Были воскресенье, 20-го сентября 1842 года. Розовый свѣтъ едва только взошедшаго солнца освѣщалъ маленькую комнату весьма-скромной наружности; онъ проходилъ въ нее черезъ два окошка, имѣвшія не болѣе аршина вышины и почти столько же ширины, съ черными ветхими растворчатыми рамами, которыя запирались желѣзными крючками и едва держались на старыхъ и ржавыхъ желѣзныхъ петляхъ. По тусклымъ стёкламъ ихъ струились обильные потоки, -- произведеніе сырой, осенней ночи. Два лоскута тонкаго полотна, прибитые гвоздиками къ деревяннымъ некрашеннымъ косякамъ, замѣняли гардины и были подняты къ верху. Низенькія стѣны комнаты состояли изъ голыхъ, почернѣвшихъ отъ времени бревенъ, грубо отесанныхъ и проконопаченныхъ зеленоватымъ мхомъ. Въ простѣнкѣ оконъ помѣщался старый туалетъ краснаго дерева, совершенно потемнѣвшаго отъ времени; подъ однимъ окномъ стоялъ столъ изъ морской березы затѣйливаго фасона съ бронзовыми украшеніями; подъ другимъ -- простыя деревянныя пяльцы, закрытыя бумагою. Въ переднемъ углу на трехугольномъ столикѣ, покрытомъ бѣлою салфеткою, возвышался небольшой черный крестъ съ изображеніемъ распятаго Спасителя изъ слоновой кости. По обѣимъ сторонамъ креста, въ двухъ маленькихъ фарфоровыхъ вазахъ прекрасной работы, позолоченныхъ и покрытыхъ живописью, благоухали два букета свѣжихъ цвѣтовъ, на которыхъ сверкали еще крупныя капли утренней влаги. На главной стѣнѣ, противъ окопъ, висѣлъ портретъ молодой женщины, въ огромномъ чепцѣ, въ платьѣ съ высокою таліею, съ розаномъ въ одной рукѣ и съ турецкою шалью на другой. Этотъ портретъ, нарисованный масляными красками, показывалъ усердное желаніе живописца изобразить привлекательную, одушевленную физіономію; но результаты его похвальнаго усердія служили новымъ доказательствомъ справедливости старинной пословицы: "человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ"; упрямая кисть художника рѣшительно воспротивилась его благонамѣренному замыслу. Внизу портрета (неимѣвшаго никакой рамы), съ одной стороны, близь огромной, неуклюжей голландской печи изъ изразцовъ, покрытыхъ синими изображеніями разныхъ фантастическихъ фигуръ, стоялъ массивный коммодъ о четырехъ ящикахъ, обклеенный желтымъ орѣховымъ деревомъ, съ мѣдными бляхами на замочныхъ отверстіяхъ и съ мѣдными же головками на двухъ переднихъ углахъ. На немъ лежали двѣ кипы книгъ и нотъ, ситцевое платье, недавно вымытое и выглаженное, и ситцовый шлафрокъ. Возлѣ коммода -- кушетка краснаго дерева, обитая кашемиромъ. Нѣсколько стульевъ и креселъ стариннаго фасона дополняли мебель въ этой маленькой комнатѣ, низкой и мрачной. На кушеткѣ, ярко-освѣщенной лучами свѣтлаго осенняго солнца, спала молодая дѣвушка, и передъ нею стояла стройная дѣвочка лѣтъ четырнадцати, глядѣвшая съ нѣжнымъ участіемъ на лицо спящей, одушевленное улыбкою: видно было, что надъ нею носились свѣтлыя грезы. Дѣвочка нѣсколько минутъ оставалась безмолвною зрительницею; потомъ тихо сказала:
-- Вѣра Николавна! проснитесь, душенька: пора! и съ этими словами поцаловала спящую.
Легкая дрожь пробѣжала по бѣлымъ, роскошнымъ плечамъ Вѣры; она какъ-будто съ испугомъ открыла глаза, и, освободивъ изъ-подъ топкаго одѣяла руку, медленно оправила пышныя пряди русыхъ волосъ и пристально поглядѣла кругомъ себя.
-- Я испугала васъ? спросила дѣвочка.
-- Не испугала, но прервала чудесный сонъ... Какая ты досадная...
-- Виновата, душенька; меня послала тётенька. Сегодня воскресенье; вы знаете, какъ она бранитъ васъ за го, что вы будто-бы всегда просыпаете позднюю обѣдню.
-- Она всегда и за все бранитъ меня, сказала Вѣра съ тихимъ вздохомъ.
-- Вы сердитесь на меня?
-- Я не умѣю сердиться, Липочка.
-- Ну, простите меня, милая Вѣра Николавна, и разскажите, что вы такое видѣли во снѣ?
Въ это время въ комнату явилось третье лицо: женщина лѣтъ тридцати.
-- Такъ и есть! воскликнула она сердито: -- Вѣра Николавна, вы еще не изволили встать! Что это за нѣженка такая! что за лѣнивица!.. Откуда, скажи, моя милая, ты получила такія привычки?.. Къ обѣднѣ ужь отблаговѣстили, а она еще изволитъ только просыпаться... Тебѣ непремѣнно хочется подражать Марѳѣ Никитишнѣ, пріѣзжать въ церковь къ "достойной", къ шапочному разбору. Позволь себѣ замѣтить, что это вовсе тебѣ не кстати. Марѳѣ Никитишнѣ можно проказничать отъ двухъ тысячь душъ, а тебѣ къ-чему? Послѣ батюшки на твою четырнадцатую часть достанется двадцать-три съ половиною души; такъ съ этимъ мудрено корчить роли.
Въ-продолженіе грозной проповѣди, Вѣра безмолвно и съ покорностію встала, надѣла на ноги поношенныя бархатныя туфли и накинула на плеча шлафрокъ. Она приготовилась уже выйдти, чтобъ кликнуть горничную, какъ маленькая сцена, разъигранная Липочкою, остановила ее. Рѣзвая дѣвочка сдѣлала комически-важную физіономію, взяла въ одну руку большой рабочій мѣшокъ съ шерстями; съ забавными ужимками передразнивая манеры какого-то деревенскаго фешёнебля, расшаркалась передъ сердитою тётушкою и подошла ей къ ручкѣ.
Мимика Липочки была такъ уморительна, она такъ удачно каррикатурила представляемую ею особу, что Вѣра, глядя на нее, расхохоталась до слезъ; но не таково было впечатлѣніе, которое этотъ фарсъ произвелъ на тётушку. Она покраснѣла отъ досады, и, отдернувъ руку, которою Липочка овладѣла-было съ комическою ловкостью деревенскаго франта, закричала на бѣдную актриссу:
-- Кого ты это смѣешь передразнивать, негодная дѣвчонка?!.. Вѣра Николавна, полюбуйтесь на вашу воспитанницу... Безподобно!.. Это, конечно, ваши уроки... Пошла вонъ, негодная! съ глазъ моихъ долой... Ахъ, ты повѣса этакая!.. Каково?.. Понимаешь ты, Вѣрочка, кого она изволитъ передражнивать?..
-- Петра Иваныча, отвѣчала наивно Вѣра.
Этотъ простосердечный отвѣтъ, казалось, увеличилъ неудовольствіе тётушки тѣмъ болѣе, что новый фарсъ Липочки заставилъ Вѣру расхохотаться пуще прежняго...
-- Я тебѣ сказала, пошла вонъ отсюда! закричала тётушка громче прежняго -- и Липочка, видя, что ей приходится принять не въ шутку это приказаніе, отправилась къ двери, но, выходя, присѣла такъ забавно, что даже гнѣвная гонительница ея не могла удержаться отъ улыбки.
-- Что это за бѣсенокъ! сказала она, когда Липочка вышла.-- Нѣтъ возможности удержаться отъ смѣха, глядя на ея проказы; а между-тѣмъ, это такой шкандаль, что она передражниваетъ всѣхъ на свѣтѣ и даже такого почтеннаго и прекраснаго человѣка, какъ Петръ Иванычъ. Запрети ей, другъ мой, передражнивать Петра Иваныча. Какъ она смѣетъ смѣяться надъ Петромъ Иванычемъ? Слышишь, Вѣрочка?
-- Слышу, тётенька.
-- Ну, то-то: пожалуйста. Я давно собиралась поговорить съ тобою о Петрѣ Иванычѣ, продолжала сердитая посѣтительница, усаживаясь въ кресла и стараясь успокоиться.-- Сядь сюда, Вѣра, мой другъ. Я сегодня чувствую себя въ большой способности къ разговору. Къ-тому же, я придумала употребить тебя въ-отношеніи одного самаго деликатнаго обстоятельства... Скажи мнѣ, что ты скажешь о Петрѣ Иванычѣ?..
-- Что же, тётенька, я могу сказать о немъ, кромѣ того, что нахожу его хорошимъ человѣкомъ.
-- Не правда ли, онъ очень-прекрасный человѣкъ? Красивый мужчина, ловкій, добродѣтельный, почти ничего не пьетъ и преуслужливый!.. Правда ли, Вѣрочка?
-- Совершенная правда, тётенька.
-- А какой хозяинъ! Живетъ отъ полутораста душъ такъ, что можно подумать отъ пятисотъ; оранжерея своя, лошади не хуже чѣмъ въ каретѣ у Марѳы Никитишны; суконную фабрику хочетъ заводить... Молодецъ вѣдь... а? Не правда ли, Вѣрочка?
-- Правда...
-- Женихъ хоть куда?..
-- Женихъ?!.. Что вы хотите сказать, тётенька?
-- А то, моя милая, что по его отношенію въ разговорѣ и въ обращеніи... даетъ мнѣ поводъ... который ясно говоритъ, что онъ имѣетъ нѣкоторые виды...
-- Виды?... Какіе же это виды?..
-- Въ двадцать лѣтъ, кажется, пора догадываться какіе...
-- Не-уже-ли? Вы думаете?..
-- Ты слишкомъ-проста, Вѣра; такъ ты этого не замѣтила?
-- Я?.. нисколько... ни тѣни. Но вы вѣрно обманулись, тётенька.
-- Ты ничего не замѣчаешь, возразила тётушка, по-видимому смущенная этимъ отвѣтомъ: -- ты не видишь, что у тебя дѣлается подъ носомъ, ни на что не обращаешь вниманія. Между-тѣмъ, какъ это яснѣе дня, что Петръ Иванычъ не даромъ навѣщаетъ насъ такъ усердно каждый день.
-- Мнѣ казалось, что онъ это дѣлаетъ просто отъ скуки.
-- Не думаешь ли ты, что его очень забавляетъ твой угрюмый и капризный папаша, который безпрестанно отпускаетъ ему разныя глупости и грубости.
-- Но вѣдь здѣсь не одинъ папаша.
-- Если вы изволите принимать его посѣщенія на свой счетъ, то позвольте васъ поздравить, что вы очень ошибаетесь; относительно тебя, конечно, никто ничего не увидалъ бы особеннаго: Петръ Иванычъ любезничаетъ съ тобою точно столько же, сколько съ Липочкою.
-- О, слава Богу! сказала Вѣра, облегчивъ грудь тяжелымъ вздохомъ и развеселившись.-- Вы можете быть увѣрены, тётенька, что я нисколько не принимаю на свои счетъ посѣщеній Петра Ивановича; я, напротивъ, испугалась, подумавъ сначала, что вы на это намекаете... Право, мнѣ такъ показалось съ вашихъ словъ; но теперь я понимаю... теперь я вижу, что... слава Богу, я ошиблась...
-- Ты можешь ошибаться и славить Бога, сколько тебѣ угодно, возразила тётенька, вставая съ явною досадою.-- Я вижу, что ты и въ двадцать лѣтъ слишкомъ такъ же слѣпа и безтолкова, какъ была десять лѣтъ тому назадъ...
Вѣра, въ-самомъ-дѣлѣ принявшая-было на свой счетъ намеки своей прозорливой тётушки, подтверждавшіе ея мутныя предчувствія, была такъ рада счастливому обороту разговорѣ, что не хотѣла оставлять добрую вѣстницу въ дурномъ расположеніи духа, и притомъ желала совершенно удостовѣриться въ основательности ея догадокъ.
-- Вы за дѣло меня браните, тётенька, сказала она:-- какъ не замѣтить этого? Теперь, когда я хорошенько припомню...
-- Не правда ли? спросила тётушка, усаживаясь вновь съ торжествующимъ видомъ:-- припомни, обдумай хорошенько; ты увидишь, что изъ каждаго шага его, изъ каждаго его слова видно, что все не спроста... Да, впрочемъ, что жь такое!.. я могу тебѣ признаться, что съ годъ тому назадъ, онъ просто-на-просто подъѣзжалъ ко мнѣ... Но я, разумѣется... дала ему почувствовать, что онъ очень ошибается...
-- Ошибается! вы ему отказали? воскликнула Вѣра съ новымъ опасеніемъ.
-- Какая ты безтолковая! Я говорю тебѣ, что онъ подъѣзжалъ ко мнѣ съ объясненіемъ. Понимаешь?
-- Не могу никакъ понять...
-- Ты просто притворяешься. Какъ? до-сихъ-поръ не понимать, что значитъ объясненіе мужчины! Ты, кажется, живешь со мною болѣе пяти лѣтъ.
Это наивное истолкованіе заставило покраснѣть Вѣру. Видно было, что она вспомнила уроки тётушки, относительно разныхъ потребностей, входящихъ въ объясненіе мужчины, и что уроки эти были довольно-ясны.
-- Не-уже-ли же онъ осмѣлился?.. воскликнула она съ негодованіемъ.
-- Прошу, чтобъ это осталось между нами. Да, онъ изволилъ-было пуститься со мною въ нѣжности, но я знаешь, какъ приняла его! Здѣсь тётушка обнаружила-было нѣкоторое смущеніе; но скоро оправилась и продолжала:
-- Теперь ты видишь, что мои догадки не воздушные замки. До-сихъ-поръ Петръ Иванычъ не изволитъ предпринимать ничего положительнаго, и мнѣ надоѣла такая медленность. Надобно его подвинуть, и я надѣюсь, что ты не откажешься мнѣ въ этомъ помочь.
-- Я?
-- Да, ты!
-- Какимъ же образомъ?
-- Очень-простымъ, я научу тебя, что говорить и дѣлать.
Вѣра задумалась при этомъ предложеніи.
-- Тётенька, душенька! сказала она черезъ нѣсколько минутъ:-- вы не разсердитесь за то, о чемъ я васъ спрошу?
-- Что еще такое?
-- Вы съ своей стороны намѣрены выйдти за Петра Иваныча... разумѣется, если онъ сдѣлаетъ вамъ предложеніе?
-- Безъ сомнѣнія.
-- Послѣ того, что вы сейчасъ разсказывали!...
-- Что жь тутъ удивительнаго!.. Ты забавна, милый другъ, съ своими уморительными вопросами. Я вижу въ Петрѣ Иванычѣ совершенно выгодную партію. Пора тебѣ понимать эти вещи.
-- Нѣтъ, я до-сихъ-поръ еще ясно не понимаю. Вы знаете, какъ я мало видѣла свѣтъ. Лучше сказать, совсѣмъ его не знаю и не видала. А между тѣмъ, что я читала и тѣмъ, что слышу и вижу здѣсь кругомъ себя, такая страшная разница, что не могу хорошенько объяснить себѣ всѣхъ этихъ соображеній и побужденій женитьбы и замужства. По моимъ понятіямъ, это должно такъ дѣлаться: мужчина и дѣвушка совершенно сходятся въ понятіяхъ, во вкусахъ, въ чувствахъ; это образуетъ между ними симпатичеческое сочувствіе, потомъ любовь, т. е. безпредѣльную дружбу и совершенно-естественное желаніе не разлучаться другъ съ другомъ. Для этого они женятся, взвѣсивъ, конечно; напередъ возможность такого соединенія и...
-- Перестань, сдѣлай милость, ты уморишь меня со смѣху. Ты разсуждаешь точно Липочка... тебѣ пора знать эту грамоту...
Шумъ отворившихся дверей прервалъ философическое разсужденіе молодой вдовы. На сцену явились два новыя лица: горничная Вѣры и старуха, ея няня, а сзади ихъ Липочка. Шалунья разочла, что гнѣвъ тётушки долженъ уже былъ успокоиться и рѣшилась возвратиться изъ изгнанія. Она съ самымъ смиреннымъ видомъ подошла къ Вѣрѣ и помѣстилась возлѣ нея; горничная начала приготовлять разныя принадлежности туалета Вѣры, а няня, поцаловавъ ручку своей барышни, стала сзади стула. Тётушка была, по-видимому, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа; она не обратила вниманія на самовольное возвращеніе Липочки и обернулась къ нянѣ съ благосклонною улыбкою.
-- Полюбуйся на свою питомицу, Андревна, сказала она ей.-- Послушай, какъ разсуждаетъ она о замужствѣ... Нѣтъ, мой милый другъ Вѣрочка, твои прекрасныя разсужденія ни къ чему не годятся. Ты точно такъ же толкуешь объ этомъ, какъ покойница княжна Варвара Александровна, моя пріятельница. Она, бывало, точнехонько также разсказываетъ мнѣ, что въ бракѣ нужны любовь, чувства и такъ далѣе. Все это очень-хорошо, безъ сомнѣнія, тамъ, гдѣ это можетъ быть; но позвольте васъ спросить, какъ это здѣсь, у насъ, на-прим., въ Р--мъ-Уѣздѣ, вы сдѣлаете такую партію? Тебѣ извѣстны всѣ здѣшніе женихи. Въ которомъ изъ нихъ нашла бы ты это нѣжное сочувствіе? Котораго изъ нихъ можно полюбить на цѣлую жизнь? Кто изъ нихъ понимаетъ въ этомъ что-нибудь? Нутка, скажи.
-- Никто, тётенька. По моему мнѣнію...
-- Видишь ли, ты сама знаешь это. Что могутъ чувствовать и понимать эти люди, которыхъ жизнь проходитъ за картами, за бутылками, въ конюшнѣ, въ отъѣзжемъ полѣ и въ дѣвичьей, которымъ нѣтъ никакой надобности въ порядочныхъ женщинахъ. Мы, напримѣръ, стѣсняемъ ихъ своею деликатностью, тогда-какъ они съ ребячества привыкли къ простору и свободѣ въ любви и ласкахъ женщинъ... Естественно, они только и видятъ, только и ищутъ въ женитьбѣ одно -- приданое; а насъ берутъ съ нимъ, какъ неизбѣжное бремя.
-- Послѣ этого, тётенька, зачѣмъ же выходить замужъ?
-- Зачѣмъ? А затѣмъ, мой милый другъ, что намъ, женщинамъ, такъ же необходимы мужчины, т. е. мужья, какъ имъ, мужчинамъ, необходимы женщины... Что дѣлать! таковъ законъ природы... Глупыя вѣтренницы не понимаютъ этого и гонятся за мундирами и усиками, кружатъ головы и сами закруживаются; а благоразумныя невѣсты прежде всего должны позаботиться, чтобъ женихъ былъ молодецъ собою, красивый мужчина... потомъ, чтобъ онъ имѣлъ состояніе... такъ ли, няня?
-- Вѣстимо, сударыня, Ненила Григорьевна, отвѣчала старуха.-- Вѣра Николавна сама, Богъ съ нею, кровь съ молокомъ. Ей надо мужа молодца. Плохое житье будетъ ей, бѣдняжкѣ, коли навяжется такой щедушный, прости Господи, какъ вонъ Симеонъ Миронычъ, который туда же за людьми тянется.... прости Господи согрѣшеніе! Сохрани ее, милосердый Владыка!..
-- Ужь нашла кого, нянюшка, въ примѣръ представить, перебила горничная.-- И съ какой это стати пойдетъ барышня за такого хухляка? Она и за Петра Иваныча такъ не подумаетъ.
-- Ты не должна вмѣшиваться въ разговоры, когда тебя не спрашиваютъ, крикнула сердито Ненила Григорьевна.
-- Отчаво же это не пойдти за Петра Иваныча? возразила няня:-- баринъ хорошій, смотри какой здоровый, крѣпкій. Не велика бѣда, что ему за тридцать. Нынѣшніе молокососы въ тысячу разъ хуже; состарѣлись всѣ прежде времени; а онъ такой степенный. Я ужь досконально провѣдала, что у него была всего на все одна клюшница, да и та померла, вотъ недѣли три, што ли, тому,-- и баринъ съ достаткомъ. Я ономнясь ходила въ его усадьбу, къ Кузминишнѣ, а онъ увидалъ меня, да и зазвалъ къ себѣ: такъ посмотритко ты, въ домѣ-то у него любо глядѣть, не то, что у насъ... И не узнаешь, матушка, Ненила Григорьевна, какъ онъ старый нашъ домъ-то обдѣлалъ. Снаружи тёсомъ обилъ, выкрасилъ, стекла какія нѣшто вставилъ синія, да такія разноцвѣтныя; полы словно лакомъ покрыты; въ гостиной и въ кабинетѣ небель все краснаго дерева, штофная; стѣны бумагою такою знатною облѣплены. А ужь въ кабинетѣ-то у него што за диковинки, такъ ужь сказать, что диковины; я нигдѣ отродясь не видывала такихъ... труба, знаешь, какая-то мѣдная, большущая такая... да и всякихъ разныхъ-то разностей столько, что глаза разбѣгутся, а ужь не то, что пересказать. И такой онъ, мать моя, ласковый, все мнѣ самъ показывалъ... Добро, сударыня моя, Вѣра Николавна; ни што, Петръ Иванычъ женихъ хоть куда.
Ненила Григорьевна была на седьмомъ небѣ.
-- Легко ли женихъ какой, лысый этакій! ворчала сквозь зубы Таня, горничная.
-- Нешто развѣ не больно чиновенъ онъ только... продолжала няня.-- Какой на немъ чинъ-то, сударыня? мудреный какой-то, Господь его знаетъ.
-- А ужасно нужна здѣсь у насъ чиновность, возразила поспѣшно Ненила Григорьевна.-- Вонъ, Максимъ Нестерычъ генералъ; ну, что жь изъ этого? Такой же дворянинъ какъ и мы; сосѣди уважаютъ его ни чуть не больше, чѣмъ Петра Иваныча. На выборахъ шаръ у него такой же. У губернатора пріемъ одинакій. Только "ваше превосходительство", вмѣсто "Петръ Иванычъ" -- велика фигура! Исправникъ точно также къ Петру Иванычу относится съ почтеніемъ, потому-что предводитель и дворянство поддерживаютъ... Легко ли важность, чинъ!
-- Нешто, мать моя; да вѣдь я золотой моей Вѣрѣ Николавнѣ не енаральшею желаю быть, а графинею, либо княгинею...
-- Мало бы чего нѣтъ... Оно бы, конечно, другое дѣло, родовое -- невыслуженное... впрочемъ, есть вѣдь и княгини такія, что помилуй Господи! Вонъ сосѣдка наша Афимья Клементьевна стоитъ нечего.
-- Истинная правда, сударыня моя, про Афимью Клементьевну, что ея за княжество, такъ, горемычное... Надобно ужь точно сказать, что нонича деньги дороже всего на свѣтѣ...
Въ это время раздался отдаленный звукъ церковнаго колокола.
-- А! такъ вотъ еще только благовѣстъ къ поздней обѣднѣ, сказала Ненила Григорьевна, вставая.-- Я вѣрно обслушалась, вѣрно тогда благовѣстили къ "достойной" ранней обѣдни. Одѣвайся, Вѣрочка...
Съ этими словами Ненила Григорьевна вышла изъ комнаты, и Вѣра начала свой туалетъ.
-- А что же вы, Вѣра Николавна, обѣщались разсказать сонъ свой, сказала Липочка.
-- Да, да, теперь кстати здѣсь няня... Послушай, няня, что я видѣла во снѣ сегодня. Стою будто бы я въ церкви, и Петръ Иванычь рядомъ со мною...
-- Что это, барышня! перервала Таня:-- помилуй Господи! неужь-то, въ-самомъ-дѣлѣ...
-- Вы съ нимъ вѣнчались, душенька? спросила Липочка.-- Фи! что вы это...
-- Шалунья, ты-то за что это такъ не жалуешь любезнаго Петра Иваныча?
-- Ну, ужь онъ такой!.. возразила Липочка съ уморительною гримасою.-- Полноте, Вѣрочка; будто вы въ-самомъ-дѣлѣ съ нимъ вѣнчались?
-- Вы шутите, барышня? спросила опять Таня.
-- Нисколько не шучу. Слушайте и не перебивайте меня. Стоимъ будто мы въ церкви, и тамъ какъ-будто темно и душно, и на крилосѣ поютъ что-то унылое, грустное; я никакъ не могла разобрать что такое. Вдругъ является покойница-маменька блѣдная, худая и печальная.
Няня перекрестилась.
-- Царство ей небесное! это къ морозу, матушка.
-- "За что вы преслѣдуете мою бѣдную Вѣру?" сказала маменька, обращаясь къ Петру Иванычу.-- Этотъ вопросъ удивилъ меня. Я обратилась тоже, и вообрази, на томъ мѣстѣ, гдѣ былъ онъ, вижу какого-то высокаго, сѣдаго старика, въ длинномъ сѣромъ сюртукѣ.
-- Ты, матушка, видѣла во снѣ сѣраго старика? опять спросила няня.
-- Да, няня, и этотъ старикъ отвѣчалъ маменькѣ: "Она сама зоветъ меня".-- Вѣра зоветъ васъ! воскликнула съ изумленіемъ маменька: -- это неправда. Богъ и безъ того далъ ей грустную долю, и такъ она до-сихъ-поръ, бѣдное дитя мое, еще не знала тѣни счастія; ей ли звать васъ! "Послушай ея мечты", сказалъ старикъ. "Я ихъ слышалъ и исполню".-- Ты можешь представить себѣ, Липочка, что я ничего не понимала изъ этого разговора и не могла никакъ догадаться, о какихъ это мечтахъ говоритъ старикъ, о мечтахъ, которыми я будто бы звала его; но, не смотря на то, отъ его словъ, въ которыхъ слышалась страшная иронія и какая-го темная угроза, грудь мою стѣснила безотчетная тоска, тяжелое чувство, какого я еще никогда не испытала. Знаешь, Липочка, какъ во снѣ бываютъ сильны всѣ ощущенія. Я взглянула на маменьку и въ глазахъ ея увидѣла также грусть невыразимую.-- "Такъ это неизбѣжно?" спросила она старика. Онъ поднялъ руку. Въ эту минуту все кругомъ меня пришло въ движеніе, и странною, упоительною тревогою забилось мое сердце, и какъ-будто это неизъяснимое волненіе разлилось во мнѣ сладкою влагою, быстро наполнило глаза, и дивный свѣтъ полилъ изъ нихъ струями; но это былъ не свѣтъ... а чудная стихія, слитая изъ свѣта, ароматовъ и гармоніи. Въ ея волненіи, тревожномъ, но сладостномъ выше всякаго описанія, былъ цѣлый міръ видѣній; на меня повѣяло прохладою лѣтняго вечера, и мнѣ видѣлся серебристый, яркій, чистый блескъ луны, какъ зерна золота на кристальныхъ нитяхъ каскада, то въ борьбѣ, то въ гармоніи съ ихъ звонкимъ журчаньемъ, среди благоуханій, среди дивныхъ звуковъ музыки... и сквозь слезу, которую эта гармонія вызвала на мою рѣсницу, я какъ-будто увидѣла внѣ себя свою душу, какъ-будто мысли и чувства мои неслись передо мною... то вереницею прозрачныхъ облаковъ, то группами играющихъ звѣздъ, то пышными фестонами роскошныхъ цвѣтовъ. Подъ волшебною силою этой гармоніи всё существо мое слилось съ радужною стихіею; на крыльяхъ вѣтра я неслась куда-то... туда, въ безпредѣльность, къ далекимъ звѣздочкамъ, и сердце было полно упоеніемъ, проникнутымъ тоскою, восторгомъ, отравленнымъ горькими слезами: ощущеніе невыразимое, которое уноситъ туда, въ высь недоступную, не отрывая отъ земли, гдѣ оно стелетъ по цвѣтамъ, увлекаетъ по теченію струй. О, еслибъ одинъ часъ... только одинъ часъ испытать наяву такое блаженство! Среди радужныхъ переливовъ, тусклый и блѣдный, едва виднѣлся призракъ маменьки. Она указала мнѣ рукою на то мѣсто, гдѣ стоялъ старикъ и чуть разслышала я невнятное "молись". Я взглянула туда, гдѣ былъ старикъ, и что же я увидѣла, Липочка?.. На мѣстѣ старика стоялъ... въ эту минуту еще раздался въ ушахъ моихъ "молись"; но я бросилась къ нему и...
Щеки разскащицы вспыхнули яркимъ румянцемъ. Нѣсколько секундъ она молчала. По выраженію глазъ ея видно было, что въ это мгновеніе ея роскошныя видѣнія снова пронеслись передъ нею.
-- Тутъ мнѣ показалось опять, будто страшный старикъ наклонилъ свою безобразную голову къ нашимъ лицамъ; но это была ты, Липочка; это ты поцаловала меня?..
-- Ну, какой сонъ, душенька! воскликнула Липочка, которая, вмѣстѣ съ няней и горничной, слушала разсказъ Вѣры, не переводя дыханія.-- Что это онъ значитъ такое, няня? Не-уже-ли только къ морозу и ничего больше?
-- Къ морозу!.. выдумала, старая, возразила Таня.-- Посмотрите, барышня, что вамъ быть скоро замужемъ; вотъ помяните мое слово.
-- Много ты смыслишь, болтунья, прости, Господи, согрѣшеніе! перебила няня.
-- Да, ты вотъ разсказала безподобно! Вишь, къ морозу! Этакія странности, да къ морозу... велика важность морозъ, чтобъ къ нему видѣть такіе сны... Поди ты съ своими вздорами.
-- Полно трещать-то, долгоязычная, прости, Господи; вѣстимо, покойника видѣть значитъ къ морозу... Не боись, ты спорить станешь... Ну-тка.
-- Полноте, перебила Вѣра:-- разскажи мнѣ, няня, что же такое значитъ мой сонъ.
-- Не слушайте ея, барышня: она ничего не смыслитъ.
-- Ты больше знаешь, возразила разсерженная старуха.
-- Ахъ, какія вы скучныя! Оставь ее, няня, и отвѣчай мнѣ.
-- Не знаю, матушка... ужь больно что-то мудренъ... сонъ-то твой! Я вотъ ужотка схожу къ Еремевнѣ: она всѣ на свѣтѣ сны разгадываетъ.
-- Вотъ еще съ вѣдьмою, съ колдуньей связываться! возразила опять Таня.-- Она какъ ворона всегда только бѣду предсказываетъ.
-- Что вы такъ задумались, душенька? спросила Липочка, глядя съ участіемъ на Вѣру, физіономія которой вдругъ отуманилась.
-- Я вспомнила, Липочка, что я проснулась съ испугомъ, похожимъ на предчувствіе. Въ этомъ снѣ должно быть что-нибудь не просто. Подумай, откуда взялись въ душѣ моей ощущенія, которыхъ я никогда не знавала... И если можно чувствовать здѣсь на землѣ то, что я чувствовала тамъ, въ мірѣ видѣній, то въ жизни есть минуты неизъяснимаго блаженства...
-- И, однакожь, злой старикъ далъ вамъ это блаженство, какъ-будто въ наказаніе...
-- Да, я объ этомъ-то и думаю. Съ какимъ выраженіемъ маменька сказала мнѣ "молись", какъ-будто мнѣ грозитъ бѣда... Но пускай прійдетъ эта бѣда, пускай она обрушится надо мною, только бы пожить такимъ чувствомъ... только бы узнать подобное счастіе. Безчувственное, холодное существованіе, которое было суждено мнѣ доселѣ, нестерпимо...
-- Вотъ вѣрно эти-то мечты подслушалъ старикъ, воскликнула Липочка:-- да развѣ вы зовете ими его, гадкаго!
-- Что же въ нихъ виновнаго, или грѣшнаго, въ этихъ мечтахъ? Какъ будто отъ меня зависитъ мечтать такъ, или иначе! Зачѣмъ эти думы родятся въ душѣ моей? Я не зову ихъ... Помню: я была еще ребенкомъ, и глядя на цвѣты, которые растутъ тамъ на Короткомъ-Лугу возлѣ рѣчки, всегда думала съ грустью: зачѣмъ они брошены рукою природы въ этомъ глухомъ уединеніи, гдѣ никто никогда не наслаждается ими? И всегда я ходила срывать ихъ, въ убѣжденіи, что имъ лучше умереть здѣсь у меня и для меня, чѣмъ жить тамъ, не услаждая никого. Виновата ли я, что и послѣ, когда стала сознавать себя, я стала думать, что душѣ моей дано столько чувства, столько энергіи не для того, конечно, чтобъ мнѣ, подобно этимъ цвѣтамъ, только глядѣть на солнце и пить росу небесную... Зачѣмъ же во мнѣ эта потребность любить и быть любимою, когда судьба отняла у меня мать почти при самомъ рожденіи; отецъ мой едва замѣчаетъ, что я существую на свѣтѣ... брата я видѣла не болѣе сорока дней во всю свою жизнь. Мы совершенно чужіе другъ съ другомъ... для тётушки я меньше значу, чѣмъ ея отвратительная Бибишка... И вотъ все мнѣ близкое...
На глазахъ Вѣры навернулись слезы.
-- Между-тѣмъ, какъ я хотѣла бы любить ихъ такъ горячо и много. Я готова бы отдать свою жизнь, чтобъ показать имъ это; но какъ? чѣмъ? они ничего не видятъ, не хотятъ ничего видѣть... Моя любовь ни на что не нужна имъ... Въ минуты печальныхъ, грустныхъ думъ моихъ, мнѣ кажется иногда, что въ этомъ мірѣ есть существо лучшее, выше меня; оно знаетъ и слышитъ тоску мою и сострадаетъ мнѣ такъ, какъ я, видѣвъ бѣдные полевые цвѣточки, сострадала ихъ жалкой участи. Зачѣмъ же не поступитъ оно такъ со мною, какъ дѣлала я съ этими бѣдными цвѣтами?...
-- И, барышня, Богъ милостивъ! Вотъ посмотрите, какъ сонъ въ руку: явится вамъ женихъ умный, богатый и знатный. Полноте горевать, сказала Таня, окончивъ туалетъ своей барышни:-- тогда всю вашу грусть какъ рукой сниметъ.
Ненила Григорьевна вошла опять, совершенно одѣтая, въ шляпкѣ съ вуалью и окруженная атмосферою ароматовъ А. Б. Мусатова. Она съ строгимъ вниманіемъ осмотрѣла Вѣру со всѣхъ сторонъ и осталась совершенно-довольна ея туалетомъ. Вѣра, видя тётку въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, вздумала имъ воспользоваться.
-- Фи, Вѣрочка, что за вздоръ, къ какой это стати? кто ходитъ пѣшкомъ въ церковь? Подумаютъ, что у насъ нѣтъ экипажа.
-- Кто же подумаетъ, тётенька? Въ нашей церкви вѣдь никогда никого не бываетъ, кромѣ крестьянъ; а они всѣ знаютъ, что у насъ есть эта интересная машина неопредѣленнаго цвѣта, которую вы съ такою благосклонностью всегда называете экипажемъ. Притомъ, отсюда до села только два шага.
-- Я, мой другъ, семь лѣтъ жила въ губернскомъ городѣ, сказала съ достоинствомъ Ненила Григорьевна.-- Тамъ церкви еще ближе, и все-таки тамъ ни одна порядочная дама, у которой есть экипажъ, не ходитъ пѣшкомъ къ обѣднѣ.
Противъ такого всепобѣждающаго аргумента, Вѣра, привыкшая къ безусловному повиновенію, не находила никакихъ приличныхъ возраженій: она поспѣшила надѣть шляпку. Таня накинула на нее ватный салопъ, и обѣ дамы, перекрестившись три раза, отправились въ сопровожденіи няни и горничной по лѣстницѣ мезонина, въ которомъ помѣщались ихъ комнаты.
У чернаго крыльца ихъ ожидалъ, запряженный четверкою, экипажъ, который Вѣра называла машиною неопредѣленнаго цвѣта. Дѣйствительно, по вышинѣ и громадной сложности этого локомотива, его скорѣе можно было принять за какой-нибудь механическій снарядъ, чѣмъ за коляску, которой онъ носилъ названіе.
Тому, кто не видалъ подобныхъ замѣчательныхъ произведеній нашихъ уѣздныхъ доморощеныхъ художниковъ прошлаго столѣтія, трудно составить себѣ понятіе о его формѣ, соединявшей въ себѣ всѣ удобства тарантаса и обыкновеннаго рессорнаго экипажа. Въ его конструкціи замысловатое русское досужество такъ искусно соединило вѣковую прочность съ удобствомъ, привольемъ и просторомъ, что вы, разсматривая его непостижимыя подробности, въ изумленіи не знаете, чему отдать преимущество: геніальности ли смѣлыхъ соображеній, соединившихъ въ такое дивное цѣлое эти массы дерева, желѣза и кожи, или волѣ того, кто вызвалъ геній художника къ созданію этого неизмѣримаго двигателя?
Съ помощію лакея и горничной, Ненила Григорьевна и Вѣра благополучно достигли вершины безконечной подножки, которую мощная рука лакея развернула передъ ними; дверцы хлопнули съ такимъ же шумомъ, съ какимъ были открыты; подножка поднята, и экипажъ двинулся.
Въ то время, когда мои путешественницы, напутствуемыя молитвами и благословеніями старой няни, проѣзжали рѣшетчатыя ворота и поворачивали налѣво, въ полуверстѣ съ правой стороны по дорогѣ, лежавшей изъ сосѣднихъ селеній, четверка вороныхъ быстро несла къ дому коляску обыкновенной формы. Вѣра первая увидѣла ее.
-- Посмотрите, тётенька, вѣдь это Петръ Иванычъ, сказала она:-- что это значитъ, такъ рано? Папаша спитъ еще.
-- Да, да, это онъ, это Петръ Иванычъ! воскликнула Ненила Григорьевна, и лицо ея выразило страшную душевную тревогу.-- Ахъ, мой Творецъ! что это значитъ? чѣмъ свѣтъ и несется, какъ сумасшедшій. Вѣрно что-нибудь случилось... Постой, Филиппъ... ради самого Бога, остановись (кучеръ остановилъ лошадей). Скажите, пожалуйста, чѣмъ свѣтъ!.. Непремѣнно что-нибудь случилось. Не даромъ сегодня поутру у меня было такое волненіе въ нервахъ... Ахъ, мой другъ, Вѣрочка, вотъ тебѣ и обѣдня! Боже мой, какое положеніе!
-- Сашка, ты ничего не слыхалъ?
Этотъ вопросъ обращался къ лакею, который въ своей ливреѣ изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ откиднымъ воротникомъ, обшитомъ позументами, въ круглой кожаной шляпѣ съ гребешкомъ, совершенно скрылся за безпредѣльнымъ откиднымъ верхомъ коляски.
-- Ничего не слыхалъ, сударыня, закричалъ изъ своего убѣжища Сашка, который глядѣлъ выпуча глаза на приближающуюся коляску и вполнѣ раздѣлялъ изумленіе Ненилы Григорьевны.-- Посмотри-тка, какъ его нелегкая несетъ. Словно нечистая сила за нимъ гонится.
-- И ты, Филиппъ, ничего не слыхалъ? спросила Ненила Григорьевна кучера.
-- Ничего не слыхалъ, сударыня, отвѣчалъ Филиппъ.-- Чему къ чорту случиться! Съ жиру, чай, бѣсится, ворчалъ онъ подъ носъ: -- вишь ты гонитъ, благо свои живогы-то, сердечные.
-- Каково, Вѣрочка! никто ничего не слыхалъ, воскликнула Ненила Григорьевна.-- Непремѣнно что-нибудь случилось. Ахъ, Творецъ мой! да подъѣдетъ ли онъ когда-нибудь?..
Черезъ нѣсколько секундъ, коляска, предметъ безпокойныхъ ожиданій, была въ пятидесяти шагахъ. Ненила Григорьевна не могла долѣе выдерживать.
-- Петръ Иванычъ! Бога ради! закричала она изо всей силы:-- говорите скорѣе, что случилось?..
Кучеръ Петра Ивановича, видѣвшій издали, что дамы находились въ ожиданіи, остановилъ лошадей, а самъ Петръ Ивановичъ, снявъ фуражку и сбросивъ шинель, поднялся на ноги и вѣжливо раскланялся.
Это былъ мужчина лѣтъ сорока, невысокаго роста, сухощавый, немного-лысый, съ физіономіею монгольскаго типа: въ его быстрыхъ, черныхъ, узенькихъ глазахъ видѣнъ былъ умъ, хитрость и упрямство.
-- Да скажите же скорѣе, что у васъ такое случилось... Творецъ мой! дождусь ли я отвѣта?.. Вы умертвите меня!
-- Васъ умертвить! Убей меня Богъ!.. Что вы это говорите?
-- Ахъ, какое мученье!.. что у васъ случилось? спрашиваю я... Умилосердитесь, скажите мнѣ скорѣе...
-- Что у меня случилось?..
-- Да, да, Бога ради поскорѣе... Не мучьте; что такое случилось?..
-- Гм... что у меня случилось? Покуда еще ровно ничего... А, можетъ-быть, случится...
-- Вы меня ужасаете... Какъ случится? Что такое случится?..
-- Да-съ, я надѣюсь, что случится, и не далѣе, какъ сегодня...
-- Сгало-быть, что-нибудь пріятное?..
-- Весьма и весьма-пріятное можетъ случиться.
-- Уфъ... слава Богу... Вы меня до смерти перепугали.
-- Скажите!!
-- Я думала, Богъ-знаетъ какіе ужасы случились; мы съ Вѣрочкой такъ и ахнули...
-- Совсѣмъ напротивъ, сударыня.-- Вы къ обѣднѣ изволите ѣхать?
-- Точно такъ-съ.
-- Усердно прошу помолиться за меня.
-- Съ величайшимъ удовольствіемъ. Фу! какъ вы меня испугали. Пошелъ, Филиппъ... До пріятнаго свиданія, Петръ Ивановичъ.
Петръ Ивановичъ снова вѣжливо раскланялся, надѣлъ фуражку, которую онъ держалъ въ рукахъ во все время разговора, и сѣлъ на свое мѣсто. Коляски разъѣхались. Петръ Ивановичъ отправился къ крыльцу.
-- Какъ ты думаешь, Вѣра? спросила Ненила Григорьевна племянницу, когда онѣ отъѣхали на такое разстояніе, что Петръ Ивановичъ не могъ слышать ихъ разговора.
-- О чемъ, тётенька?
-- Ну, объ этомъ происшествіи.
-- Я не знаю, что думать.
-- И я тоже. Что онъ такое толковалъ?.. Я ничего не поняла. И ты тоже?
-- И я тоже, тётенька.
-- Чудеса, да и только... Это не даромъ: воля твоя...
-- Ай, ай, Филиппъ!.. тише, ради самого Бога... тише... Куда ты ѣдешь? Ай, ай, ай, ты насъ опрокинулъ...
-- Сидите знайте, сударыня, отвѣчалъ Филиппъ лаконически и сурово.
Крикъ Ненилы Григорьевны произошелъ отъ-того, что лѣвое заднее колесо коляски въѣхало на маленькій бугорокъ (на который оно въѣзжало каждое воскресенье и каждый праздникъ) и коляска едва замѣтно наклонилась на правую сторону.
-- Замѣтила ты, Вѣра, продолжала Ненила Григорьевна:-- какъ онъ разодѣтъ сегодня. Я его такъ никогда, кажется, не видала... Бѣлый галстухъ и бѣлая жилетка, пике... сердоликовая булавка съ золотою цѣпочкою, синій фракъ съ свѣтлыми пуговицами, который онъ о спажинкахъ привезъ съ ярмарки и даже какая-го новая фуражка,-- и какъ раздушенъ, распомаженъ, даже изъ коляски было слышно... Я даю руку на отсѣченіе, что это не даромъ. Какъ ты думаешь, Вѣрочка?
-- Вѣроятно, тётенька... Я васъ поздравляю...
Ненила Григорьевна показала глазами на кучера, давая знать этою пантомимою о нескромности поздравленія; но въ то же время лицо ея просіяло счастіемъ.
-----
Между-тѣмъ, какъ дамы мои подъѣзжали къ церкви, у дверей которой стояла толпа мужиковъ въ синихъ кафтанахъ съ красными кушаками, и бабъ, съ маковки до подошвы одѣтыхъ въ красное съ желтымъ, Петръ Ивановичъ остановился у бѣлаго крыльца того же самаго дома, откуда сейчасъ только уѣхали мои героини. Когда онъ выходилъ изъ коляски въ грязныя сѣни, наполненныя запахомъ, вовсе-непохожимъ на благоуханіе амбры, какъ говоритъ Донъ-Кихотъ, соткнулся съ нимъ носъ-съ-носомъ лакей, во всей наивной простотѣ ночнаго костюма, босой и съ всклоченными волосами. Взглянувъ на гостя, онъ протеръ глаза, и, казалось, пришелъ въ недоумѣніе, дѣйствительно ли онъ видитъ того, чья особа была передъ нимъ.
-- Что ты, Сергѣй, выпучилъ такъ глаза? спросилъ его Петръ Ивановичъ съ благосклонною улыбкою: -- знать ты, братъ, вчера хватилъ неосторожно. Не выспался. А пора бы ужь!-- Петръ Ивановичъ вынулъ изъ кармана золотые часы на золотой цѣпочкѣ.-- Семь минутъ девятаго. Это, братецъ мой, не по-деревенски. Ты, кажется, все еще и теперь не узнаёшь меня?
-- Какъ не узнать, сударь. Да што это вы больно рано изволили пожаловать? Мы здѣсь вотъ уже пятнадцать лѣтъ имѣемъ прожительство, а никто еще не пріѣзжалъ никогда въ эту пору... Все ли у васъ благополучно?
-- Все, братецъ, слава Богу; хороша ли твоя встрѣча?
-- Моя встрѣча, сударь, самая благожелательная. Съ праздникомъ честь имѣю васъ проздравить.
-- Ты, кажется, скоро именинникъ?
-- Въ пятницу, сударь.
-- На, вотъ тебѣ, братецъ, четвертакъ, выпей за мое здоровье.
Сергѣй бросился отворять двери въ прихожую.
-- Баринъ еще не вставалъ?
-- Никакъ нѣтъ, сударь, еще не изволили звонить.
Петръ Ивановичъ вышелъ въ прихожую и увидѣлъ тамъ другаго лакея, который, сидя на прилавкѣ, совершалъ свои утренній туалетъ. Появленіе гостя произвело въ немъ повидимому еще сильнѣйшее недоумѣніе, нежели въ Сергѣѣ, такъ что онъ съ разинутымъ ртомъ и съ сапогомъ въ рукахъ, сидя неподвижно, глядѣлъ на посѣтителя.
-- Встань, разиня! грозно крикнулъ Сергѣй.-- Ослѣпъ, что ли ты?
Петръ Ивановичъ прошелъ во внутренніе покои; черезъ маленькую залу и столовую онъ достигъ до дверей спальни хозяина и тихонько постучался.
-- Кто тамъ такой? Кого чортъ принесъ съ-позаранка? продолжалъ тотъ же голосъ.
-- Я, я, Петръ Иванычъ
-- Петръ Иванычъ?
-- Да, я, Петръ Иванычъ.
-- Войди, братецъ,-- не заперто.
Петръ Ивановичъ отворилъ дверь и вошелъ въ спальню, совершенно соотвѣтствовавшую комнатѣ Вѣры.
Тѣ же, ничѣмъ-необитыя, почернѣвшія отъ времени, бревенчатыя стѣны, только повыше. У задней стѣны въ углу простая, деревянная, некрашенная кровать, у которой мѣсто занавѣса замѣняетъ пологъ изъ серпянки; возлѣ ея съ одной стороны коммодъ, совершенно-подобный тому, который находился въ комнатѣ Вѣры; а съ другой -- маленькій столикъ, грубо-выкрашенный зеленою масляною краскою, и на столѣ погашенная свѣча, въ простомъ мѣдномъ подсвѣчникѣ, щипцы и колокольчикъ. Въ переднемъ углу передъ образомъ Николая-Чудотворца въ серебряной ризѣ старинной работы съ жемчужными украшеніями и золотымъ вѣнцомъ, теплилась серебряная лампада, подъ которою въ бумажной сѣткѣ висѣло красное яйцо, а подъ нимъ маленькая фигурка изъ писчей бумаги, затѣйливо сложенной и вырѣзанной въ образѣ и подобіи птицы миньятюрпаго размѣра. Подъ образомъ помѣщался другой столъ, нѣсколько-побольше перваго, съ ящиками, выкрашенный красною краскою, съ черными разводами, необыкновенно-хорошо выражавшими красное дерево; на этомъ столѣ помѣщались: бритвенный ящикъ, кипа бумагъ, разныя подробности ежедневнаго костюма хозяина, окованный желѣзными полосами старый черный, засаленный сундучокъ и нортоновы сферообразные часы.
На стѣнѣ, прямо противъ постели, въ рамкѣ, позолоченной безъ большихъ претензій, гордо красовался пергаментъ съ красною печатью, и... каждое утро, просыпаясь, каждый вечеръ, ложась спать, владѣтель этого пергамента, украшеннаго великолѣпнымъ бордюромъ, прочитывалъ, что дворянское депутатское собраніе опредѣлило: Николая Григорьевича Бормотышина и родъ его внести въ родословную дворянскую книгу. Ниже, въ такой же рамкѣ, только гораздо меньшаго размѣра, на другомъ пергаментѣ, также украшенномъ печатью и бордюромъ повѣшенъ былъ дипломъ Бормотышина на чинъ прапорщика.
Вы легко можете понять, сколько прошедшаго, сколько сладкихъ и утѣшительныхъ воспоминаній воскресало въ сердцѣ Николая Григорьевича, когда взоръ его, спускаясь съ перваго пергамента, падалъ на второй и потомъ тихо и медленно останавливался на висящей подъ нимъ картинкѣ, точно въ такой же рамкѣ, какъ оба пергамента, но еще меньшаго размѣра, и въ которой помѣщалось акварельное, миньятюрное, поясное изображеніе молодаго офицера, въ мундирѣ, съ подписью: "уволенному изъ военной службы подпоручику Николаю Бормотышину. Другъ его Ерастъ Филтинъ". Вы догадываетесь, что это былъ портретъ Николая Григорьевича, снятый съ него однимъ изъ его товарищей въ послѣдніе дни грустной его разлуки съ поприщемъ Беллоны. Въ этихъ трехъ безмолвныхъ свидѣтеляхъ прошедшаго изображались три важнѣйшіе фаза исторіи его жизни.
Продолженіе собранія памятниковъ находилось въ комнатѣ, которую я описалъ въ началѣ разсказа, а именно: тотъ масляный портретъ женщины съ розою въ рукахъ досказывалъ, что Николай Григорьевичъ былъ женатъ; особа Вѣры дополняла, что бракъ этотъ не былъ безплоденъ. Еще одинъ эпизодъ этой исторіи не имѣлъ представителей въ двухъ извѣстныхъ уже вамъ комнатахъ: первымъ плодомъ счастливаго брака Николая Григорьевича былъ сынъ, Гриша; его портретъ-дагерротипъ (присланный только за недѣлю до начала моего разсказа съ обозомъ изъ Москвы) находился въ кабинетѣ. Изъ этого подробнаго описанія комнаты, въ которую вошелъ Петръ Ивановичъ, вы видите, что въ ней было много такого, что могло бы обратить вниманіе наблюдателя-философа и служить предметомъ глубокомысленныхъ размышленій.
Въ этомъ болѣе чѣмъ скромномъ убѣжищѣ, гдѣ все дышало наивною простотою прошлыхъ столѣтій, жилъ и уже прожилъ болѣе пятнадцати лѣтъ Николай Григорьевичъ Бормотышинъ, имѣющій болѣе шестисотъ душъ обоего пола и до шестнадцати тысячъ десятинъ земли и лѣсовъ -- владѣніе, занимающее болѣе полутораста квадратныхъ верстъ пространства и, слѣдовательно (еслибъ всѣ эти земли, разбросанныя по Россіи, соединить въ одно мѣсто), равняющееся значительнѣйшимъ баронствамъ Англіи, Франціи и Германіи...
Но Петръ Ивановичъ вовсе былъ не расположенъ къ философскимъ разсужденіямъ, во-первыхъ, потому-что онъ, при входѣ въ комнату Николая Григорьевича, вовсе не могъ видѣть всѣхъ ея подробностей, такъ-какъ единственное окно, черезъ которое проникалъ въ нее свѣтъ, было закрыто деревянною рамою съ натянутою на ней черною, плотною холстиною, отъ-чего въ комнатѣ царствовала совершенная темнота; во-вторыхъ, онъ видѣлъ эту комнату почти каждый день въ-теченіе пяти слишкомъ лѣтъ: стало-быть, она вовсе не могла уже произвести на него, на этотъ разъ, никакого особеннаго впечатлѣнія; въ-третьихъ, практическое направленіе ума не дозволяло ему заниматься открытіемъ тайныхъ причинъ состоянія вещей, которыми онъ любилъ пользоваться такъ, какъ онѣ есть, и, въ-четвертыхъ, наконецъ, въ эту минуту онъ былъ слишкомъ занятъ предметомъ гораздо-важнѣйшимъ.
II. Женитьба.
Чтобъ объяснить причину тревожнаго, такъ-сказать, состоянія, въ которомъ находился Петръ Ивановичъ, я долженъ возвратиться нѣсколько назадъ.
Дѣло состояло въ томъ, что Ненила Григорьевна совершенно-угадала истинную причину ежедневныхъ посѣщеній, которыми Петръ Ивановичъ постоянно въ-теченіе пяти лѣтъ удостоивалъ домъ своего сосѣда, Николая Григорьевича. Носятся слухи, будто-бы послѣдствія ея объясненія съ обольстительнымъ посѣтителемъ были вовсе не такъ холодны и суровы, какъ она разсказывала племянницѣ; но я не нахожу достаточнаго основанія признавать достовѣрными эти слухи послѣ ея личнаго отзыва объ этомъ предметѣ. Какъ бы то ни было, дѣла Ненилы Григорьевны шли такъ хорошо, что въ то же самое утро, когда интересная вдова замышляла планъ серьёзной аттаки противъ безбрачнаго состоянія моего Ловласа-сосѣда, находя сомнительнымъ его къ себѣ расположеніе, Петръ Ивановичъ проснулся часовъ въ пять съ глубокою думою объ этомъ важномъ предметѣ...
На чистомъ, безоблачномъ небѣ едва только занялась розовая заря. Петръ Ивановичъ посмотрѣлъ на часы, надѣлъ туфли, прочелъ свои утреннія молитвы, и отправившись въ кабинетъ, принялся ходить по немъ взадъ и впередъ въ глубокомъ раздумьѣ.
-- Рѣшено, говорилъ онъ про себя: -- ѣду сегодня и покончу всю эту исторію формальнымъ образомъ.
Онъ подошелъ къ окну, отворилъ его и взглянулъ въ телескопъ, помѣщенный на маленькомъ столикѣ противъ окна.
Домъ Петра Ивановича стоитъ на вершинѣ довольно-высокаго холма; кабинетъ находится въ мезонинѣ, и такъ-какъ домъ Николая Григорьевича построенъ тоже на довольно возвышенной мѣстности и не болѣе какъ въ двухъ верстахъ по прямому направленію (хотя по объѣздной дорогѣ считается до него пять слишкомъ верстъ), то изъ окна своего Петръ Ивановичъ въ телескопъ видѣлъ все, что дѣлалось на дворѣ его пріятеля. Не смотря на легкій туманъ и невѣрный свѣтъ утра, онъ удостовѣрился, что тамъ все еще было погружено въ мирномъ усыпленіи. Петръ Ивановичъ затворилъ окно и снова началъ прохаживаться.
-- Да, надобно жениться на ней, продолжалъ онъ разговаривать самъ съ собою: -- чортъ ли такъ! скука смертная одному въ домѣ безъ женщины! Послѣ Маши -- царство ей небесное...
Петръ Ивановичъ подошелъ къ столу; медленно открылъ огромную, красивую бумажную табачницу, произведеніе Лукутина, съ тихимъ вздохомъ досталъ оттуда щепотку табаку и энергически втянулъ ее въ одну ноздрю, закрывъ пальцемъ другую,-- какъ-будто этимъ процессомъ онъ хотѣлъ дать другой оборотъ мыслямъ и заглушить грустное воспоминаніе.
-- Не могу себѣ выбрать ни одной по нраву; какія-то всѣ дубовыя; а я ужь сдѣлалъ привычку ко всему этакому пріятному, избаловался... Что прикажешь дѣлать? Да (Петръ Ивановичъ щелкнулъ языкомъ), штука, пожалуй, можетъ выйдти преглупая... Въ этихъ женщинъ иногда словно бѣсъ вселяется... А какъ быть... какъ быть, желалъ бы я знать? поди тутъ, разсуждай. Безъ нихъ нельзя!-- Петръ Ивановичъ снова почерпнулъ изъ произведенія Лукутина пріемъ свѣжихъ мыслей.
-- Впрочемъ, кажется, Ненила Григорьевна добрая баба. Вотъ вѣдь ужь почти пять лѣтъ мы съ нею... знакомы...
Онъ остановился на нѣсколько секундъ передъ зеркаломъ съ самодовольною улыбкою.
-- Оно, конечно, до замужства, этихъ милостивыхъ государынь самъ чортъ не раскуситъ. Притомъ она всѣ мины подводитъ, чтобъ привести дѣло къ концу... Ну, да что жь такое и въ-самомъ-дѣлѣ? всѣ на свѣтѣ женятся, не одинъ я. Благодаря Бога, я ужь не ребенокъ... человѣкъ съ характеромъ... А васъ съумѣю заставить плясать по своей дудочкѣ... Оно бы, на этотъ счетъ, много лучше, кабы Вѣрочку... вотъ душа-то, ужь за эту можно головой отвѣтить, что не перемѣнится... Чудо, что за дѣвушка!.. Истинное сокровище!.. Да не пойдетъ, чай! Скажетъ: старъ... Оно-таки и жаль ее. Ей не такого мужа надобно.
Петръ Ивановичъ обнаружилъ нѣкоторое внутреннее волненіе, и, какъ-бы желая побѣдить его, снова подкрѣпилъ себя призомъ табаку.
-- Да что это у меня такая за манера думать о несбыточномъ!.. экая дуресть! Во-первыхъ, за Вѣрою этотъ старый упрямецъ не даетъ больше тридцати-пяти душъ; а за Ненилой Григорьевной слишкомъ пятьдесятъ: это разница. Потомъ... оно и совѣстно какъ-то. Пять лѣтъ водить, водить, такъ-сказать, за носъ; да вдругъ... Нѣтъ, вздоръ -- такъ вздоръ... что гутъ такое въ-самомъ-дѣлѣ? А вдовушка хоть куда; еще, по-моему, красивѣе Вѣры: глаза черные такъ и жгутъ, женщина полная, развязная; а та нѣженка такая, жимолостная. Притомъ эта хозяйка славная, поопытнѣе, -- статья важная. Надобно, чтобъ умѣла поддержать то, что я съумѣлъ устроить.
Петръ Ивановичъ съ довольствомъ и гордостію обозрѣлъ кругомъ себя. Кабинетъ его представлялъ разительную противоположность съ описанными мною комнатами Вѣры и Николая Григорьевича. Это была просторная, хотя тоже не слишкомъ-высокая, комната, соединявшая въ себѣ много условій порядка и даже комфорта.-- Стѣны ея, какъ разсказывала Андреевна, были обклеены довольно-изящными обоями, купленными въ Москвѣ, въ магазинѣ, потолокъ выштукатуренъ и росписанъ съ нѣкоторымъ вкусомъ; на паркетѣ постланъ премиленькій коврикъ. Тугъ былъ покойный оттоманъ, два волтеровскія кресла домашней работы, огромный письменный столъ краснаго дерева, покрытый туалетными и другими бездѣлушками, весьма-порядочнаго тона и украшенный, сверхъ-того, большою лампою съ матовымъ стекломъ, нѣсколько стульевъ и креселъ краснаго дерева, большое зеркало въ прекрасной рамѣ, стѣнные часы подъ стекляннымъ колпакомъ, двѣ или три довольно цѣнныя гравюры, обдѣланныя со вкусомъ и наконецъ извѣстная вамъ больщущая мѣдная труба, обратившая на себя особенное вниманіе Андреевны.
Окинувъ всѣ эти предметы медленнымъ и внимательнымъ взоромъ, Петръ Ивановичъ не могъ удержаться отъ небольшаго порыва тщеславія, весьма-позволительнаго въ его положеніи...
-- Да-съ! сказалъ онъ, подошедъ снова къ табачницѣ, понюхавъ и щелкнувъ пр ней пальцами: -- желаю я знать, многіе ли изъ моихъ почтеннѣйшихъ сосѣдей, которые въ-пятеро меня побогаче, живутъ такъ прилично... могу даже сказать... роскошно. У всѣхъ почти въ домѣ не лучше, чѣмъ у моего будущаго братца Николая Григорьевича: ни красы, ни чистоты, ни порядка... Поживаютъ себѣ, какъ Камчадалы; имъ и горя нѣтъ, что мы находимся, по милости Божіей, не на Алеутскихъ-Осгровахъ... А я не могу и не хочу такъ жить. Я хочу жить по-людски. Вѣра вѣкъ живетъ въ грязи; а Ненила Григорьевна семь лѣтъ провела въ губернскомъ городѣ... вотъ и эта разница значительная... Стало-быть, рѣшено... Ѣду и сватаюсь сегодня: отказа быть не можетъ.
Петръ Ивановичъ снова раскрылъ окно, посмотрѣлъ въ телескопъ и потомъ взглянулъ на часы: стрѣлка показывала 47 минутъ шестаго; онъ дернулъ бронзовую ручку стѣннаго колокольчика (нововведеніе, которое Петръ Ивановичъ одинъ въ цѣломъ Р--мъ-Уѣздѣ рѣшился себѣ усвоить). Черезъ пять минутъ явился лакей съ заспанными глазами, но прилично и опрятно одѣтый.
Петръ Ивановичъ велѣлъ заложить коляску, одѣлся, какъ вы знаете уже, самымъ щегольскимъ образомъ, перекрестился, сѣлъ въ коляску и велѣлъ везти себя въ сельцо Ванегу, резиденцію Николая Григорьевича. Между резиденціями нашихъ героевъ протекаетъ извилистая, крутоберегая и быстрая рѣчка, которую нельзя переѣзжать вбродъ по прямому направленію; отъ-чего изъ Архангельскаго, усадьбы Петра Ивановича, дорога въ Ванегу дѣлаетъ большой, какъ говорятъ у насъ, крюкъ, на деревянный мостъ, перекинутый черезъ рѣчку и на половинѣ пути до этого моста (значитъ, верстахъ въ двухъ отъ Архангельскаго) надобно подыматься на чрезвычайно крутую гору, на вершинѣ которой красуется деревянный, довольно большой; украшенный, какъ водится, колоннами и выкрашенный зеленою краскою, помѣщичій домъ, въ которомъ живетъ отставной ротмистръ, графъ Павелъ Сергѣевичъ Верейскій.
Петръ Ивановичъ проѣхалъ уже нѣсколько шаговъ мимо этого дома подъ горою, какъ вдругъ сзади его, сверху, раздался громкій, сильный голосъ:
-- Петръ Иванычъ!
Путешественникъ мой оборотился и увидѣлъ у раствореннаго окна графа, который махалъ ему рукою. Петръ Ивановичъ вовсе не разсчитывалъ на перепутья въ такое раннее время, и пантомима графа произвела-было на него сначала непріятное впечатлѣніе; но въ характерѣ его была совершенная готовность на всѣ препятствія и способность улаживаться съ ними скоро и съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ, съ твердымъ упованіемъ, что, можетъ-быть, все устроится потомъ какъ не надобно лучше,-- нѣчто въ родѣ непобѣдимаго и неизмѣннаго вѣрованія въ предопредѣленіе, совершенно, однакожь, непохожее на восточный фатализмъ, но превосходно выражающагося знаменитымъ нашимъ "авось". Въ Петрѣ Ивановичѣ это вѣрованіе не было безсознательнымъ и слѣпымъ; оно имѣло въ немъ видъ философскаго убѣжденія, въ послѣдованіи которому, какъ онъ увѣрялъ, доказывая основательность его множествомъ фактовъ, онъ никогда не раскаивался.
-- Фу, чортъ возьми! воскликнулъ онъ, услышавъ и увидѣвъ нечаянное приглашеніе.-- Да что это за пропасть? Никакъ сегодня всѣ задумали свататься! За коимъ чортомъ поднялся онъ сегодня такъ рано? Какъ-будто на смѣхъ!.. Вотъ, прошу покорно. Петръ Ивановичъ съ досадою вынулъ изъ кармана золотую табакерку, и, захвативъ щепоть табака, нѣсколько времени держалъ ее пальцами.
-- Что жь ты, не слышишь, что ли, Сенька? крикнулъ Петръ Ивановичъ кучеру, поспѣшно понюхавъ: -- пошелъ на лѣво, къ графу.
Сенька поворотилъ лошадей. Петръ Ивановичъ посмотрѣлъ на часы.
-- Седьмаго двадцать, сказалъ онъ съ совершеннымъ спокойствіемъ.-- Ну, что жь? вѣдь еще рано... И солнце еще недавно взошло только. Оно и кстати, что такъ случилось: графъ меня задержитъ часъ, другой, а то и въ самомъ дѣлѣ, къ-чему это я бы пріѣхалъ чѣмъ свѣтъ въ Ванегу? какъ-будто къ смерти грѣхъ; не могъ подождать два, три часа... Оно, авось, такъ-то лучше уладится... Вслѣдъ за этимъ разсужденіемъ, Петръ Ивановичъ вышелъ изъ коляски, подъѣхавшей къ крыльцу, и вошелъ въ кабинетъ графа, гдѣ онъ нашелъ съ нимъ молодаго человѣка, его племянника. Графъ былъ что-называется "лихой малый": онъ пилъ, какъ губка, дрался, какъ Гризье, на всѣхъ возможныхъ оружіяхъ, ѣздилъ верхомъ какъ Лежаръ, и, словомъ сказать, имѣлъ всѣ достоинства молодца былыхъ поэтическихъ временъ, не нашего вѣка. Онъ сохранилъ привычки холостой жизни, не смотря на пятнадцатилѣтнее брачное состояніе; съ длинными черными волосами, съ огромными усами, вѣчно въ военномъ сюртукѣ и въ рейтузахъ, подтянутыхъ ремнемъ, съ лицомъ, пылающимъ отъ неизгладимаго румянца, графъ Павелъ Сергѣевичъ составлялъ самый рѣзкій контрастъ съ неукоризненно-фёшенебельною фигурою своего племянника.
-- Здравствуй, Петръ Иванычъ! воскликнулъ графъ, протягивая руку: -- куда ты летишь ни свѣтъ, ни заря? Не-ужь-то въ Ванегу?..
Слова эти сопровождались, какъ показалось Петру Ивановичу, язвительно-насмѣшливою миною, въ-слѣдствіе чего онъ почувствовалъ маленькое замѣшательство и возъимѣлъ намѣреніе скрыть отъ своего сатирика-сосѣда истинную цѣль поѣздки. Замѣчаніе молодаго человѣка еще болѣе утвердило его въ этомъ намѣреніи.
-- Да вы поглядите, дядюшка, какъ онъ расфрантился сегодня, сказалъ смѣясь племянникъ графа.
-- Те, те, те, въ-самомъ-дѣлѣ, ты, братецъ, сегодня смотришь совершеннымъ Адонисомъ, сказалъ графъ, осматривая гостя:-- что у тебя такое наумѣ? Садись-ка, разскажи намъ... Напьёмся вмѣстѣ чаю... (графъ приказалъ вошедшему лакею подавать чай.)
-- Позвольте прежде узнать о здоровьѣ вашего сіятельства, возразилъ вѣжливый Петръ Ивановичъ, себѣ-на-умѣ, желая сколько возможно далѣе отложить отвѣтъ на допросъ графа, чтобъ дать себѣ время придумать для отвѣта сколь возможно ловкій оборотъ.
-- Что, братецъ, намъ дѣлается съ тобой! отвѣчалъ графъ.-- Съ этой стороны ты можешь избавить себя отъ труда освѣдомляться... На десять лѣтъ впередъ я освобождаю тебя отъ твоей вѣжливой заботливости... Разскажи-ка лучше, куда это ты собрался съ ранняго утра...
-- Нѣтъ, позвольте, графъ, еще спросить васъ о здоровьѣ ея сіятельства, графини Зенаиды Александровны.
-- Графиня Зенаида Александровна уѣхала третьяго-дня, и потому не могу тебѣ ничего сказать о состояніи ея здоровья въ настоящую минуту...
-- Куда же это изволила отправиться ея сіятельство?
-- За границу.
-- За границу! воскликнулъ Петръ Ивановичъ, и въ изумленіи вынулъ свою золотую табакерку.
-- Да, за границу.
-- Одна, то-есть, я хочу сказать, безъ вашего сіятельства?
-- Какъ ты видишь.
-- Гм... скажите!!! Петръ Ивановичъ взялъ двумя пальцами призъ табака, подалъ табакерку графу, который сдѣлалъ то же, и оба понюхали -- Петръ Ивановичъ съ знаменательною миною, графъ безпечно и разсѣянно.-- Какое непріятное происшествіе! продолжалъ Петръ Ивановичъ:-- весь уѣздъ теперь будетъ искреннѣйше опечаленъ отъѣздомъ ея сіятельства.
-- Ты хочешь сказать, что весь уѣздъ пустится сплетничать насчетъ ея отъѣзда. Какъ водится, объявятъ, что мы поссорились, разъѣхались и будутъ добиваться за что и какъ? Не понимаю, что за чудо, продолжалъ графъ, обращаясь къ племяннику:-- Матрена Минаевна до-сихъ-поръ не ѣдетъ ко мнѣ для собранія свѣдѣній, которыя она должна не долѣе, какъ въ недѣлю, развезти по всему уѣзду... Воображаю, какихъ замысловатыхъ и благовидныхъ исторій скоро сдѣлаемся мы героями... Я жду ихъ съ нетерпѣніемъ.
-- Да, дядюшка, я ужь заранѣе наслаждаюсь предвкусіемъ этихъ сплетней, которыми не замедлятъ угостить насъ наши добрые сосѣди. Случай новый и довольно странный.