадьба уже назначена и все готово. Ошеломленный этой новостью и, однако, не смѣя обнаружить своихъ чувствъ, женихъ шелъ въ баню. Иногда за этими порядками скрывались неутѣшное горе, разбитыя надежды, погибшія мечты, и втихомолку разыгрывались настоящія драмы...
   Такъ Деянычъ женилъ всѣхъ своихъ сыновей, и только одинъ изъ нихъ, самый младшій, Сергѣй, рѣшился протестовать. Причиной этого нарушенія сыновней покорности было особое обстоятельство: за Сергѣя была высватана Настасья Уточкина, извѣстная всему заводу дура, которая, что называется, трехъ не умѣла счесть. Деянычъ зналъ Настасью, но, какъ всегда, руководствовался въ данномъ случаѣ чисто практическими соображеніями. За Настасьей давали, по тогдашнему времени, большое приданое: три шубы, нѣсколько дюжинъ сарафановъ, рубахъ, полотенецъ, а, главное, цѣлый сундукъ холстовъ, оставшихся отъ ея покойной матери; что касается ума, то Деянычъ полагалъ, что это наживное дѣло и что мужъ научитъ жену уму-разуму, если она недостаточно умна.
   Сергѣй жестоко поплатился за свое сопротивленіе: отецъ избилъ его тѣмъ звѣрскимъ боемъ, какой практиковался тогда въ экстренныхъ случаяхъ, т.-е. до увѣчья, до полусмерти. Сергѣй захворалъ и около мѣсяца пролежалъ въ постели. Какъ только онъ сталъ поправляться, назначена была свадьба. Женихъ больше не сопротивлялся. "Видно, такъ Богу угодно", рѣшилъ онъ и смирился. Не веселая это была свадьба. Правда, много было наварено пива и браги, было и сивухи вволю, пѣлись свадебныя пѣсни, были и шутники, старавшіеся развеселить компанію, но все это было не то, не настоящее веселье, всему мѣшалъ видъ жениха, точно приговореннаго къ смерти, и сидѣвшей съ нимъ рядомъ невѣсты, разряженной въ яркое, пестрое цвѣтное платье, съ глупымъ и важнымъ лицомъ.
   

III.

   Какъ бы то ни было, свадьба состоялась. Сергѣй, насколько былъ въ силахъ, примирился съ своей горькой судьбиной. Все, повидимому, обошлось какъ нельзя лучше, жизнь пошла своимъ чередомъ. Деянычъ былъ доволенъ, что съумѣлъ выстоять на своемъ и не далъ повода думать, что есть возможность выходить изъ повиновенія отцовской власти. По-своему онъ считалъ себя правымъ: свое дѣло онъ сдѣлалъ -- сына женилъ, а тамъ мужъ учи свою жену по-своему, какъ знаетъ -- на то онъ и мужъ. Правда, что онъ не успѣлъ еще разглядѣть и узнать своей новой невѣстки: послѣ свадебной сутолоки онъ занялся обычной своей работой и не замѣчалъ того, что происходитъ въ домѣ. Оказалось, что хотя семейные и знали Настю за глупую дѣвку, но никакъ не полагали, что она совершенная, настоящая дура. Но дѣлать было нечего; какъ Сергѣй, такъ и всѣ семейные, скрѣпя сердце, переносили дурость Настасьи и только боялись, какъ бы не замѣтилъ этой дурости во всей ея полнотѣ глава семьи Деянычъ.
   Такимъ образомъ прошло около полугода, и пока что, кое-какъ, съ грѣхомъ пополамъ, все шло благополучно. Но разъ случилось, что изъ бабъ осталась въ домѣ одна Трофимовна (такъ величали по отцѣ Настю), и ей довелось хозяйничать. Когда къ вечеру возвратилась домой проголодавшаяся семья, Трофимовна стала собирать ужинъ. Сѣли за столъ. Деянычъ, по обыкновенію, взялъ коровай хлѣба и сталъ его рѣзать, но хлѣбъ оказался сплошной закалой, мякишъ приставалъ къ ножу и тянулся, какъ сырое тѣсто, верхняя корка отстала. Деянычъ бросилъ ножикъ на столъ, угрюмые глаза его засверкали гнѣвомъ.
   -- Это кто такъ портитъ добро? это твоя хабуня?-- обратился онъ грозно къ Сергѣю.-- Смотри, братъ, кабы опять тебя не пришлось учить уму-разуму!
   Въ довершеніе бѣды Трофимовна подала на столъ щи, въ которыхъ плавали два черныхъ таракана. Деянычъ окончательно взбѣсился. Онъ выскочилъ изъ-за стола, схватилъ сидѣвшаго съ краю Сергѣя за волосы и сталъ хлестать его по чемъ попало попавшейся подъ руку варовиной, приговаривая: "Учи жену! учи жену!"
   Сергѣй, вырвавшись изъ рукъ отца, схватилъ Настю за косы, вытащилъ волокомъ въ сѣни и сталъ бить ее плетью. Сильно избилъ Сергѣй жену. Семейные разбѣжались кто куда, забывъ объ ужинѣ.
   Съ этого времени понялъ Деянычъ, что сдѣлалъ большую и непоправимую глупость, приневоливъ Сергѣя жениться на дурѣ, однако онъ не хотѣлъ сознаться въ этомъ и винилъ Сергѣя, что тотъ плохо учитъ жену, т.-е. мало бьетъ ее.
   Прошло еще полгода. За это время Деянычъ сильно не взлюбилъ Настасью и, чтобъ избавиться отъ нея, рѣшилъ отдѣлить младшаго сына. Онъ купилъ неподалеку избу, починилъ ее и сталъ поговаривать, чтобы Сергѣй перебирался въ свой домъ, но ему заявили, что Трофимовна беременна и вскорѣ должна родить, почему отдѣлять ихъ было бы теперь неудобно. Деянычъ нахмурился, но ничего не сказалъ.
   Осенью, въ октябрѣ, Настасья родила сына, котораго нарекли Карпомъ. Черезъ два мѣсяца послѣ появленія его на свѣтъ Деянычъ далъ Сергѣю лошадь съ упряжью, корову, пять овецъ, кое-что изъ домашней рухляди и благословилъ его на самостоятельную жизнь.
   Пошли мучительные дни для Сергѣя. Молодая жена его взялась за хозяйство. Господи! что это было за хозяйство! Хлѣбъ нельзя было ѣсть, молоко пахло навозомъ,-- вездѣ была страшная грязь, безпорядокъ... Въ первую же недѣлю потерялась корова, и Сергѣй, вернувшись съ работы домой въ воскресенье, принужденъ былъ весь день употребить на ея поиски... Корова нашлась, но оказалось, что она присушила молоко. Пришлось продать ее на мясо за безцѣнокъ и купить новую, но съ новой коровой было еще хуже... Сергѣй принужденъ былъ корову помѣстить у сосѣдей... Онъ думалъ-было и вовсе не держать коровы, да жаль было оставить безъ молока сынишку, а сынишка выдался крупной породы и съ волчьимъ аппетитомъ. Нерѣдко присматривался Сергѣй къ сыну, и сердце у него сжималось отъ мучительныхъ сомнѣній: въ глазахъ мальчика усматривалъ онъ тотъ же безсмысленный взглядъ, какъ и у матери. Опасенія отца, къ несчастію, впослѣдствіи вполнѣ оправдались.
   Желая хоть сколько-нибудь улучшить свое хозяйство, Сергѣй просилъ сестеръ и сосѣдокъ приходить къ нимъ по утрамъ и показывать Настѣ, что и какъ надо дѣлать, но Настя, при всей своей глупости, обижалась, говорила: "Меня нечего учить, я сама знаю" и, осердившись, убѣгала изъ дому.
   Сначала Сергѣй, по совѣту отца, пробовалъ учить жену, т.-е. попросту бить ее, но изъ этого ничего не выходило: Настя " не понимала" и даже дѣлалась какъ будто еще глупѣе. Послѣ побоевъ она бросала ребенка, убѣгая неизвѣстно куда, и пропадала дня по два и по три, такъ что ребенка приходилось уносить къ бабушкѣ, а домъ запирать на замокъ.
   Въ довершеніе несчастія, сынъ Карпъ оказался копіей съ матери, какъ наружностью, такъ и умомъ. Бывать у Сергѣя, видѣть его бѣду было тяжело, и мало-по-малу родные отъ него отстранились...
   Можетъ быть, перенесъ бы Сергѣй и эту каторжную жизнь,-- такъ велико было его терпѣніе, но ко всему остальному нашлись еще мерзавцы, которые развратили полоумную жену его. Долго ничего не зналъ Сергѣй, да сама же Настя проболталась по своей глупости. Когда онъ сталъ ее разспрашивать, то она и разсказала ему все. По своему скудоумію она и значенія никакого не придавала своимъ поступкамъ и говорила: "Да развѣ отобьешься отъ нихъ, окаянныхъ: вотъ какъ они привязываются!"
   Все это переполнило чашу терпѣнія Сергѣя. Промаявшись такимъ образомъ около одиннадцати лѣтъ, онъ не могъ дольше переносить своей доли и скрылся неизвѣстно куда, оставивъ своихъ дураковъ на произволъ судьбы.
   Трофимовна къ уходу мужа отнеслась совершенно равнодушно.
   -- Ушелъ, такъ ушелъ, -- говорила она, видимо, повторяя чужія слова:-- видно, кормить насъ съ Карпой не охота, окаянному... Ничего, проживемъ и безъ него, есть имя-то Христово...
   И вотъ надѣли на Карпа большой холщевый мѣшокъ, и пошелъ онъ подъ окнами собирать милостыню, распѣвая дикимъ, несуразнымъ голосомъ "Исусову молитву", коверкая и перевирая слова.
   

IV.

   Дѣти мастеровыхъ поступали въ заводскую работу обыкновенно по достиженіи 12-лѣтняго возраста, всегда послѣ праздника Пасхи. Въ 1838 году была открыта въ заводѣ первая школа, въ которой учителями опредѣлены были священникѣ и дьяконъ только-что возникшей здѣсь православной церкви. Помѣщеніемъ для школы назначались двѣ комнаты въ домѣ заводской полиціи. Всѣмъ мальчикамъ школьнаго возраста былъ составленъ списокъ, въ которомъ на первомъ мѣстѣ стояли дѣти конторскихъ служащихъ. Служащіе или "приказные", какъ ихъ называли, хотя и весьма косо посматривали на это нововведеніе начальства, тѣмъ болѣе, что учителями было православное духовенство, да и самое ученіе должно было вестись не по старымъ, а по никоновскимъ книгамъ, однако отдавали въ школу своихъ дѣтей безъ сопротивленія. Не то мастеровой народъ,-- онъ дружно, всей массой возсталъ противъ "мірской" школы и наотрѣзъ отказался отдавать дѣтей своихъ для обученія "никоніанцамъ". Едва не произошелъ школьный бунтъ. Отцамъ и матерямъ была учинена великая порка. Многіе претерпѣли до конца и тѣмъ отстояли свободу своихъ дѣтей, другіе сдались. Такимъ образомъ набрано было въ школу четырнадцать человѣкъ учениковъ. Началось ученіе, но шло оно до крайности плохо. Во-первыхъ, духовенство, получая весьма скудное вознагражденіе, неохотно и крайне неисправно посѣщало уроки; во-вторыхъ, въ сосѣдней комнатѣ, гдѣ помѣщалась полиція, ежедневно производились экзекуціи надъ провинившимися мастеровыми,-- особенно этимъ отличались понедѣльники: въ эти послѣпраздничные дни съ ранняго утра и до вечера происходила здѣсь жестокая расправа. Хлестъ розогъ и раздирающіе душу вопли истязуемыхъ мѣшали занятіямъ: помнится, мы дрожали, какъ въ лихорадкѣ, и теряли способность произносить слова.
   Карпъ Патринъ или Карпа, какъ его звали, тоже отданъ былъ въ школу, но пробылъ здѣсь лишь два дня, такъ какъ съ перваго же момента выяснилась его полная неспособность къ ученію. по достиженіи 12-лѣтняго возраста онъ былъ отданъ въ заводскую работу, но изъ этого также ничего не вышло: начальство, раза два отпоровъ его розгами, сдѣлало противъ его имени въ общемъ спискѣ отмѣтку: "освобожденъ отъ работы по малоумію", и отпустило его на всѣ четыре стороны. До 17-лѣтняго возраста ходилъ Карпа за сборомъ подаянія. Смѣхъ и грубыя шутки надъ глупостью Карпы сопровождали его всюду, куда бы онъ ни пошелъ. И чего только ни придумывали охотники поиздѣваться надъ наивностью и легковѣріемъ слабоумнаго. Характеръ у Карпы былъ кроткій, и онъ въ большинствѣ случаевъ относился къ шуткамъ, иногда очень элымъ, вполнѣ добродушно и самъ хохоталъ вмѣстѣ съ другими. Только въ рѣдкихъ случаяхъ, когда его окончательно выводили изъ терпѣнія, онъ моментально приходилъ въ бѣшенство, скрипѣлъ зубами и какъ дикій звѣрь бросался на обидчика. Но и тутъ стоило обидчику сказать кроткимъ голосомъ: "Карпонька, да вѣдь я пошутилъ". какъ онъ уже приходилъ въ себя и черезъ минуту улыбался самымъ дружелюбнымъ образомъ. Въ 18 лѣтъ онъ былъ росту огромнаго, силой обладалъ богатырской. Чтобы заставить его работать, надо было или хвалить его, или пообѣщать водки, или дать копѣйку на табакъ. Украсть, взять чужое безъ спроса Карпа не позволялъ себѣ никогда. У него было очень доброе сердце. Если его разжалобить, онъ готовъ былъ отдать рѣшительно все, что у него было, чтобъ утѣшить обиженнаго или несчастнаго человѣка, и если дѣйствительно отдавалъ, то послѣ не жалѣлъ объ этомъ никогда. Въ сущности, не взирая на свой огромный ростъ, это былъ совершенный ребенокъ. Счету онъ не зналъ вовсе, и поэтому на вопросъ: сколько у коровы ногъ? отвѣчалъ: "три", а сколько у собаки? отвѣчалъ: "семь". Говорилъ онъ такъ же картаво, какъ очень маленькія дѣти. Послѣ, когда онъ обросъ бородой, видъ у него сталъ вполнѣ солидный, и было очень странно рядомъ съ такою солидностью и серьезнымъ внушительнымъ видомъ слышать его дѣтскій выговоръ.
   Мать Карпы, Настасья, послѣ побѣга Сергѣя то шлялась по окрестнымъ селеніямъ, то возвращалась домой и жила въ своей избушкѣ, пропитываясь подаяніемъ добрыхъ людей. Послѣ смерти матери Карпа разсказывалъ и изъ предосторожности всегда шепотомъ, что его мамонька однажды, возвратившись домой, родила маленькаго ребеночка и закопала его въ подпольѣ въ земельку, а ему, Карпѣ, строго на строго наказала никому о томъ не сказывать.
   

V.

   Прошло десять лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ скрылся Сергѣй, бросивъ свою несчастную семью... Долго никто не зналъ, куда онъ дѣлся, и только на пятый годъ неизвѣстно какимъ путемъ до родныхъ дошла вѣсть, что онъ живъ и проживаетъ гдѣ-то въ дремучихъ лѣсахъ Бирскаго уѣзда. Впослѣдствіи скиты эти были открыты, и всѣхъ обитавшихъ въ нихъ бѣглецовъ забрали и посадили въ острогъ впредь до наведенія о нихъ справокъ.
   Между тѣмъ въ Саранѣ произошли чрезвычайныя событія и перемѣны, поселившія въ умахъ крайнее смятеніе. Во-первыхъ, произошла перемѣна управленія. Издавна приказчиками или, иначе сказать, управителями завода назначались свои мѣстные люди, такіе же крѣпостные и притомъ крѣпко державшіеся старой вѣры, какъ и всѣ остальные жители, и вдругъ въ одно прекрасное время прислали изъ Златоустовскаго завода совсѣмъ "мірского" приказчика съ бритой бородой, съ свѣтлыми пуговицами, съ неслыханнымъ говоромъ и страннымъ названіемъ унтеръ-шихмейстера. Онъ молился "щепотью", брилъ бороду и курилъ табакъ изъ такой длинной трубки, что она внушала серьезныя подозрѣнія: говорили, что это не простая трубка, что въ ней сидитъ бѣсъ. Новый приказчикъ отнесся къ саранинцамъ крайне сурово и непривѣтливо. Онъ распушилъ всю контору и нагналъ такого страху на приказнымъ, что на время они совершенно потеряли способность къ членораздѣльной рѣчи. Вскорѣ по его распоряженію наказаны были розгами при крайне унизительной обстановкѣ два очень уважаемыхъ старика, два кричныхъ мастера, за непочтительность,-- вещь до сего времени небывалая. Въ заводѣ появились казаки въ зеленыхъ мундирахъ, часто стали изъ города наѣзжать приказные табашники... Все это страшно волновало саранинцевъ. Вторымъ событіемъ была постройка церкви и открытіе школы. Но все это было пустяками сравнительно съ тѣмъ впечатлѣніемъ, какое произвело на саранинцевъ отступничество отъ правой вѣры одного изъ главныхъ ревнителей древляго благочестія, проживавшаго въ Саранинскихъ лѣсахъ, старца Евфимія. Этотъ ревностный и всѣми уважаемый поборникъ "истинной вѣры Христовой" вдругъ присоединился къ православію и удалился на житье въ Далматовскій монастырь. Это событіе всѣхъ поразило, какъ громомъ. Видимо врагъ рода человѣческаго не дремалъ, и древлей вѣрѣ угрожала серьезная опасность. Каждый вечеръ старики собирались въ часовнѣ или у кого-нибудь на дому и читали старыя книги, стараясь въ писаніи найти объясненіе всему происходившему. Изъ книгъ явствовало, что послѣднія времена наступили, настало царство антихриста и что съ часу на часъ слѣдуетъ ждать свѣтопреставленія, кончины міра. Признаки антихристовой власти были всѣ налицо: распространился въ народѣ развратъ, появились въ обращеніи чай и табакъ,-- два злака, проклятые на семи вселенскихъ соборахъ, сбывались у всѣхъ на глазахъ пророческія слова писанія: "Спаси, Спасе нашъ, люди отчаянные", ибо ясно было теперь, кто эти отчаянные. Показывались на небѣ и на землѣ чудесныя знаменія. Говорили, что старецъ Евфимій, прежде чѣмъ перейти въ православіе, спознался съ нечистымъ. Многіе видѣли его сидящимъ въ кельѣ и бесѣдующимъ съ чертомъ о совращеніи людей въ никонову погибель. Другіе видѣли, какъ дьяволъ леталъ къ нему надъ прудомъ въ видѣ огненнаго змѣя. Разговоры объ антихристѣ и близкомъ свѣтопреставленіи стали всеобщими. Дошло до того, наконецъ, что старики, старухи и мы, подростки дѣти, дни и ночи проводили въ страшной тревогѣ, ожидая появленія огненнаго креста на востокѣ и звука трубы архангела Михаила. Когда для освященія церкви въ Сарану пріѣхалъ архіерей, многіе въ страхѣ бѣжали въ лѣса, захвативъ съ собою иконы и книги. "Настали послѣднія времена, въявь разъѣзжаетъ антихристъ, спасайся кто можетъ", говорили старики. Усилившіяся въ послѣднее время гоненія на старообрядцевъ, внезапные наѣзды властей, сопровождавшіеся обысками, поборами, арестами, а иногда и жестокою поркой, и оканчивавшіеся соблазнительными оргіями въ "господскомъ" домѣ, еще болѣе укрѣпляли пессимистическое настроеніе... Признаки близкой кончины міра умножались съ каждымъ днемъ...
   Помню, однажды зашелъ къ намъ изъ конторы родственникъ нашъ, дядя Ѳедоръ, какъ его называли всѣ, и принесъ двѣ новости. Во-первыхъ, онъ разсказалъ, что привезли въ контору скованнаго по рукамъ и по ногамъ Сергѣя Патрина и что его будутъ судить военнымъ судомъ. Во-вторыхъ, онъ показалъ намъ три фосфорныхъ спички или "спички-самогорки", какъ онъ назвалъ ихъ, о которыхъ мы до того не имѣли никакого понятія. Дядя получилъ ихъ въ подарокъ, какъ необыкновенную рѣдкость, отъ одного изъ служащихъ главной конторы, пріѣзжавшаго изъ Иргинскаго завода.
   Дядя показалъ намъ спички и объяснилъ чудодѣйственное ихъ свойство загораться безъ огня. Мы слушали и плохо вѣрили, намъ казалось невѣроятнымъ, чтобы спичка оттого только, что ею чиркнули объ стѣну, могла сейчасъ же загорѣться огнемъ, но дядя увѣрялъ, что это такъ и даже божился. Любопытство наше было возбуждено до крайности, по дядя медлилъ, онъ ждалъ дѣдушку Алексѣя Михайловича, который тоже не видалъ этой диковинки. Наконецъ, пришелъ дѣдушка. Дядя показалъ ему спички и сталъ объяснять ихъ удивительное свойство. Дѣдушка произнесъ: "Эдакую придумали притчу!" и велѣлъ дядѣ чиркнуть спичкой. Дядя исполнилъ приказаніе, и, о чудо! спичка тотчасъ же, къ неописуемому восторгу нашему, ярко вспыхнула и загорѣлась голубымъ пламенемъ. Дѣдушка взялъ у дяди другую и чиркнулъ самъ. Спичка также вспыхнула и загорѣлась.
   -- Вотъ такъ притча!-- удивился дѣдушка и, взявъ изъ рукъ дяди третью, послѣднюю спичку, сталъ внимательно разсматривать ее со всѣхъ сторонъ, съ сомнѣніемъ и недовѣрчиво покачивая головой.-- Чудно!-- сказалъ онъ:-- чудно, что говорить, но еще чуднѣе, что обо всемъ этомъ было писано въ книгахъ... и какъ писано, такъ и сбывается...
   Осенью отецъ мой, Михайло Алексѣевичъ, покончивъ дѣла съ караваномъ, вернулся домой съ Нижегородской ярмарки и въ числѣ прочихъ покупокъ привезъ пятьдесятъ коробокъ фосфорныхъ спичекъ. Посмотрѣть на это чудо къ намъ собирались толпами родственники и знакомые. Мы, дѣти, были рады, конечно, зажечь лишній разъ удивительную спичку-самогорку. Какъ сейчасъ помню, головки спичекъ были ярко-голубого цвѣта.
   Часто практикуясь въ зажиганіи спичекъ, я замѣтилъ, что, когда чиркнешь спичкой о стѣну въ темной комнатѣ, то всегда остается на стѣнѣ свѣтлая, пылающая голубоватымъ пламенемъ полоса. Это меня заинтересовало, и я сталъ производить опыты. Утащивъ незамѣтно нѣсколько штукъ спичекъ, я уходилъ въ темную нежилую комнату и тамъ рисовалъ на стѣнѣ разныя картины; у меня отлично выходили огненные лошади, собаки, деревья, дома и проч.
   Однажды увидалъ я въ часовнѣ изображеніе дьявола, искушающаго Іисуса Христа въ пустынѣ, и вздумалъ нарисовать его. Чортъ у меня вышелъ на славу, такъ что, глядя на него, я и самъ немного струсилъ. Этимъ фокусомъ однажды мы съ сестрами на смерть испугали-было одну знакомую старушку, бабушку-повитуху, по прозванію Малафеиху. Я нарисовалъ чорта по всѣмъ правиламъ: съ рогами, съ хвостомъ, съ высунутымъ языкомъ. Сестры подъ какимъ-то предлогомъ позвали въ темную комнату бабушку Малафеиху. Увидѣвъ огненное страшилище, она закричала не своимъ голосомъ, точно подъ ножомъ, бросилась съ испугу въ комнату дѣдушки Алексѣя Михайловича и всполошила весь домъ. О причинахъ переполоха сейчасъ же произведено было строжайшее дознаніе, и виновные тутъ же на мѣстѣ преступленія подверглись тѣлесному наказанію. Бабушка Малафеиха, впрочемъ, такъ и осталась въ томъ убѣжденіи, что наяву видѣла самаго настоящаго чорта, сколько ее ни старались разувѣрить.
   

VI.

   Кнауфскіе горные заводы, къ которымъ принадлежалъ и Саранинскій заводъ, были въ казенномъ управленіи; поэтому заводскіе обыватели за наиболѣе важные проступки и преступленія судились военнымъ судомъ. Судъ этотъ находился въ Юговскомъ казенномъ заводѣ или, какъ говорили тогда, въ Югу-Государевомъ. Военному суду Сергѣй Патринъ былъ преданъ вмѣстѣ съ пойманнымъ бѣглецомъ Асафомъ Баталовымъ. Нѣкоторое время спустя послѣ ихъ поимки разрѣшено было впредь до рѣшенія дѣла отдать обоихъ на поруки, буде найдутся поручители, о чемъ и было предписано Саранинской заводской конторѣ. Поручители нашлись очень скоро. Сергѣя Патрина взялъ на поруки дѣдъ мой Алексѣй Михайловичъ, а Баталова родной его отецъ.
   Вскорѣ послѣ этого "пригнали" подсудимыхъ. Посмотрѣть на пойманныхъ старцевъ сбѣжалась къ конторѣ чуть не вся Сарана. Старцы въ кандалахъ, истомленные длиннымъ переходомъ, сгорбившись, сидѣли въ арестантской на лавкѣ и что-то дѣлали съ своими снятыми съ ногъ онучами. Видимо они стѣснялись приходившихъ сюда людей, смотрѣвшихъ на нихъ, какъ на невиданныхъ звѣрей, и съ жадностью ловившихъ каждое ихъ движеніе. Впрочемъ, внутрь конторы пускали только избранныхъ, остальныхъ же гнали отъ крыльца приставленные къ арестантамъ казаки. Я также пробрался сюда вмѣстѣ съ одной изъ моихъ тетокъ и очень былъ удивленъ, когда оказалось, что предметомъ такого страстнаго и всеобщаго любопытства являются самые обыкновенные люди, удивлялся и тому, что эти люди, оба будучи арестантами, такъ рѣзко отличались одинъ отъ другого. Старецъ Асафъ, молодой и красивый дѣтина, лѣтъ тридцати, хотя и былъ одѣтъ въ иноческое одѣяніе, но столько же походилъ на отшельника и подвижника, сколько его товарищъ на атамана разбойниковъ. Онъ поражалъ своимъ бравымъ богатырскимъ видомъ и блескомъ своихъ соколиныхъ глазъ. Сергѣй Патринъ, напротивъ, былъ худъ и блѣденъ. Онъ одѣтъ былъ въ подрясникъ изъ грубаго синяго сукна, на головѣ была надѣта черная скуфья. Длинныя пряди тощихъ волосъ, длинная узкая борода, скорбное истомленное лицо, большіе впалые глаза, глядѣйшіе устало и печально, необыкновенная худоба при высокомъ ростѣ и широкихъ плечахъ -- все это крѣпко врѣзалось въ моей памяти.
   Какъ только прибыли подсудимые и были сданы въ контору подъ росписку, заводскій приказчикъ унтеръ-шихмейстеръ Дементій Андреевичъ Медвѣдевъ, послалъ за моимъ дѣдомъ, чтобы лично внушить ему, какой отвѣтственности подвергается онъ въ случаѣ побѣга взятаго имъ на поруки Сергѣя.
   Послѣ соблюденія извѣстныхъ формальностей, арестантовъ расковали и отпустили. Сергѣй пошелъ къ отцу. Деянычъ принялъ его, хотя и не очень ласково, и велѣлъ жить въ особой, стоявшей на дворѣ маленькой избушкѣ. На слѣдующій же день Сергѣя нарядили на работу. Помню, я съ товарищами бѣгалъ смотрѣть на работавшаго старца Савватія (имя, данное Сергѣю при постриженіи его въ монашество). Онъ работалъ у ворота, которымъ поднимался шаръ, вѣсомъ около восьмидесяти пудовъ на высоту восьми саженъ. Достигнувъ перекладины, шаръ срывался, падалъ и при паденіи разбивалъ подложенныя у подошвы столба крупныя чугунины. Одѣяніе, въ которомъ я видѣлъ его вчера и которое придавало ему видъ духовнаго лица, было замѣнено теперь обыкновенной мужицкой одеждой, и онъ ничѣмъ не отличался отъ другихъ рабочихъ, кромѣ своей необыкновенной худобы и длинныхъ волосъ.
   Въ то время судебныя слѣдствія по всякаго рода дѣламъ производили въ заводахъ горные исправники. По обыкновенію, производствомъ слѣдствія исправникъ не спѣшилъ и пріѣхалъ въ Сарану мѣсяцевъ черезъ пять. Окончивъ слѣдствіе, онъ представилъ его военному суду. Въ судѣ дѣло тянулось еще съ полгода, и ровно черезъ годъ вышло рѣшеніе: Сергѣя Патрина наказать шпицрутенами, проведя сквозь строй 500 человѣкъ (шпицрутенами именовались таловые прутья въ мизинецъ толщиною съ обрѣзаннымъ концемъ), а Баталову дать 100 ударовъ палками.
   Для производства экзекуціи пріѣхалъ горный исправникъ, нѣкто Авраамовъ, уже старикъ и человѣкъ добрый. Дѣдъ мой, Алексѣй Михайловичъ пошелъ къ исправнику, разсказалъ ему про семейное положеніе Сергѣя и причину его побѣга и сталъ просить наказать его полегче. Исправникъ обѣщалъ. Въ подкрѣпленіе этого Алексѣй Михайловичъ посовѣтовалъ родственникамъ Сергѣя собрать денегъ и подарить исправника. Родственники собрали двадцать рублей, вымѣняли двѣ новенькихъ красныхъ бумажки и поднесли исправнику.
   Экзекуція надъ Сергѣемъ была назначена въ 7 часовъ утра. Но уже съ восходомъ солнца толпы любопытныхъ наполняли заводскую площадь и сосѣднія улицы. Назначенные для производства экзекуціи сто человѣкъ были выстроены посрединѣ улицы въ два ряда по 50 человѣкъ на сторону, въ разстояніи полутора аршинъ одинъ отъ другого. У каждаго изъ нихъ было по пяти шпицрутеновъ, такъ какъ вдоль строя наказуемый долженъ былъ пройти пять разъ. Ударивъ шпицрутеномъ разъ, стоявшій въ строю уже бросалъ его и для слѣдующаго удара бралъ новый.
   Ровно въ семь часовъ вывели изъ арестантской Сергѣя, сняли съ него всю одежду, оставивъ только штаны, и привязали руками къ короткимъ концамъ нарочно устроенной крестовины.
   Исправникъ и приказчикъ стояли неподалеку и отдавали распоряженія. Тутъ же были выстроены въ одну линію человѣкъ двадцать учениковъ приходской школы. Этотъ варварскій обычай дѣлать учащихся подневольными свидѣтелями публичнаго исполненія судебныхъ приговоровъ, въ томъ числѣ и столь страшнаго, какъ наказаніе шпицрутенами, соблюдался весьма строго и ему придавали большое воспитательное значеніе, онъ имѣлъ цѣлью внушить, запечатлѣть въ дѣтской душѣ, сколь тяжки бываютъ послѣдствія порочнаго поведенія.
   Когда все было готово, вдоль строя прошли два казака и передали каждому стоящему въ строю приказаніе исправника бить легче. Затѣмъ, по особому знаку начальника, они подошли къ крестовинѣ и взявъ за длинные концы ея повели Сергѣя вдоль "зеленой улицы" (такъ называлъ народъ наказаніе шпицрутенами). Первый свистящій ударъ больно рѣзнулъ по сердцу всѣхъ присутствующихъ, за нимъ посыпались другіе. Было въ высшей степени странно и дико видѣть, какъ сотня здоровыхъ и сильныхъ людей, вооруженныхъ прутьями, били беззащитнаго, безоружнаго, обнаженнаго, исхудалаго, до полусмерти испуганнаго человѣка. Наказуемый съ томительной медленностью подвигался впередъ вдоль "зеленой улицы", и, по мѣрѣ того, какъ онъ шелъ, впереди человѣкъ двадцать поднимали вверхъ зеленые прутья и потрясали ими въ воздухѣ передъ его обезумѣвшими отъ боли глазами: это должно было обозначать, что каждый изъ находившихся въ строю загодя угрожаетъ преступнику и съ нетерпѣніемъ ждетъ его приближенія, чтобы нанести ему ударъ. Эта обязательная подробность, какъ и вся вообще обстановка экзекуціи была съ особенною утонченностью разсчитана на театральный эффектъ и на усиленіе общаго впечатлѣнія.
   Хотя, благодаря заступничеству моего дѣда и взяткѣ, полученной исправникомъ, Сергѣй и былъ наказанъ сравнительно легко, однако, спина и плечи несчастнаго оказались страшно исполосованными, и его замертво свезли въ больницу. И все же это было легкое и милостивое наказаніе, и народъ расходился по домамъ въ благодушномъ настроеніи. "Спасибо старому приказчику: заступился, дай ему Господи здоровья",-- говорили кругомъ. Когда же наказывали по всѣмъ правиламъ строгости, зрѣлище это производило страшное, потрясающее впечатлѣніе даже на привычныхъ людей.
   Года за два передъ тѣмъ, именно такого рода наказанію былъ подвергнутъ въ Саранѣ конокрадъ Павелъ Нефедовъ, приговоренный пройти сквозь строй 2.500 человѣкъ. Исправникомъ былъ тогда отставной капитанъ Пересадинъ, человѣкъ жестокій и любившій обставлять публичныя наказанія особенной торжественностью. Говорили, что онъ просилъ съ Нефедова 25 рублей, но тому дать было нечего, а родственники не захотѣли ему помочь. Въ строю поставлено было 312 человѣкъ, и черезъ этотъ строй Нефедовъ долженъ былъ пройти восемь разъ, чтобы получить 2.500 ударовъ. Когда повели Нефедова сквозь строй, а вести приказано было тихо, исправникъ шелъ позади него и кричалъ: "Сильнѣй, хорошенько!" и, конечно, удары сыпались на спину несчастнаго самые полновѣсные. Исправникъ наблюдалъ, точно ли исполняется его приказаніе, и если кто билъ тихо, тому шедшіе сзади казаки ставили на спинѣ мѣломъ крестъ, а послѣ отмѣченные этимъ знакомъ подвергались наказанію розгами.
   Когда преступникъ доходилъ до конца строя, дѣлалась небольшая передышка. Окровавленную, почернѣвшую и вздутую, какъ подушка, спину наказуемаго обливали холодной водой. Въ это же время подавали ему воду въ ковшѣ, и тотъ, блѣдный, трясущійся, стуча зубами, съ страшною жадностью выпивалъ ее.
   Во время экзекуціи многія благочестивыя старушки молились Богу, читали псалмы и каноны, дабы Господь далъ терпѣнія наказуемому и укрѣпилъ его силы вынести ниспосланное ему мученіе. Вся наша семья, за исключеніемъ взрослыхъ мужчинъ, смотрѣла на экзекуцію изъ кухни, которая окнами выходила на улицу, а строй, начинаясь у самой конторы, оканчивался какъ разъ противъ нашего дома, гдѣ и обливали спину несчастнаго Нефедова водой, принесенной изъ нашего колодца.
   Моя старшая сестра Татьяна, питая непреодолимое отвращеніе и ужасъ къ подобнымъ зрѣлищамъ, забилась въ кладовую и тамъ стала молиться, читая канонъ святителю Николаю Чудотворцу. По своей непростительной глупости, я устроилъ съ нею очень злую шутку: я пошелъ и сказалъ ей, что наказаніе кончено. Она отъ радости перекрестилась и побѣжала въ кухню, взглянула въ окно, а въ это время какъ разъ вели Нефедова мимо нашихъ оконъ. Увидѣвъ истерзанную его спину, она поблѣднѣла, вскрикнула и повалилась на полъ, лишившись сознанія.
   А зрѣлище точно было ужасное! Кто самъ своими глазами не видѣлъ этого наказанія, тотъ представить себѣ не можетъ, что это было такое. Нужно самому видѣть жалкую, обнаженную фигуру наказуемаго съ искаженнымъ отъ страшной боли лицомъ и дикимъ безумнымъ взглядомъ, нужно слышать нечеловѣческіе, душу раздирающіе крики, нужно видѣть это безъ всякой пощады истязуемое сотнями людей человѣческое тѣло, которое подъ конецъ обращается въ сплошную окровавленную сине-багровую массу, которое потомъ уже не кричитъ, а только тихо, безпомощно стонетъ и въ концѣ концовъ падаетъ подъ ударами почти безъ признаковъ жизни.
   Нефедовъ не могъ вынести полнаго наказанія и, получивъ немного болѣе двухъ тысячъ ударовъ, упалъ безъ чувствъ. Лѣкарскій ученикъ осмотрѣлъ Нефедова, дабы узнать, не притворяется ли онъ, и нашелъ, что преступникъ дѣйствительно находится безъ сознанія. Тогда Нефедова увезли въ госпиталь, гдѣ долго заживляли его истерзанныя спину и плечи. Черезъ годъ онъ все-таки дополучилъ и остальные четыреста съ чѣмъ-то ударовъ: правосудіе не хотѣло остаться у него въ долгу.
   Возвращаясь къ Сергѣю Патрину, я долженъ сказать, что онъ отъ душевнаго потрясенія заболѣлъ продолжительной нервной горячкой и чуть не умеръ. По выходѣ изъ госпиталя братья выпросили его въ подрядную знакомую ему работу -- готовить уголь, и на него положенъ былъ урокъ -- сорокъ коробовъ угля въ годъ. Братья приняли его въ общую работу, построили ему въ огородѣ келью, и здѣсь онъ сталъ жить на положеніи спасающаго свою душу отшельника.
   Не болѣе года прожилъ Сергѣй или, какъ его всѣ стали звать теперь, старецъ Савватій, въ родительскомъ домѣ и, наконецъ, совсѣмъ удалился отъ людей, поселившись въ нѣсколькихъ верстахъ отъ завода въ лѣсу.
   Почитая его за человѣка праведнаго и убогаго, жители часто обременяли его посѣщеніями, приносили ему обильное подаяніе. Онъ бралъ приношенія, потому что убогій человѣкъ, посвятившій себя молитвѣ, не имѣетъ права не брать милостыню, которую онъ долженъ замаливать; однако, это подаяніе его очень тяготило какъ потому, что онъ считалъ себя недостойнымъ молитвенникомъ, такъ и потому, что въ подаяніи онъ, собственно, вовсе не нуждался. Дѣдушка Алексѣй Михайловичъ не разъ посылалъ меня съ подаяніемъ къ отцу Савватію. Обыкновенно онъ давалъ мнѣ серебряный рубль и приказывалъ отнести его старцу, указавъ ему, что онъ долженъ помолиться, смотря по обстоятельствамъ, то о здравіи, то за упокой. Отецъ Савватій деньги бралъ всегда крайне неохотно и говорилъ: "Вотъ этого-то бы не надо, охъ! не надо: и такъ не замолить мнѣ того, что сдѣлалъ для меня Алексѣй Михайловичъ". Потомъ онъ садилъ меня на лавку рядомъ съ собой и начиналъ разспрашивать, часто ли пишетъ тятенька съ каравана, здорова ли маменька Анисья Ивановна, совѣтовалъ прилежнѣе учиться и быть такимъ же хорошимъ человѣкомъ, какъ дѣдушка и родитель. И я всегда уходилъ отъ него довольный, согрѣтый какимъ-то особеннымъ душевнымъ тепломъ.
   Денежнымъ подаяніемъ отецъ Савватій лично никогда не пользовался да онъ и не нуждался въ деньгахъ. Обыкновенно, получивъ деньги, онъ въ тотъ же вечеръ выходилъ изъ своей кельи, шелъ къ дому какого-нибудь бѣдняка, стучалъ въ окно, читалъ Исусову молитву, говорилъ: "возьмите" и, положивъ деньги на подоконникъ, уходилъ. Говорили, что именно желаніе избавиться отъ избытка подаянія и постоянныхъ посѣтителей было главною причиною переселенія его въ лѣсъ.
   Разсчеты отца Савватія, однако, не оправдались: посѣщенія не только не прекратились, но еще увеличились; мало-по-малу къ нему сталъ стекаться народъ со всѣхъ окрестностей и даже изъ дальнихъ селеній, и чѣмъ дальше, тѣмъ больше. Такимъ образомъ онъ прожилъ здѣсь два года и вдругъ скрылся неизвѣстно куда. Не задолго до этого времени умеръ Фотій Деянычъ, которому было уже около восьмидесяти лѣтъ. Говорили, что мѣстопребываніе отца Савватія было извѣстно его братьямъ, но они поклялись не открывать его никому постороннему.
   

VII.

   Прошло болѣе двадцати лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ скрылся отецъ Савватій. Много за это время воды утекло, въ Саранѣ произошли великія и рѣшительныя перемѣны. Однажды, въ качествѣ волостного старшины, по дѣламъ службы пріѣхалъ я въ Верхне-Саранинскій заводъ. Здѣсь пригласилъ меня къ себѣ знакомый мнѣ старичекъ-пчеловодъ, Иванъ Ермиловичъ Двойнишниковъ, напиться чаю съ свѣжимъ сотовымъ медомъ и выпить всегда водившейся у него медовой бражки. Двойнишниковъ когда-то въ качествѣ лоцмана плавалъ съ родителемъ моимъ въ караванѣ и потому считалъ меня чуть-ли не своимъ родственникомъ. Попили мы чайку, попробовали браги и разговорились о томъ, о семъ.
   Домъ Ивана Ермиловича стоялъ на самомъ краю селенія, а позади его усадьбы находился огороженный имъ большой пчелѣникъ, примыкавшій къ дремучему лѣсу. Въ пчельникѣ съ незапамятныхъ временъ жили старушки-старовѣрки, одна изъ коихъ была чрезвычайно древняя старуха, постриженная въ монахини еще на Иргизѣ до присоединенія иргизскихъ монастырей къ единовѣрію. Поговорили мы и о старушкахъ, потомъ стали вспоминать старину.
   -- А не слыхалъ ли ты Иванъ Ермилычъ что-нибудь про отца Савватія? гдѣ онъ? и живъ ли?-- спросилъ я между прочимъ.
   -- Живъ, живъ,-- отвѣчалъ Иванъ Ермилычъ:-- какже! ничего, живетъ. Былъ я у него недавно. Онъ не далеко, верстахъ въ пятнадцати отсюда. Живетъ въ дремучемъ лѣсу, въ такихъ дебряхъ, что и найти его трудно. Живъ, живъ отецъ Савватій, какже, онъ частенько вспоминаетъ про покойнаго вашего дѣдушку, Алексѣя Михайловича... А что, Иванъ Михайловичъ, не съѣздимъ ли къ нему? а? какъ вы думаете? Оно и для васъ любопытно, да и ему будетъ радость: обрадуется онъ вамъ шибко -- я знаю.
   Было начало августа, день стоялъ великолѣпный, времени было еще немного, около одиннадцати часовъ, прогулка обѣщала быть весьма интересной,-- я согласился. Ермилычъ заложилъ въ легонькій ходокъ свою породистую красавицу-кобылку, выкормленную имъ самимъ, и мы поѣхали къ пустынножителю, который болѣе двадцати лѣтъ не выходилъ изъ своей пустыни.
   Верстъ десять ѣхали мы по торной проселочной дорогѣ, нѣсколько разъ переѣзжая въ бродъ рѣчку Сарану, потомъ повернули въ логъ по тропинкѣ. Здѣсь пришлось ѣхать шагомъ, и то съ большой осторожностью. Наконецъ, доѣхали мы до поляны, на которой оставили лошадь, затѣмъ съ версту шли пѣшкомъ безъ всякой дороги, по какимъ-то таинственнымъ замѣткамъ на деревьяхъ, извѣстнымъ Ивану Ермилычу. Въ концѣ концовъ подошли мы къ высокой горѣ, у подошвы которой росъ густой ольховникъ, указывающій на близость воды. Дѣйствительно, черезъ минуту очутились мы у прозрачнаго ручья, вытекающаго у самой горы; отъ ручья, въ гору шли ступеньки, а около нихъ укрѣплены были перила изъ березовыхъ прутьевъ.
   -- Что это за перила?-- спрашиваю Ермилыча.
   -- А вотъ тамъ на прилавкѣ и живетъ о. Савватій, а по этимъ ступенькамъ онъ ходитъ къ ручью за водой,-- отвѣтилъ Ермилычъ и затѣмъ прибавилъ:-- Вы обождите маленько, Иванъ Милайловичъ, я предупрежу его, а то онъ испугается незнакомаго человѣка.
   Иванъ Ермиловичъ поднялся по ступенькамъ и, слышу, громко произнесъ Іисусову молитву, на которую послѣдовалъ чуть слышный отвѣтъ: "аминь".
   По голосу Ермилыча я догадывался, что онъ тутъ недалеко и что его заслоняютъ отъ меня только вершины растущаго внизу ольховника. Отойдя немного въ сторону, я увидѣлъ его у входа въ келью, изъ которой вскорѣ выползъ человѣкъ въ ветхомъ иноческомъ одѣяніи. Ермилычъ поклонился ему до земли, тотъ отвѣтилъ ему тѣмъ же. Слышу, Ермилычъ говоритъ старцу:-- я гостя къ тебѣ привезъ, отецъ Савватій, нашего Саранинскаго старшину.
   Отецъ Савватій видимо встревожился.
   -- Старшину?-- переспросилъ онъ:-- зачѣмъ старшину? какого старшину? кто у васъ нынѣ старшиной-то?
   -- Внучекъ Алексѣя Михайловича, Иванъ Михайловичъ Горбуновъ, помнишь?
   -- Помню, какже, я зналъ его еще подросткомъ. Что же, милости просимъ!
   -- Пожалуйте, Иванъ Михайловичъ!-- закричалъ мнѣ Ермилычъ.
   Я поднялся по ступенямъ на уступъ горы и близко увидѣлъ отца Савватія. Онъ въ двадцать лѣтъ измѣнился мало, только похудѣлъ до такой степени, что болѣе этого похудѣть уже было нельзя; даже одежда на немъ какъ-будто была все та же, въ которой я видѣлъ его двадцать лѣтъ назадъ.
   Я поклонился старцу, привѣтствовалъ его и спросилъ о здоровьѣ. На мой поклонъ онъ отвѣтилъ мнѣ поклономъ чуть не до земли и заговорилъ довольно оживленно и привѣтливо:
   -- Милости просимъ, милости просимъ, небывалый гость! Какъ это вы надумали навѣстить меня, старика? Вотъ уже вы какимъ молодцомъ стали, а когда я жилъ въ Саранѣ, вы еще отрокомъ были.
   Я осмотрѣлся кругомъ, желая увидѣть келью пустынника, но, къ удивленію моему, ничего не увидѣлъ, кромѣ земляного бугра, обложеннаго дерномъ и поросшаго травой. Въ бугоръ этотъ вдѣланы были закоптѣлыя отъ дыму двери вышиной аршина полтора.
   Недалеко отъ бугра виднѣлись три небольшія грядки, засаженныя капустой, рѣпой и морковью. Кругомъ мѣстоположеніе было хотя и дикое, но въ своемъ родѣ очень красивое; съ уступа горы, на которомъ мы стояли, далеко передъ нами разстилалась большая равнина, сплошь покрытая хвойнымъ лѣсомъ, а вдали синѣлись высокія горы. О. Савватій предложилъ намъ зайти въ келью, указавъ на земляной бугоръ и извиняясь, что негдѣ принять и нечѣмъ угостить такихъ дорогихъ гостей.
   Отворивъ дверь своей кельи, о. Савватій всталъ на одно колѣно, а другую ногу спустилъ за порогъ двери, нагнулъ голову и вошелъ въ свое жилище. Мы послѣдовали его примѣру и очутились въ полуземлянкѣ аршина четыре въ длину и аршина три въ ширину. Нагорная стѣна ея состояла изъ природнаго пласта красной глины, а остальныя три стѣны срублены были изъ бревенъ и снаружи завалены землей. Въ той стѣнѣ, которая обращена была къ логу, прорублено было небольшое окно, освѣщавшее келью. Внутренность кельи вполнѣ соотвѣтствовала ея убогому наружному виду. У окна придѣлана была лавка или полка, на которой лежали книги: псалтырь, часословъ и сочиненія Ефрема Сирина, повыше -- божничка, на которой стояли мѣдное распятіе и такъ называемые складни, на которыхъ изображены были Спаситель, Пресвятая Дѣва, Іоаннъ Креститель и двунадесятые праздники. У задней глиняной стѣны оставленъ былъ уступъ въ родѣ дивана; на немъ лежалъ довольно обтертый деревянный обрубокъ. Уступъ этотъ, ничѣмъ не покрытый, служилъ старцу ночнымъ ложемъ, а деревянный обрубокъ замѣнялъ подушку. Налѣво при входѣ стояла небольшая скамья, а на ней берестяный бурачекъ и небольшой топоръ. Болѣе въ кельѣ ничего не было. Оказалось, что никакихъ подаяній, кромѣ восковыхъ свѣчъ, отецъ Савватій давно уже не принималъ, ничего, кромѣ чернаго хлѣба и овощей, не ѣлъ, да и хлѣбъ-то ѣлъ только какъ лакомство, которое привозилъ ему въ воскресные дни любимый братъ его Яковъ. Когда мы вошли или, правильнѣе сказать, влѣзли въ келью, отецъ Савватій попросилъ насъ сѣсть на свой диванъ, а самъ сѣлъ на скамейку, убравъ съ нея топоръ и буракъ.
   При каждомъ болѣе сильномъ его движеніи слышно было, какъ бряцали надѣтыя на немъ желѣзныя вериги, хотя онъ, видимо, старался скрыть ихъ и не производить этихъ звуковъ.
   Усѣвшись на мѣсто, о. Савватій спросилъ меня о здоровьѣ родителей моихъ, а также подробно разспросилъ о братьяхъ и сестрахъ; полюбопытствовалъ знать, женатъ ли я и имѣю ли дѣтей.
   Пораженный такой невозможной обстановкой и поистинѣ аскетической жизнью, рѣшимостью спать въ веригахъ на голой землѣ, имѣя подъ головой деревянный обрубокъ, ничѣмъ не одѣваться, ѣсть сухой хлѣбъ и пить одну только воду, я невольно сказалъ старцу:
   -- Да, трудную, святую жизнь ведете вы, отецъ!
   Отецъ Савватій смутился, и мнѣ показалось даже, что онъ слегка покраснѣлъ.
   -- Не знаю, не знаю, мои дорогіе, кажется, всуе тружусь: не проститъ мнѣ Господь Богъ моего великаго грѣха!-- торопливо проговорилъ онъ и тяжело вздохнулъ.
   -- Какой же такой грѣхъ можетъ быть у васъ?-- полюбопытствовалъ я.
   -- А тотъ грѣхъ, родной мой, что не могъ я снести крестъ свой, возложенный на меня Богомъ. Великій грѣхъ оставить семью свою безъ призрѣнія, тяжкій грѣхъ, тѣмъ болѣе, что жена моя и сынъ обдѣлены разумомъ; люди смѣются, потѣшаются надъ ними, а защитить ихъ некому, ибо тотъ, на кого Господь возложилъ защиту ихъ, бросилъ ихъ... Охъ, и песъ смердящій не бросаетъ своихъ щенятъ... Великій грѣхъ и лежитъ онъ у меня на душѣ, и не надѣюсь я замолить его передъ Господомъ.
   Пробыли мы у о. Савватія съ полчаса. Подъ конецъ я сталъ ощущать на тѣлѣ своемъ зудъ; осмотрѣлся, а блохи то и дѣло поскакиваютъ по моему пальто, а нѣкоторыя изъ нихъ не постѣснялись забиться и подъ рубашку. Я всталъ. И когда мы вышли на широкій просторъ изъ кельи отца Савватія, похожей больше на могилу, чѣмъ на жилище человѣка, какъ прекрасенъ показался мнѣ свѣтлый Божій міръ, какъ радостна жизнь и драгоцѣнно человѣческое общество!
   Простившись съ отцемъ Савватіемъ, мы отправились въ обратный путь. Глубокое впечатлѣніе произвелъ на меня старецъ Савватій. Двадцать лѣтъ прожить въ ужасающей обстановкѣ, въ этой звѣриной порѣ, двадцать лѣтъ не видѣть людей, голодать изо дня въ день и двадцать лѣтъ каяться въ своемъ грѣхѣ даже безъ надежды на прощеніе -- все это показалось мнѣ чѣмъ-то невѣроятнымъ, почти неправдоподобнымъ.
   Прошло еще пять лѣтъ. За это время я ничего не слыхалъ о старцѣ Савватій. Однажды пришлось мнѣ встрѣтиться съ племянникомъ его Гавриломъ Яковлевичемъ Патринымъ, и я между прочимъ спросилъ его, живъ ли отецъ Савватій.
   -- Нѣтъ, сударь, померъ въ прошломъ году, -- отвѣтилъ мнѣ Гаврило:-- померъ онъ въ своей кельѣ одинъ, и никто не видалъ его кончины. Родитель ѣздилъ къ нему, почитай, каждое воскресенье. Отецъ Савватій всегда въ этотъ день садился у ручья и дожидался его, но однажды онъ не вышелъ и не встрѣтилъ брата. Батюшка подумалъ, что, можетъ быть, нездоровится старику, подошелъ къ кельѣ, помолитвовался, но отвѣта не послѣдовало. Тогда онъ отворилъ дверь, пролѣзъ въ келью и увидѣлъ, что дядя Савватій лежитъ на спинѣ безъ движенія, и руки его сложены на груди, и мѣдное распятіе возлѣ него. Должно быть, какъ сталъ помирать, взялъ распятіе и держалъ его въ рукахъ, а какъ померъ, оно и выпало. Лежалъ онъ какъ живой, и запаху отъ него никакого не было, да, правда, и быть-то ему не отъ чего,-- совсѣмъ высохъ старикъ, кожа да кости.
   Дальше Гаврило разсказалъ, какъ отецъ его, вернувшись домой, увѣдомилъ всѣхъ родственниковъ о смерти отца Савватія, какъ хоронили отца Савватія и какъ плакали всѣ, опуская его въ вырытую имъ самимъ могилу въ деревянномъ гробѣ, выдолбленномъ имъ же задолго до смерти. Постороннихъ никого не было -- такова была воля покойнаго, который просилъ, чтобы смерть его для постороннихъ оставалась въ тайнѣ.
   Такъ кончилъ многострадальную жизнь свою Сергѣй Фотьевичъ. Каждый годъ въ день кончины его собираются къ нему на могилу и теперь еще много старообрядцевъ и молятся надъ ней. Память о немъ жива и до сихъ поръ въ народѣ, и его чтутъ, какъ праведника-страдальца.

Ив. Мих. Горбуновъ.

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru