Представьте себѣ нѣчто громадное одаренное жизнью, какое-нибудь чудовище не двигающееся съ мѣста но за то вѣчно копошащееся милліонами своихъ суставчиковъ, щупалѣцевъ, усиковъ; чудовище живущее уже десятивѣковою жизнью, постоянно разрастающееся, разлѣзающееся. Пищу оно къ себѣ просасываетъ въ безмѣрныхъ количествахъ. А пища эта всякая, потому что чудовище -- всеядное.
Тутъ все что ѣстъ и пьетъ всеяднѣйшее изъ всеядныхъ -- человѣкъ, да сверхъ того и мясо человѣческое, и кровь человѣческая, и душа человѣческая. Все жуетъ безъ передышки исполинскій звѣрь, все проглатываетъ. Прикрывъ нѣсколько квадратныхъ верстъ плоскимъ, липкимъ, неуклюжимъ тѣломъ, лежитъ оно развалившись, съ вѣчно раскрытою пастью, и милліонами глазъ высматриваетъ добычу.
Плоское тѣло его искрещено жилами, венами и артеріями большими и малыми. Не кровь течетъ въ нихъ -- грязная, темная масса обращается въ исполинскихъ органахъ. Каждый атомъ этой массы, каждый кровяной шарикъ этой крови -- человѣкъ. И переливается по венамъ и артеріямъ чудовища странная жидкость, то красная живучая, то черная мертвящая; переливается, возобновляемая постоянно новыми соками, поглощаемая постоянно питаніемъ громаднаго тѣла.
Не ровенъ характеръ у этого чудовища. То оно спокойно и апатично и только думаетъ о томъ какъ ѣсть да пить; то вдругъ огрызается, бѣснуется, и весь организмъ его начинаетъ лихорадочно, неистово биться и копошиться, послѣ чего, какъ-бы утомленное минутнымъ волненіемъ, оно снова впадаетъ въ свое ужасное спокойствіе.
Парижъ!-- ты это громадное чудовище. Страшенъ ты, потому что манишь къ себѣ, чаруешь какъ русалка, потому что страстными рѣчами, огненными лобзаніями, лживыми обѣщаніями увлекаешь несчастныхъ въ твои пучины.
По характеру чудовище Парижъ женщина.
Тѣмъ онъ опаснѣе. Капризенъ онъ, причудливъ и своеволенъ, непостояненъ и поверхностенъ, легковѣренъ и тщеславенъ.... уменъ онъ, красивъ и плѣнителенъ.
Былъ онъ натураленъ, простъ и веселъ. Его принарядили, украсили, набѣлили лицо, нарумянили щеки, насурмили брови, "вывели" вѣки, окрасили въ золотистый цвѣтъ волосы, разрисовали голубыя жилки у глазъ, придали шиньйонъ, высокіе каблучки, одѣли у Ворта, обули у Ферри. Простота и натуральность исчезли, веселости стадо меньше, но крайности остались, до суть характера осталась та же.
Есть у него кумиры дня, на которые онъ не наглядится, предъ которыми расточаетъ ласки и улыбки; завтра этотъ кумиръ будетъ гдѣ-нибудь валяться въ грязи, осмѣянный, поруганный.
Есть у него порывы великодушія и необычайной вѣжливости, увы! непродолжительные; есть проявленія поразительнаго безсердечія.
Смѣшное, въ его глазахъ, величайшее преступленіе, хотя самъ онъ любитъ смѣяться, не можетъ обойтись безъ смѣха.
Между атомами кишащими въ жилахъ исполинскаго города одинъ видъ въ особенности выдается красотою и яркостью красокъ, живостью, быстротою и юркостью движеній. Видъ этотъ, названіе котораго парижская женщина, самый вліятельный и красивый между типами его атомовъ.
Въ Парижѣ женщина всевластна. Не хочу этимъ сказать что въ другихъ мѣстахъ она не заправляетъ всѣмъ, не владычествуетъ; нѣтъ, такихъ вещей я никогда не позволю себѣ сказатъ, тѣмъ болѣе что ни минуты не сомнѣваюсь въ томъ что мы -- не прекрасный полъ -- автоматы приводимые въ движеніе прекраснѣйшею, умнѣйшею и хитрѣйшею половиною рода человѣческаго. Нѣтъ, я только хотѣлъ сказать что въ Парижѣ всевластность женщины какъ-то болѣе офиціальна, осязательна.
Парижская женщина типъ, разновидности котораго безчислены. И вопервыхъ, въ Парижѣ двѣ женщины рѣзко отлинются другъ отъ друга: женщина праваго берега Сены и женщина лѣваго. Какъ видите тутъ "натуральная граница".
Чтобы сразу опредѣлить разницу существующую между обитательницами обоихъ береговъ, употреблю выраженіе любезное здѣшнему люду "être dans le mouvement".
Etre dans le mouvement значитъ нестись не отставая, опережая часто другихъ, въ вихрѣ карнавала ларижской жизни.
Женщина праваго берега est dans se mouvement.
Женщина лѣваго -- увы!-- riest pas dans le mouvement.
Bon и все, но это бездна.
Почему, спросите вы, эта рознь, когда двадцать шесть мостовъ связали оба берега? Почему? Я вамъ сейчасъ скажу. Потому что человѣкъ, не взирая на свои изобрѣтенія, ухищренія и геній, никогда не съумѣетъ такъ связать и развязать какъ свяжетъ и развяжетъ природа. Не ему сплотить то что во разсѣчено. Соединить -- онъ соединитъ; сплотить -- никогда. Поэтому, несмотря на двадцать шестъ болѣе или менѣе монументальныхъ мостовъ перекинутыхъ черезъ Сену, жизнь праваго берега совершенно рознится отъ жизни лѣваго.
Кто-то изъ французскихъ писателей сказалъ что пульсъ Парижа бьется по ста двадцати разъ въ минуту. Этотъ господинъ должно-быть пощупалъ пульсъ только на правой рукѣ, иначе онъ убѣдился бы что слѣва, по старинной анатоміи, пульсъ бьется не чаще шестидесяти разъ въ минуту.
Тотъ Парижъ о которомъ вы постоянно слышите, который шумитъ, бѣснуется, живетъ нервною, лихорадочною жизнью -- Парижъ праваго берега. Здѣсь бульвары -- спинной хребетъ чудовища -- полные шума и движенія, здѣсь биржа спекулирующая и шумящая, здѣсь банкъ принимающій, выдающій и мѣняющій милліоны, здѣсь почти всѣ театры, рестораны, кафе, редакціи, конторы, агентства; сюда стекаются новости, извѣстія, стекается праздный и дѣловой, богатый и бездомный людъ, здѣсь скучиваются, тѣснятся, сцѣпляются кареты, фіакры, омнибусы, здѣсь людей давятъ въ десять разъ болѣе чѣмъ налѣво Сены, самоубійствъ настолько же болѣе, денегъ и благъ земныхъ въ такой же пропорціи менѣе.
На лѣвомъ берегу иное дѣло. Перешли мостъ, вамъ кажется что вы шагнули верстъ за сто куда-нибудь въ сторону Здѣсь все тихо и спокойно. Тутъ стоитъ Домъ Инвалидовъ -- гробница живыхъ, Пантеонъ -- домъ мертвыхъ, редакція Univers -- газеты инквизиціи и крестовыхъ походовъ и Академія -- архивъ. По странной аномаліи забрелъ сюда и университетъ съ его Латинскимъ кварталомъ -- островомъ полнымъ жизни и шума. Есть и бульвары и большія артеріи въ этомъ непоподвижномъ царствѣ, по нимъ, правда, снуетъ бойко народъ и несутся экипажи. Но загляните въ поперечныя улицы впадающія въ такія артеріи, онѣ тихи и безлюдны какъ аллеи "мертваго города". Большіе дома непривѣтливые и угрюмые съ огромными массивными воротами вѣчно запертыми, высокія каменныя стѣны надъ которыми плавно покачиваютъ свои верхушки столѣтнія деревья. Въ глубинѣ двора кое-гдѣ увидите часовню. Въ окнахъ магазиновъ встрѣтите раззолоченныя и расписанныя деревянныя фигуры святыхъ католическаго календаря. Отели тутъ походятъ на монастыри, монастыри на тюрьмы.
Слѣва тоже убиваются, но рѣже, и самоубійства другаго рода.
Семидесятилѣтняя старуха добровольно кончаетъ съ жизнью "чрезъ повѣшеніе", услышавъ что парижскій муниципалитетъ намѣренъ на Mery-sur-Oise устроить новое кладбище и воспретить хоронить покойниковъ на старыхъ. Несчастная взгрустнула по мѣстечку которое было высмотрѣла себѣ на Монпарнасскомъ кладбищѣ и порѣшила поторопиться съ развязкой дабы еще успѣть попасть на завѣтное мѣстечко {Случилось въ Парижѣ 17го прошлаго іюля.}.
Вы такъ и знаете что самоубійство это совершилось на лѣвомъ берегу.
Шестидесятилѣтняя старуха порѣшаетъ съ собой посредствомъ угара, потому что двадцатипятилѣтій monsieur Альфонсъ, возлюбленный ея, перепорхнулъ на другую жердочку. Это самоубійство праваго берега.
Займемся женщиной праваго берега.
Разновидностей тутъ масса -- не перечтешь. Придется брать на выдержку.
Во главѣ этой не македонской фаланги является Парижанка (la Parisienne). Посему вполнѣ естественно что и подъ мое перо является она первою.
-- Какъ Парижанка? спросите вы.-- Да вѣдь вы все время говорите о Парижанкѣ....
Да, но вы забыли что до сихъ поръ я говорилъ о парижской женщинѣ, а не о Парижанкѣ. Парижская женщина и Парижанка не одно и то же. Чтобы заслужить послѣднее званіе, обитательница береговъ Сены должна непремѣнно, неминуемо, необходимо и безусловно имѣть, помимо множества другихъ болѣе или менѣе отрицательныхъ качествъ, слѣдующіе два врожденныя таланта:
Du chic.
Du chien.
Первое слово объяснять нечего. Оно отмѣнно привилось на нашей отечественной почвѣ и пріобрѣло право гражданства. Шикъ, шикаръ, шикарность, шикарство, шикарный, шикозный, съ шикомъ и пр., и пр.-- видите что мы успѣли порядкомъ размотать это маленькое словечко.
Другое слово, продуктъ бульварнаго жаргона, пока еще исключительно мѣстнаго употребленія.
Jur du chien значитъ... какъ бы вамъ сказать, значитъ перевалить очкомъ выше за шикъ. Нѣчто въ такомъ родѣ существуетъ у насъ совершенно въ иномъ мірѣ, не имѣющее ничего общаго со "свѣтомъ". Это выраженіе -- съ градомъ! любезное нашему разгульному люду средней руки и не особенно приличной закваски.
Шикъ бьетъ въ глазъ, chien бьетъ въ носъ. Это какая-то вздернутость во всемъ, въ костюмѣ, въ манерахъ, въ обращеніи, во взглядѣ. Та же шляпка qui a du chic можетъ быть надѣта просто или avec beaucoup de chien. То же личико qui dit chic будетъ имѣть du chien если вздернется болѣе кверху, есіи взглядъ станетъ болѣе самоувѣренный и вызывающій, улыбка болѣе многозначительна и опредѣленна.
Спѣшу прибавить что chic и chien не во всемъ могутъ проявляться. Такъ, напримѣръ, кормитъ ребенка, сидѣть у изголовья его кроватки, ухаживать за нимъ, во всѣхъ этихъ вульгарныхъ занятіяхъ нѣтъ возможности проявиться ни шику, ни du chien. Поэтому-то можетъ-быть и находятся эти занятія въ такомъ презрѣніи и загонѣ у Парижанки.
Вы знаете теперь что такое эти два необходимые врожденные таланта.
Займемся же, не сворачивая болѣе въ сторону, Парижанкой. Этотъ хорошенькій звѣрокъ, изъ породы грызуновъ, обдадаетъ необыкновеннымъ аппетитомъ. Грызетъ онъ и глотаетъ все съ удивительною легкостью и проворствомъ. Даже твердые и неудобоваримые предметы, какъ напримѣръ серебро, золото, брилліанты, уписываетъ онъ съ такою же быстро той съ какою Петръ Петровичъ Пѣтухъ порѣшилъ бы аршинное блюдо съ варениками проголодавъ предварительно дня съ два.
Это не то мущина, не то женщина. Странное это существо. Увидите вы его въ бальномъ платьѣ съ безконечнымъ хвостомъ удлиненнымъ вѣроятно на счетъ лифа, съ обнаженными плечами, съ обнаженными руками, съ обнаженною спиной, набѣленаго, нарумяненаго, напудренаго, съ подкрашенными глазами, съ подмазанными бровями, въ золотистыхъ локонахъ, наполовину своихъ собственныхъ окрашенныхъ, на половину чужихъ....
Не мущина же это!
Увидите вы его въ сапожкахъ на высокихъ каблукахъ, съ вызолочеными подковами, въ перчаткахъ съ крагами, въ пальто, въ мужской шляпѣ, правящаго парою лошадей въ dog-cart'ѣ съ папироской во рту, съ бичомъ въ рукахъ, держащаго, выигрывающаго и проигрывающаго пари на скачкахъ и состязаніяхъ, стрѣляющаго, охотящагося и разгуливающаго однимъ одинешенькимъ по бѣлому свѣту....
Не женщина же это!
И дѣйствительно, это ни то, ни другое. Это Парижанка, анормальный продуктъ безмѣрнаго бѣснованія.
Не ищите въ этомъ существѣ подруги, матери.
Мущину знаетъ она вдоль и поперекъ и потому вертитъ имъ какъ игрушкою, пользуясь его слабостями, эксплуатируя пороки. Не мудрено что въ душѣ она презираетъ его порядкомъ.
"Дома" для нея не существуетъ; домовитость, семейная жизнь считается какимъ-то педантизмомъ, убѣжищемъ калѣкъ и добродѣтельныхъ уродовъ. Салонъ, будуаръ и ванная -- вотъ все что она знаетъ въ своемъ домашнемъ мірѣ. Мужъ -- нѣчто въ родѣ необходимаго туалетнаго атрибута, расходо-приходная машина служащая для исполненія прихотей, волъ съ котораго постоянно сдирается три шкуры.
Какова супруга такова и мать. Никакого трезваго, истиннаго чувства. Ребенокъ отсылается куда-нибудь за тридевять земель "въ провинцію", на кормленіе, или же изгоняется на зады. Иногда только, разодѣтый въ пухъ и прахъ, появляется онъ на переднемъ сидѣньи коляски или сопровождаетъ въ Елисейскія Поля мамашу, когда послѣдней вдругъ вздумается, на съ того на съ сего, позировать интересною матерью. Ребенокъ тутъ только для публики, для галлереи, для кокодесовъ. "Интересная мать", граціозно наклонившаяся надъ малюткою, такъ заботливо расправляющая какую-нибудь не академическую складку его театральнаго костюма, столько же думаетъ о немъ какъ о кудластой собаченкѣ въ расшитой бархатной попонкѣ, которая завтра смѣнитъ ребенка въ качествѣ шикарнаго аттрибута для параднаго "выѣзда".
Cela fait bien, un enfant!
Оболочка тутъ все. О наружномъ позаботились такъ что за него потратили все внутреннее. Снаружи -- всѣ обольщенія для глаза, внутри -- сыпучіе, безплодные лески, пустыня. Все человѣческое высосано, выброшено какъ старое, негодное, не модное тряпье, какъ помѣха. Львица тутъ убила женщину.
Вся работа мыслящаго организма, всѣ порывы и движенія души и оердца приводятся къ слѣдующей простой дилеммѣ: веселиться и скучатъ.
Веселиться! веселиться во что бы то ни стало -- главный, единственный предметъ, цѣль существованія, цѣль жизни этой пародіи на женщину. На осуществленіе такой единственной потребности и цѣли, она находитъ въ себѣ страшную силу воли, желѣзную энергію, она которая на все серіозное и путное слаба и безпомощна до крайности.
Наружные признаки. Красавица или хорошенькая или что называется, un minois chiffonné, или была красавицею или хорошенькою, потому что лѣтъ здѣсь не существуетъ. Метрическое свидѣтельство -- миѳъ.
Парижанкѣ обыкновенно отъ 18 до 35 лѣтъ. Нѣкоторыя изъ нихъ повторяютъ послѣднюю цифру лѣтъ пятнадцать сряду и удивляются и негодуютъ когда, не взирая на столь упорное повтореніе одного и того же, скептическій людъ Божій перестаетъ вдругъ вѣрить этой ариѳметикѣ.
Отличительный признакъ -- оконечности микроскопическія и аристократической формы.
Затѣмъ, описать подробнѣе наружность Парижанки не трудно, потому что, изощряясь въ усовершенствованіи природныхъ прелестей, онѣ всѣ прибѣгаютъ къ однимъ и тѣмъ же средствамъ -- "послѣднему слову науки" -- что въ концѣ концовъ подвело ихъ, за исключеніемъ очертаній лица, къ одному наружному знаменателю.
О фигурѣ не говорю -- собственно она тутъ почти не при чемъ. Это дѣло генія портнаго созидающаго ихъ фигуры. Станъ, талья, ансамбль удивительны, потому что... всѣ одѣваются у великаго жреца, имя котораго мнѣ даже кажется излишнимъ приводить, оно на всѣхъ болѣе или менѣе розовыхъ устахъ
Отъ невскихъ хладныхъ водъ
До пламенной Колхиды.
Волоса. Количество природной растительности ничего и значитъ; въ нѣкоторомъ родѣ даже помѣха, такъ какъ художнику куафферу (artiste capillaire!) "работать" на шиньонахъ и фальшивыхъ волосахъ привольнѣе. Работа выходитъ совершеннѣе, законченнѣе. Своя собственная растительность окрашивается въ ореолумъ, такъ какъ эта англійская краска найдена изящнѣйшею. Отсюда поразительнѣйшее однообразіе волосянаго колера. Всѣ оказываются золотистыми блондинками. Находятъ что это придаетъ видъ не то Магдалины, и то Гретхенъ, словомъ, чего-то нагрѣшившаго и кающагося. Разумѣется, для этихъ не библейскихъ грѣшницъ періодъ раскаянія витаетъ постоянно въ туманахъ далекаго будущаго. Онѣ предпочитаютъ оставаться какъ можно долѣе въ первомъ періодѣ.
Лицо. Поразительный цвѣтъ лица, еще болѣе поразительный вслѣдствіе своего замѣчательнаго однообразія. У всѣхъ "лиліи и розы" на ланитахъ. И не мудрено: прослѣдите только пожалуйста за слѣдующею операціею.
Взять въ разныхъ пропорціяхъ слѣдующіе составы:
Blanc de impératrice, сухія бѣлила продающіяся втрое дороже чѣмъ на вѣсъ золота, такъ какъ крошечная палетка этого притиранья стоитъ сто франковъ.
Rouge végétal (румяна) высшей марки.
Koheil (жидкія сурьмила).
Azur de la reine (лазурь).
Велутинъ.
Вооружитесь слѣдующими инструментами:
Батистовымъ тампономъ.
Малымъ тампономъ.
Лебяжьею щеточкой.
Серебряною сѣточкой.
Мягкою щеточкой для "сметанія".
Губочкой.
Карандашомъ для бровей.
Косточкой.
Приготовивъ весь этотъ арсеналъ, возьмите человѣческое лицо и произведите надъ нимъ слѣдующую манипуляцію:
Исполнивъ предварительно обычный туалетъ лица до кольдъ-крема включительно, вы берете сѣточку и вымазавъ ее лазурью, прикладываете осторожно къ вискамъ. Получаются голубыя жилки, болѣе или менѣе замѣтныя, смотря по желанію.
Легкій отдыхъ -- сіе просыхаетъ.
Затѣмъ взявъ тампонъ и натеревъ за него сухія бѣлила, вы наводите, съ величайшей нѣжностью, бѣлый слой отъ корней волосъ до шеи паціента, послѣ чего мягкою щеточкой сметаете съ бровей и рѣсницъ попавшую бѣлую пыль.
Легкій отдыхъ и внимательный осмотръ произведенной работы.
Ухвативъ большимъ и указательнымъ пальцами маленькій тампонъ и натеревъ на него румяна, вы наводите на щеки вѣрнѣйшій слой "розъ", измѣняя размѣры и очертанія покрываемаго пространства, и усиливая или умѣряя колеръ смотря по тому при какомъ освѣщеніи и при какихъ условіяхъ ланиты должны быть выставлены на показъ. На балъ -- одно, на вечеръ -- другое, въ театръ -- третье, при дневномъ свѣтѣ -- такъ, при газѣ -- этакъ, при свѣчахъ -- иначе. Тутъ все разчитано, комбиновано, изучено впередъ до артистичной тонкости. Какъ видите, эта наводка дѣло не шуточное и требуетъ огромной опытности, наблюдательности и искусства.
Выступаютъ на сцену жидкія сурьмила, кисточка и губочка. Обмокнувъ кисточку въ коёль, вы осторожно проводите по верхнимъ и нижнамъ рѣсницамъ, отдѣляя притомъ каждый волосокъ. Затѣмъ этою же кисточкой слегка окрашиваете края нижнихъ вѣкъ и проводите небольшой штрихъ въ складкѣ глаза -- удлинняетъ очи. Послѣдняя операція требуетъ большаго умѣнья. Губочкою вы стираете все что оказалось лишнимъ.
Легкій отдыхъ -- все просыхаетъ.
Является карандашъ служащій для бровей. Изгибъ надглазной дуги мѣняется смотря по настроенію и "сегодняшней минѣ".
Затѣмъ все это покрывается легкимъ "облакомъ" велутина, который опахиваютъ лебяжьею щеточкой. Брови и рѣсницы вторично сметаются щеточкой.
Лицо готово. Лицо -- зеркало души.... Да, эту выпуклую, не ровную, туго натянутую поверхность, служащую для болѣе или менѣе удачныхъ опытовъ пастельной живописи, они называютъ лицомъ. Что жъ, если это имъ такъ нравится! Спеціи и способы употребленія для всѣхъ одинаковы -- немудрено что и результаты поразительно сходны. Ни для одной изъ нихъ нѣтъ возможности показаться въ своей средѣ съ природнымъ цвѣтомъ лица, какъ бы послѣдній ни былъ ослѣпителенъ. Что за охота казаться мулаткою среди этихъ экземпляровъ паросскаго мрамора!
И на самомъ дѣлѣ онѣ мраморъ бездушный и холодный для всего человѣчнаго, хорошаго, теплаго, душевнаго. Безжизненны онѣ какъ ихъ изученная, замерзшая улыбка, какъ ихъ вызывающій взглядъ, загорающійся только въ минуту веселый, скучающій и сонный въ другое время. Одалиски всемірнаго каравансарая, онѣ жаждали веселья какъ разслабленный китаецъ жаждетъ опіума, какъ несчастная жертва хашиша жаждетъ этого зелья. Безпутная тоска, бездѣйствіе и пресыщеніе давятъ ихъ. Это живые трупы до минуты возбужденія. Что удовлетворило сегодня, за завтра мало; завтрашнее блѣдно и недостаточно на послѣ-завтра....
Не знаетъ она что придумать, чѣмъ развлечься. Гюства смѣнилъ Поль, Поля -- Гастонъ, Гастона -- Жакъ и Ренэ. Все одно и то же! Тѣ же рѣчи, тѣ же обѣты, тѣ же лживы клятвы. Скучно! Она придумываетъ эксцентричности, бросается въ публичность. Нужно чтобъ объ ней говорили, много говорили, чтобы писали въ газетахъ, чтобы показывали пальцемъ. Скучно!-- Она переодѣвается гризеткою, отправляется въ безобразные народные "балы" наружныхъ кварталовъ Парижа поглядѣть и посмѣяться -- попытаться испытать новыхъ ощущеній... Только-то? Скучно!.. Она беретъ учителя парижскаго argot, условнаго языка отпѣтаго люда норъ и трущобъ, и радуется когда можетъ пересыпать рѣчь выраженіями и словами острожнаго происхожденія... Скучно! И проситъ она новаго, еще болѣе прянаго, уродливаго, безобразнаго, ищетъ случайнаго, неожиданнаго и несется, въ этихъ тщетныхъ поискахъ, все быстрѣе, все бѣшенѣе.
La vie n'est qu'un tissu d'horreur et de mensonges -- donc il riy faut chercher que l'amusement.
Какой-то умникъ разрѣшился этимъ монументальнымъ софизмомъ. Онѣ подхватили его съ восторгомъ и приняли за точку отправленія жизненной дѣятельности; подхватили почему?-- потому что это согласовалось съ собственными побужденіями и стремленіями.
Горько искупаютъ многія изъ нихъ такую разумную основу.
Кого винить въ этомъ? Женщину вообще и Парижанку въ особенности?
Никогда!
Конечно и на ихъ долю выпадаетъ не малый слой этой грязи, но винить безусловно однѣхъ ихъ нельзя -- было бы въ высшей степени несправедливо.
Почти всегда женщина будетъ такою какою сдѣлаетъ ее мужчина. Что она эта Парижанка? Явленіе самостоятельное? Нѣтъ, она продуктъ. Продуктъ чего?-- Общей сложности нездоровыхъ побужденій и пороковъ нашего же милаго пола мѣстнаго происхожденія и закала.
Взгляните только что требуется тутъ отъ женщины? Не на словахъ -- на словахъ-то мы знаемъ эту пѣсню!
За которою изъ нихъ увивается густой рядъ поклонниковъ? Предъ которою преклоняются и почтеннѣйшія сѣдины и курчавыя юныя головы, и звѣзды, и милліоны, и даже -- увы! талантъ и геній? Предъ которою всѣ пути открыты, всѣ дороги торныя?
Предъ строго нравственною женщиной? предъ примѣрною матерью семейства? предъ образцовою женой? предъ умнѣйшею, образованнѣйшею, трудящеюся женщиною?
Нѣтъ! И старъ и младъ, и тотъ что въ лентахъ и звѣздахъ, и тотъ что унизанъ лавровыми вѣнками, все это несется вонъ за тою женщиною -- видите? за красавицею, разодѣтою въ пухъ и прахъ, веселою, разгульною, смотрящею на все и всѣхъ и въ особенности на собственныя дѣйствія сквозь пальцы, порхающею граціозно и безпечно въ бальной залѣ, болтающею со звонкимъ смѣхомъ все что только взбредетъ въ головку, такъ какъ весь рой поклонниковъ смотритъ маслянистымъ восторженнымъ взоромъ какъ она говоритъ не вслушиваясь въ рѣчи. Дѣти? Она ихъ почти не знаетъ. Мужъ?-- мебель безгласная и приплюснутая. Домъ?-- пріемная.
Вотъ предъ кѣмъ всѣ преклоняются, всѣ эти стойкіе, сильные мужи.
Она бѣдна. Ищетъ работы, хочетъ жить честнымъ трудомъ -- полтора франка въ сутки. Нищета! Она образована можетъ быть гувернанткою, учительницею -- пятьдесятъ франковъ въ мѣсяцъ. Убожество!
Затѣмъ, честный исходъ у ней одинъ -- замужество съ тѣмъ, кто ее возьметъ.
Она продаетъ себя. Откуда явились экипажи, наряды, роскошная квартира, комфортъ, деньги... Почему? Она постучалась, видите, не въ крошечную калитку вашихъ добродѣтелей, а въ широкія, монументальныя ворота пороковъ вашихъ
Она богата.
Вышла замужъ, предалась всецѣло семейной жизни, дѣтямъ мужу, мать, жена примѣрная, отстала отъ свѣта и его затѣй... Что же? восторгаются ею? преклоняются предъ этою добродѣтелью, поощряютъ ее?-- Нѣтъ, всѣ, въ томъ числѣ и мужъ ея, увиваются за модною львицей.
Ея, правда, "уважаютъ", но, Боже мой, какъ странно проявляется это уваженіе!
Она женщина, то-есть существо слабое, впечатлительное, и вы отъ нея требуете вдесятеро болѣе стойкости, сознанія долга и разума чѣмъ отъ васъ самихъ.
Ту вы, какъ говорите, "не уважаете", а между тѣмъ бьетесь, какъ рыба объ ледъ чтобъ исполнить какое нибудь пустѣйшее вздорное ея желаніе выраженное "такъ только", чтобъ показать свою женскую власть и посмѣяться надъ вашимъ заинтересованнымъ бѣснованіемъ и хлопотами!
Ту вы "не уважаете", а между тѣмъ плететесь согнувшись въ три погибели за длиннѣйшимъ ея шлейфомъ!
На все дурное, порочное вы поощряете женщину обѣими руками, добрѣйшіе Парижане!
Только на хорошее находитъ она васъ нѣмыми, слѣпыми и глухими.
Эксплуатируетъ она ваши пороки, -- ей открыты всѣ дороги.
Взываетъ къ вашимъ добродѣтелямъ,-- ей предстоитъ всю жизнь биться въ потѣ лица изъ-за куска насущнаго хлѣба.
Какое мѣсто занимаетъ Парижанка въ обществѣ, что она такое, къ какому "слою" принадлежитъ?
Какую роль?-- увы!-- первую.
Что она такое?-- пока блеститъ -- Парижанка; затѣмъ -- ничто, ненужный хламъ, инвалидъ доживающій свой вѣкъ въ пустынѣ.
Къ какому общественному слою принадлежитъ она?-- ко всѣмъ, если только соединяетъ тѣ качества о которыхъ говорено выше.
Раздѣлить эти существа можно на двѣ большія категоріи; на женщинъ обладающихъ мужемъ, то есть ширмами, или обладавшихъ имъ офиціально, и на не имѣющихъ счастья обладать этимъ важнымъ аттрибутомъ. Первыя называются femmes à la mode, вторыя -- камеліями высшаго полета, или, употребляя современныя клички, первыя -- кокодетки, вторыя -- большія кокотки.
Обстановка иная, суть та же. Первымъ кланяются въ публичныхъ мѣстахъ, вторымъ -- нѣтъ. Вотъ вся разница.
Одѣваются онѣ одинаково, кассировъ своего сердца эксплуатируютъ одинаково, выражаются одинаково, ведутъ себя одинаково. Одно только: первыя называются Madame.... или Madame de.... или Comtesse, Duchesse, Princesse de...., вторыя именуются Mademoiselle.... или просто.... или носятъ какую-нибудь болѣе или менѣе забористую кличку.
И здѣсь, какъ видите, судьба распорядилась крайне несправедливо, надѣливъ однихъ больше чѣмъ другихъ.
Страсть къ роскоши, страсть казаться доводятъ здѣсь такъ называемыхъ порядочныхъ женщинъ до невѣроятныхъ вещей. Всѣ средства хороши лишь бы только удалось затмить соперницу по модѣ и заставить о себѣ говорить больше.
Нѣсколько времени тому назадъ, напримѣръ, заварился было грузный скандалъ по слѣдующему случаю:
Какой-то провинціалъ, пріѣхавшій въ Парижъ, отправился съ пріятелемъ Парижаниномъ фланировать по городу. Пріятель предлагаетъ между прочимъ полюбоваться диковинкою особаго рода. Въ улицѣ Saint-Honoré, они входятъ въ домъ приличной наружности, на которомъ красуется вывѣска портнихи. Поднимаются во второй этажъ, звонятъ. Служанка отворяетъ двери, и оба друга входятъ въ совершенно темную комнату.
-- У насъ въ эту минуту свободнымъ только одинъ глазъ, обращается она къ Парижанину, повидимому мѣстному habitui.
Руководитель подвелъ провинціала къ небольшому круглому отверстію сдѣланному въ стѣнѣ. Тотъ сталъ смотрѣть. Богато убранная комната; вездѣ разложены дамскіе наряды; между окнами большое трюмо. Является дама самаго изящнаго вида. Она снимаетъ лифъ, остается въ корсетѣ и начинаетъ разсматривать разложенные наряды. Наконецъ выбравъ одинъ изъ нихъ, она надѣваетъ его и охорашивается предъ зеркаломъ. Въ эту минуту отворяется другая дверь, входитъ мущина, кланяется и что-то говоритъ дамѣ. Та улыбается, киваетъ головою и оба уходятъ. Немедленно является другая дама не менѣе приличнаго вида и происходитъ подобная же сцена. Это повторилось нѣсколько разъ.
Провинціалъ смотрѣлъ выпуча глаза, не понимая чего тутъ было глядѣть. Пріятель объяснилъ ему что то все свѣтскія дамы нуждающіяся въ деньгахъ, а господа входившіе въ комнату такіе же наблюдатели какъ они оба. Провинціалъ разказалъ за табль-д'отомъ видѣнный имъ куріозъ, услыхали это какія-то нескромныя уши, узнала полиція и накрыла. Процессъ готовился скандальнѣйшій, но дѣло пришлось затушить въ виду неминуемыхъ разоблаченій и общественнаго положенія замѣшанныхъ лицъ мужскаго и женскаго пола.
Вамъ это кажется невѣроятнымъ, не правда ли? А между тѣмъ dossier этого дѣла покоится и теперь въ префектурѣ.
Въ настоящую минуту разбирается не менѣе скандальное дѣло такого же рода. Пока извѣстны только первыя разоблаченія.
Одинъ изъ парижскихъ журналистовъ, жена котораго блистала нарядами и числилась между шикарнѣйшими кокодетками, вздумалъ какъ-то на дняхъ присмотрѣть за своею дражайшею половиною. Онъ выслѣдилъ ее, и къ величайшему ужасу и омерзѣнію, накрылъ въ домѣ подобномъ тому о которомъ только-что была рѣчь. Вышелъ скандалъ, произошла драка, явилась полиція.
Первое дознаніе открыло слѣдующее:
Агенство организованное на широкую ногу и подвѣдомственныя ему заведенія, именно:
Табль д'отъ (улица de l'Entrepôt) спеціально предназначенный для актрисъ и театральныхъ фигурантокъ. Это, такъ-сказать низшая инстанція. Сюда являлись мѣстные селадоны и иностранцы и сводили "знакомства" за обѣдомъ. Кліенты и кліентки присылались изъ главной агентуры и допускались только по рекомендаціи.
Агентство для устройства браковъ (agence matrimoniale) въ улицѣ de Strasbourg. Сюда привлекали дѣвушекъ принадлежащихъ къ порядочнымъ семействамъ и молодыхъ вдовъ. Мущины должны были при входѣ вносить 20 франковъ задатка. Подъ предлогомъ устройства "отличной партіи", неопытныхъ дѣвушекъ уговаривали видѣться съ кандидатами на мужей, соблазняли подарками и обѣщаніями.
Магазинъ дамскихъ уборовъ въ улицѣ Ламартинъ. Нѣчто въ родѣ того заведенія улицы Saint-Honoré что описано выше. Это было отдѣленіе для отборныхъ кліентокъ.
Центральное агентство, управляемое нѣсколькими лицами, въ томъ числѣ какою-то Мексиканкой, дѣйствовало съ неслыханною смѣлостью, имѣло многочисленныхъ эмиссаровъ обоего пола и значительныя средства. Въ числѣ открытыхъ до сихъ поръ продѣдокъ этой агентуры новаго свойства есть между прочимъ возмутительная операція: актриса одного изъ большихъ парижскихъ театровъ продала за 10.000 франковъ тринадцатилѣтнюю сестру свою какому-то шестидесятилѣтнему развратнику. Тотчасъ по совершеніи торга несчастную дѣвочку помѣстилъ владѣлецъ ея въ своеобразный пансіонъ для приготовленія "въ наукахъ", какъ было объяснено на дознаніи.
Есть также очень назидательная исторія о дамѣ "лучшаго общества", выкупившей, благодаря магазину улицы Ламартинъ, трижды въ одномъ году, свои брилліанты заложенные каждый разъ у ея портнаго.
Все это ужасно, и къ сожалѣнію все это истинная правда.
Въ началѣ шестидесятыхъ годовъ модныя парижскія львицы стали вдругъ дѣлать все возможное чтобъ уподобиться по внѣшности кокоткамъ. Отбивали у послѣднихъ камеристокъ и выпытывали туалетные секреты гетеръ, заказывали платья и костюмы у портнихъ и портныхъ одѣвающихъ извѣстныхъ актрисъ и камелій; пробирались въ квартиры этихъ дамъ, высматривали все, изучала, запоминали и затѣмъ устраивали у себя нѣчто подобное.
Пресловутая княгиня Меттернихь посылаетъ къ не менѣе пресловутой Корѣ Пирлъ просить позволенія осмотрѣть квартиру послѣдней. Кокотка назначаетъ день и часъ. Является княгиня. Кора Пирлъ блеститъ своимъ отсутствіемъ, такъ какъ львица просила только "осмотрѣть квартиру". Камеристка принимаетъ посѣтительницу и показываетъ ей все до послѣднихъ мелочей. Княгиня восторгается всѣмъ, расхваливаетъ и награждаетъ за трудъ услужливую камеристку золотою двадцатифранковою монетой. На другой день львица получаетъ отъ кокотки записочку съ просьбою разрѣшить въ свою очередь осмотръ княжеской квартиры. Нечего было дѣлать, супруга австрійскаго посланника назначила день и часъ. Явилась Кора, осмотрѣла все, раскритиковала, порядкомъ посмѣялась и въ концѣ концовъ дала княжеской камеристкѣ, водившей ее по хоромамъ, сто франковъ на чай, прибавивъ при этомъ что не имѣетъ при себѣ болѣе мелочи.
Чрезъ нѣсколько дней все у княгини было устроено по образцу кокотки, даже знаменитая ванная съ куполомъ изъ синяго стекла. Одѣлась она еще рискованнѣе чѣмъ Кора Пирлъ, и довольная, поспѣшила отправиться въ Тюильрійскій садъ чтобы показаться люду Божьему въ новомъ воплощеніи. Какъ нарочно, дня три предъ тѣмъ отданъ былъ приказъ не впускать въ императорскій садъ дамъ подозрительнаго вида. Часовой, увидѣвъ княгиню, рѣшилъ что такую впустятъ нѣтъ возможности, и возбранилъ ей входъ въ садъ, гдѣ между тѣмъ преспокойно разгуливала и сама Кора Пирль и многія другія извѣстности того же міра. Не взирая на угрозы и протесты, часовой остался непреклоненъ, и княгинѣ пришлось со срамомъ удалиться.
Дѣльный tout Paris, какъ именуютъ себя скромно болѣе или менѣе скисшіяся общественныя сливки Новаго Вавилона, tout Paris заговорилъ объ этомъ пассажѣ, возвелъ его на степень событія, и всѣ львицы захотѣли послѣдовать примѣру архильвицы. Приказъ не впускать въ Тюильрійскій садъ подозрительнаго вида дамъ пришлось отмѣнить, такъ какъ иначе рисковали оставить за рѣшеткою большую часть самыхъ блестящихъ представительницъ аристократіи второй имперіи. Думали что сумазбродная мода эта будетъ имѣть только мимолетный успѣхъ. Ошиблись -- привилась она основательно и пришлась какъ разъ по вкусу этой пресыщенной, разслабленной среды. Прежде однѣ кокотки одѣвались такъ что бросалось въ носъ; бѣлились, румянились, выводили глаза, рѣсницы и красили волосы, такъ-сказать офиціально, только онѣ. Теперь всѣ кокодетки это дѣлаютъ открыто и стараются одѣваться какъ можно эксцентричнѣе и замѣтнѣе.
Костюмъ и обстановка подѣйствовала и на нравы. Свѣтскія дамы захотѣла чтобъ и объ нихъ говорила не менѣе какъ о кокоткахъ. Выраженіе "elle fait parler d'elle", считавшееся еще не такъ давно убійственнымъ для репутаціи женщины, стало патентомъ свѣтскости и доброй славы, доброй съ ихъ точки зрѣнія разумѣется. Видѣть свое имя напечатаннымъ въ газетѣ, цитированнымъ какъ можно чаще хроникёрами, явилось главнымъ предлогомъ ихъ жизненной дѣятельности.
-- Объ ней пишутъ, восторгаются ея красотою, глазами, нарядами, а обо мнѣ ничего.
И удвоиваются благородныя усилія и пускается все въ ходъ: и честь и имя и безумныя деньги чтобъ и объ ней говорили.
Послѣдствія такого порядка вещей понятны. Публичность, къ которой прибѣгли свѣтскія женщины соперничая съ большими кокотками, подвела ихъ мало-по-малу почти къ одному итогу съ послѣдними: внутренней, домашней, семейной жизни не существуетъ -- жизнь ихъ и дѣянія всецѣло принадлежатъ публикѣ. Обращеніе стало вольнѣе, "уваженіе" сложено въ архивъ какъ скучнѣйшая, ненужная вещь.
За первою фалангою представительницъ моды потянулась, по этому дѣльному пути, вторая, за второю разрядъ богатыхъ буржуазокъ, такъ что въ настоящую минуту имя Парижанки легіонъ. Ужасно когда подумаешь что семья, очагъ, домъ, жена, мать исчезаютъ тамъ гдѣ царитъ эта разлагающая фигура.
Шакалы и гіены бродятъ обыкновенно по сосѣдству львовъ и тигровъ. Вокругъ Парижанки должна была неминуемо образоваться подобная же стая мелкихъ хищниковъ питающихся ея остатками. Уродливая это стая. Одни названія чего стоятъ: la masseuse, l'épileuse, la laxeuse....
Это паразиты въ юпкахъ, ядовитые грибы нарождающіе тамъ гдѣ завелась гниль и плѣсень.
Что такое массёза? Глаголъ masser значитъ, если хотите, валять, слѣдовательно masseuse -- можно было бы перевести словомъ валяльщица.
Часъ пополудни. Кокодетка только-что встала; она, въ пеньюарѣ, сидитъ предъ зеркаломъ и разсматриваетъ подробнѣйшимъ образомъ свое лицо: не произошло ли за ночь какого ущерба, не появилась ли гдѣ-нибудь складочка, морщинка; надо также узнать "каковъ сегодня видъ".
Горничная объявляетъ что явилась массёза.
-- Да, я и забыла -- сегодня четвергъ, ея день.
Массёза обыкновенно дѣлаетъ по одному визиту въ недѣлю своимъ кліенткамъ.
Въ будуаръ являются три личности: пожилая женщина и двѣ молодыхъ. Пожилая женщина обыкновенно очень типичнаго вида, у ней на лбу написано что прошла огонь, воду и мѣдныя трубы. Она почтительно развязна, съ легкимъ оттѣнкомъ подобострастной фамильярности, говоритъ скоро и, по привычкѣ, въ полголоса. Глаза и руки проворства необычайнаго. Помощницы большею частью личности безцвѣтныя, не успѣвшія еще пріобрѣсть, что-называется, le cachet ихъ профессіи. Каждая изъ нихъ держитъ въ рукахъ по ящичку.
Пока массёза справляется о здоровьѣ и дѣлаетъ нѣсколько почтительныхъ вопросовъ, помощницы открываютъ ящики и вынимаютъ изъ нихъ разные болѣе или менѣе замысловатые приборы, маленькую жаровню, таганчикъ, небольшую металлическую колбу съ насосомъ, длинную гуттаперчевую трубочку обтянутую шелкомъ, маленькій подносъ на ножкахъ, съ крышкою и спиртовою лампочкою придѣланною снизу. Все это разставляется на столѣ возлѣ кровати. На подносъ кладутся куски мягчайшей замши, затѣмъ онъ покрывается крышкою и зажигается лампочка; въ колбу наливается какое-то благовоннѣйшее масло, привинчивается гуттаперчевая трубочка и весь аппаратъ ставится на таганчикъ надъ жаровнею. Между тѣмъ барыня раздѣлась и легла на кровать. Тогда начинается операція.
Одна изъ помощницъ накачиваетъ насосъ, другая беретъ трубочку и водитъ кончикъ ея, изъ котораго бьетъ струйка теплаго масла, по тѣлу кліентки. Сама массёза управляетъ операціею, растираетъ опытными руками масло и работаетъ надъ тѣломъ паціентка въ родѣ того какъ дѣйствуютъ наши баньщики. Когда все тѣло хорошо промассировано, вскрывается крышка подноса, массёза беретъ горячіе замшевые лоскутки и вытираетъ досуха паціентку. Затѣмъ убираются приборы, закрываются ящики, помощницы исчезаютъ, а главная жрица остается одна съ кокодеткою, совершенно ослабѣвшею отъ операціи и одуряющаго запаха благовоннаго масла. Тутъ обыкновенно начинается интимная бесѣда, повѣряются сокровеннѣйшія сплетни, новости, сообщаются и передаются секретныя порученія, словомъ, массёза исполняетъ должность будуарнаго тайнаго курьера.
Паціентка чувствуетъ себя въ состояніи встать съ кровати и одѣться не ранѣе часа послѣ массированія, такъ эта гигіеническая операція благотворно дѣйствуетъ на организмъ. Вы пожелаете можетъ-бытъ узнать гигіеническую цѣль массированія? Придача гибкости мускуламъ, разбитіе крови и возстановленіе правильнаго кровообращенія, такъ увѣряютъ по крайней мѣрѣ массёзы.
Визитъ массёзы стоитъ офиціально двадцать франковъ. За особыя услуги платится разумѣется особо.
Epilier -- нѣчто подобное. "День" ея обыкновенно предшествуетъ дню масеёзы. Epilier, какъ вы знаете, значитъ выщипывать волосы. Выщипывальщица осматриваетъ кліентку и съ помощью разныхъ приборовъ и особаго тѣста уничтожаетъ на тѣлѣ пухъ. Это полезное занятіе продолжается около двухъ часовъ. Неофиціально выщипывальщица промышляетъ тѣмъ же чѣмъ массёза.
La laveuse. Это не прачка, какъ можно предполагать по названію. До бѣлья или до тѣла человѣческаго она по своей профессіи не прикасается. Ея дѣло собаки. Laveuse камеристка собаченокъ шикарнаго женскаго люда.
Разъ въ недѣлю, совершенно также какъ и вышеописанныя ея товарки, она является съ помощницами, моетъ собаченокъ, расчесываетъ ихъ, завиваетъ, чиститъ когти, заплетаетъ косички и пр. Этой не платится за визитъ, а берется абонементъ на насколько мѣсяцевъ. На ея обязанности лежитъ также уходъ за собачьимъ бѣльемъ: она приноситъ чистыя простынки, устраиваетъ постельку Азора или Мимишки, выглаживаетъ одѣяло, чиститъ попонки и стираетъ грязное бѣлье. Кромѣ того она краситъ и подкрашиваетъ собакъ, а также окрашиваетъ оконечности ихъ въ голубой или розовый цвѣтъ, что считается экстро-шикарною вещью.
У этой паразитки есть своего рода спеціальность: она тайная закладчица когда неожиданно понадобятся деньги на негласные расходы и скупаетъ также старое тряпье и лоношеныя платья. Всѣ онѣ дѣлаютъ отличныя дѣла и быстро наживаются. Одна изъ нихъ успѣла за нѣсколько лѣтъ обзавестись приличнымъ капиталомъ и двумя домами на одномъ изъ самыхъ бойкихъ мѣстъ Парижа. Она бросила "дѣла" и живетъ доходами, но у сосѣдей продолжаетъ по старой памяти носить завидную кличку la mère aux chiens.
Такъ какъ мы заговорили о парижскихъ аферисткахъ женскаго пола, то приведу здѣсь кстати еще одинъ любопытный типъ.
Знаете вы что такое secheuse (сушильщица)? вѣроятно нѣтъ. Сушильщица -- субъектъ появившійся относительно недавно, лѣтъ за пятнадцать тому назадъ. Судя по названію, предназначеніе ея что-нибудь сушить. Угадали. Но что именно сушитъ?
Баронъ Нефтали прохаживается взадъ и впередъ въ своей роскошной спальнѣ. Ему лѣтъ пятьдесятъ съ хвостикомъ. Лысъ, съ двумя-тремя клочками самой мизерной растительности на голомъ, лоснящемся черепѣ.
Баронъ только-что разговаривалъ съ своимъ домашнимъ докторомъ и съ консьержемъ приставленнымъ имъ къ великолѣпному дому недавно отстроенному на бульварѣ Перейра. Изъ разговора богача съ консьержемъ, мы узнаемъ что до сихъ поръ, то-есть два мѣсяца послѣ окончанія работъ, ни одна квартира въ новомъ домѣ не отдана еще въ наемъ.
-- Всѣ бѣгутъ, говоритъ консьержъ, -- какъ только объявишь цѣны.
-- Какія же вы вздумали запрашивать цѣны?
-- Да тѣ что вы сами назначили: 25.000 за первый этажъ, 18.000 за второй, 16.000 за третій, 12.000 за четвертый.
Консьержъ присовокупляетъ что еще больше цѣнъ пугаетъ всѣхъ страшная сырость дома и что его жена начинаетъ даже чахнуть.
Съ докторомъ разговоръ вертится на томъ же.
-- Трудно вамъ будетъ найти жильцовъ, а тотъ что поселится, не долго выдержитъ: мѣсяцевъ чрезъ пять, шесть навѣрно вывезутъ на колесницѣ. Сырость ужаснѣйшая. Вашъ домъ совершенный акваріумъ.
И когда взбѣшенный домовладѣлецъ начинаетъ обвинять архитектора, докторъ напоминаетъ что во всемъ виноватъ онъ самъ, баронъ.
-- Вспомните только. Не вы ли сами твердили постоянно что при постройкахъ вся суть, все умѣнье состоитъ въ экономической роскоши: побольше золотыхъ филёнокъ да разводовъ, а что въ стѣнѣ и какъ она сдѣлана, этого смотрѣть не станутъ. Что же вышло? Домъ вашъ пока рѣшительно необитаемъ....
На этомъ мѣстѣ разговоръ прерванъ камердинеромъ явившимся съ докладомъ что какая-то дама желаетъ переговорить насчетъ квартиры. Докторъ удаляется.
Входитъ молодая женщина, наружности скорѣе эксцентричной чѣмъ изящной. Волосы ея цвѣта желтка, посыпаны золотою пудрою и прихвачены на темени коралловою гребенкою. Черная бархатная шляпка совсѣмъ съѣхала на глаза. Платье, цвѣта lie de vin, подобрало стальными цѣпочками спускающимися отъ кушака. Госпожа де-Изоръ -- такъ доложилъ ея фамилію камердинеръ -- была бы въ полномъ смыслѣ слова красавица, будь она нѣсколько пополнѣе. Видъ у ней чахлый; глаза впали, скулы выдаются. Она часто и усиленно кашляетъ.
-- Баронъ Нефтали?
-- Я сударыня.
-- Вы домовладѣлецъ номера триста пятнадцатаго на бульварѣ Перейра?
-- Да сударыня.
-- Я пришла поговорить съ вами на счетъ квартиры четвертаго этажа.
-- Великолѣпная квартира... Видъ превосходный... Лѣстница царская, вода проведена вездѣ.
-- Даже на стѣнахъ.
-- Вы говорите?
-- Квартира очень сырая, холодная... Впрочемъ именно поэтому-то я и хочу ее занять.
-- Какъ!
-- Да. Я полагаю что вы сдѣлаете нѣкоторыя уступки жильцамъ. Надо же чѣмъ-нибудь вознаградить опасность: этотъ домъ -- просто гробъ.
-- Зачѣмъ же вы тогда рѣшаетесь нанимать тамъ квартиру?
-- Я вамъ скажу зачѣмъ. Вы не приняли меня конечно за святошу?
-- Нѣтъ; но такъ какъ я самъ не особенно набоженъ.... Впрочемъ мнѣ дѣла нѣтъ до этихъ мелочей; квартира моя стоитъ двѣнадцать тысячъ франковъ, вотъ и все.
-- Позвольте. О квартирѣ мы успѣемъ еще поговорить... Я буду съ вами откровенна, баронъ. Для нашего... промысла необходима роскошная квартира, иначе ни одна муха не попадетъ въ мой уксусъ.
-- Прекрасно!.. Итакъ вы избрали мой домъ чтобы раскинуть вашу паутину?
-- Вы угадали.
-- Въ такомъ случаѣ къ крайнему сожалѣнію я долженъ вамъ сказать что это дѣло для меня не подходящее, совсѣмъ не подходящее.
-- Да вы должно-быть въ первый разъ занимаетесь постройками. Не правда ли?
-- Зачѣмъ вы у меня это спрашиваете?
-- Потому что въ противномъ случаѣ вы бы знали что обойтиться безъ насъ вамъ будетъ рѣшительно невозможно.
-- Безъ насъ?.. Вы все употребляете множественное число говоря о себѣ. Принадлежите вы къ какой-нибудь корпораціи?
-- Насъ въ Парижѣ теперь около двухсотъ сушильщицъ... Я вамъ говорю только о тѣхъ которыя пользуются извѣстностью. Строители и подрядчики знаютъ насъ хорошо! Я, напримѣръ, я вотъ ужь десять лѣтъ только и дѣлаю что просушиваю сырые дома. На дняхъ я окончила просушку квартиры на бульварѣ Мальзербъ. Можете справиться. У меня есть родственникъ торгующій лѣсомъ и дровами; онъ мнѣ поставляетъ топливо. За то, я вамъ скажу, и топка у меня какая! весь день жарятъ.
-- А сколько времени вы употребляете на просушку квартиры?
-- Это зависитъ отъ этажа, отъ мѣстности, отъ многихъ вещей.
-- Но напримѣръ на мой четвертый этажъ сколько бы вамъ понадобилось времени?
-- Грустный вашъ домъ, скажу я вамъ. Много предстоитъ дѣла.
-- Ну а еслибъ я вамъ уступилъ квартиру за восемь тысячъ?
-- Вы шутите. Однихъ дровъ придется стопить тысячи на три франковъ.
-- Вы, надѣюсь, не полагаете однако занять ее даромъ.
-- Извините, я именно и ожидаю что вы предложите мнѣ ее даромъ.
-- Въ такомъ случаѣ позвольте вамъ сказать что вы рискуете очень долго ожидать.
-- Вашъ домъ останется пустымъ.
-- Я предпочитаю это.
-- Онъ станетъ портиться отъ сырости.
-- Это мы увидимъ.
-- Готова пари держать что другая спеціалистка потребовала бы съ васъ еще прибавки.
-- Только этого и не доставало.
-- Madame Бельфосъ, просушивающая первые этажи въ кварталѣ Принца Евгенія, не заключаетъ сдѣлки безъ 2.400 франковъ прибавки, да притомъ еще топитъ углемъ; тогда какъ я употребляю одни дрова. Спросите у кого угодно; всякій скажетъ вамъ что дрова сушатъ лучше и скорѣе и не даютъ копоти.
-- А вы топите дровами?
-- Madame Максимъ, работающая въ Сенъ-Жерменскомъ предмѣстьи, получаетъ 3.000 франковъ, а между тѣмъ не ей же равняться со мною по чистотѣ и опрятности. Тоже на счетъ мѣдныхъ и желѣзныхъ вещей, шарнѣеръ, замковъ, задвижекъ, никто не обращается съ ними какъ я -- все горитъ, блеститъ какъ солнце. Это врожденное призваніе. И потомъ всѣ хозяйственныя мелочи и заботы интересуютъ и занимаютъ меня. Квартиру получите вы изъ моихъ рукъ чистую какъ Лувръ и сухую какъ африканская степь.
-- Вы думали занять четвертый этажъ?
-- Я не особенно настаиваю на этомъ. Если у васъ третій или второй этажъ свободны...
-- Вотъ что я вамъ скажу. Я имѣю намѣреніе занять самъ чрезъ нѣсколько времени первый этажъ моего дома; его-то я и желалъ бы имѣть хорошо просушеннымъ.
-- Великъ онъ?
-- Великъ ли!... Дворецъ!? Пять комнатъ, двѣ гостинныхъ, курильная, бильярдная, зала, ванная и пр. и пр.
-- Помилуйте! да что я буду дѣлать со всѣмъ этимъ?
-- Какъ что?-- сушить.
-- Даромъ?
-- Какъ даромъ? Да не мнѣ же вамъ платить?
-- Разумѣется вамъ. Сколько пойдетъ однихъ дровъ.
-- Это единственная квартира которую я могу уступить вамъ на такихъ условіяхъ.
-- Не знаете вы дѣла какъ я вижу. Весна на дворѣ. Придется топить все лѣто. Кто это сдѣлаетъ, какъ вы думаете?-- Хотите знать мои условія: 3.600 франковъ и двѣнадцать "квартирныхъ мѣсяцевъ".
-- Покорно благодарю!
-- Это послѣднее слово.
-- Двадцатипятитысячная квартира, съ сараемъ и конюшнею!
-- Другая запроситъ у васъ 6.000 франковъ.
-- Вы шутите.
-- Я видѣла вашъ первый этажъ; припоминаю его теперь. Десять огней не считая кухни. Я, по добросовѣстности по своей глупой, сожгу навѣрно франка по два съ половиною въ день на каждую печь.. Это кажется все пустяками, а какъ посмотришь поближе, да сосчитаешь...
-- Вы преувеличиваете.
-- Извините; я знаю что говорю. Сосчитайте сами если хотите. Десять печей по два съ половиной франка -- двадцать пять франковъ въ день. Умножаю на три -- семьдесятъ пять, прибавляю нуль: семьсотъ пятдесятъ франковъ въ мѣсяцъ, то-есть 9.000 франковъ въ годъ. Видите какіе это пустяки?