Герасимов П.
На поле брани!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Несколько глав неоконченного романа).

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столѣтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

   

П. ГЕРАСИМОВЪ.

НА ПОЛЕ БРАНИ!

(НѢСКОЛЬКО ГЛАВЪ НЕОКОНЧЕННАГО РОМАНА).

I.

   Въ офицерской, средняго достатка, квартирѣ былъ полнѣйшій переполохъ. Безпорядокъ особенно бросался въ глаза, потому что вся квартира была, что называется, на ладони: гостиная, спальня, въ которой хватало мѣста для кровати, вѣшалки и умывальника, размѣщенныхъ по стѣнѣ въ одну линію, съ полуаршиннымъ проходомъ къ нимъ,-- вотъ и все помѣщеніе поручика Виктора Павловича Чупова, если не считать сверхъ того чулана для денщика и передней, въ которой два человѣка, потолкавъ другъ друга, могли еще разойтись, но трое, забравшись въ такую, какъ выражался денщикъ Саженовъ, комнатку, становились невольно взаимно-плѣнными, потому что всякое движеніе одного, болѣзнотворно отзывалось на бокахъ другихъ.
   Такъ какъ, за отсутствіемъ хозяина, въ квартирѣ оставался одинъ его денщикъ, то ничто или, вѣрнѣе, никто не мѣшалъ послѣднему съ особо-дѣловитымъ, важнымъ видомъ, слоняться по комнатамъ совершенно безпрепятственно, оставляя въ сторонѣ постоянныя столкновенія Саженова съ мебелью, дверными косяками и другими неодушевленными предметами, мимо которыхъ онъ проходилъ. Но случавшіяся задѣванія происходили уже не отъ тѣсноты, а вся отвѣтственность за нихъ падала на широкія плечи Саженова и на его, такъ сказать, бочковатость. Саженовъ на ходу "бочилъ", т.-е. непремѣнно безъ всякой надобности выставлялъ то одно, то другое плечо.
   Послѣднее обстоятельство было едва ли не единственнымъ основаніемъ къ зачисленію Саженова въ нестроевые, потому что во всемъ прочемъ онъ былъ не хуже другихъ своего призыва, и даже на первой же стрѣльбѣ угодилъ одну пулю въ самое яблоко; при чемъ, несмотря на то, что остальныя четыре пули пожалѣли мишень и ея не тронули, Саженовъ, тогда еще совершенно не разставшійся съ деревенскими примѣтами, рѣшилъ, что неизвѣстно куда ушедшія пуля такъ полетѣли не иначе, какъ "съ глазу", а единственно попавшей въ яблоко -- не мало гордился среди однопризывниковъ.
   Представлялось загадочнымъ, остался ли доволенъ самъ Саженовъ переводомъ его въ денщики, такъ какъ онъ, съ первыхъ же дней по пріемѣ на службу, обнаруживалъ наклонности сдѣлаться заправскимъ строевикомъ, солдатомъ по духу, а не на показъ, что особенно становилось замѣтнымъ во время разсказовъ ему о проявленіи геройства и отваги русскими войсками вообще и о подвигахъ полка въ частности.
   При такихъ передачахъ, часто не очень складныхъ, Саженовъ замиралъ. Онъ готовъ былъ ихъ слушать безъ конца и безъ отдыха. Расширивъ глаза, весь въ поту отъ прилива вниманія, боясь какъ нибудь помѣшать, онъ даже задерживалъ дыханіе, и обнаруживалъ замѣтно признаки жизни только спустя нѣсколько секундъ послѣ выслушанной исторіи тѣмъ, что выпустивъ обѣ губы, будто собираясь трубить, громко вздыхалъ и произносилъ: "ухъ! а и важно же!" а затѣмъ начиналъ смотрѣть на разсказчика съ вдругъ-повысившимся къ нему уваженіемъ, точно геройство или прослушанные подвиги совершены ни кѣмъ другимъ, а именно разсказчикомъ.
   Если вопросъ о довольствѣ и недовольствѣ денщика могъ быть спорнымъ, то поручикъ, чѣмъ дальше, тѣмъ все больше и больше благодарилъ судьбу, что Саженовъ попалъ къ нему.
   И было чему радоваться Виктору Павловичу, потому что, какъ только вступилъ Саженовъ въ квартиру Чупова, онъ какъ бы пересталъ существовать для себя.
   Самый педантичный, самый придирчивый баринъ не встрѣтилъ бы причинъ требовать большихъ усердія и честности. Саженовъ такъ проникался интересами офицера, что черезъ какіе нибудь два мѣсяца денщичества, первый рѣшительно сталъ барометромъ второго: поручикъ веселъ и доволенъ,-- и на скуластомъ,-- выдававшемъ этимъ быть можетъ отдаленное, но несомнѣнно-татарское происхожденіе,-- лицѣ Саженова значилось: ясно; баринъ почему либо печаленъ, озабоченъ, задумчивъ,-- и не только на физіономіи, а на всей фигурѣ слуги такое состояніе отражалось видомъ пасмурности.
   Не взирая, однако, на безупречное усердіе Саженова, Виктору Павловичу, особенно вначалѣ и отчасти благодаря именно этому чрезмѣрному усердію, приходилось довольно часто платиться своимъ карманомъ за старательность слуги.
   Очень быстро и хорошо втянулся въ обязанности денщика Саженовъ; одно ему не удавалось: научиться или привыкнуть обращаться съ посудой и хрупкими вещами безъ непремѣннаго боя и поломокъ.
   Много скверныхъ минутъ такая несноровистность принесла Саженову, хотя поручикъ къ невольной разрушительной способности неподатливыхъ рукъ своего "Личарды вѣрнаго" относился вполнѣ добродушно, а въ концѣ концовъ, къ своей выгодѣ и къ превеликому удовольствію и облегченію Саженова, строго запретилъ ему трогать -- не на глазахъ его, поручика,-- все сколько нибудь ломкое, за исключеніемъ самыхъ простыхъ и обыденныхъ предметовъ столоваго и чайнаго приборовъ.
   Легко и удобно было не нарушать запрета въ обыкновенное, заурядное время; а какъ удержаться теперь, когда завтра надо уѣзжать въ далекій, далекій путь? Между тѣмъ вещи не только не уложены, а прямо-таки разбросаны. Ворохъ платья, бѣлья и другихъ принадлежностей офицерскаго обихода, сваленныхъ на коврѣ по серединѣ гостиной, положительно мучилъ Саженова; онъ начиналъ смотрѣть на эту безпорядочную кучу со смѣшаннымъ чувствомъ затаеннаго страха и ненависти; по она его влекла къ себѣ неудержимо, порождая въ рукахъ зудъ усердія, а въ душѣ -- желаніе облегчить барина, сдѣлать ему неожиданно пріятное: "что вотъ, дескать, удалось благополучно все и безъ его благородія собрать".
   И въ нерѣшительности, Саженовъ снова выходилъ въ гостиную изъ своей коморки, въ которой спасался отъ покушенія, наклонялся надъ той или другой вещью, сокрушенно вздыхалъ и бормоталъ себѣ подъ носъ: "Ишь ты, сколько ихъ тутъ! Убраться? Невозможное дѣло это! Али, вовсе и почивать не будутъ? Такъ такъ, тоже неладно!"
   Далѣе бормотанье переходило въ совершенно неслышный шопотъ, и развѣ только самый чуткій и догадливый человѣкъ могъ бы сообразить, что еле произносимыя, заключительныя слова денщика выражали порывъ: не рискнуть ли уборкой самостоятельно? но боязнь опять что нибудь разрушить, покоряла порывъ и заставляла Саженова снова уходить отъ соблазна въ свое помѣщеніе. Еще больше волновалъ Саженова раскрытый, на половину уложенный чемоданъ. Къ чемодану Саженовъ тоже не разъ уже присаживался на корточкахъ, при чемъ его неотступно преслѣдовала одна и та же мысль: "онъ мягкій", еле дотрагиваясь до стѣнокъ чемодана, думалъ Саженовъ, "утрось, какъ мы съ бариномъ укладали, все въ ладъ шло".
   Однако онъ, тѣмъ не менѣе, не рисковалъ долго начать укладку единолично, хотя утренняя удачная проба при баринѣ придавала относительно чемодана извѣстную увѣренность въ благополучномъ исходѣ дѣла; такъ что здѣсь сдерживался Саженовъ не столько страхомъ порчи, сколько хорошо имъ памятуемымъ запретомъ. Но наконецъ, сознаніе исключительности положенія подтолкнуло энергію Саженова; онъ рѣшительно махнулъ рукой, схватилъ нѣсколько штукъ бѣлья, подбадривая себя правильной догадкой: "что бѣлье-де не сломается", и быстро опустился съ нимъ на колѣни передъ чемоданомъ, съ непремѣннымъ желаніемъ уложить туда бѣлье поаккуратнѣе, для чего, держа его крѣпко въ одной рукѣ, другой началъ уравнивать верхи уже уложеннаго; но рука старательнаго слуги еще не успѣла дойти до середины поправляемой поверхности, какъ уже что-то внутри чемодана треснуло.
   Раздавшійся трескъ подѣйствовалъ на денщика, какъ ударъ бича въ опытныхъ рукахъ берейтора на горячую лошадь. Саженовъ быстро выпрямился, не выпуская бѣлья изъ какъ-то въ сторону вытянувшейся совершенно руки, и проговоривъ: "ишь ты, какая она нѣжная!" -- фраза, неизмѣнно повторявшаяся имъ въ тѣхъ случаяхъ, когда отъ "нѣжной" зачастую оставались одни осколки,-- круто повернулся отъ чемодана и пошелъ въ свою коморку, откуда уже болѣе не покушался выходить на уборку, а всецѣло погрузился въ размышленія: что щелкнуло тамъ что-то: такъ только, или вышла какая дѣйствительная порча? и что безпремѣнно барину сегодня не спать, потому рано они сегодня вернуться никакъ не могутъ.
   

II.

   Рѣзкій, хорошо знакомый Саженову звонокъ нарушилъ денщичьи думы, удостовѣривъ собой, что во второй ихъ половинѣ онъ ошибся.
   Такая ошибка заставила барометръ сразу показать "ясно!" "Еще бы, значитъ все уберется, а поручикъ успѣетъ выспаться". И довольный, съ облегченнымъ сердцемъ, Саженовъ кинулся отворять двери; но мимолетный взглядъ денщика на вошедшаго офицера, заставилъ настроеніе перваго быстро понизиться на "пасмурно".
   Не особенно красивое, но молодое, свѣжее и выразительное лицо Виктора Павловича выглядывало нѣсколько усталымъ и грустнымъ. Больше всего это отражалось въ сѣрыхъ, умныхъ глазахъ, главнымъ образомъ и красившихъ простую, чисто сѣверно-русскаго типа, физіономію ея обладателя; гибкая, стройная фигура котораго тоже оставляла пріятное впечатлѣніе, а легкая, эластичная походка, которой Чуповъ прошелъ къ себѣ въ спальню, говорила въ пользу его ловкости и извѣстной силы.
   Когда Чупову подавалъ Саженовъ тужурку, Викторъ Павловичъ, думая, повидимому, совершенно о другомъ, разсѣянно спросилъ:
   -- Выполнены ли всѣ распоряженія, касавшіяся покупокъ и приноса вещей изъ магазина?
   -- Такъ точно, ваше благородіе! отвѣтилъ Саженовъ и тотчасъ же, понуривъ немного голову и для чего-то перебирая канты пальцами опущенныхъ по швамъ рукъ, со смущеніемъ отрапортовалъ.-- А только, ваше благородіе, въ чемоданѣ, какъ я его тронулъ, что-то "защелколонуло!" -- и опустилъ голову, въ ожиданіи замѣчанія.
   Но къ удивленію Саженова, не только такого не послѣдовало, а даже весьма естественный вопросъ: что именно "щелколонуло" и "по какой причинѣ?" -- не былъ сдѣланъ.
   Казалось, Чуповъ совсѣмъ не понялъ Саженова, отвѣтивъ ему: "Ага, ну хорошо! иди!" Саженовъ, однако, не уходилъ, а началъ переминаться съ ноги на ногу, приготовляясь напомнить, что хлопотъ еще много и что ничего почти, какъ слѣдуетъ, не собрано.
   Но ему не удалось выполнить свое намѣреніе, потому что Чуповъ, замѣтивъ переступаніе денщика, рѣзко, съ непривычной для слуха Саженова ноткой раздраженія, проговорилъ:
   -- Ну, чего еще ты? говорятъ тебѣ -- иди!
   Какъ только оторопѣлый Саженовъ скрылся за дверью спальни, Викторъ Павловичъ повернулъ въ двери ключъ, отошелъ къ кровати, сѣлъ на нее, вынулъ папиросу, закурилъ ее и легъ на спину такъ, какъ былъ, въ платьѣ, не сбросивъ даже сапоговъ. Сдѣлавъ нѣсколько сильныхъ затяжекъ, онъ швырнулъ едва начатую папиросу, не обращая вниманія, куда она попала, и что огонь могъ зажечь коверъ или другую рухлядь, закинулъ обѣ руки за затылокъ, скрестивъ предварительно пальцы въ пальцы, и, казалось, задремалъ; но такъ можно было предполагать лишь по полузакрытымъ глазамъ, въ дѣйствительности же сонъ былъ далекъ отъ Чупова.
   Думы, одна другой тяжелѣе и досадливѣе, шли чередомъ, смѣняя другъ друга и не оставляя между собой ни одного свѣтлаго промежутка. Ихъ работа не осталась безъ слѣда и на выраженіи лица съ крѣпко сжатыми губами и уже совсѣмъ закрытыми глазами. Это лицо теперь поражало своимъ страдальческимъ видомъ.
   Вдругъ Чуповъ порывисто всталъ съ кровати, быстро схватплъ сюртукъ, вынулъ изъ бокового кармана бумажникъ, изъ котораго досталъ конвертъ изъ толстой, блестящей бумаги,-- въ немъ хранился другой, изящный, топкій конвертикъ. Слегка дрожащими отъ волненія руками Чуповъ осторожно открылъ конвертикъ, въ которомъ лежали завернутыя въ тоненькій листикъ фотографическая карточка и письмо.
   Точно трусливый воръ, боящійся быть накрытымъ съ поличнымъ, Викторъ Павловичъ подошелъ къ двери спальни, слегка нагнувшись, послушалъ около ея, послѣ оглянулся для чего-то на единственное въ комнатѣ окно, хотя спущенная, густая занавѣсъ ничего черезъ себя непропускала, и тогда только подошелъ къ свѣчѣ и впился глазами въ фотографію.
   "Милая, дорогая! Жизнь моя..." порой невольно, совсѣмъ тихо срывался нѣжный, скорбный не то стонъ, не то шопотъ съ его полуоткрытыхъ, слегка воспаленныхъ устъ. Опять оглянувшись на дверь и окно, Чуповъ мягко, беззвучно прикоснулся губами къ карточкѣ и развернулъ письмо. Хотя каждая буква, малѣйшая запятая въ немъ -- были давно изучены наизусть, но Викторъ Павловичъ всежъ-таки полушопотомъ, медленно, какъ бы стараясь насколько можно долѣе продлить удовольствіе, съ оживленнымъ восторгомъ лицомъ читалъ красиво, изящно написанныя строки: "Я не должна и не имѣю права ничего вамъ писать, ничего высказывать и все же не могу затаить и тороплюсь передать, что глубоко вѣрю вашей честности и отъ души сочувствую всѣмъ вашимъ взглядамъ. Рискую прибавить: да хранитъ васъ Господь всегда и во всемъ...

Зоя Каменцева".

   Глубокимъ вздохомъ закончилось чтеніе; Чуповъ также аккуратно уложилъ карточку и письмо и началъ, не торопясь, ходить по полуаршинному пространству; но потомъ незамѣтно для самого себя, подъ давленіемъ разгоравшихся воспоминаній, онъ больше и больше взвинчивался и точно въ тактъ разраставшемуся волненію зашагалъ все быстрѣе и быстрѣе отъ окна къ противоположной стѣнѣ.
   И думалось ему: быть можетъ никогда ее уже не увижу! Могутъ убить! ну, что же? пусть! и тамъ не будетъ вѣроятно тяжелѣе теперешнихъ мукъ! Сегодня, на проводахъ, когда обѣдали, мнѣ завидовали; считали чуть не подвигомъ настойчивость, съ которой я добивался прикомандированія къ дѣйствующей арміи. Ну, вотъ -- добился! Легче мнѣ? Нѣтъ! нѣтъ! та же пытка: завтра ѣду и не видѣть ее никогда -- никогда. Господи! какъ тяжело! Какой я герой? Развѣ геройство бѣжать отъ страданій, не имѣть силы справиться ни съ ними, ни съ собой? Я привязанъ къ полку; онъ дорогъ мнѣ и разъ пошелъ бы полкъ, я съ радостью бы отправился бы съ нимъ. А теперь выдѣляться! точно другіе не хотятъ итти; всѣ хотятъ, и по побужденіямъ не личнымъ, какъ я; однако остаются. Могутъ думать, что меня толкаетъ жажда отличій не въ примѣръ другимъ или особое сочувствіе болгарамъ. А вѣдь ни то, ни другое! Я не боюсь смерти, не буду отъ нея прятаться и все же я трусъ, потому что бѣгу и бѣгу, какъ трусъ. А могъ бы и я быть счастливъ! Все портятъ эти проклятыя деньги. И зачѣмъ она такъ добра, такъ дивно хороша и такъ богата? Не будь послѣдняго, все было бы поправимо. Она вѣритъ мнѣ. она святая! Да. да, вѣритъ: не побоялось же подписать записку полнымъ своимъ именемъ; она понимаетъ, она чувствуетъ, что не ихъ состояніе манило меня къ нимъ и не она же мнѣ отказала. А и старики Каменцевы,-- и отецъ, и мать! Какъ оба просили продолжать бывать запросто, а сегодня у нихъ послѣдній журъ-фиксъ и наконецъ поводъ,-- завтра уѣзжаю -- заѣхалъ на нѣсколько минутъ... въ торопяхъ... Желая непремѣнно проститься.
   При послѣднемъ соображеніи Чуповъ вдругъ остановился; щеки горѣли отъ прилившей сразу крови; сердце какъ-то сжалось, будто прекратило свою работу.
   Образъ Зои, носившійся передъ глазами въ какомъ-то бѣломъ, совсѣмъ прозрачномъ облакѣ -- онъ же видѣлъ ее въ послѣдній разъ въ легкомъ, бѣломъ, почти воздушномъ платьѣ,-- застилалъ все остальное.
   Страстное, могучей, крутой волной хлынувшее желаніе видѣть во чтобы-то ни стало ту, которая какъ живая, какъ дѣйствительность, а не мечта, неотразимо витала передъ Чуповымъ,-- толкнуло его къ двери, чтобы открыть ее и крикнуть Саженову давать одѣваться.
   Звать денщика впрочемъ не пришлось, потому что лишь коснулся дверной ручки Викторъ Павловичъ, какъ извнѣ раздалось покашливаніе, быстро перешедшее въ осторожный, сдержанный окрикъ: "Ваше благородіе! Ваше благородіе!"
   Въ то время, когда офицеръ мучился и терзался воспоминаніями, соблазномъ возможности послѣдняго свиданія, слуга изводился за барина въ своей коморкѣ по болѣе прозаическимъ причинамъ:-- "вотъ, разсуждалъ Саженовъ,-- какой такой толкъ, что обернулись не поздно, не спятъ, такъ ходятъ, а про уборку будто бы и позабыли вовсе". И денщикъ рѣшился, преодолѣвъ страхъ передъ могущимъ послѣдовать нагоняемъ, постучать въ спальню.
   Отворяя дверь, Чуповъ задѣлъ недавно принесенную и повѣшанную на стѣнѣ боевую, отточенную саблю. Рѣзко заблестѣвшія стальныя ножны, на которыхъ, при покачиваніи, заигралъ огонь отъ свѣчей, и тихо, но съ увѣренностью въ своей правотѣ, сдѣланное Саженовымъ заявленіе,-- "что безъ уборки чемодана никакъ невозможно!" -- вернули Чупова къ дѣйствительности.
   -- Хорошо! сейчасъ приду! дѣловито и твердо отвѣтилъ онъ обрадовавшемуся Саженову.
   -- Нѣтъ, не поѣду; переломлю себя! Сдерживался же болѣе мѣсяца,-- а теперь и осталось-то всего нѣсколько часовъ. Завтра хоть я захочу, но будетъ уже немыслимо! рѣшилъ Чуповъ, и, точно желая закрѣпить свое рѣшеніе вслухъ, проговорилъ: "Да я и права не имѣю -- я далъ клятву и себѣ, и матушкѣ" (единственно кому онъ въ послѣднюю поѣздку къ своимъ старикамъ повѣдалъ сжигавшее его чувство) -- "не переступать больше никогда порога дома Каменцевыхъ!"
   А изъ рамокъ портрета, неважной живописи, выглядывало добродушное лицо совсѣмъ сѣдой старушки, казалось, улыбавшейся и поощрявшей "своего Витю" не ѣхать "къ гордячкѣ-богачкѣ", какой почему-то, вопреки восторженнымъ отзывамъ сына, Чуповой представлялась Зоя.
   

III.

   Съ приходомъ Виктора Павловича въ гостиную, сборы быстро двинулись впередъ; непрерывностью и спѣшностью работы онъ какъ бы старался поскорѣе и навсегда отрѣзать путь отступленія и заставить волновавшимъ его думамъ дать другое направленіе.
   Черезъ два часа неустанной возни все было собрано, упаковано, связано.
   -- Ну, доволенъ ты? видишь: убрались; а ты все боялся, что не поспѣемъ! обратился къ Саженову Чуповъ.
   -- Такъ-точно! теперь спокойственно,-- осклабился тотъ, вдвойнѣ довольный и окончаніемъ укладки и возможностью двигаться въ квартирѣ безъ опасенія "защепить что нибудь такое нѣжное", и кинулся въ спальню готовить постель.
   Если на Саженова видъ собранныхъ вещей дѣйствовалъ успокоительно, то Виктора Павловича эти всѣ тюки, связки угнетали, обостряли горечь мысли о необходимости разлуки такъ -- не простясь. Вдругъ холодный потъ нѣсколькими крупными каплями выступилъ у него на лицѣ, сердце какъ-то заледенѣло и заныло особой, новой тоской; а по всему тѣлу неожиданно прошла такая слабость, что Чуповъ, чтобъ не упасть, долженъ былъ, удержавшись за столъ, сѣсть на диванъ.
   -- Не можетъ этого быть! не можетъ этого быть! шепталъ Викторъ Павловичъ и крѣпче и крѣпче сжималъ голову, точно желая выдавить оттуда случайно запавшую мысль: что, вернувшись съ войны, онъ вѣроятно найдетъ Зою уже замужемъ. А въ разгоряченномъ мозгу, какъ въ горящей смолѣ, ожигая брызгами Чупова, кипѣлъ и отвѣтъ: "почему не можетъ? вѣрнѣе всего такъ и будетъ!"
   Удивленно вытаращилъ на барина глаза Саженовъ, собиравшійся доложить ему, что постель готова,-- заставъ Чупова въ такой скорбной позѣ; по удивленіе слуги дошло до апогея, когда Викторъ Павловичъ, стремительно сорвавшись съ дивана, мертвенно блѣдный, съ невыразимой грустью на лицѣ, самъ схватилъ и быстро надѣлъ снятый при работѣ сюртукъ и, почти простонавъ: "гдѣже тутъ заснуть?" крикнулъ: "давай шинель! Живо!"
   Оторопѣвшій денщикъ подалъ платье и по привычкѣ хотѣлъ было спросить распоряженіи на утро, ко и время ухода и необычайный видъ барина точно зашили Саженову ротъ и онъ, отворивъ дверь и пропустивъ молча Виктора Павловича, оставался у незапертой имъ двери съ расширенными руками, съ раздвинутыми ногами и какъ-то вытянувшейся впередъ шеей,-- будто онъ внимательно прислушивался къ шагамъ уходящаго, хотя Чуповъ уже давно успѣлъ сбѣжать съ лѣстницы, а нижняя наружная дверь, громко и раскатисто хлопнувшая, удостовѣрила, что офицеръ уже на улицѣ.
   Быстро зашагалъ Чуповъ по улицѣ. Онъ не замѣчалъ, куда идетъ. Рѣзкій, холодный, сильно дувшій вѣтеръ не охлаждалъ его; ему было душно, точно воздуха не хватало; будто внутри прямо отъ сердца къ горлу шли непрерывныя кольца и то сильнѣе, то слабѣе давили его. Чуповъ шелъ, не давая дороги рѣдко за позднимъ временемъ попадавшимся на встрѣчу прохожимъ, часто нечаянно толкалъ ихъ и не слыхалъ пускавшіяся по его адресу не особенно доброжелательныя замѣчанія.
   На одномъ поворотѣ Викторъ Павловичъ чуть не сшибъ съ ногъ какого-то пьяненькаго забулдыгу, въ упоръ наскочивъ на него.
   -- А и баринъ! ай да баринъ; вотъ такъ баринъ! громко зарычалъ пьяный.
   Чуповъ машинально извинился, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и, оглянувшись:-- куда онъ забрался?-- пошелъ дальше, провожаемый вдогонку возгласами пьянаго, остановившагося у фонаря, охватившаго столбикъ обѣими руками и кричавшаго коснѣющимъ языкомъ все одно и то же: "ай баринъ, ну и баринъ! вотъ такъ баринъ!"
   Вдали завиднѣлась темносѣрая масса уже свободныхъ отъ снѣжнаго налета, но еще оголенныхъ деревьевъ Лѣтняго сада. Виктора потянуло къ нему. Это мѣсто памятно для него -- сколько разъ онъ встрѣчался здѣсь съ Зоей на прогулкахъ и говорилось на нихъ душевнѣе, свободнѣе, искреннѣе, чѣмъ на душныхъ балахъ и показныхъ вечерахъ. Какъ бы хотѣлось ему посидѣть теперь въ этомъ саду, походить по тѣмъ аллеямъ, по которымъ онъ гулялъ съ нею; но садъ былъ запертъ, угрюмъ, безмолвенъ и только не то свистъ, не то жалобный вой отъ вѣтра проносился по верхушкамъ столѣтнихъ липъ.
   Чуповъ съ набережной повернулъ по берегу Лебяжьей канавки, не смущаясь неудобствомъ пути, иногда останавливался, мысленно прощаясь съ тѣми минутами, когда на сердцѣ еще не было смуты и его согрѣвала тихая радость и предвкушеніе возможнаго счастья...
   Вотъ и рѣшетка, подлѣ которой такъ часто приходилось останавливаться, чтобы проститься и не менѣе часто съ восторгомъ выслушивать предложеніе проводить: -- если есть время и не совсѣмъ не по-дорогѣ?-- И всегда было время и всегда было подорогѣ.
   Эти воспоминанія размягчили, нѣсколько успокоили Чупова и онъ теперь уже задумчиво и медленно шелъ по хорошо знакомому пути. Почти совсѣмъ спрятавъ въ шинель лицо, онъ остановился на Моховой противъ дома, средній этажъ котораго былъ ярко освѣщенъ.
   На улицѣ было тихо; было время, когда уличное движеніе точно замираетъ, передъ порой разъѣздовъ по домамъ.
   Громкій храпъ сидѣвшаго у воротъ, уткнувшись въ безобразный тулупъ, дежурнаго дворника убѣдилъ Чупова, что и этотъ единственный свидѣтель ему не будетъ помѣхой.
   Чуповъ, зная наизусть расположеніе квартиры Каменцовыхъ, жадно впился глазами въ окна залы, въ расчетѣ, что черезъ нихъ скорѣе всего можно высмотрѣть, какъ будетъ мелькать головка танцующей Зои.
   Много знакомыхъ и незнакомыхъ силуэтовъ пробѣжало передъ глазами застывшаго въ напряженномъ вниманіи Чупова, а той, ради которой онъ холодѣлъ на вѣтру, нѣтъ и нѣтъ!
   -- И тутъ неудача! уныло, и тихо прошепталъ Викторъ Павловичъ, и, невольно глубоко и громко вздохнувъ, безсознательно сталъ круче запахивать шинель.
   Тулупъ зашевелился, зѣвнулъ на всю улицу, сонными глазами оглядѣлъ стоявшаго невдалекѣ офицера и, не разобравшись съ просонокъ, важно проговорилъ:
   -- Поштенный! ты чаго же здѣсь околачиваешься? а? проходи, проходи! Сдѣлай милость, по задерживайся!-- но, всмотрѣвшись получше и убѣдившись, что стоявшій по костюму не можетъ принадлежать къ людямъ подозрительнымъ, съ видомъ поклона пошевелилъ шапкой и невозмутимо пробормотавъ -- извините, господинъ!-- нахлобучилъ ее и снова погрузился въ прерванное занятіе еще съ большимъ усердіемъ, такъ какъ теперь къ храпу прибавилось и высвистываніе.
   Это на секунду помѣшавшее наблюденію пробужденіе тулупа заставило Чупова подумать: "Не пора ли уходить? Видно не судьба повидать ее даже тайкомъ, издали, и если, проснувшись, дворникъ опять увидитъ меня, вѣдь онъ можетъ, Богъ знаетъ, что предположить". И онъ, бросивъ на окна какой-то молящій взглядъ, тронулся съ путь.
   Не сдѣлавъ и сотни шаговъ, Чуповъ остановился: его тянуло къ мѣсту прежней остановки, какъ въ заколдованный кругъ.
   "Что же! вѣдь это въ послѣдній разъ", подумалъ онъ и вернулся назадъ.
   Наконецъ-то! Чуповъ чуть не вскрикнулъ; сердце забилось часто, часто -- а самъ онъ рѣшительно позабывъ вся и все, какъ бы моментально загипнотизированный, всей своей фигурой подался впередъ, да такъ и застылъ.
   Освѣщенная свѣтомъ простѣночныхъ канделябръ, въ окнѣ ясно виднѣлась хорошенькая головка молодой дѣвушки. Сверкающіе брилліанты въ ушахъ, такая же какъ бы случайно упавшая около плеча брошь и нитка жемчуга на шеѣ, будучи сами по себѣ очень эффектны и красивы, все-жъ-таки служили только слабымъ дополненіемъ для украшенія головки, покрытой цѣлой волной чудно-красивыхъ золотистыхъ волосъ, падавшихъ на свѣтлое платье и образовавшихъ съ его верхомъ точно рамку, изъ которой выглядывало блѣдное, прелестное лицо.
   Возлѣ этого лица, будто для контраста, наклонилась измозженная, не въ мѣру износившаяся физіономія, непремѣнная принадлежность и великосвѣтскихъ вечеровъ и дорогихъ кабаковъ, въ безукоризненномъ фракѣ, при-наудивленье выглаженной1 сорочкѣ.
   Фракъ былъ оживленъ, часто смѣялся и жестикулировалъ, въ противоположность головкѣ, задумчивой, спокойной, и, казалось, совершенно не обращавшей вниманія на безъ умолку болтавшую физіономію. Потомъ, какъ бы въ силу неизвѣстнаго еще сродства душъ, она, немного отстранивъ крошечной рукой край занавѣси, стала смотрѣть въ окно, почти касаясь лицомъ зеркальнаго стекла. Послѣ нѣсколькихъ секундъ сосредоточенной задумчивости, пытливаго разсматриванія улицы, она, не подымая головы, провела рукой по лбу и тихо отошла.
   Чупову въ экзальтаціи даже показалось, что онъ слыхалъ ея вздохъ. Весь трясущійся, совсѣмъ продрогшій, онъ не жалѣлъ, что забрался на Моховую, изъ-подъ шинели перекрестивъ окно, гдѣ увидалъ онъ ее на прощанье. Викторъ Павловичъ пошелъ домой болѣе бодрымъ, болѣе спокойнымъ, чѣмъ выходилъ изъ дому.
   

IV.

   Послѣ холодной съ рѣзкимъ вѣтромъ ночи, насталъ чудный, ясный день; одинъ изъ тѣхъ удивительныхъ дней, которыми иногда нѣтъ-нѣтъ да и щегольнетъ Петербургъ, "на перекоръ стихіямъ" и вопреки всѣмъ предсказаньямъ всѣхъ календарей.
   Саженовъ совершенно довольный, совсѣмъ счастливый уже давно возился въ багажной кассѣ Николаевской желѣзной дороги съ вещами своего еще непріѣхавшаго барина. Да и какъ ему было не радоваться, когда онъ, всего на всего, только три раза что-то чужое зацѣпилъ не то локтями, не то колѣнями? развѣ въ такой суматохѣ разберешь,-- а выругали его, по крайней мѣрѣ вслухъ, только разъ; и главное, онъ убѣдился, что все съ багажемъ поручика ладится и устроится по хорошему.
   Увидавъ входящаго въ залу Виктора Павловича, онъ, сіяющій, кинулся на встрѣчу и торжественно отрапортовалъ:
   -- Ваше высокоблагородіе! и все я сдалъ и все, какъ есть, т.-е. до остатняго. Можно ѣхать теперь! ваше высродіе!-- проглатывая отъ усердія и торопливости не только буквы, а и цѣлыя слога.
   -- Ну, спасибо! разсѣянно отвѣтилъ Чуповъ, беря отъ денщика протянутые послѣднимъ билетъ 2-го класса и багажную квитанцію.
   Чуповъ былъ тоже до извѣстной степени доволенъ: онъ нарочно уѣзжалъ въ день, когда полкъ занималъ караулъ; всѣ его пріятели были въ нарядѣ: такъ что онъ избавлялся отъ дорожныхъ проводовъ, а при нихъ не обошлось бы безъ панегириковъ и привѣтствій, по его мнѣнію, незаслуженныхъ. Онъ даже не сказалъ поѣзда, на которомъ поѣдетъ, такъ что послѣднее прощаніе, невѣдомое той, съ которой прощались, принадлежало все-жъ пока ей.
   Впрочемъ, о часѣ отъѣзда Виктора Павловича зналъ измозженный фракъ. Но это что за проводы? что за прощанье? Фракъ обѣщалъ привезти на вокзалъ оставшуюся за нимъ половину денегъ, слѣдуемыхъ съ него за пріобрѣтенную отъ Чупова обстановку.
   Второй звонокъ. Суетня на платформѣ не замерла, но перестала быть быстрой и шумливой: непровожаемые пассажиры успѣли уже устроиться по своимъ мѣстамъ; а тѣ, которые оставляли на дебаркадерѣ родное и завѣтное, или усиленно и часто кивали изъ оконъ вагоновъ, или спѣшно, не шумно, иногда со слезой на глазахъ, обнимали и цѣловали остававшихся.
   Чуповъ тоже стоялъ у окна; мелькомъ ему припомнилось, что ему должны нривезти деньги, но онъ какъ быстро объ этомъ вспомнилъ, такъ же быстро и позабылъ; а фракъ благоразумно рѣшилъ его не безпокоить и, помня о долгѣ, позабылъ пріѣхать на вокзалъ.
   Задумчиво стоявшій Викторъ Павловичъ вдругъ встрепенулся и началъ быстро, быстро протирать нервно выхваченнымъ носовымъ платкомъ окно, хотя стекло было и такъ чисто; затѣмъ на Чупова напалъ родъ столбняка; онъ наивно, почти глупо, съ разинутымъ невольно ртомъ, напряженно всматривался въ стоявшую на платформѣ, немного наискось отъ его вагона, одиноко, въ сторонѣ отъ всѣхъ, стройную женскую фигуру, лицо которой нельзя было разсмотрѣть:-- такъ хорошо оно было закрыто густымъ, чернымъ вуалемъ... и все же Виктору казалось, что глаза совершенно спрятаннаго за тканью лица устремлены пристально и неподвижно именно на его окно. Потомъ, въ какомъ-то неожиданно охватившемъ его, еще смутномъ восторгѣ, онъ бросился было изъ вагона, сгораемый жаждой удостовѣриться, что онъ не ошибся,-- но тотчасъ же раздавшійся третій звонокъ удержалъ его на мѣстѣ, напомнивъ, что уже поздно и непоспѣть; а боязнь потерять хоть моментъ заставила его буквально прильнуть къ стеклу.
   "Открыть окно! и скорѣе, скорѣй" ураганомъ пронеслось въ головѣ. Съ огромной, вдругъ проявившейся отъ порыва, силой онъ дергаетъ ремень: разъ -- ничего, рама не поддается. Второй разъ,-- ремень срывается и остается въ рукѣ Чупова, возбудивъ этимъ чье-то сдержанное хихиканье въ углу вагона, а рама остается въ старомъ положеніи. Чуповъ даже не соображалъ, что за первой, должна быть вторая,-- вагоны были еще зимніе. Раздается оберъ-кондукторскій свистокъ; ему какимъ-то своеобразнымъ и жалобнымъ эхомъ отвѣчаетъ паровозъ и поѣздъ медленно начинаетъ трогаться...
   И въ это время такъ таинственно закрытая дѣвушка, беззвучно пролепетавъ: "могутъ убить, дорогой, прощай!" -- въ приливѣ раньше невѣданной тоски, забывъ вся и все, кромѣ его, энергичнымъ, порывистымъ движеніемъ отдергиваетъ вуаль, обнаруживъ мертво-блѣдное, съ выраженіемъ молящейся праведницы лицо, торопливо трепещущей рукой достаетъ изъ-подъ ротонды розу, подноситъ ее къ губамъ и креститъ все быстрѣе двигающійся вагонъ. Викторъ все видѣлъ, все понялъ и былъ близокъ къ обмороку отъ сразу, широкой волной хлынувшихъ на него чувства радости и чувства щемящей скорби въ сознаніи, что возврата нѣтъ и каждое мгновеніе уноситъ его дальше и дальше отъ той, подлѣ которой было бы счастьемъ даже вѣчно томиться и страдать.
   Онъ отошелъ отъ окна лишь тогда, когда не только вокзала, а и Петербурга не стало совершенно видно.
   Онъ сѣлъ, передумывая только то, что прямо или косвенно касалось Зои, но непремѣнно только Зои. "Зоя, ты святая! думалъ онъ,-- и роза навѣрно та, которую я ей проигралъ въ шутливомъ пари послѣдній разъ; и отъ кого могла она узнать о часѣ моего отъѣзда? Конечно, единственно отъ Хилина", догадался онъ съ прозорливостью истинно-любящаго человѣка, -- "ну, да, только отъ Хилина, этого искателя приданаго, вѣстовщика всѣхъ новостей!" И измозженный фракъ, на котораго онъ еще вчера съ паыели Моховой смотрѣлъ совсѣмъ недружелюбно, теперь представлялся ему ангеломъ всѣхъ добродѣтелей, вмѣстѣ взятыхъ.
   "Нѣтъ, не уступлю я тебя никому! продолжалъ мечтать Пуловъ.-- А война? а. смерть?" -- вдругъ вспомнилъ онъ. И Викторъ Павловичъ, никогда и нигдѣ не слывшій за трусливаго,-- помимо воли, внѣ сознанія желалъ мира, мира и мира! Задумавшись, позабывшись, гдѣ онъ и куда ѣдетъ, -- онъ вздрогнулъ даже, когда кондукторъ попросилъ у него, для контроля, билетъ.
   Ему казалось какъ бы святотатствомъ смотрѣть на кого либо послѣ того, что онъ только что глядѣлъ на Зою, да и нехотѣлось никого ни видѣть, ни слышать и онъ попросилъ отдѣльное купэ.
   Несмотря на одиночество, на почти безсонную, послѣднюю ночь, физическую усталось и на скучное, монотонное выстукиваніе колесъ, онъ заснулъ, уже миновавъ Клинъ.
   Крѣпокъ и полонъ радостныхъ видѣній былъ зато сонъ Чупова, точно Викторъ спалъ по внушенію доброжелательнаго ему лица. Вотъ онъ видитъ у себя на груди бѣлый, завѣтный крестикъ; ясно видитъ, даже трогаетъ, поправляетъ его; дальше онъ ведетъ цѣлый отрядъ въ бой: всѣ кричатъ "ура", и неудержимымъ потокомъ несутся впередъ; врагъ разбитъ и бѣжитъ; а на очистившемся лугу медленно, вся въ бѣломъ, какъ сказочная фея, появляется Зоя и рвется къ нему, Виктору; но между ними выростаютъ ея мать и отецъ и начинаютъ отталкивать его. Онъ задыхается, ему больно, душно; но онъ боится ихъ тронуть; потомъ его мучители сами отходятъ въ сторону и исчезаютъ; а Зоя, въ подвѣнечномъ платьѣ, счастливая, улыбающаяся, лучезарная, смѣло подходитъ къ нему, склоняетъ свою головку ему на плечо. Ея поднявшаяся фата схватываетъ ихъ обоихъ; они отдѣляются отъ земли и легко несутся куда-то ввысь, подгоняемые попутнымъ, пріятію освѣжающимъ вѣтеркомъ...
   Поѣздъ стали усиленно тормозить; откатъ назадъ -- и онъ окончательно остановился; захлопали двери; въ отворенное купэ врывался свѣжій, наружный воздухъ, а передъ Чуповымъ стоялъ кондукторъ, осторожно его потрогивая и докладывая о пріѣздѣ въ Москву...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru