С. ПЕТЕРБУРГЪ. Въ типографіи Штаба Военно-Ученыхъ Заведѣній. 1854.
ОГЛАВЛЕНІЕ.
I. Отъѣздъ
II. Московскія встрѣчи
III. Меценатинъ
IV. Фабрикантъ
V. Матрёша
VI. Крестьяне
VII. Мартышки
VIII. Илецкая-Защита
IX. Хивинцы
X. Башкирцы
XI. Переѣздъ въ Степь
XII. Киргизы
I Отъѣздъ.
Съ-тѣхъ-поръ, какъ я научился разсуждать, чего до двадцатилѣтняго возраста за мной не водилось, я различными умозаключеніями дошелъ до сознанія непреложности той истины, что "man kann was man will". Еще и прежде наступленія разсудительнаго періода моей жизни, стеченіе непредвидийыхъ обстоятельствъ разъигрывалось иногда, въ-отношеніи ко мнѣ, такъ удачно, что мнѣ казалось, будто слѣпая Фортуна сама подслушивала тайныя мои пожеланія; но, разумѣется, тутъ разумная воля моя мало управляла кормиломъ жизни: мой корабликъ носился по житейскому морю подъ вліяніемъ случайностей, надувавшихъ мои паруса.
Я родился въ Петербургѣ, воспитывался въ Петербургѣ и, кромѣ Петербурга, рѣшительно ничего не зналъ. Ребяческіе и юношескіе мои годы очень-мало оставили для меня сладкихъ воспоминаній; при-всемъ-томъ удача и счастье были знакомы мнѣ не по одному имени. Въ 1836 году мнѣ захотѣлось невозможнаго. Я былъ еще студентомъ, какъ во мнѣ родилось горячее желаніе получить такое занятіе, на которое я могъ разсчитывать не раньше, какъ черезъ два года. Но я пожелалъ -- и желаніе мое исполнилось.
Черезъ два года мнѣ захотѣлось, чтобъ самолюбіе мое было удовлетворено въ тѣхъ размѣрахъ, какіе ко мнѣ еще не пристали. И это желаніе моя Фортуна тотчасъ же исполнила.
Черезъ три года пришла мнѣ мысль повидать Москву и пожуировать въ первопрестольной: не прошло и мѣсяца, какъ мнѣ сдѣлали предложеніе переселиться въ "бѣлокаменную". Предложеніе было для меня невыгодное, и я тотчасъ же отъ него отказался. Это было утромъ; но за обѣдомъ и послѣ обѣда случилось со мной такое происшествіе, что я не перенесъ его тяжести и, какъ ребенокъ, весь вечеръ и всю ночь проплакалъ, а на утро побѣжалъ къ человѣку, отъ котораго зависѣло избавленіе мое отъ горестнаго настоящаго... и скоро я тайкомъ отъ тѣхъ, кто долженъ былъ бы имѣть право на мою откровенность, укатилъ изъ Петербурга.
Проѣзжая, на утренней зарѣ тихаго лѣтняго дня, городъ Торжокъ, я прельстился прекраснымъ мѣстоположеніемъ этого города, позавидовалъ мирному счастію удаленныхъ отъ столицъ жителей и сердечно пожелалъ пріобрѣсти, именно въ этихъ мѣстахъ, "свой уголъ", свой клочекъ земли, на которомъ бы современемъ я могъ покоить свою старость -- и черезъ пять лѣтъ утомительные, тяжкіе труды мои увѣнчались исполненіемъ на дѣлѣ давнишняго моего пожеланія: у меня былъ "свой уголокъ" въ Новоторжскомъ Уѣздѣ... самыя несбыточныя мои желанія сбывались почти всегда.
Прошли годы; миновали юношескія мечты; улетѣла беззаботная молодость; настала пора серьёзнаго мужества: я сдѣлался самъ хозяиномъ и распологателемъ своего времени, силъ и трудовъ. Я удалился отъ прежней сферы "частныхъ" занятій, къ которымъ не имѣлъ никакой симпатіи, почувствовалъ призваніе къ совершенно иной дѣятельности -- и вотъ я задумываю путешестіе съ спеціальною цѣлью.
Я горячо желалъ поѣздить по Россіи; слѣпо вѣровалъ въ свою звѣзду; видѣлъ только одно препятствіе и рѣшилъ, что если стеченіе счастливыхъ обстоятельствъ не отстранитъ отъ меня этого препятствія, я поставлю на-своемъ и буду "путешествовать", хотя бы въ буквальномъ значеніи этого слова: пѣшкомъ пойду, но дойду до разрѣшенія вопросовъ, такъ сильно меня занимавшихъ.
Судьбѣ не захотѣлось на этотъ разъ вступить со мною въ бой. Она послала мнѣ добраго генія, въ особѣ незнакомаго дотолѣ мнѣ чудака, Валерія Ивановича, всесвѣтнаго туриста, который былъ въ Кяхтѣ -- и не пьетъ чаю; былъ въ Гаваннѣ -- и не куритъ сигаръ; былъ на Мартиникѣ -- и не пьетъ кофею; былъ въ Турціи и Египтѣ -- и не куритъ трубки; жилъ въ Италіи -- и не восторгается древностями; любитъ музыку, но владѣетъ ужаснымъ ухомъ; дрался на Кавказѣ -- и смиренъ какъ овечка; охотникъ хорошо поѣсть -- но не смыслитъ толку въ шампанскомъ; кружился во всѣхъ сферахъ -- и не охотникъ до картъ; слылъ богачомъ и еле-еле сводилъ концы съ концами, живя крайне умѣренно, но сообразно съ приличіями; получалъ горькіе уроки опытности -- и не разочаровывался; былъ по природѣ весельчакъ, но постояннымъ девизомъ выбралъ себѣ "memento mari"; корчилъ изъ себя суроваго Римлянина -- и плакалъ надъ "Матильдою" Ежена Сю; не сгаралъ страстью къ "прекрасному полу" -- и надрывался отчеканивая потрясающія фіоритуры и фальшиво распѣвая "онъ меня разлюбилъ! онъ меня погубилъ!" съ комической прибавкой: "Grossmama, Grossniama! was du hast mit mir gemacht!.." Конецъ концовъ.
Валерій Ивановичъ былъ благовоспитанный, много на своемъ вѣку видавшій, благородный, скромный, добрый и честный человѣкъ, но немножко эксцентрикъ.
-- Нѣтъ, Валерій Иванычъ! сказалъ я ему однажды: -- я перестаю вѣрить въ свое man kann, was man will.
-- Это почему?
-- Препятствія неотстранимы!
-- Вотъ вздорь какой!.. Не хотите ли вы осѣдлать себя и подставить спину обстоятельствамъ? Слуга покорный! На что жь намъ далъ Богъ силу воли, какъ не на то, чтобъ поборать враждебную судьбу... Вѣдь вашу просьбу исполнятъ? вѣдь вамъ здѣсь, для вашего путешествія, отсыплютъ малую-толику и дадутъ письмо къ Платону Меценатину?
-- Я просилъ... ну, а какъ не исполнятъ?
-- Быть этого не можетъ: цѣль-то поѣздки вашей такая, что ее уважать надо, надо на дѣлѣ выразить къ ней уваженіе.
-- Ну, а какъ разсудятъ такъ, что исполненіе-то этой цѣли мнѣ не по плечу, и что самъ-то я не съумѣлъ еще заслужить такого огромнаго и лестнаго поощренія?
-- Да ужь я вамъ говорю, что вы поѣдете -- вы и поѣдете! Но если сомнѣніе ваше осуществится, я отстраню всѣ помѣхи. Дормёзъ мой къ вашимъ услугамъ; если Меценатинъ не размеценатится и за душевной мечты вашей не приголубитъ, я вамъ вручаю свой капиталецъ, маленькій, но на полгода разъѣздовъ его для васъ хватитъ. Я самъ въ Заволжье ѣду, полгода пробуду тамъ, вы объѣздите мѣстности, подлежащія вашему изслѣдованію, и къ зимѣ мы опять вдвоемъ воротимся сюда, въ Петербургъ...
Черезъ недѣлю, въ вечеръ, предшествовавшій дню, назначенному для вашего выѣзда, участь моя рѣшилась: мнѣ вручено, между прочимъ, и письмо къ Меценатину. Нравственными пособіями, которыя, при такой обстановкѣ дѣла, были для меня и благодѣтельны и неоцѣненны и, дѣйствительно, дороже всякихъ вещественныхъ пособій, я снабженъ былъ щедро: они разожгли мою энергію и влили въ меня огромный запасъ свѣжихъ силъ.
Седьмаго апрѣля тысяча восемьсотъ пятидесятаго года, въ четыре часа пополудни, я, вмѣстѣ съ Валеріемъ Иванычемъ, засѣлъ въ снабженный всѣми ухищреніями изобрѣтательности дормёзъ и -- прощай Петербургъ надолго!
О, съ какой радостью уѣзжалъ я отсюда! какъ весело мнѣ было оторваться отъ путъ, которыми я здѣсь былъ связанъ!..
Весело!!.. Какъ измѣняется человѣкъ въ своихъ привязанностяхъ! Какъ много въ десять лѣтъ можетъ онъ изжить!.. Какіе тяжелые уроки даетъ ему опытность!..
Десять лѣтъ назадъ, я уѣзжалъ отсюда не съ радостью въ сердцѣ, а съ тоской и отчаяньемъ. Я не зналъ, что мчусь къ разочарованію; я вѣрилъ въ лучшую участь и покидалъ Петербургъ съ заглушенными стонами, но съ влажными глазами не отъ предчувствій, а отъ другихъ причинъ. Я оставлялъ здѣсь все, что было сердцу драгоцѣнно. Я покидалъ здѣсь всѣ свои привязанности и ѣхалъ жить съ людьми, мнѣ совершенно-незнакомыми. Когда миновали послѣднія городскія зданія, когда для нашего проѣзда подвысили шлагбаумъ, у меня какъ-будто что-то оторвалось отъ сердца; я обезпамятѣлъ и весь превратился въ страданіе!
Какая противоположность съ тѣмъ прощальнымъ днемъ, который наступилъ черезъ десять лѣтъ послѣ перваго моего выѣзда!
При нынѣшнемъ отъѣздѣ ни одно грустное чувство меня не томило. Я радъ былъ оторваться отъ здѣшней жизни, я радъ былъ подышать свободно вдали отъ столицы, въ тиши дальнихъ селъ и деревень, въ безграничномъ пространствѣ дальнихъ степей.
-- Ну вотъ вамъ, Петербургскій Уѣздъ, говорилъ Валерій Ивановичъ -- прощайте болота и туманы; прощайте морскіе вѣтры, насморкъ и простуда.
-- Да, мы много выигрываемъ, отправляясь въ страны, гдѣ нельзя быть нездоровымъ; насъ много тамъ займетъ другая природа, другая публика, другіе нравы, другія увеселенія...
-- Вы объ увеселеніяхъ-то немного хлопочите: извольте присматриваться къ чему нибудь посущественнѣе; съ самаго начала опредѣлите себѣ предметы, которые должны обращать на себя преимущественное ваше вниманіе.
-- Я буду присматриваться къ торговому классу и постараюсь знакомиться съ торговыми обычаями.
-- И хорошо; а я буду читать книги, читать вамъ то, что писано о мѣстѣ, чрезъ которое мы проѣзжаемъ, да постараюсь изучать русскія шапки... вѣдь вы знаете, что В. И. Даль, по шапкѣ, да по манерѣ носить армякъ, да по говору, въ одну минуту опредѣлитъ вамъ не только губернію, но даже уѣздъ, къ которому принадлежитъ субъектъ, подлежащій его умственному скальпелю.
-- Ну, гдѣ жъ намъ на полетѣ, при быстрой ѣздѣ, все подсмотрѣть!
-- Все? Къ-чему все? Будемъ дѣлать, что намъ подъ-силу. Вотъ видите: идутъ возы. Изъ дырявыхъ мѣшковъ, составляющихъ кладь ихъ, клочьями торчитъ шерсть; ее везутъ къ Петербургу изъ центральныхъ и степныхъ губерній. Не пройдетъ году -- и шерсть не будетъ тянуться къ намъ изъ Москвы сухопутьемъ цѣлыми недѣлями, а будетъ поспѣвать къ намъ въ двои сутки. А вотъ изъ дальнихъ деревень везутъ къ намъ сѣно; въ иныхъ губерніяхъ считается неслыханнымъ дѣломъ, чтобъ такой громоздкій продуктъ могъ быть доставляемъ за сотни верстъ. Вотъ тянутся обозы со стекломъ и пухомъ -- и все это для Петербурга, въ которомъ считается четырнадцать рынковъ, триста фабрикъ и заводовъ и до шести тысячъ лавокъ и магазиновъ. А мужики здѣсь, посмотрите, щеголяютъ въ жилетахъ, носятъ фуражки съ козырькомъ; ямщицкія шапки здѣсь неуклюжи и коротенькія поля ихъ круто завертываются кверху, къ низенькой тульѣ... Замѣчайте все!... все записывайте!...
Но любопытное мало кидалось намъ само въ глаза.
На утро слѣдующаго дня мы пили чай въ Новгородѣ. Въ промышленномъ отношеніи, городъ этотъ замѣчателенъ производствомъ значительнаго торга хлѣбомъ и пароходствомъ по Волхову, отъ Новгорода до Соснинской Пристани.
Въ Новгородской Губерніи два замѣчательные канала, одинъ -- "Питерскій", проведенный для обхода бурливаго озера Ильменя и пропускающій суда, идущія по вышневолоцкой системѣ, прямо изъ Меты въ Волховъ; другой -- "Тихвинскій", по которому грузы съ Волги, достигшіе, черезъ рѣки Мологу и Чагодощу, до р. Соминки вступаютъ въ Тихвинку, изъ нея въ Сясь и потомъ ужь въ Ладожскій Каналъ.
Въ Ладожскомъ Каналѣ соединяются всѣ суда, идущія съ Волги и раздѣляющіяся по тремъ системамъ: вышневолоцкой, маріинской и тихвинской. По водамъ этихъ трехъ системъ ежегодно проходить болѣе шестидесяти тысячъ судовъ и плотовъ съ грузомъ мильйоновъ во сто серебромъ. Отъ судоплаванія по этимъ тремъ системамъ получаютъ обезпеченное существованіе около трехъ сотъ тысячъ человѣкъ народу, судохозяевъ и су дорабочихъ.
Суда съ грузами, назначенными съ Волги въ Петербургъ, разъединяются подъ Рыбинскомъ; по вышневолоцкой системѣ имъ нужно пройдти 1,309 верстъ, по маріинской -- 1,054 версты, а по тихвинской -- 847 верстъ. По этой послѣдней системѣ ходятъ только неглубоко-сидящія суда, нагруженныя, для уравненія издержекъ, соотвѣтственно своей вмѣстимости, болѣе-цѣнными товарами.
Мѣстная промышленость уѣздовъ, которые намъ надо было проѣзжать, выразилась немногочисленными заведеніями. Такъ, напримѣръ, въ Новгородскомъ Уѣздѣ, въ 1850 году, существовалъ одинъ кожевенный заводъ, два заведенія для мыловаренія и выдѣлки сальныхъ свѣчъ, двѣ восковыя и двѣ писчебумажныя фабрики. Въ этомъ же уѣздѣ расположены округи пахотныхъ солдатъ. Главный пунктъ и городъ военныхъ поселеній, Старая-Руса, тѣмъ для насъ замѣчателенъ, что тутъ находятся казенныя соляныя варницы, на которыхъ ежегодно получается отъ 130 до 150 тысячъ пудовъ соли. По замѣчанію нашего маститаго статистика, рѣдкаго знатока богатствъ Россіи въ малѣйшихъ ея подробностяхъ, К. И. Арсеньева, около Новгорода и Старой-Русы грунтъ земли необыкновенно-поправился со времени водворенія здѣсь военныхъ поселеній. Онъ говоритъ утвердительно, что въ цѣлое столѣтіе не было бы сдѣлано обыкновеннымъ порядкомъ того, что произведено въ послѣднія двадцать-пять лѣтъ къ воздѣланію и осушенію полей.
Говорили мнѣ, что гдѣ-то, въ Новгородскомъ Уѣздѣ, открыто мѣсторожденіе каменнаго угля; но этому трудно повѣрить: наукой ужь давно признано, что здѣсь каменнаго угля быть не мажетъ; а если и есть что-либо подобное, то это лигнитъ, давно ужь открытый по рр. Мстѣ, Крупицѣ, Гремучей и Прыкшѣ.
Въ Крестецкомъ Уѣздѣ есть одно "мануфактурное" заведеніе это -- фабрика льняныхъ и пеньковыхъ издѣлій. Мнѣ хотѣлось узнать, какія же тутъ "льняныя издѣлія?" Открылось, что это -- веревки! Гораздо-важнѣе четыре лѣсопильные завода.
Городъ Валдай, менѣе-незначительный, чѣмъ Крестцы, гремитъ по цѣлой Россіи своими колокольчиками и колоколами. Чуть-ли не во всей Россіи почтовые колокольчики -- валдайскаго происхожденія.
Валдайскія Горы, поднимающіяся на 1250 футовъ надъ уровнемъ моря, составляютъ самое большое возвышеніе той великой плоской возвышенности, которая именуется Алаунскими Горами или Волконскимъ-Лѣсомъ, и которая замѣчательна тѣмъ, что въ ней получаютъ свое начало три великія рѣки: Днѣпръ, текущій на югъ, Волга, направляющаяся на юговостокъ, и Западная Двина, направляющаяся къ западу.
Картины, представлявшіяся намъ по сторонамъ дороги, были неразнообразны. Прямая линія полотна шоссе; сугробы снѣга у канавокъ; здоровый, плотный, молодцоватый народъ, въ надѣтыхъ на бекрень шапкахъ; на поляхъ -- разливы тающихъ снѣговъ; на улицахъ у домовъ -- топкая грязь. Дѣвчонки, въ коротенькихъ сарафанахъ, скачутъ на доскѣ; молодыя дѣвушки шушукаются съ парнями; красавцы-юноши и взрослые мужики геркулесами рисуются въ разныхъ положеніяхъ: первые -- усладительными звуками выдѣлываемыхъ въ Тулѣ гармоникъ завлекаютъ въ плясъ сосѣдокъ; послѣдніе, горделиво закутавшись армякомъ, будто альмавивой, исподтишка отпускаютъ дубовые каламбуры прохожимъ молодицамъ.
Когда я, черезъ полтора года, возвращался по этой же дорогѣ назадъ, аксессуары картины были все тѣ же; но мнѣ памятна одна ночь, совершенно по другому обстоятельству.
Это было въ половинѣ сентября 1851 года. Я ѣхалъ въ почтовой каретѣ съ "экстрой"; мѣста на весь сентябрь были давно ужь разобраны и я былъ радъ-радехонекъ, что успѣлъ добыть себѣ билетъ на мѣсто снаружи экипажа.
Ночь была темная, сырая, холодная и безлунная. Испаренія болотъ и озеръ точно изъ-подъ земли выросли высоко взнесшимися столбами. Туманъ былъ густъ до такой степени, что краевъ дороги было вовсе не видать. Даже свѣтъ нашихъ фонарей не хваталъ на такое разстояніе, котораго намъ было бы достаточно длятого, чтобъ оглядѣть тянувшіеся впереди насъ обозы. Кругомъ царствовалъ мракъ, въ буквальномъ смыслѣ непроницаемый.
Но небо было чисто; ни одно облачко не пестрило собою его густой, темносиней выси, и только купы невѣдомыхъ намъ міровъ звѣзднаго пространства, точно въ сладостной нѣгѣ, дрожали и проливали на нашъ міръ свое тихое мерцаніе. Издавна-знакомые намъ по своей видимой крупнинѣ, планеты съ блескомъ горѣли въ зенитѣ и играли яркими искрами; другія звѣзды, здѣсь и тамъ едва-мелькавшія и казавшіяся только неуловимыми точками, теплились слабо; повременамъ они какъ-будто мигали, повременамъ загарались съ новою силою, потомъ опять слабѣли, на мгновеніе будто вовсе потухали, но еще мигъ -- и изъ этой же точки на насъ несся новый блестящій лучъ свѣта. А то, вниманіе почему-то устремится на одну какую-нибудь яркую звѣздочку, которая займетъ васъ разноцвѣтными своими переливами; то кидаетъ она серебристый лучъ, то вдругъ задрожитъ розовымъ блескомъ, то вспыхнетъ зеленоватымъ огнемъ, словно изумрудъ какой... Но вотъ неравномѣрное ея мерцаніе превращается въ замѣтное колебаніе... она качнулась -- и высь озарилась продольною бѣлою струйкой. Звѣздочка полетѣла... пролетѣла... разсыпалась... исчезла -- и только впечатлѣніе, оставленное ея полетомъ въ нашемъ глазѣ, кажется намъ будто бы въ-самомъ-дѣлѣ видимымъ слѣдомъ.
Но вотъ мы миновали мостъ черезъ Мсту -- и картина совершенно измѣнилась. Доселѣ ѣхали мы въ полномъ мракѣ; теперь неслись въ невѣдомомъ мірѣ. Туманъ сдѣлался плотнѣе и застилалъ передъ нами все, что могло быть досягаемо глазу: и звѣзды, которыя до сей поры блестѣли намъ въ своемъ естественномъ видѣ, доходили теперь до нашего зрѣнія не простыми точками, а представлялись неизмѣримыми, прямыми, параллельными линіями, полосившими мглу ярко-серебряными чертами. Это была одна изъ тѣхъ фантастическихъ ночей, впечатлѣніе которыхъ остается въ человѣкѣ во всю жизнь. Я не знаю съ чѣмъ сравнить нашу дорогу. Мнѣ казалось, что насъ какою-то силою перенесло на другую планету и что мы ѣхали длиннымъ, на нѣсколько верстъ длиннымъ, безпредѣльной высоты корридоромъ, неосязаемыя стѣны котораго были обставлены неисчислимыми рядами брильянтовыхъ колоннъ!... Мнѣ въ диковинку было такое зрѣлище.
-- Посмотрите-ка, сосѣдъ, какое здѣсь невообразимое великолѣпіе! сказалъ я сидѣвшему рядомъ со мной господину въ свѣтлосѣромъ, долгополомъ бекешѣ на лисьемъ мѣху.
-- Гдѣ, сударь?... вотъ ужь я всхрапнулъ, такъ всхрапнулъ! отвѣтилъ онъ мнѣ, лѣниво, но очень-звонко потягиваясь.
-- Да вотъ, посмотрите мы точно между двухъ алмазныхъ стѣнъ ѣдемъ!
-- Да чего жь тутъ такого смотрѣть? Отъ тумана всегда такъ бываетъ! Дива нѣтъ.
Сосѣдъ мой зѣвнулъ еще разъ, надвинулъ на себя шапку поплотнѣе, прижался въ уголокъ и снова захрапѣлъ сладко.
На третій день нашего выѣзда изъ Петербурга, мы съ Валеріемъ Ивановичемъ, часовъ въ семь утра, должны были остановиться въ Вышнемъ Волочкѣ и провести здѣсь лишній часъ времени, чтобъ подперетъ какой-нибудь подставкой переднюю рессору, осѣвшую вслѣдствіе тяжелой клади -- книгъ, уложенныхъ нами въ передній ящикъ. Книги, тамъ схороненныя, должны были служить для насъ пособіями для мѣстныхъ изъисканій; небольшая же библіотека для дорожнаго развлеченія была у насъ, въ буквальномъ смыслѣ слова, подъ-рукой; она помѣщалась въ стѣнкахъ дормеза, за обитой сафьяномъ потайной дверцей. Раскинемъ ли мы въ дормезѣ наши походныя кровати, усядемся ли въ немъ за завтракъ -- любую книгу всегда легко было взять, если бъ открылась въ ней какая-нибудь необходимость.
Пока пріискивали столяра, я наслаждался чаемъ въ скромныхъ комнаткахъ почтоваго дома, помѣщеннаго вдали отъ центра города. Раздался звонъ колокола -- и изъ нашего околотка народъ густыми толпами сталь проходить къ собору.
-- Вотъ видите: мы въѣхали наконецъ въ территорію, гдѣ ясно и видимо во всемъ преобладаетъ московскій элементъ, говорилъ мнѣ Валерій Ивановичъ.-- Тамъ, въ Новгородѣ, была смѣсь французскаго съ нижегородскимъ; руссизма было мало; онъ выражался тамъ хлѣбной торговлей, чуйками, синими кафтанами; но рядомъ съ ними, по-крайней-мѣрѣ въ параллель съ ними, вы замѣтили и пальто и штрипки, и тиролекъ, и чепчики на сильно-набѣленныхъ купчихахъ. А здѣсь не то. Вотъ посмотрите на этого мужчину съ бородой: по складу, по походкѣ, по взгляду, по всему замѣтно, что онъ не послѣдняя спица, и считаетъ себя въ правѣ, для праздника, прифрантиться. Онъ картуза не надѣлъ, у него явилась потребность въ шляпѣ. И, смотрите, какіе здѣсь носятъ шляпы! Чуть не аршинная тулья, ровная, высокая съ самыми маленькими полями! И замѣтьте себѣ чѣмъ дальше мы будемъ проѣзжать, тѣмъ эти шляпы болѣе будутъ съуживаться въ верхнемъ кружкѣ и ближе подходить къ своему первообразу -- московскому гречневику... Въ Москвѣ носятъ шляпы совершеннымъ гречневикомъ.
-- Вы меня утѣшаете!... Я буду имѣть случай вывести то заключеніе, что первообразъ парижскихъ шляпъ есть киргизскій калпакъ. Въ Волочкѣ модная шляпа немножко повытянулась, въ Москвѣ она превратилась въ гречневикъ, въ Казани измѣняется черный ея цвѣтъ на бѣлый, наконецъ, въ Оренбургѣ, если только мы попадемъ туда, мы увидимъ прототипъ нашего головнаго убора -- въ бѣломъ, войлочномъ калпакѣ.
-- Ну! вы ужь сейчасъ и на Киргизовъ съѣхали! Киргизы совсѣмъ не ваша раса: и цвѣтъ, и покрой, и форма ихъ калпаковъ есть необходимый, разумный, чисто-логическій результатъ топическихъ условій. Въ степи лѣтомъ, на открытомъ воздухѣ, человѣку нечѣмъ иначе прикрыть бритую голову, какъ только войлочнымъ, непремѣнно войлочнымъ и неизмѣнно-бѣлымъ калпакомъ...
-- Дѣйствительно, наша раса совершенно-иная. Мы въ трескучіе морозы въ легкихъ шелковыхъ шляпахъ щеголяемъ! Тутъ та же причина -- географія!
-- Смѣйтесь, но помните, что мы -- раса благовоспитанная, и что если и ставимъ иногда условія топическія на задній планъ, зато на передній выдвигаемъ чисто-гигіеническія причины.
-- Такъ мы простуживаемъ голову для здоровья?
-- Нѣтъ-съ; мы держимся предписаній Иппократа, слѣдуемъ наставленіямъ Гуфеланда и помнимъ, что надо "голову держать въ прохладѣ, а ноги -- въ теплѣ". Но мы отдаляемся отъ предмета. На здѣшнихъ мѣщанкахъ вы чепчика не увидите. Конечно, здѣсь чисто-русскія красавицы румянятся не на животъ, а на смерть; но вѣдь эту слабость намъ надо извинить: здѣсь свой баканъ и карминъ; они дешевы, да и изготовляются въ обширныхъ размѣрахъ въ одномъ изъ городовъ Тверской Губерніи, именно во Ржевѣ.
-- Такъ поэтому страсть Волочинокъ и Новоторокъ къ притираньямъ есть нечто иное, какъ поощреніе туземной промышлености?
-- Я вамъ говорю дѣло, а вотъ вы все въ шутку обращаете! А въ-самомъ-дѣлѣ обратите-ка вы вниманіе на мѣстные промыслы, и вы увидите, какое здѣсь обиліе разныхъ ихъ отраслей. Съ одной стороны, чисто-земледѣльческій характеръ страны, съ другой -- особенно въ сосѣдствѣ съ Владимірскою Губерніею -- мануфактурная дѣятельность. Напримѣръ, въ Корчевскомъ Уѣздѣ въ глаза бросается ткачество и производство миткалей, а въ одной мѣстности этого уѣзда, въ селѣ Кимрѣ, васъ поразитъ обширность операцій сапожнаго мастерства. Въ войну съ Французомъ это село обувало почти всю дѣйствующую армію. Въ уѣздахъ Тверскомъ и Весьегонскомъ издѣліе гвоздей, въ Торжкѣ -- золотошвейки, басонщицы и приготовленіе разныхъ предметовъ изъ сафьяна, болѣе всего спальныхъ сапоговъ. Въ Осташковскомъ Уѣздѣ выдѣлываютъ глиняную посуду и приготовляютъ для продажи около трехсотъ тысячъ косъ, серповъ и топоровъ, а въ Зубцовскомъ строятъ барки для продажи. При такой разнохарактерности, и извольте теперь обозначить промышленость Тверской Губерніи краткими, но характеристическими чертами
-- Я думаю, для этого немного надо употребить времени. Я бы просто сказалъ, что здѣсь обширное судоходство, обширное земледѣліе и обширное издѣліе кожъ. Первое, въ связи съ водною системою, съ достаточностью прекрасныхъ пристаней и строеваго лѣса, непремѣннымъ слѣдствіемъ имѣетъ судостроеніе и заработки судорабочихъ; второе влечетъ за собою обработку всѣхъ видовъ хлѣбнаго товара, чему способствуетъ сосѣдство съ столицами и постоянство требованій на эти продукты. А результатъ обширнаго кожевеннаго производства, опять-таки въ связи съ предъидущими причинами -- обширная переработка кожъ въ кожевенныя издѣлія.
-- А золотошвейное искусство куда вы отнесете?
-- Разумѣется, къ послѣдней категоріи!
-- Такъ, по-вашему, оттого, что здѣсь много кожевенныхъ заводовъ,и золотошвеекъ много?
-- Именно такъ; только не забудьте, что я не успѣлъ еще вамъ передать ничего о связи этой причины съ зажиточностью хлѣбныхъ торговцевъ, съ патріархальною ихъ жизнью по старинѣ, и тогда вы согласитесь, что вкусы и роскошество купечества, при его похвальномъ пристрастіи къ "лентамъ", "повязкамъ" и къ сарафанамъ, не могли не выразиться въ узорочно-вышитыхъ туфляхъ и сапожкахъ, въ блестящихъ плетеныхъ понейхъ и въ златошвенныхъ косынкахъ на женскія головы.
-- Ну, а чѣмъ вы станете обусловливать торгъ невыдѣланными кошачьими шкурами, а это, какъ вы, вѣроятно, должны знать, составляетъ особенность Бѣжецкаго Уѣзда... или пряничное производство, въ Тверскомъ Уѣздѣ немаловажное? Или чѣмъ вы объясните обширное здѣсь хлопчатобумажное производство?
-- Первые два промысла не стоютъ того, чтобъ я сосредоточилъ на нихъ свое вниманіе, а послѣдній слишкомъ ужь самъ-по-себѣ ясенъ. Хлопчатобумажное производство развито преимущественно въ Калязинскомъ Уѣздѣ по правой сторонѣ Волги, а этотъ участокъ неразрывно связанъ съ Ярославскою Губерніею, съ Владимірскою и прилежитъ къ Московской Губерніи.
Докладъ ямщика, что экипажъ исправленъ, прекратилъ нашъ разговоръ. Мы стали усаживаться.
-- Что жь, батюшка, старостѣ-то, положьте на водку! проканючилъ жирный, рыжебородый крестьянинъ, завидуя старому ямщику, получившему хорошую наводку.
-- А тебѣ за что?
-- Какъ же, батюшка, помилуйте-съ, я староста!
-- Ну, такъ что жь?
-- Такъ не будетъ ли милости вашей...
-- Да ты что дѣлалъ?
-- Да какъ же, батюшка, я цѣлый часъ, больше часу все тутъ около вашей каретки-то возился.
-- Да вѣдь ты ничего не дѣлалъ?
-- Какъ, батюшка, ничего, помилуйте-съ!
-- Ты даже не хотѣлъ намъ съискать столяра, кузнеца, ни кого, кто бы подставку подъ рессору сдѣлалъ
-- Праздникъ, батюшка ишь гдѣ въ праздникъ людей пріищешь?.. Я и такъ цѣлый часъ около экипажа возился... хоть бы цѣлковенькій пожаловали!..
Пришла очередь разсчитаться съ мужикомъ за простую доску, въ аршинъ длины, которою онъ подперъ намъ рессору.
-- Сколько тебѣ нужно?
-- Что пожалуете.
-- Я не хочу жаловать, я хочу заплатить?
-- Три полтины; положьте!
-- Ассигнаціями?
-- Ныньче кто на ассигнаціи считаетъ!
Мы поспѣшили удовлетворить его, обрадованные, что такъ дешево за доску раздѣлались.
-- Эхъ ты, болванъ! прямая дубина! Чего ты ротъ-то разинулъ на полтора цѣлковыхъ! кричалъ староста на мастера.-- Ну, взялъ бы семь серебромъ -- и дали бы! Безъ подставы-то рессора бъ обломилась: тошнѣй бы имъ пришлось!.. Эхъ, ты, болванъ! болванъ!
Ужь вечерѣло, приближались сумерки; мы въѣхали въ Тверь. Еще въ Торжкѣ наслышались мы, что Волгу ломаетъ; подъ Тверью, невдалекѣ отъ нея, ледъ ужь тронулся, поэтому, немѣшкая нигдѣ ни минуты, мы, сломя голову, скакали всю дорогу; но многолюдное стеченіе публики на набережной въ Твери, множество обозовъ съ выпряженными лошадьми, бѣготня и суматоха по мосту, разъѣздные и полицейскіе у съѣздовъ -- все это ясно говорило намъ, что едва-ли мы ужь не опоздали.
Но мы въ дормезѣ не-уже-ли судьба не сжалится надъ щегольскимъ экипажемъ?
-- Покамѣстъ все-еще благополучно и рогатка еще не уставлена, позвольте намъ проѣхать черезъ мостъ: мы духомъ промчимся... Мы утромъ непремѣнно должны быть въ Москвѣ, во что бы то ни стало... дѣло чрезвычайной важности!
-- Радъ, что могу услужить вамъ дозволеніемъ... Счастливаго пути-съ!
"Вотъ добрый человѣкъ!" подумали мы оба вмѣстѣ. "Не будь онъ такъ благосклоненъ, каково же бы намъ было дня три-четыре понапрасну въ Твери зажиться Сколько бы мы времени погубили! сколько бы крови испортили...
-- А что, Валерій Иванычъ, вѣдь не всякому такое счастье бываетъ?
-- Не всякому.
-- Вѣдь это добрая примѣта?
-- Примѣта добрая!
-- Повезетъ ли-то намъ завтра въ Москвѣ?
-- Да, объ этомъ стоитъ подумать... Тамъ мостъ-то для насъ поважнѣе! Тамъ онъ долженъ провести васъ черезъ всю пучину препятствій къ совершенію продолжительнаго путешествія. Дай Богъ, чтобъ и тамъ не успѣли для васъ поставить послѣдней рогатки!.. А сколько возовъ позавидуютъ тогда вашей каретѣ!
Между-тѣмъ мы пріѣхали на станцію. Легкая коляска и тяжелый тарантасъ, стоявшіе у подъѣзда, предупредили насъ, что мы встрѣтимся здѣсь съ посторонними людьми. Это насъ какъ-будто обрадовало: съ самаго выѣзда изъ Петербурга мы рѣшительно ни съ кѣмъ на станціяхъ не сталкивались.
Комната, въ которую мы вошли, полна была табачнаго чаду. Дымъ стоялъ столбомъ и скрывалъ отъ насъ картину, которая происходила передъ нами; только тусклый огонёкъ двухъ сальныхъ свѣчъ, сіяніе которыхъ скрадывалось куревомъ, едва-едва мерцалъ лѣнивымъ пламенемъ. Когда, присмотрѣвшись къ окружавшему насъ полумраку и освободясь отъ верхняго платья, мы углубились въ комнату, то замѣтили двухъ господъ, сидѣвшихъ на волосяномъ диванѣ за раскинутымъ столомъ, освѣщеннымъ нагорѣлыми и вполовину ужь оплывшими свѣчами.
Одинъ изъ проѣзжихъ посѣтителей былъ невысокъ ростомъ и тученъ, какъ Лаблашъ... но нѣтъ, по росту его и нельзя съ Лаблашомъ сравнить... вѣрнѣе будетъ, если мы назовемъ его паномъ Копычыньскимъ. Это былъ пожилой мужчина, лѣтъ за пятьдесятъ, съ челомъ, простиравшимся отъ рыжеватыхъ бровей до самаго затылка. Рѣденькіе, рыженькіе клочки волосъ, гладко и плотно причесаны были къ вискамъ. Лохматая бородишка торчала щетиной; коротенькій носъ гордо поднимался нѣсколько кверху надъ толстою верхней губой. Неуклюжій свѣтлокоричневый пиджакъ, фантастически-широкіе шальвары, кожаный егерскій картузъ, коротенькая трубка, на шелковыхъ снуркахъ, повѣшенная черезъ плечо, огромный кисетъ съ табакомъ, прицѣпленный къ пуговицѣ, наконецъ, техническіе термины, которыми этотъ господинъ пестрилъ свой изящный разговоръ -- все обличало въ немъ охотника.
Другой господинъ былъ не толстъ и не тонокъ, однакожь не то, чтобъ плотный мужчина, но все же не кащей какой-нибудь. Ни въ нарядѣ его, ни въ выраженіи лица, ни въ ухваткахъ не было ничего ни изъисканнаго, ни поразительнаго для глаза; только матовая блѣдность, покрывавшая его лицо, осѣненное темными бакенбардами, да еще какая-то мутность въ глазахъ и безжизненность взгляда производили на меня какое-то отталкивающее дѣйствіе.
Оба господина играли въ "лёгонькую", какъ называли они гальбцвёльверъ, переименовывая его иногда, порусски, въ "гальбикъ", курили и пили; но все это дѣлали они, какъ изъ словъ ихъ оказывалось, не по страсти къ картежной игрѣ, а собственно изъ желанія какъ-нибудь провести праздныя минуты, въ ожиданіи закладки лошадей въ экипажи.
Блѣдный господинъ сдавалъ карты, говоря повременамъ "лопнула", но чаще всего молча проводилъ мѣломъ на зеленомъ сукнѣ черточку подъ черточкой: собраніе этихъ черточекъ составляло собою порядочную колонну. Толстый господинъ пыхтѣлъ и отдувался, повременамъ сильно теръ себя по лбу, повременамъ подергивалъ себя за виски, повременамъ чесалъ затылокъ, повременамъ приговаривалъ то "еще одну", то "довольно", но эта перестрѣлка отдѣльныхъ восклицаній нисколько не препятствовала свободному теченію давно-начатаго и интереснаго разговора.
-- Да вѣдь тенётами-то крестьяне облаву и дѣлаютъ! возражалъ блѣднолицый.
-- Крестьяне! Но вѣдь то мужики, люди, лишенные эстетическаго чувства!
-- Да тенётами же и вѣрнѣе ловить звѣря!.. Лопнула!
-- Вѣрнѣе-то оно, точно вѣрнѣе, говорилъ бочкообразный егерь, записывая что-то мѣлкомъ на столѣ.-- Тенётами оно дѣйствительно вѣрнѣе... но, знаете, тутъ нѣтъ того, что этакъ, знаете, возбуждаетъ дукъ, этакъ... волнуетъ... Пожалуйте еще карту. Волнуетъ, знаете, чувства... Тутъ кипитъ . кипитъ въ груди... я несусь, мчусь на лихомъ конѣ... собака преслѣдуетъ звѣря... тамъ звукъ роговъ... Еще карту!.. Я становлюсь героемъ и съ тріумфонъ вонзаю свой мечъ въ затравленнаго звѣря... Считайте!.. Ну, что за радость тенётами? ничего такого нѣтъ... да и что за отрада смотрѣть, какъ мужики бьютъ звѣря палками!
-- Вы съ гончими охотитесь?
-- Напрасно такъ полагаете! У меня настоящая псовая охота! Свора богатая! Я съ борзыми... лопнула... Но, вѣдь, борзыя нѣжнаго сложенія: за ними нуженъ присмотръ, да присмотръ. У меня на пятерыхъ одинъ человѣкъ. Недавно выписалъ изъ Петербурга пять дюжинъ трубъ серебряныхъ; отличный тонъ; у меня Спирька на нихъ навострился -- изъ "Фрейшюца" играетъ! Моей охотѣ всѣ завидуютъ; у меня на сворѣ больше трехсотъ... Ухаживаю за ними... Особенно по первой порошѣ изъ стаи много выбываетъ, при азардной травлѣ... Ну, медикъ-ветеринаръ... псарямъ и доѣзжачему особые костюмы... много, много моя свора заѣдаетъ денегъ... Нѣтъ! не везетъ сегодня... забастуемъ!..
-- Люблю я сельскую жизнь, не прочь отъ деревенскихъ удовольствій, но не знаю, долго ли бы я просуществовалъ, еслибъ, скорѣй комическое, чѣмъ горестное, стеченіе обстоятельствъ не заставило мою деревеньку выскользнуть у меня изъ рукъ, и еслибъ судьба обрекла меня безвыѣздной жизни въ сферѣ озимей и яровыхъ.
Это замѣчаніе сдѣлалъ я Валерію Ивановичу, когда мы снова усѣлись въ экипажъ и ужь неслись по гладкому шоссе. Валерій Ивановичъ, погруженный весь въ чтеніе борнсова описанія Кабула, не отводя отъ книги глазъ, спросилъ:
-- Почему вы такъ думаете?
-- Я бы съ тоски умеръ! Главное дѣло -- облѣнился бы.
-- Вотъ ужь этому я не повѣрю! Помѣщику постоянно круглый годъ предстоятъ самыя утѣшительныя, самыя сладкія занятія
-- Такъ оно, такъ; но вѣдь все это хорошо на короткое время, какъ забава, какъ развлеченіе отъ тѣхъ заботъ, которыми обремененъ человѣкъ въ большомъ городѣ, въ-теченіе цѣлыхъ восьми мѣсяцевъ. А то что за радость круглый годъ возиться съ прикащиками, да со старостами, перекочевывать со скуки отъ одного сосѣда къ другому, безпрестанно слушать унылые, но все-таки несносные звуки разстроенныхъ фортепьянъ, сплетничать о добрыхъ знакомыхъ и по цѣлымъ часамъ сидѣть въ шалашикѣ, подстерегая куропатку... Никакихъ эстетическихъ наслажденій!.. Нѣтъ, жизнь овинная не по мнѣ: умрешь съ тоски!
-- Не умрете! Правда, и въ деревняхъ, какъ и въ большихъ городахъ, вы найдете "всякаго жита по лопатѣ", но деревня представляетъ вамъ не одни матеріальныя наслажденія. Итальянской оперы вы здѣсь не услышите, но вы услышите превосходныхъ пѣвицъ-любительницъ, дивныхъ виртуозокъ; встрѣтитесь съ просвѣщенными людьми, посвятившими себя прекрасной цѣли -- устройству судьбы своихъ подчиненныхъ. Мѣсто есть всему: и труду и забавамъ, и псовой охотѣ и агрономіи, и мочкѣ льну и литературѣ; журналы и газеты вы найдете всюду, чего, согласитесь, вы не во всякомъ городѣ ожидаете достать.
-- Ужь не заниматься ли въ деревнѣ политикой?
-- Отчего же не прочесть и современныя политическія новости? Отчего жь не знать, что въ настоящую минуту занимаетъ весь образованный міръ... Но, повѣрьте мнѣ, можно и безъ политики прожить весь вѣкъ счастливо, да еще какъ счастливо-то! Ну, вотъ я, напримѣръ: я изъѣздилъ всю Европу не одинъ разъ, отъ Берлина и до Рима, отъ Лондона до Константинополя; я привыкъ къ европейскимъ политическимъ фантазіямъ, не чуждъ событій новаго полушарія, гдѣ тоже поскитался. Но скажите, можетъ ли меня, какъ Русскаго, всего пропитаннаго русскою жизнью, глубоко интересовать нота сент-джемскаго кабинета вѣнскому, или притязанія Французовъ къ Бельгійцамъ? Богъ съ ними! Я тѣшу ими свое праздное любопытство и только. Не-уже-ли вы думаете, что мое вниманіе увлечетъ политика когда у меня на плечахъ жена и дѣти, да, въ-добавокъ, еще пятьсотъ душъ, за которыхъ я долженъ отдать отчетъ самому себѣ, цѣлому обществу и Богу. Есть отчаянные дипломаты и изъ нашей братьи, но, право, вспомнивъ о нихъ, нельзя удержаться, чтобъ не повторить вмѣстѣ съ Крыловымъ:
Иному до чего нѣтъ дѣла,
О томъ толкуетъ онъ охотнѣе всего;
Что будетъ съ Индіей, когда и отчего
Такъ ясно для него;
А поглядишь -- у самого
Деревня между глазъ сгорѣла!
-- Ахъ, Боже мой! да я вамъ все-таки не про то говорю. Я вамъ говорю, что...
-- Что надо слѣдить за политикой?... Не мѣшаетъ, не мѣшаетъ, когда у меня отъ дневныхъ трудовъ, донесенныхъ для исполненія гражданскихъ своихъ обязанностей, остается свободное время. Но повѣрьте мнѣ, когда образованный человѣкъ, какъ слѣдуетъ, занятъ своимъ дѣломъ, своимъ хозяйствомъ, право, забудетъ онъ и политику!
Миновала и третья ночь благополучнаго нашего путешествія. Утромъ десятаго апрѣля намъ начали встрѣчаться поярковые гречневики подмосковныхъ поселянъ. Тяжелыя телеги, до-нельзя нагруженныя разными сельскими продуктами, лѣниво подвигались къ первопрестольной столицѣ. Огромные возы съ сѣномъ, съ котораго не успѣлъ еще стряхнуться весь снѣгъ, забранный у стоговъ, шли одинъ за другимъ дружнымъ караваномъ. Покоящіеся въ сладкой дремотѣ и укутанные полушубками крестьяне съ клинообразными бородами, ничкомъ лежали на сыроватой верхушкѣ омёта и еле-еле полуприщуренными глазами взглядывали на перегонявшіе ихъ и на встрѣчные экипажи. Стали показываться дребезжащіе калиберки съ одинаково-короткими, и спереди и сзади, рессорами; поставленные въ-тупикъ пассажиры, плотно крѣпились на неловкомъ сидѣньѣ, ненаходя мѣста, куда бы спокойнѣе могли протянуть свои ноги, пропорціональныя для тѣла, но длинныя, по отношенію къ этому экипажу. Желтые небольшіе жестяные кружки, извощичьи значки, плясали по спинамъ Ванекъ при каждомъ тряскомъ толчкѣ, испытываемомъ дрожками, а толчки эти повторялись-таки довольно-часто.
Скоро мы въѣхали въ аллею у Петровскаго Парка. Разнокалиберныя доски и дырявыя рогожи закрывали собою роскошныя рамы загородныхъ виллъ средняго московскаго общества; тощія березки и липки, оцѣпленныя зелененькими шестиками и точеными тумбочками, на покрытыхъ еще снѣгомъ грядкахъ, грустно воздымали плѣшивыя свои головки и растопыренными вѣтвями будто молили Зевеса объ устраненіи перемѣнной погоды и о ниспосланіи ровной весны, съ ея соловьями, жаворонками и другими пташками.
Дормезъ остановился на минутку на запруженной деревенскими телегами и многочисленными лотками съ калачами и сайками, съ разными питіями и съѣстнымъ, площадкѣ близь арки московскихъ тріумфалиныхъ воротъ. Насъ прописали; лошадки снова тронулись и вотъ мы важно скачемъ на Тверскую...
Скромный уголокъ съ дешевыми неудобствами и съ дорогимъ прейскурантомъ, принялъ въ свою завѣтную сѣнь двухъ путниковъ -- и дѣятельность ихъ закипѣла.
-- Мнѣ карету!... Сказать, чтобъ лошади были гнѣдой масти, кучеръ одѣтъ въ синій армякъ съ краснымъ кушакомъ и въ пуховой шляпѣ.
-- Мнѣ пролётку съ биржи!
-- Наймите тоже карету!
-- Мнѣ не къ лицу Валерій Иванычъ: еслибъ я не отсидѣлъ ногъ, я и пѣшкомъ бы пошелъ, а то еще карету! это съ какой стати?
-- Ей, послушайтесь меня: вѣдь вы къ Меценатину?
-- Ну, разумѣется.
-- Скоро ли?
-- Какъ-только напьюсь чаю, да справлю туалетъ.
-- Ну, такъ еще Алексѣй успѣетъ -- пошлите за каретой... право, вѣрнѣе будетъ.
-- Вотъ вздоръ какой!
-- Ахъ, какой вы странный! Ну, сами посудите: какой эффектъ произведетъ появленіе ваше у богатаго дома на линейкѣ? И лакей не такъ васъ встрѣтитъ, и лѣниво онъ о васъ доложитъ. А прогремитъ у подъѣзда щегольской экипажъ: двери мигомъ настежь, швейцарь звонитъ что есть мочи; барыня ужь сама справляется: кто пріѣхалъ? и заботливо поправляетъ передъ трюмо роскошный чепецъ, а баринъ... ну, баринъ, разумѣется, выйдетъ въ залъ съ самою привѣтливой, съ самою очаровательной улыбкой... Посылайте!
-- Еслибъ я и былъ въ средствахъ дѣлать свои визиты въ каретѣ, то, при настоящей обстановкѣ обстоятельствъ, я все-таки бы пошелъ къ Меценатину пѣшкомъ!... Въ каретѣ!... да тогда онъ имѣетъ право прямо сказать: "вы хотите путешествовать -- ну, съ Богомъ! видно, скажетъ, вы человѣкъ съ большимъ достаткомъ -- въ каретахъ катаетесь!"
-- То-то и есть, что вы людей не знаете! Кто такъ будетъ разсуждать? Скажутъ не такъ, а скажутъ вотъ какъ "видишь, какой путешественникъ! Его не удивишь каретой, видно, высшаго полета! И не боится изъ столицы пускаться чортъ-знаетъ куда... на край свѣта! Разумѣется, такой вояжъ требуетъ большихъ физическихъ силъ, очень крѣпкаго здоровья... лишеній много!.. ну, и капиталъ на это надо бросить не маленькій -- отсыплемъ ему десять тысячъ серебромъ!.."
-- Богъ съ ними, съ большими тысячами! мнѣ бы только нужды въ пути не знать.
-- Вы требуете участія къ своему умственному труду, требуете жертвы наукѣ? я вѣрю, что личнаго интереса въ вашемъ визитѣ нѣтъ ни на волосъ, такъ тѣмъ болѣе не играйте въ опасную игру оченьвозможныхъ случайностей! Бейте на вѣрняка!.. Эй, послушайтесь меня пошлите за каретой!
-- Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!
Черезъ часъ, послѣ прибытія въ Москву, я въѣзжалъ ужь въ обширный дворъ Меценатина.
-- Кого вамъ угодно? вѣжливо спросилъ меня швейцаръ.
-- Господина Меценатина... онъ дома?
-- Дома-съ!
Я снялъ пальто и пошелъ-было вверхъ по лѣстницѣ.
-- Туда нельзя-съ! учтиво замѣтилъ швейцаръ.
-- Но вѣдь твой баринъ принимаетъ?
-- Не знаю-съ; приказаній еще не отдано; насчетъ здоровья еще неизвѣстно.
-- Развѣ господинъ Меценатинъ боленъ?
-- Сколько лѣтъ страдаютъ-съ!
-- Да сегодня-то онъ принимаетъ ли?
-- Пообождите здѣсь... вотъ я сейчасъ справлюсь.
Минутъ черезъ пять предо мной стоялъ репрезентабельный господинъ, съ черными бакенбардами, съ чернымъ вихромъ и въ черномъ фракѣ.
-- Вамъ господина Меценатина?
-- Точно такъ!
-- Извините, пожалуйста, онъ принять васъ не можетъ: онъ нездоровъ! А вамъ его очень-нужно? вы до него дѣло имѣете?
-- Я привезъ къ нему письмо очень-серьёзнаго содержанія. Мнѣ хотѣлось его лично вручить; но такъ-какъ въ настоящемъ случаѣ это невозможно, то я попрошу васъ передать его въ первую удобную минуту.
-- Письмо за нумеромъ?.. Стало-быть, на него непремѣнно нужно отвѣчать?
-- Вѣроятно, такъ!
-- Такъ, если того-съ... то позвольте мнѣ попросить васъ пожаловать сегодня вечеромъ, послѣ обѣда, часу въ шестомъ. Больному, вѣрно, будетъ лучше и онъ васъ прійметъ.
Мы раскланялись и я отправился домой.
Валерій Ивановичъ тоже ужь возвратился.
-- Ну какъ, Валерій Иванычъ, вашъ визитъ?
-- Неудаченъ: былъ у меня въ цѣлой Москвѣ одинъ знакомый, и тотъ на дняхъ уѣхалъ за пять-сотъ верстъ! Ну, а какъ вашъ визитъ?
-- Меценатинъ боленъ и не принимаетъ.
-- Ай, скверно дѣло!
-- Но я сегодня вечеромъ увижусь съ нимъ...
Вечеромъ я ѣздилъ къ Меценатину, возвратился очень-поздно и Валерій Ивановичъ, которому я передалъ весь нашъ разговоръ, сказалъ мнѣ:
-- Вы довольны, слава Богу! Но вотъ, что мнѣ пришло въ голову ѣхать намъ теперь въ распутицу, и притомъ въ каретѣ, невозможно никакими мѣрами. Надо выждать время. Притомъ же вы должны посвятить нѣсколько недѣль исключительно одному Меценатину. Мнѣ здѣсь загуливаться нечего, да я и соскучусь. Я вотъ какъ порѣшилъ. У насъ черезъ двѣ недѣли Пасха; я хочу провести эти дни съ родными у себя въ деревнѣ, и завтра утромъ ѣду въ самомъ легкомъ тарантасикѣ, или на перекладныхъ, посмотрю, какъ будетъ удобнѣе. Вы здѣсь останьтесь; мой дормезъ при васъ. Если я попадусь въ семейный кругъ, я не скоро изъ него выберусь, да и вамъ не совѣтую скоро покидать Москву; но какъ бы вы ни старались скоро выѣхать, врядъ ли состояніе дорогъ позволитъ вамъ на это рѣшиться раньше перваго мая. Но во всякомъ случаѣ, такъ-ли, сякъ-ли, а мы должны съѣхаться и снова вдвоемъ совершать нашу поѣздку.
-- Но гдѣ жь и когда намъ съѣхаться?
-- А чего лучше... въ Николинъ-день, въ Промзинѣ? Это по дорогѣ.
-- Пожалуй!
-- Смотрите же: мы вмѣстѣ обѣдаемъ въ Николинъ-день; я ровно къ двумъ часамъ пріѣду.
-- Если съѣзжаться, такъ съѣзжаться, а шутить тутъ нечего.
-- Какія шутки! Я говорю вамъ: въ два часа пополудни, девятаго мая; повѣрьте, минутой не опоздаю. Я держу слово: я изъ Варшавы въ Саранскъ поспѣвалъ въ назначенную минуту къ обѣду; я изъ Неаполя и изъ Нью-Йорка петербургской бабушкѣ всегда ровно къ полуночи 31 декабря доставлялъ новые календари, да и тутъ никогда не опаздывалъ!
Мой милый спутникъ дѣйствительно частенько продѣлывалъ разныя шуточки въ этомъ родѣ. Мнѣ пришлось только согласиться и не забывать Промзина-городища.
-- Такъ кончено?
-- Кончено!
-- И такъ спокойной ночи!
-- Спокойной ночи!
II. Московскія встрѣчи.
Вотъ ужь больше года я въ Петербургѣ. Передо мной лежать книги моего путеваго журнала. Я приступаю ко второму разсказу; времени надуматься было довольно, и все-таки я не могу еще рѣшить: наносить ли мнѣ на бумагу весь свой дневникъ цѣликомъ и аккуратно разсказывать все, что довелось мнѣ встрѣтить, видѣть и слышать любопытнаго, или, миновавъ одни обстоятельства, передавать лишь результаты того, что у меня отчасти, притомъ отрывочно, записано въ памятныя книжки, а отчасти, въ видѣ отдѣльнаго цѣлаго, приведена ужь въ порядокъ? Помирю обѣ крайности, стану по серединѣ и, нестѣсняя себя необходимостью держаться систематическаго изложенія, буду разсказывать то, что меня интересовало.
Въ Москвѣ, между многочисленными мануфактурами, есть одна, замѣчательная по своимъ обширнымъ оборотамъ, фабрика хлопчатобумажныхъ издѣлій. Мнѣ захотѣлось ее осмотрѣть, и добрый знакомый, пользующійся въ Москвѣ прекрасною извѣстностью, вызвался дать мнѣ рекомендательное письмо къ владѣльцу этой фабрики... назовемъ его хоть Сидоромъ Пантелеичемъ.
Я отправился къ этому Сидору Пантелеичу, куда-то за Вшивую Горку, гдѣ онъ занималъ богатыя палаты въ прежде-бывшемъ барскомъ домѣ, занятомъ теперь подъ фабрику.
Мнѣ довелось довольно-таки покружить около Вшивой Горки: домъ, всюду былъ мнѣ видѣнъ, да подъѣхать къ нему я никакъ не могъ. Одни ворота были заколочены на-глухо, другія тоже крѣпко заперты, такъ-что достучаться въ нихъ я никакъ не могъ. Спасибо прохожей бабѣ: встрѣтивъ меня на пригоркѣ и узнавъ, что я отъискиваю входъ на фабрику Сидора Пантелеича, она указала мнѣ дорогу внизъ, подъ гору, и растолковала, какъ найдти зады стараго барскаго дома, откуда былъ главный въѣздъ на фабрику.
По сказанному, какъ по писанному, достигъ я наконецъ деревяннаго зданія, обнесеннаго ветхимъ заборомъ, изъ-за котораго высились длинныя-предлинныя фабричныя трубы. Я вошелъ во дворъ; но спросить о дорогѣ было не у кого.
-- Гдѣ, братецъ, найдти мнѣ Сидора Пантелеича? спросилъ я выбѣжавшаго изъ одного строенія парня, потиравшаго покраснѣлыя отъ холода руки и весело потряхивавшаго золотистыми, или, попросту, изкрасна-рыжеватыми кудрями.
-- Сидора Пантелеича? Да онть таперича въ конторѣ-съ.
-- А гдѣ контора?
-- А на-што вамъ?
-- Дѣло у меня есть.
-- А какое у васъ дѣло?
-- А тебѣ что?
-- Вѣстимо, мнѣ что... Да хозяинъ-отъ у насъ въ конторѣ таперича.
-- Укажи же контору!
-- Да вотъ пойдешь по двору, вонъ за сушильнями-то своротишь налѣво, а тамъ пройдешься мимо красильной -- тутъ и контора... Проводить бы васъ: пожалуй, не найдете сами.
-- Ну, проводи въ-самомъ-дѣлѣ, спасибо скажу.
-- Некогда, баринъ, проводить-то: самъ тороплюсь... За сушильни-то своротите, да мимо красильной -- тутъ и есть.
-- Да вѣдь ты самъ хотѣлъ довести меня?
-- Хотѣть-то хотѣлъ...
-- Такъ что жь ты?
-- Нѣтъ, да ужь вы ступайте сами, авось какъ-нибудь доберетесь!
Парень юркнулъ куда-то и я снова остался-было одинъ среди двора, но, на мое счастье, на дворѣ показался какой-то работникъ и ужь тотъ, безъ лишнихъ разспросовъ, привелъ меня къ Сидору Пантелеичу.
Въ небольшой, но довольно-темной комнатѣ, обставленной шкапами, за длиннымъ письменнымъ столомъ самой простой работы, сидѣлъ длинный, сухощавый господинъ. Небольшая, несовсѣмъ-артистическая головка, въ рыжеватомъ паричкѣ, была подперта высокимъ волосянымъ галстухомъ, обхватывавшимъ длинную и тощую его шею. Господинъ этотъ одѣтъ былъ въ длинное пальто, застегнутое на-глухо отъ верху до низа. Передъ нимъ лежала пачка образчиковъ ситцовъ и бумажныхъ кашемировъ разныхъ рисунковъ. На одномъ краю стола высилась груда конторскихъ книгъ, на другомъ кипа распечатанныхъ писемъ, прикрытыхъ разсчетными листами съ фабричными рабочими. Столъ окружали человѣкъ восемь посѣтителей въ разныхъ костюмахъ. Тутъ были два крестьянина въ красныхъ рубахахъ и плисовыхъ шальварахъ; рядомъ съ ними стоялъ молодой человѣкъ съ бойкимъ выраженіемъ лица, въ гороховомъ пальто; немножко поодаль отъ него находились мѣщане, въ синихъ чуйкахъ. Съ противоположной стороны стояли два бородача, одинъ въ синемъ кафтанѣ, подпоясанномъ краснымъ кушакомъ, другой въ долгополомъ сюртукѣ и въ высокихъ, надѣтыхъ поверхъ панталонъ, сапогахъ.
Когда меня ввели въ контору, въ ней происходилъ громкій и весьма-одушевленный разговоръ, прекратившійся въ минуту моего появленія.
Я приблизился къ столу. Сидѣвшій за нимъ господинъ устремилъ на меня быстрые глаза, и на вѣжливый поклонъ мой спросилъ меня -- Вамъ что угодно?
-- Мнѣ бы хотѣлось видѣть владѣльца здѣшней фабрики, Сидора Пантелеича.
-- Я фабрикантъ. Что вамъ надо?
-- Я хотѣлъ васъ безпокоить одною просьбой...
-- Какой? Извольте сказать.
-- Я человѣкъ пріѣзжій; много наслышанъ о благоустройствѣ и отличномъ положеніи вашей фабрики... мнѣ хотѣлось полюбопытствовать... полюбоваться ею...
-- Ныньче время несовсѣмъ-благопріятное... разсчетная недѣля, народу мало... скоро двѣнадцать... въ эти часы фабричныхъ отпускаютъ къ обѣду смотрѣть не на что.
-- Но я, быть-можетъ, скоро уѣду отсюда... Живу далеко... не знаю, удастся ли въ другой разъ побывать въ этихъ краяхъ... Позвольте мнѣ теперь осмотрѣть фабрику, сказалъ я, вытягивая изъ кармана и подавая рекомендательное письмо.
-- Извольте, можно и сегодня.
-- Но мнѣ бы хотѣлось, чтобъ кто-нибудь меня проводилъ... указалъ и разсказалъ...
-- Провожатаго вамъ?.. Извольте и это можно... Мое почтеніе! Пожалуйте на фабрику, сейчасъ вамъ все покажутъ... Эй, Васинька! а Васинька! покажи господину, какъ на фабрикѣ работаютъ... и въ сушильню сведи...
Васинькой звали высокаго, сѣдоватаго мужика, служившаго на фабрикѣ на побѣгушкахъ. Онъ вышелъ изъ коморки, раздѣлявшей контору на два отдѣленія, и повелъ меня въ главное зданіе.
Фабрика была обширна, рабочихъ людей было довольно, но чего-нибудь особенно-замѣчательнаго видѣть мнѣ въ ней не удалось. Жакардовы станки были простаго устройства; въ ткацкой тѣсновато.
Васинька разсказалъ мнѣ, что часть рабочихъ при фабрикѣ состоитъ на мѣсячной платѣ, какъ, напримѣръ, рѣзчики и другіе, а часть -- на заработной, какъ, напримѣръ, ткачи и набивщики. Мѣсячные работники трудятся по двѣнадцати часовъ въ сутки, а задѣльные, которымъ предоставлена полная свобода распоряжаться своимъ временемъ, сами, изъ собственныхъ видовъ, работаютъ по четырнадцати, а прилежнѣйшіе и по восьмнадцати часовъ въ сутки, особенно, когда работа бываетъ спѣшная и дѣло приближается къ праздникамъ. Набивщики, которыхъ искусство цѣнится дороже, могутъ заработать до двухъ рублей въ сутки, что въ тридцать дней составитъ шестьдесятъ рублей ассигнаціями; ткачи же, при самыхъ успѣшныхъ занятіяхъ, болѣе рубля семидесяти копеекъ серебромъ заработать въ недѣлю не могутъ, конкурренція между ними велика, рукъ очень-много, а заработная плата за такую легкую работу высока быть не можетъ. Разсчеты съ рабочимъ народомъ на фабрикѣ бываютъ четыре раза въ году: къ Новому Году, къ Пасхѣ, къ Петрову-дню и къ Успенью. Для порядка и вѣрности въ расквитываньи, рабочимъ раздаются разсчетные листы, раздѣленные на двѣ половины: въ одной вносится качество заработковъ и цѣнность труда, въ другую вписываются разныя выдачи, произведенныя отъ фабрики, въ счетъ этой задѣльной платы, разными предметами, напримѣръ, ситцемъ, обувью, мукой, а иногда даже и наличными деньгами. Рабочіе состоять на своихъ харчахъ и, изъ видовъ экономическихъ, раздѣляются на артели. Самимъ имъ -- и потому-что времени нѣтъ, и потому еще, что вырученныя въ прошлый семестръ деньги они употребили ужь на нужды семейства -- нѣтъ возможности производить закупку хлѣба: чтобъ облегчить рабочихъ въ этихъ операціяхъ и оказать имъ помощь, нѣкоторые фабриканты сами заготовляютъ при фабрикахъ запасы молотаго хлѣба и раздаютъ его своимъ кліентамъ въ долгъ, въ счетъ будущихъ заработковъ. Когда прійдетъ "разсчетъ", всѣ "полученія" мастероваго сосчитываются; цѣнность этихъ полученій высчитывается изъ полной суммы слѣдующаго ему вознагражденія и затѣмъ уплата причитающейся ему выдачи производится немедленно, но не чистыми деньгами, которыя фабричный человѣкъ можетъ прокутить, а товарами, нужными каждому въ семейномъ быту: хозяинъ надѣляетъ рабочаго ситцами, миткалемъ, нанкой и другими издѣліями своей фабрики, зная, что все это пригодится для семейнаго употребленія. Оттого и самъ фабричный, и его жена, и дѣти всегда одѣты чистенько, а хлопчатобумажныя ткани съ фабрики обходятся имъ гораздо-дешевле, чѣмъ продаются онѣ изъ лавокъ.
Проходя съ Васинькой изъ отдѣленія въ отдѣленіе, мы наконецъ вступили въ ту залу, гдѣ поставлены голландеръ и прессы. Осмотрѣвъ ихъ, я поспѣшилъ въ "городъ" на Ильинку, въ Новотроицкій.