Въ концѣ мая 187... года на дворъ центральной флорентинской станціи желѣзныхъ дорогъ въѣхалъ лихой фіакръ. Кучеръ, несмотря на три небольшихъ чемодана которые онъ придерживалъ рукой, не переставалъ отчаянно щелкать бичомъ вплоть до самаго входа въ продолговатую залу, гдѣ путешественники ожидаютъ отхода поѣздовъ обоихъ обществъ, Alta Italia и Strade Ferrate Romane. Дремавшій у дверей залы полицейскій встрепенулся отъ этого шума на минутку, но потомъ снова погрузился въ свое сонливое и незлобивое наблюденіе за порядкомъ. Въ фіакрѣ сидѣло трое мущцнъ; какъ только онъ остановился, изъ него выскочилъ небольшой, круглый человѣчекъ, въ сѣромъ костюмѣ. На немъ было навѣшено пропасть вещей: сумка, большая сигарочница и еще большая зрительная трубка, на одномъ плечѣ былъ перекинутъ пледъ, на другомъ -- резиновый плащъ. Несмотря на большую, клинообразную, темную бороду и калабрскую шляпу, ухорски надѣтую, физіономія круглаго человѣчка была весьма добродушная.
-- Подождите меня здѣсь, сказалъ онъ чистѣйшимъ русскимъ языкомъ своимъ двумъ товарищамъ, еще сидѣвшимъ въ фіакрѣ, -- я возьму билеты, распоряжусь багажомъ и все сдѣлаю. Не безпокойтесь.
Сказавъ это, онъ по-италіянски приказалъ факинамъ взять багажъ и далъ имъ подробное наставленіе какъ и куда его отнести, причемъ, какъ истый флорентинецъ, онъ ввернулъ въ свою рѣчь не одно крѣпкое словцо, затѣмъ побѣжалъ къ окошечку гдѣ выдаютъ билеты; въ это время двое его товарищей вышли изъ фіакра и направились въ залу. Они оба были молоды и казались однихъ лѣтъ. Одинъ смотрѣлъ солиднѣе и лицомъ и одеждой; другой щеголеватѣе, но носилъ на всемъ себѣ какой-то лѣниво-грустный отпечатокъ, точно онъ только-что началъ поправляться отъ продолжительной болѣзни и съ нѣкоторою боязливою осторожностью относился ко всему. Оба молча ходили по залѣ и разсѣянно смотрѣли на разныя группы путешественниковъ, наполнявшихъ ее. Круглый человѣчекъ быстро нагналъ ихъ и суетливо принялся давать отчетъ въ своихъ хлопотахъ. Изъ его словъ оказалось что всюду онъ имѣлъ большія затрудненія, которыя всюду же побѣдилъ. Хотѣли выдать билетъ на багажъ только до Сіенны, но онъ, Ѳедоръ Ивановичъ Пятаковъ, русскій художникъ и вкупѣ фдорентинскій старожилъ, покричалъ, пригрозилъ что пойдетъ жаловаться начальнику станціи, въ дирекцію, и багажный чиновникъ, струсивъ, выдалъ билетъ до станціи Торреніери.
-- Съ ними такъ и надо. Добромъ ничего не подѣлаешь. Привыкли прижимать форестіеровъ. Безъ меня они бы васъ вотъ какъ подтянули, торжественно прибавилъ Ѳедоръ Ивановичъ и, по чисто флорентинскому обычаю, откинулъ свою шляпу на затылокъ.
-- Не знаемъ какъ васъ благодарить, возразилъ молодой человѣкъ посолиднѣе.
-- Что за благодарность, Борисъ Дмитріевичъ, перебилъ Пятаковъ.-- Полноте. Радъ служить и помогать дорогимъ соотечественникамъ. Теперь вотъ что-съ. Поѣздъ отходитъ въ часъ и десять минутъ, нынѣ же съ небольшимъ половина перваго. Надо позавтракать. Мы пріѣдемъ въ Сіенну въ четыре съ чѣмъ-то, останемся тамъ до пяти. Это единственная остановка на всемъ пути. Въ Торреніери будемъ въ семь часовъ вечера. Ни въ Сіеннѣ, ни въ Торреніери ничего кромѣ кофею, да развѣ яичницы, не найдемъ ни за какія деньги. Здѣсь же ресторанъ содержитъ Doney и все отлично, ergo здѣсь надо поплотнѣе закусить, чтобы до ночлега не требовать пищи.
-- Жарко, да мнѣ и ѣстъ не хочется, разсѣянно замѣтилъ молодой человѣкъ пощеголеватѣе.
-- Это жарко! громко расхохотавшись отвѣчалъ Пятаковъ.-- Нѣтъ-съ, Сергѣй Николаевичъ, пожалуйте сюда въ концѣ іюля или началѣ августа. Тогда другое дѣло, теперь же Божья благодать. Однако время летитъ, поѣздъ не ждетъ, пойдемте.
И Пятаковъ быстрыми шагами направился въ ресторанъ, находящійся въ концѣ залы. Тамъ онъ принялся хозяйничать какъ у себя дома, приказывалъ, шумѣлъ, бранилъ, наставлялъ лакеевъ и училъ своихъ товарищей что изъ кушаній и питей надо и что не надо спрашивать. Они оба безпрекословно подчинялись его шумливому авторитету, необходимость котораго впрочемъ не подтверждалась на дѣлѣ. Завтракъ былъ далеко не такъ хорошъ какъ его восхвалялъ Пятаковъ, увѣрявшій громогласно что его здѣсь знаютъ и ему особенно хорошо служатъ.
Поѣздъ двинулся въ опредѣленное время, и съ нимъ въ вагонѣ перваго класса трое Русскихъ. Они сидѣли одни; сначала Ѳедоръ Ивановичъ крайне добросовѣстно исполнялъ обязанность чичероне и объяснялъ что, почему, отчего и какъ называется всякій домъ и садъ которые были видны изъ оконъ вагона, но потомъ, утомленный жаромъ и своими хлопотами, онъ сладко задремалъ, граціозно покачиваясь на своемъ мѣстѣ. Борисъ Дмитріевичъ Камскій вытащилъ книгу изъ своего дорожнаго мѣшка и принялся читать. Сергѣй Николаевичъ Мосальскій, усѣвшійся лицомъ къ машинѣ, наслаждался у отвореннаго окна вѣтеркомъ, происходившимъ отъ быстрой ѣзды.
Солнце пекло по-лѣтнему и ярко освѣщало поля выколосившейся уже пшеницы и сочной, темно-зеленой, молодой кукурузы. Между ними виноградныя лозы, раскинувшіяся густыми гирляндами по деревьямъ, которыми обсажены межники, тянулись безконечными аллеями, пересѣкающимися по разнымъ направленіямъ. Дорога вилась вдоль Арно; горы стали подступать ближе къ рѣкѣ; вмѣсто полей показались плантаціи оливковыхъ деревьевъ со своею бѣловатою зеленью; выше ихъ скалы съ кое-гдѣ тощею и жесткою травой. На станціяхъ, имена которыхъ звонко выкрикивали кондуктора и которыя попадались чуть не каждая четверть часа -- жизнь кипѣла. День былъ воскресный. Входило и выходило пропасть народу, всюду звучала италіянская рѣчь, которая въ тосканскомъ крестьянствѣ рѣдко граціозна, но почти всегда полна юмора и беззаботной веселости. Поминутно на платформахъ станцій мелькали хорошенькія женскія лица, съ замысловатыми прическами, до которыхъ такія охотницы женщины простаго класса флорентинской и ближайшихъ къ ней провинцій. Пока его товарищи были погружены одинъ въ сонъ, другой въ чтеніе, Мосальскій задумчиво и внимательно слѣдилъ за тою постоянно мѣняющеюся картиной которая разстилается предъ глазами ѣдущаго въ вагонѣ по густо населенной мѣстности. Очевидно эта картина его занимала, хотя по временамъ его чистый лобъ хмурился и оживившееся лицо принимало снова свое обычное, лѣниво-грустное выраженіе, сглаживавшееся опять подъ вліяніемъ интереса представляемаго дорогой, впредь до новаго напоминовенія о той тоскѣ которую онъ, казалось, лелѣялъ въ себѣ. Грусть и грустное выраженіе мало шли Сергѣю Николаевичу. Его свѣжее лицо, еще не утратившее румянца молодости, тонкія черты, большіе, нѣсколько продолговатые глаза, густые свѣтло-каштановые волосы и почти бѣлокурые усики съ таковою же бородкой дышали скорѣе здоровьемъ и веселостью. Онъ былъ хорошъ не только лицомъ, но и всею фигурой. Немного выше средняго роста, онъ былъ статенъ, гибокъ и смотрѣлъ крѣпкимъ и сильнымъ, несмотря на чисто-женскія оконечности. Руки и ноги у него были самой аристократической формы. Онъ ими дорожилъ, перчатки и сапоги были всегда безукоризненно изящны. Толстоватыя губы и нѣжно очерченныя брови были явнымъ протестомъ противъ той тѣни траурнаго выраженія которымъ лицо его было подернуто. Впрочемъ самому веселому по нраву человѣку можетъ выпасть на долю такое несчастіе что характеръ его совершенно хотя на время измѣнится.
Послѣ Сіенны разстояніе между станціями увеличилось, и на нихъ стало попадаться менѣе народу; вмѣсто превосходно обработанныхъ полей, потянулись цѣлыя гряды холмовъ, изъ разсыпчатой сѣроватой земли, на которой не было никакой растительности. Въ Ашіано наши путешественники перемѣнили поѣздъ; они оставили Орвіетанскую дорогу чтобы взять Мареманскую. Вечерѣло, когда они вышли изъ вагона въ Торреніери. Въ воздухѣ уже чувствовалась живительная прохлада, хотя солнце еще не совсѣмъ скрылось за красивымъ городкомъ Моатальчино, живописно расположеннымъ но гребню высокой горы, покрытой роскошною растительностью. Городъ, казалось, висѣлъ надъ станціей желѣзной дороги, и Камскій съ Мосальскимъ любовались имъ и пурпуровою краской которою его заливало заходящее солнце. Они стояли оба на площадкѣ сзади станціи и заглядывались на горную долину, въ самомъ началѣ которой находились. Въ концѣ ея синѣла вдали Monte Amiata съ своими двумя неровными шпицами, вздымаясь высоко надъ окружающими ее горами.
Пятакову было не до красотъ природы, онъ былъ занятъ пріисканіемъ экипажей для отъѣзда въ Санъ-Квирико. Хотя живописецъ и даже пейзажистъ по профессіи, Ѳедоръ Ивановичъ никогда словесно не восторгался природой Италіи, да и не любилъ когда при немъ кто-нибудь изъ русскихъ новичковъ по путешествію описывалъ съ восхищеніемъ тотъ или другой видъ. Со строгимъ, почти обиженнымъ видомъ онъ принимался тотчасъ доказывать что восхищавшійся баринъ смотрѣлъ не оттуда откуда слѣдовало и главнаго-то не видалъ,-- однимъ словомъ, слона-то и не примѣтилъ. На всѣ опроверженія у него былъ одинъ отвѣтъ: "Десять лѣтъ ее исходилъ всю пѣшкомъ, -- два коммода этюдовъ съ натуры. Вотъ что-съ". Такъ же точно онъ обрывалъ всякое сужденіе профановъ о знаменитостяхъ италіянскихъ галлерей. Единственный способъ получить отъ него снисходительный отзывъ было отправиться съ нимъ вмѣстѣ въ галлерею или на bella veduta. Только руководимый имъ путешественникъ пріобрѣталъ право судить и рядить о томъ что видѣлъ вмѣстѣ съ нимъ. Тогда Ѳедоръ Ивановичъ большею частію только поддакивалъ, если же и противорѣчилъ, то крайне мягко.
Этотъ разъ почтенный Пятаковъ былъ не мало сконфуженъ. Обѣщаніе найти экипажи осуществилось не со всѣмъ ловко. Послѣ продолжительнаго ожиданія отыскалась только одна двухмѣстная каляска запряженная муломъ. Ѳедоръ Ивановичъ утѣшалъ своихъ товарищей тѣмъ что до Санъ-Квирико всего пять верстъ; ничего, и въ каляскѣ помѣститься можно, тѣмъ болѣе что тамъ ихъ ожидаетъ удовольствіе остановиться въ древнемъ паллацо Кижи, въ которомъ довольно долго жилъ папа Александръ VII. Оба товарища Пятакова, несмотря на предъявленное имъ рекомендательное письмо самого владѣльца Санъ-Квирико, наотрѣзъ отказалась отъ чести ночевать во дворцѣ построенномъ кардиналомъ Кижи и объявили что предпочитаютъ гостиницу которую имъ указалъ веттурино. Ѳедоръ Ивановичъ согласился, но крѣпко выругалъ несчастнаго возницу и его мула, -- послѣдняго вполнѣ несправедливо. Несмотря на крутую гору, покрытую столѣтними развѣсистыми оливковыми деревьями, на вершинѣ которой пріютился Санъ-Квирико, мулъ хотя тихо, но вѣрно и не останавливаясь везъ каляску нагруженную тремя путешественниками и ихъ багажомъ; черезъ городъ вплоть до гостиницы Зайца онъ пробѣжалъ даже крупною рысью.
Пріѣздъ трехъ путешественниковъ смутилъ все народонаселеніе стариннаго городка, тѣмъ болѣе что благодаря вечеру и воскресному дню единственная улица была полна народу. Въѣздъ былъ вполнѣ торжественный, но еще торжественнѣе былъ пріемъ путешественниковъ въ гостиницѣ. Хозяйка, ея дочери и мужъ положительно оробѣли -- у нихъ никогда не останавливалось столько синьйоровъ. Торговцы скотомъ и хлѣбомъ, фатторы сосѣднихъ имѣній въ базарные дни, и то зимой, ночевывали у нихъ, но синьйоры -- никогда. Двѣ лучшія комнаты были немедленно очищены и оказались весьма сносными. Въ одной помѣстились Камскій съ Мосальскимъ, въ другой Пятаковъ. Первые два принялись устраиваться къ ночлегу, а Ѳедоръ Ивановичъ, заказавъ ужинъ, пошелъ отыскивать фаттора маркиза Кижи, {Фатторомъ (Fattore) называютъ управляющихъ поземельными имѣніями. Самыя эти имѣнія называются фатторіи (Fattoria). Маркизъ Кижи, владѣлецъ Санъ-Квирико, принадлежитъ къ младшей вѣтви римской фамиліи князей Кижи. Эта фамилія родомъ изъ Сіенны, и оставшаяся тамъ младшая вѣтвь называется собственно Кижи-Зондадари и носитъ титулъ маркиза, по маркизату Санъ-Квирико, коимъ владѣетъ.} чтобъ ему отдать письмо его владѣльца а съ его помощью приготовить экипажи къ завтрашнему дню. Усилія его увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Онъ вергулся вполнѣ довольный, веселый и съ изящною любезностью представилъ своимъ товарищамъ фаттора, желавшаго лично выразить свое сожалѣніе что остановились не въ домѣ его хозяина. На бѣду судьба готовила почтенному Пятакову въ этотъ вечеръ еще новый ударъ. Весь ужинъ былъ приготовленъ съ чеснокомъ, котораго ни Мосальскій, ни Камскій не выносили. Хозяйка была въ отчаяніи, но Ѳедоръ Ивановичъ принялъ отказъ отъ блюдъ приправленныхъ симъ пахучимъ зеліемъ за личное себѣ оскорбленіе. Онъ въ общихъ фразахъ выразилъ свое негодованіе противъ того плохого воспитанія вслѣдствіе котораго молодые люди дѣлаются неспособными переносить трудности жизни и, прибавивъ что чеснокъ одно изъ лучшихъ предохранительныхъ средствъ противъ злыхъ лихорадокъ свирѣпствующихъ въ этой мѣстности, съ большимъ достоинствомъ простился со своими товарищами и ушелъ въ свою комнату.
Утро слѣдующаго дня было посвящено осмотру достопримѣчательностей города; начали съ дворца Кижи, замѣчательнаго только тѣмъ что стѣны комнатъ всего бельэтажа обиты великолѣпными кордуанскими кожами, удивительно сохранившими свѣжесть и яркость своихъ разноцвѣтныхъ арабесокъ, причудливо вьющихся по золотому фону. Послѣ дворца была посѣщена прилегающая къ нему церковь. Эта церковь по своему фасаду и дверямъ можетъ служить образцомъ самой древней готической архитектуры въ Италіи. Къ несчастію, одинъ изъ фамиліи Кижи, въ концѣ XVIII столѣтія, испортилъ всю ея внутренность передѣлкой въ стилѣ Лудовика XV. Затѣмъ были осмотрѣны садъ Кижи, городская стѣна и башня принадлежащія также имъ. Видъ съ башни преобширный, цѣлая панорама горъ и долинъ: не только городъ Піенца, но даже отдаленный Монтелульчіано, столь извѣстный своимъ виномъ, видны простымъ глазомъ.
Ѳедоръ Ивановичъ былъ веселъ чрезвычайно. Онъ былъ въ своей сферѣ, не умолкалъ ни на минуту и удивлялъ не только своихъ соотечественниковъ, но даже самого фаттора маркиза Кижи обширностью и полнотою своего знанія мѣстности. Все видимое: города, мѣстечки, горы, долины, рѣчки онъ называлъ безошибочно. Послѣ осмотра города послѣдовалъ завтракъ, и часовъ около одиннадцати наши путешественники оставили Санъ-Квирико, въ двухъ каляскахъ запряженнъіхъ мулами. Въ первой, вчерашней, поѣхалъ самъ Ѳедоръ Ивановичъ, во второй его товарищи. Отъѣхавъ версты четыре отъ Санъ-Квирико, они посѣтили минеральныя воды Виньйоне (Vignone), принадлежащія также маркизу Кижи. Воды Виньйоне теплыя и доходятъ въ главномъ источникѣ до 40о Реомюра и болѣе; онѣ славятся своею особенною цѣлебностью противъ ревматизмовъ и застарѣлыхъ ранъ. Какъ всѣ почти минеральныя воды Италіи, онѣ довольно плохо содержимы и никакъ не могутъ быть сравнены, по удобствамъ жизни, съ нѣмецкими. Источники Виньйоне замѣчательно сильны и обильны. Наполнивъ громадный резервуаръ и ванны, они приводятъ въ движеніе нѣсколько мельницъ, изъ коихъ пять принадлежатъ все тому же маркизу Кижи.
Наши путешественники, оставивъ Виньйоне, довольно быстро подвигались по старинной римской дорогѣ, совершенно пустынной и не красивой въ этой мѣстности. Горы въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Санъ-Квирико отступаютъ вправо и влѣво на довольно далекое разстояніе, и широкая почтовая дорога пересѣкаетъ безлюдную, слабо всхолмленную долину рѣки Орчія (Orcia), извѣстную своими лихорадками. Было жарко; сильный вѣтеръ дулъ прямо въ лицо путешественникамъ, поднимая клубы пыли; на небѣ ходили темныя облака, не предвѣщавшія ничего хорошаго, несмотря на увѣренія Ѳедора Ивановича что дождя не будетъ и что они отлично доѣдутъ до Піанъ-Кастаньяйо (Pian-Costagnajo).
Пока наши путешественники на старинной, почтовой, римской дорогѣ, въ былыя времена извѣстной своими разбойниками, борются нынѣ съ вѣтромъ и пылью подъ жгучимъ майскимъ солнцемъ Италіи, необходимо объяснить посѣщеніе ими края куда теперь, съ проведеніемъ въ Италіи желѣзныхъ дорогъ, не заглядываетъ ни одинъ туристъ. Борисъ Дмитріевичъ Камскій, пріѣхавъ съ своимъ товарищемъ Мосальскимъ во Флоренцію, привезъ Пятакову письмо и посылку отъ одного его стараго пріятеля, пробывшаго долгое время въ Италіи и нынѣ живущаго въ Петербургѣ. Ѳедоръ Ивановичъ былъ глубоко тронутъ памятью стараго товарища, не забывшаго его, несмотря на свою блестящую карьеру, и взялся быть чичероне молодыхъ людей во Флоренціи. Всѣ достопримѣчательности города были осмотрѣны, становилось жарко, и путешественники собирались въ обратный путь, какъ разъ, вечеромъ, Ѳедоръ Ивановичъ предложилъ имъ отправиться на Монте-Аміата. Это предложеніе было ими принято съ удовольствіемъ. Дѣйствительно поѣздка въ Италіи на гору находящуюся вдали отъ избитой туристами дороги, особенно съ тѣхъ поръ какъ вслѣдствіе разныхъ облегченій дѣлаемыхъ обществами желѣзныхъ дорогъ число этихъ туристовъ такъ громадно растетъ съ каждымъ годомъ,-- такая поѣздка могла только понравиться молодымъ людямъ, путешествовавшимъ для своего удовольствія. Ѳедоръ Ивановичъ добылъ рекомендательныя письма, положительно необходимыя въ краѣ гдѣ гостинницы рѣдки и очень плохи, и на другой день всѣ трое выѣхали изъ Флоренціи. Предполагалось остановиться въ Піанъ-Кастанъяйо и оттуда верхомъ, или пѣшкомъ подняться до вершины Monte-Amiata, самой высокой горы центральной Италіи, лучше сказать, центральныхъ Аппенинъ. Монте-Аміата имѣетъ 1720 метровъ высоты надъ уровнемъ Средиземнаго моря. Горы Калабріи гораздо выше и между ними встрѣчаются вѣчно покрытыя снѣгами. Монте-Аміата гораздо скромнѣе, она почти до самаго верха покрыта еловымъ лѣсомъ, но съ нея открывается одна изъ лучшихъ и обширнѣйшихъ панорамъ въ Италіи. Но возвратимся къ нашимъ путешественникамъ.
Въ деревушкѣ Рикорси (Ricorsi) они свернули съ большой почтовой дороги на горную, узкую, которая черезъ Abbadia di San-Salvadore ведетъ въ Піанъ-Кастаньяйо. Оба мула шли тихимъ шагомъ по дорогѣ, которая довольно круто поднималась постоянно въ гору. Мѣстность была совершенно пустынная, кое-гдѣ обработанныя поля безъ всякаго жилья, а то кустарники, скалы и изрѣдка полуистребленныя дубовыя рощи. Вдали, по ту сторону долины, которую приходилось всю обогнуть, виднѣлась Аббадіа ди Санъ-Сальвадоре, въ густой зелени каштановыхъ рощъ. По прямому направленію до него было по крайней мѣрѣ верстъ семь, но дорогой это разстояніе было болѣе чѣмъ вдвое. Тихо поднимались наши путешественники, а между тѣмъ, несмотря на вѣтеръ, темныя тучи все гуще сплачивались надъ головами. Блеснула молнія, вслѣдъ за нею раздался ударъ грома съ оглушительнымъ трескомъ, точно облетѣлъ все ущелье, такъ долго и сильно перекатывалось эхо въ горахъ; еще ударъ, другой, и дождь хлынулъ на открытыя калясочки. Нѣсколько разъ градъ и снѣгъ перепадали съ дождемъ, молнія все чаще и чаще раздирала ползущія по горѣ темныя облака; громъ не переставалъ грохотать. При этомъ съ горъ потекли мгновенно образовавшіеся потоки, падавшіе съ увеличивавшеюся силой мѣстами на самую дорогу; это съ одной стороны, съ другой былъ крутой обрывъ. Положеніе было далеко неуспокоителѣное. Несмотря на дождь, градъ и громъ, мулы, не останавливаясь, продолжали спокойнымъ и осторожнымъ шагомъ подниматься въ гору. Ѣхать на лошадяхъ въ такую погоду было бы положительно опасно.
Если ваши путешественники избѣгли опасности свалиться съ узкой дороги въ пропасть, за то дождь ихъ порядкомъ вымочилъ, несмотря на зонтики и пледы, которыми они старались отъ него защититься. Одинъ Пятаковъ въ своемъ резинковомъ пальто и башлыкѣ оставался сухъ и невредимъ подъ небесными потоками; но это его мало утѣшало. Облака покрывшія весь почти горизонтъ и густо засѣвшія на самой Монте-Аміата, такъ что совершенно не было видно ея вершины, его несказанно раздражали. То-и-дѣло, не обращая вниманія на дождь, хлеставшій ему въ лицо, онъ ворочался во всѣ стороны, окидывалъ взглядомъ небо и принимался громко ругаться по-италіянски. Сидѣвшій около него долговязый ветгурино, весь скорчившійся подъ своимъ широкимъ плащомъ, только крестился и отплевывался, слушая такое богохульство. Въ другое время онъ бы, пожалуй, не уступилъ русскому художнику въ знаніи крѣпкихъ италіянскихъ словечекъ, но теперь, въ грозу, въ горахъ, Jesus-Maria, son' un' christiano, -- приговаривалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ и свободною рукой усердно крестился подъ плащомъ. Достигнуть вершины Монте-Аміата утромъ завтрашняго дня и оттуда видѣть восхожденіе солнца, какъ обѣщалъ Ѳедоръ Ивановичъ своимъ товарищамъ, было положительно невозможно. Онъ это вполнѣ сознавалъ, тѣмъ болѣе что ему было хорошо извѣстно что на вершину можно взойти только по ложу потоковъ, каковой путь послѣ дождя представлялъ непреодолимыя затрудненія. Дѣйствительно на вершину Монте-Аміата другихъ дорогъ нѣтъ; лѣсомъ же не вездѣ можно продраться, такъ онъ густъ и наполненъ множествомъ колючихъ кустарниковъ.
Когда подъѣхали къ Аббадіа ди Санъ-Сальвадоре, дождь прекратился; небо на востокѣ и югѣ очистилось и просіяло, но на горѣ, на этой проклятой Аміаткѣ, какъ ее теперь величалъ Ѳедоръ Ивановичъ, столь любовно восхвалявшій ее прежде, точно нарочно стягивались облака, и вершина ея все плотнѣе и плотнѣе укутывалась въ сѣрую, волнистую завѣсу. Пятаковъ былъ въ отчаяніи. Онъ былъ глубоко убѣжденъ что всегда находился и находится подъ преслѣдованіемъ какого-то злаго генія. Грозу и неудачу поѣздки онъ принималъ какъ новое и разительное доказательство своего глубочайшаго убѣжденія. Эти мысли онъ высказалъ своимъ товарищамъ, въ то время какъ у самаго въѣзда въ Абоадію экипажи остановились и произошло совѣщаніе по вопросу: остановиться ли или ѣхать далѣе? Продрогшіе его спутники приняли мало участія въ жалобахъ Ѳедора Ивановича на судьбу; а Масальскій, даже не дослушавъ конца его рѣчи, обратился къ одному прохожему и сталъ спрашивать нѣтъ ли гостиницы въ мѣстечкѣ. Онъ очень порядочно говорилъ по-италіянски, что было одною изъ причинъ по которой Пятаковъ относился къ нему менѣе дружелюбно чѣмъ къ его товарищу. Вообще Ѳедоръ Ивановичъ не любилъ чтобъ его соотечественники говорили на языкѣ который, неизвѣстно почему, онъ считалъ своею собственностью, и когда ему шутя кто-нибудь изъ Русскихъ говорилъ нѣсколько словъ по-италіянски, онъ всегда усматривалъ въ нихъ бездну ошибокъ, которыя тотчасъ же исправлялъ. Тутъ же, когда Мосальскій, помимо его, сталъ разспрашивать, онъ съ достоинствомъ отошелъ въ сторону и принялся съ большимъ усердіемъ набивать и раскуривать свою маленькую трубочку. Изъ разспросовъ оказалось что въ деревушкѣ носящей громкое названіе Аббадіа ди Санъ-Садьвадоре есть гостиница, но крайне плохая. Рѣшено было ѣхать далѣе, тѣмъ болѣе что до Піанъ-Кастаньяйо оставалось менѣе четырехъ миль, то-есть менѣе шести верстъ. Ѳедоръ Ивановичъ ѣхалъ молча, задумчиво покуривая изъ своей трубочки; товарищи его ежились подъ своими пледами. Промокшіе они дрожали подъ холоднымъ вѣтромъ, который весьма рѣзокъ на этой высотѣ. Какъ Аббадіа, {Abdadia S. Salvrdore 838 метровъ надъ уровнемъ моря.} такъ и Піанъ-Кастаньяйо {Pian Castagnajo 779 метровъ надъ уровнемъ моря.} расположены довольно высоко на контрафорсахъ Монте-Аміата.
Мелкій дождикъ накрапывалъ, когда наши путешественники въѣхали въ Піанъ-Кастаньяйо, по крутымъ и узкимъ улицамъ котораго они добрались до гостинницы Золотаго Льва (Leone d'oro). Ѳедоръ Ивановичъ началъ было протестовать относительно остановки, ссылаясь на имѣвшееся у нею въ запасѣ рекомендательное письмо къ главѣ одного богатаго мѣстнаго семейства; но увидавъ неизмѣнную рѣшительность на лицахъ своихъ продрогшихъ спутниковъ, онъ замолчалъ, и сдавъ свой чемоданъ хозяйкѣ, даже не заглянулъ въ гостиницу и куда-то скрылся. Камскій съ Масальскимъ заняли одну комнату, и съ помощью хозяйской дочери, стройной, красивой брюнетки съ быстрыми и черными бархатными глазами, принялись разбирать свои вещи. Ихъ чемоданы, привязанные сзади калясочки и ничѣмъ не покрытые, пострадали болѣе ихъ самихъ отъ грозы. Затопили каминъ, и предъ нимъ полуодѣтые молодые люди начали просушивать себя и свое платье; въ это время дверь отворилась и въ комнату вошелъ Пятаковъ со старикомъ, имѣвшимъ веселую, добродушную физіономію. Старикъ, адвокатъ Пеллегрини, живя безвыѣздно въ Піанъ-Кастанъяйо, составилъ себѣ большое состояніе торговлей лѣсомъ и скотомъ. Недавно онъ купилъ очень крупное имѣніе, принадлежавшее старинной фамиліи Бурбонъ-дель-Монте, которая еще до Медичисовъ владѣла всѣмъ Піанъ-Кастаньяйо съ титуломъ маркизата и съ правомъ haute et basse justice, послѣднее право она сохранила до лотарингскихъ герцоговъ. Теперь въ старинномъ дворцѣ Бурбонъ-дель-Монте, занимающемъ со своими службами значительную часть мѣстечка, жилъ господинъ адвокатъ со своимъ семействомъ, и перейти туда пришелъ онъ просить нашихъ путешественниковъ. Приглашеніе было сдѣлано въ такой любезной и добродушной формѣ что трудно было отказаться. Они приняли его и тотчасъ же, одѣвшись на скорую руку, послѣдовали за господиномъ адвокатомъ. Люди приведенные господиномъ Пеллегрини мигомъ собрали всѣ вещи, разложенныя въ ихъ нумерѣ, и бѣгомъ отправились впередъ, такъ что когда Камскій съ Мосальскимъ вошли въ монументальную комнату, приготовленную для нихъ въ старинномъ дворцѣ Бурбонъ-дель-Монте, они нашли въ ней все свое добро и двухъ молодцовъ, которые, съ величайшимъ усердіемъ, раскладывали его предъ громаднымъ каминомъ изъ желтоватаго мрамора, гдѣ трещалъ цѣлый костеръ каштановыхъ и еловыхъ дровъ. Двѣ большихъ постели, со штофными и кисейными занавѣсками, падавшими до полу, занимали большую половину комнаты. На стѣнахъ были развѣшаны потемнѣвшія картины, а между ними венеціанскія зеркала съ золотыми вычурными рамками. На коммодахъ, столахъ и каминѣ было множество этрусскихъ древностей, которыми такъ изобилуетъ вся тамошняя мѣстность. Молодые люди ни на что не обратили вниманія, они подошли къ окну и не могли оторваться отъ него. Дѣйствительно видъ который открывается изъ него можетъ поспорить съ лучшими въ Италіи. Къ несчастью, проглянувшее солнце уже склонялось къ западу, за отроги Монте-Аміата и не вполнѣ оживляло эту чудную картину, тѣмъ болѣе что густо-сѣрыя облака низко клубились по горамъ, скрывая ихъ очертанія и затемняя даль.
Дворецъ Бурбонъ-дель-Монте построенъ на юго-восточномъ обрывѣ горы, на которой лѣпится Піанъ Кастаньяйо. Окно было со стороны обрыва, и изъ него открывается глазу необъятное пространство: слѣва къ востоку Радикофани (Radicofani), на скалѣ, за нимъ, лучше сказать черезъ него, на второмъ планѣ, цѣпь горъ Монте Четона, которая тянется къ югу и пропадаетъ въ туманѣ и облакахъ, справа, къ западу, лѣсистые остроги Монте-Аміата завершаются крутымъ обрывомъ, на которомъ гнѣздится Кастель Ацзара (Castel Azzara). Отъ подножія горы на которой Піанъ-Кастаньяйо растилается обширная равнина, еще болѣе расширяющаяся къ югу. По ней разбросаны поля, рощи, отдѣльные домики, между пятью {Имена этихъ рѣчекъ: Siele, Senna, Minestrone, Rigo, Elrella.} горныхъ рѣчекъ, которыя тутъ же на глазахъ впадаютъ въ Палью (Paglia, притокъ Тибра), и наконецъ сама Палья со своимъ извилистымъ теченіемъ пропадаетъ вдали. Въ этой туманной дали этотъ разъ едва виднѣлись Акваленденте, Монтефіасконе, и по временамъ, когда вѣтеръ на нѣсколько минутъ разгонялъ облака, Витербо и горы къ югу отъ него. Нѣтъ сомнѣнія, въ ясный солнечный день этотъ видъ былъ еще привлекательнѣе, но и при бѣдномъ освѣщеніи заходящаго солнца, котораго лучи только изрѣдка, не надолго и какъ будто украдкой пронизывались сквозь облака,-- это была чудная картина. Молодые люди забыли свои дорожныя невзгоды, свое сырое платье, и молча любовались этимъ видомъ изъ отвореннаго окна, когда Ѳедоръ Ивановичъ стремительно вбѣжалъ въ ихъ комнату.
-- Еще не одѣты? сказалъ онъ съ упрекомъ.-- Что вы дѣлаете? Сейчасъ обѣдать. Васъ будутъ ждать.
-- А вамъ нравится этотъ видъ? нѣсколько мягче продолжалъ Пятаковъ.-- Это одинъ изъ моихъ лучшихъ. Я вамъ говорилъ, будете довольны. Сегодня только ужь больно много этихъ подлецовъ облаковъ, да и туманно, наконецъ и время неподходящее. Здѣшній видъ надо смотрѣть вотъ съ того балкона, который въ верхнемъ этажѣ, и утромъ, предъ восходомъ солнца. Вотъ-съ тамъ, на этой горѣ, немного правѣй отъ Радикофани, показывается солнце въ эту пору. Ну, я вамъ доложу-съ, въ ясное весеннее утро! Отдай все и мало. Теперь что? И Ѳедоръ Ивановичъ съ шумомъ затворилъ окно. Молодые люди принялись одѣваться.
Обѣдъ господина адвоката былъ чрезвычайно длиненъ и обиленъ. Онъ кончился около девяти часовъ. Почтенный хозяинъ неоднократно извинялся что, къ величайшему своему сожалѣнію, не можетъ угостить дорогихъ гостей такъ какъ бы слѣдовало и какъ онъ бы желалъ, что страна горная и бѣдная. Несмотря на эти извиненія, за обѣдомъ появились чуть ли не всѣ произведенія италіянской кухни alla casalinga (по-домашнему). Гости обладали фундаментальнымъ аппетитомъ, который былъ натуральнымъ послѣдствіемъ сорока-верстнаго переѣзда, сдѣланнаго безостановочно и довольно медленно; но и этотъ аппетитъ не могъ одолѣть всѣхъ предложенныхъ блюдъ. Къ величайшему ихъ сожалѣнію, они должны были даже отказаться отъ калретто (козленка) жаренаго на вертѣлѣ, поданнаго, къ несчастью, въ концѣ обѣда, хотя это блюдо почти національное; имъ особенно славится эта горная страна. Кромѣ кушаній, гостепріимный хозяинъ угощалъ гостей всѣми сортами винъ своихъ имѣній: красное двухъ- и трехъ-годовалое, вермутъ, винъ-санто сладкое и крѣпкое слѣдовали одно за другимъ безъ перерыва, такъ что когда гости встали изъ-за стола, въ головѣ ихъ порядкомъ шумѣло. Ссылаясь на усталость они попросили прислать имъ кофе въ ихъ комнату и отправились къ себѣ тотчасъ послѣ обѣда. Ѳедоръ Ивановичъ ихъ провожалъ.
-- Не правъ ли я, торжественно замѣтилъ онъ, зажигая канделябры на каминѣ въ комнатѣ своихъ товарищей, -- что настоящую Италію надо искать подальше отъ желѣзныхъ дорогъ? Ну что вы кромѣ художествеаныхъ сокровищъ узнаете въ Римѣ, Флоренціи и прочихъ главныхъ городахъ?-- ни чорта. Общество?-- вздоръ. Въ него уже проникъ проклятый космополитизмъ. Да какъ и не проникнуть? Въ Неаполѣ половина знати переженилась на Англичанкахъ, Нѣмкахъ, Американкахъ, даже Русскихъ. Нѣтъ-съ; вотъ въ провинціи настоящая моя Италія. Каково гостепріимство! радушіе! патріархальность!
Товарищи Ѳедора Ивановича вполнѣ согласились съ высказанными имъ мыслями, и онъ простился съ ними вполнѣ довольный, тѣмъ болѣе что за обѣдомъ было рѣшено завтра подождать до полудня въ Піанъ-Кастаньяйо и тогда, если погода исправится, идти на вершину Монте-Аміата; если же нѣтъ, то возвратиться другою дорогой въ Торреніери и оттуда ѣхать ночевать въ Сіенну. Почтенный Пятаковъ, отыскавшій въ Піанъ-Кастаньяйо какого-то стараго пріятеля, весьма свѣдущаго въ метереологіи, былъ убѣжденъ что въ полдень погода будетъ великолѣпная, и что наконецъ обѣщанная имъ вершина Монте-Аміата будетъ представлена его товарищамъ. Онъ весьма дорожилъ точнымъ исполненіемъ своихъ обѣщаній, что же касается до того что вмѣсто восхожденія солнца будетъ видно захожденіе, Ѳедоръ Ивановичъ очень справедливо считалъ незначительною мелочью при достиженіи главнаго.
Молодые люди, оставшись одни, стали съ поспѣшностью укладываться спать. Масальскій громко расхваливалъ свою постель и приготовлялся отлично уснуть. Закуривъ сигару и поставивъ свою чашку кофе на столикъ, около себя, онъ юркнулъ въ постель. Камскій, съ меньшею поспѣшностью окончивъ свой туалетъ, также легъ. Свѣчи были потушены, одна только лучерна, горѣвшая между постелями, слабо освѣщала высокую и обширную комнату, большая часть которой таинственно исчезала въ темнотѣ. Оба пріятеля молча курили въ постели.
-- А мнѣ такъ нисколько. Мудреное дѣло! Казалось, только въ постель, сейчасъ какъ ключъ ко дну. Легъ, какъ нарочно, и мысли нѣтъ о снѣ.
-- Мы слишкомъ много поѣли съ тобой, замѣтилъ зѣвая Камскій.
-- Какое! Отъ ѣды ко сну клонитъ. Нѣтъ.-- Это всѣ эти разныя вины. Наконецъ кофе. Вотъ главная ошибка.
-- Зачѣмъ же ты его спросилъ?
-- Ну вотъ, подите. Забылъ совсѣмъ что отсталъ отъ него.-- Захотѣлось вспомнить старину. Прежде, такъ пивалъ его во всякое время, и ничего.
Молчаніе продолжалось нѣсколько минутъ.
-- Въ Россіи на кофе смотрятъ совсѣмъ иначе чѣмъ здѣсь, сказалъ Камскій.-- Въ Венеціи такъ въ первое время я только удивлялся тому что послѣ театра у Флоріана, большая часть, да всѣ почти льютъ кофе.
-- Я не объ Венеціи говорю, отвѣчалъ со вздохомъ Moсальскій,-- а о времени до Венеціи.
-- Виноватъ, въ такомъ случаѣ, -- съ живостью возразилъ Камскій.-- Совершенно неумышленно напомнилъ тебѣ о прошедшемъ.-- Замѣть, въ первый разъ такъ обмолвился: а то,-- послѣ разговора въ Венеціи, тотчасъ послѣ моего пріѣзда,-- я тебѣ ни разу во все время не сказалъ ни одного слова наводившаго на эту несчастную исторію которая тебя привела въ эту злую ипохондрію, въ которой я тебя засталъ.
-- Да другъ, ты свято сдержалъ свое обѣщаніе ни о чемъ меня не спрашивать. Я тебѣ многимъ обязанъ. Безъ тебя Богъ знаетъ что бы со мною случилось.
-- Ну объ этомъ нечего распространяться. Скажи лучше,-- разъ какъ мы объ этомъ говоримъ,-- какъ ты себя чувствуешь теперь?
-- Не въ примѣръ лучше прежняго. Все же подъ-часъ такое зло беретъ что ужасъ.
-- Позволь сказать дѣло. Сожалѣнія о прошедшемъ -- это самая безплодная трата силъ.
-- Не въ томъ дѣло;-- а вотъ въ чемъ. Во всей этой грустной исторіи я самъ во всемъ виноватъ. Я самъ все такъ испортилъ что и поправитъ нельзя было. Вотъ что меня убиваетъ.
-- Ну объ этомъ я не могу судить, и не спрашиваю, разъ какъ ты не хочешь, или не можешь мнѣ ничего разказать. Твоему выздоровленію тѣмъ болѣе радуюсь что мнѣ скоре придется съ тобой проститься. Отпускъ на дняхъ кончится Надо спѣшить.
-- Ну нѣтъ. До Парижа еще доѣдемъ вмѣстѣ.
-- Никакъ нельзя. Только-что вернусь во Флоренцію, сейчасъ же оттуда черезъ Вѣну, нигдѣ не останавливаясь, прямо въ Петербургъ.
-- Ты правъ, я знаю. Итакъ мы разстанемся.-- Жаль ей Богу.
-- Не надолго, вѣдь ты самъ скоро въ Россію. Знаешь что?-- Поѣдемъ вмѣстѣ.
-- О нѣтъ,-- я развѣ только къ зимѣ. Не ранѣе.
-- Эхъ братъ,-- брось эту цыганскую жизнь. Пора за дѣло. Служба тамъ, или имѣнія. Все равно. Ей Богу пора. Поѣденъ.
-- Нѣтъ, теперь еще не въ силахъ.
-- Да наконецъ что же это за чертовская исторія, которая тебя привела въ такое положеніе?
-- Преглупая, если такъ посмотрѣть,-- но и лрегрустная. Хочешь я тебѣ разкажу?
-- Еще бы.
II.
-- Ну такъ слушай.-- Да, это прегрустная исторія, глубоко вздохнувъ началъ Масальскій.-- Въ концѣ августа прошлаго года, пройдя пѣшкомъ сѣверо-восточный Тироль отъ Зальцбурга, черезъ Берхтесгаденъ и Циллеръ-Толь, я отдыхалъ въ Инспрукѣ, оттуда я намѣревался пройти также пѣшкомъ черезъ западный Тироль въ Рейнскую долину, посѣтить Швейцарію и потомъ югъ Франціи; -- на бѣду я вспомнилъ что у меня въ портфелѣ было рекомендательное письмо къ нѣкоему графу Галеаццо въ Миланъ. Графъ былъ старымъ пріятелемъ отца. Разбирая свои вещи я попалъ случайно на это письмо и мнѣ вдругъ захотѣлось посмотрѣть Италію, которую я съ дѣтства не видалъ. Не долго думая, я отложилъ пѣшеходную прогулку, въ ту же ночь выѣхалъ изъ Инспрука по желѣзной дорогѣ черезъ Бреннеръ и назавтра къ пяти часамъ вечера былъ уже въ Миланѣ. Чудная погода, галлерея Брера, соборъ,-- милый складъ италіянской жизни, концерты въ публичномъ саду, очень сносная опера и балетъ въ театрѣ Канобіана меня до того заняли первое время что я совсѣмъ забылъ о графѣ Галеаццо. Прошло болѣе недѣли -- я уже присмотрѣлся къ Милану и рѣшился пуститься подалѣе въ Италію. Предъ отъѣздомъ надо было отнести по адресу мое рекомендательное письмо, и я отправился въ древній громадный дворецъ фамиліи Галеаццо. Швейцаръ мнѣ объявилъ что на мое счастье Sior conte только-что пріѣхалъ со своей виллы въ городъ и теперь дома: я отослалъ съ нимъ письмо и мою карточку. Черезъ нѣсколько минуть меня позвали на верхъ и, пройдя кучу полутемныхъ залъ и галлерей, въ которыя едва проникалъ дневной свѣтъ сквозь жалузи и щели полузакрытыхъ ставень, я нашелъ графа въ маленькой комнаткѣ за столомъ на которомъ были кипы бумагъ, обращики коконъ, шелку и пшеницы и также остатки завтрака. Графъ принялъ меня очень любезно, высказалъ неподдѣльную радость что случайный его пріѣздъ изъ деревни доставалъ ему удовольствіе познакомиться съ сыномъ человѣка котораго онъ всегда любилъ и уважалъ, и много разспрашивалъ меня объ отцѣ. Послѣ десятиминутнаго разговора онъ меня пригласилъ къ себѣ на виллу, которая находилась между Лоди и Піаченцой. Приглашеніе было такое радушное что я принялъ его безъ всякихъ фразъ. Надо было ѣхать съ нимъ въ тотъ же вечеръ по Піачентинской желѣзной дорогѣ, и я побѣжалъ къ себѣ въ гостиницу укладываться.
Миланцы и вообще Ломбардцы народъ весьма тугой на знакомство съ иностранцами, но разъ когда къ нимъ попадешь, они чрезвычайно гостепріимны. Притомъ тамошніе землевладѣльцы и знать -- послѣ римской,-- самые богатые въ Италіи. Вилла Галеаццо была великолѣпна; семейство графа премилое; онъ самъ былъ стройный, красивый мущина лѣтъ за сорокъ, иногда серіозный, но большею частью веселый, остроумный и всегда крайне простой въ обращеніи. Утро проходило въ прогулкахъ пѣшкомъ, верхомъ и въ шарабанахъ въ паркѣ и по окрестностямъ, вечеромъ часто собиралось многочисленное общество, и день большею частью оканчивался танцами.-- Мое прежнее знаніе италіянскаго языка мнѣ много помогло принять дѣятельное участіе во всѣхъ удовольствіяхъ и не быть помѣхой хозяевамъ и обществу.
Я засталъ всю окрестную мѣстность въ нетерпѣливомъ ожиданіи открытія театра, который строился въ сосѣднемъ отъ виллы городкѣ. Театра въ немъ прежде никогда не было; онъ былъ построенъ, кажется, чуть ли не самимъ графомъ. Какъ всегда бываетъ въ Италіи, первыя представленія должны были быть блестящи. Всюду въ Италіи первая труппа, начинающая играть на новомъ театрѣ, состоитъ изъ первоклассныхъ артистовъ. Эти праздники открытія (apertura) большею частью происходятъ въ ранній осенній сезонъ и всегда привлекаютъ громадное число зрителей не только изъ ближнихъ, но даже и отдаленныхъ городовъ и мѣстечекъ, въ продолженіи всего сезона. Объявленія о такихъ празднествахъ покрываютъ стѣны всѣхъ станцій желѣзныхъ дорогъ на протяженіи сотенъ верстъ; и на этихъ станціяхъ по сему случаю продаются особые билеты по уменьшеннымъ цѣнамъ, съ которыми очень удобно можно съѣздить посмотрѣть спектакль и вернуться въ тотъ же день, или на другой день. Артисты для оперы и балета были изъ лучшихъ. Графъ, какъ строитель, чуть ли не директоръ, хлопоталъ очень много со своимъ театромъ, ежедневно ѣздилъ за репетиціи, куда и меня неоднократно звалъ; но мнѣ какъ-то не удалось попасть въ театръ до самаго дня торжественнаго перваго представленія.
Наконецъ оно состоялось, это знаменитое первое представленіе, на которомъ я присутствовалъ въ ложѣ графа. Опера прошла не дурно; энтузіазмъ публики былъ неописанный; аплодисменты были пожалуй сильнѣе тѣхъ которыми Москвичи такъ щедро надѣляютъ всякихъ виртуозовъ, своихъ и чужихъ. Замѣчательнѣе всего была сочиненная ad hoc кантата, пропѣтая нѣкоторыми зрителями съ участіемъ театральныхъ хористовъ и духоваго оркестра національной гвардіи. Въ этой кантатѣ, съ напыщеннымъ лиризмомъ воспѣвалось искусство столь возвышающее человѣчество, дорогое и единое отечество, свобода и независимость онаго, добродѣтель вообще и въ особенности virtu благороднаго графа создателя сего храма Мельпомены, также его прекрасной супруги (gentile Signora, съ длиннымъ описаніемъ ея красотъ), его ангелоподобныхъ дѣтей. Затѣмъ, коснувшись доблестныхъ предковъ "Мецената, кантата оканчивалась выраженіемъ патріотическаго убѣжденія что будущность такой страны какъ Италія, въ которой всѣ классы общества тѣсно соединены на пути прогресса, полна самыхъ лестныхъ надеждъ.
Кантата, кажется, не совсѣмъ понравилась самому виновнику торжества, но публика ее привѣтствовала такимъ горячимъ и шумнымъ восторгомъ что я серіозно боялся что новое красивое зданіе театра тутъ же рухнетъ. Все обошлось однако хорошо, и начался балетъ. Первая танцовщица была хорошенькая, худенькая блондинка, которая дѣйствительно танцовала очень не дурно и обладала замѣчательнымъ мимическимъ талантомъ. Кордебалетъ былъ немногочисленъ, но очень хорошъ.
Со времени этого открытія, четыре раза въ недѣлю все общество виллы проводило часть вечера въ театрѣ. Благодаря графу, я ходилъ на сцену и случайно каждый разъ встрѣчался съ первою танцовщицей, синьйориной Gina {Gina, уменьшительное отъ имени Regina. Синьйора -- женщина, синьйорина -- дѣвушка.} Biagi, съ которою и болталъ всегда. О чемъ можно говорить съ танцовщицей?-- мнѣ кажется, единственный рецептъ -- комплименты, растворенные въ примѣчаніяхъ о балетѣ, съ примѣсью болѣе или менѣе остроумныхъ насмѣшекъ надъ другими и особенно надъ оперною труппой; однимъ словомъ, родъ ухаживанія. Она мнѣ нравилась, но такъ, слегка. Она была хорошенькая, свѣженькая и сложена великолѣпно; я въ то время ни въ кого не былъ влюбленъ, отчего же не пріударить за синьйориной Джиной,-- ну и пріударилъ; но не особенно. Графъ, часто застанетъ насъ, бывало, въ кулисахъ за разговоромъ, и ну ей въ шутку всякія предостереженія, какъ напримѣръ "не слушать un barbaro Moscovita,-- а то я де увезу ее въ снѣга Россіи, гдѣ по улицамъ городовъ бѣгаютъ медвѣди, какъ въ Италіи собаки", и пр. въ этомъ родѣ. Она бывало смѣялась и краснѣла; тѣмъ не менѣе сама же первая всегда ко мнѣ подходила. Я сдѣлалъ ей визитъ,-- это была моя обязанность, и потомъ очень натурально сталъ у ней бывать. Она жила со старухой теткой и маленькимъ братомъ. Она была сирота. Я вошелъ во всѣ таинства закулиснаго міра: примадонна была влюблена въ баритона, который ухаживалъ за какою-то танцовщицей изъ кордебалета; теноръ же былъ сильно неравнодушенъ къ примадоннѣ, которую, безъ всякаго на то права, ревновалъ ко всѣмъ вообще и особенно къ баритону. Вслѣдствіе этого сплетенія отношеній разъигрывались разныя комедіи и мелкія драмы за кулисами. Они меня интересовали, я вошелъ во вкусъ всего этого маленькаго міра и веселился, беззаботно двойственною жизнію, которою пользовался на виллѣ Галеаццо и на сценѣ; тѣмъ болѣе что обѣ имѣли для меня всю прелесть новизны. Вмѣстѣ съ этимъ, увлеченный обстановкой, я, незамѣтно для самого себя, сдѣлался офиціальнымъ cavalier servente синьйорины Джины. Она сама признавала меня въ этой должности и часто дѣлала мнѣ строгія замѣчанія, если я примусь на сценѣ болтать съ какою-нибудь балериной или опаздаю въ театръ или къ ней. Я глубоко убѣжденъ что на громадное большинство всякихъ дѣяній бѣдное человѣчество наталкивается самою судьбой. Не знаю какъ, въ одинъ прекрасный день я очутился полнымъ обладателемъ хорошенькой Джины. Мнѣ кажется, мой успѣхъ произошелъ именно оттого что я его не искалъ и не думалъ о немъ. Однако я былъ глубоко тронутъ ея любовію, тѣмъ болѣе что имѣлъ несомнѣнныя доказательства что я былъ ее первою серіозною привязанностію. Притомъ она отдалась мнѣ съ такимъ полнымъ самозабвеніемъ что невольно я не могъ ее не уважать, и привязался къ ней.
Спектакли на новомъ театрѣ должны были скоро прекратиться, и вся труппа въ полномъ составѣ собиралась, руководимая своимъ импрессаріо, объѣздить, еще осенью, нѣсколько городковъ Піемонта и Монферрата, давая въ каждомъ по нѣскольку представленій по случаю мѣстныхъ ярмарокъ. Джина объявила мнѣ что никакъ не хочетъ со мною разстаться, разорветъ контрактъ съ импрессаріо и послѣдуетъ за мной, хоть бы къ русскимъ медвѣдямъ. Меня такое рѣшеніе перепугало. Отвлечь ее отъ карьеры въ которой, несмотря на свою молодость,-- ей было всего 19 лѣтъ,-- она занимала уже видное мѣсто, было бы просто неблагородно съ моей стороны; я рѣшился за ней послѣдовать. Это ее несказанно обрадовало. Между прочимъ я слишкомъ зажился у Галеаццо, хотя графъ и его семейство меня очень полюбили и слышать не хотѣли о моемъ отъѣздѣ; однако оставаться далѣе у нихъ было бы положительно нескромно. Я простился съ ними, давъ слово зимой ихъ непремѣнно навѣстить въ Миланѣ. Изъ приличія мы въ разное время выѣхали съ Джиной, но въ первомъ же городѣ соединились вмѣстѣ. Маленькій ея братъ былъ отправленъ въ школу, въ Миланъ; съ нимъ уѣхала и тетка. Они всѣ были родомъ оттуда. Мы съ Джиной остались одни и вполнѣ свободны.
Началась жизнь бездѣльная, безумная, но увлекательная. Долѣе недѣли мы никогда не оставались на одномъ мѣстѣ и все переѣзжали изъ города въ городъ. Я сдѣлался своимъ человѣкомъ въ этой странствующей труппѣ; не разъ, по просьбѣ импрессаріо, даже помогалъ ему улаживать всякія недоразумѣнія между артистами. Новыя мѣста, лица, обычаи, самый образъ жизни, меня интересовали и занимали, несмотря на попадавшуюся иногда вулгарность, которая при частой, почти ежедневной перемѣнѣ, проходила незамѣтно, не успѣвая мнѣ надоѣсть. Джина оказалась премиленькою и преумненькою женщиной, нѣжно, всѣмъ сердцемъ меня любившею. Она находила время на все. Какъ-то разъ я ей замѣтилъ что напрасно она читаетъ глупые романы, переведенные съ французскаго, когда знаетъ этотъ языкъ и можетъ на немъ самомъ прочесть лучшія произведенія французской литературы. Она очень порядочно говорила по-французски. Она спросила меня какіе лучшіе писатели; я назвалъ, и дня черезъ два или три, мы получили цѣлую библіотеку изъ Турина. Не сказавъ мнѣ ни слова, она на свои деньги выписала себѣ всѣ названныя мною сочиненія. Она читала съ жадностію и часто удивляла меня вѣрностію своихъ замѣчаній и сужденій.
Такъ прошелъ октябрь и ноябрь; контрактъ кончался, но Джина прославилась во время этой поѣздки и получила выгодныя приглашенія на карнавальный сезонъ отъ нѣсколькихъ импрессаріо. Она выбрала театръ Carlo Felice въ Генуѣ. Сезонъ начинался съ Рождества, но для репетицій она была обязана явиться къ половинѣ декабря. У насъ было двѣ свободныхъ недѣли, которыя мы провели въ Миланѣ; много гуляли, ѣздили на озера Комо и Лаго-Маджіоре; однимъ словомъ, проводили время какъ небогатые буржуа: тихо, спокойно, счастливо. Сначала я боялся что отецъ меня вызоветъ въ Петербургъ, такъ какъ я ему откровенно написалъ о моемъ романѣ. Именно тогда въ Миланѣ я получилъ его отвѣтъ. О моей исповѣди не писалъ ни полслова; только въ началѣ былъ эпиграфъ изъ Волтера, смыслъ котораго, сколько помню, былъ слѣдующій: "кто не имѣлъ недостатковъ своего возраста, тотъ не имѣетъ и его качествъ". При письмѣ былъ приложенъ вексель въ десять тысячъ франковъ, сверхъ получаемаго мною, опредѣленнаго содержанія.
Въ Миланѣ я тотчасъ же по пріѣздѣ зашелъ къ Галеаццо, но они еще не переѣхали изъ деревни. Только дня за два до нашего отъѣзда въ Геную, пріѣхалъ одинъ графъ, самъ отыскалъ меня и пригласилъ завтракать къ себѣ. За завтракомъ -- мы были съ нимъ вдвоемъ -- онъ въ очень дружеской формѣ, принялся меня предостерегать отъ всѣхъ послѣдствій моей связи съ Джиной. Я отговаривался какъ могъ, настаивая преимущественно на томъ что она очень хорошая дѣвушка.
-- Вотъ это-то и плохо что она такая добрая, честная и милая дѣвушка, возразилъ мнѣ графъ.-- Это дѣлаетъ серіознымъ ваше положеніе; во всѣхъ такого рода связяхъ самое трудное конецъ. Впрочемъ, uomo avisâtо, mezzo salvato. {Человѣкъ предупрежденный, на половину спасенный.} Если же у васъ выйдетъ какое-либо затрудненіе, адресуйтесь прямо ко мнѣ; все что только буду въ состояніи сдѣлать -- сдѣлаю. Теперь же прощайте, у меня дѣла. Да кстати, прибавилъ онъ,-- еще одинъ совѣтъ. Какія бы ни были секретныя дѣлишки у молодаго человѣка, но первая его обязанность, посѣщать непремѣнно хорошее общество. У моей кузины сегодня вечеръ. Я обѣщалъ васъ привезти.-- Что же, ѣдемъ?
Я простился съ нимъ, условившись въ 10 часовъ вечера быть въ Cafe Martini, извѣстномъ мѣстѣ сбора аристократической молодецки, противъ театра Ла Скала. Галеаццо былъ такъ дружественно милъ со мною что отказаться отъ этого вечера было положительно невозможно. Я это сознавалъ вполнѣ и тѣмъ не менѣе мнѣ страхъ не хотѣлось ѣхать. Я уже облѣнился. Джина меня уговаривала и наконецъ отправила почти насильно.
Я нашелъ у герцогини Монтечеліо довольно много народу; это былъ что-называется музыкальный вечеръ. Нѣмецъ піанистъ, двѣ италіянскія пѣвицы и одинъ Англичанинъ старикъ, играющій на арфѣ, услаждали общество всякими аріями, варіаціями и другими штуками съ большимъ усердіемъ. Я уѣхалъ, не видавъ конца сего салоннаго концерта. Галеаццо меня представилъ почти всѣмъ. Въ началѣ я случайно просидѣлъ довольно долго около маркизы Риты Беньгодере. Рѣдко встрѣчалъ я такую смѣшливую женщину какъ хорошенькая маркиза; можно даже сказать, она смѣялась слишкомъ много и часто. Въ другой женщинѣ это, пожалуй бы, непріятно поражало, но ея непрерывный смѣхъ былъ такъ искрененъ, задушевенъ и кокетливъ что дѣлался симпатичнымъ, тѣмъ болѣе что лучшею частью ея лица, послѣ глазъ однако, былъ ротъ, нѣсколько крупный и открытый правда, но за то изящнѣйшаго рисунка, притомъ зубы были удивительны. Я никогда не видалъ такихъ блестящихъ, жемчужныхъ зубовъ, съ розовымъ оттѣнкомъ. Смѣхъ этого розоваго ротика былъ заразителенъ. Видя, слушая его, невольно становилось самому весело. Разговоръ съ ней шелъ легко, свободно, увлекательно; на этотъ разъ, должно-быть слишкомъ увлекательно, ибо намъ довольно рѣзко зашикали. Хорошенькая маркиза посовѣтовала мнѣ ее оставить, увѣряя что надо уважать увлеченіе музыкой той части публики которая относится къ концерту серіозно, а не смотритъ на него какъ на предлогъ провести вечеръ въ обществѣ. При этомъ она меня звала къ себѣ, говоря что всегда вечеромъ, послѣ театра, дома. Не бойтесь, прибавила она,-- у меня концертовъ не бываетъ.
Я отвѣчалъ сожалѣніемъ что уѣзжаю въ Геную и не въ состояніи воспользоваться ея приглашеніемъ.
-- И не вернетесь къ намъ? спросила она.
-- Въ конецъ замы, можетъ-быть, отвѣчалъ я.
-- Когда будете въ Миланѣ, не забудьте насъ, прибавила она.
Отойдя отъ маркизы, я съ полчаса пробылъ еще на концертѣ и уѣхалъ домой. Когда на другой день я разказывалъ Джинѣ о всемъ видѣнномъ и слышанномъ: она въ свою очередь передала мнѣ всякія, можетъ-быть апокрифическія подробности о каждой изъ аристократическихъ барынь съ которыми я познакомился на вечерѣ. Въ Италіи, какъ впрочемъ повсюду, въ городахъ, жизнь высшаго общества служитъ любимымъ предметомъ разговоровъ въ болѣе низшихъ слояхъ. Малѣйшее происшествіе случившееся въ богатыхъ и знатныхъ палаццо, немедля, таинственнымъ путемъ проникаетъ въ разныя убогія гостиныя, и тамъ должнымъ образомъ обсуженное и разбавленное разнородными замѣчаніями, поступаетъ въ сокровищницу мѣстныхъ хроникъ. Мы проболтали съ Джиной все утро, затѣмъ день прошелъ въ мелкихъ хлопотахъ и покупкахъ по случаю отъѣзда, и я уѣхалъ изъ Милана, не видавшись болѣе ни съ кѣмъ.
Въ Генуѣ я нашелъ премиленькую квартирку на Аквасола (Aquasola), немного высоко, но за то изъ оконъ, черезъ городъ, были видны портъ и рейдъ чуднаго Генуэзскаго залива. Джина проводила все утро на репетиціяхъ громаднаго балета, въ которомъ должна была дебютировать, и возвращалась къ обѣду усталая и измученная. Я запасся книгами, бѣгалъ по дворцамъ и церквамъ и часто на лодкѣ катался по заливу. На меня напала страсть туриста: я съ любовью засматривался на все; училъ наизусть Моррея и Бедекера; читалъ Сисмонди Исторію Италіянскихъ Республикъ, и чувствовалъ себя вполнѣ довольнымъ собой и счастливымъ. Мнѣ казалось что я начинаю серіозную, дѣльную жизнь, которая мнѣ въ будущемъ готовитъ невѣдомыя сокровища. Послѣ всѣхъ странствованій, я именно наслаждался тогда моею спокойною и тихо занятою жизнью. Джина мнѣ еще болѣе полюбилась; она настолько развилась въ послѣднее время что понимала мои чувства и мысли, которыми я съ ней дѣлился подъ впечатлѣніемъ читаннаго и видѣннаго. Разъ какъ-то послѣ обѣда мы сидѣли съ ней на диванѣ; она блѣдная, усталая, прижала свою голову къ моему плечу и слушала какъ я ей описывалъ величіе и могущество древней Генуэзской республики, владычицы Средиземнаго моря, послѣ ея кровавой побѣды надъ своею соперницей, Пизой, подъ Меллоріей. Она тихо заплакала. Я испугался, приписывая ея слезы нервному раздраженію вслѣдствіе утомленія. Эти репетиціи дѣйствительно ее изнуряли до крайности.
-- Оставь, ничего, тихо сказала она.-- Я плачу потому что такъ счастлива съ тобой, такъ счастлива что мнѣ даже страшно становится на сердцѣ.
Прелесть Джина, нечего и говорить, золотое сердце, только характеръ! но объ этомъ далѣе. Она дебютировала и имѣла успѣхъ, который превзошелъ всѣ наши ожиданія. Ее вызвали разъ двадцать, аплодисменты безъ числа; свое главное на она должна была повторить два раза. Пѣхотные и морскіе офицеры просто бѣсновались. Скажу по совѣсти, ея успѣхъ на одномъ изъ первоклассныхъ театровъ польстилъ моему самолюбію. Мнѣ не совсѣмъ понравилось только нѣкоторое характерное испанское па, показавшееся мнѣ слишкомъ нахальнымъ; но шумъ рукоплесканій, блескъ, представленія, въ которомъ яркость костюмовъ и декорацій вмѣстѣ съ игривою и легкою музыкой составляла какое-то чарующее цѣлое, наконецъ восторгъ всего театра изгладили дурное впечатлѣніе испанскаго на. Любовь женщины которая съ успѣхомъ является предъ публикой, на сценѣ, имѣетъ свое особенное очарованіе, отъ котораго точно пьянѣетъ сердце. Сидѣть спокойно посреди рукоплещущаго театра и сказать себѣ что та женщина которая порхаетъ на сценѣ, возбуждая всеобщій восторгъ, моя, любитъ меня одного, и для нея каждое мое слово имѣетъ гораздо болѣе значенія чѣмъ весь этотъ шумъ и трескъ, все это имѣетъ какую-то особенную прелесть. Въ вечеръ дебюта Джина мнѣ показалась красивѣе, милѣе прежняго. Она была счастлива моимъ одобреніемъ. Забывъ усталость, она весело бѣгала по комнатѣ, услуживая мнѣ за чаемъ послѣ спектакля; смѣялась, болтала всякій вздоръ и увѣряла что, довольная моею похвалой, готова хоть сейчасъ повторить весь свой длинный балетъ для меня одного.
Генуэзская публика не охлаждалась къ Джинѣ въ продолженіе всего сезона; второй балетъ въ которомъ она танцовала не понравился и былъ ошиканъ, но ей все же аплодировали. Я, какъ водится, не пропускалъ ни одного представленія. Не только балетъ, но обѣ оперы, которыя давались, я зналъ наизусть отъ первой ноты до послѣдней. Генуя торговый городъ, въ которомъ почти нѣтъ общественной жизни. Данныя мнѣ отъ Галеаццо рекомендательныя письма доставили мнѣ удовольствіе сдѣлать нѣсколько визитовъ и быть позвану на одинъ скучнѣйшій и длиннѣйшій обѣдъ. Этимъ и ограничилось мое знакомство съ генуэзскимъ обществомъ. Все что только было замѣчательнаго въ городѣ и окрестностяхъ было мною осмотрѣно неоднократно; Сисмонди прочитанъ. Я взялся за сочиненія объ искусствѣ, но въ нихъ на каждомъ шагу были ссылки на Флоренцію и Римъ; я ихъ бросилъ и принялся за романы. Тѣмъ не менѣе тягость странной жизни какую я велъ давала себя болѣе и болѣе чувствовать; день становился иногда непомѣрно длиннымъ. Въ это самое время случилось одно обстоятельство, которое не надолго нарушило однообразіе нашей жизни. Въ числѣ поклонниковъ таланта Джины отличался своимъ шумнымъ восторгомъ одинъ Молдованинъ, который черезъ моего банкира познакомился со мной. Г. Александръ Кокераки жилъ въ Генуѣ по дѣламъ какого-то общества судоходства на Дунаѣ; это было только его офиціальное положеніе; кромѣ того, по его словамъ, онъ занимался торговлей хлѣбомъ и имѣлъ агентовъ чуть ли не во всемъ мірѣ. Толстенькій, маленькій, лысенькій Кокераки, со своими золотыми очками, орлинымъ носомъ и живыми черными глазами, былъ презанимательный разкащикъ. Онъ зналъ интимно все и всѣхъ въ Европѣ и о каждомъ сколько-нибудь видномъ дѣятелѣ какой бы то ни было страны сообщалъ пропасть иногда очень смѣшныхъ анекдотовъ. Знакомясь со мной, онъ заявилъ что считаетъ себя почти моимъ соотечественникомъ, такъ какъ часть его имѣній находится въ нашей Бессарабіи; вслѣдствіе этого онъ и о Россіи толковалъ какъ о странѣ имъ вполнѣ и глубоко изученной; не разъ однако я его ловилъ на очень грубыхъ ошибкахъ касательно новѣйшихъ реформъ, о которыхъ онъ преимущественно любилъ распространяться. Впрочемъ онъ дѣйствительно должно-быть бывалъ въ Москвѣ и Петербургѣ, ибо многихъ нашихъ общихъ знакомыхъ описалъ совершенно вѣрно. Необыкновенная подвижность и живость манеръ, особенно же его крикливость утомляли нѣсколько, тѣмъ не менѣе онъ былъ часто весьма забавенъ и интересенъ.
Мое знакомство съ Кокераки очень не нравилось Джинѣ, и она потребовала чтобъ я его не принималъ. Я разсердился на такое требованіе, которое, кромѣ своей неосновательности, было еще высказано въ крайне рѣзкой формѣ, и отказалъ наотрѣзъ. Мы повздорили между собой и даже довольно крупно; это была наша первая ссора. Она продолжалась впрочемъ не долго; скоро мы помирились, и Джина согласилась чтобы Кокераки бывалъ у насъ, однако была съ нимъ постоянно сдержанна. Холодность эта, повидимому, нисколько не конфузила вертляваго Молдованина; онъ все чаще и чаще бывалъ у насъ и былъ болѣе чѣмъ предупредителенъ ко мнѣ: представилъ меня въ Генуэзскій клубъ, устраивалъ мнѣ тамъ партіи въ вистъ, а по вечерамъ, когда не было театра, игралъ со мной дома въ экарте и пикетъ, и всегда являлся къ намъ съ кучей городскихъ новостей и сплетней, о которыхъ прежде я не имѣлъ и понятія. Съ Джиной былъ онъ изысканно почтителенъ. Я привыкъ къ нему, и всегда утромъ, прочитавъ газеты въ клубѣ, встрѣчался съ нимъ тамъ и ходилъ съ нимъ гулять. Очень часто также онъ обѣдалъ у насъ и оставался весь вечеръ.
Разъ утромъ, я уже собрался въ клубъ; Джина меня остановила и подала мнѣ письмо, адресованное ей отъ Кокераки. Письмо было цвѣтистое объясненіе въ любви, и съ этой стороны было только смѣшно. Толстое это существо, разыгрывающее роль Донъ-Жуана, могло только возбудить одинъ смѣхъ; но что меня разбѣсило, это разныя мерзости и насмѣшки на мой счетъ, коими этотъ лысый Ловеласъ пытался доказать что я не стою любви такой прелестной женщины какъ она. Джина стояла предо мной съ выраженіемъ побѣдоноснаго торжества. Въ каждой чертѣ ея лица были ясно отпечатаны слова: "я тебѣ говорила". Этотъ нѣмой упрекъ взбѣсилъ меня еще сильнѣе.
-- Это не въ первый разъ онъ вамъ пишетъ? сказалъ я ей.
-- Да, отвѣчала она хладнокровно.
-- Отчего же вы прежде не показывали мнѣ его посланій?
-- Оттого что я хотѣла чтобъ онъ хорошенько высказался и ты могъ бы вполнѣ убѣдиться кто такой твой новый другъ.
-- Вопервыхъ, онъ никогда не былъ моимъ другомъ, возразилъ я рѣзко, и надѣвъ шляпу, вышелъ.
Я сердился на Джину и, мнѣ кажется, былъ правъ. Вся эта театральная обстановка была смѣшна и излишня; наконецъ всѣ ея дипломатическія тонкости и укрывательства, если и доставили ей побѣду надъ Кокераки, котораго она не терпѣла, были однако причиной что я въ его глазахъ въ продолженіи многихъ дней игралъ прежалкую роль. Кормилъ, поилъ этого Молдованина, проигрывалъ ему деньги въ карты и не замѣчалъ какъ онъ подъ носомъ у меня строилъ куры женщинѣ которую я люблю, да еще надо мной подсмѣивался. Послѣдняя мысль меня выводила изъ себя, и забывъ Джину, я обратилъ все мое бѣшенство на него. Подходя къ клубу, я встрѣтилъ его на улицѣ. Онъ былъ такой же веселый и съ тою же предупредительною улыбкой какъ всегда. Не откладывая далѣе, я тутъ же наговорилъ ему кучу прекрупныхъ дерзостей; къ величайшему моему удивленію, онъ мнѣ отвѣчалъ одними извиненіями. Такое уничиженіе меня обезоружило. Нельзя нападать на не защищающагося. Лежачаго не бьютъ. Уже въ болѣе мягкихъ формахъ я окончилъ мое объясненіе заявленіемъ что надѣюсь наше знакомство прекращено и онъ болѣе не станетъ у насъ бывать.
-- Я очень хорошо понимаю, отвѣчалъ этотъ долготерпѣливый господинъ,-- что я отнынѣ лишенъ удовольствія у васъ бывать. Сердечно сожалѣю объ этомъ, потому что въ короткое наше знакомство настолько успѣлъ васъ узнать чтобы дорожить вами. Я влюбленъ въ Mlle Biagi, сознаюсь. Сознаюсь также что я старался очернить васъ въ ея глазахъ. Но вы молоды, хороши собой; я ни то и не другое. Мнѣ не оставалось никакого другаго способа дѣйствовать какъ тотъ который я избралъ. Теперь вижу что она васъ еще больше любитъ, чѣмъ я полагалъ. Дай вамъ Богъ счастья. Я побѣжденъ и скоро покину Геную. Сожалѣю что мы разстаемся врагами. Надѣюсь однако что когда первый пылъ пройдетъ, вы перемѣните обо мнѣ ваше мнѣніе.
Цинизмъ этого человѣка, имѣвшаго духъ отвѣчать мнѣ такъ мягко, послѣ того какъ я ему наговорилъ дерзостей, за которыя всякій порядочный человѣкъ потребовалъ бы удовлетворенія, такъ меня поразилъ что я не нашелся ничего отвѣчать и раскланялся съ нимъ. Онъ еще пробылъ дня два въ Генуѣ и потомъ куда-то уѣхалъ. Какъ нарочно нѣсколько разъ мы встрѣчались съ нимъ на улицѣ, и всякій разъ онъ мнѣ кланялся очень почтительно, несмотря на то что я едва отвѣчалъ на его поклонъ.
Джина такъ мило, такъ тонко умѣла меня успокоить что я отъ души простилъ ей всѣ ея хитрости, которыми она, такъ долго скрывая отъ меня, запутала предпріимчиваго Молдованина. Эта глупая исторія насъ еще болѣе связала другъ съ другомъ. У меня никогда не было и тѣни сомнѣнія въ ея вѣрности; все же съ тѣхъ поръ я сталъ менѣе оставлять ее одну. Жизнь наша пошла какъ въ самомъ началѣ и была вполнѣ счастлива. Однако иногда я вспоминалъ не безъ сожалѣнія объ этомъ канальѣ Кокераки. Я нисколько не нуждался въ немъ самомъ, но правду сказать, при немъ наше одиночество было гораздо оживленнѣе.
Вскорѣ послѣ этого я получилъ письмо отъ моей тетки изъ Венеціи, въ которомъ она писала что ѣдетъ со всѣмъ семействомъ чрезъ Миланъ на югъ Италіи и изъявляла желаніе меня непремѣнно видѣть гдѣ-нибудь: или въ Миланѣ, или во Флоренціи. Мы посовѣтовались съ Джиной и она выбрала первый изъ этихъ городовъ. Я живо собрался въ дорогу; мнѣ очень хотѣлось увидать милую тетушку, которую очень люблю; но въ самую минуту отъѣзда, невыносимо грустно было разстаться съ моею дорогою Джиной. Хоть она старалась скрыть свои слезы и сама снаряжала меня въ путь, входя во всѣ мельчайшія подробности, но я очень хорошо видѣлъ ея влажные глазки, которые она такъ ловко украдкой утирала. На станціи желѣзной дороги нѣсколько голосовъ пронзительно закричали: "partenza", {"Отъѣздъ." Таковъ крикъ въ обществѣ Alta Italia предъ самымъ отходомъ поѣздовъ.} она судорожно обняла меня и втолкнула въ вагонъ. Поѣздъ тихо двинулся и тотчасъ со станціи вошелъ въ темный тоннель. На сердцѣ было такъ грустно, такъ одиноко что мнѣ нестерпимо хотѣлось вернуться.
Пять дней проведенныхъ въ Миланѣ пролетѣли незамѣтно. Утро проходило съ теткой и кузинами, которымъ я показывалъ всѣ городскія достопримѣчательности; вечеромъ я бывалъ въ обществѣ или театрѣ, что также общество. Я попалъ въ самый разгаръ карнавала и благодаря Галеаццо воспользовался всѣми городскими удовольствіями. Балъ, танцы каждый день; веселая маркиза Рита выказывала мнѣ явное предпочтеніе предъ всѣми другими молодыми людьми. Она находила что я отлично вальсирую и всегда меня выбирала въ котильйонѣ. Я веселился, но это нисколько не мѣшало мнѣ думать о моей милой Джинѣ. Несмотря на всѣ развлеченія, я находилъ время писать ей длиннѣйшія письма каждый день. Напротивъ, она мнѣ писала мало. Правда, ей нечего было мнѣ разказывать; жизнь ея была мнѣ извѣстна. Она мнѣ говорила одно, что любитъ меня и тоскуетъ по мнѣ. Говорила такъ просто, искренно, что меня это трогало до глубины души. Получивъ ея письмо, я собирался проститься съ тетушкой и не медля вернуться въ Геную, но на первомъ же словѣ добрая старушка со слезами начинала меня упрашивать подарить ей еще денекъ. Съ другой стороны, Галеаццо, его семейство, новые знакомые были такъ любезны, что не было никакой возможности отказываться отъ ихъ приглашеній. Несмотря на все мое нежеланіе, я оставался, ѣздилъ на балы и танцовалъ до утра. Однако, какъ только тетушка уѣхала, спѣша на послѣдніе дни карнавала въ Римъ, въ тотъ же день и я отправился въ Геную, Галеаццо взялъ съ меня слово пріѣхать непремѣнно на карнавалоне въ Миланъ; я тѣмъ охотнѣе обѣщалъ, что мы съ Джиной еще прежде рѣшили недѣлю карнавалона провести тамъ. Маркиза Рита объявила мнѣ что безъ меня не будетъ вальсировать. Она это сказала со своимъ обычнымъ смѣхомъ; принять это за чистую монету было трудно; все же быть отличену предъ прочими такою женщиной какъ маркиза -- было весьма лестно. Она слыла за весьма разборчивую и взыскательную. Тѣмъ не менѣе я уѣхалъ.
Джина меня встрѣтила хорошо, хотя съ грустнымъ выраженіемъ лица. Очевидно она преувеличивала значеніе миланскихъ веселостей,-- и это очень натурально; въ ея быту составляется какое-то смутное понятіе о всемъ томъ что дѣлается въ высшемъ обществѣ. Я ей объяснилъ что съ моей стороны было одно только исполненіе обязанности, родъ выраженія благодарности Галеаццо за его дружелюбное гостепріимство. Она поняла и успокоилась. Одно что ее еще немного смущало, это зачѣмъ я такъ долго оставался на балахъ; но и этотъ послѣдній остатокъ темной тѣни, наброшенный моими, можетъ-быть, слишкомъ откровенными письмами,-- изгладился вскорѣ, и наша жизнь потекла такъ же счастливо какъ и прежде. Она сдѣлалась даже оживленнѣе чѣмъ прежде. Въ Генуѣ, какъ и всюду въ Италіи, послѣдніе дни карнавала посвящены корсо, т.-е. гуляньямъ, въ продолженіи которыхъ изъ окошекъ домовъ на экипажи, а изъ экипажей на окна и пешеходовъ сыплютъ муку, конфекты и всякую всячину. Джина добыла для насъ окно на главной улицѣ Via Nuova, по которой идетъ гулянье,-- и мы съ ней изъ этого окна забрасывали мукой всѣхъ, и лрохожихъ и проѣзжающихъ. У насъ бывали цѣлыя сраженія съ главными колесницами. Всюду въ главныхъ городахъ Италіи молодые люди снаряжаютъ для карнавальныхъ корсо большія колесницы, имѣющія самыя фантастическія формы, и въ нихъ они сами, наряженные сообразно характеру колесницы, разъѣзжаютъ по гулянью и бросаютъ конфекты, муку, букеты, апельсины въ экипажи и окна домовъ. Въ Генуѣ таковыхъ было нѣсколько; съ ними-то у насъ всего болѣе происходили жаркія перестрѣлки мукой и всякими снарядами.
Карнавалъ въ Генуѣ кончился, съ нимъ и контрактъ Джины. Ее приглашали на весь постъ во Флоренцію, но она отказалась. Мы предполагали съ ней попутешествовать, съѣздить въ Римъ, Неаполь, а потомъ на лѣто въ Парижъ и Германію. Въ середу великаго поста мы уѣхали въ Миланъ. Намъ обоимъ было грустно разстаться съ Генуей, въ которой мы провели два мѣсяца очень счастливо. Чуть не половину дороги просидѣли мы молча въ вагонѣ, но потомъ это настроеніе мало-помалу исчезло, и когда мы вошли въ нашу маленькую миланскую квартирку,-- мы оба были въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
III.
Миланскій карнавалонъ, это лишніе пять карнавальныхъ дней, выхлопотанныхъ, какъ говорятъ, Святымъ Амвросіемъ своему родному городу, который единственный въ Италіи пользуется такимъ завиднымъ преимуществомъ. Эти пять дней особенно блестящи отъ наплыва Италіянцевъ со всѣхъ другихъ городовъ, въ которыхъ уже началось постное затишье. Только-что мы пріѣхали, Джина отправилась къ теткѣ повидаться со своимъ братомъ и съ нимъ провести весь вечеръ; не зная гдѣ буду обѣдать, я пошелъ въ Cafe Martini. Въ немъ засталъ я кучу знакомыхъ и между прочими Галеаццо. Послѣдній овладѣлъ мною, посадилъ въ свой фаэтонъ и повезъ на бастіонъ. Бастіонъ извѣстное мѣсто гулянья, на которомъ собирается весь миланскій beau-monde, часа за два до захожденія солнца. Едва мы вышли изъ экипажа, какъ встрѣтили въ аллеѣ маркизу Гельгодере, гулявшую съ одною ея подругой и окруженную молодежью. Маркиза очень мило со мной поздоровалась и тутъ же предложила мнѣ участвовать въ одной колесницѣ, которую она снаряжала для корсо вмѣстѣ съ двумя другими дамами и четырьмя молодыми людьми.
-- Вы появились какъ разъ кстати, прибавила она,--насъ семь. Это отчасти кабалистическое число меня путаетъ. Съ вами насъ будетъ восемь,-- и я буду спокойна. Посмотримъ теперь,-- дорожите ли вы моимъ спокойствіемъ, или нѣтъ?
-- Весьма, возразилъ я.
-- Но, перебила маркиза,-- тѣмъ не менѣе, однако, впрочемъ, къ величайшему вашему сожалѣнію, вы принуждены отказаться отъ удовольствія участвовать, потому что... ну и тысяча причинъ, одна лучше другой.
-- Отчего же вы такъ думаете? спросилъ я.
-- Отчего? очень просто. Вы, говорятъ, живете на желѣзной дорогѣ, и всегда наканунѣ вашего отъѣзда. Вѣдь вы метеоръ: едва покажетесь и быстро исчезнете. Васъ даже разсмотрѣть трудно.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ я смѣясь,-- этотъ разъ я останусь довольно долго въ Миланѣ, и сожалѣю. Ваше сравненіе съ метеоромъ мнѣ такъ нравится, что жаль потерять на него право.
-- Вотъ какъ! съ улыбкой возразила маркиза,-- вы покончили ваши дѣла въ Генуѣ? Я думала, васъ тамъ задержатъ до Пасхи. Тѣмъ лучше. Это все однако одни разговоры, а надо дѣло. Ѣдете вы съ нами?
-- Очень бы радъ былъ, сказалъ я,-- но корсо завтра, я не успѣю сдѣлать себѣ костюмъ.
-- Это пустая отговорка. Вашъ костюмъ весьма простъ,-- бѣлый пьеро; моя портниха вамъ его сдѣлаетъ въ два часа. Мы не лавочники, которые весь годъ придумываютъ и устраиваютъ замысловатые костюмы и колесницы къ карнавалу. Мы хотимъ веселиться. Бросать каріандоли изъ оконъ и съ балконовъ намъ надоѣло, и мы ѣдемъ. Больше ничего. Итакъ вы съ нами?
-- Съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчалъ я.
Въ сущности данное мною обѣщаніе меня нѣсколько пугало. Джина не любила маркизы, и во избѣжаніе всякихъ домашнихъ непріятностей, я бы не прочь отказаться отъ приглашенія на корсо, во было уже поздно. Я попался и безвозвратно. Маркиза назначила намъ всѣмъ участвовавшимъ въ ея колесницѣ пріѣхать къ ней вечеромъ, съ тѣмъ чтобъ условиться вполнѣ на счетъ завтрашняго дня. Я обѣдалъ у Галеаццо и послѣ отправился къ ней. Совѣщаніе у маркизы неоднократно перерывалось танцами; насъ было такъ мало, что нельзя было рано уѣхать. Къ тому же хозяйка дома то-и-дѣло подсмѣивалась надо мной: разспрашивала о Генуѣ, увѣряла что не будетъ сердиться, если мнѣ кой-кто запретитъ принять участіе въ колесницѣ, и пр. въ этомъ родѣ. Очевидно она знала о моей связи съ Джиной. Будь мы съ ней вдвоемъ, я бы нисколько не скрывалъ истины; но въ маленькомъ кружкѣ, при почти постоянно общемъ разговорѣ, мнѣ поневолѣ приходилось отвѣчать туманно и стараться свести разговоръ на другой предметъ. Несмотря на это было весело, какъ бываетъ только на маленькихъ вечерахъ, которые я положительно предпочитаю большимъ баламъ. Меньше претензіи и больше веселости. Довольно поздно вернулся я домой и вернулся не безъ страха. Джина, вопреки моимъ опасеніямъ, встрѣтила меня чрезвычайно мило. Несмотря на это, самъ не знаю почему, я скрылъ отъ нея предполагаемую колесницу, и то что я былъ у маркизы. Я ей сказалъ что обѣдалъ и провелъ вечеръ у Галеаццо и началъ съ большимъ участіемъ ее разспрашивать объ ея родныхъ и знакомыхъ, которыхъ она видѣла. Она предо мною всегда какъ будто конфузилась за свою родню, и очень цѣнила малѣйшее мое къ нимъ вниманіе. Она была вполнѣ довольна и весела. О корсо не было разговора.
Наступило утро; время отправиться къ маркизѣ приближалось. Я раздумывалъ какъ бы половчѣе сказать ей о колесницѣ, но все что-то не ладилось. Къ счастію, она сама, -- лучше сказать, обстоятельства мнѣ помогли. Ее звали смотрѣть на корсо къ какой-то родственницѣ. Тетка пришла ее уговаривать идти туда; она отказывалась, но видимо была бы не прочь. Я присоединился къ просьбамъ тетки, и она согласилась только тогда, когда я ей сказалъ что самъ былъ званъ къ Галеаццо. Мы съ ней очень мило простились.
-- Навѣрное тебя потащутъ сегодня въ veglione {Такъ называется маскарадъ въ Италіи.}, прибавила она на прощанье.-- Ничего, ступай, не безпокойся обо мнѣ: я проведу вечеръ у тетки. Только, пожалуста, не возвращайся слишкомъ поздно.
-- Дѣйствительно меня звали въ маскарадъ театра Ла Скала, я и забылъ объ этомъ. Съ чувствомъ живѣйшей благодарности, расцѣловалъ я Джину и полетѣлъ къ маркизѣ.
Надо самому побывать на одной изъ этихъ колесницъ корсо, чтобы понять все опьяняющее увлеченіе въ которое можетъ васъ втянуть такая пустая забава. Въ сущности, что тутъ такого занимательнаго? бросать кучи известковыхъ шариковъ въ продолженіи двухъ или трехъ часовъ въ народъ, экипажи, окна и балконы? Ничего; съ перваго взгляда даже глупо для взрослыхъ людей; тѣмъ не менѣе, эта постояннная борьба, эта всеобщая веселость, такъ увлекаетъ васъ, что не опомнишься. Крики, привѣтствующіе ловко пущеннные каріандоли {Каріандолями называются шарики сдѣланные изъ извести и гипса, которые бросаютъ въ Италіи. Слово каріандоли употребляется преимущественно въ Сѣверной Италіи.}, свистъ и насмѣшки когда они не достигнутъ цѣли; хохотъ, когда мы, бывало, примемся всѣ обсыпать мукой какого-нибудь сердитаго господина. Однимъ словомъ, какое-то самозабвеніе отъ всеобщаго шума, смѣха, веселья, которое, вопреки вашей волѣ, овладѣваетъ вами, и вы бѣснуетесь какъ всѣ, сами не отдавая себѣ отчета отчего и почему.
Наша колесница была велика, но очень проста. Она была обита бѣлымъ коленкоромъ съ фестонами изъ зелени; вмѣсто перилъ, по продольнымъ сторонамъ были высокіе ящики, въ которыхъ были насыпаны каріандоли. Мы очень удобно ихъ отуда черпали большими ложками, узенькими и длинными жестяными стаканами и даже руками. Кромѣ этого запаса снарядовъ, сзади насъ ѣхали дроги съ мѣшками каріандолей которыхъ три человѣка безпрерывно всыпали въ наши ящики. Дроги никогда не опорожнялись, ибо на нѣкоторыхъ пунктахъ гулянья были склады мѣшковъ, которыми на пути пополнялся нашъ резервъ.
Мы всѣ были пресмѣшно одѣты. Мущины въ широкихъ панталонахъ и курткахъ изъ бѣлаго коленкора, съ большими зелеными пуговицами; дамы въ такихъ же курткахъ, но при этомъ въ бѣлыхъ юбкахъ. У всѣхъ насъ голова была одинаково и очень куріозно убрана. Родъ бѣлаго коленкороваго чепчика съ таковою же маской плотно покрывалъ всю голову, сверхъ этого тонкая проволочная маска защищала лицо, и все это еще прикрывалось бѣлою, мягкою, войлочною шляпой. Такое одѣяніе насъ отлично охраняло отъ бросаемыхъ на насъ каріандолей, но, правду сказать,-- было далеко не красиво. Одна маркиза умудрилась быть кокетливою даже и въ этомъ костюмѣ. Меня всего болѣе радовало то что не было никакой возможности насъ узнать. Дѣйствительно мы неразъ проѣзжали мимо окна въ которомъ была Джина, я ее видѣлъ, но она и не догадывалась что я былъ такъ близко отъ нея.
Маркиза была нашимъ начальникомъ и исполняла эту должность отлично. Она направляла насъ такъ искусно, что мы во всѣхъ встрѣчахъ одержали верхъ и заставили замолчать нашихъ противниковъ. Мнѣ кажется, причина нашихъ успѣховъ заключалась въ снабженіи снарядовъ, которое ни у кого не было устроено такъ хорошо какъ у насъ. Не помню теперь,-- мы разбросали баснословное количество пудовъ этихъ каріандолей. Несмотря на свои заботы по командованію нами, хорошенькая и на видъ слабенькая маркиза не уступала никому изъ насъ въ самомъ киданіи этой муки. Она была неутомима. Я стоялъ около нея, и не разъ совѣтовалъ ей отдохнуть. Въ передней части нашей колесницы было прикрытое мѣстечко, въ которомъ хранились букеты и конфекты, которые мы иногда бросали дамамъ (одинъ такой букетъ я бросилъ Джинѣ); въ этомъ мѣстечкѣ два человѣка могли свободно усѣсться на полъ, даже снять маски и вздохнуть безопасно, такъ какъ навѣсъ защищалъ отъ бросаемыхъ каріандолей. Маркиза и слышать не хотѣла моихъ увѣщаній, она ни на минуту не сошла со своего мѣста и только тогда приказала съѣхать съ гулянья, когда почти совсѣмъ сдѣлалось темно. Мы выѣхали одни изъ послѣднихъ. Поѣздка удалась совершенно; только одно было забыто всѣми нами, это припасти какое-нибудь питье. Жажда насъ всѣхъ сильно мучила. Несмотря на двойныя маски, пыль отъ каріандолей проникала въ ротъ и носъ, и потребность хоть чѣмъ-нибудь промочить горло была у всѣхъ. Не объ этомъ только забылъ вашъ командиръ и мы всѣ. Никто не подумалъ гдѣ мы всѣ будемъ обѣдать. Когда мы вернулись съ корсо къ маркизѣ и передѣлись, -- оказалось что мужья всѣхъ нашихъ дамъ, въ томъ числѣ и хозяинъ дома, обѣдаютъ въ клубѣ. По всему вѣроятію, они распорядились такъ въ увѣренности что нашъ пикникъ окончится какъ всѣ пикники -- обѣдомъ. Произошло всеобщее недоумѣніе, которое я сейчасъ же прекратилъ, пригласивъ все общество обѣдать въ какую-нибудь гостиницу. Всѣ согласились, и я отправился съ однимъ изъ молодыхъ людей искать гдѣ можно поскорѣй добыть отдѣльную комнату и возможность намъ всѣмъ поѣсть. Мы нашли все это у Биффи и тотчасъ же вернулись къ нашему обществу.
Обѣдъ былъ очень оживленъ, благодаря шампанскому, которое я велѣлъ подавать одно и съ самаго начала, увѣривъ всѣхъ что таковъ у насъ обычай въ Россіи. Какъ хозяинъ я имѣлъ честь сидѣть на главномъ мѣстѣ, около нашего командира. За обѣдомъ было рѣшено что въ послѣдній корсо мы проведемъ весь день вмѣстѣ: сначала на гуляньи въ колесницѣ, потомъ будемъ обѣдать а послѣ поѣдемъ въ маскарадъ театра Ла Скала, гдѣ возьмемъ ложу и будемъ всѣ замаскированы. Предполагалось интриговать въ самыхъ обширныхъ размѣрахъ. Условлено было собраться на завтра къ маркизѣ и тамъ сговориться между собою какъ устроить чтобы въ маскарадѣ дѣйствительно опутать нѣсколько господъ и барынь и произвести смятеніе во всемъ миланскомъ обществѣ. Маркиза объявила что если всѣ будутъ строго ей повиноваться, она отвѣчаетъ за полный и блестящій успѣхъ. Всѣ единодушно приняли ея предложеніе и всякій поочередно подходилъ къ ней и, становясь на колѣни, произносилъ торжественную клятву полнаго повиновенія и преданности ей до послѣдней капли крови во все время карнавалона. По окончаніи сего обряда, при троекратномъ eviva, былъ выпитъ тостъ за здравіе нашей избранной руководительницы. Маркиза отвѣчала спичемъ, въ которомъ, милѣйшимъ образомъ, шутовски подражала министрамъ, которые при поступленіи на должность произносятъ въ парламентѣ рѣчь съ изложеніемъ программы того что они намѣрены сдѣлать. Громкія, восторженныя рукоплесканія привѣтствовали ее. Она знакомъ попросила молчать.
-- Противоположно конституціоннымъ министрамъ сей счастливой страны, которые много, долго и скучно говорятъ и ничего кромѣ глупостей не дѣлаютъ, сказала она, -- министерство котораго я имѣю честь быть президентомъ предлагаетъ на ваше усмотрѣніе и утвержденіе, милостивые государи, слѣдующій законопроектъ:
Пунктъ 1й. Каждый мущина и женщина сего почтеннаго общества не медля напишетъ письмо, въ коемъ назначитъ свиданіе на слѣдующій veglione. Письмо не будетъ адресовано и будетъ подписано вымышленнымъ именемъ, которое сочинитель или сочинительница сохранить все остальное время карнавалона.
Примѣчаніе. Подразумѣвается что всякій полъ будетъ писать противоположному.
Пунктъ 2й. Письма должны быть представлены не позже завтрашняго дня двухъ часовъ пополудни, въ нашу резиденцію.
Пунктъ 3й. Оныя письма должны быть написаны остроумно и увлекательно.
Пунктъ 4й. Предсѣдателю совѣта предоставляется право подписать адресы и разослать письма по своему усмотрѣнію.
Законъ былъ одобренъ единодушно вообще и каждый пунктъ въ особенности, безъ всякихъ замѣчаній и поправокъ, кромѣ четвертаго, на который я возразилъ что было бы лучше знать впередъ кому пишешь и потому предложилъ сейчасъ же назначить тѣхъ лицъ которымъ каждый изъ насъ долженъ писать. Маркиза не согласилась и объявила что принятіе моего предложенія она сочтетъ выраженіемъ недовѣрія къ себѣ и подастъ въ отставку. Съ комическою важностью произнесла она рѣчь, въ которой громила меня, якобы представителя оппозиціи ея благодѣтельному министерству. Я всталъ и заявилъ что отказываюсь отъ предложенной мною поправки, и четвертый пунктъ, также какъ и предыдущіе, былъ принятъ единодушно.
-- Мы, кажется, будемъ съ вами врагами, сказала она мнѣ тихо, въ то время какъ по окончаніи обѣда мущины закурили сигары, и вокругъ стола завязалось, группами, нѣсколько отдѣльныхъ разговоровъ объ осуществленіи нашихъ замысловъ.
-- Не знаю что будетъ, отвѣчалъ я,-- но теперь, могу васъ завѣрить, у меня совершенно не вражескія къ вамъ чувства. Напротивъ...
-- Вотъ какъ, возразила она, улыбаясь, но глаза ея серіозно и пристально смотрѣли на меня.-- Значитъ Генуя уже забыта; однако скоро!
-- Генуя не забыта, но можетъ быть забыта.
-- Если, прибавила она,-- кто-нибудь возмется васъ отвлечь отъ нея. Старая исторія начинаетъ вамъ немножко надоѣдать; но, какъ ловкій человѣкъ, вы только тогда рѣшитесь вынести нынѣ боготворимое божество изъ храма когда будетъ готово новое для занятія, того же мѣста. Храмъ и культъ все тотъ же, только богъ другой. Хвалю отъ всей души эту практичность, которая, впрочемъ, далеко не рѣдкое явленіе въ наше время. Принимая въ васъ участіе, всѣмъ сердцемъ сожалѣю что никого не вижу подходящаго на открывающуюся у васъ вакансію.
Съ этими словами она встала и подошла къ ближайшей группѣ; я остался одинъ. Правду сказать, отвѣтъ маркизы меня огорошилъ. Она была болѣе чѣмъ любезна со мной въ продолженіи всего дня, видимо отличала меня предъ другими, и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, меня оборвала. Меня всего болѣе бѣсило что я не могъ скрыть моей досады и не нашелся ей ничего отвѣтить. Она, весело смѣясь, разговаривала въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня; я постарался послѣдовать ея примѣру, подошелъ къ другой группѣ и принялся дѣятельно участвовать въ разговорѣ.
Прошло съ четверть часа; совершенно оправившись отъ неожиданнаго и незаслуженнаго пораженія, я былъ въ жаркомъ спорѣ съ хорошенькою графиней Элеполи, какъ меня позвала маркиза.
-- Извините что я васъ отвлекаю отъ вашего разговора, сказала она съ любезною улыбкой,-- но у меня до васъ просьба.
-- Приказывайте, marchesa.
-- Нѣтъ не приказываю, а прошу. Вотъ въ чемъ дѣло. Беатричѣ хочется курить, но одной совѣстно -- требуется мое участіе. Сигаръ я, при всемъ желаніи, не выношу. У васъ у однихъ папиросы.
Вмѣсто отвѣта я раскрылъ свой портъ-сигаръ и подалъ ей.
-- Нѣтъ, это будетъ слишкомъ, сказала она, отклоняя мою сигарочницу,-- я лучше возьму вашу папироску.
Сказавъ это, она взяла изъ моей руки ту папироску которую я курилъ и поднесла ее къ своему розовому ротику. При этомъ взглядъ ея былъ такой нѣжный, влажный, манящій что у меня сильно забилось сердце; но этотъ взглядъ, озаривъ меня мгновенно, исчезъ, и опять предо мною были равнодушно смѣющіеся ея глазки.
-- Вы не сердитесь что я такъ безцеременно распорядилась вашею папироской? продолжала она, улыбаясь.-- Курить много я не могу, а надо было показать примѣръ.
-- Сердиться на васъ нельзя, отвѣчалъ я, садясь около нея,-- напротивъ, сегодня я чувствую къ вамъ безпредѣльную благодарность.
-- Благодарность?
-- Да, вы мнѣ такъ тонко, такъ умно напомнили что я человѣкъ не свободный и не долженъ этого забывать, даже посреди самыхъ сильныхъ очарованій.
-- Очарованіе не было сильно, если вы на первомъ шагу остановились.
-- Остановился не я, меня остановили.
-- И вы за это благодарите? Прекрасная черта, говорящая въ пользу благородства вашего характера. Ее нельзя достаточно похвалить. Итакъ, вы, какъ только увидите что увлеченіе не ведетъ ни къ какой практической цѣли, сейчасъ же бросаете, совершенно отрезвляетесь и тотчасъ готовы съ спокойнымъ сердцемъ взойти на Капитолій для принесенія благодарственной жертвы богамъ.
-- По-моему всякое увлеченіе только тогда можетъ жить и развиваться когда оно находитъ пищу въ самомъ предметѣ къ которому оно обращено. Иначе это огонь который гаснетъ за недостаткомъ матеріала для горѣнія.
-- Идни московитскія, отъ которыхъ вѣетъ холодомъ и сыростью вашихъ сѣверныхъ льдовъ. У насъ, въ Ломбардіи, думаютъ иначе. Впрочемъ я могу только радоваться вашему благоразумію и тѣмъ болѣе ему радуюсь что каждое ваше слово доказываетъ мнѣ что я не ошиблась въ моемъ мнѣніи о васъ. Оно подтверждается все болѣе и болѣе.
-- Я бы желалъ его знать вполнѣ -- это мнѣніе.
-- Когда-нибудь; покамѣстъ же я вамъ сообщу одно очень важное извѣстіе, сказала она таинственно.
-- Что такое?
-- Намъ пора ѣхать, отвѣтила она тихо, и откинувшись на спинку кресла, звонко, весело засмѣялась.
-- Вы только шутите, маркиза, сказалъ я, вставая.
Ея смѣхъ меня бѣсилъ.
-- А вы любите шутить другими, отвѣчала она, серіозно, глубоко взглянувъ на меня. Я остановился точно оцѣпенѣлый, а она, не прошло и секунды, весело болтала съ графиней Элеполи.
Начались сборы къ отъѣзду; надо было отвезти по домамъ нашихъ дамъ. Послали за фіакрами; мы всѣ вызвались ихъ проводить. Группы раздѣлились. Маркиза взяла съ собой графиню Элеполи и назначила меня ихъ проводить. Мы сначала завезли графиню и очутились одни въ каретѣ. Сидѣть съ ней одной въ этомъ темномъ ящикѣ было жутко; мы ѣхали тихо; порой свѣтъ газовыхъ фонарей освѣщалъ ее мгновенно, и я видѣлъ ясно ея лицо. Оно имѣло совсѣмъ другое выраженіе, чѣмъ прежде, за обѣдомъ. Оно было серіозно, даже нѣсколько грустно; глаза блестѣли, неподвижно устремленные въ окно. Мы сидѣли такъ близко. Я чувствовалъ ея плечо, всю ея фигурку, которая съ нѣгой куталась въ темной бархатной шубкѣ. Сердце стучало нестерпимо. Мы молчали. Я не выдержалъ.
-- Маркиза, сказалъ я, стараясь взять ее за руку,-- зачѣмъ вы такъ нападаете на меня?
Она оттолкнула мою руку и молчала.
-- Вы не хотите даже мнѣ отвѣчать? продолжалъ я.
-- Еслибы вы знали, сказала она съ какимъ-то злобнымъ, нервнымъ смѣхомъ,-- какъ смѣшны всѣ эти вступленія въ разговоръ. Молодому человѣку выпадетъ случай быть десять минутъ съ порядочною и не дурною собой женщиной въ фіакрѣ. Извѣстное дѣло, тутъ объясненіе въ любви обязательно. Нельзя сразу броситься на склоненіе глагола: "любить". Надо начать съ чего-нибудь. Издалека. Вотъ эти-то "издалека" смѣшны до крайности. Знаете что? Будьте оригинальны. Помолчите.
Ея выходка меня взбѣсила; я отодвинулся въ противоположный уголъ кареты. Прошло минуты двѣ.
-- Вы ее любите? сказала она тихо, и голосъ ея дрожалъ.
-- Очень, отвѣчалъ я сухо.
-- Не сердитесь; намъ еще рано быть врагами, прошептала она, взявъ меня за руку.
Ея рука была холодна. Не знаю, но ея прикосновеніе ударомъ отозвалось у меня въ сердцѣ.
-- Маркиза! отвѣчалъ я,-- вы странная и чудная женщина. Что вамъ до нея, до меня? Васъ это нисколько не интересуетъ. Вы очень хорошо знаете что около васъ забываешь все и всѣхъ, и забываешь вопреки себя, своей воли, сердясь, бѣсясь на себя. Что я чувствовалъ? чувствую? не знаю. Знаю только что за одинъ поцѣлуй вашего чуднаго ротика я бы теперь отдалъ все, что бы вы ни потребовали.
-- И завтра пожалѣли бы объ этомъ, перебила она тихо; лицо ея было такъ близко отъ меня что я чувствовалъ ея горячее дыханіе.
-- Можетъ-быть, сказалъ я, и вмѣстѣ, не знаю какъ, наши губы слились въ одинъ жгучій поцѣлуй. Она оттолкнула меня и слегка высунулась въ окно кареты. Я испугался, подумавъ что она хочетъ выпрыгнуть и схватилъ ее за талію. Она повернулась ко мнѣ и тихо сказала:
-- Мы пріѣхали; сегодня въ veglione.
Фіакръ остановился: она быстро вышла изъ кареты и исчезла подъ высокою аркой большаго подъѣзда стариннаго палаццо Бельгодеръ. Я поѣхалъ домой переодѣться.
Видъ моей квартирки, пустой, темной, съ нетопленнымъ каминомъ, произвелъ на меня самое грустное, самое тяжелое впечатлѣніе. Пробовалъ затопить каминъ, только страшно надымилъ и не добился толку. Безъ Джины, которая меня лелѣяла до мельчайшихъ подробностей, я не зналъ гдѣ найти мое платье. Роясь въ коммодахъ, я ничего не нашелъ, но напалъ на свертокъ бумаги, тщательно перевязанный голубою ленточкой. Любопытство взяло верхъ надъ деликатностью,-- я развязалъ; это были всѣ мои письма, даже самыя пустыя, завернутыя въ афишу того народнаго спектакля на которомъ я въ первый разъ ее увидѣлъ. Меня эта находка глубоко тронула и заставила задуматься. Заперевъ коммодъ, я сѣлъ въ кресло и закурилъ сигару. Я рѣшился не ѣхать въ маскарадъ; все откровенно разказать Джинѣ, и на завтра непремѣнно уѣхать съ ней изъ Милана. Рѣшимость эта меня освѣжила; точно гора свалилась съ плечъ. Даже какъ будто просіяло въ нашей квартиркѣ, тускло освѣщенной одинокою свѣчкой, поставленною мною на каминѣ. Воображеніе уже рисовало мнѣ добрую, милую рожицу Джины, когда я ей признаюсь во всемъ и объявлю мое рѣшеніе бѣжать изъ Милана. Сначала она будетъ серіозно, пристально на меня смотрѣть, не захочетъ меня поцѣловать на мировую. При этомъ, невольно, свѣжее воспоминаніе о другомъ страстномъ поцѣлуѣ кольнуло меня въ сердце и бросило въ жаръ. Какой-то невѣдомый міръ изящныхъ формъ, роскоши, блеска и вмѣстѣ страсти, скованной приличіемъ, но по временамъ, вдругъ разнузданной, палящей, раскрылся предо мною на одинъ мигъ. Я судорожно принялся ходить по комнатѣ. Такъ темно, холодно, одиноко, тоскливо было въ этой буржуазной комнаткѣ; а съ улицы то-и-дѣло долетали пѣсни и крики веселившагося народа. Возможность черезъ нѣсколько минутъ увидать ее, эту оригинальную, непонятную женщину такъ неотвязно стала меня преслѣдовать, что я ни о чемъ другомъ не могъ думать. Въ головѣ вертѣлась только мысль о ней: какъ-то она меня встрѣтитъ? что скажетъ послѣ нашей поѣздки въ каретѣ?
Все судьба въ нашей жизни. Будь въ эту минуту Джина со мною, рѣшимость не измѣнила бы мнѣ, и нашъ съ нею несложный романъ продолжался бы, по всему вѣроятію, и теперь, и я былъ бы счастливъ. Стрѣлка часовъ показывала двѣнадцать. Я не въ силахъ былъ противиться искушенію и отправился въ Ла Скала.
Зала театра была залита свѣтомъ; разноцвѣтныя ложи были наполнены самыми блестящими туалетами; народу, масокъ и въ особенности дебардеровъ въ партерѣ и на сценѣ было гибель. Взойдя въ залу, я тотчасъ же увидѣлъ маркизу; она была въ своей ложѣ, въ бельэтажѣ. На головѣ у ней только была усыпанная брилліантами маркизская корона; на открытое платье былъ наброшенъ легкій дымчатый шарфъ, изъ котораго ея тоненькая головка выглядывала какъ изъ облака. Размахивая вѣеромъ, она съ живостью говорила съ какимъ-то сѣдымъ мущиной. Въ ложѣ у нея сидѣла Беатриче Читануова. Меня непреодолимо потянуло поговорить съ ней. Съ трудомъ протолкался я въ залѣ до выхода; въ корридорѣ встрѣтился съ Галеаццо, который звалъ меня ужинать. Я обѣщалъ прійти попозже, и не безъ сердечнаго трепета отворилъ дверь ея ложи. Она очень любезно подала мнѣ руку, но эта рука не отвѣчала на мое пожатіе. Съ тѣмъ свѣтскимъ тактомъ который никогда не покидаетъ этихъ барынь, она, какъ ни въ чемъ не бывало, познакомила меня съ сѣдымъ бариномъ, какимъ-то Флорентинцемъ, и прибавила:
-- Садитесь и слушайте. Il signor разказывалъ намъ сейчасъ печальную исторію, случившуюся у нихъ. Одна довольно извѣстная дама бѣжала отъ мужа съ молодымъ человѣкомъ, и представьте! имѣетъ дерзость публично являться съ нимъ. Продолжайте пожалуста.
-- Я кончилъ, marchesce, отвѣчалъ, улыбаясь старикъ.
-- Я жалѣю, замѣтила Читануова,-- всего болѣе этого бѣднаго молодаго человѣка... Вотъ себя связалъ на всю жизнь.-- Тяжелый камень.
-- Что объ нихъ жалѣть, возразила маркиза,-- она бѣдная женщина! Вотъ кого жаль. Послѣ такого скандала всѣ двери для нея затворены; общество не существуемъ. Что же ей остается?
-- Счастье съ человѣкомъ котораго она выбрала, отвѣчалъ я.
-- Счастье!-- продолжала маркиза, приподнявъ свои плечики на минуту.-- Пустое слово, сущность котораго -- несбыточная мечта. Если оно и бываетъ у насъ въ жизни, то на одно мгновеніе.-- И полноте,-- его нѣтъ и быть не можетъ.-- Да не въ томъ дѣло. Есть обязанности которыхъ женщина нашего круга никогда не должна забывать,-- это обязанности въ отношеніи имени которое она носитъ. Вотъ по-моему главное.
-- Только въ Ломбардіи сохранились еще старинныя хорошія традиціи, сказалъ съ приторно-сладкою улыбкой сѣдой господинъ и, раскланявшись, ушелъ изъ ложи.
Мы молчали. Графиня Беатриче внимательно на кого-то лорнировала въ залѣ; маркиза играла со своимъ вѣеромъ.
-- Вамъ не легко досталась, кажется, возможность прійти на veglione? сказала она тихо.
-- Да, дѣйствительно не легко, отвѣчалъ я.
-- Что же, сильно побранили? продолжала она съ ироническою улыбкой,-- но вы выдержали характеръ, показали силу воли, столь приличную мущинѣ.
-- Нѣтъ ни брани, ни силы воли рѣшительно не было.
-- Понимаю; вы сбманули, -- виновата, скрыли. Извѣстно, сказали: обѣщалъ Галеаццо; никакъ не могу; скука; но что дѣлать... и пр.
-- Представьте,-- ничего ни съ кѣмъ не говорилъ; или нѣтъ, говорилъ, но съ самимъ собой.
-- Ахъ, это интересно, объ чемъ же вы говорили съ самимъ собой?
-- Я спрашивалъ себя: пойду ли я забавлять одну хорошенькую маркизу, доставляя ей случай осыпать меня всякими насмѣшками; или останусь покойно дома, и лягу спать. Вотъ объ чемъ разсуждалъ я съ самимъ собой и рѣшилъ: пойду, потому что слышать такую женщину какъ маркиза, даже когда она надъ вами смѣется, большое наслажденіе. Даже больше чѣмъ наслажденіе; это психическій этюдъ. Столько на каждомъ шагу неожиданнаго что интересъ никогда не ослабляется, напротивъ, растетъ все болѣе и болѣе.
Ея насмѣшливый тонъ, манеры, сужденія меня возмущали; я едва сдерживалъ себя.
-- Отчего? сказала она и расхохоталась.-- Хотите, я вамъ скажу чѣмъ вы недовольны? прибавила она, закрываясь вѣеромъ, такъ что одни только ея плутовски смѣющіеся глазки были видны сверхъ его.
-- Пожалуста, отвѣчалъ я.
-- Вы ожидали что какъ только войдете ко мнѣ въ ложу, я вскочу со своего мѣста, брошусь къ вамъ на шею, и потомъ, взявъ васъ за руку, подведу къ рампѣ и объявлю urbi et orbi: {"Городу и міру." Извѣстное пасхальное благословеніе папы съ балкона Св. Петра.} вотъ избранный моего сердца! Затѣмъ мы еще разъ заключимъ другъ друга въ нѣжныя объятія. При этомъ музыка заиграетъ Marcia reale; {Королевскій маршъ, -- народный гимнъ соединенной Италіи.} зажгутся бенгальскіе огни, и публика будетъ неистово рукоплескать этой трогательной картинѣ. Вмѣсто этого, васъ встрѣтили очень просто; разговоръ былъ такой какой можетъ быть въ открытой дожѣ или въ мѣстѣ гдѣ народъ; отсутствіе эффектной сцены для васъ тѣмъ болѣе поразительно, что близкое знакомство съ театромъ васъ пріучило ко всякимъ фокусамъ. Кстати, это знакомство имѣло для васъ и хорошія послѣдствія. У васъ очень граціозная, плавная мимика. Это очень не дурно. Ну что жь? я угадала?
-- Маркиза, отвѣчалъ я, вставая, -- я съ вами лучше прощусь.
-- Сидите, сказала она рѣзко, -- мнѣ вамъ надо еще дѣло сказать.
-- Какое-нибудь важное извѣстіе въ родѣ вашего сообщенія послѣ обѣда, возразилъ я; однако сѣлъ. Эта женщина обладала какимъ-то непостижимымъ авторитетомъ, которому я невольно подчинялся.
-- Не говорите ни слова обо мнѣ Mlle Biagi; продолжайте мирно вашъ романъ съ нею. Чтобъ она отнюдь ничего не замѣтила! сказала маркиза серіозно, не обративъ никакого вниманія на мое замѣчаніе.
-- Повинуйтесь мнѣ безъ всякихъ вопросовъ, отвѣчала она, взглянувъ на меня такъ чудно своими глазами что у меня опять забилось сердце и точно туманомъ подернуло глаза.
-- Впрочемъ если вы хотите узнать причину этого важнаго распоряженія, прибавила она тихо, почти шепотомъ,-- приходите ко мнѣ завтра, ровно въ полдень. Что же, придете?
-- Приду, едва могъ я отвѣтить.
-- Теперь, продолжала она совсѣмъ другимъ тономъ, быстро, серіозно, рѣзко,-- какъ только кто войдетъ въ нашу ложу, сейчасъ же уходите; сдѣлайте визиты во всѣ вамъ знакомыя ложи, но оставайтесь очень мало времени въ каждой. Подольше посидите только у одного Галеаццо и вернитесь поскорѣй домой. Исполните все?
-- Исполню, отвѣчалъ я.
-- Въ награду могу вамъ сказать что мнѣ бы очень хотѣлось чтобъ эта ложа превратилась въ нѣкоторый фіакръ, который мнѣ оставилъ очень хорошее воспоминаніе. А вамъ?
Послѣднія слова она проговорила шепотомъ, такъ страстно, глухо, при этомъ взглядъ ея былъ такой жгучій что у меня голова закружилась, я только могъ сказать: "маркиза".-- Она кивнула мнѣ головкой, шепнула: "завтра" и потомъ нагнулась къ Беатриче, которую стала, смѣясь, допрашивать кого, она такъ долго лорнируетъ, увѣряя что это меня ужасно интересуетъ.
Не прошло и двухъ минутъ, какъ въ ложу вошелъ высокій бѣлокурый мущина, лѣтъ за 30; я его зналъ. Кавалеръ Уго Финора былъ одинъ изъ тѣхъ о которыхъ въ Италіи говорятъ: "vive da signore", Живетъ бариномъ. Финора имѣлъ порядочное состояніе, ничего не дѣлалъ, ѣздилъ въ общество, зиму проводилъ всегда въ Миланѣ, лѣтомъ путешествовалъ.
Едва онъ усѣлся въ ложѣ, какъ маркиза простилась со мной и протянула мнѣ руку; на этотъ разъ, она крѣпко пожала мою... Я вышелъ; въ корридорѣ я столкнулся съ однимъ толстенькимъ, маленькимъ бариномъ, и, къ величайшему моему удивленію, узналъ въ немъ Кокераки. Онъ мнѣ поклонился и почтительно посторонился; я прошелъ, едва отвѣтивъ на его поклонъ.
Я въ точности исполнилъ программу маркизы, обошелъ всѣ знакомыя ложи, и окончивъ свои визиты, зашелъ къ Галеаццо. У нихъ былъ ужинъ; мнѣ не хотѣлось ѣсть и я съ графомъ сѣлъ впереди ложи. Смущенныя чувства бурлили въ сердцѣ, мнѣ было грустно.
-- Вы были у Бельгодере, сказалъ онъ,-- хотите дружескій совѣтъ? Не ухаживайте за ней. Отъ этой женщины вы ничего не добьетесь никогда. Только потеря времени. Она болтать и кокетничать рада, но въ сущности любитъ своего мужа и принадлежитъ къ числу нашихъ добродѣтельнѣйшихъ барынь. О, добродѣтель 24 каратовъ; purissima, {Чистѣйшая.} и признанная всѣми. Теперь за ней ухаживаетъ l'amico Ugo. {Другъ Уго.} Онъ малый съ характеромъ и имѣлъ не мало успѣховъ на своемъ вѣку, но тутъ навѣрно обожжется. У насъ въ клубѣ держатъ сильные пари за и противъ него. Я не участвую; но мнѣ сдается, онъ останется съ носомъ.
Я заявилъ что и не думаю ухаживать за маркизой.
-- Да, продолжалъ Галеаццо,-- я и забылъ, вы гарантированы. Кстати, какъ поживаетъ синьйорина Джина? Надо будетъ у ней побывать. Я ее очень люблю. Славная дѣвушка!
Затѣмъ Галеаццо принялся мнѣ разказывать разныя свѣтскія сплетни. Я мало его слушалъ и невольно наблюдалъ за тѣмъ что l'amico Ugo все продолжалъ сидѣть въ ложѣ маркизы. Вскорѣ я ушелъ домой; Джина меня благодарила за раннее возвращеніе. Она никакъ не ожидала такого точнаго исполненія ея просьбы и была такъ счастлива и довольна что мнѣ стало совѣстно. О корсо я ей ничего не сказалъ, а только перечислилъ всѣхъ тѣхъ у кого былъ въ ложѣ, въ veglione. Она только дивилась что я такъ скоро могъ успѣть сдѣлать столько визитовъ и благодарила меня. Бѣдная, милая Джина!
IV.
Я испыталъ на себѣ всю послѣдовательность психологическаго закона развѣтвленія лжи. Скрывая отъ Джины все что касалось до маркизы, я невольно былъ втянуть въ цѣлую цѣпь мелкихъ обмановъ, въ которой каждое звено фатально связывалось съ предыдущимъ и влекло за собой кучу послѣдующихъ.
Я тогда и не отдавалъ, впрочемъ, себѣ отчета въ гнусности лжи и въ томъ что поступаю не хорошо противъ Джины. Всѣ эти соображенія мелькали только едва видными, дальними, свѣтлыми точками въ моей головѣ, мелькали на одно мгновеніе и тотчасъ совершенно затемнялись полнымъ, страстнымъ желаніемъ увидать маркизу. По временамъ приходило на умъ что можетъ-быть это назначенное свиданіе одна шутка, что она смѣется надо мной; но вмѣстѣ въ ушахъ слышался ея шепотъ: "Завтра, ровно въ полдень"; предъ глазами обрисовывался въ пространствѣ ея жгучій взглядъ; и я тоскливо смотрѣлъ на часы, а на сердцѣ было такъ жутко что было нестерпимо. Джина безпокоилась о моей блѣдности, предлагая всякія домашнія средства противъ предполагаемой у меня болѣзни, и несказанно раздражала меня. Я вышелъ рано изъ дому и гулялъ по бастіону, гдѣ въ это время ни души не бываетъ, только одинъ какой-то офицеръ занимался дресировкой своей лошади, которая не понимала чего отъ нея требуютъ и билась несчастная изъ стороны въ сторону, вся въ пѣнѣ и мылѣ. Какъ теперь вижу эту темно-гнѣдую кобылу, которая, выкативъ налившіеся кровью глаза, мотала своею тоненькою, сухою головой; офицеръ сидѣлъ недурно въ сѣдлѣ и правилъ отлично; онъ заставилъ ее продѣлать всю школу. Я стоялъ и долго смотрѣлъ на него; но гдѣ-то на часахъ пробило три четверти и я пошелъ въ городъ. Быстрая ходьба мнѣ много помогла, и почти совершенно спокойный я вошелъ къ маркизѣ.
Порядокъ въ ея домѣ былъ удивительный: нигдѣ ни на секунду не задержки. Ливрейный лакей меня провелъ въ ея будуаръ, который я еще никогда не видалъ. Маленькая, круглая комната была обита розовымъ ситцемъ съ широкими бѣлыми полосами, по которымъ тянулись цвѣточныя гирлянды. Двѣ двери скрывались подъ драпри той же матеріи; надъ пылающимъ каминомъ изъ бѣлаго мрамора возвышалось громадное зеркало безъ рамки, вдѣланное въ покрывающій стѣны ситецъ. Въ комнатѣ помѣщалось очень мало мебели: два-три мягкія кресла, нѣсколько легкихъ стульевъ, диванъ предъ каминомъ и сзади него письменный столъ. Вотъ и все; никакихъ женскихъ бездѣлушекъ, только на таблеткѣ камина часы, канделябры и нѣсколько статуэтокъ изъ саксонскаго фарфора; такая же лампа съ розовымъ матовымъ шаромъ висѣла посрединѣ, да на письменномъ столѣ всѣ необходимыя принадлежности были изъ краснаго сафьяна или такъ-называемой русской кожи (cuir de Russie).
Я не болѣе двухъ минутъ оставался одинъ въ будуарѣ, какъ дверь отворилась и въ комнату вошла маркиза. Она была одѣта въ халатѣ изъ бѣлой кашемировой шали и на головѣ ея бѣлый батистовый легенькій чепчикъ.
-- Исполнили все какъ я вамъ говорила? сказала она, подавая мнѣ руку.
-- Исполнилъ, отвѣчалъ я.-- Надѣюсь, вы теперь скажете отчего такъ заботитесь о моемъ семейномъ счастіи.
-- О вашемъ семейномъ счастіи, возразила она, смѣясь,-- правду сказать, я не очень забочусь. Садитесь, потолкуемте какъ слѣдуетъ. Вы большой ребенокъ, и что хуже, балованый ребенокъ. Въ васъ одно есть хорошее, вы честный человѣкъ и потомъ вы не такъ тщеславны какъ вся наша здѣшняя молодежь, которая смотритъ на женщину какъ на дополненіе къ своему положенію, экипажу, цвѣтному галстуку и тросточкѣ съ оригинальнымъ набалдашникомъ. Вы.... и она остановилась, какъ бы прислушиваясь.
-- И немудрено; у меня слухъ рѣдкій. Но мы сейчасъ увидимъ.
Сказавъ это, она встала, позвонила и сѣла за письменный столъ, гдѣ быстро принялась писать. Я съ удивленіемъ на нее смотрѣлъ. Черезъ минуту вошелъ ливрейный лакей. Она ему отдала записку къ Беатриче Читануова. Лакей удалился.
-- Продолжайте, Бога ради, маркиза; вы такъ интересно начали, сказалъ я.
-- Прежде отворите немного эту дверь, сказала она отрывисто,-- этотъ дуракъ, уходя, захлопнулъ ее; оставьте ее полуоткрытою, но не много; мы такъ лучше услышимъ если кто взойдетъ въ ту комнату.
Пока я исполнялъ ея приказанія, она сѣла на диванъ.
-- Хорошо, садитесь, сказала она, указывая на мѣсто около себя.
-- Итакъ, замѣтилъ я,-- честный, не тщеславный, но ребенокъ.
-- Да, возразила она, -- и даже балованый. Я васъ баловать ужь никакъ не стану и черезъ часъ васъ прогоню.
-- Черезъ часъ!
-- Да. Скажите, какъ вы такъ скоро успѣли съ этою бѣдною Біажи; она прежде слыла за неприступную добродѣтель.
-- Самъ не знаю.
-- Не можетъ быть. Вы ей навѣрно обѣщали жениться. Онѣ всѣ на это очень падки.
-- Честное слово, ничего не обѣщалъ.
-- Значитъ, она полюбила васъ. Бѣдная!
-- Отчего же бѣдная, и я ее любилъ; она вполнѣ счастлива.
-- Любили и любите?
-- Только не теперь, сказалъ я, взявъ ее за руку.
-- А теперь?
-- Теперь, маркиза, отвѣчалъ я, обнимая и притягивая ее къ себѣ,-- только вы однѣ.
Съ этими словами я поцѣловалъ ее. Она не защищалась.
Въ ней было что-то завлекающее до боли. Тысяча противорѣчій на каждомъ шагу, на каждомъ словѣ. Порой нахальныя выходки, которыя непріятно поражали своею рѣзкостью; порой задушевная, любящая стыдливость, которая трогала до глубины души. Властолюбіе составляло фонъ ея характера; но вмѣстѣ однимъ словомъ, взглядомъ она иногда открывала бездну чисто-женственной, нѣжной привязанности. До сихъ поръ я не понимаю этой женщины. Я даже не умѣю объяснить что это было со мной, -- шалость, увлеченіе; или страсть, любовь? Послѣ я долго думалъ и передумывалъ обо всемъ; припоминалъ все до мельчайшей подробности и никогда не могъ придти ни къ какому заключенію. Мною овладѣло какое-то опьяненіе, до того непостижимо полное что я ничего не видѣлъ и не слышалъ кромѣ нея. Мнѣ кажется, у меня въ головѣ произошла точно пріостановка умственной жизни. Все изчезло, не осталось ни одной мысли кромѣ желанія ее видѣть, чувствовать около себя.
-- Рита! вырвалось у меня.
-- Не называй меня такъ, грустно сказала она, закрывая мнѣ ротъ своею маленькою тонкою ручкой, -- меня всѣ такъ зовутъ. Скажи: у васъ въ Россіи есть мое имя?-- Ну какъ бы ты меня звалъ еслибъ я была Русская?
-- У насъ нѣтъ такого имени, отвѣчалъ я.
-- Очень мило! Хороша же твоя Россія! Что за варварство!-- нѣтъ моего имени. Впрочемъ тѣмъ лучше. Ты, значитъ, никогда никому его не произносилъ.