Lib.ru/Классика: Небольсин Павел Иванович. Рассказы о сибирских золотых приисках

РАЗСКАЗЫ О СИБИРСКИХЪ ЗОЛОТЫХЪ ПРІИСКАХЪ.

Статья пятая.

Каратузъ.-- Сборы на пріиски.-- Отправленіе въ минусинскую тайгу.-- Переправы.-- Комаръ и Мошка.-- Зимовья.-- Ночевка.-- Пища.-- Таежная дорога.-- Заявки.

Я пріѣхалъ въ Каратузъ, запасшись предварительно и совсѣмъ-нечаянно двумя предписаніями одного золотопромышленика, имѣющаго въ минусинской тайгѣ свои пріиски, къ двумъ подчиненнымъ ему лицамъ, о томъ, чтобъ меня принять ласково, снабдить всѣмъ нужнымъ для дороги въ тайгу и обратно, и вообще оказывать мнѣ всякое удовольствіе. Этимъ чрезвычайно-важнымъ для меня облегченіемъ гостепріимный владѣлецъ платилъ мнѣ за ничтожную услугу, которую мнѣ случилось ему оказать.

Минусинскій пріискъ нашей компаніи, на который я теперь сбирался для осмотра мѣстности его, находился по системѣ рѣчки Большой-Тюхтетъ; по Большому же Тюхтету былъ расположенъ пріискъ золотопромышленика, принявшаго во мнѣ такое участіе. Значитъ, оба пріиска были въ одной сторонѣ и вѣрно близёхонько другъ отъ друга, такое пріятное сосѣдство радушнаго хозяина очень меня радовало. Нашъ пріискъ не имѣлъ еще собственнаго названія, которое обыкновенно дается каждому пріиску во время его отвода и усвоиваетъ ему или имя святаго угодника, въ день памяти котораго пріискъ открытъ, или имя важнаго человѣка, въ честь котораго хотятъ назвать пріискъ, или, наконецъ, какой-нибудь много-обѣщающій девизъ, особенно заманчивый своею звучностью и таинственнымъ смысломъ.

Одно предписаніе было къ управляющему, находившемуся въ это время уже на пріискѣ; другое къ проживавшему постоянно въ резиденціи матеріальному прикащику: я у него и остановился въ хозяйскихъ комнатахъ.

Должность "матеріальнаго", т.е. прикащика, или смотрителя при магазинахъ -- маленькая, но требующая большаго довѣрія со стороны хозяина и честности и аккуратности со стороны служителя. Онъ принимаетъ закупленные товары, провіантъ, инструменты, лошадей, словомъ, все, записываетъ въ своей книгѣ и отправляетъ на пріиски по требованію управляющихъ, особенно, если у хозяина не одинъ, а нѣсколько разработывающихся пріисковъ.-- Кажется, не головоломное занятіе и не Богъ-знаетъ какое соблазнительное, а какъ надобно быть осторожну въ выборѣ матеріальныхъ!.. Это какъ-будто какая-то особеннаго рода болѣзнь человѣка нашего времени, что онъ всякое мѣсто съумѣетъ сдѣлать для себя тёпленькимъ.-- И тутъ, какъ и во всякомъ быту, дайте человѣку отличіе, увеличьте окладъ его жалованья, ласкайте его, награждайте; но держите его непремѣнно въ ежовыхъ рукавицахъ. Мало-мальски ослабишь надзоръ, положишься на честность-какъ разъ попадешься въ просакъ.

Мой хозяинъ, Иванъ Петровъ, былъ не изъ числа подобныхъ людей. Всякій день возился онъ въ амбарахъ и въ конторѣ: то пересмотритъ книги, то выколотитъ полушубки, то перетретъ инструменты, то провѣетъ азямы, то, отъ нечего-дѣлать, провіантъ и фуражъ станетъ перевѣшивать -- цѣлый день проводитъ въ хлопотахъ. Занявшись моимъ отправленіемъ въ тайгу, онъ въ одно утро пожаловалъ ко мнѣ въ комнату и, слѣдуя строго-соблюдаемому въ Сибири обычаю титулованія, сказалъ:

-- Такъ какъ же, вашее высокое благородіе, завтра въ тайгу?

-- Завтра въ тайгу! отвѣчалъ я, не понимая еще, что такое значитъ тайга: рѣка, что ли, это, деревня ли, или какое-нибудь особенное заведеніе; разспрашивать объ этомъ мнѣ не хотѣлось, чтобъ не обнаружить своего незнанія. Я довольствовался тѣмъ, что надѣялся самъ узнать, что это за штука.

-- Ну, и ладно! Мнѣ же кстати кое-чего послать на пріискъ. А сколько бы вамъ лошадокъ надо было?

-- У меня тарантасъ прелегонькій: пары за глаза довольно!

-- Какъ пары, вашее высокое благородіе? Христосъ съ вами! На парѣ-то не можно.

-- А сколько же, Иванъ Петровичъ? Не на одной же ѣхать!.. Жаль, что здѣсь ямщиковъ вовсе нѣтъ, я бы васъ не безпокоилъ.

-- Батюшка, не гнѣвайтесь! да пары-то нельзя, вѣдь это тайга!

-- Что жь, что тайга? Пожалуй, я и на одной поѣду, да двѣсти верстъ она измучится, и тарантасъ грузноватъ для одной.

-- О тарантасѣ вы, батюшка, безпокоиться не извольте, мы его запремъ въ завозню, въ сарай, и сбережемъ сохранно.

-- Какъ запрете? Я-то въ чемъ же поѣду?

-- Да не-ужь-то, батюшка, вашее высокое благородіе, вы въ тарантасѣ по тайгѣ хотите ѣхать?

-- А въ чемъ же прикажете? Не въ тележкѣ же! Я и безъ того слабъ здоровьемъ, а тутъ всю душу вытрясетъ.

-- И въ тележкѣ нельзя: верхомъ надо ѣхать.

-- Какъ верхомъ?

-- Да такъ -- верхомъ, батюшка.

-- Полноте: я и на лошадь сѣсть не умѣю.

-- Сядете, батюшка: право-слово, нельзя инако!

-- Что вы, Иванъ Петровичъ! я никогда верхомъ не ѣзжалъ; мнѣ двухъ-сотъ верстъ верхомъ не проѣхать: вѣдь это взадъ и впередъ четыреста верстъ!

-- Полегонечку, не торопясь, дней въ пятокъ, Богъ-дастъ, доѣдете до мѣста.

-- Вотъ тебѣ разъ! Я думалъ въ сутки двѣсти верстъ прокатиться, а тутъ изволь верхомъ мучиться цѣлые пять дней. Зналъ бы я -- лучше вовсе не ѣздилъ.

-- Чего дѣлать! Теперь ужь, батюшка, не воротиться-стать! А запаслись ли вы всѣмъ нужнымъ для дороги: есть ли у васъ сѣточка?

-- Какая еще сѣточка?

-- Да вотъ что на себя надѣваютъ.

-- Нѣтъ у меня никакой сѣточки.

-- Ну, купить надо, батюшка. Не то мошка заѣстъ: ее у насъ дивно! (то-есть ужасъ какъ много). А есть ли у васъ сапоги длинные? Болозень кстати что вспомнилъ.

-- Это еще къ чему?

-- Можетъ пѣшкомъ пройдтись захотите, такъ въ вашихъ-то сапогахъ по болотамъ ходить негожо, неловко; да при томъ надо ноги хорошенько защитить отъ ударовъ вѣтвей, да отъ воды.

-- Сдѣлайте милость, не безпокойтесь! У меня нѣтъ длинныхъ сапоговъ, но, я думаю, и безъ нихъ дѣло обойдется.

-- Эка бѣда: безъ нихъ недоточно (не годится)! Были у меня важнецкіе охотницкіе сапоги, да одинъ сапогъ мыши проклятыя совсѣмъ изгрызли... Но я выберу вамъ хорошіе кунгурскіе сапоги: они тоже длинные; мы къ емя (нимъ) пришьемъ еще кожаные крагены, чтобъ ноги совсѣмъ были закрыты кожею, вотъ, взаболь (въ-самомъ-дѣлѣ) и ладно будетъ! Ну, а есть ли у васъ что на себя надѣть?

-- Этого добра у меня довольно; я взялъ съ собою весь свой гардеробъ.

-- Нѣтъ, ужь, батюшка, вы лучше это приберегите, оставьте здѣсь; возьмите сюртучокъ, который не такъ жалко надѣть; не щеголять же въ тайгѣ: вѣдь тамъ все издерете. А вотъ что: я вамъ дамъ хозяйскій кожанъ, кожаную шинельку и картузъ кожаный съ хвостикомъ. Ну, а сѣдла-то у васъ, вашее высокое благородіе, я чай, тоже своего нѣтъ?

-- И сѣдла нѣтъ!

-- Ну, ужь на сѣдлѣ вы, батюшка, не взъищите -- какое есть! А чтобъ вы себѣ чего не натерли, мы вамъ подушечку мягонькую съ постельки положимъ. А ружьецо-то хоть есть ли съ вами?

-- Со мной пистолеты.

-- Пистолетомъ немного дѣла надѣлаешь! Не ровенъ часъ! Медвѣдь попадется -- не шибко же ладно!... Впрочемъ, съ вами казакъ нашъ поѣдетъ -- у него ружье есть. А покушатьто есть ли у васъ чего?

-- На этотъ счетъ вы, Иванъ Петровичъ, будьте совершенно спокойны -- я сытъ буду, отвѣчалъ я, полагая навѣрное, что вездѣ найду себѣ кусокъ говядины, молока, творогу, яицъ -- были бы деньги. Чаю и сахару было у меня довольно своего; я же давно привыкъ къ простымъ блюдамъ.-- Вы меня только отправьте какъ слѣдуетъ, сказалъ я Ивану Петровичу.

-- Такъ вотъ, батюшка, вашее высокое благородіе; лошадокъ вамъ и понадобится не парочка, а десяточекъ или побольше. Поѣдете вы -- вамъ лошадку; человѣку вашему -- другую; казаку третью; двумъ конюхамъ, которые будутъ вмѣсто вожаковъ, одинъ ошибется въ дорогѣ, другой поправитъ дѣло -- это пять лошадей; да двое рабочихъ, это семь; да четыре лошади съ нашею кладью, вьючныя -- это одиннадцать; да ваши пожитки положить: шкатунку, погребецъ, чайничокъ, сахарку и другое что -- вотъ-те и всѣ двѣнадцать.

Часа за два до разсвѣта меня разбудилъ необычайный шумъ во дворѣ: ловили лошадей, которыя отвязывались отъ стойлъ и выбѣгали на улицу, очевидно избѣгая непріятнаго удовольствія попасть подъ вьюкъ и путешествовать по знакомой имъ таежной дорогѣ. Часть людей выносила изъ амбаровъ разныя вещи, инструменты, крупу, писчую бумагу, сухари, топоры и всякую всячину; они укладывали все это въ кожаныя вьючныя сумы, очень-похожія на портфели, вывѣшивали ихъ на вѣсахъ, разставляли по порядку около забора, прибавляли къ нимъ сумы переметныя, поменьше вьючныхъ, хотя совершенно на нихъ похожія, но уже предварительно соединенныя между собою по-парно длиннымъ широкимъ ремнемъ, для удобнаго помѣщенія на крестцѣ лошади. Сумы эти обыкновенно привѣшиваются или сверхъ вьючныхъ сумъ, или помѣщаются на сѣдлѣ подъ конюхомъ и, разумѣется, должны безпокоить его во всю дорогу.

Другая часть людей занималась собственно лошадьми, безобидно размѣщала на нихъ вьюки такъ, чтобъ тяжесть не превышала вѣсу четырехъ пудовъ" и укрѣпляла эти сумы навьючныхъ сѣдельныхъ деревягахъ вьючными веревками, крѣпкими и длинными.-- Въ этомъ случаѣ надо имѣть сноровку и опытность: надо, чтобъ вьюкъ былъ крѣпко увязанъ, чтобъ петли не распустились, чтобъ все это не слетѣло съ лошади и не задерживало людей въ дорогѣ, заставляя поминутно поправлять вьюки, и -- главное дѣло -- чтобъ не испортило спины лошади. Это умное животное, во время навьючиванія, забавно лукавитъ съ конюхами. Какъ-только начнутъ опутывать вьюкъ и забрасывать концы веревки подъ брюхо лошади, чтобъ сдѣлать узелъ и стянуть его наверху -- лошадь натуживается, сдерживаетъ дыханіе и кряхтитъ понемножку, чтобъ показать, что она изнемогаетъ подъ своимъ бременемъ: это для того, чтобъ петли ослабли, веревки распустились, ноша свалилась, и чтобъ такимъ-образомъ хитрая лошадка могла избавиться отъ тяжести. Но сметливый конюхъ не податливъ на милосердіе: онъ дастъ ей пинка ногой въ брюхо, заставитъ ее дышать, и кончитъ свое дѣло какъ слѣдуетъ, крѣпко закрутивъ веревки.

Гиппофилія ныньче въ модѣ, и потому долгъ справедливости требуетъ сказать, что въ Сибири лошадь пользуется всѣми правами своей благородной скотской породы и связана узами тѣсной дружбы съ конюхомъ. Мужикъ любитъ ее, ласкаетъ, тѣшитъ въ тайгѣ лишнимъ сухарикомъ, дѣлится съ нею послѣднимъ, ухаживаетъ за нею, какъ за дѣтищемъ, и бережно хоронитъ ее. Но, что жъ дѣлать! безъ маленькихъ непріятностей иногда не обходится. Хоть на-примѣръ взять картину вьюченія лошадей дикихъ и непокорныхъ. Картина эта возмущаетъ душу. Когда лошадь начинаетъ дрыгать ногами, бить, лягать людей, оступившихъ ее кругомъ, на близкое разстояніе, и не даетъ подступиться къ ней съ сумами -- тогда голову ея подтягиваютъ высоко веревками, а ноги привязываютъ къ пнямъ деревъ и налагаютъ на бока ея тяжести не въ четыре, а въ семь, въ восемь пудовъ. Когда ее отпутаютъ, лошадь бѣжитъ что есть духу, не смотря на тяготящее ее бремя, кидается во всѣ стороны, задѣваетъ за стоящія вблизи деревья, разбиваетъ о нихъ всю ношу, и убѣгаетъ за поскотину въ поле. Ее ловятъ, подвергаютъ прежнимъ мученіямъ и повторяютъ до-тѣхъ-поръ, пока брыкливый конь не угомонится и но сдѣлается совершенно-послушнымъ.

Тутъ непремѣнно приходитъ на память вопросъ: что тяжеле -- фунтъ желѣза или фунтъ пуху? Лошадь легко пронесетъ на себѣ шесть пудовъ муки или амуничныхъ вещей; желѣзныхъ вещей она можетъ снести около пяти пудовъ, но четырехъ пудовъ золота -- лошади не пронести, если это количество золота будетъ заключено въ одномъ мѣшкѣ, или въ одной банкѣ. Причина ясная: объемъ тяжести меньше -- давленіе сильнѣе на сравнительно меньшую площадь опоры.

Вьюченіе приходило къ концу, надо было и мнѣ оболокаться.

Я нарядился въ приготовленныя мнѣ украшенія. Сѣтка, маска изъ черныхъ конскихъ волосъ или обыкновенное сито, было вшито въ какія-то тряпки, какъ по всему было видно -- обрывки стараго женскаго платья. Она представляла родъ черкесской кольчуги, спускающейся съ маковки головы на плеча до половины груди. Захочется пить или курить -- надо просунуть или стаканъ или чубукъ подъ оборыши, или заворотить края сѣтки на голову, или совсѣмъ снять этотъ уборъ, а потомъ ужь пить или курить. Когда я сверхъ сѣтки надѣлъ кожаный картузъ, къ которому сзади пристегнутъ былъ широкій кусокъ кожи для того, чтобъ дождь свободно скатывался на плащъ и не лился за шею, и потомъ облекся въ кожанъ, будучи не въ-состояніи свободно сложить себѣ! руки -- мнѣ сдѣлалось такъ душно еще до солнечнаго восхода, что я хотѣлъ-было все съ себя снять, заранѣе соразмѣряя, какова должна быть мука! въ полдень, когда на солнцѣ въ тѣхъ краяхъ бываетъ до сорока градусовъ тепла! Иванъ Петровичъ уговорилъ меня остаться въ этомъ костюмѣ, урезонивая тѣмъ, что иначе я изорву себѣ все платье и въ добавокъ могу жестоко простудиться.

-- Я вотъ, вашее высокое благородіе, привяжите вы себѣ въ торока азямъ, на случаи, когда дождя не будетъ, а вамъ станетъ жарко; да бѣличій халатъ для ночи; ночи у насъ стюдёныл; да животикъ перетяните покрѣпче опояской, а то васъ растрясетъ по нашимъ дорогамъ.

-- А развѣ дорога нехороша? спросилъ я, не имѣя о ней никакого понятія.

-- Дивно!! отвѣчалъ мнѣ коротко Иванъ Петровичъ, употребляя свое сибирское восклицаніе, многостороннее значеніе котораго я узналъ уже въ-послѣдствіи.

-- Да отъ-чего жь люди, которые со мною ѣдутъ, въ однихъ чамбарахъ да азямахъ -- а я буду кутаться?

-- Да люди-то, батюшка, эти привычные: они иногда въ февралѣ и въ мартѣ, градусовъ въ десять морозу, въ припрыжку бѣгутъ чуть не въ одной рубашонкѣ верстъ по сороку въ день по тайгѣ, когда, собираясь на пріиски, пропьютъ всю свою одёжишку. Этимъ людямъ простуда неизвѣстна; а вамъ не слѣдуетъ рисковать своимъ здоровьемъ; горы, батюшка, вѣтры, болота, дожди... гдѣ вамъ!-- опасно, всячины натерпишься!

Я убѣдился этими доводами и хлопоталъ только, чтобъ мой Никита, мой петербургскій провожатый, не нуждался ни въ чемъ тепломъ и не подвергался сырости. На всякій случай я выпросилъ у Ивана Петровича бутылку рома.

Но только-что я заикнулся передъ нимъ о томъ, что заплачу ему все, что слѣдуетъ, за его хлопоты, какъ Иванъ Петровичъ остановилъ меня словами;

-- Не ошибитесь, вашее высокое благородіе; покупать на сторонѣ можете что угодно, а въ домѣ у нашего хозяина деньгами не платятъ. Вы нашъ гость, я здѣсь то же, что хозяинъ, когда настоящаго хозяина нѣтъ; наше дѣло принять и угостить всякаго заѣзжаго человѣка, кто бы онъ ни былъ. Вы, смотрите, батюшка, и въ другомъ мѣстѣ не проговоритесь: за деньги здѣсь чернаго сухаря не достанете, а только ближняго обидите. Оголодали? своего поѣсть нечего?.. такъ и такъ, молъ, напоите, накормите -- и накормятъ и напоятъ, да еще за счастіе поставятъ: это ужь у насъ такой законъ. Ну, да Христосъ съ вами! Прощайте, поѣзжайте съ Богомъ! Пора! Солнышко всходитъ!... До увиданія.

-- Прощайте, Иванъ Петровичъ, благословите! говорили старику рабочіе, подходя къ нему поодиначкѣ.

Просить благословенія -- всеобщій обычай рабочихъ и прикащиковъ, когда они отправляются въ тайгу и прощаются со старшими.

Мы сѣли на коней и съ пѣснями отправились въ дорогу, при звукахъ пистолетныхъ выстрѣловъ, которыми угощалъ насъ Иванъ Петровичъ, подъ музыку привязаннныхъ къ уздечкамъ колокольчиковъ и боталовъ -- тоже колокольчиковъ, только желѣзныхъ, и не круглыхъ, а продолговатыхъ.

Мы поѣхали гусемъ, одинъ за другимъ. Впереди ѣхалъ вожакъ, конюхъ; за нимъ я, за мной Никита, мой каммердинеръ; за нимъ казакъ въ простомъ азямѣ, съ ружьемъ на сошкахъ и въ фуражкѣ съ краснымъ околышемъ, чѣмъ единственно и выказывалось достоинство его сословія; за казакомъ два рабочіе тащили каждый по двѣ вьючныя лошади за чумбуръ; шествіе заключалъ другой конюхъ; онъ гналъ остальную вьючную.

Конюхи и рабочіе были ссыльнопоселенцы. Лицо, шея и руки были вымазаны у нихъ дегтемъ. Сѣтки довольно-дороги и не всякому рабочему по карману, а пригоршня хозяйскаго дегтя имъ ровно ничего не стоитъ. Деготь -- предохранительное средство отъ мошекъ, которыя, при желаніи укусить человѣка, прилипаютъ къ тѣлу, вязнутъ въ густомъ растворѣ и не могутъ причинить никакого вреда.

Часа два-три времени мы ѣхали по превосходной колесной дорогѣ полями и лугами. Я не понималъ причины, которая побуждала Ивана Петровича мучить лошадей и взваливать на ихъ бока цѣлыя горы тюковъ, тогда-какъ, но моему мнѣнію, все можно было уложить въ телеги и рысцой отправить на пріискъ съ мёньшимъ количествомъ народа.-- Я думалъ, что мои разсужденія были основательны, но скоро убѣдился, что они ни къ чему не ведутъ.

Близь Шадатскаго-Караула мы подъѣхали къ обрывистой, высокой и отвѣсной скалѣ, составляющей берегъ рѣки Тубы, или Казга-Тубы и извѣстной подъ именемъ "Краснаго Камня" (Кызылъ-Тагъ). Подъѣхали и остановились.

-- Ну, что? спросилъ я конюха.

-- Не што! отвѣчалъ онъ мнѣ хладнокровно.

-- Куда же намъ теперь ѣхать?

-- На ту сторону, сударь; тамъ тайга.

-- А какъ мы туда заберемся? тутъ и парома нѣтъ!

-- Ничего-съ, попадемъ! Сами съ вьюками переѣдемъ на лодкѣ, а лошадей вплавь пустимъ.

-- Тутъ нѣтъ никакой лодки, любезный.

-- Какъ нѣту-съ? А эвона! въ кустахъ-то чернѣется! Вотъ я ее подгоню поближе.

-- Какая же это лодка? Это корыто! замѣтилъ я, разсмотрѣвъ вблизи выдолбленное бревно тополя, между-тѣмъ, какъ люди развьючивали лошадей.

-- Что за корыто! это важнецкая лодка; пудовъ пятнадцать подниметъ.

-- Да тутъ и одному не сѣсть?

-- Одному не сѣсть -- такъ вдвоемъ стоя лихо переберемся.

Tyба -- рѣка очень-значительная, чрезвычайно-быстрая и гораздо-шире нашей Фонтанки. Въ этомъ мѣстѣ она съужена была высокими и крутыми берегами съ обѣихъ сторонъ и съ шумомъ катила свои чистыя воды. Переправа черезъ Тубу въ корытѣ, даже не въ челнокѣ, а просто-таки въ корытѣ, управляемомъ обгрызанною лопаткой, стоя и соблюдая равновѣсіе при безпрестанныхъ колебаніяхъ утлаго суденышка -- не представляла никакого особеннаго удовольствія. А нечего дѣлать -- надо было прокатиться. Лошади, на которыхъ сѣли рабочіе, казакъ и одинъ конюхъ, были уже на той сторонѣ и поджидали вьюковъ. Не заставлять же себя ждать: я ступилъ въ выдолбленное бревно и мигомъ на-кось переѣхалъ рѣку -- на-кось потому, что насъ снесло довольно-далеко. Вожакъ сажень на сто поднялся вверхъ по теченію, воротился за Никитой, и съ такою же быстротою доставилъ его на другую сторону.

Далѣе по землѣ не видно было слѣдовъ тележной ѣзды; вездѣ одинаково глухо, и дорога шла нерасчищеннымъ лѣсомъ, но такъ широко вырублена, что четверымъ очень-легко можно было ѣхать рядомъ. Но рядомъ здѣсь не ѣздятъ; лошади такъ пріучены, что рядомъ трудно ихъ удержать: непремѣнно одна перегонитъ другую. Къ этому пріучили ихъ вьюки. Если два вьючные новичка вздумаютъ идти рядомъ, то, не соразмѣривъ разстоянія другъ отъ друга, выдерживаютъ на себѣ порядочные толчки, которые наносятъ другъ другу оттопырившимися боками тяжелаго груза. Послѣ онѣ смекнутъ это и стараются другъ друга опередить, когда замѣтятъ, что одна лошадь догнала другую. Случается, что конюхи привязываютъ чумбуръ у недоуздка задней лошади къ хвосту передней и такимъ-образомъ составляютъ цѣпь вьючныхъ.

Скоро я началъ узнавать пользу сѣтки. Меня давно, по всей Сибири, преслѣдовали комары лошадиные кровопійцы -- пауты, огромные оводы; но я ужь такъ къ нимъ привыкъ, что комаровъ пересталъ бить, а отъ паутовъ только платкомъ отмахивался. Однакожъ преслѣдованіе ихъ стало здѣсь невыносимо. Пауты облѣпляли лошадей сотнями, сосали кровь ихъ безъ всякаго милосердія и старались уязвить насъ самихъ -- хотя сквозь сѣтку. Комары жгли нестерпимо малѣйшую часть тѣла, которая какимъ-нибудь случаемъ освобождалась отъ покрововъ. Снимешь перчатки, или, правильнѣе, толстыя кожаныя рукавицы, намѣреваясь набить трубку -- комары сейчасъ же цѣлымъ стадомъ вопьются въ голое тѣло; приподнимешь сѣтку, желая освѣжить немного лицо, пышущее жаромъ -- комары и тутъ кучами насядутъ на лбу, подъ носомъ и около ушей. Словомъ, при какихъ бы обстоятельствахъ ни было -- они цѣлой гурьбой кинутся на обнаженную часть тѣла и сильно, дб-крови искусаютъ человѣка.

Но этотъ бичъ ничто въ сравненіи съ мошками, которыя большимъ облакомъ, мильйонами носятся надъ водой и лѣсомъ. Маленькое, меньше булавочной головки, насѣкомое терзаетъ животныхъ и человѣка. При открытомъ лицѣ -- оно заползаетъ въ глаза, влетаетъ въ носъ, забивается въ уши, путается въ волосахъ бровей, тучей облѣпляетъ жертву и мучительно тиранитъ ее. Одно спасеніе -- сѣтка. Но негодная тварь и тутъ найдетъ себѣ дорогу: она проберется чрезъ складки платья, проползетъ за воротникъ, очутится тамъ, гдѣ ея совсѣмъ не ожидаешь и не оставитъ человѣка въ покоѣ до-тѣхъ-поръ, пока не докажетъ дружбы своимъ колючимъ жаломъ. Къ полудню я вышелъ изъ терпѣнія и велѣлъ остановиться.

-- Погодите, сударь; еще нельзя, отвѣчалъ вожакъ..

-- Отъ-чего нельзя?

-- Отъ-того, что если остановиться, такъ надо обѣдать, а обѣдать рано.

-- Не все ли равно, что теперь, что послѣ?

-- Маленечко осталось, сударь: тутъ воды нѣтъ хорошей; вотъ, подъѣдемъ скоро къ Амылу -- по крайности чайку какъ слѣдуетъ напьетесь.

-- И то правда! подумалъ я, не совсѣмъ, однакожь, довѣряя конюху, потому-что мы довольно-часто переходили черезъ маленькіе ручейки. Наконецъ, мы подъѣхали къ большому ручью. Ручей, какъ съумасшедшій, только-что сорвавшійся съ цѣпи, съ шумомъ, ревомъ и грохотомъ бѣжалъ по разселинѣ, влача на себѣ обломки деревъ, съ яростью ударяя волны объ огромные камни, встрѣченные имъ на крутомъ паденіи, и далеко разметывая брызги бѣлой пѣны, оттѣненной радужными цвѣтами.

Черезъ ручей не было перекинуто мостика, а таежный мостъ, извѣстное дѣло, не большихъ трудовъ стоитъ: перекинулъ два-три бревна съ необрубленными сучьями -- мостъ и готовъ. Намъ постройкой тоже некогда было заниматься -- авось такъ проѣдемъ! къ чему лишніе хлопоты?... Берегъ былъ крутъ: надлежало соскочить въ воду, перейдти по ложу и выкарабкаться на другую сторону -- какъ умѣешь. Вожакъ далъ лошади нагайку и спустился по разсѣлинѣ; но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ выбраться на другой берегъ, я съ своей лошадью былъ уже подлѣ него, посереди ручья, зачерпнувъ полные сапоги воды.

-- Ступайте впередъ, сударь, или возьмите въ сторону, противъ теченія! закричалъ во все горло конюхъ, голосъ котораго терялся въ ревѣ быстраго потока.

-- А что такъ?

-- Да ваша лошадь мою претъ, а моя вашу ссадить назадъ можетъ; только держитесь противъ теченія, а не то снесетъ и изобьетъ коня о камни: вишь ты, какъ ихъ высунуло!

Я свернулъ налѣво и замѣтилъ удобный откосъ, по которому лошадь моя въ два-три прыжка, сильно захватывая струю воздуха, вынесла меня опять на берегъ.

-- Теперь, что-ли, мы остановимся? Я ѣсть хочу!

-- Только съ версту осталось, сударь: сейчасъ мы выѣдемъ на берегъ Амыла, дадимъ лошадкамъ вздохнуть хорошенько; пусть ихъ идутъ теперь шагомъ: имъ скоро опять маленькая работишка прійдетъ, а тамъ славный кормъ будетъ.

Поѣхали шагомъ; солнышко стало припекать; я едва сидѣлъ; пробовалъ и пѣшкомъ идти -- утомительно!

Въ одномъ мѣстѣ дорога прекращалась: мы были у широкаго и быстраго Алыма.

-- Теперь что?

-- Теперь на ту сторону, сударь.

-- А лодка?

-- Лодки нѣтъ.

-- Такъ какъ же?

-- Да вплавь! Мѣсто не глыбкое, тутъ бродъ, да ныньче, послѣ дождей, воды вездѣ порядкомъ поприбавилось. Поднимите только, сударь, ноги, да протяните ихъ на лошади по спинѣ.

Съ этимъ словомъ конюхъ, безъ церемоніи, жиганулъ моего коня нагайкой и самъ выѣхалъ впередъ, направивъ своего пегаса противъ теченія.-- Не доходя до середины рѣки, лошади наши всплыли. Особенно жаль было тѣхъ, которыя были навьючены: бѣдняжки бились до изнеможенія. Подъ однимъ изъ рабочихъ лошадь, подъ конецъ переправы, на настоящемъ бродѣ, споткнулась о подводный камень; рабочій покачнулся и слетѣлъ въ воду. Не теряя присутствія духа, онъ вынырнулъ и, ухватившись за гриву, былъ вынесенъ лошадью на берегъ безъ всякихъ послѣдствій, только весь мокрый.

-- Станція! вскричалъ вожакъ радостно.

Я осмотрѣлся кругомъ: берегъ, трава, деревья, камни -- ничего больше. Я вопросительно взглянулъ на вожака... языкъ у меня, казалось, не ворочался.

-- Здѣсь мы, сударь, поотдохнемъ, кони покормятся, мы пообѣдаемъ, часокъ вздремнемъ, а тамъ опять въ дорогу до ночлега.

-- А тайга? спросилъ я:-- гдѣ жь она?

-- Да мы ужь въ тайгѣ давно! Мы теперь все тайгой ѣдемъ.

-- Такъ это лѣсъ по вашему тайгой называется? Значитъ, это все равно?

-- Никакъ нѣтъ, сударь! Перво-наперво взять садъ,-- садъ, вишь ты, съ дорожками; другое дѣло роща; а роща изъ одной хвои-это боръ. Больше бору, и гуще и темнѣе -- это лѣсъ; а гуще и лѣсу, такъ-что и глазомъ не окинешь -- это по-нашему тайга. Тутъ ужь всякаго лѣса много, а все-таки больше хвойнаго.

Мигомъ разведенъ былъ костеръ изъ сухаго лѣса; въ землю воткнули двѣ жерди; на одной повѣсили на сучкѣ чайникъ для меня, на другой котелъ желѣзный для рабочихъ.

Снявъ съ себя кожаные доспѣхи и облекшись въ азямъ, толстый верблюжій армякъ сѣраго цвѣта, я растянулся на травѣ, положивъ подъ головы шинель. Небо было сине и ясно, но мнѣ не до него было: я хотѣлъ пить, ѣсть, спать и успокоить утомленные члены. Лошадей не развьючивали и не разсѣдлывали. Онѣ жадно ѣли сочную траву и глотали прохладительныя струи чистыхъ водъ Амыла. Мнѣ подали чай и между-тѣмъ, какъ я докуривалъ трубку и простужалъ стаканъ, мои кровные злодѣи, комары и мошки, привлеченные паромъ ароматическаго настоя, попадали одинъ за другимъ въ кипящую влагу и образовали собою черную пѣнку въ палецъ толщины. За ложечкой идти было далеко: для этого надо было развязать вьюкъ, гдѣ она находилась, расшнуровать суму, достать, опять уложить, опять шнуровать, опять вьючить. Чтобъ не тратить времени, вожакъ срѣзалъ вѣтку, обстрогалъ ее въ видѣ лопаточки и подалъ мнѣ выловить моихъ кровопійцъ. Я пошарилъ около себя: ни въ карманахъ, ни въ сумѣ у меня, кромѣ чая и сахара, крохи съѣстнаго не было. Ѣсть до смерти хочется, а нечего, и купить не гдѣ. Церемониться тутъ было некстати.

-- Дайте-ка, ребята, поѣсть мнѣ того, что вы ѣдите! сказалъ я, обращаясь къ моимъ провожатымъ.

-- Кушать, сударь, не станете! отвѣчалъ изъ нихъ одинъ, исправлявшій должность кашевара.

-- Вотъ вздоръ какой! вѣдь вы ѣдите же?

-- Мы-то ѣдимъ, а вамъ врядъ ли наше кушанье полюбится.

-- Ничего, давайте, а васъ прошу во всю дорогу распоряжаться моимъ чаемъ.

Рабочіе закопошились и съ церемонною торжественностью поднесли мнѣ на большой берестѣ, первообразѣ подноса, берестяную коробку, въ которой налитъ былъ наваръ съ плавающими на поверхности его какими-то крупинками и съ утонувшими невзрачными кусками чернаго мяса. Возлѣ коробки лежала палочка; въ расщелину, сдѣланную съ одного ея конца, всунутъ былъ клочокъ бересты, сложенной въ видѣ воронки: это орудіе довольно-хорошо замѣняло собою столовую ложку, только береста частенько болталась на своемъ шаткомъ основаніи. На берестѣ-подносѣ было набросано нѣсколько соли и еще какія-то красно-сизыя стружки.

-- Это что за стружки? спросилъ я кашевара.

-- Это отличное-съ сухое-вяленое-соленое мясо, отвѣчалъ кашеваръ облизываясь.

-- Нѣтъ, другъ мой; дай ужь мнѣ лучше обыкновеннаго хлѣба, а супомъ своимъ поподчуйте моего Никиту: съ одного чая онъ сытъ не можетъ быть.

-- Мы его давича ужь зазывали на вашу хлѣбъ-соль; онъ-было и подошелъ, да какъ попробовалъ -- вѣрно не по нутру показалось, отошелъ, спасиба не сказалъ! Однихъ сухарей наѣлся.

Подали и мнѣ сухарей: печенаго хлѣба не было.

Таежные сухари поменьше морскихъ, но, чтобъ справиться съ ними, надо имѣть крѣпкіе зубы и сильный аппетитъ; пролежавъ въ амбарѣ около полугода, они принимаютъ твердость кирпича и въ случаѣ нужды могутъ быть употреблены вмѣсто пуль при заряжаніи ружей; на повалъ такъ и убьетъ! Опыты эти мнѣ некогда было дѣлать. Завернувъ ихъ въ первую попавшуюся тряпку, я истеръ ихъ въ порошокъ, высыпалъ въ стаканъ съ чаемъ и утолилъ свой голодъ этою особеннаго рода тюрею.

Вожакъ, узнавъ, что со мной не было никакихъ запасовъ, просилъ у меня позволенія возвратиться въ резиденцію и взять все, что для меня нужно, обѣщаясь къ вечеру догнать насъ на дорогѣ. Но я запретилъ ему это дѣлать, не желая тревожить старость Ивана Петровича и полагая, что не теперь, такъ послѣ можно же будетъ купить все нужное.

Отдохнувъ часа два, мы опять пустились въ дорогу.

Дорога замѣтно становилась хуже и хуже. Начали появляться болота. Дорога сворачивала въ мрачныя ущелья горъ. Синяго неба не стало видно за сплетшимися вѣтвями деревъ. Часто приходилось перескакивать черезъ опрокинутыя бурею деревья и истлѣвшіе пни. Рысь надлежало оставить до болѣе-удобнаго случая и плестись шагомъ. Проѣхавъ верстъ восемь, или десять, я предпочелъ идти пѣшкомъ. Подъ гору въ моихъ сапожищахъ идти было скользко; въ гору, или какъ здѣсь говорятъ-тянигусомъ, идти тяжело; на сѣдлѣ сидѣть неловко; я перебилъ на немъ подушку съ изголовья Ивана Петровича -- все то же; снялъ ее прочь -- сидѣть отъ боли невозможно. Остановиться на ночь въ этомъ мѣстѣ нельзя было и подумать, потому-что мы, пробираясь опять къ берегу Амыла, не встрѣчали уже въ этихъ хребтахъ воды; да и травы порядочной не было: значитъ -- ни людямъ, ни конямъ нечего было ѣсть. Силы мои совершенно истощились; остановиться нельзя -- и я машинально волочилъ ноги впередъ. Отдохнуть еще часъ-другой времени -- тоже нельзя: надобно было засвѣтло доѣхать до извѣстнаго мѣста, до станка, гдѣ и воды и травы было довольно; послѣ солнечнаго заката по тайгѣ не ходятъ изъ боязни въ совершенной темнотѣ напасть на медвѣдя или потерять дорогу. Заблудившись одинъ разъ, рискуешь погибнуть въ пустынныхъ лѣсахъ отъ голода или отъ дикихъ звѣрей. Наконецъ, въ то самое время, когда нетерпѣніе мое и изнеможеніе, которыя я долженъ былъ тщательно скрывать отъ моихъ провожатыхъ, готовы были довести меня до отчаянія -- мы неожиданно очутились передъ избушкой.

Это былъ станокъ, зимовье, гдѣ грѣются и отдыхаютъ рабочіе во время переходовъ въ холодное время на пріиски и съ пріисковъ. Подобныя же зимовья строились и въ старые годы казаками въ то время, когда они расширяли границы Россіи въ Сибири и объясачивали инородцевъ. Изъ зимовья дѣлался острожекъ, изъ острожка -- крѣпостца; потомъ населеніе увеличивалось, строился храмъ Божій и въ недавней глуши являлись или село, или городъ. Такая же участь ожидаетъ и нынѣшнія зимовья или по-крайней мѣрѣ пріиски золотопромышлениковъ. Когда прекратятся всѣ работы иныхъ пріискателей на извѣстномъ какомъ-нибудь мѣстѣ, оставшіяся послѣ нихъ строенія будутъ готовы къ принятію новыхъ обитателей, можетъ-быть, новыхъ колонистовъ, которыми правительству угодно будетъ населить отдаленные предѣлы Сибири. Въ Томскомъ-Округѣ Рязановскіе Пріиски, въ Минусинскомъ Подсосовскіе, въ южной части Енисейскаго-Округа Щеголевскіе и Асташовскіе, въ Канскомъ -- Кузнецовскіе и опять Рязановскіе и во многихъ другихъ мѣстахъ нынѣшнія постройки пригодятся и въ будущемъ для многаго, что правительство признаетъ за нужное сдѣлать.

-- Переходъ конченъ", прикажете разсѣдлывать? спросилъ старшій конюхъ.

-- Сдѣлай милость, любезный, и, пожалуйста, поскорѣй чаю! Я думаю, и вы очень устали?

-- Съ чего жь это, сударь? У насъ не только что мы, даже хозяева-то, когда ѣдутъ на-легкѣ, весь этотъ переходъ дѣлаютъ до обѣда, а послѣ обѣда другой такой же. Завтра васъ поломаетъ такъ, что не дай Господи, а послѣ завтра все какъ рукой сниметъ: только не сходите съ сѣдла.

Лошади скоро были развьючены, стреножены и отпущены искать себѣ корма. Я пошелъ осмотрѣть свою новую квартиру и вошелъ въ избушку, въ надеждѣ хотя тамъ заказать хорошій для себя ужинъ и расположиться попривольнѣе отдохнуть. Съ какимъ огорченіемъ я увидѣлъ, что зимовье это пусто и недоступно для обитанія! Не говоря уже про то, что мнѣ пришлось остаться безъ ужина такъ же, какъ я остался и безъ обѣда, мнѣ нельзя было даже укрыться въ этомъ такъ-называемомъ пріютѣ. Я съ ужасомъ оттуда вышелъ. Провести ночь въ этой избушкѣ не было никакой возможности: она была темна, грязна, измарана, пропитана какимъ-то отвратительнымъ запахомъ, съ печью, складенною изъ необдѣланныхъ обломковъ разныхъ камней, безъ трубы; съ нарами низенькими и широкими, на которыя не только лечь -- сѣсть было нельзя: такъ они были грязны и перепачканы. Я рѣшился ночевать подъ деревомъ тѣмъ охотнѣе, что воздухъ былъ чистъ, погода чудная, а на небѣ показалась ужь полная луна и обѣщала свѣтлую ночь.

-- Не безпокойтесь, сударь, все отлично устроимъ, сказалъ вожакъ и сталъ хлопотать съ народомъ около огня.

Солнышко закатилось.Сумерки тамъ непродолжительны: скоро наступила ночь. Но какая ночь! Подъ ногами шумитъ и плещетъ Амылъ и, круто поворачивая въ сторону, пробиваетъ между утесами широкую и длинную улицу и раскрываетъ передъ глазами дивную панораму своихъ скалистыхъ береговъ, осѣненныхъ гигантскими кедрами. Чудная перспектива оканчивается черною массою древнихъ лѣсовъ, за которыми другъ изъ-за дружки выглядываютъ вершины горъ, рѣзко очерченныя на сафировомъ небѣ блѣдными лучами мѣсяца, который медленно переплывалъ съ одной горки на другую. Прямо противъ насъ берега представляютъ сплошную массу отвѣсно стоящихъ громадныхъ камней. За ними влѣво образуется глубокая впадина, окаймленная ближайшими вершинами и освѣщенная какимъ-то особеннымъ, магическимъ свѣтомъ луны, придававшимъ густой зелени лѣсовъ бирюзовый цвѣтъ; а тамъ, далеко, на краю горизонта, Сн&#1123;жные-Бѣлки, высокіе хребты, покрытые вѣчнымъ снѣгомъ, подпираютъ собою сводъ небесный. Золотая луна дрожитъ длинною полосою на черныхъ водахъ бурной рѣки. Миріады звѣздъ яркимъ блескомъ сверкаютъ въ вышинѣ. А здѣсь широкое пламя огромнаго костра озаряетъ краснымъ варевомъ и высокіе кедры, и бѣдную, одинокую избушку, и горсть чуждыхъ другъ другу людей, отрѣшенныхъ теперь отъ цѣлаго міра непроходимыми дебрями и соединенныхъ тутъ въ одну кучку одинаковыми интересами -- блескомъ золота. Казакъ лежитъ на берегу навзничь, свѣсивъ ноги въ воду, закрывъ лицо шапкою и подложивъ руки подъ голову. Ссыльные, копатели золота, окружали котелъ съ несъѣдобною пищею, которая для нихъ уже готовилась, и, забывъ утомленіе, въ ожиданіи ужина, заливались веселыми пѣснями, сопрождая ихъ выразительными жестами, подмигиваньемъ и пляскою. Я, безпечный фрачникъ Невскаго-Проспекта, нежданно, невѣданно попавшій въ эту компанію, стоялъ поодаль на утесѣ, разинувъ ротъ отъ удивленія передъ дикими красотами сибирской природы и развѣсивъ уши для громкихъ припѣвовъ пѣсней, которыми утѣшала себя горсть сосланныхъ преступниковъ. Въ головѣ моей роились тысячи восторженныхъ мыслей, душа моя хотѣла вылиться въ звучныхъ словахъ, про никнутыхъ лиризмомъ, нокъ высокимъ помысламъ стали незамѣтно примѣшиваться чувствованія эгоистическія. Гдѣ я очутился? думалъ я. Сколько я преодолѣлъ препятствіи? Что можетъ сдѣлать человѣкъ, подстрекаемый какою-нибудь любимою идеей? Нужна только воля -- и для него нѣтъ ничего невозможнаго: все ему покорно: онъ властитель міра...

Не успѣлъ я еще всмотрѣться хорошенько въ окружающую меня природу -- какъ вдругъ все перемѣнилось. Страшная мгла мгновенно налетѣла. Звѣздъ и луны не видно. Молнія въ трехъ мѣстахъ разомъ прорѣзала воздухъ и освѣтила на мгновеніе свинцовыя тучи, неожиданно набѣжавшія изъ-за горъ, скрытыхъ отъ нашихъ глазъ утесомъ, подъ которымъ мы расположились. Въ то же мгновеніе раздался оглушительный ударъ грома; люди и лошади пали безсознательно ницъ; все смолкло, все омертвѣло! Не успѣло эхо въ тысячѣ перекатовъ отдать дань первому удару -- раздался новый трескъ. Земля вздрогнула, застонала. Амылъ вспѣнился, заревѣлъ; вѣковой кедръ вырванъ съ корнемъ и отброшенъ невѣдомою силою далеко въ сторону. Дождь полился крупными каплями и съ шумомъ хлесталъ о выдавшіеся камни утесовъ. Берегъ покрытъ былъ лужами, которыя пузырились и издавали Фосфорическій блескъ; пламя нашего костра было уничтожено. Сильный вѣтеръ свистѣлъ въ ущельяхъ и валилъ взрощенныя по утесамъ деревья, которыя, не поддаваясь его могучему напору, съ пискомъ и скрипомъ колебали своими одинокими верхушками, крѣпко запустивъ корни въ расщелины камней. Громъ раздавался ужасными взрывами: молнія безпрестанно чертила воздухъ зеленокрасными полосами свѣта и озаряла ту же панораму береговъ и горныхъ вершинъ; но панорама имѣла уже не тотъ смыслъ; дѣйствіе ея на чувства, на воображеніе было иное. Веселье и буйные клики превратились въ смиреніе, гордость пала въ прахъ передъ величіемъ природы, мелочной эгоизмъ уступилъ мѣсто благоговѣнію къ Промыслу.

Гроза стихла такъ же быстро, какъ быстро разразилась надъ нами; быстро стихли и волненія души. Не прошло и десяти минутъ отъ перваго громоваго удара -- и опять небо прояснилось, опять декорація та же; опять раздались пѣсни рабочихъ; опять человѣкъ призналъ себя покорителемъ вселенной; опять все засуетилось около чайника съ кипяткомъ и котла съ прародительскимъ отваромъ стараго мяса, если только прародителямъ нашимъ было извѣстно отличное сухое-вяленое-соленое мясо. Блюдо это можно перевести по-русски словомъ-провѣсная солонина, то-есть, соленая говядина или баранина, въ-продолженіе извѣстнаго періода времени высушенная солнечными лучами и обращенная съ виду въ какое-то деревянное вещество, грязное и очень-дурно пахнущее. Пролежавъ иногда года три-четыре въ амбарѣ, въ неопрятности, мясо это совершенно чернѣетъ и у человѣка съ деликатнымъ желудкомъ можетъ отбить всякій аппетитъ даже во время голода.

И на этотъ разъ я удовольствовался чаемъ съ черными и чуть-ли не каменными сухарями. Мой Никита и провожатые промокли до костей. Снявъ съ себя все до рубахи, они сушили свои пожитки около костра: такъ обыкновенно соблюдаютъ, какъ я узналъ въ-послѣдствіи, всѣ почти рабочіе, во время розъисковъ, свою опрятность. Надъ людьми надо было сжалиться, и я всѣмъ имъ роздалъ по небольшой порціи рома. Восторгъ ихъ былъ неописанъ. Они ужь давно не пивали; на пріискѣ, гдѣ они были съ начала лѣта, еще не дошла очередь до порціи, которая раздается раза два-три въ лѣто, а въ резиденціи купить вина было не на что, да и заложить ничего не случилось -- а деньги водятся у пріисковыхъ рабочихъ только въ сентябрѣ мѣсяцѣ и ведутся недолго. Не цѣльная рюмка рома благотворно подѣйствовала на людей, отвыкшихъ отъ крѣпкихъ напитковъ; отъ двойной такой порціи они бы совершенно охмѣлѣли и были бы рѣшительно ни на что не способны.

Для меня рабочіе нарубили съ десятокъ жердей, устроили изъ нихъ на живую нитку маленькій шалашикъ, обложили его берестою и пихтовыми вѣтвями; внутри шалаша разложили войлочные потники изъ-подъ сѣделъ, сравняли неровности почвы; въ головы положили сѣдло съ подушкой Ивана Петровича и недалеко оттуда кинули большую горящую головѣшку, чтобъ выкурить, сколько возможно, мошекъ. Было чувствительно холодно; я надѣлъ бѣличій халатъ, натянулъ кожаную шинель, и въ сапогахъ, сѣткѣ и перчаткахъ, не раздѣваясь, легъ на устроенное ложе, крѣпкое и жосткое до чрезвычайности. Половина туловища моего была въ шалашѣ: остальная часть, за неимѣніемъ мѣста, распространилась на чистомъ воздухѣ. Люди расположились около костра, предварительно выстрѣливъ три раза въ три разныя стороны, съ тою цѣлію, говорили они, чтобъ отдалить медвѣдя, если онъ былъ близко. Каждый выстрѣлъ эхо безпрерывно передавало по ущеліямъ по-крайней-мѣрѣ въ-теченіе полуминуты.

Ночью я проснулся отъ страннаго шума и чавканья подъ самымъ ухомъ. Ужь не медвѣдь ли? вотъ бѣда-то! Я тихонько приподнялся, выползъ изъ-подъ шалаша; смотрю -- люди спятъ, составляя одинъ полукругъ около перегорѣвшихъ бревенъ костра; другой полукругъ составляли лошади, онѣ смирно стояли тутъ, уткнувъ головы въ дымъ отъ головней; бѣдняжки спасались отъ мошекъ, которыя успѣли изранить ихъ во всѣ нѣжныя части тѣла. Вѣрно не медвѣдь, подумавъ я, разсудивъ, что иначе лошади непремѣнно бы разбѣжались. Обойдя кругомъ нашу стоянку, я поймалъ вора. Подъ деревомъ, къ которому шалашъ былъ прислоненъ, лежала сума съ сухарями; лошадь набрела на него, распустила, ужь не знаю какимъ образомъ, ремень и преспокойно изволила убирать сухарики, одинъ за другимъ. Сухари даны были намъ по разсчету дней; намъ нельзя было тратить ихъ по пустому; я лошадь прогналъ, суму опять стянулъ, втащилъ къ себѣ въ шалашъ, легъ и опять заснулъ.

На другой день, мы проснулись вмѣстѣ съ солнышкомъ. Горы дымились испареніями, которыя, подобно облакамъ, носились по покатямъ и вѣнчали собою вершины. Туманъ рѣдѣлъ понемногу, быстро поднимаясь къ верху, и наконецъ совсѣмъ исчезъ изъ глазъ. Солнышко огромнымъ огненнымъ шаромъ явилось во всемъ блескѣ ослѣпительныхъ лучей. Оно озлатило окраины снѣжныхъ горъ, покрыло даль пурпуромъ, вдохнуло въ природу новую жизнь, пробудило все къ новой дѣятельности.

Я всталъ разбитый и голодный. Къ сухарямъ однакожь прибавилъ я наваръ и сырую вяленую говядину, которою уже не брезгалъ; мнѣ это блюдо показалось даже превосходнымъ -- точно вестфальскій окорокъ. Никита тоже поѣлъ его исправно. Рабочіе срубили кедровое дерево, чтобъ попользоваться его шишками. На этомъ деревѣ мало было шишекъ; рабочіе срубили другое: то было поплодовитѣе. Шишки сорвали, положили ихъ печь въ горячую золу, раздѣлили поровну, а срубленныя деревья оставили гнить на мѣстѣ.

-- Это, сударь, капля въ морѣ, отвѣчали мнѣ рабочіе, когда я имъ говорилъ, что благоразумнѣе было бы влѣзть на дерево.-- А вонъ изволите видѣть на той сторонѣ выгорѣлый лѣсъ? Это наши же братья сожгли: развели костеръ, какъ вотъ и мы, да и ушли, не заливши огня. Поднялся вѣтеръ, головни разметало, пламя показалось во многихъ мѣстахъ, и лѣсъ весь выгорѣлъ. А какой лѣсъ-то богатый! какъ на подборъ все строевой: лѣсина къ лѣсинѣ; верстъ на двѣнадцать въ длину, а въ ширину-то и Богъ-вѣсть сколько!

Мы свой костеръ чуть-было тоже не забыли залить и едва не отправились далѣе, оставивъ суму съ сухарями въ шалашѣ, въ которомъ я провелъ ночь.

Этотъ день мы начали переправой черезъ рѣку, и опять таки вплавь. Въ послѣдствіи времени я двадцать, тридцать разъ переплывалъ рѣки быстрыя и бурныя и все ни-по-чемъ, какъ-будто такъ и слѣдовало; но въ первое время подобныя переправы поселяли во мнѣ очень-непріятныя ощущенія и довольно-неутѣшительныя мысли, особенно при совершенномъ неумѣніи моемъ плавать. При всемъ томъ, нельзя даже прійдти въ недоумѣніе и обнаружить при постороннихъ душевное волненіе. Рабочіе какъ-разъ на зубокъ поднимутъ и не замедлятъ подтрунить надъ новичкомъ, конечно, не въ глаза, а такъ, между собою.

-- Глядь-ко, парень! скажетъ одинъ: еще баринъ, а трусу празднуетъ!

-- Не говори ужо, подхватитъ другой: -- этіе, то-есть, питимбургскіе, будь они не ладны! на словахъ только горячи, а какъ прійдетъ къ дѣлу-такъ и на попятный!

-- Сидѣлъ бы дома, замѣтитъ третій:-- сполитичнѣе бы было, а то нѣтъ, туда же въ тайгу ползётъ! Вотъ анагдысь проѣзжалъ, даромъ-что изъ Питера, а смотри-ткось какъ закатывалъ: ихъ ты!

Съ противоположнаго берега начиналась такая дорога, о которой, не видавъ ея, нельзя себѣ составить яснаго понятія. Мы шли тянигусами; они пересѣкались еланями, открытыми площадками на склонахъ и вершинахъ горъ; почва была размягчена водными родниками и разбита стадами быковъ, которыхъ гнали, за нѣсколько недѣль до насъ, этимъ путемъ на пріиски, или, сохраняя мѣстное выраженіе, надобно сказать: туто-ка скота гонили. Вся дорога иззубрена была уступами изъ перегнилыхъ пней и сплетшихся древесныхъ корней. Промежутки этой фантастической лѣстницы были переполнены жидкимъ и вязкимъ растворомъ глины и грязи, никогда невысыхающей въ тѣни густыхъ елей, сосенъ, пихты и кедра, перепутавшихся вѣтвями одни съ другими черезъ тропинку, по которой двоимъ невозможно было ѣхать. Въ иныхъ мѣстахъ, тропинка еще болѣе съуживалась. Лошади, выбирая сами мѣсто, гдѣ бы имъ ступить посуше, приближались къ сторонкѣ. Въючныя задѣвали своею ношею стволы деревъ, цѣплялись своими веревками за толстые сучки и задерживали ходъ этимъ безпрестаннымъ препятствіемъ. Верховыя, которымъ мы предоставили полную свободу, опустивъ имъ поводья, такъ-какъ дорога была одна и своротить рѣшительно некуда, тоже не хотѣли идти по серединѣ дороги: ступать въ грязь имъ не нравилось; опираться на выдавшіеся гребнемъ корни-невыгодно, потому-что копыто могло или соскользнуть или попасть въ развѣтвленіе корней, а такимъ-образомъ легко вывихнуть ногу; онѣ и жались къ деревьямъ, а мы, по ихъ милости, получали порядочные удары вѣтвей въ лицо и въ голову, если не успѣвали, нагнуться на сѣдлѣ или во-время приподнять и распутать тѣ сучья, которые, по гибкости своей, не могли противостоять нашимъ усиліямъ. Особенно страдали наши колѣни, когда лошадь прижимала насъ къ дереву. Подобные удары, весьма-чувствительные, заставили насъ опять взяться за поводья, чтобъ принудить животныхъ идти серединою.

Выдавались мѣстами, особенно по болотамъ, такіе переходы, что надлежало, по чувству самосохраненія, слѣзать съ сѣдла и идти пѣшкомъ, проваливаясь на каждомъ шагу почти по колѣно и перепрыгивая съ одной кочки на другую. Раза два случалось развьючивать лошадей и переносить тюки на себѣ до лучшаго пути, а бѣдныхъ животныхъ, и безъ того измученныхъ, пускать по топкимъ мѣстамъ безъ груза. Бѣда, если вьючная лошадь упадетъ здѣсь вмѣстѣ со вьюкомъ; развьючивъ ее тутъ же, не теряя времени, недостаточно тянуть ее за поводъ: надобно приподнимать ее кольями, запуская ихъ съ обѣихъ сторонъ увязнувшаго тѣла. Если ко всѣмъ этимъ удовольствіямъ прибавить опустошенія, причиненныя минувшею бурей, перескакиваніе черезъ опрокинутыя деревья, дождь, который цѣлый день ливмя лилъ на насъ и пробилъ на сквозь мой кожанъ, и замѣтить, что второй день верховой ѣзды, съ утренней зари до вечерней -- самый тягостный, самый мучительный, то легко можно себѣ вообразить, каково жь было человѣку, который, ѣздилъ верхомъ развѣ только въ малолѣтствѣ, и то на деревянныхъ лошадкахъ въ Екатерингофѣ, и который до-сихъ-поръ безвыѣздно жилъ въ Петербургѣ, не имѣя никакого понятія о прелестяхъ верховой ѣзды въ сибирскихъ трущобахъ! Это не гарцованье по аллеямъ Лѣтняго-Сада или на Елагиномъ-Островѣ, не прогулка изъ Парголова въ Токсово: это безпрерывное мученье цѣлый день, скачка верстъ по пятидесяти, по восьмидесяти, а въ случаѣ нужды и болѣе -- отъ зари до зари. Здѣсь очень-легко можно попасть и подъ лошадь, когда она, несясь крупною рысью по фантастической тропинкѣ, упадетъ, завязнувъ въ ямѣ, или поскользнется пробираясь извилинами на крутизны и спускаясь невѣрнымъ шагомъ подъ гору по камнямъ, которые поминутно катятся изъ-подъ ногъ; можно разбить себѣ голову, когда, послѣ проливныхъ дождей и затопленія всего прибрежья, въ разбухнувшихъ, полныхъ воды сапогахъ, по скользкой травѣ, намотавъ хвостъ вѣрнаго коня себѣ на руку, цѣпляешься по крутымъ быкамъ, горнымъ мысамъ, далеко вдавшимся въ рѣку, для того, чтобъ продолжать путь болѣе-удобною дорогою, не берегомъ, а хребтами, по гребнямъ горъ; можно даже окунуться не совсѣмъ-удачно въ чистыхъ струяхъ быстрыхъ горныхъ потоковъ и рѣчекъ, которыхъ нельзя миновать и которыя переѣзжаешь по необходимости вплавь, сидя на лошади.

На третій день похода, когда мы въ полдень остановились отдохнуть, мнѣ показалось, что мы еще мало проѣхали. Усталость и боль каждой косточки прошли совсѣмъ; я чувствовалъ себя другимъ человѣкомъ, привыкъ къ дорогѣ, къ сырости и сталъ настоящимъ таёжникомъ, а чай, ржаные сухари и вяленое мясо были для меня единственною и очень-вкусною пищею: аппетитъ мой сдѣлался все пожирающимъ,а желудокъ всепереваривающимъ. Я уже привыкъ и къ сѣткѣ: она теперь была для меня самою необходимою принадлежностью, не смотря на то, что сначала надѣялся непремѣнно подъ нею задохнуться. Я даже забывалъ о ея существованіи до такой степени, что когда нужно было обойдтись посредствомъ платка, какъ выражаются поклонники десяти тысячь китайскихъ церемоній, я, вмѣсто того, чтобъ схватить себя за носъ, сжималъ платкомъ одну сѣтку, отдаленную отъ лица вершка на два пустаго пространства. Къ ней же, вмѣсто рта, подносилъ стаканъ съ чаемъ, проливалъ, конечно, его, ошпаривалъ немножко себя и мочилъ прозрачную ткань волосяной кисеи. Но подобнымъ происшествіямъ довольно было случиться разъ-другой, чтобъ пріучить человѣка ко всѣмъ мѣрамъ предосторожности, даже во время сна. А спали мы крѣпко, не смотря на то, что лежать было очень-жостко и что дождь мочилъ насъ безъ всякой жалости. Кожанъ мой такъ разбухъ и до такой степени напитался сыростью, что въ немъ вѣсу было вѣрныхъ полпуда.

Такъ путешествовали мы и слѣдующіе дни. Ничто не измѣнялось. При видѣ роскошныхъ, плѣнительныхъ для взора и доселѣ невиданныхъ мною растеній, которыми пестрѣла каждая долина, какъ-будто подернутая разноцвѣтнымъ ковромъ, -- во мнѣ явилась-было потребность собрать гербарій той мѣстности, которую я проѣзжалъ; но до гербарія ли тутъ! когда мнѣ было этимъ заняться? Я думалъ прежде всего, какъ бы скорѣе доѣхать; потомъ сообразилъ, что я могъ убить много чужаго времени, на которое не имѣлъ права; у людей, провожавшихъ меня, провіанту было взято по разсчету всего на пять дней: значитъ, еслибъ мы и одинъ день промѣшкали въ дорогѣ -- семь человѣкъ были бы цѣлый день голодны. Ко всему этому, мнѣ не во что было положить экземпляровъ предположеннаго гербарія: Ничего и не вышло! Скажу только, какъ про рѣдкость, что въ кустарникахъ по берегу Амыла растетъ дикая, но очень-крупная и сладкая малина. Въ противоположность малинѣ -- здѣсь, такъ же какъ въ Енисейскомъ и въ Томскомъ Округахъ, растетъ въ изобиліи черемша или колба (angulare allium), дикій чеснокъ, трава, придающая всему сильный чесночный запахъ и служащая предохранительнымъ средствомъ отъ цинги: изъ нея простой народъ варитъ щи и употребляетъ ее вмѣсто салата. Рогатый скотъ ѣстъ ее съ аппетитомъ и запахъ ея передаетъ и молоку и мясу: потому часто у богатыхъ и радушныхъ хлѣбосоловъ-золотопромышлениковъ можно полакомиться ростбифомъ съ сильнымъ запахомъ чеснока, кофеемъ съ чесночными сливками или мороженымъ, непріятно отзывающимся.-- Изъ числа прочихъ растеній замѣчателенъ корень сардна (lylium marlagon): онъ мучнистъ, на вкусъ пріятенъ и отлично замѣняетъ собою хлѣбъ; у ясачныхъ онъ въ большомъ⁷ употребленіи; бѣглымъ рабочимъ съ пріиска, особенно, когда они въ тайгѣ заблудятся, а хлѣбомъ при побѣгѣ достаточно не запаслись, кромѣ саранокъ ѣсть больше нечего. Вмѣстѣ съ черемшою и саранками растетъ повсемѣстно кирлыкъ (polygonum convolvulus), самородная греча, употребляемая въ кашу; въ иныхъ мѣстахъ, особенно въ Бійскомъ-Округѣ, растетъ кандыкъ (erythronium), на вкусъ сходный съ картофелемъ, и дикая конопля (cannabis); всюду по тайгѣ можно найдти чагырскій чай (pblomis tuberosa), употребляемый кочевыми племенами, и ревень (rheum), игравшій въ прежнія времена важную роль въ нашей коммерціи; но Сибиряки хвастаются особенно однимъ растеніемъ: это ягода облѣпиха (hippophae hamnoides), которая, говорятъ, удивительно-хороша въ вареньи.

Точно такъ же, какъ гербарій, не могла осуществиться и завѣтная моя мысль. А эта мысль была вотъ какая. Отправляясь въ тайгу, я думалъ; вотъ, молъ, люди бросаютъ привычныя свои занятія, тратятъ деньги, нанимаютъ людей, бродятъ по лѣсу и жадно ищутъ по тайгѣ золота. Я неожиданно явился въ Сибири, со мной есть люди, есть инструменты; я тоже иду въ тайгу, безъ особеннаго пожертвованія капитала, котораго за мной никогда не водилось. Значитъ, счастіе само меня преслѣдуетъ. Вотъ, когда я поѣду и увижу такое мѣсто, гдѣ должно быть золото -- я и остановлюсь. Я буду сидѣть да смотрѣть и чай пить, или обѣдать, а люди между-тѣмъ станутъ шурфовать. Это слово ужь и мнѣ стало знакомо: я зналъ, что оно значитъ -- посмотрѣть, есть ли золото. Мы копнемъ тутъ, тамъ, есть золото-ладно, давай его сюда! Нѣтъ золота -- пойдемъ дальше, въ другомъ мѣстѣ поищемъ. Я нисколько не думалъ, что если мнѣ нуженъ отдыхъ, то и для другихъ онъ необходимъ, если я буду обѣдать -- то и другимъ ѣсть захочется; я былъ увѣренъ, что не Богъ же знаетъ, какихъ трудовъ и времени стоитъ отъискивать золото, копнулъ гдѣ-нибудь лопаткой разъ-другой -- и дѣло въ шляпѣ!

И я не одинъ такъ думалъ. Нѣтъ, много было другихъ людей, которые въ полномъ убѣжденіи, что гдѣ Сибирь -- тамъ и золото, раздѣляли мои мысли. Конечно, мы были совершенные невѣжды въ этомъ дѣлѣ; но это-то и доказываетъ ясно, что золотою промышленостью занимаются преимущественно люди рѣшительно безъ всякихъ спеціальныхъ познаній и что управленіе и надзоръ за пріисками ввѣряются большею частію людямъ, вовсе-непонимающимъ горнаго дѣла.Нисколько не выше насъ въ этомъ отношеніи были и тѣ, которые поручили мнѣ "посмотрѣть на пріискъ", на которомъ никакихъ работъ не производилось: порученіе это ни имъ, ни мнѣ -- нисколько не казалось страннымъ. Уже пріѣхавъ на мѣсто и присмотрѣвшись къ дѣлу, я понялъ, немножко-поздно, что въ этомъ порученіи не было логики, точно такъ же, какъ и въ моей завѣтной мысли. Я узналъ тутъ, что золото де такъ легко достается: дорого оно стоитъ, много надобно прежде убить трудовъ, времени и денегъ, чтобъ пожать какіе-нибудь плоды. Случалось, что золото и легко доставалось иному, при помощи доносовъ, тяжебъ и разныхъ интригъ, но вѣдь на подобныя мѣры предусмотрительности не всякій въ состояніи рѣшиться! Еслибъ этотъ иной, который нанялъ рабочихъ, заплатилъ за инструменты и отдалъ приказанія управляющему на съ неба свалившемся для него пріискѣ,-- подумалъ когда-нибудь, какими тяжкими трудами открыто его золото, сколько поту и крови пролито на этотъ драгоцѣнный металлъ, сколькими горькими слезами смочены эти блестящія зернышки -- не съ улыбкой бы самодовольствія, не съ гордымъ бы сознаніемъ своего богатства, не съ любовію бы и восхищеніемъ сталъ онъ любоваться вожделѣнною собственностью, принявшею на Монетномъ-Дворѣ привлекательный видъ полуимперіаловъ... Но это въ скобкахъ!..

Мы подвигались впередъ довольно-успѣшно. Дорожныя удобства тѣ же, рѣки безъ мостовъ, болота, опрокинутыя съ давнихъ лѣтъ деревья, которыхъ внутренность давнымъ-давно уже выгнила и которыя при малѣйшемъ напорѣ на нихъ ногою, особенно при желаніи сѣсть на нихъ и отдохнуть -- потому-что съ виду тутъ не было ничего подозрительнаго -- превращались въ какую-то труху въ томъ мѣстѣ, которое подвергалось большему вліянію, и опрокидывали охотниковъ понѣжиться. Это производитъ такое же ощущеніе, какое испытываетъ человѣкъ, изъ-подъ котораго вытаскиваютъ стулъ въ ту минуту, когда онъ только-что на гіего садится. Объ ѣздѣ на колесахъ нельзя было осмѣлиться подумать: такая дорога! Дождь шелъ безпрерывно; гроза, о которой мы, петербургскіе жители, не можемъ имѣть понятія, бывала часто; въ довершеніе всего, очень-нерѣдко попадались слѣды владыки здѣшнихъ лѣсовъ, медвѣдя, съ которымъ, однакожъ, не довелось намъ встрѣтиться лицомъ-къ-лицу: вѣроятно, колокольчики и ботало, шумъ нашего поѣзда и пѣсни рабочихъ помѣшали ему выйдти на сцену. Что говорить: я былъ этому очень-радъ; но мнѣ хотѣлось бы знать, какую роль разъиграетъ храбрый потомокъ завоевателей, который, казалось, трусилъ отстать отъ насъ сажень какихъ-нибудь на пятьдесятъ, какъ бы это ему иногда ни было нужно. Вотъ примѣръ его храбрости.!

Однажды, остановившись вечеромъ у какого-то ручья, котораго я позабылъ названіе, и замѣтивъ огромную стаю дикихъ утокъ не въ дальнемъ отъ насъ разстояніи, я попросилъ юнаго воина похлопотать о новомъ блюдѣ къ моему ужину. Онъ осмотрѣлъ внимательно ружье, подошелъ поближе къ лакомому кусочку, утвердилъ ружье на сошкахъ очень-старательно, долго-долго цѣлилъ, прицѣлился... и отошелъ шаговъ на пять назадъ посмотрѣть, ладно ли ружье стоитъ. Потомъ тихохонько подкрался къ нему и, отвернувъ голову, потянулъ за веревочку, по которой спускался курокъ и отъ которой зависѣла участь невинныхъ пернатыхъ. Выстрѣлъ раздался... и, разумѣется, утки остались живы и здоровы: онѣ только встрепенулись и отлетѣли подальше.

На четвертый день къ вечеру, мы прибыли на Больше-Тюхтетскій Пріискъ: двухъ-сотъ верстъ далеко не было, но за то таежная верста не измѣряемая, а разсчитываемая на обумъ, стоитъ нашихъ десяти. Теперь я былъ въ пяти съ половиною тысячахъ верстахъ отъ Петербурга.

-- Что жь вы будете дѣлать на вашемъ пріискѣ? спросилъ меня на другой день управляющій: -- вѣдь у васъ тамъ никакихъ работъ не производится?

-- Потому-то мнѣ и поручили посмотрѣть на него.

-- Увѣряю васъ, что вы тамъ ничего не увидите; только проѣдетесь понапрасну: вода, земля, лѣсъ, горы -- больше ничего!

-- А золото?

-- Золото въ землѣ: вы его такъ, просто, не увидите; надо шурфовать.

-- Я и буду шурфовать!

-- Да вѣдь вамъ нечѣмъ: у васъ нѣтъ ни народу, ни лошадей, ни провіанта, ни инструментовъ, ничего нѣтъ! Надобно было все это прежде закупить и доставить сюда, нанять рабочихъ и прикащиковъ, обезпечить ихъ содержаніе, словомъ -- приготовиться, употребивъ на это тысячи, а потомъ ужь, этими средствами, и посмотрѣти есть ли въ пріискѣ золото. А этакъ, какъ вы собираетесь ѣхать, одни, безъ всего -- что вы увидите? Небо да землю, траву да деревья!

-- Такъ какъ же мнѣ быть? А я, во что бы ни стало, сдержу обѣщаніе и посмотрю хоть на мѣстность.

-- Послѣдствій-то никакихъ не будетъ! Другое дѣло, еслибъ у васъ было хоть человѣкъ восемь рабочихъ; съ хорошими рабочими и съ хорошими инструментами, вы, въ-продолженіе цѣлаго лѣта, успѣли бы выбить нѣсколько шурфовъ для того только, чтобъ знать: производить ли шурфовку настоящую, какъ слѣдуетъ, будущимъ лѣтомъ въ обширномъ размѣрѣ, или бросить совсѣмъ пріискъ, не рискуя въ будущемъ времени потратить понапрасну капиталъ безъ всякаго толка.

-- Такъ-то оно такъ! А нечего дѣлать -- я поѣду: вы мнѣ не откажите только въ провожатомъ.

-- Мало этого: вы мнѣ позвольте предложить вамъ пять человѣкъ рабочихъ со всѣми инструментами, но не больше, какъ на два дня: я не въ-состояніи обезсиливать себя безъ особеннаго приказанія хозяина; въ добавокъ ко всему, я самъ съ вами поѣду и покажу вамъ всѣ наши пріемы. Теперь я вамъ и свою промывальню не показываю -- послѣ будетъ яснѣе. Но какъ мы найдемъ вашъ пріискъ? У васъ съ собой планъ на него?

-- Плана нѣтъ!

-- Ну, такъ хоть копіи съ заявки нѣтъ ли?

-- Со мной никакихъ бумагъ, кромѣ довѣренности, нѣтъ.

-- Какъ же намъ быть? Этакъ мы не отъищемъ... Вы, проѣзжая сюда, замѣтили ли хоть одинъ пріискъ?

-- Нѣтъ, ни одного!

-- А вы ѣхали золотою розсыпью, проѣхали нѣсколько пріисковъ, даже переѣзжали по работамъ одного изъ нихъ по Жибижану.

-- Я не замѣтилъ.

-- Сергіевскій-Пріискъ по Жибижаву нынѣшній годъ не разработывается: онъ, подобно остальнымъ, по которымъ вы проѣзжали, пустъ; вы, какъ новый человѣкъ, и не могли ничего замѣтить, пропустивъ безъ вниманія прежніе разрѣзы и рабочія лачужки. Тѣмъ болѣе вы ничего не увидите на вашемъ пріискѣ... Какъ же бы намъ его отъискать... Позвольте, найдемъ! Вы только скажите мнѣ, когда и отъ какого пріискателя онъ заявленъ, если это вамъ извѣстно; у меня, какъ и у другихъ, есть свои копіи со всѣхъ заявокъ нашей системы. Хотя за вѣрность этихъ копій я ь не могу поручиться, однакожь, по нимъ все-таки я вашъ пріискъ найду прежде на бумагѣ, запишу всѣ урочища и всѣ особенности, какими этотъ пріискъ отличается отъ другихъ, а потомъ, надѣюсь, найду его на-самомъ-дѣлѣ въ природѣ.

Заявку нашли; она была неудовлетворительна и заключала въ себѣ слѣдующее:

"Въ Минусинскій Земскій Судъ

"Довѣреннаго отъ золотопромышленника такого-то Первостатейнаго, такого-то крестьянина Петра Сидорова Жгута

"Объявленіе.

"Имѣя дозволеніе на розъискъ золотосодержащихъ песковъ, второй гильдіи купецъ Захаръ Ефимовъ Первостатейный.-- Каковые поиски довѣрилъ мнѣ, а отъ меня по довѣренности вязниковскій мѣщанинъ Иванъ Борисовъ открывши розсыпь въ Минусинскомъ Округѣ, въ вѣдомствѣ Тесинской Волости; при ключикѣ не извѣстнаго наименованія, вливающемся съ правой стороны въ ключъ же Безъименный, текущій съ лѣвой стороны въ рѣчку Безъимянку, впадающую съ правой стороны въ рѣку же Малый Тюхтетъ, который съ лѣвой стороны впадаетъ въ Большой-Тюхтетъ, а сей вливается въ рѣку Амылъ съ лѣвой стороны, Амылъ же впадаетъ въ рѣку Тубу, текущую въ Енисей {Амылъ, вмѣстѣ съ рѣками Кизиремъ и Кижиромъ, образуетъ рѣку Тубу, которая впадаетъ въ Енисей выше Минусинска; съ правой стороны.}. Отъ устья ключика до вершины его примѣрно три версты. Починный пунктъ у самаго устья. На ономъ пространствѣ выбито шесть шурфовъ, три съ правой и три съ лѣвой стороны. Изъ перваго шурфа добыто одинъ золотникъ, сорокъ двѣ доли золота, изъ втораго восемьдесятъ восемь доль, въ третьемъ оказались одни признаки, а четвертый, пятый и шестой, за сильнымъ притокомъ воды, до плотяка не пройдены. Сложное содержаніе отъ ста пудъ примѣрно въ одинъ золотникъ. Шурфы биты длиною отъ трехъ до четырехъ аршинъ, шириною отъ трехъ до четырехъ аршинъ, глубиною отъ трехъ до четырехъ аршинъ. Турфу снимается отъ двухъ съ половиною до трехъ аршинъ; золотосодержащій пластъ въ два съ половиной аршина толщины. Порода образуется шкварцу бѣлаго малая часть, камень сѣрый и синій, глина и песокъ желтоватый. Почвенная порода сѣрый шиферъ. Лѣсъ произрастаетъ пихтовый, еловый, кедровый, березовый и рябиновый. Поставленъ столбъ съ вырѣзкой З. Е. II. 1840, что означаетъ вензель изъ первыхъ словъ хозяина. Партія находилась подъ управленіемъ прикащика Ивана Борисова съ перваго іюня по двѣнадцатое сего же іюня. Въ партіи было шесть человѣкъ: промывальщикъ, минусинскій мѣщанинъ Василій Просвирнинъ, рабочіе, ясачные Татары Качинской Дуемы Барсукъ Окуневъ и Битка Мартыновичъ и Койбальской Думы Туктишка Кабаргинъ, Шугай Байновъ и Абрамъ Санвараевъ. По соображенію моему, пріискъ сей къ разработкѣ уваженъ быть можетъ; о чемъ и объявляю земскому суду. Подать и копію получить довѣряю служителю Егору Иванову. По неимѣнію гербовой бумаги при семъ прилагаю пошлинныхъ мѣдью 52 ¹/₂ копейки.-- Крестьянинъ Петръ Жгутъ."

Ныньче не пишутъ ужь такихъ заявокъ: въ восемь лѣтъ много воды утекло.Можетъ-быть, подобныя заявки составляютъ теперь рѣдкость по тому наивному обману, которымъ она проникнута. Коль-скоро вся яма, шурфъ, глубиною 3 -- 4 аршина и турфовъ, пустой породы, наносу, земли, снимается 2 ¹/₂ -- 3 аршина, то отъ-чего же толщина золотосодержащаго пласта 2 и 2 ¹/₂ аршина? Откуда вывелъ заявитель, что сложное содержаніе обошлось въ одинъ золотникъ? Какимъ-образомъ онъ успѣлъ проѣхаться взадъ и впередъ по тайгѣ, искать тамъ розсыпь, найдти ее, вырыть въ ней шесть глубокихъ ямъ, добыть золото и все сдѣлать въ двѣнадцать дней? Обманное и нисколько неуважительное выраженіе "за притокомъ воды шурфъ не пробитъ до почвы", то-есть до сливной горнокаменной породы, противъ которой тщетны всѣ усилія золотокопательныхъ орудій и дальше которыхъ золотосодержащіе пласты проникать не могутъ, но дойдти до которой зависитъ совершенно отъ воли пріискателя -- встрѣчалось, говорятъ, въ старинные годы сплошь и сряду, почти въ каждой заявкѣ. Мѣстность пріиска не опредѣлялась никакими положительными особенностями и соблазняла не совсѣмъ-нравственныхъ искателей на неделикатныя попытки присвоить себѣ берега рѣчки, заключающіе въ себѣ золото и открытые тяжкими трудами настоящаго ихъ хозяина.

Говорятъ, случалось нерѣдко, что столбы заявочные срубали, или срѣзывали вырѣзанныя на нихъ литеры, ставили другія клейма, прибавляли къ выбитымъ уже шурфамъ нѣсколько своихъ и дѣлали заявки, перифразируя описаніе мѣстности, говоря о ней опредѣлительнѣе и, въ случаѣ нужды, измѣняя названіе самой рѣчки; одинъ называлъ ее "рѣчкой Безъимянкой", а другой "Ключомъ -- неизвѣстнаго наименованія", третій присвоивалъ ей названіе "Павловки", а четвертый кликалъ "Петровкой", наконецъ, открывалось, что это просто "Черная-Рѣчка", а Черныхъ-Рѣчекъ въ Сибири, говорятъ, такая пропасть, что очень-нетрудно перемѣшать всѣ мѣстности. Все это вело къ спорамъ, которые развивались изъ послѣдней мелочи.

На-примѣръ, могъ быть такой случай. Одинъ, положимъ, открылъ пріискъ по рѣчкѣ, которой мѣстное названіе Жибижанъ. Другой присосѣдился-было тутъ же, но вся мѣстность была уже занята. Новый открыватель, пришедшій по слѣдамъ перваго счастливца, рѣшился на хитрость, подалъ заявку и назвалъ рѣчку Зибизяномъ. Кажется, ясно, что это одна и та же рѣчка, и что у того, кто выговаривалъ Зибизянъ, или зубъ былъ со свищомъ, или манера говорить немножко-еврейская, а можетъ-быть, рѣчка и въ-самомъ-дѣлѣ носила оба названія, что не всѣмъ было извѣстно; а изъ этого ничтожнаго обстоятельства затѣвается ссора, завязывается тяжба, возникаетъ дѣло, исписываются цѣлыя стопы бумаги, процессъ переходитъ всѣ инстанціи... Между-тѣмъ, каждому противнику хочется работать именно тутъ. Къ несчастію праваго владѣльца, у противника его заявка сдѣлана была весьма-опредѣлительная и рѣзко отличалась отъ заявки перваго открывателя, у котораго она была тоже подробная и опредѣлительная. Эта разница происходила отъ-того, что одинъ описывалъ долину начиная съ устья рѣчки, откуда онъ шелъ, а другой описывалъ ее же, но только съ вершины, откуда онъ пріѣхалъ: описанія и вышли разныя. Но пока еще успѣли наткнуться на эту мысль, оба противника спорили между собою и доказывали другъ другу, что онъ лжетъ и хочетъ завладѣть чужимъ пріискомъ съ богатымъ золотомъ.

-- У тебя на Зибизянѣ пріискъ: ты на Зибизянѣ и работай, а мнѣ не мѣшай. Это мой Жибижанъ; я первый открылъ его, я первый заявку подалъ! Это мое!

-- Не правда: мое! Это Зибизянъ! Это моя рѣчка! Пусти меня! Ступай на свой Жибижанъ; ищи его! У тебя справа горы отвѣсныя, а слѣва покатыя, а здѣсь, видишь ты: отвѣсныя горы стоятъ съ лѣвой стороны, какъ сказано и у меня въ заявкѣ, сказалъ тотъ, кто описывалъ пріискъ съ вершины.

-- Да ты погляди хорошенько, возразилъ описыватель съ устья, обратившись лицомъ къ истоку рѣчки: у меня въ заявкѣ сказано, что горы сначала съ обѣихъ сторонъ высокія, постепенно къ вершинѣ понижаются -- вотъ онѣ здѣсь и есть! Вотъ тебѣ и раздвоившаяся сосна, подъ которой у меня тайный знакъ въ ямѣ положенъ.

-- Пройдемся подальше, я тебѣ у вершины тоже покажу мою тайную замѣтку; свою-то, можетъ-быть, ты и послѣ сдѣлалъ! Нѣтъ, братъ, не обманешь: это мой пріискъ.

Дѣло продолжалось долго, и во все время ни тотъ, ни другой не смѣли разработывать пріискъ, пока дѣйствительный владѣлецъ, первый открыватель розсыпи, не былъ возстановленъ во всѣхъ своихъ правахъ.

Сколько было заглазныхъ заявокъ! Одинъ откроетъ пріискъ, положимъ, хоть по Тербижеку, по системѣ рѣки Абакана. Другой, прослышавъ отъ кого-нибудь, что это открытіе весьма-хорошее, что Тербижекъ -- долгая рѣчка, течетъ болѣе, нежели на пятиверстномъ протяженіи -- длиннѣе пяти верстъ пріискъ но отводится,-- и что, значитъ, отъ перваго открывателя можно попользоваться "остаточкомъ", достаетъ заявку счастливаго находчика, перифразируетъ ее и подаетъ свое объявленіе, что онъ нашелъ пріискъ тоже по Тербижеку, выше окончательнаго пункта своего предшественника, сочиняетъ число своихъ шурфовъ, выдумываетъ сложное содержаніе золота во стѣ пудахъ песку и, чтобъ показать, что онъ самъ былъ на мѣстѣ, характеризуетъ его такъ: "порода горная, камень бѣлый и синій, щебнистый" -- а гдѣ нѣтъ бѣлыхъ, синихъ и щебнистыхъ камней? "Горы крутыя и покатыя или отлогія" -- разумѣется, что всѣ горы или круты или отлоги. "Лѣсъ частію кедровый, частію сосновый съ другими произрастеніями "-- въ Сибири, въ тайгахъ, лѣсъ почти вездѣ состоитъ изъ кедра, сосны, елей и пихты; рѣдко попадается лиственница и тополь, и то въ южныхъ предѣлахъ; а грушевыхъ, яблочныхъ и другихъ плодовыхъ деревьевъ въ цѣлой Сибири вовсе нѣтъ; въ одномъ Иркутскѣ водятся свои яблоки, съ орѣхъ, да и тѣхъ ѣсть нельзя. Земскій Судъ не въ состояніи вникнуть во всѣ тонкости и подробности заявокъ, поступающихъ часто цѣлыми сотнями, не можетъ, безъ всякаго основанія, сейчасъ же произвести слѣдствіе-точно ли этотъ господинъ былъ самъ въ тайгѣ -- онъ и принимаетъ его заявку къ свѣдѣнію. А ловкій проситель зимой торопится на Тербижекъ, чтобъ не попасться, если горное начальство, назначивъ отводъ этого пріиска на будущее лѣто, обнаружитъ незаконныя продѣлки открывателя и, безъ всякихъ разговоровъ и пощады, отдастъ его подъ уголовный судъ: вѣдь горный чиновникъ, человѣкъ высшаго образованія, не то, что земская власть: это какъ небо отъ земли! Избѣгая этой непріятности, промышленикъ забираетъ съ собой людей и частью въ кошевѣ, особеннаго устройства саняхъ, или дровняхъ, салазкахъ, съ устроеннымъ на нихъ помѣщеніемъ для сидѣнья и поклажи изъ жердей, обтянутыхъ рогожами, а частію на лыжахъ, пробирается къ мѣсту своего открытія и кой-какъ улаживаетъ дѣло. Зимой же шурфовать легче, вода не долитъ.

Иные пускались на продѣлки еще чище этого. Мнѣ разсказывали тоже вотъ какой случай. Одна поисковая партія открыла удивительное богатство по одной рѣчкѣ.Обшурфовавъ мѣстность, главный прикащикъ написалъ заявку и отправилъ ее въ городъ съ служителемъ испытанной преданности, а самъ отправился въ дальнѣйшіе поиски. Служитель по дорогѣ въ тайгѣ встрѣтилъ другую, чужую партію искателей.

-- А, часомъ братанъ, здорово!

-- Здорово.

-- Куда Богъ несетъ?

-- Съ почтой ѣду!

-- Ужотка, постой, отдохни съ нами, чайку выпей, обогрѣйся!

-- Однако, нѣтъ, спѣшу въ городъ!

-- Да почуй съ вами", вишь морочно, скоро вечеръ, а тамъ медвѣдь бродитъ... не обиходно (не чисто)!

Слово за слово, служитель соблазнился гостепріимнымъ кровомъ, со"шелъ съ коня и остался съ партіей ночевать. Выпивъ лишній стаканъ вина, которымъ начальникъ партіи его поподчивалъ, преданный служитель расхвастался подвигами своихъ товарищей, проговорился объ открытіи и разсказалъ, что ѣдетъ съ заявкою. Ужь тутъ, конечно, его изъ рукъ не выпустили! Напоили до нельзя, положили спать, обшарили всего, вынули заявку, переписали ее по-своему, въ подпечатанный кувертъ положили чистый листъ бумаги и сейчасъ же послали на богатое открытіе своихъ людей обдѣлать дѣло, какъ слѣдуетъ, а одного изъ нихъ послали съ своей заявкой въ городъ. Преданный служитель на другой день опохмѣлился и, ошупавъ въ карманѣ кувертъ, прогулялъ цѣлый день у гостепріимныхъ хозяевъ, которые чистую бумагу опять замѣнили настоящею заявкой. На третій день, служитель поблагодарилъ за хлѣбъ за соль и отправился далѣе. Черезъ нѣсколько дней, онъ пріѣхалъ въ городъ; но судъ не принялъ отъ него заявки, потому-что наканунѣ того дня довѣренный отъ другаго хозяина записалъ уже свою заявку объ этой же мѣстности...

Но, можетъ-быть, спросятъ: какъ же это того?.. Да такъ же; доброму вору все въ пору! Впрочемъ, этимъ извѣстнымъ уже всѣмъ анекдотамъ я какъ-то не совсѣмъ вѣрю.

Ныньче, благодаря Бога, въ-слѣдствіе вновь-изданныхъ правилъ и строгихъ законовъ, все это давно и совершенно вывелось и за малѣйшее поползновеніе къ безчестному поступку посягатель лишается всѣхъ правь на золотопромышленость и предается сужденію на основаніи Новаго Уложенія, изъ котораго трудно вывернуться.

П. Н.

"Отечественныя Записки", No 11, 1847

Оставить комментарий Небольсин Павел Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1847 Обновлено: 06/08/2021. 80k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Статья пятая.

Небольсин Павел Иванович Рассказы о сибирских золотых приисках

РАЗСКАЗЫ О СИБИРСКИХЪ ЗОЛОТЫХЪ ПРІИСКАХЪ.

Небольсин Павел Иванович
Рассказы о сибирских золотых приисках