Назарьева Капитолина Валериановна
По рассчету

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн.III--IV, 1887.

   

ПО РАЗСЧЕТУ.

(Повѣсть).

I.

   -- Аннушка, подавай самоваръ! Да за булками надо сходить...
   -- Схожу. Деньги дайте.
   Старуха-кухарка въ темномъ ситцевомъ платьѣ и черной косыночкѣ, по-купечески повязанной на головѣ, говорила отрывистымъ тономъ. Николай Григорьевичъ Щигринъ, красивый старикъ, съ величественною осанкой истаго барина, въ поношенномъ ваточномъ халатѣ и стоптанныхъ туфляхъ, съ удивленіемъ взглянулъ на служанку.
   -- Деньги?-- хмурясь, повторилъ онъ.-- Зачѣмъ? Вѣдь, тамъ... на книжку можно... Поскорѣе, Аннушка!
   -- Чего "поскорѣе", да "поскорѣе", баринъ, и такъ достаточно сраму приняла!-- раздраженнымъ, крикливымъ голосомъ продолжала кухарка.-- Не пойду больше... какъ вамъ угодно, не пойду... Еще вчера въ булочной сказали: "принесите долгъ, тогда опять можно довѣріе..." Намедни булочница и книжку оставила. Голье! говоритъ. Тоже, говоритъ, господами прозываются, а сами, говоритъ...
   Стремленіе Аннушки излить личное раздраженіе, накопившееся на сердцѣ, не удалось. Щигринъ не дослушалъ разсказа служанки и торопливо, съ испуганнымъ, недоумѣвающимъ выраженіемъ лица, вышелъ изъ кухни, придерживая рукой расходящіяся полы халата.
   Когда шлепанье туфлей старика замерло въ отдаленьи, Аннушка, сердито смотрѣвшая въ слѣдъ барину, круто повернулась и, подойдя къ самовару, стоявшему возлѣ плиты, принялась раздувать его.
   Горькія, досадныя думы томили старуху.
   Годъ тому назадъ поступила она на "хорошее мѣсто", къ настоящимъ, природнымъ господамъ, думала и вѣкъ свой тутъ кончить. Баринъ, барыня и барышня -- всѣ добрые, ласковые,-- напраслину зачѣмъ говорить? И, вѣдь, ничего такого сначала не было замѣтно: жили, какъ всѣ, тихо, благородно, а потомъ и пошло, и пошло... Держутъ себя на важную ногу, требуютъ, чтобы одежда чистая, все такое, а у самихъ... гроша за душой нѣтъ... Шутка сказать: жалованье рабочему человѣку не платятъ, задолжали вездѣ: въ мясной, за зелень, за булки, за квартиру... Куда ни придешь -- въ глаза смѣются... Вчера мясникъ говоритъ даже... Эхъ!... А барыня все отъ мужа таитъ: жалѣетъ; больной, видишь, вредно ему... Мнѣ-то что? Сказала вотъ про булочную и про другое скажу: пусть знаетъ! Мужчина, вѣдь. Небойсь, барышню совсѣмъ задергали, не жалѣютъ... Она и по урокамъ съ утра до вечера, и по хозяйству, и должниковъ улещай, да умаливай. Ужь правду сказать: нѣтъ жалости къ своему ребенку...
   Аннушка разогнулась, покряхтѣла и потерла поясницу. Дурная погода и полувѣковое житье по чужимъ домамъ давало себя чувствовать. Рѣзкая физическая боль въ спинѣ значительно увеличивала дурное расположеніе духа старухи и она ворчала въ полголоса:
   "Работай цѣлый день, словно каторжная, -- вздохнуть некогда... Лба, прости Господи, перекрестить некогда, а спросишь денегъ: подожди, да погоди... Чего годить-то? У меня тоже не тыщи лежатъ, нужда... Вонъ сапоги развалились, кофею нѣтъ... Ну ихъ, право, откажусь... Чего терпѣть? Не крѣпостная... Сейчасъ вотъ и скажу барину: пожалуйте разсчетъ и кончено!"
   Самоваръ закипѣлъ. Аннушка обтерла его полотенцемъ и понесла въ комнаты, продолжая подзадоривать себя и въ сотый разъ мысленно повторяя:
   "Не крѣпостная, славу Богу, силой заставить не могутъ; хочу живу, хочу нѣтъ".
   Въ небольшой комнатѣ, тѣсно заставленной старинною мебелью краснаго дерева съ мѣдною инкрустаціей и жесткимъ сидѣньемъ, у стола, съ безчисленнымъ количествомъ ножекъ, покрытаго цвѣтною скатертью, возлѣ чайнаго прибора, скупо озареннаго огаркомъ пальмовой свѣчи въ мѣдномъ шандалѣ, помѣстился Щигринъ.
   Старуха изподлобья взглянула на барина, собираясь снова уязвить его вопросомъ о булкахъ и затѣмъ потребовать разсчета, но унылое выраженіе глазъ Николая Григорьевича и пристыженная, виноватая усмѣшка, мелькнувшая на губахъ его, произвели переворотъ въ душѣ Аннушки.
   Ей стало жаль добродушнаго старика; она вспомнила, съ какою нѣжною заботливостью охраняютъ его жена и дочь отъ житейскихъ невзгодъ, и, подъ вліяніемъ внезапно явившагося раскаянья, сказала:
   -- Баринъ, вы бы чай-то заварили, а только барыню и барышню еще не будите. Я сейчасъ сбѣгаю за булками.
   -- Какъ же ты сдѣлаешь, Аннушка? Вѣдь...-- началъ старикъ, но кухарка махнула рукой и, направляясь къ дверямъ, произнесла:
   -- Ужь принесу, не безпокойтесь. Газетъ старыхъ есть, скоплено фунтовъ пятокъ, продамъ по пятачку, вотъ и булки,-- пояснила она, скрываясь въ темной прихожей.
   Прошло нѣсколько мгновеній. Изъ кухни раздавались какіе-то звуки. Старуха возилась, отодвигала тяжелый ящикъ, брянчала цѣпочками вѣсовъ и, наконецъ, уронила какую-то металлическую вещь. Устремивъ взоръ въ раскрытую дверь, Николай Григорьевичъ разсѣянно слушалъ, какъ Аннушка щелкнула ключомъ въ замкѣ, какъ сапоги ея, подбитые гвоздями, гулко застучали по ступенямъ лѣстницы.
   -- Господи, Господи, что же это будетъ? До чего дошли мы!-- съ отчаяньемъ вырвалось у него.-- Газеты старыя продавать... булку купить не на что! А я и не зналъ ничего... Сонюшка все скрываетъ, бережетъ меня...
   Глаза Щигрина сдѣлались влажны. Онъ съ ласковымъ и благодарнымъ выраженіемъ взглянулъ на полураскрытую дверь жениной спальни, но, въ то же время, сердце его болѣзненно сжалось.
   "Скрывали!... Но теперь я узналъ, понялъ, что мы дошли до послѣдней крайности разоренія. Въ булочной перестали вѣрить... А другіе-то долги?... Вонъ, Кревковичъ грозитъ описью имущества, долговымъ отдѣленіемъ... Что же я могу сдѣлать, что?..."
   Николай Григорьевичъ такъ стиснулъ руки, что онѣ хрустнули въ суставахъ, и мрачно посмотрѣлъ вокругъ, на обстановку комнаты.
   Вся эта пузатая, массивная мебель нѣкогда стоила большихъ денегъ; она дорога Щигрину по воспоминаніямъ, такъ какъ онъ съ любовью и заботой убиралъ свою квартиру, собираясь ввести въ нее молодую жену. Кажется, еще недавно все это было, недавно... Нѣтъ, давно, давно!... Вотъ уже двадцать пять лѣтъ, какъ они женаты; единственной дочери минуло восемнадцать лѣтъ въ началѣ осени и все, все рѣзко измѣнилось. Изъ богатаго человѣка Щигринъ сдѣлался бѣднякомъ, для котораго завтрашній день -- вѣчная загадка... Прежде онъ задавалъ роскошные обѣды, блестящіе балы, а теперь и булокъ купить не на что!
   Эта послѣдняя мысль, гвоздемъ засѣвшая въ мозгу, производила подавляющее впечатлѣніе. Нуждаться въ тысячахъ, въ сотняхъ -- дворянская судьба, какъ результатъ крестьянской реформы, но въ копѣйкахъ, да еще, вдобавокъ, выслушивать подобное извѣстіе изъ устъ кухарки -- грубой, дерзкой бабы -- возмутительно!
   Сознаніе безъисходнаго положенія и печаль, вызванная имъ, смѣнились гнѣвомъ противъ Аннушки. Николай Григорьевичъ съ горячностью схватился за этотъ поводъ и, какъ человѣкъ, переживающій критическую минуту, чувствовалъ настоятельную необходимость что-то сдѣлать, о чемъ-то распорядиться, въ чемъ-то выказать свою энергію.
   "Нѣтъ, этому надо рѣшительно положить конецъ,-- разсуждалъ Щигринъ, заваривая чай и споласкивая кипяткомъ свою большую фарфоровую чашку,-- невозможно позволять имъ забываться! "Не пойду, говоритъ, какъ вамъ угодно не пойду", потомъ начинаетъ передавать всякія глупости со словъ "булочницы", наконецъ, объ этихъ газетахъ... Чортъ знаетъ, что такое! Вѣдь, эта дура способна по дорогѣ каждому встрѣчному, даже дворнику, разсказать: вотъ, молъ, несу газеты... Фу, гадость какая!... Жена имѣетъ положительную способность портить каждую прислугу... О Танѣ я уже не говорю. "Милая, голубушка" и такъ далѣе, а народъ этотъ -- настоящее звѣрьё, деревяшки... Смѣетъ такъ отвѣчать: "не пойду!" Да я бы тебя въ прежнее время въ дугу согнулъ, вотъ что!"
   Старикъ сжалъ кулакъ и погрозилъ имъ по направленію къ передней. На его блѣдномъ, нѣсколько одутловатомъ лицѣ выступили красныя пятна и красивые, черные на выкатѣ глаза свѣтились гнѣвомъ.
   -- Стоятъ раздражаться на всякую...-- произнесъ Щигринъ черезъ мгновенье болѣе спокойнымъ тономъ,-- только кровь себѣ портить. Надо ей сегодня же отказать и пусть убирается,-- добавилъ онъ рѣшительно, совершенно забывая объ отсутствіи денегъ и о томъ, что Аннушкѣ надо уплатить жалованье за три мѣсяца.
   Чай настоялся и Николай Григорьевичъ, наливъ чашку, перенесъ ее на подоконникъ, возлѣ котораго онъ обыкновенно пилъ чай по утрамъ, если жена и дочь еще не выходили изъ своихъ комнатъ.
   Отойти отъ круглаго стола, когда вся семья сидѣла возлѣ него, обѣдать или завтракать отдѣльно отъ всѣхъ, читать книгу или газету во время общей трапезы -- являлось преступленіемъ въ глазахъ Щигрина и онъ никогда не позволялъ себѣ ничего подобнаго, требуя и отъ домашнихъ исполненія этого обычая, но утромъ, когда ему приходилось въ одиночествѣ пить чай, онъ. рѣшительно не могъ оставаться за опустѣвшимъ столомъ.
   -- Точно перемерли всѣ,-- говаривалъ онъ.-- Сидишь и думаешь: вотъ, одинъ-одинешенекъ остался. Некому и глазъ закрыть, если что...
   Задувъ свѣчу, Щигринъ набилъ трубку съ длинымъ черешневымъ чубукомъ, взялъ коробочку сѣрныхъ спичекъ, четвертку Жуковскаго табаку въ синей обложкѣ, календарь въ истрепанномъ переплетѣ и всѣ эти необходимые для себя предметы разложилъ на подоконникѣ, рядомъ съ чашкой чая. Окончивъ всѣ приготовленія, старикъ придвинулъ большое вольтеровское кресло и, опустившись въ него, началъ съ аппетитомъ прихлебывать ароматный напитокъ.
   Декабрское утро пасмурно смотрѣло въ окна. На панели, вооруженные скребками и метлами, энергично работали дворники въ своихъ пестрыхъ, вязаныхъ курткахъ, сновали горничныя и кухарки съ корзинками въ рукахъ, торопясь въ булочныя и обратно, мелькали фигуры гимназистовъ и школьниковъ съ сумками черезъ плечо, изрѣдка показывались тряпичники, но уличная жизнь еще не вполнѣ проснулась и сѣрый туманъ окутывалъ Покровскую площадь, на которую выходили окна квартиры Николая Григорьевича.
   Старикъ угрюмо и сосредоточенно смотрѣлъ на неясныя очертанія домовъ на противуположной сторонѣ площади, на многоглавый куполъ церкви, окутанный сумракомъ, на чахлыя деревья сквера, казавшіяся сегодня особенно пышными, благодаря густо осѣвшему инею, и уносился въ безвозвратно минувшее.
   "Да, мы пожили въ свое время, а теперь развѣ умѣютъ жить люди?-- съ раздраженіемъ человѣка, вычеркнутаго изъ общества, думалъ Щигринъ.-- Хоть бы взять Кревковича... Дворянинъ, свой братъ, бывшій гвардеецъ, вмѣстѣ хлѣбъ-соль водили и вдругъ -- такіе поступки... Недѣлю тому назадъ увѣдомляетъ черезъ повѣреннаго (даже не самъ; разночинцу какому-то поручилъ!): не уплатите честью, произведу опись имущества... Это -- бывшій товарищъ... однокашникъ! Чего Аннушкѣ удивляться: хамка... обрадовалась, что бить нельзя, вотъ и грубитъ... Но Кревковичъ... Кревковичъ..."
   Николай Григорьевичъ нервно повелъ плечами и откашлялся. Какое-то непріятное ощущеніе стояло въ горлѣ, мѣшало дышать свободно. Старикъ закурилъ трубку и, наливъ вторую чашку чая, взялся за календарь.
   Привычка каждый день заглядывать въ эту книгу была усвоена много лѣтъ назадъ и Щигринъ никогда, ни при какихъ условіяхъ не измѣнялъ ей. Новыхъ календарей старикъ не любилъ; лѣтъ десять тому назадъ, купивъ ежегодникъ академическаго изданія, онъ отдалъ переплести его въ кожу, вложивъ туда много чистыхъ листовъ, и ежедневно, утромъ, просматривалъ всѣ свѣдѣнія, касающіяся текущаго числа. Такимъ путемъ, Николай Григорьевичъ почти на-память зналъ часы и минуты восхода и захода солнца, имена чествуемыхъ святыхъ, историческія событія, предсказанія относительно погоды и т. д.,-- словомъ, различныя подробности проживаемаго дня. Прочитавъ все положенное по обычаю, Щигринъ бралъ карандашъ и дѣлалъ различныя отмѣтки. Тутъ были записи о здоровьѣ, о дождѣ, снѣгѣ или вѣтрѣ, о томъ, куда надо сходить, съ кѣмъ повидаться, когда день рожденія дальнихъ и близкихъ родственниковъ, когда розыгрышъ той или другой лотереи, къ которымъ старикъ питалъ чисто-болѣзненную страсть.
   И сегодня, несмотря на досаду противъ Аннушки и ожиданіе непріятнаго посѣтителя, повѣреннаго Кревковича, котораго старикъ просилъ пріѣхать для личныхъ объясненій, Николай Григорьевичъ началъ особенно внимательно просматривать сроки тиража иностранныхъ и здѣшнихъ лотерей. Результаты оказались печальны. Розыгрыши были назначены черезъ много мѣсяцевъ. Старикъ снова откашлялся.
   "Проклятая судорга: перехватила горло и держитъ,-- досадливо думалъ онъ.-- Вотъ и всегда такъ: чуть взволнуешься, нервы даютъ себя знать. И, главное, никакой пользы... Тошнитъ и давитъ, сердце сжимается, а что выдумаешь? Вотъ, хорошо бы выиграть тысячъ сто... Показалъ бы я себя господину Кревковичу... Какъ собакѣ бросилъ бы деньги: на, ѣшь, давись! Пять тысячъ долгу... Спросили бы, сколько взято... Сказать совѣстно дворянину! Тысяча взята, вотъ сколько, а остальное -- проценты, да рекамбіи пока переписывали... Тогда я предводителемъ дворянства былъ,-- терпѣлъ, негодяй... Нужнаго человѣка видѣлъ, а теперь придавить захотѣлось... Гадина!"
   Щигринъ поднялся съ кресла и, заложивъ руки за спину, началъ ходить по комнатѣ. Часы пробили девять и въ столовой стало совсѣмъ свѣтло. Старикъ взглянулъ на самоваръ: онъ потухъ, пересталъ кипѣть и заунывные звуки раздавались изъ остывающей трубы.
   "Сейчасъ встанетъ Соня, а чай холодный,-- подумалъ Николай Григорьевичъ,-- и куда эта дурища Аннушка запропала? Слоновъ продаетъ на улицѣ, розсказни разныя разводитъ... Нѣтъ, прочь ее надо..."
   -- Коля, а Коля? Николай Григорьевичъ, ты здѣсь?-- послышался изъ сосѣдней комнаты женскій голосъ.-- Поданъ ли самоваръ? Напился ли ты чаю? а? Напился! Ну, то-то, а я боялась... Проспала я сегодня, Колюшка, прости... Тебѣ одному скучно. Я сейчасъ, сейчасъ встану.
   Щигринъ подошелъ къ дверямъ спальни, гдѣ царствовала полная тьма, благодаря опущеннымъ сторамъ, и, желая подольше удержать жену въ постели, сказалъ:
   -- Полно, Сонюшка, зачѣмъ тебѣ вставать такую рань? Еще темно, холодно. Поспи еще, я и дверь закрою.
   Нѣсколько мгновеній длилось колебаніе Софьи Павловны. Вставать, разставаться съ теплою постелью, впрягаться въ хомутъ тягостной будничной жизни, со всѣми ея заботами и дрязгами -- такъ не хотѣлось... Вѣдь, только и отдыха, что сонъ... Но Щигрина вспомнила объ Аннушкѣ, объ обѣдѣ, о томъ, что въ чуланѣ нѣтъ ни полѣна дровъ, что въ лавкахъ перестали отпускать въ долгъ, и быстро начала одѣваться.
   

II.

   -- Ахъ, Колюшка, милый, самоваръ у тебя потухъ, а ты и не догадался позвать Аннушку! Она бы подогрѣла. Вѣдь, ты что: поди одну чашку всего выпилъ?
   -- Нѣтъ, я выпилъ... двѣ выпилъ...
   -- Ну, значитъ, о женѣ забылъ,-- шутливо продолжала Софья Павловна, прикладывая обѣ руки къ самовару.-- Понятно, чего объ ней думать?! Сама виновата, зачѣмъ долго спитъ... Порядочная хозяйка должна до свѣту встать, тогда въ домѣ благолѣпіе, порядокъ...
   Софья Павловна была въ хорошемъ расположеніи духа, или, вѣрнѣе, желала казаться веселой съ цѣлью разсѣять мужа, отвлечь его отъ печальныхъ размышленій. Въ большинствѣ случаевъ, Николай Григорьевичъ эгоистически принималъ такія жертвы и, радуясь возможности не говорить о томъ, что волновало и безпокоило, подчинялся шутливому тону жены и отвѣчалъ ей въ такомъ же духѣ. Но сегодня, послѣ грубой откровенности Аннушки, когда ему неожиданно сдѣлались извѣстны такія подробности, которыхъ онъ не подозрѣвалъ, поддерживать искусственно веселое настроеніе жены и находиться въ положеніи любимаго ребенка, забавляемаго сквозь слезы, Щигринъ не могъ.
   Онъ подошелъ къ женѣ, обнялъ ея худощавую, почти дѣтскую талію и, приглаживая лѣвою рукой бѣлокурые, сильно посѣдѣвшіе волосы Софьи Павловны, сказалъ, слегка хмурясь:
   -- Полно, Соня, не говори такъ... Я дѣйствительно не догадался: мнѣ слѣдовало положить углей... Приказать Аннушкѣ нельзя было; она ушла...
   -- Куда ушла? Ты ее послалъ?-- тревожно спросила Софья Павловна.
   -- Нѣтъ, она сама ушла. Объявила мнѣ, что въ булочной и въ другихъ лавкахъ больше не даютъ на книжку, нагрубила, а потомъ сказала, что у нея есть старыя газеты, и отправилась продавать ихъ... Она обѣщала на эти деньги купить булокъ!
   Все это Щигринъ произнесъ медленнымъ, глухимъ тономъ, не спуская глазъ съ жены, и бѣдная женщина стояла передъ нимъ, какъ виноватая. Ея блѣдное, изсохшее лицо исказилось отъ нравственнаго страданія. Она считала себя преступной, что не успѣла оградить мужа, избавить его отъ непріятнаго объясненія съ грубою служанкой, горько упрекала себя, зачѣмъ не встала одновременно съ мужемъ и предпочла личный покой комфорту любимаго человѣка.
   "Всегда почти встаю рано, всегда,-- мелькало въ головѣ Софьи Павловны, -- а тутъ, какъ нарочно. И чего дернула нелегкая эту глупую Аннушку? Зачѣмъ понадобилось безпокоить слабаго, больнаго человѣка? Безсердечная какая! И что она успѣла наболтать ему, что именно? Неужели все разсказала?"
   -- Сонюшка,-- переводя дыханіе и понижая голосъ, продолжалъ Щигринъ,-- что же это... правда? Наше положеніе дѣйствительно такъ ужасно?
   -- Правда,-- едва слышно отвѣчала Софья Павловна и, припавъ на плечо мужа, горько заплакала.
   -- И ты мнѣ ничего не говорила?-- ласково произнесъ Николай Григорьевичъ, не то порицая за таинственность, не то благодаря за пощаду.
   -- Коля, ты подумай только... Ну, зачѣмъ было говорить? И такъ много сквернаго, тяжелаго...-- оправдывалась Софья Павловна дрожащимъ отъ слезъ голосомъ.-- Если бы ты могъ помочь -- другое дѣло, а то... лишній человѣкъ мучиться станетъ. Вѣдь, я вижу, какъ тебя безпокоитъ Кревковичъ... Ты на себя не похожъ за эту недѣлю. А тутъ еще мелкіе долги... Купцы эти... ахъ, Боже мой, какой ужасный народъ! Придутъ, говорятъ грубости, колкости, насмѣшки. Одно средство -- посылать Таню объясняться съ ними... Она какъ-то умѣетъ... Потолкуетъ, попроситъ, смотришь, на недѣлю успокоились, затѣмъ опять...
   Напоминаніе о дочери больнѣе ножа кольнуло въ сердце. Щигринъ опустилъ руки и отошелъ отъ жены.
   Таня, его единственное дитя, красавица, милая, умница Таня, должна кланяться мужику, просить снисхожденія, выносить оскорбительные взгляды, или, что еще хуже, быть можетъ, любезности!
   -- Что же дальше будетъ, Сонюшка? Вѣдь, нельзя же такъ жить!
   -- Да, нельзя,-- согласилась Софья Павловна.
   Скрывая отъ мужа всю пытку ежедневной жизни, всѣ унизительные факты, которые приходилось выносить, бѣдная женщина гордилась сознаніемъ, что ей удается облегчать Колюшку, обманывать его, представляя денежныя обстоятельства въ значительно лучшемъ видѣ; но сегодня, когда Щигринъ узналъ все помимо нея и первое впечатлѣніе досады улеглось, Софья Павловна почувствовала себя легче. Нѣтъ на душѣ той тревоги, что томила съ утра до поздней ночи, заставляя блѣднѣть и вздрагивать, нѣтъ мучительнаго ожиданія, что тайна будетъ нарушена...
   Теперь Николай Григорьевичъ все знаетъ; онъ принялъ это извѣстіе гораздо легче, чѣмъ она ожидала; пусть придумаетъ что-нибудь, дастъ совѣтъ... А жить такъ, какъ прожили они этотъ послѣдній годъ, невозможно.
   Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ въ комнатѣ царствовала полная тишина. Софья Павловна, маленькая, худая, какъ скелетъ, женщина, съ птичьимъ профилемъ, но съ удивительно красивыми, глубокими черными глазами, стояла возлѣ круглаго стола, безпомощно опустивъ руки. Во всей ея фигурѣ, въ печально сжатыхъ губахъ и во взглядѣ, которымъ слѣдила она за мужемъ, выражалась полная безнадежность. Николай Григорьевичъ задумчиво ходилъ по столовой и время отъ времени потиралъ свой высокій лобъ и проводилъ рукой по окладистой сѣдой бородѣ, составлявшей его гордость.
   -- Намъ надо серьезно, обстоятельно потолковать, Сонюшка,-- началъ старикъ.-- Я сегодня съ утра объ этомъ думалъ. Первое, что необходимо сдѣлать сейчасъ же, сію минуту, это -- прогнать дуру Аннушку и переѣхать на другую квартиру.
   Софья Павловна съ изумленіемъ взглянула на мужа. Щигринъ всегда отличался непрактичностью, даже легкомысліемъ, когда дѣло касалось обыденной жизни, но такого ребяческаго отношенія она не ждала.
   -- Когда мы поселимся въ другой части города,-- увѣренно продолжалъ Николай Григорьевичъ, -- у насъ опять явится кредитъ... Мы можемъ взять квартиру на Петербургской, тамъ дешевле и даже пріятнѣе, такъ какъ дѣло идетъ къ лѣту. Можно найти особнякъ, съ садикомъ... И тебѣ, и Танѣ это будетъ очень здорово. Но главное: необходимо скорѣе прогнать эту язву -- Аннушку. Ты себѣ.представить не можешь, какъ она со мною говорила.
   -- Коля, неужели ты не понимаешь, что намъ нельзя переѣхать, нельзя отказать Аннушкѣ?-- перебила Софья Павловна, досадуя на мужа.
   -- Нельзя? Почему нельзя? Что вы съ Таней привыкли къ ней, въ ея честность увѣровали? Другая такая же найдется, не безпокойся!
   -- Не въ томъ дѣло, Коля! Мы должны ей болѣе 25 рублей. Гдѣ же ихъ взять? Отпуская прислугу, надо съ нею расплатиться. Наконецъ, о квартирѣ... Развѣ хозяинъ выпуститъ насъ, пока мы не отдадимъ долга? Вѣдь, мы четыре мѣсяца ни копѣйки не платили! Вчера и то управляющій объявилъ, что не станетъ давать дровъ, если къ Рождеству не внесемъ деньги.
   -- Но развѣ мы должны такъ много?-- ужаснулся Щигринъ, съ неудовольстмъмъ смотря на жену.-- Какъ же это произошло? Ничего не понимаю! Тутъ что-нибудь не того... Четыре мѣсяца! Вѣдь, это двѣсти рублей... Прошу покорно! Нѣтъ, мой другъ,-- высокомѣрно добавилъ Николай Григорьевичъ,-- женщинамъ рѣшительно нельзя заниматься дѣлами! Ну, какъ можно было допустить подобный долгъ?... Двѣсти рублей! Половина моей пенсіи... шутка сказать! Кромѣ того, Аннушкѣ... другимъ... Ты положительно не умѣешь вести хозяйство, Сонюшка, вотъ тебя всѣ надуваютъ и обманываютъ... Воображаю, какъ Аннушка потѣшается: крала, обдувала и ей же еще должны. Нѣтъ, нѣтъ, не умѣешь ты, не умѣешь!
   Софья Павловна чувствовала себя глубоко оскорбленной несправедливыми укорами мужа, но возразить ему рѣзко и смѣло у ней не хватало духа. Николай Григорьевичъ былъ кумиромъ семьи. Отъ него скрывали все непріятное и тяжелое, старались представлять всѣ обстоятельства въ лучшемъ свѣтѣ, исполняли всякую его прихоть и, если случалось, что Щигринъ начиналъ хандрить, придумывали цѣлыя исторіи съ цѣлью развеселить его, возбудить свѣтлыя надежды. Въ этой области Софья Павловна не имѣла соперницъ. Выйдя замужъ по любви и застывъ въ этомъ положеніи обожающей и безгранично преданной жены, Щигрина не имѣла никакихъ интересовъ, кромѣ заботы о Колюшкѣ. Когда онъ спалъ, всѣ ходили на цыпочкахъ; когда повторялъ старые анекдоты, всѣ смѣялись и Танѣ нерѣдко попадало за ея дерзкое замѣчаніе: "не смѣшно, мама, какъ же смѣяться?" Лучшіе куски съ блюда откладывались Николаю Григорьевичу даже при гостяхъ и Софья Павловна, съ эгоизмомъ любящаго человѣка, иногда снимала съ тарелки у гостя куриную ножку, говоря любезнымъ тономъ: "извините, это Колюшкинъ кусочекъ; позвольте вамъ положить другой". Подъ вліяніемъ дурнаго пищеваренія, Николай Григорьевичъ впадалъ въ хандру и начиналъ высказывать жалобы на отсутствіе средствъ, на необходимость серьезнаго леченія съ поѣздкой за границу, на каторжное существованіе, и тогда Софья Павловна утѣшала мужа, какъ больное дитя: она придумывала цѣлыя исторіи о полученномъ ею будто бы извѣстіи, что дальній родственникъ ея матери (американскій дядюшка или сибирская тетушка) похоронили послѣдняго ребенка и теперь, когда они умрутъ, наслѣдство обязательно перейдетъ въ родъ Щигриныхъ за неимѣніемъ прямой линіи. Она подробно передавала степени родства, пересчитывала бабушекъ, тетушекъ, кузинъ и, въ концѣ-концовъ, достигала желаемаго результата. Старикъ дѣлался веселымъ, разговорчивымъ и, похлопывая жену по плечу, говорилъ:
   -- А что, чортъ возьми, хорошо бы милліончика три наслѣдства получить, а? Тогда бы мы съ тобою въ Италію уѣхали... Ну ихъ!... Надоѣла Россія...
   Склонный къ фантазерству и мечтательности, старикъ ухватывался за блестящую побрякушку и строилъ воздушные замки.
   Такія надежды, несмотря на всю ихъ призрачность, помогали Щигрину довольно легко переносить настоящее. Ему хотѣлось вѣрить, что жизнь, начавшаяся въ богатомъ барскомъ домѣ, дававшая въ юности столько разнообразныхъ наслажденій и омраченная послѣдствіями крестьянской реформы, снова засіяетъ и вознаградитъ за принесенныя жертвы. Иногда, въ такія минуты, когда Софья Павловна положительно изнемогала отъ нужды, не знала какъ дотянуть до дня полученія пенсіи, накормить мужа и его двухъ-трехъ пріятелей, Николай Григорьевичъ начиналъ доказывать ей, что по отношенію къ наслѣдству надобно принять охранительныя мѣры, надо послать "туда" повѣреннаго, поручить ему разузнать все какъ слѣдуетъ, заявить властямъ о существованіи родныхъ и т. д. Указывалъ на адвоката, къ которому совѣтуютъ обратиться, и даже высчитывалъ, сколько ему придется заплатить гонорара, какой авансъ можно дать...
   Такія бесѣды мучительно дѣйствовали на Софью Павловну. Она отвѣчала полусловами, полусогласіемъ, боясь раздражить мужа, но, въ то же время, опасаясь, что онъ потребуетъ отъ нея принятія энергичныхъ мѣръ, и, истощенная заботою "промыслить" рубль на дневной расходъ, шла къ дочери и изливала свое горе.
   Таня доставала изъ шкатулки рубль, приготовленный на починку башмаковъ, отдавала его матери и говорила:
   -- Напрасно вы, мамочка, обманываете отца этимъ наслѣдствомъ. Вѣдь, его нѣтъ и никогда не будетъ... Папа все мечтаетъ, фантазіи строитъ... Лучше бы...
   -- Какая ты безсердечная, Таня!-- восклицала мать.-- Удивляюсь, въ кого ты такая. Мы съ Колюшкой душа въ душу прожили, а у тебя разсчетъ на каждомъ шагу. "Лучше бы"!... Ну, что лучше бы, что? Въ лакеи отцу идти, что ли?
   -- Зачѣмъ въ лакеи, мама? Скриминъ предлагалъ мѣсто въ правленіи страховаго общества. Хорошее жалованье, работы немного,-- все бы занятіе. Меньше хандрилъ бы.
   -- И тебѣ ничего, что отецъ сталъ бы служить вмѣстѣ съ разночинцами, со своими прежними крѣпостными,-- ничего? Нашъ бывшій лакей, Ѳедька, тоже въ страховомъ обществѣ служитъ, такъ отцу вмѣстѣ съ нимъ, да?...
   Таня прекращала разговоръ покорнымъ молчаніемъ и спѣшила сѣсть за работу или уйти на урокъ, а Софья Павловна, взявъ рубль, направлялась въ кухню и, поручивъ кухаркѣ сдѣлать необходимыя покупки, возмущалась "черствостью молодаго поколѣнія".
   И теперь, слушая незаслуженные укоры мужа, Софья Павловна мысленно порицала дочь. Если бы Таня захотѣла, она давно могла бы "устроить" положеніе родителей... Мало ли являлось жениховъ?... Хорошіе были!... Но она откажетъ, даже не сообщивъ, будто до отца-матери не касается. Ужь потомъ стороной узнаешь. Все по новому... Положимъ, Таня всѣ заработанныя деньги матери отдаетъ, но много ли ихъ? Рублей тридцать-сорокъ, не больше. Никакъ концовъ съ концами нельзя свести...
   -- И, главное, чего я не понимаю,-- продолжалъ Щигринъ, съ нахмуренными бровями смотря на жену, -- ежемѣсячно пенсія... арендаторъ присылаетъ... наконецъ, Таня... сколько-то тамъ даетъ...
   Николай Григорьевичъ началъ, считая пункты дохода, загибать пальцы лѣвой руки, но, дойдя до взноса дочери, смущенно опустилъ руку и какъ-то скороговоркой произнесъ эти слова. Фактъ помощи дочери, ея работы за деньги и пользованіе ими, непріятно вліяли на старика. Это оскорбляло его традиціонныя убѣжденія и, въ большинствѣ случаевъ, Щигринъ какъ бы игнорировалъ занятія Тани, не интересовался ими и никогда не спрашивалъ о нихъ. Только теперь, укоряя жену за сдѣланные долги и неумѣнье вести хозяйство, онъ упомянулъ о деньгахъ Тани.
   -- Ну, что же, Количка?-- вкрадчивымъ голосомъ заговорила Софья Павловна.-- Всего дохода у насъ въ мѣсяцъ шестьдесятъ рублей. Какъ же на это жить?
   -- Какъ шестьдесятъ? Какіе шестьдесятъ?-- раздраженно вскричалъ старикъ.-- Что ты толкуешь? Моей пенсіи 33 руб. 33 копѣйки съ чѣмъ-то, аренды съ имѣнія 75 руб., еще...
   -- Послѣдніе мѣсяцы арендаторъ по исполнительному листу Ѳедулову платилъ, а не намъ,-- робко напомнила Софья Павловна.-- Только и есть -- пенсія, да что Таня дастъ...
   Николай Григорьевичъ мгновенно затихъ. Его раздраженіе смѣнилось упадкомъ силъ и, опустившись въ кресло у окна, онъ какъ-то сразу вспомнилъ всю процедуру съ векселемъ Ѳедулова: обмѣнъ писемъ, просьбы, угрозы продать имѣніе и, наконецъ, согласіе принять въ уплату аренду. Щигринъ находился тогда въ періодѣ особеннаго увлеченія ожиданіемъ наслѣдства и крайне легко согласился отказаться отъ аренды въ пользу кредитора. Софья Павловна противорѣчила, но онъ настоялъ на своемъ. Только теперь старикъ сообразилъ, что на такую незначительную сумму жить мудрено. Между тѣмъ, Софья Павловна, не желая оставить на себѣ тяжесть упрека мужа и пользуясь его спокойнымъ состояніемъ духа, заговорила мѣрнымъ и тихимъ, какъ заведенная машина, тономъ.
   -- Ты меня, Колюшка, напрасно обвиняешь... ей-Богу, напрасно! Эти четыре мѣсяца, что мы позадолжали, ты вспомни: три недѣли ты въ постели пролежалъ... докторъ... лѣкарства... отдѣльный столъ... Потомъ вино докторъ тебѣ приказалъ пить... Все нужное... Здоровье дороже всего. Плохи наши дѣла, конечно, но Богъ не безъ милости. Все въ Его рукахъ. Можетъ быть, наше положеніе скоро поправится...
   Щигринъ быстро обернулся и взглянулъ на жену. Она стояла у стола и мыла чашку. Въ глазахъ его мелькнулъ лучъ надежды.
   -- Ты, можетъ быть, получила письмо?
   -- Нѣтъ... Какое письмо! Я такъ говорю... надежду высказываю...
   -- Полно, Соня, говори какъ слѣдуетъ. Что тамъ есть, на что намекаешь?
   -- Господи, какой ты, Колюшка, ничего сказать нельзя: сейчасъ пристанетъ... Я про Таню думала...
   -- Что про Таню? Что такое?
   Софья Павловна подошла къ креслу и облокотившись на него, наклонилась къ уху мужа.
   -- Насчетъ Марушевскаго... развѣ не замѣчаешь?-- шепотомъ говорила она.-- Онъ совсѣмъ, совсѣмъ влюбленъ въ Таню... глазъ, что называется, не сводитъ. Вѣдь, богачъ какой, страхъ! У него на Волгѣ три имѣнія... деньжищъ -- сотни тысячъ...
   -- А Таня какъ?-- отрывисто спросилъ Щигринъ.
   Софья Павловна смутилась. Какъ относится Таня, для нея самой являлось загадкой, но она считала необходимымъ успокоить мужа, вдохнуть въ его душу надежду на благополучный исходъ и, какъ въ вопросѣ о наслѣдствѣ, любящая женщина сочинила цѣлую исторію.
   Внушительнымъ шепотомъ, какъ человѣкъ, сообщающій важную тайну, Софья Павловна передала мужу свой разговоръ съ Таней,-- въ дѣйствительности не существовавшій,-- изъ котораго ясно вытекало, что стоитъ только Марушевскому сдѣлать предложеніе и звѣзда счастія взойдетъ надъ ихъ головами. Танѣ онъ нравится; Таня отзывается о немъ очень хорошо; Таня интересуется его обществомъ...
   Николай Григорьевичъ жадно внималъ разсказу жены. Давившая тяжесть спадала съ души и даже неизбѣжное преслѣдованіе Кревковича казалось не такимъ грознымъ, какъ часъ тому назадъ. Личныя качества Марушевскаго, возможность счастья Тани отходили на второй планъ. Нужно было спастись отъ надвигающейся бѣды и спасеніе явилось въ образѣ Марушевскаго, богатаго жениха.
   -- Неужели Таня и ему откажетъ?-- вырвалось у старика.-- Чудесная партія... Лучше, чѣмъ по урочишкамъ бѣгать, да родныхъ срамить.
   -- Колюшка, тебѣ бы поговорить съ нею,-- просительно начала Софья Павловна и замолчала, встрѣтивъ испуганный взглядъ мужа.
   Въ кухнѣ послышались тяжелые шаги Аннушки и Щигрина направилась туда.
   

III.

   -- Черти, дьяволы... право, черти!-- бранилась кухарка, снимая красный клѣтчатый платокъ и бросая его на кровать.-- Въ пяти лавкахъ была: не берутъ. Сами продадимъ, коли хочешь... На смѣхъ подняли. Ужь не житье это тоже, если кухарку на продажу гоняютъ. Въ банкѣ сколько лѣтъ служила, у генерала, ничего такого не видывала.
   Аннушка успѣла пропустить рюмочку живительной влаги и совершенно забыла, что сама предложила барину добыть булокъ къ чаю, продавъ старыя газеты. Незначительная связка бумаги въ рукахъ старухи возбуждала насмѣшки со стороны краснощекихъ лодырей-прикащиковъ и кухарка почувствовала себя оскорбленною. Она энергично вымещала свою досаду на чугунахъ и утюгахъ, какъ нарочно попадавшихся подъ ноги, и, когда Софья Павловна появилась на порогѣ кухни, злоба ея достигла высшаго предѣла.
   -- Вотъ булки, извольте. Купила... одиннадцать копѣекъ сдачи... На провизію оставите или возьмете?
   Грубая, обидная иронія слышалась въ вопросѣ служанки. Софья Павловна вспыхнула и хотѣла прикрикнуть на дерзкую, но воспоминаніе о долгѣ, о необходимости дать немедленный разсчетъ, если замѣчаніе возбудитъ слишкомъ рѣзкій отпоръ, заставило ее овладѣть собою.
   -- Нѣтъ, не надо. Возьми себѣ эту мелочь, Аннушка; на бутылку пива пригодится,-- отвѣчала Шигрина, какъ бы не обращая вниманія на воркотню служанки.
   Маленькая щедрость со стороны Софьи Павловны являлась хорошо разсчитаннымъ средствомъ улучшать состояніе духа домашняго кредитора. Когда Аннушка, сознавая свои права, начинала настойчиво требовать долгъ, или, ссылаясь на болѣзнь, говорила, что хочетъ поступить въ больницу, а ей "своихъ же кровныхъ денегъ не отдаютъ", Щигрина придумывала какую-нибудь ловкую комбинацію и давала Аннушкѣ двугривенный на чай или что-нибудь изъ обносковъ женскаго туалета. Рабская натура освобожденной крѣпостной сказывалась вполнѣ. Старуха переставала надоѣдать объ уплатѣ долга, разсыпалась въ благодарностяхъ за подарокъ съ "барскаго плеча" и въ теченіе нѣсколькихъ дней устанавливались мирныя отношенія.
   Аннушка не сомнѣвалась, что ея деньги будутъ цѣлы. Она видѣла въ Щигриныхъ "настоящихъ" господъ, находившихся временно въ затруднительномъ положеніи, но ожидающихъ огромнаго наслѣдства.
   Но сегодня полученіе одиннадцати копѣекъ не оказало умиротворяющаго дѣйствія на кухарку и она продолжала покидывать посудой, стучать утюгами и ворчала съ какимъ-то сладостнымъ увлеченіемъ.
   Всѣ плоскія остроты, отпущенныя лавочниками на счетъ ея господъ, всѣ практическіе выводы и заключенія товарокъ, которымъ она успѣла сообщить "на бѣгу" о продажѣ газетъ, личныя опасенія, -- все это изливалось въ безпорядочномъ наборѣ словъ. Старуха даже не поблагодарила барыню за полученную мелочь и, вытирая со стола, нарочно свалила ее на полъ. Софья Павловна понимала поведеніе Аннушки, оскорблялась, но... покорно несла свой крестъ.
   -- Аннушка, самоваръ надо подогрѣть,-- вдругъ вспомнила она о существующей возможности законно прервать воркотню кухарки.-- Я еще чаю не пила, да и барышня сейчасъ встанетъ,-- въ примирительномъ духѣ добавила Софья Павловна.
   -- Сейчасъ. Вотъ уберу со стола, такъ и подогрѣю!-- буркнула старуха.
   Щигрина пошла къ дверямъ.
   -- Барыня, а барыня, -- окликнула Аннушка, едва только Софья Павловна успѣла переступить порогъ,-- это что же будетъ? Такое положеніе, чтобы служащаго человѣка не ѣвши держать? Со вчерашняго обѣда у меня, прости Господи, маковой росинки во рту не было! Хлѣба, и того ни корки. Вотъ онъ, вотъ!...
   Старуха вытащила изъ стола корзинку съ обглоданными, засохшими корками и такъ бросила ее, что онѣ разсыпались, и гнѣвнымъ старческимъ голосомъ, въ которомъ слышались крикливыя ноты, начала "отчитывать" барыню. Софья Павловна не выдержала. Всѣ благія намѣренія сохранять, во что бы то ни стало, миръ и спокойствіе были забыты. Барыня-дворянка и прислужница, полвѣка бродившая изъ дома въ домъ, исчезли: двѣ женщины, у которыхъ на сердцѣ скопилось много взаимныхъ неудовольствій, досады и злобы, сцѣпились, какъ двѣ торговки, и одна передъ другой щеголяли богатствомъ русскаго языка.
   -- Какъ ты смѣешь: "нищіе"? Дрянь! Сволочь!-- задыхаясь, кричала Щигрина.
   -- Никогда ею не была!-- визжала старуха, принимая грубыя слова, какъ обиду своей женской чести.-- Изъ хорошаго я дома! Всѣ знаютъ. Не голоштанная, какъ...
   -- Всегда была, всегда! Пьяница! Воровка! Св...
   -- Мамочка, мама, успокойтесь! Аннушка, перестаньте, какъ вамъ не стыдно? Мама, ну, я прошу васъ!-- говорила молодая, красивая дѣвушка, съ распущенными волосами, вбѣжавшая въ кухню и очутившаяся между разсвирѣпѣвшими женщинами.
   -- Убирайся, Таня, это тебя не касается!-- съ сердцемъ говорила Щигрина, вырываясь отъ дочери.-- Тебя не спрашиваютъ! Уходи! Она мнѣ дерзости! Я сейчасъ за дворникомъ! Въ полицію! На съѣзжую ее! Гадина эдакая!
   -- Шестьдесятъ лѣтъ прожила честно, такого слова не слыхала!-- жаловалась Аннушка, разводя руками и обращаясь къ Танѣ.-- Барышня, вы ее уберите по-добру, по-здорову. Я, вѣдь, терплю-терплю...
   -- Мама, ради Христа, оставьте!-- по-французски убѣждала дѣвушка, -- вездѣ слышно... Вѣдь, это скандалъ на весь домъ. Наконецъ, папа испугается. Ему вредно волненіе. Ну, пожалуйста! Аннушка, замолчите! Видите, мамѣ дурно... Дайте воды стаканъ.
   Уговариваніе Тани подѣйствовало, тѣмъ болѣе, что Софья Павловна едва переводила дыханіе и изъ изсохшей груди ея вырывалось глухое хрипѣніе. Дѣвушка намочила голову матери холодною водой и, взявъ за талію, отвела въ свою комнату, убѣдивъ полежать, пока подадутъ самоваръ. У Щигриной тряслись ноги и непріятно-колющая боль ощущалась въ сердцѣ. Она прилегла на постель дочери, еще теплую и хранившую очертанія тѣла молодой дѣвушки, и закрыла глаза.
   Софьѣ Павловнѣ было досадно, зачѣмъ она вышла изъ себя и, главное, зачѣмъ Таня помѣшала бурной сценѣ. Аннушку нужно было хорошенько выругать, а то она очень зазналась. И вотъ такъ постоянно вмѣшивается Таня, куда ее не спрашиваютъ. Заступница явилась!
   Безгранично ласковая и нѣжная по отношенію къ мужу, Софья Павловна любила время отъ времени устраивать бурныя вылазки. То она воздвигнетъ гоненіе на кого-нибудь изъ родныхъ или знакомыхъ, то, путемъ придирокъ къ дочери или къ Аннушкѣ, доведетъ ихъ до рѣзкаго отпора, сердится, кричитъ, бранится, а потомъ плачетъ до истерики, увѣряя, что всѣ желаютъ ея смерти. Но такія сцены, какъ сегодня, бывали не часто и Таня съ тревогой смотрѣла на мать, боясь, не захворала ли она, не случилось ли что-нибудь особенное, что довело ее до подобнаго раздраженія.
   Заплетая въ косы свои густые, длинные волосы, молодая дѣвушка стояла возлѣ коммода, надъ которымъ висѣло маленькое зеркало, и видѣла отраженіе лица матери.
   Софья Павловна, съ полуоткрытымъ ртомъ и закрытыми глазами, лежала на боку, блѣдная, какъ полотно подушекъ. Окончивъ прическу, Таня надѣла черное платье, стянула его кожанымъ поясомъ, оправила воротничокъ и рукавчики и, доставъ изъ верхняго ящика коммода какую-то коробочку, опустила ее въ карманъ. Взглянувъ въ зеркало, она замѣтила, что мать слѣдитъ за ея движеніями, и смутилась.
   -- Вамъ лучше, мамочка?-- спросила она, подойдя къ постели.
   Глаза Софьи Павловны были закрыты; она медленно раскрыла ихъ, бросила недовольный взглядъ на дочь и произнесла:
   -- Ахъ, оставь, пожалуйста, эти вопросы... они ни къ чему... Точно я не понимаю, что ты выскочила защищать Аннушку!
   Таня не возражала. Упрекъ былъ отчасти справедливъ, но она не хотѣла подтверждать его, зная по опыту, что каждое ея слово въ данную минуту явится поводомъ къ непріятностямъ. Мать была не въ духѣ, раздражена и нужно дать ей успокоиться.
   -- Куда же ты идешь?-- спросила Софья Павловна, замѣчая, что дѣвушка направляется къ дверямъ.
   -- Я думаю, самоваръ уже подали. Напьюсь чаю поскорѣе; мнѣ надо къ 11-ти часамъ быть на Знаменской.
   -- Урокъ?-- процѣдила Щигрина съ выраженіемъ неудовольствія.
   -- Да, мама, урокъ у Крапивиныхъ, -- бодро отвѣчала дѣвушка,-- вѣдь, вы знаете, тамъ по вторникамъ.
   -- Ахъ, Боже мой, могу ли я знать и помнить все, гдѣ ты бываешь! Цѣлый день изъ одного конца города въ другой бѣгаешь, какъ тутъ упомнить?
   -- Да, у меня, къ сожалѣнію, очень разбросаны уроки... На будущую осень, можетъ быть, удастся устроиться иначе.
   Дѣвушка говорила оживленно, рѣшительно. Ей, видимо, хотѣлось подѣлиться своими планами и надеждами. Родители такъ рѣдко интересовались ея дѣятельностью, они точно снисходили къ ней, допускали какъ забаву, какъ баловство. Но сегодня Софья Павловна оживилась при словахъ дочери и, присѣвъ на кровати, устремила на нее пытливый, вопросительный взглядъ.
   -- А что же съ осени будетъ?
   Софья Павловна замерла отъ радостнаго ожиданія. То, что ей хотѣлось бы услышать отъ дочери, было слишкомъ, до невѣроятности хорошо, но... привычка фантазировать брала верхъ.
   Таня начала охотно объяснять свои планы: нѣкоторыя изъ ея ученицъ, жалѣя, что ей приходится дѣлать огромные концы по городу, будутъ собираться вмѣстѣ и, вмѣсто трехъ уроковъ, она будетъ давать одинъ... Очень удобно. Соревнованіе между ученицами и прекрасныя пособія, такъ какъ та, у которой предполагается устроить пунктъ, дочь богатыхъ родителей.
   -- Что же, тебѣ больше платить станутъ, что ли?-- спросила Софья Павловна, разочарованная сущностью отвѣта.
   -- За что же больше, мама? Мнѣ и то будетъ выгоднѣе... Вмѣсто того, чтобы ѣхать на островъ, буду ходить на Знаменскую. Это составитъ въ мѣсяцъ рубля три.
   -- Гроши!-- произнесла Щигрина.-- Ну, что значатъ какіе-нибудь три рубля, когда... Вообще, Таня, по моему мнѣнію, надо бы бросить уроки... Ничего путнаго они не даютъ, только слава одна. Приходятъ знакомые, спрашиваютъ: гдѣ Татьяна Николаевна? Постоянно одинъ отвѣтъ: на урокѣ!... Можно подумать, тысячи получаетъ, а, въ сущности, смѣшно сказать: тридцать рублей. Всего-на-все тридцать! Стоитъ того!
   Таня покраснѣла. Такое отношеніе оскорбляло молодую дѣвушку. Помимо труда, который интересовалъ ее самъ по себѣ, она гордилась, что помогаетъ семьѣ, отдавая большую часть получаемыхъ денегъ, и вдругъ ей бросаютъ прямо въ глаза, что вся ея дѣятельность -- пустяки, что это игрушка, ничего болѣе.
   -- Однако, мама, мой заработокъ равняется пенсіи папа... На одну пенсію мы не могли бы, -- серьезно и мягко замѣтила дѣвушка.
   -- Такъ и живемъ! Развѣ жизнь это, что я должна больнаго, слабаго отца держать Богъ знаетъ на какой пищѣ? Докторъ приказалъ каждый день куриный бульонъ самый крѣпкій, лучшую вырѣзку, вино въ шесть рублей, а мы развѣ исполняемъ его приказанія? У меня просто сердце кровью обливается, какъ подумаешь обо всемъ. Вѣдь, мы своими собственными руками убиваемъ человѣка. Да, по-моему, все равно: убивать или не доставлять того, что необходимо для жизни... Одно и то же! За то на папу, взглянуть страшно: блѣдный, измученный, едва дышетъ. Пока онъ имѣлъ силы работать, онъ все дѣлалъ для семьи. Ты была всегда одѣта, какъ куколка: шелкъ, бархатъ, кружева... Наконецъ, твое воспитаніе, образованіе... Сколько учителямъ переплачено, страхъ вспомнить!... Одинъ танцмейстеръ бралъ по пяти рублей. Конечно, все это отецъ долженъ былъ дѣлать, по новымъ взглядамъ. А чѣмъ дѣти заплатятъ -- неизвѣстно! Господи, если бы я имѣла возможность, вотъ ужъ послѣднюю каплю крови отдала бы, не задумываясь, только бы доставить ему покой, комфортъ на старости лѣтъ. Вѣдь, и жить, бѣдному, недолго осталось. Его годы сочтены... Всегда такъ: есть отецъ-мать -- убилъ бы; нѣтъ -- купилъ бы. Придется раскаяться, да поздно... не вернешь!
   Ни одного укора не было обращено лично къ Танѣ, но молодая дѣвушка чувствовала, что мать имѣетъ въ виду исключительно ее. Фактъ отказа Тани двумъ-тремъ богатымъ женихамъ составлялъ больное мѣсто Софьи Павловны, и она не упускала ни одного удобнаго момента, чтобы не намекнуть на неблагодарность новаго поколѣнія, на эгоизмъ и безсердечіе. Подобные разговоры много разъ обострялись; начинаясь съ теоретическаго разсужденія, они переходили на практическую почву и дѣвушкѣ доводилось выслушивать подробный перечень принесенныхъ ради нея жертвъ. Оказывалось, что мѣсто предводителя дворянства, требовавшее широкой, дорого стоющей жизни, было принято исключительно ради дочери; что отказъ отъ этой должности, вслѣдъ за крестьянскою реформой, опять-таки мотивировался необходимостью переѣзда въ столицу для образованія Тани; что сдѣланные долги, залоги и перезалоги имѣнія, заимствованія тысячами, а затѣмъ сотнями и десятками,-- все совершалось ради Тани, чтобъ обставить ея дѣтство и юность всѣми удобствами. Родители всегда были увѣрены, что изъ Тани выйдетъ "настоящая барышня", что она повторитъ собою типъ красавицы матери Николая Григорьевича, пользовавшейся въ П--ой губерніи славой "первой дамы". Кто же могъ думать, что Таня Щигрина, послѣдняя представительница барскаго рода, начнетъ бѣгать по урокамъ... торчать въ грязной конурѣ при типографіи, читая корректуры?... Родители молчатъ по-неволѣ: развѣ молодежь теперь слушаетъ старшихъ?
   На сегодня разговоръ матери и дочери грозилъ коснуться именно этихъ тягостныхъ пунктовъ, такъ какъ Софья Павловна была въ дурномъ расположеніи и, естественно, искала объекта, на котораго можно бы было излить свое раздраженіе.
   Стоя у окна и задумчиво смотря на энергичные взмахи топора въ рукахъ дворника, коловшаго дрова, Таня разсѣянно выслушивала причитыванія матери и одна мысль, томящая, назойливая, застыла въ мозгу:
   "Некуда уйти отъ этихъ косвенныхъ укоровъ, нельзя избавиться отъ вопіющаго непониманія. Люди, связанные узами крови, силою привычки, властью физической любви, -- эти люди вполнѣ чужды одинъ другому, а между ними лежитъ только двадцать лѣтъ!..."
   Восклицаніе Аннушки, что самоваръ поданъ, освободило Таню отъ необходимости играть роль внимательной и покорной слушательницы. Дѣвушка вышла въ столовую, наскоро выпила стаканъ чаю и, не прикоснувшись къ булкамъ, изъ-за которыхъ произошло такъ много непріятнаго, надѣла шубку, шапочку и начала отыскивать калоши въ темной передней.
   -- Аннушка, посвѣтите, пожалуйста; мнѣ не найти другую калошу...-- ласково сказала Таня, подойдя къ дверямъ кухни.
   Старуха въ одну минуту нашла калошу и, несмотря на сопротивленіе дѣвушки, сама надѣла ихъ на маленькія ноги Тани. Она обдернула шубку, сняла пушинку, приставшую къ локтю, и любовно смотрѣла на барышню.
   Когда Таня вышла на площадку лѣстницы, Аннушка скользнула за ней и, придерживая рукой входную дверь снаружи, заговорила таинственнымъ тономъ:
   -- Барышня, что же сегодня у насъ будетъ?... Я и не знаю. Сама-то видите какая; приступиться нельзя... Потомъ въ два часа начнетъ кричать, браниться, а безъ денегъ я тоже не могу.
   Старуха сообщила Танѣ отказъ лавочниковъ. Дѣвушка нахмурилась.
   -- Раньше 20-го я не получу денегъ,-- какъ бы разсуждая, вслухъ произнесла она,-- а сегодня еще 16-е... Пять дней...
   Аннушка, довольная, что нашла слушательницу, въ десятый разъ передавала, какъ и въ какихъ именно выраженіяхъ отказали лавочники въ кредитѣ, выставляла свои услуги на первый планъ и, пересыпая жалобами на неблагодарность Софьи Павловны, говорила, что устала, измучилась такою каторжною жизнью, что проситъ, какъ милости, отпустить ее.
   Затруднительное положеніе семьи разросталось съ каждою минутой и Таня рѣшительно не знала, какъ справиться. Пока мать и Аннушка жили въ мирѣ и согласіи, хозяйство шло гораздо лучше. Служанка входила въ интересы господъ, проникалась общимъ стремленіемъ беречь Николая Григорьевича и по возможности оказывала помощь. Она пускала въ оборотъ свои жалкіе гроши, закладывала двѣ серебряныя ложки или занимала у кума синенькую бумажку и, такимъ образомъ, семья Щигриныхъ проживала до полученія пенсіи или Танина заработка. Но когда отношенія Софьи Павловны и Аннушки обострялись, со старухой не было никакого сладу: она ворчала, дѣлала все наперекоръ, портила кушанья и, при первомъ замѣчаніи хозяйки, дерзко требовала разсчета и кричала во все горло свою любимую фразу: не крѣпостная, слава Богу,-- хочу живу, хочу нѣтъ!
   "И какъ не во-время мама поссорилась съ нею!-- думала Таня, стоя на площадкѣ лѣстницы въ полоборота и держась за перила рукой.-- Сколько разъ я просила: собрать деньги, разсчитаться и отпустить лучше, чѣмъ устраивать эти сраженія, нѣтъ... Когда является возможность разстаться, начинаютъ хвалить Аннушку, а потомъ опять..."
   -- Такъ что же, барышня?-- вызывающимъ тономъ заключила старуха.-- Насчетъ обѣда какъ скажете? Завтракъ папашѣ-то надо?...
   -- Завтракъ папашѣ? Еще бы не надо!
   Какъ человѣкъ, обреченный на бездѣятельную жизнь и потерявшій всякій общественный интересъ, старикъ придавалъ громадное значеніе ѣдѣ и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидалъ положеннаго времени. Нерѣдко онъ, какъ школьникъ, переводилъ часовую стрѣлку съ цѣлью приблизить наслажденіе завтрака и обѣда и такъ аппетитно причмокивалъ, заказывая женѣ какой-нибудь пикантный соусъ, что Танѣ дѣлалось досадно и скучно.
   Сочувствовать отцу въ этомъ отношеніи дѣвушка не могла,-- другіе идеалы и потребности влекли ее,-- но ей хотѣлось, чтобы угасающая жизнь старика была окружена всякими удобствами, и горевала, видя полную невозможность удовлетворить его прихоти.
   -- Развѣ вчера ничего не осталось отъ обѣда?-- спросила Таня, хмуря тонкія брови и избѣгая взгляда Аннушки.
   -- Чему остаться, барышня? И то я не ѣвши... Вы спросите что...
   Дѣвушка распахнула шубку и вынула изъ кармана кожаное портмонэ съ побѣлѣвшими отъ времени углами, раскрыла его и, доставъ единственную желтую бумажку, подала старухѣ:
   -- Возьмите... устройте какъ-нибудь, чтобы хватило. Аннушка, голубушка, я прошу васъ, не безпокойте маму, она такъ разстроена,-- съ мольбою добавила дѣвушка и, не слушая отвѣта, начала быстро спускаться по лѣстницѣ.
   Старуха посмотрѣла ей въ слѣдъ, печально покачала головой и, бормоча какія-то слова, скрылась за дверью.
   

IV.

   Убравъ постели и выместивъ свою досаду на подушкахъ и одѣялахъ, которыя бросались на полъ, вмѣсто того, чтобы лежать на диванѣ, какъ приказывала барыня, Аннушка надѣла заячій шугай, повязала голову платкомъ и, взявъ корзинку съ обломанными краями, отправилась на рынокъ.
   Прежде чѣмъ уйти, она заглянула въ столовую, гдѣ Софья Павловна допивала пятую чашку чаю и грубо произнесла:
   -- Двери заприте. Неравно зайдетъ кто...
   Щигрина кивнула головой. Послѣ происшедшей сцены считалось необходимымъ сохранять молчаніе и, случалось, барыня и служанка не разговаривали нѣсколько дней, привлекая Таню въ качествѣ посредника.
   Терпѣливо выждавъ, пока хлопнетъ дверь на черной лѣстницѣ, Софья Павловна вышла изъ комнаты. Черезъ нѣсколько мгновеній она возвратилась съ разгорѣвшимся лицомъ и блестящими глазами. На кровати Аннушки, подъ нижней подушкой, Щигрина нашла два носовыхъ платка, и въ этой добычѣ видѣла возможность докончить бурную сцену, такъ не во-время прерванную Таней.
   -- Ахъ, что это за люди! Какой скверный, подлый народъ!-- возмущалась Софья Павловна, показывая мужу свою находку.-- Посмотри, пожалуйста: мой платокъ батистовый и Танинъ... Конечно, подтибрила, чтобы спороть мѣтку, и тогда -- концы въ воду. И сколько такъ вещей распропало, просто ужасъ! Схватилась я надняхъ твоихъ ночныхъ сорочекъ... Представь себѣ: только три осталось... Три изъ полутора дюжинъ! Каково?! Да, сотни разъ вспомнишь прежнихъ крѣпостныхъ... Вотъ, напримѣръ, Анисьюшка... Что это были за золотыя руки!
   -- Еще бы не помнить Анисью! Она со дня нашей свадьбы жила... Твоя, вѣдь. Бывало, первое время, крикнешь: "Эй, люди, жены моей приданое!" -- она ужь тутъ, точно изъ земли выросла. Удивительное это дѣло, Сонюшка, куда всѣ люди подѣвались? Нѣтъ ихъ, хоть шаромъ покати. А много ли времени прошло? Десять лѣтъ какихъ-нибудь!
   Старикъ успѣлъ вымыться, переодѣться и теперь сидѣлъ въ креслѣ въ своей сѣрой "тужуркѣ" на красной подкладкѣ, съ гвардейскими пуговицами. Въ зубахъ его торчалъ неизбѣжный черешневый чубукъ, на колѣняхъ лежалъ вчерашній нумеръ Полицейскихъ Вѣдомостей, но онъ не приступалъ къ чтенію, охотно бесѣдуя съ женой о прежнихъ временахъ, порядкахъ и людяхъ.
   -- Да, поспѣшили, поспѣшили...-- причмокивая янтарный мундштукъ, говорилъ Николай Григорьевичъ,-- и чего ради, подумаешь? Дворянъ по міру пустили, крестьянъ и дворовыхъ развратили... Попомни мое слово, Сонюшка,-- протяжнымъ голосомъ и какъ бы пророчески, потрясая пальцемъ, добавилъ онъ,-- раскаятся!... Ухъ, какъ раскаятся... Только близокъ локоть, да не укусишь!...
   Софья Павловна сочувственно кивала головой, искренно радуясь, что мужъ коснулся своего любимаго конька. Она знала: разговоръ затянется надолго и Колюшка не будетъ волноваться, думая о матеріальныхъ заботахъ. Бесѣда о несвоевременности освобожденія и о вредѣ его въ экономическомъ смыслѣ являлась самою удобной, такъ какъ требовала отъ слушателя только терпѣнія и, пожалуй, какъ верхъ любезности, нѣсколькихъ восклицаній вродѣ: "Въ самомъ дѣлѣ?" "Да, да, конечно!" "Это совершенно основательно!"
   -- Къ дворянству отнеслись недовѣрчиво,-- разсуждалъ Щигринъ,-- распорядились его имуществомъ произвольно... Мы бы сами за честь сочли освободить рабовъ, но по своему выбору,-- достойныхъ, а не всѣхъ... Наконецъ, земля...
   Рѣзкій звонокъ въ передней прервалъ рѣчь Николая Григорьевича и супруги тревожно переглянулись. Одна и та же мысль явилась у нихъ.
   "Кто-нибудь изъ кредиторовъ... Экая досада, Аннушки нѣтъ,-- изволь открывать сама".
   Софья Павловна встала со стула, но Щигринъ удержалъ ее.
   -- Погоди, не ходи,-- шепталъ онъ,-- подумаютъ, дома нѣтъ. Провалятся!... И вѣчно эта Аннушка запропадетъ!
   Щигрина взяла мужа за руку и съ беззавѣтною нѣжностью смотрѣла на него. Предчувствіе подсказывало ей, что этотъ ранній посѣтитель можетъ быть только кредиторомъ, врагомъ, и она печалилась, сознавая, что нѣтъ возможности избавиться отъ непріятнаго объясненія.
   Звонокъ повторился и супруги снова вздрогнули. Нужно было отворить, такъ какъ иначе проволока грозила быть оборванной и новый непредвидѣнный расходъ дѣлался обязательнымъ.
   Счастливая идея мелькнула въ мозгу Софьи Павловны.
   -- Колюшка,-- торопливо шептала она,-- уйди, спрячься... Я открою, дѣлать нечего, скажу: тебя нѣтъ дома. Вѣдь, не станутъ же обыскивать! Ахъ, да уходи скорѣй... Слышишь?
   Звонокъ дребезжалъ и заливался. Софья Павловна взяла мужа за плечи, почти силой втолкнула въ спальню и затворила дверь. Затѣмъ, быстрымъ взглядомъ окинула она всю комнату и рѣшительно двинулась въ переднюю, гдѣ царствовала вѣчная полутьма.
   -- Кто тамъ?-- спросила Софья Павловна, опуская руку на желѣзный крюкъ и выгадывая этимъ вопросомъ минутную отсрочку.
   -- Отворите! По дѣлу г. Кревковича!-- послышался изъ-за двери незнакомый звучный голосъ.
   Щигрина подняла крюкъ и опустила его. Громыханье желѣзнаго болта о косякъ двери раздалось какъ-то особенно гулко и протяжно. Софья Павловна отступила назадъ, въ глубину темной передней, и растерянно смотрѣла на входящихъ. Ихъ было нѣсколько человѣкъ.
   Первымъ въ передней очутился рослый, широкоплечій мужчина, въ медвѣжьей шубѣ и собольей шапкѣ. Его широкое румяное лицо добродушно улыбалось, а маленькіе блестящіе глаза свѣтились радостнымъ задоромъ. Казалось, онъ чувствовалъ себя хозяиномъ въ компаніи пріятелей, пріѣхавшихъ повеселиться, и, обращаясь къ спутнику, отрывистымъ тономъ дѣлалъ замѣчанія:
   -- Жена Щигрина!... Разоблачайтесь! Вотъ здѣсь можно повѣсить! Экая темень тутъ, ничего не видать.
   Товарищъ широкоплечаго господина, худощавый блондинъ въ шинели съ бобровымъ воротникомъ и въ фуражкѣ съ кокардой послѣдовалъ его примѣру и, сбросивъ верхнюю одежду, очутился передъ Софьей Павловной въ вицъ-мундирѣ, съ металлическою цѣпью на груди.
   "Судебный приставъ! Описывать мебель!" -- догадалась Щигрина, стремясь предупредить мужа, и хотѣла уже броситься впередъ, круговымъ ходомъ, въ спальню, гдѣ скрывался Николай Григорьевичъ, но въ самыхъ дверяхъ передъ ея глазами выросла молодцоватая фигура городоваго. Софья Павловна испуганно отступила и только тутъ замѣтила, что въ передней появились еще два человѣка, дворникъ Иванъ и какая-то сибирка, державшаяся сзади всѣхъ.
   -- Что это значитъ? Что вамъ угодно?-- спросила хозяйка прерывающимся голосомъ, переводя взоръ съ плечистаго господина на худощаваго и обратно.
   -- Имѣю честь рекомендоваться,-- началъ первый,-- повѣренный г. Кревковича, адвокатъ Аржановъ, а это -- судебный приставъ Быстрецкій. Причина посѣщенія -- взысканіе... Вашъ супругъ дома?
   Въ послѣдней фразѣ звучала увѣренность и Софья Павловна поняла, что скрыть присутствіе мужа нѣтъ возможности. Вѣроятно, дворникъ уже сообщилъ, что жилецъ квартиры No 4 никогда не выходитъ такъ рано и они приняли мѣры. Можетъ быть, весь дворъ оцѣпленъ полиціей и у дверей стоятъ часовые.
   Всевозможные страхи мерещились Щигриной, относившейся къ описи, какъ къ чему-то безгранично позорному и опасному. Съ поникшею головой стояла она у порога передней, и когда непріятные посѣтители вошли въ столовую и съ видомъ знатоковъ осматривали обстановку комнаты, Софья Павловна какъ бы очнулась.
   "Предупредить Колюшку... Испугаютъ они его!" -- мелькнуло въ головѣ Щигриной и сейчасъ же встала другая мысль: "Надо, спрятать ризы... Вѣдь, все, все отнимутъ!"
   Путаясь въ длинной байковой блузѣ, какъ на вѣшалкѣ висѣвшей на ея костлявыхъ плечахъ, и на ходу закалывая косичку растрепавшихся волосъ, Софья Павловна прошла въ спальню, гдѣ Щигринъ, притаившись въ дальнемъ углу, съ нетерпѣніемъ ожидалъ освобожденія.
   Спасаясь бѣгствомъ изъ столовой, старикъ забылъ захватить "жуковку" и, сидя съ потухшею трубкой въ рукахъ, досадовалъ на жену за ея медлительность.
   "Удивительный народъ эти женщины,-- ворчалъ онъ, прислушиваясь къ голосамъ, раздававшимся изъ передней,-- не могутъ, чтобы не поболтать... сердце не на мѣстѣ!... И объ чемъ разсуждать? Сказала: дома нѣтъ -- и конецъ тому дѣлу.
   Софья Павловна появилась въ спальнѣ и торопливо, въ безсвязныхъ выраженіяхъ объяснила случившееся. Старикъ слушалъ съ недоумѣніемъ. Онъ былъ пораженъ и раздосадованъ. Его нижняя губа отвисла и трепетала, на блѣдномъ лицѣ выступили багровыя пятна, глаза сверкали злобой.
   -- Мерзавцы, негодяи!-- прохрипѣлъ онъ.-- Хотѣлъ прислать для переговоровъ, а самъ... Гдѣ они? Въ столовой, говоришь? Хорошо, хорошо!... Я ихъ славно провожу! И дворникъ тутъ? Вѣдь, все это нарочно... нарочно, чтобъ осрамить меня передъ цѣлымъ домомъ! Погодите, голубчики, я васъ...
   Софья Павловна испуганно смотрѣла на мужа. Она знала его вспыльчивый характеръ, необузданную рѣзкость языка и способность увлечься до грубой выходки. Если бы въ столовой находился кто-нибудь изъ "простыхъ" кредиторовъ или дерзкая прислуга, которыхъ слѣдовало проучить, Щигрина не безпокоилась бы, но тамъ ожидали Николая Григорьевича должностное лицо и прекрасно одѣтый адвокатъ. Энергичныя движенія мужа и раздраженное выраженіе его физіономіи внушали ей вполнѣ естественныя опасенія. Удерживая Щигрина за локоть, Софья Павловна съ мольбою шептала:
   -- Колюшка, родной, успокойся ты, Христа ради!... Ну ихъ!... Все какъ-нибудь устроится... Побереги свое здоровье... Тебѣ вредно волноваться, голубчикъ!
   Николай Григорьевичъ махнулъ рукой и, не слушая увѣщаній жены, вошелъ въ столовую. Онъ успѣлъ овладѣть собой и, сохраняя горделивый, представительный видъ, едва кивнулъ въ отвѣтъ на почтительный поклонъ посѣтителей.
   -- Съ кѣмъ имѣю честь?...-- откидывая назадъ свою красивую голову и прищуренными глазами смотря на нихъ, спросилъ старикъ.
   Аржановъ выступилъ впередъ, отрекомендовался и протянулъ руку. Щигринъ не хотѣлъ замѣтить это движеніе "подъячаго изъ поповичей", какъ онъ мыслено окрестилъ адвоката, и съ прежнею высокомѣрностью сказалъ:
   -- Чѣмъ могу служить, господа?
   Адвокатъ объяснилъ причину посѣщенія. Онъ говорилъ спокойно, увѣренно, соблюдая свое достоинство и щадя самолюбіе собесѣдника, какъ человѣкъ, привыкшій къ дѣламъ щекотливаго свойства.
   -- Мой довѣритель, г. Кревковичъ, передалъ мнѣ исполнительные листы и просилъ произвести взысканіе,-- заключилъ Аржановъ.-- Прежде чѣмъ безпокоить г. судебнаго пристава, я имѣю обыкновеніе обращаться къ должнику письменно, предлагая уплатить домашнимъ образомъ. Вы не отвѣчали на мое письмо и, такимъ образомъ, я обязанъ на основаніи...
   Адвокатъ бойко назвалъ статьи закона и, обращаясь къ приставу, добавилъ вкрадчивымъ тономъ:
   -- Г. Быстрецкій, я просилъ бы приступить къ описи. Впрочемъ, можетъ, вы, г. Щигринъ, пожелаете погасить долгъ? Искъ всего на сумму 5,578 руб. 60 коп. Тутъ, конечно, причислены проценты на капиталъ, судебныя издержки...
   Тонкая иронія звучала въ голосѣ Аржанова. Предложеніе уплатить нѣсколько тысячъ въ ту минуту, когда въ домѣ не было десяти копѣекъ на покупку булокъ, взбѣсило Николая Григорьевича. Ему вспомнилось, какъ образовался этотъ долгъ, какъ скверно поступалъ съ нимъ старый товарищъ, представилась позорная картина полнаго разоренія, продажа съ молотка мебели и вещей, къ которымъ онъ привыкъ, какъ къ членамъ семьи, и, задыхаясь отъ гнѣвнаго чувства, старикъ заговорилъ горячо, порывисто:
   -- И вы воображаете, милостивый государь, что я допущу васъ до описи, позволю продавать свое имущество? Ошибаетесь, да-съ, ошибаетесь! Знаете ли вы, какой это долгъ? Кревковичъ -- ростовщикъ, кровопійца; онъ проценты на проценты съ меня дралъ. Съ него все станется!... Но я удивляюсь, что нашлись люди, способные взыскивать по такому векселю! Или, можетъ быть, крупный гонораръ?... Но я этого такъ не оставлю! Я обращусь къ предводителю дворянства, къ градоначальнику... Я потребую защиты!... Кревковичъ -- негодяй, человѣкъ, не имѣющій понятія о самой примитивной честности.
   -- Я бы просилъ избавить меня отъ такого разговора,-- мягко замѣтилъ адвокатъ,-- въ качествѣ повѣреннаго г. Кревковича... Мой довѣритель...
   -- Съ чѣмъ васъ и поздравляю! Хорошъ довѣритель, нечего сказать! Если же вамъ правда глаза колетъ, не задерживаю! Я въ своей квартирѣ: могу дѣлать и говорить, что хочу. Такого закона, чтобы хозяинъ передъ непрошенными гостями молчалъ, еще нѣтъ, слава Богу, да и не будетъ, да!
   -- Коля, Николай Григорьевичъ, успокойся!-- умоляла Софья Павловна, очутившаяся возлѣ мужа.-- Пусть ихъ дѣлаютъ, что хотятъ... Можно потомъ жаловаться... Оставь... Тебѣ дурно будетъ.
   Аржановъ и Быстрецкій переглянулись и пожали плечами.
   -- Мнѣ крайне непріятно,-- сказалъ адвокатъ, потирая руки,-- но я... мы должны исполнить свою обязанность и приступить къ описи. Г. Быстрецкій, пожалуйста...
   -- Я готовъ,-- отозвался судебный приставъ, успѣвшій раскрыть объемистый портфель и приготовить письменныя принадлежности на столѣ, возлѣ остывшаго самовара и грязной чайной посуды. Кивнувъ головой дворнику и другому понятому, безучастно стоявшимъ въ дверяхъ передней, приставъ подозвалъ ихъ къ столу и, спрашивая имена и фамиліи, записывалъ ихъ быстрымъ, размашистымъ почеркомъ.
   Николай Григорьевичъ продолжалъ язвить Аржанова. Онъ, видимо, желалъ раздражить этого лощенаго дѣльца, вынудить у него рѣзкое слово отпора и затѣмъ, пользуясь правомъ хозяина, выгнать оскорбителя. Но адвокатъ угадывалъ его намѣренія и держался на-сторожѣ. Подобныя сцены были ему не въ диковинку: каждый бѣднякъ оказывалъ протестъ, когда именемъ закона проникали въ его жалкій уголъ и силою отнимали послѣднее имущество. Терпѣливо, съ презрительною улыбкой на красивыхъ губахъ, выслушивалъ Аржановъ гнѣвныя восклицанія хозяина и, взглянувъ изъ-за плеча на работу пристава, шепнулъ ему:
   -- Начинайте, голубчикъ, надоѣло!
   -- Потрудитесь сказать, г. Щигринъ, сколько комнатъ въ вашей квартирѣ?-- сурово спросилъ Быстрецкій, откидываясь на спинку кресла и играя костянымъ перомъ.
   -- Не желаю отвѣчать. Я не допускаю до описи!
   -- Позвольте предупредить васъ, г. Щигринъ, что вы создаете для себя непріятныя осложненія: я принужденъ буду составить протоколъ о сопротивленіи власти... Г. Аржановъ относился чрезвычайно снисходительно къ тѣмъ оскорбленіямъ, которыми вы осыпали его довѣрителя,-- я, какъ представитель закона, не имѣю права... Вамъ придется отвѣчать передъ судомъ за подобные поступки... Потрудитесь сообщить нужныя свѣдѣнія, а затѣмъ никто не мѣшаетъ вамъ жаловаться, если вы находите неправильнымъ мое поведеніе.
   Николай Григорьевичъ совсѣмъ не зналъ новыхъ законовъ и питалъ суевѣрный страхъ къ новымъ судамъ и ихъ представителямъ. Онъ родился и состарѣлся во времена земскихъ и уѣздныхъ судовъ, отлично вѣдалъ права исправниковъ, стряпчихъ, непремѣнныхъ членовъ и становыхъ, но новѣйшіе представители правосудія оказывали на него подавляющее впечатлѣніе. Фраза пристава: "я принужденъ составить протоколъ о сопротивленіи власти" испугала старика. Онъ взглянулъ на жену и, встрѣтивъ ея жалобный, молящій взоръ, замѣтивъ ея взволнованное состояніе, почувствовалъ наступленіе реакціи.
   "Ну ихъ къ дьяволамъ!-- пронеслось у него въ головѣ.-- Еще подстроятъ какую-нибудь штуку, да подъ судъ отдадутъ... ныньче все можно!... Пускай описываютъ... Все равно, я такъ, этого не оставлю: пожалуюсь... Негодяи! Мерзавцы!"
   Щигринъ опустился на свое любимое мѣсто, набилъ трубку и закурилъ ее. Волненіе не исчезало, но характеръ его измѣнился, и старикъ съ нахмуренными бровями внималъ отвѣтамъ жены, удовлетворявшей любопытство пристава.
   -- Въ нашей квартирѣ четыре комнаты: столовая, спальня, кабинетъ мужа и помѣщеніе дочери,-- говорила Софья Павловна..
   -- Мебель вся принадлежитъ г. Щигрину?
   Супруги быстро переглянулись. Они оба поняли возможность обмануть пристава и, главное, оставить въ дуракахъ Кревковича, ненависть къ которому возросла въ это утро до крайнихъ предѣловъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, робѣли произнести завѣдомую ложь. Болѣе смѣлой оказалась Софья Павловна.
   -- Вся мебель, все, что вы здѣсь видите,-- слегка запинаясь начала она,-- принадлежитъ мнѣ... Да, это мое приданое.
   -- У васъ есть доказательства, сударыня?-- съ усмѣшкой спросилъ Быстрецкій.
   -- Какія доказательства? Я вамъ говорю... Мы женились двадцать лѣтъ тому назадъ, даже больше. Всѣ родные, знакомые могутъ подтвердить. Мои родители покупали въ самомъ модномъ магазинѣ.
   Щигрина назвала фамилію одного изъ лучшихъ столяровъ прежняго времени и Аржановъ разсѣяно осмотрѣлъ мебель, думая: "Ну, неважные же мастера тогда были. Собственно говоря, все это -- хламъ, не стоющій хлопотъ. А вотъ, поди, хочется Кревковичу засадить старика... старые счеты сводитъ!"
   -- Показанія родныхъ не доказательство, сударыня,-- наставительно замѣтилъ приставъ.-- Я спрашиваю: существуетъ ли рядная запись, счеты на имя вашихъ родителей? Если нѣтъ, то имущество считается принадлежащимъ квартиранту.
   Софьѣ Павловнѣ сдѣлалось неловко и досадно. Ребячески-непрактичная уловка не удалась и бѣдная женщина замѣтила, какимъ насмѣшливымъ взглядомъ обмѣнялись адвокатъ и приставъ. Ей даже показалось, что на сонномъ лицѣ Ивана появилось выраженіе укоризны, и она не рѣшалась посмотрѣть на мужа, хотя чувствовала, что взоръ его устремленъ на нее.
   Имущество было записано принадлежащимъ Щигрину, хотя съ оговоркой, что г-жа Щигрина заявила свои права на него, какъ на приданое, полученное при вступленіи въ бракъ, и затѣмъ началась тягостная сцена.
   Аржановъ подходилъ къ каждому дивану, креслу, столу, внимательно осматривалъ его, щупалъ обивку, убѣждался въ существованіи и крѣпости ножекъ и затѣмъ назначалъ цѣну. Приставъ молча кивалъ головой, понятые слѣдовали его примѣру, а Щигрины въ одинъ голосъ возмущались, протестовали и называли цифру, въ два-три раза превосходившую оцѣнку адвоката.
   -- Помилуйте, да это безбожно!-- горячилась Софья Павловна.-- Гостиная мебель краснаго дерева, съ инкрустаціей, на чистомъ волосѣ, съ рѣзьбой. Полная гарнитура, одиннадцать вещей и вдругъ -- сорокъ рублей! Да знаете ли вы, сколько было за нее заплачено?! Видно, вы никогда порядочной мебели не покупали, въ магазинахъ даже не бывали, а по толкучему рынку...
   -- Сонюшка!-- внушительно останавливалъ Щигринъ, преслѣдуемый страхомъ "протокола", и, вслѣдъ затѣмъ, забывая необходимую сдержанность, въ рѣзкихъ выраженіяхъ оспаривалъ оцѣнку, говорилъ, что это -- разбой, грабежъ на законномъ основаніи, требовалъ правильной цѣны и, въ свою очередь, называлъ невозможно-высокую цифру:
   -- Шестьсотъ рублей заплачено, а они въ грошъ ставятъ!
   -- Вѣроятно, на ассигнаціи?-- ядовито замѣчалъ Аржановъ.
   -- И четверть вѣка назадъ,-- вскользь добавлялъ приставъ.-- Измѣнять оцѣнку вы не имѣете права, г. Щигринъ,-- обращаясь къ старику, оффиціально объяснялъ онъ,-- это дѣлается сообща: повѣреннымъ кредитора, мною, понятыми и владѣльцемъ имущества. Большинство голосовъ на нашей сторонѣ. Вы только напрасно безпокоитесь и затягиваете опись.
   -- Такъ мнѣ прикажете молчать? Или, можетъ быть, я долженъ кланяться, когда меня по міру пускаютъ?... Ну, порядки новые, справедливость! До чего привелъ Богъ дожить...
   Благодаря спорамъ и пререканіямъ, сцена описи тянулась невыносимо долго и впечатлительность стариковъ успѣла нѣсколько притупиться. Теперь они защищали не стоимость вещей, а ихъ необходимость. Когда Аржановъ приступилъ къ осмотру круглаго обѣденнаго стола, довольно дряхлаго и потерявшаго нѣсколько ножекъ изъ числа восемнадцати (столъ былъ раздвижной, банкетный), и большаго вольтеровскаго кресла, на которомъ Щигринъ постоянно сидѣлъ, Софья Павловна отвернулась и заплакала. Старикъ бодрился, но и его глаза становились влажны. Разлука съ привычными предметами оказывалась слишкомъ тяжела.
   Аржановъ и приставъ равнодушнѣйшемъ образомъ исполняли свою обязанность и на просьбу Софьи Павловны "не описывать ея рабочаго столика, такъ какъ ей даже иголокъ и наперстка некуда спрятать", успокоили обѣщаніемъ оставить мебель на храненіе въ ихъ квартирѣ.
   Возвратившаяся съ рынка Аннушка съ испугомъ заглянула въ комнаты, всплеснула руками и, войдя въ кухню, начала голосить. Щигриной стало окончательно жутко: разгромъ въ квартирѣ и жалобныя причитанья старухи,-- все это напоминало обстановку смерти, похоронъ. Софья Павловна рѣшилась вступить въ мирные переговоры съ Аннушкой и быстро направилась къ ней. Въ темной передней она столкнулась лицомъ къ лицу съ Иваномъ и отшатнулась съ отвращеніемъ, когда дворникъ, съ какою-то странною усмѣшкой, произнесъ:
   -- Барыня, мнѣ бы водицы испить.
   -- Иди и пей. Кухарку спроси, а не меня, дуракъ эдакій!
   Иванъ продолжалъ ухмыляться и въ ту минуту, какъ оба они очутились въ дверяхъ кухни, продолжалъ:
   -- Барыня, если ризы есть или что... спроворьте. Снимутъ!
   И какъ ни въ чемъ не бывало, дворникъ развязно обратился къ Аннушкѣ и сказалъ:
   -- Дай-ко водицы, тетка. Да чего воешь, глупая! Господъ безпокоишь только.
   Софья Павловна мгновенно оцѣнила благодѣтельный совѣтъ Ивана.
   "Да, да, конечно, надо снять ризу съ образа, которымъ насъ благословляли. Какъ я не подумала объ этомъ! Но куда я ее дѣну? И какъ на зло, Тани нѣтъ дома. Несчастные уроки! Всегда такая неудача".
   Охваченная стремленіемъ спасти что-нибудь еще изъ домашняго скарба, Щигрина бросилась въ спальню и начала торопливо выдвигать ящики коммода, шкафа, стола, ища и не находя вещей, спасеніе которыхъ казалось особенно необходимымъ. Какъ нарочно, подъ руки попадалось не то, что нужно. Нѣсколько футляровъ изъ-подъ заложенныхъ драгоцѣнностей, изломанный вѣеръ съ художественнымъ рисункомъ, тоненькое колечко съ вынутымъ алмазомъ -- первые подарки влюбленнаго жениха; фуфайка Николая Григорьевича, его бѣлье; тутъ же рядомъ двѣ связки писемъ -- переписка за время разлуки съ мужемъ,-- все дорогія вещи. Неужели оставить все имъ, грабителямъ? Они станутъ рыться въ коммодахъ, начнутъ читать письма. Вѣдь, они на все имѣютъ право!
   И Софья Павловна бросалась изъ стороны въ сторону, то собирая въ узелокъ футляры, вѣеръ, письма, кольцо, то оставляя дорогія по воспоминаніямъ вещи ради необходимаго для мужа бѣлья, дѣлала большой свертокъ и снова откладывала его, боясь, что приставъ замѣтитъ и "составитъ протоколъ". Переходя отъ надежды къ полному отчаянію, сознавая свое безсиліе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, обязанность спасти хотя что-нибудь отъ жестокаго погрома, она суетилась, вздыхала, повторяла: "Господи, Господи"! и время отъ времени замирала на одномъ мѣстѣ, прислушиваясь къ голосу мужа, протестовавшаго противъ Аржанова.
   -- Теперь можно перейти въ слѣдующую комнату!-- донеслось до нея приглашеніе адвоката и точно молотки стукнули ее въ голову.
   "Сюда... сюда идутъ!" -- шептала она, ломая руки.
   Страхъ возбудилъ энергію. Непривычно-смѣлымъ и быстрымъ движеніемъ взобралась Софья Павловна на стулъ и, цѣпляясь одною рукой за косякъ окна, старалась снять высоко повѣшанный образъ Божіей Матери въ кованной золотой ризѣ. Металлъ закоптѣлъ, и образъ не представлялся такимъ дорогимъ. Но они узнаютъ,-- скоблить начнутъ,-- не пощадятъ семейной святыни, переходящей изъ рода въ родъ. Щигрина совсѣмъ перегнулась, дѣлая невѣроятныя усилія достать образъ, но, вѣшая, веревку два раза обвили вокругъ гвоздя, и теперь она оказывала сопротивленіе. Маленькій ростъ Софьи Павловны, худощавыя и слабыя, какъ у ребенка, руки,-- все мѣшало успѣху, и чѣмъ труднѣе было достигнуть желаемаго, тѣмъ энергичнѣе стремилась Щигрина. Наконецъ, ухвативъ двумя пальцами край образа, Софья Павловна потянула его внизъ.
   Сзади скрипнула дверь. Щигрина застыла въ своей неловкой, опасной позѣ, съ распростертыми руками, съ дрожащими, подгибающимися отъ волненія ногами.
   -- Мамочка, что это? Что случилось?-- раздался голосъ Тани, и Софья Павловна съ облегченіемъ вздохнула.
   Съ помощью дочери Щигрина сошла со стула и только жестами могла показать, что нужно сдѣлать. Дѣвушка молча повиновалась. Выраженіе лица матери подсказало ей, что случилось что-то серьезное, и она мгновенно исполнила то, что не удавалось слабымъ рукамъ старушки.
   -- Сними, сними ризу,-- шептала она дочери,-- скорѣй, Таня, ножичкомъ... тутъ одного шпинька нѣтъ. Ахъ, скорѣй, скорѣй... они отнимутъ! Ты по черной лѣстницѣ? Да? Слава Богу! Они тебя не видѣли. Возьми ризу, вотъ еще этотъ узелокъ, пожалуйста, снеси къ тетѣ Дашѣ. Ахъ, если они тебя схватятъ! Не отдавай имъ, Таня, ради Христа, не отдавай! Скажи имъ...
   Тихія рыданія потрясали грудь Софьи Павловны и никогда еще Таня не жалѣла такъ матери, никогда не принимала такъ близко къ сердцу ея горя. Сегодня оно было понятно безъ словъ, и дѣвушка порывисто обняла мать, прижала къ своей груди и съ особымъ нѣжнымъ выраженіемъ сказала:
   -- Успокойтесь, мамочка, не плачьте. Все будетъ хорошо, вотъ увидите!
   Лицо дѣвушки сіяло и радостно свѣтилось. Софья Павловна заплакала еще горше и среди рыданій Таня разслышала:
   -- Бѣдный отецъ, бѣдный, несчастный человѣкъ! На старости лѣтъ позоръ такой. Въ тюрьму его, въ тюрьму посадятъ...
   Таня усадила мать на кресло, подала стаканъ воды и, спрятавъ ризу въ небольшой портфель, съ которымъ всегда ходила на уроки, вышла въ столовую. Въ безпорядкѣ сдвинутая мебель и большія сюртучныя печати на клочкахъ бумаги, прикрѣпленныя къ каждому стулу, производили тяжелое впечатлѣніе. Дѣвушка, не останавливаясь, направилась въ кабинетъ отца, откуда неслись звуки незнакомыхъ голосовъ и слышалось крикливое восклицаніе Щигрина:
   -- Я буду жаловаться! Къ губернатору пойду, къ самому царю!
   

V.

   Нѣсколько мгновеній дѣвушка простояла у дверей, никѣмъ не замѣченная, и молча наблюдала происходившую сцену. Та же картина полнаго разгрома, что и въ столовой, представилась ея взору. Въ безпорядкѣ сдвинутая на середину комнаты мебель была уже украшена сургучными бляхами, оскорбительно рѣзавшими глазъ и назойливо напоминавшими, что все это чужое. Возлѣ большаго отцовскаго бюро (единственная цѣнная вещь), горячо споря и размахивая руками, сошлись Щигринъ, Аржановъ и Быстрецкій. Лица первыхъ двухъ были возбуждены и теоретическое разсужденіе, что считать "предметомъ первой необходимости и, слѣдовательно, не подлежащимъ описи", перешло на практическую почву и давало поводъ ко взаимнымъ рѣзкостямъ.
   -- Это бюро мнѣ необходимо такъ же, какъ постель,-- доказывалъ Николай Григорьевичъ,-- вѣдь, кровать взять не смѣете! Законъ вамъ не позволяетъ!
   -- Бюро -- предметъ роскоши.
   -- А куда я бумаги и документы положу, а? Тамъ и формуляръ, и метрики, и паспортъ прислуги. Все это, по-вашему, бросить на произволъ, чтобы раскрали?
   -- Это до меня не касается, -- холодно возразилъ Аржановъ.-- Я указываю извѣстное имущество, а удобно или неудобно должнику обойтись безъ описанной вещи, не представляетъ интереса.
   -- Я долженъ замѣтить вамъ,-- вмѣшался приставъ, обращаясь къ Щигрину,-- что для васъ будетъ выгоднѣе не оспаривать описи. Вы сами видите, что общая стоимость мебели не можетъ покрыть долга г. Кревковичу, и кредиторъ имѣетъ право подвергнуть васъ личному задержанію.
   Угроза Быстрецкаго ошеломила старика. Существованіе такого закона онъ, конечно, зналъ, но никогда -- ни прежде ни теперь -- ему не приходило въ голову, что подобный позоръ коснется его, что онъ, столбовой дворянинъ, человѣкъ, разстроившій здоровье на службѣ своему государю, занимавшій выборную почетную должность, очутится "въ ямѣ", въ долговомъ отдѣленіи, на одной доскѣ съ аршинниками, съ прогорѣвшими мазуриками.
   -- Господи, Создатель мой! За что такое испытаніе?-- со вздохомъ вымолвилъ Щигринъ и, покорно опустивъ голову, отошелъ отъ спорнаго бюро.
   Николай Григорьевичъ принадлежалъ къ числу людей религіозныхъ и, остановившись на мысли, что Богъ, испытывая его вѣру, посылаетъ незаслуженное наказаніе, вдругъ успокоился, сдѣлался кроткимъ и тихимъ. Памятуя заповѣдь Христа, онъ готовъ былъ подставить правую ланиту, если его ударили по лѣвой, хотѣлъ смиреніемъ и великодушіемъ поразить враговъ, своихъ, но религіозное настроеніе быстро исчезло. Опись продолжалась своимъ порядкомъ и старикъ, рѣшившійся было не вмѣшиваться болѣе, не говорить ни одного слова, не выдержалъ, даннаго обѣта и, какъ звѣрь, посаженный въ клѣтку, огрызался, ворчалъ и сновалъ изъ угла въ уголъ, не находя мѣста.
   Замѣтивъ присутствіе дочери, Щигринъ смутился. Онъ нахмурилъ брови и, избѣгая участливаго взгляда Тани, подошелъ къ окну и сталъ спиной къ присутствующимъ. Старикъ замѣтилъ боковымъ зрѣніемъ, что дѣвушка вѣжливо отвѣтила на поклонъ адвоката и пристава, подошла къ нимъ и заговорила о чемъ-то, понижая голосъ до шепота. Поведеніе дочери оскорбило Щигрина:
   "Враги отца, разбойники съ большой дороги, а она -- точно съ равными. Новые люди, соль земли..." -- съ горечью думалъ онъ.
   Между отцомъ и дочерью нерѣдко происходили горячіе споры. Щигринъ называлъ Таню резонеркой и огульно порицалъ современную молодежь, отмѣчая ея эгоизмъ и безсердечіе, когда дѣвушка пылко и восторженно отзывалась о крестьянской реформѣ и привѣтствовала многообѣщавшія вѣянія. Въ похвалахъ новому Щигринъ видѣлъ осужденіе стараго и, какъ человѣкъ, не съумѣвшій идти съ вѣкомъ, признавалъ хорошее только по ту сторону эпохи освобожденія.
   Николай Григорьевичъ любилъ Таню какъ отецъ, но она была чужда ему въ смыслѣ идеала, вкусовъ и воззрѣній. Свѣтлый умъ дѣвушки, симпатичный и добрый характеръ, красивая внѣшность щекотали гордость старика, но, какъ большинство отцовъ того времени, онъ видѣлъ въ дочери жертву новаго направленія. Это огорчало Щигрина. Если бы Таня раздѣляла его взгляды и убѣжденія, онъ боготворилъ бы свое дѣтище, но теперь между отцомъ и дочерью существовала тонкая, но чувствительная грань, и достаточно было пустой случайности, чтобы различіе взглядовъ выразилось вполнѣ ярко.
   Высоко ставя свое поколѣніе, Щигринъ говорилъ, что девизъ, людей его времени -- самопожертвованіе, и этимъ принципомъ объяснялъ свою широкую жизнь, поглотившую значительное состояніе. Въ гвардіи онъ долженъ былъ поддерживать честь офицерскаго мундира; послѣ женитьбы, поселившись въ имѣньѣ, онъ считалъ обязанностью стоять на равной ногѣ съ сосѣдями, богачами-помѣщиками, а потомъ, почтенный лестнымъ выборомъ въ предводители дворянства, онъ сознавалъ долгъ быть гостепріимнымъ и хлѣбосольнымъ въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Нужно же было выказать свою признательность. Такъ поступали дѣды и отцы, такъ обязанъ былъ поступать каждый русскій дворянинъ. А они -- современные люди -- осуждали стариковъ, и, прикрываясь иными принципами, намѣчали своеобразную дѣятельность. Николай Григорьевичъ вѣрилъ, что правда на его сторонѣ, и не разразись гроза надъ дворянскимъ сословіемъ, они, столпы отечества, а не жалкіе разночинцы, считались бы главарями.
   Горько и обидно было на душѣ старика. Послѣднія семь-восемь лѣтъ, мрачно протянувшихся за введеніемъ реформы, Щигринъ спускался со ступени на ступень, все ближе къ пропасти разоренія, и вотъ сегодня свершился роковой толчокъ. Ни возврата, ни спасенія. Продажа съ молотка и тюрьма.
   Присутствіе дочери при позорной сценѣ описи особенно тяжело вліяло на Щигрина: ему казалось, что Таня можетъ подумать:
   "Вотъ до чего довела ваша барская широкая жизнь! Вы говорили о самопожертвованіи, о долгѣ, о своей любви къ семьѣ, и вотъ доказательство: жена и дочь лишены крова, опозорены".
   Но Николай Григорьевичъ совершенно не понималъ душу Тани, если могъ хотя на мгновеніе допускать подобное подозрѣніе. Безъ словъ, вздоховъ и жалобъ, дѣвушка уразумѣла сущность постигшей бѣды и, желая понять, что можно сдѣлать, какъ облегчить положеніе отца, воспользовалась минутой, когда Щигринъ отошелъ къ окну, и обратилась къ Аржанову съ разспросами.
   При видѣ свѣженькой, хорошенькой дѣвушки адвокатъ смягчился и охотно отвѣчалъ на ея вопросы. Онъ сообщилъ размѣръ взыскиваемой суммы, сказалъ, что Кревковичъ не согласится ни на какія сдѣлки, кромѣ полученія наличныхъ денегъ, и упомянулъ о существованіи между истцомъ и отвѣтчикомъ личной злобы, которая не поведетъ къ добру.
   -- Что же еще можетъ сдѣлать г. Кревковичъ? Кажется, все сдѣлано!-- съ горечью произнесла Таня, бросая печальный взглядъ на обстановку комнаты.
   -- О, не говорите, далеко не все!-- возразилъ Аржановъ, пожимая плечами.-- Имущество вашего отца не покроетъ десятой части долга, слѣдовательно...
   Танѣ вспомнилось послѣднее и, какъ ей показалось, нѣсколько преувеличенное восклицаніе матери. Она поблѣднѣла и, устремивъ на адвоката вопросительный взглядъ, повторила:
   -- Слѣдовательно?... Пожалуйста, объясните мнѣ, въ чемъ дѣло; я, вѣдь, совсѣмъ не знаю законовъ.
   -- Еще бы, m-elle Щигрина, гдѣ же ихъ вамъ знать! И какой интересъ, наконецъ! Это наша печальная судьба. Мнѣ очень непріятно, но, исполняя ваше приказаніе, я долженъ сказать: вашему батюшкѣ грозитъ личное задержаніе въ отдѣленіи неисправныхъ должниковъ. Кредиторъ имѣетъ право представить кормовыя деньги за содержаніе должника, -- любезно пояснялъ Аржановъ,-- и человѣкъ, не желающій или не могущій уплатить долгъ, отправляется...
   -- Въ тюрьму?-- едва шевельнувъ губами, прешептала дѣвушка и съ тревогой взглянула туда, гдѣ стоялъ ея отецъ.
   "Только бы онъ не слыхалъ ничего, не подозрѣвалъ, какая бѣда грозитъ ему!" -- думала Таня и сердце ея заныло отъ горькаго, мучительнаго чувства.
   Когда старикъ высоко заносился, восхваляя свои идеалы и время, Таня горячо спорила, противупоставляя имъ настоящіе, но теперь отецъ находился въ подавленномъ состояніи, онъ испытывалъ кару за легкомысленно прожитый вѣкъ и, въ качествѣ сильнаго противника, въ качествѣ любящей дочери, дѣвушкѣ хотѣлось спасти его, вырвать изъ когтей мстительной судьбы.
   Перерывъ, а, слѣдовательно, затяжка описи и, главное, странное шептанье Тани съ "подьячимъ изъ поповичей" раздражали старика. Онъ сурово оглянулся назадъ и сказалъ недовольнымъ тономъ:
   -- Ты бы лучше посмотрѣла, что тамъ... съ матерью. Можетъ, ей нужно что, или нездоровится, пожалуй.
   Таня поняла, что ея присутствіе стѣсняетъ отца, и молча вышла изъ кабинета. Но, вмѣсто того, чтобы пройти въ спальню матери и снова сдѣлаться свидѣтельницей безъисходной печали любящей и преданной женщины, она постояла въ раздумьи на порогѣ столовой и, вспомнивъ порученіе Щигриной отнести ризу къ теткѣ, поспѣшила исполнить его.
   Идти было не далеко. Родная сестра Софьи Павловны, старая дѣва Лабунцова, жила у Калинкина моста и дѣвушка свернула по узкой набережной вдоль Екатерининскаго канала по избитой панели, окаймленной невысокими домами.
   Морозный воздухъ прояснившагося дня румянилъ щеки Тани и она радостно вдыхала его, отдыхая отъ пережитыхъ впечатлѣній. На улицѣ стояла тишина. Вдали тянулся обозъ и на встрѣчу дѣвушкѣ только изрѣдка попадались пѣшеходы. Ничто не мѣшало сосредоточиться, взглянуть въ то мрачное будущее, что неизбѣжно должно было начаться съ сегодня и уже началось.
   "Что же теперь будетъ, что?-- спрашивала себя дѣвушка, бодро шагая иззябшими ногами по рыхлому снѣгу, выпавшему за ночь.-- Какъ, чѣмъ существовать? Пенсія папы, мой заработокъ -- капля въ морѣ. Развѣ наслѣдство или выигрышъ каменнаго дома въ лотерею, -- вспомнились ей мечты отца и она улыбнулась съ печальною нѣжностью, какъ взрослая надъ фантастическими бреднями милаго ребенка.-- Папа привыкъ ворочать тысячами и, забывая, что ихъ давно нѣтъ, съ презрѣніемъ относится къ копѣйкамъ. Купить ящикъ сигаръ въ пятнадцать рублей, подарить мамѣ букетъ свѣжихъ цвѣтовъ и вернуться изъ казначейства домой съ мелочью въ карманѣ,-- это въ его духѣ. Да, мы безсердечные въ такомъ смыслѣ, но у нихъ слишкомъ много сердца..."
   -- Татьяна Николаевна... Татьяна Николаевна! -- раздался сзади дѣвушки прерывающійся отъ усталости голосъ и высокій мужчина въ мѣховомъ пальто и собольей шапкѣ, низко надвинутой на лобъ, поровнялся съ Таней.
   -- Юрій Ивановичъ! Вы какъ здѣсь очутились?-- съ удивленіемъ спросила дѣвушка, пожимая руку Марушевскаго (такъ звали пожилаго господина, догонявшаго Щигрину), и на мгновеніе остановилась противъ него.
   -- Вамъ туда?-- все еще порывистымъ голосомъ спросилъ Марушевскій, махнувъ рукой по направленію къ высокому красному зданію, находившемуся около Каменнаго моста.-- Къ тетушкѣ, Ольгѣ Павловнѣ?
   Таня улыбнулась и кивнула головой. Марушевскій попросилъ позволенія проводить ее; дѣвушка согласилась и они пошли рядомъ. Нѣсколько мгновеній Щигрина молчала, замѣчая, что Юрій Ивановичъ продолжаетъ тяжело дышать и, снявъ шапку, вытираетъ влажный лобъ.
   Марушевскій, мужчина лѣтъ сорока, плечистый, съ хорошо развитою грудью, имѣлъ въ осанкѣ нѣчто воинственное, благодаря манерѣ держать голову и походкѣ. Его свѣжее, румяное отъ мороза лицо носило отпечатокъ добродушія. Широко открытые свѣтлые глаза то блестѣли, то становились темными и сообразно съ этимъ измѣнялось общее выраженіе физіономіи. Небольшая русая борода, неправильными клоками заросшая на щекахъ, и коротко подстриженные надъ тонкими губами усы нѣсколько портили Юрія Ивановича, ко, тѣмъ не менѣе, онъ имѣлъ полное право считаться красивымъ, виднымъ человѣкомъ.
   -- Я не узнала вашего голоса и была такъ удивлена...-- начала Таня, когда они молча прошли нѣсколько саженъ.-- Встрѣтить васъ въ Коломнѣ, вдобавокъ, такъ рано... Вѣдь, кажется, въ это время вы всегда бываете въ водолечебницѣ?
   -- Да, да, Татьяна Николаевна, бываю, это правда. Какъ вы запомнили? Но сегодня я совсѣмъ иначе провелъ утро. Не спалъ всю ночь и въ девять часовъ, еще фонари горѣли на улицѣ, вышелъ изъ дома. Все ходилъ по Знаменской... А вы сегодня, вѣрно, не были на урокѣ?
   Юрій Ивановичъ говорилъ торопливо и отрывисто, точно смущаясь. Только послѣднюю фразу произнесъ онъ рѣшительно и, смѣло взглянувъ въ лицо дѣвушки, ждалъ отвѣта. Таня возразила спокойнымъ тономъ.
   -- Да, и у меня сегодня все вышло изъ колеи. Пошла на урокъ и на Торговой встрѣтила лакея съ запиской отъ Михайловой. Катя захворала, проситъ дня два не приходить. Вернулась домой и застала...
   Таня не окончила начатой фразы. Она еще не рѣшила: слѣдуетъ ли сообщать Марушевскому о томъ, что случилось, и, подъ вліяніемъ раздумья, устремила вопросительный взглядъ на спутника. Но прежде чѣмъ она успѣла придти къ какому-нибудь заключенію, Юрій Ивановичъ быстро предупредилъ ее:
   -- Знаю, Татьяна Николаевна, не говорите!... Очень тяжелая и непріятная вещь. Но рано или поздно, согласитесь, это должно было случиться. Только бы вы не огорчались! Вчера вечеромъ я совершенно случайно встрѣтилъ у знакомыхъ Аржанова. Оказывается, онъ адвокатъ кредитора вашего отца, Кревковича. Въ Петербургѣ это такъ бываетъ: нежданно-негаданно увидишь человѣка, съ которымъ вѣкъ не думалъ сойтись, не подозрѣваешь, что онъ другъ вашихъ друзей. Мнѣ этотъ господинъ не понравился, признаться: фатъ, говорунъ, точно на пружинахъ, изломанный какой-то. Не въ томъ дѣло, конечно. Но я вчера изъ разговора съ нимъ узналъ, что Кревковичъ готовитъ сюрпризъ,-- хотя этотъ гусь ни словечкомъ не намекнулъ о сегодня,-- и хотѣлъ предупредить васъ. Къ вамъ отправиться, разсчиталъ: неудобно, очень рано... Вспомнилъ, что у васъ урокъ на Знаменской и цѣлый часъ бродилъ противъ дома Михайловыхъ, наконецъ, не выдержалъ, поѣхалъ сюда. Дверь оказалась не заперта, я вошелъ, не позвонивъ, и засталъ ужасную сцену. Дьявольщина просто! Ваши старики сидятъ рядомъ и плачутъ...
   -- Они васъ видѣли?-- съ живостью спросила дѣвушка, понимая, какъ долженъ былъ смутиться отецъ, если посторонній человѣкъ, особенно Марушевскій, явился свидѣтелемъ его позора.
   -- Къ счастію, нѣтъ!... Я угадываю ваши опасенія, Татьяна Николаевна, только нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь. Аннушка встрѣтила меня въ передней и начала было слишкомъ горячо объяснять... Я перебилъ ее вопросомъ о васъ и въ это время увидѣлъ Николая Григорьевича... На него такая передряга жестоко подѣйствовала... Татьяна Николаевна,-- помолчавъ, добавилъ Марушевскій,-- надо устроить какъ-нибудь дѣло... Оставить такъ -- невозможно...
   -- Ничего нельзя, рѣшительно ничего... Я уже думала,-- тихо отвѣчала дѣвушка, опуская голову и замедляя шаги.
   -- Какъ такъ? Почему нельзя?-- горячо возразилъ Марушевскій.-- По-моему, только смерть непоправима, только она одна сильнѣе человѣческой воли. Деньги -- дѣло наживное. Умремъ -- все останется и наши стремленія пріобрѣтать, изъ-за которыхъ мы иногда совершаемъ неделикатные поступки, являются такими мелочными, когда подумаешь... Ну, скажите, на что деньги одинокому человѣку?
   Юрій Ивановичъ какъ бы разсуждалъ самъ съ собою и доводами ума старался побѣдить назойливое и властное чувство органической любви къ деньгамъ. Таня вспомнила отзывы знакомыхъ Марушевскаго о его скупости и ходившіе по этому поводу анекдоты и ей сдѣлалось досадно.
   "Вотъ, богатый и, кажется, расположенный къ отцу,-- размышляла Таня,-- а, между тѣмъ, развѣ захочетъ протянуть руку помощи? Конечно, нѣтъ! Впрочемъ, у него я ни за что не стала бы просить... ни за что, ни за что! Если бы у Владиміра были средства, обратилась бы, не задумываясь; тотъ съумѣетъ помочь..."
   Какъ бы угадывая думы дѣвушки, Марушевскій сдѣлалъ надъ собою усиліе и, откашливаясь, спросилъ:
   -- Сколько долженъ Кревковичу вашъ отецъ?
   -- Пять тысячь съ чѣмъ-то... около шести...
   -- Порядочная сумма! Но неужели вы, дочь, не знаете навѣрное сколько? Простите, меня это удивляетъ... Я вамъ, кажется, разсказывалъ: когда умеръ мой отецъ, то мнѣ пришлось въ теченіе двухъ лѣтъ возиться съ его векселями... Да, тридцать тысячь выплатилъ какъ одну копѣйку! За то разбуди меня, бывало, ночью и спроси: сколько и кому?-- безъ запинки скажу. Я и теперь берегу эти векселя, какъ воспоминаніе, на что истрачена молодость, лучшія силы, свѣтлыя надежды. Нелегкая обязанность легла на наше поколѣніе: платиться за нравственныя и финансовыя ошибки отцовъ. Да, Татьяна Николаевна, я стоялъ на хорошей дорогѣ, могъ сдѣлать блестящую карьеру, а привелось бросить гвардію, общество, товарищей,-- все, чѣмъ жизнь красна,-- надѣть нагольный тулупъ, закабалиться въ глухой деревушкѣ и работать, какъ послѣднему батраку, чтобы ежемѣсячно уплачивать долгъ... Ужасно, ужасно! Отецъ наслаждался крѣпостнымъ балетомъ, а сынъ отказывалъ себѣ въ стаканѣ чаю, въ сигарѣ...
   -- Все-таки, отецъ оставилъ вамъ хорошее состояніе,-- напомнила Таня, недовольная, что Марушевскій такъ несвоевременно началъ выставлять свои заслуги, и, главное, не разъ уже слышавшая эту эпопею.-- Только работой, какъ вы говорите, трудомъ батрака и отказомъ отъ чаю скопить тридцать тысячъ въ два года нельзя. Значитъ, имѣніе давало порядочный доходъ...
   Въ замѣчаніи дѣвушки Марушевскій почувствовалъ недовѣріе къ своему геройству и поспѣшилъ измѣнить разговоръ.
   -- Да, да, отчасти вы правы: въ концѣ втораго года я получилъ крупное наслѣдство отъ дяди, но, все-таки, два года такой жизни оставляютъ извѣстный слѣдъ... Простите: къ слову пришлось... Я полагаю, Татьяна Николаевна, что Кревковича надо спустить какъ можно скорѣе... Это такой господинъ, который не задумается засадить въ долговое... По закону, онъ имѣетъ право...
   -- Аржановъ такъ и сказалъ... Кревковичъ желаетъ опозорить папу.
   Юрій Ивановичъ точно нарочно растравлялъ душевную рану дѣвушки. Таня предчувствовала, что Марушевскій предложитъ какое-нибудь средство спасенія, но какъ врачъ-шарлатанъ, стремящійся къ славѣ, сначала пугаетъ больнаго, называя его недугъ неисцѣлимымъ и опаснымъ, а затѣмъ излечиваетъ, подчеркивая свое искусство. Ей было непріятно такое отношеніе и сегодня Марушевскій вообще какъ-то раздражалъ ее.
   -- Вотъ видите: даже сказалъ вамъ, негодяй!... Послушайте, Татьяна Николаевна, я съ глубокимъ уваженіемъ обращался всегда къ вашему отцу; я вижу въ немъ настоящаго барина, нашу, бѣлую кость... Мнѣ, какъ дворянину, тяжело видѣть торжество Кревковичей и Аржановыхъ и я твердо рѣшилъ... да, я уже все обдумалъ... Это можно устроить: Николай Григорьевичъ возьметъ у меня пять, ну... шесть тысячъ и -- конецъ! По крайней мѣрѣ, дѣло будетъ совсѣмъ улажено. Я сначала хотѣлъ предложить проценты уплатить, -- онъ бы согласился, -- но нѣтъ, лучше такъ. Всю ночь я думалъ, соображалъ и пришелъ къ заключенію: надо спустить Кревковича. Потомъ, когда вашъ отецъ продастъ имѣніе,-- вѣдь, я слышалъ, онъ ищетъ покупателя,-- тогда можемъ разсчитаться...
   -- То, что вы предлагаете, Юрій Ивановичъ, невозможно!-- рѣшительно вымолвила Таня.-- Я вамъ очень благодарна за отца, но... онъ не приметъ вашего одолженія... Не можетъ и не долженъ!
   -- Это почему?
   Нѣсколько мгновеній Щигрина колебалась высказать причину рѣшительнаго отказа. Соблазнъ былъ слишкомъ великъ. Дѣвушка невольно представляла себѣ восторгъ домашнихъ, если для нихъ явится даже отдаленная надежда на спасеніе, но чувства правды и чести заставляли ее поступиться любовью къ отцу.
   -- Да, папа не можетъ и не долженъ согласиться!-- твердо произнесла она, съ ярко вспыхнувшими отъ смущенія щеками.-- Ваши деньги не устроятъ положенія отца; онѣ только отодвинутъ развязку. Папа наживетъ новый долгъ, вмѣсто Кревковичу -- вашъ, вотъ и все. Конечно, лучше имѣть дѣло съ вами, чѣмъ... Нѣтъ, Юрій Ивановичъ, прошу васъ,-- съ мольбою въ голосѣ продолжала Таня,-- не говорите папѣ, не предлагайте! Лучше не будетъ, а онъ можетъ соблазниться...
   Марушевскій съ возростающимъ удивленіемъ смотрѣлъ на дѣвушку: отказаться отъ денегъ, когда ихъ предлагаютъ на самыхъ льготныхъ условіяхъ, -- это являлось въ глазахъ практическаго человѣка чѣмъ-то необычайно страннымъ.
   -- Чего же вы боитесь, Татьяна Николаевна, я, право, не понимаю?
   Придавивъ гордость, Щигрина въ краткихъ выраженіяхъ объяснила Юрію Ивановичу настоящее положеніе имущественныхъ дѣлъ, и пелена спала съ глазъ Марушевскаго.
   Имѣніе, о которомъ Николай Григорьевичъ и Софья Павловна много и часто говорили, оказывалось фикціей. Почти вся земля была запродана по клочкамъ окрестнымъ крестьянамъ, а незначительный участокъ, находившійся въ арендѣ, состоялъ подъ запрещеніемъ: надъ нимъ тяготѣлъ долгъ, въ десять разъ превышающій стоимость. Таня упомянула о другихъ кредиторахъ, которымъ отецъ былъ долженъ въ общей сложности десять-одиннадцать тысячъ, крупными и мелкими суммами, сказала о долгѣ за квартиру, о потерѣ кредита въ лавкахъ, о ежедневной воркотнѣ служанки, назойливо требовавшей разсчета, объ упрекахъ и сценахъ, которые приходилось выслушивать каждый день, каждый, буквально,-- отъ людей, "повѣрившихъ барину"...
   Голосъ Татьяны Николаевны дрожалъ и, мгновеніями, въ немъ слышались слезы затаеннаго страданія. Еще впервые рѣшалась дѣвушка нарисовать правдивую, реальную до мелочей картину своей приличной, по наружности, жизни, гдѣ хвастовство замѣняло богатство и шерстяное платье скрывало чуть не рубище. Она и сама въ первый разъ рельефно поняла громадную пропасть, отдѣлявшую "быть" и "казаться",-- поняла и ужаснулась, чувствуя, что играла роль въ постоянномъ обманѣ.
   -- Теперь вы понимаете,-- заключила она,-- по какой причинѣ отецъ не долженъ брать отъ васъ денегъ. Уплатить вамъ взятое -- физически немыслимо, а какъ милостыня... я вѣрю, онъ не согласится... Но вы и не говорите ничего! Соблазнять старика въ подобныя минуты -- не хорошо, даже жестоко! И знаете, Юрій Ивановичъ,-- добавила она порывисто,-- что если бы... ну, если бы закрыть глаза, рѣшиться... все равно, ничего не выйдетъ! Кревковичъ будетъ удовлетворенъ, его путемъ пойдутъ другіе, вообразивъ, что отецъ скрываетъ состояніе, и, въ концѣ-концовъ, та же неизбѣжная участь: продажа съ молотка и... и... долговое...
   Таня остановилась. Домъ, въ которомъ жила тетка, находился въ двухъ шагахъ. Нужно было войти въ ворота, но дѣвушка желала на улицѣ разстаться со спутникомъ и, разгоряченная откровеннымъ признаніемъ, взволнованная думами, безпорядочно проносившимися въ возбужденномъ мозгу, протянула руку Марушевскому.
   -- Благодарю васъ за довѣріе, за искренность,-- тронутымъ голосомъ говорилъ Юрій Ивановичъ, удерживая руку дѣвушки въ своей.-- Я не могу передать, какъ мнѣ дорого... цѣнно... Только, Татьяна Николаевна, я повторю старое: одна смерть непоправима... Вы меня посвятили сегодня во всѣ подробности, и я пораженъ... не могу собраться, сообразить какъ слѣдуетъ... Я прошу какъ милости, какъ одолженія: не предпринимайте ничего, рѣшительно ничего, до разговора со мною. Обѣщаете?
   -- Да, вѣдь, я ничего не могу сдѣлать!-- пожимая плечами, сказала Таня.
   Она попробовала освободить руку, но Марушевскій крѣпко держалъ ее въ своей и долгимъ взглядомъ смотрѣлъ въ оживленное и замѣчательно красивое лицо Щигриной.
   -- Повѣрьте, что я вашъ истинный другъ, Татьяна Николаевна! Повѣрьте, что...
   -- Да, я считаю васъ за хорошаго человѣка и вполнѣ довѣряю вамъ,-- перебила Таня и, крѣпко пожавъ руку Марушевскаго, скрылась подъ воротами.
   Юрій Ивановичъ молча смотрѣлъ ей въ слѣдъ.
   

VI.

   Въ сумерки, послѣ скуднаго обѣда, кое-какъ сготовленнаго Аннушкой, старикъ Щигринъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ и на диванѣ, подложивъ подъ голову кожанную подушку, пытался завуть. Но спасительная дремота не являлась. Николай Григорьеячъ вертѣлся, кряхтѣлъ, ложился то на грудь, то на спину,-- Нѣтъ, сладкая истома, нѣкогда овладѣвавшая послѣ сытнаго бѣда и нѣсколькихъ рюмокъ токайскаго, исчезла безслѣдно, едва только старикъ закрывалъ глаза, силой воли заставляя себя аснуть, какъ въ памяти вставали "скверныя" лица Аржанова, Петрецкаго и Кревковича, слышались голоса ихъ, вспоминавсь фразы, обидный смыслъ которыхъ глубоко запалъ въ душу.
   "Господи, Господи! Буди милостивъ ко мнѣ грѣшному!" -- стоналъ Щигринъ и крестился, какъ бы ограждая себя отъ дьяольскаго навожденія.
   Въ крошечной комнатѣ съ маленькимъ окномъ, упиравшимся въ боковую стѣну дома, возлѣ ярко растопившейся печи, на полу, сидѣла Таня. На придвинутомъ стулѣ лежала какая-то книга и Щигрина, опершись на нее локтемъ и закинувъ голову, задумиво смотрѣла на красное пламя, заливавшее комнату и скрадыавшее бѣдность ея обстановки. Софья Павловна прилегла на кровати дочери и, вслушиваясь въ стоны и вздохи старика, доосившіеся изъ кабинета, твердила:
   -- Вотъ посмотри, Таня... попомни мое слово: папа захвораетъ! Ахъ, бѣдный мой, бѣдный! Голубчикъ дорогой! Не сходить ли къ нему, а? Какъ ты думаешь?
   -- Мнѣ кажется, не надо: папа заснетъ!
   -- Заснетъ?!-- съ укоромъ восклицала Софья Павловна.-- Хорошо ты знаешь отца, нечего сказать!... Заснетъ? Послѣ того, что онъ перенесъ, несчастная жертва своей довѣрчивости, своего благородства?... Боже, какіе пакостные люди есть на свѣтѣ: хоть бы Кревковичъ. Взыскивать со старика, преслѣдовать его, угрожать жизни человѣка... Проклятый, проклятый! Подавился бы оні этими деньгами!
   Софья Павловна лежала на груди, опершись локтями на подушку, и блестящими отъ раздраженія глазами смотрѣла въ огонь Ея впавшая грудь волновалась, лицо покраснѣло и блѣдныя губь складывались въ злую усмѣшку, когда она призывала всякія бѣды на голову Кревковича, проклинала его потомство и, какъ человѣкъ, стремящійся успокоиться, начинала говорить, что Богъ воздастъ каждому по заслугамъ и Кревковичъ не много нарадуется, пустивъ ихъ по міру и опозоривъ стараго товарища.
   Таня съ глухимъ недовольствомъ внимала жалобамъ матери Многое казалось ей далеко не такимъ, какъ представляла Софы Павловна, но оспаривать положенія она не рѣшалась: вопросъ, поставленный теоретически, всегда переходилъ на почву личностей и давалъ поводъ къ непріятнымъ замѣчаніямъ.
   И теперь, молча любуясь огненными змѣйками, перебѣгавшими съ одного полѣна на другое, дѣвушка размышляла о странномъ отношеніи людей между собою, о ихъ требовательности къ дру гимъ и снисходительности къ себѣ:
   "Конечно, Кревковичъ поступилъ жестоко... Но почему онъ долженъ былъ прощать отца? У него, навѣрное, есть семья и извѣстныя обязанности. Вотъ мамаша проклинаетъ кредитора... И постоянно, постоянно такія сцены: когда человѣкъ даетъ деньги, оказываетъ довѣріе, отецъ крестится, говоритъ: "слава Богу, есть еще честные люди", но тотъ же благодѣтель желаетъ получить данное обратно -- и сцена измѣняется: въ немъ видятъ врага, осыпаютъ оскорбленіями. Марушевскій предлагаетъ помощь; но развѣ при такихъ условіяхъ можно принять?! Нѣтъ, нѣтъ... исхода не существуетъ! Работать, содержать отца мать на свои трудовыя деньги -- это моя мечта; но много я могу я заработать уроками и перепиской? А денегъ надо много, много... Потребности, вкусы, привычки,-- все это образовалось прежде, когда слова "нельзя" не существовало".
   Въ дверяхъ черной лѣстницы позвонили. Софья Павловна испуганно вскочила и, ломая руки, бросилась къ дочери.
   -- Они... они!-- твердила Щигрина -- я такъ и знала!... Аннушка, подлая, разболтала... теперь всѣ набросятся, точно вороны... Каждому кусокъ урвать хочется... О, мерзавцы!... Никакого чувства! Не ходи, Таня, не надо!... У насъ темно, скажутъ: нѣтъ дома... Еще звонятъ! Аннушка дрыхнетъ и не слышитъ... Ахъ, Господи, Господи; за что наказываешь?! Вѣдь; папу разбудятъ, испугаютъ!... Таня, да поди же узнай, кто тамъ... Какъ это тебѣ нѣтъ никакой заботы! Вотъ-то несчастіе!...
   Дѣвушка поднялась съ пола, оправила волосы и твердою поступью пошла къ дверямъ. Она предчувствовала мучительную сцену просьбъ и убѣжденій, обращенныхъ къ кредиторамъ, и въ ушахъ ея раздавались уже ихъ грубыя замѣчанія, укоры и еще болѣе грубыя шутки. Такую пытку приходилось выносить нерѣдко, но прежде въ душѣ дѣвушки сіялъ лучъ надежды, теперь Таня понимала, что ея просьбы "обождать" будутъ обманомъ... Ждать -- нечего!
   "Такъ и скажу имъ, -- мелькало въ головѣ Тани.-- Пусть знаютъ... За что, какое право имѣю я лгать имъ, пользоваться ихъ великодушіемъ? Я увѣряю: дѣла поправятся, все будетъ уплачено... вѣдь, это наглый обманъ... Отца окончательно погубить хочешь?-- заговорило въ душѣ,-- отца мѣняешь на чужихъ, на прасоловъ?"
   Таня въ мучительной истомѣ прислонилась къ косяку дверей. Колебаніе и нерѣшимость смѣнили недавнюю энергію и вопросъ: что дѣлать, какъ поступать,-- назойливо стоялъ въ мозгу.
   -- Барышня, письмо вамъ... отвѣта требуютъ... изъ гостинницы,-- проговорила Аннушка въ темнотѣ чулана, отдѣлявшаго кухню отъ Таниной комнаты, почти натыкаясь на дѣвушку. Громадная тяжесть свалилась съ души. Рѣшеніе вопроса отодвигалось, и объясненіе, одно ожиданіе котораго пригибало къ землѣ, становилось ненужнымъ.
   Таня вернулась къ себѣ съ письмомъ въ рукахъ. Софья Павловна встрѣтила ее тревожнымъ взглядомъ.
   -- Счетъ?... Отъ кого опять?-- прошептала она.
   Дѣвушка успокоила мать и, подойдя къ столу, зажгла свѣчу. При ея блѣдномъ, мигающемъ свѣтѣ, Таня разорвала конвертъ и, увидѣвъ почтовый листъ, исписанный кругомъ мелкимъ почеркомъ, взглянула на подпись:
   "Внизу стояло: "В. Марушевскій". Щеки Тани залилъ яркій румянецъ. Повернувшись къ матери спиной, чтобы скрыть смущеніе и изумленіе, дѣвушка начала быстро читать посланіе.
   Юрій Ивановичъ дѣлалъ прямое признаніе въ любви и безграничномъ уваженіи. Онъ просилъ руки; говорилъ, что удовольствуется симпатіей, надѣясь современемъ заслужить любовь; говорилъ, что для него будетъ полнымъ счастіемъ встать между семьею любимой дѣвушки и практическою стороной жизни, что, принимая его предложеніе, она должна видѣть въ немъ старшаго брата, опекуна, который возьметъ на себя всѣ заботы и попеченія о престарѣлыхъ родителяхъ, создастъ имъ покойный уголъ, окружитъ комфортомъ.
   Письмо было прекрасно написано. Ни одной хлесткой фразы или напыщеннаго выраженія: въ каждой строкѣ звучало чувство искренней привязанности, мягкаго участія, глубокаго пониманія...
   Таня опустила письмо на колѣни и другою рукой закрыла глаза. Слезы умиленія катились по лицу и душа замирала отъ дивнаго, блаженнаго состоянія: дѣвушка страстно желала спасти отца и возможность спасенія явилась.
   -- Отвѣта ждетъ... будетъ, что ли?-- появись на порогѣ, спросила Аннушка грубымъ тономъ.
   -- Будетъ, будетъ. Сейчасъ. Я принесу.
   Софья Павловна спросила: отъ кого письмо, но Таня не отвѣчала и Щигрина успокоилась. Сумерки и теплота, распространяемая желѣзною печкой, оказывали на нее благодѣтельное вліяніе. Она закрыла глаза и, благодаря своей поразительной худобѣ, казалась мертвецомъ. Голова глубоко опустилась въ подушки и тонкій профиль съ птичьимъ носомъ рельефно вырисовывался въ красноватомъ отблескѣ догорающихъ дровъ, озарявшихъ бѣлую стѣну за кроватью.
   Таня взяла перо, листъ бумаги и торопливо написала нѣсколько фразъ.
   Да, она принимаетъ предложеніе. Она глубоко симпатизируетъ Марушевскому и увѣрена, что скоро полюбитъ его. Человѣкъ, такъ душевно и тепло протягивающій руку помощи, вполнѣ достоинъ самой нѣжной привязанности. Посвятить ему свою жизнь и заботиться о его счастьѣ будетъ съ настоящей минуты ея нравственнымъ долгомъ.
   "Приходите вечеромъ",-- добавляла Таня въ концѣ записки, вспомнивъ, что Марушевскій просилъ этого позволенія какъ милости.
   Письмо сложено, заклеено въ конвертъ и адресъ написанъ твердою рукой. Остается встать и отнести въ кухню. Нѣсколько шаговъ, два-три мгновенія и -- вопросъ цѣлой жизни рѣшенъ!
   "Какъ странно!-- пронеслось въ головѣ Тани.-- Я всегда думала, что это произойдетъ совсѣмъ, совсѣмъ иначе!"
   Прошло нѣсколько минутъ. Таня отдала письмо разсыльному изъ отеля и опустила въ его руку двѣ-три серебряныя монеты.
   "Такъ нужно! Такъ всегда дѣлается!" -- машинально сообразила она.
   Аннушка, съ ворчаньемъ затворивъ дверь, спросила, не пора ли ставить самоваръ, и, получивъ отрицательный отвѣтъ, снова сунулась на постель.
   -- Каждому человѣку спокой полагается, а тутъ... словно каторжная!-- брюзжала она.
   Таня прищурила глаза и съ какимъ-то страннымъ чувствомъ смотрѣла на темное, сморщенное и беззубое лицо старухи. Она инстинктивно понимала, что завтра эта рабыня прежняго времени съ обожаніемъ станетъ относиться къ ней, почуявъ истинную госпожу, и улыбнулась ласково, снисходительно, какъ человѣкъ, которому удалось сдѣлать окружающимъ радостный сюрпризъ ил въ ихъ будущемъ восторгѣ онъ предвкушаетъ личйое наслажденіе.
   Софья Павловна лежала неподвижно, сложивъ руки на поясѣ, и ровно дышала. Таня приблизилась къ ней и начала смотрѣть въ ея блѣдное, точно прозрачное, лицо съ темными полосами вокругъ впалыхъ глазъ, и чувство жгучей, за сердце хватающей жалости переполняло все существо дѣвушки.
   "Милая... какъ извелась... какъ исхудала въ вѣчной, жестокой тревогѣ за любимаго человѣка, въ борьбѣ за рубль, въ ссорахъ съ хищницей-кухаркой, въ сознаніи, что родная дочь осуждаетъ или не понимаетъ ихъ трагическаго положенія! Развѣ не знала я твоихъ безсонныхъ ночей, проведенныхъ передъ образенъ Богоматери, твоихъ дѣтскихъ мечтаній о выигрышѣ въ лотерею, твоего вѣчнаго, неустаннаго самоотверженія во имя мужа, избранника юности, каждое слово котораго являлось для тебя заповѣдью, каждое желаніе -- закономъ?... Теперь ты успокоишься, извѣдаешь отдыхъ..."
   Незамѣтно для себя самой Таня опустилась на колѣни и прильнула головой къ подушкѣ, на которой лежала мать. Горячая слеза, вызванная властно возростающимъ чувствомъ сладкаго умиленія, обожгла щеку Щигриной.-- Что... что такое?-- очнувшись и не понимая случившагося, спрашивала Софья Павловна.-- Да говори же! Папу берутъ? Въ тюрьму? Кревковичъ пріѣхалъ? А-а-а-хъ!-- протянула она, проводя рукой по глазамъ и отдѣляя, наконецъ, тяжелый сонъ отъ дѣйствительности.
   Таня тихо плакала. Ея плечи вздрагивали отъ заглушаемыхъ въ подушкѣ счастливыхъ рыданій и маленькая, сильная, горячая рука порывисто сжимала сухіе пальцы матери.
   -- Дѣточка моя... Танюша... голубушка!... Да что съ тобою, родная? Ты объ утреннемъ?-- со всею силой материнской нѣжности спрашивала Щигрина.
   Рыдающая и слабая была ей милѣе и понятнѣе, чѣмъ смѣлая и резонирующая. Въ первой она видѣла друга, во второй -- судью, а кто не знаетъ, что нѣтъ критика страшнѣе, какъ дитя, вскормленное нашею грудью и въ теченіе цѣлой жизни являющееся постояннымъ свидѣтелемъ нашихъ словъ и дѣлъ?
   -- Не плачь, дорогая, милая... На все Божья воля... Не плачь, еще папа услышитъ,-- уговаривала Софья Павловна, также, какъ Таня, употребляя этотъ доводъ въ смыслѣ неотразимо-сильнаго.
   "Папа узнаетъ; папа услышитъ, взволнуется..." Эти слова обязывали къ молчанію, къ побѣдѣ надъ самимъ собою и, какъ въ дѣтствѣ шалости, капризы и слезы ребенка мгновенно прекращались подъ такимъ опасеніемъ, такъ и теперь, рефлекторно, дѣвушка вытерла слезы и, сіяющимъ взоромъ взглянувъ на мать, прошептала:
   -- Все дурное окончилось, мамочка!... Марушевскій проситъ моей руки... Онъ... Я... я дала слово!...
   Софья Павловна не вѣрила своимъ ушамъ.
   "Неужели это правда?-- думалось ей.-- Неужели произойдетъ такое счастіе? Таня -- жена богача Марушевскаго, помѣщика одной изъ лучшихъ черноземныхъ губерній. Онъ, понятно, позаботится о насъ..." Господи, благодарю Тебя! Къ Спасителю надо..."
   -- Таня, да когда же это случилось? Какъ?-- съ изумленіемъ спросила Софья Павловна.
   Таня объяснила въ краткихъ словахъ. Щигрина слушала съ выраженіемъ благоговѣнія на истомленномъ лицѣ и слезы стояли въ ея глазахъ. Время отъ времени Софья Павловна поглядывала за дверь, какъ бы собираясь встать и броситься къ Колюшкѣ съ радостною вѣстью, но вспоминала, что онъ заснулъ, и оставалась, продолжая гладить густые, золотистые волосы Тани, склонившей на колѣни матери свою голову.
   Въ комнатѣ совсѣмъ стихло. Дрова догорѣли и красные уголья вдернулись пепломъ. Только пальмовая свѣча въ низенькомъ шандалѣ, оставленная возлѣ раскрытой чернильницы и брошеннаго пера, обливала блѣднымъ свѣтомъ группу на постели. Облокотившись лѣвою рукой на подушку, Софья Павловна положила правую на свѣжую, покрытую нѣжнымъ пушкомъ щеку дѣвушки. Русая коса Тани расплелась и упала на плечо, рѣзко выдѣляясь на черномъ фонѣ ея платья. Мать и дочь молчали, но мысли нестройною вереницей волновали обѣихъ и каждая далеко уносилась въ мечтахъ. Одна думала о своей минувшей юности, о незабвенномъ днѣ, когда онъ вымолвилъ слово любви; другая -- старалась убѣдить себя, что симпатія и уваженіе вполнѣ замѣняютъ нѣжную привязанность, и бодро заглядывала въ неизвѣстное будущее, давая обѣтъ сдѣлать счастливымъ того, кто протянулъ руку помощи въ самую критическую минуту жизни. Думы о личномъ счастіи отходили на второй планъ: дѣвушка считала себя безгранично довольною, что судьба улыбнулась ей, дала возможность спасти отца -- отъ тюрьмы и позора, мать -- отъ безконечныхъ страданій.
   

VII.

   Наступилъ вечеръ. Нѣчто неуловимое, но торжественное и бодрящее царило въ скромной квартирѣ Щигриныхъ. Между Софьей Павловной и Аннушкой состоялось примиреніе и результатомъ его явилась исключительная угодливость старушки.
   Софья Павловна не могла выдержать наплыва радостныхъ чувствъ и, разсказавъ мужу о счастливомъ событіи, готовомъ совершиться, направилась въ кухню.
   -- Такая досада, -- сказала она, не глядя на служанку,-- денегъ нѣтъ, а надо бы купить бутылку вина, да печенья къ чаю.
   Аннушка угрюмо молчала.
   Щигрина продолжала смѣлымъ и развязнымъ тономъ:
   -- Завтра -- послѣ-завтра и разсчетъ тебѣ дамъ, и въ лавки заплатимъ, и за квартиру,-- все, однимъ словомъ,-- а сегодня., просто обидно, денегъ нѣтъ на необходимое... Вѣдь, нельзя жениха и невѣсту не поздравить! Всегда, вездѣ это дѣлается! Ть слышала, Аннушка, Татьяна Николаевна замужъ за Юрія Ивановича выходитъ?
   Вопросъ былъ сдѣланъ простодушно и небрежно, но углы губъ Софьи Павловны затрепетали отъ волненія, когда она за мѣтила, какое впечатленіе произвели ея слова. Эти двѣ женщины, хозяйка и прислуга, часто и горячо сцѣплявшіяся между собой изъ за-какой нибудь глупости, тѣмъ не менѣе, взаимно входили въ интересы одна другой, и Аннушка, въ качествѣ человѣка, много видѣвшаго на своемъ вѣку, выросшая и состарившаяся "при господахъ", понимала тяжелое положеніе Щигриныхъ и, минутами, душевно сожалѣла ихъ.
   -- Слава Тебѣ, Господи, слава Тебѣ!-- размашисто крестясь на образъ, произнесла она и, обращаясь въ барынѣ, добавила сз поклономъ:-- поздравить имѣю честь, Софья Павловна, дай Богъ..
   Въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги Тани. Щигринъ испуганно махнула рукой. Она нарушила просьбу дочери: "ни кому не разсказывать о случившемся, кромѣ папы", и, какъ на шалившій ребенокъ, боялась возбудить неудовольствіе старшихъ
   Татьяна Николаевна прошла мимо и прерванная бесѣда возобновилась.
   -- Если что такое, барыня,-- шепотомъ говорила Аннушка наклоняясь надъ столомъ и слезливыми, моргающими глазами смотря на Щигрину, -- такъ это можно. Справимъ! Коли Господь Богъ судьбу посылаетъ, грѣхъ не исполнить все какъ слѣдуетъ по закону. Священника пригласите, барыня?
   Софья Павловна объяснила, что обрученіе и священникъ -- это будетъ потомъ. Самъ женихъ справитъ. Теперь надо приготовить образъ, необходима бутылка вина, лимонъ и печенье къ чаю, -- иначе совѣстно: Юрій Ивановичъ можетъ осудить. Все же онъ, пока, чужой человѣкъ...
   Доводы Щигриной были вполнѣ понятны старухѣ: она прониклась ими, приняла близко къ сердцу и, заминаясь, сказала что у нея есть пятирублевка, припасенная на смерть.
   Софья Павловна готова была разцѣловать Аннушку, а старая служанка, доставая ассигнацію изъ ватной юбки, гдѣ ои была зашита, продолжала оправдываться:
   -- Всѣ подъ Богомъ, барыня, ходимъ... не ровенъ часъ, похоронить не на что, вотъ и берегла. Ужь какъ-никакъ -- и сапоги развалились, и кофію нѣту, а все не тронула. Привелъ Господь на хорошее дѣло... Не жалко для барышни.
   Но, несмотря на подобныя фразы, руки старухи слегка дрожали, когда она отдавала свое послѣднее достояніе, и съ выраженіемъ тревоги посмотрѣла она вслѣдъ Щигриной, торопливо вышедшей изъ кухни съ деньгами въ карманѣ.
   Накинувъ старенькій лисій салопъ съ большимъ, но изъѣденнымъ молью воротникомъ, и ковровымъ платкомъ покрывъ голову, Софья Павловна вышла изъ дому. Она торопилась сдѣлать закупки до появленія "жениха" и всю дорогу до Торговой, гдѣ находились лучшіе фруктовые магазины, обдумывала, что купить къ чаю и какъ обставить закуску, чтобы не выдать гнетущей, унижающей нищеты.
   Около восьми часовъ вечера въ передней раздался звонокъ. Супруги Щигрины поспѣшно укрылись въ спальню и, помѣстившись рядомъ на небольшомъ, съ провалившимися пружинами диванѣ, сидѣли рука объ руку, молчаливые и трепетные, съ замирающими сердцами, какъ люди, ожидающіе рѣшенія своей судьбы.
   "Онъ пришелъ... Говоритъ съ Таней... Она ему отвѣчаетъ... Святая Заступница, вразуми, научи ее... Лучшаго жениха и быть не можетъ!"
   Мысли стариковъ были одинаковы. Они жадно вслушивались въ голоса дочери и Марушевскаго, раздававшіеся изъ столовой, и оба испугались, когда Юрій Ивановичъ, въ отвѣтъ на какое-то замѣчаніе дѣвушки, сказалъ:
   -- Вы жестоко поступаете со мною, Татьяна Николаевна; я ждалъ иного отношенія...
   Окончанія фразы не было слышно и страхъ, рабскій, чистоживотный страхъ выразился въ быстромъ взглядѣ, которымъ обмѣнялись супруги.
   "Неужели она отказываетъ?! Вотъ ужь будетъ!..."
   Даже Софья Павловна, всю жизнь изощрявшаяся въ самыхъ разнообразныхъ способахъ утѣшать своего Колюшку, умѣвшая, не смущаясь, придумывать замѣчательно смѣлыя объясненія, чувствовала себя подавленной. Она такъ напряженно ожидала этого счастливаго момента, создавала столько плановъ, что испытать пораженіе являлось равносильнымъ смерти, и бѣдная женщина мысленно повторяла:
   Аннушкѣ не сидѣлось въ кухнѣ. Нѣсколько разъ, выказывая непривычное вниманіе, старуха появлялась въ дверяхъ съ вопросомъ: не долить ли самоваръ, но, получивъ отрицательны отвѣтъ Тани, возвращалась во-свояси, шепча благословенія "золотой голубушкѣ-барышнѣ", и въ щелку подсматривала за женихомъ, дѣлая своеобразныя замѣчанія вродѣ: "Ничего онъ, слава Богу, хорошій, складный такой! И говоритъ такъ: "го-го-го", голосистый; господская повадка... И сытости средней, не изъ толстыхъ. Пара ихъ!" -- махнувъ рукой, увѣренно заключала Аннушка, отходя отъ двери, чтобы черезъ нѣсколько минутъ снова прильнуть къ щелкѣ своимъ старческимъ лицомъ и внимать непонятнымъ разговорамъ господъ.
   Чай былъ оконченъ и на столѣ появился десертъ, состоящій изъ пяти яблокъ, такого же числа апельсиновъ и бутыли дешеваго бѣлаго вина. Единственный "королекъ" Софья Павлова сняла съ тарелки и, съ торопливостью пансіонерки, подала мужу, говоря:
   -- Это для тебя, Колюшка, вѣдь, ты другихъ не кушаешь. Николай Григорьевичъ нахмурился и положилъ его обратно. Въ качествѣ мужчины онъ яснѣе понималъ глубокое значеніе Марушевскаго и находилъ, что всякое предпочтеніе принадлежитъ Юрію Ивановичу. Безтактность жены покоробила его и, въ видѣ мести, онъ отказался отъ королька, хотя дѣйствительно любилъ ихъ и за послѣднее время очень рѣдко наслаждался свѣжими фруктами.
   -- Николай Григорьевичъ,-- началъ Марушевскій, когда вся семья, отвѣдавъ бѣлое вино и взаимно поздравивъ другъ друга со счастливымъ событіемъ, продолжала сидѣть за круглымъ столомъ, освѣщеннымъ висящею фотогеновою лампой,-- мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами чистосердечно, искренно, какъ сыну съ роднымъ отцомъ.
   Въ первое мгновеніе старикъ растерялся. Онъ тревожно взглянулъ на жену и дочь и съ молчаливою мольбой устремилъ взоръ на Марушевскаго. Щигринъ какъ бы просилъ избавить его отъ униженія, съ карандашомъ въ рукахъ подводить итогъ своимъ долгамъ, обличать передъ чужимъ человѣкомъ, едва вступающимъ въ семью, тѣ прорѣхи и рубища, которыя доставляли ему жгучее страданіе. Софья Павловна, cъ пылкостью любящей женщины, стремящаяся переложить тяжесть жизненнаго ярма съ плечъ мужа на будущаго зятя, не поняла опасеній старика. Таня оказалась догадливѣе и выступила защитницей.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Юрій Ивановичъ, пожалуйста,-- заговорила она, касаясь рукой локтя Марушевскаго,-- я прошу васъ: никакихъ дѣловыхъ объясненій! Для нихъ еще будетъ много времени впереди. Сегодня... сегодня...
   -- Но вы меня не поняли, Татьяна Николаевна,-- горячо перебилъ Марушевскій,-- я вовсе не о дѣлахъ и, надѣюсь, можно досказать начатое? Я хотѣлъ просить Николая Григорьевича оказать мнѣ довѣріе и, какъ можно скорѣе,-- завтра же, всего лучше,-- сдѣлать меня своимъ управляющимъ, homme d'affaire. Злоупотреблять вашимъ довѣріемъ я не стану, но, согласитесь, мнѣ удобнѣе хлопотать о дѣлахъ, чѣмъ вамъ, при вашемъ нездоровьѣ, слабости, не такъ ли? Признаться, для меня лично это будетъ большимъ развлеченіемъ: я люблю подвижную дѣятельность... И, кромѣ того,-- заключилъ Юрій Ивановичъ, чувствуя себя средоточіемъ внимательныхъ и глубоко симпатизирующихъ взоровъ Тани и Щигриныхъ,-- я увѣренъ, ваши дѣла далеко не такъ плохи, какъ представляетъ господинъ Аржановъ... Это онъ нарочно, запугать хотѣлъ. Но мы ему покажемъ! Да-съ, Никозай Григорьевичъ, приведу я къ одному знаменателю вашъ дебетъ и кредитъ и вы увидите, что не только не грозитъ вамъ несостоятельность, а даже напротивъ... У васъ окажется небольшой, конечно, но, все-таки, опредѣленный доходъ рублей въ 500--600... Я говорю не на-обумъ,-- о, нѣтъ! Мнѣ пришлось навести справки...
   Таня сидѣла рядовъ съ Марущевскимъ и, незамѣтно для остальныхъ, подъ опущеннымъ угломъ скатерти, горячо пожала руку жениха. Это было выраженіемъ признательности, доказательствомъ, что она понимаетъ тайный смыслъ его рѣчи и сочувствуетх деликатной формѣ, въ которой онъ намѣренъ оказать помощь. Юрій Ивановичъ просіялъ отъ ласки любимой дѣвушки.
   Какъ тотъ легендарный женихъ, который издалека мчался и невѣстѣ и на разстояніи послѣднихъ десяти верстъ, прибавилъ ямщику "на чай", послѣдовательно, отъ рубля до тысячи, онъ готовъ былъ забыть свои жизненныя правила, ставившія экономію и выдержку обязательными, и тутъ же, не сходя мѣста, отдать Щигрину половину состоянія... Но... минута увлеченія прошла. Таня отняла руку и способность разсуждать возвратилась къ Марушевскому.
   Тепло и дружно велась бесѣда вокругъ стола, на которомъ еще находились остатки дессерта и горка апельсинныхъ корокъ. Старики чувствовали, что слѣдовало бы оставить вдвоемъ жениха и невѣсту, которымъ, навѣрное, пріятнѣе поговорить наединѣ, но не знали, какъ это сдѣлать ловчѣе... Обаяніе великодушнаго поступка Юрія Ивановича уже сказалось па нихъ: старики какъ бы потеряли власть, самостоятельность и на свои поступки смотрѣли съ точки зрѣнія Марушевскаго:
   "Не понравится ему, пожалуй! Не разсердился бы!"
   Находчивость Юрія Ивановича вывела ихъ изъ затрудненія.
   Заговоривъ съ Таней о какой-то книгѣ, Марушевскій попросилъ принести ее и когда дѣвушка пошла въ свою комнату, направился вмѣстѣ съ нею.
   -- Какъ я счастливъ, какъ я безмѣрно .счастливъ, Татьяна Николаевна... Татьяна... Таня... позволите такъ называть?-- говорилъ Марушевскій, держа руки невѣсты въ своихъ и нѣжно сжимая ихъ.--Еще сегодня утромъ я не смѣлъ надѣяться, не смѣлъ думать... Таня, дорогая, любимая, скажите...
   -- Я сдѣлаю все, все ради вашего счастія, Юрій...--быстро перебила дѣвушка.--Вы такой славный, добрый!... Вы внесли покой и радость въ нашу семью. Посмотрите на маму, на отца... Они разцвѣли сегодня. Да, послѣ ужаснаго утра -- чудный вечеръ... И все это сдѣлали бы!...
   Марушевскій взялъ Таню за талію и тихо привлекъ къ себѣ. Она не сопротивлялась.
   -- Скажите, дорогая,--тѣмъ же страстнымъ шепотомъ продолжалъ онъ,--вы вѣрите, вы надѣетесь, что мы будемъ счастливы?
   Таня колебалась нѣсколько мгновеній и затѣмъ звучно, твердо, какъ человѣкъ, дающій клятву на вѣрность, произнесла:
   -- Да, будемъ... Я въ этомъ увѣрена!...
   Въ тотъ же вечеръ, послѣ ухода Марушевскаго, когда отецъ и мать, оставшись наединѣ, передавали взаимныя впечатлѣнія и строили воздушные замки, Таня, удалившись въ свою комнату и опустившись въ кресло, долго сидѣла, закрывъ лицо руками.
   Жгучая радость за семью, избавленную отъ позора, и глубокая признательность къ человѣку, который такъ неожиданно явился па помощь, не исчезали, но новый элементъ присоединился къ нимъ. Страхъ передъ невѣдомою жизнью томилъ дѣвушку и она съ трепетомъ всматривалась впередъ.
   "Свадьба 7 января!" -- прошептала Таня, вспомнивъ рѣшеніе, къ которому пришли Марушевскій и родители. Она сама согласилась, что этотъ день будетъ самымъ удобнымъ, а теперь шепотомъ твердила: "Какъ скоро -- всего мѣсяцъ!" "Будемъ ли счастливы?" -- вспоминался вопросъ жениха и Таня спѣшила отвѣтить съ увѣренностью: "Будемъ, будемъ. Онъ--хорошій, добрый человѣкъ и я все, все сдѣлаю для его счастія".
   Въ этотъ тихій ночной часъ слова дѣвушки-невѣсты прозвучали какъ обѣтъ вѣрующаго, какъ возгласъ самоотреченія, какъ торжественная клятва.
   Все ради того, кто во-время протянулъ руку помощи, все для тѣхъ, чья слабость потребовала жертвы.
   

VIII.

   Въ квартирѣ Щигриныхъ установилось то веселое, напряженно-возбужденное состояніе, которое обыкновенно сопровождаетъ крупныя событія въ жизни. Печалованіе, вздохи и огульное порицаніе "нынѣшнихъ порядковъ", изо дня въ день отравлявшіе существованіе всѣмъ членамъ семьи, прекратились. Мирное состояніе духа, какъ ближайшій показатель отсутствія матеріальныхъ заботъ, воцарилось въ скромномъ жилищѣ стараго барина.
   Всѣ долги поставщикамъ были выплачены Марушевскимъ. Печати съ мебели сняты и вексель Кревковича,-- предметъ столькихъ волненій,-- перерванный пополамъ, лежалъ въ ящикѣ бюро, рядомъ съ нѣсколькими серіями,-- деликатный подарокъ будущаго зятя.
   Старуха Аннушка, получившая полный разсчетъ съ прибавленіемъ "красненькой" за терпѣніе, осталась у Щигриныхъ и изъ ворчаливой, "свободной" служанки превратилась въ истую рабыню добраго стараго времени,-- словомъ, все радовало и восхищало супруговъ ІЦигриныхъ, помолодѣвшихъ лѣтъ на десять въ теченіе послѣднихъ дней.
   Пользуясь правами жениха, Юрій Ивановичъ передалъ Софьѣ Павловнѣ нѣсколько тысячъ съ просьбою позаботиться о приданомъ для Тани, и Щигрина съ увлеченіемъ начала рыскать по магазинамъ.
   Она разыскивала бѣлошвеекъ и модистокъ, нѣкогда работавшихъ на нее, перерывала цѣлые вороха матерій отъ бархата до батиста, замирала отъ восторга надъ кружевами и, возвращаясь домой, оживленная и очарованная, спѣшила разсказать Танѣ результаты своихъ хлопотъ. Дѣвушка равнодушно выслушивала краснорѣчивыя описанія матери и повторяла, что вполнѣ предоставляетъ ея вкусу и умѣнью рѣшеніе затруднительныхъ вопросовъ.
   Иногда, впрочемъ, Таня добавляла:
   -- Только, мамочка, нельзя ли поскромнѣе. Мнѣ было бы пріятнѣе имѣть темныя платья и матерія чтобы недорогая...
   Софья Павловна приходила въ негодованіе.
   -- Вѣдь, не я выхожу замужъ, а ты,-- говорила она, всплескивая руками.-- Конечно, дѣлай, какъ знаешь! Одѣвайся хоть нигилисткой, но только подумай: какъ это понравится Юрію Ивановичу. Ему пріятно будетъ щегольнуть хорошенькою женой, особенно въ провинціи, въ Трубчевскѣ, куда вы ѣдете послѣ свадьбы, и вдругъ...
   -- Хорошо, хорошо, мама, дѣлайте, какъ знаете, какъ лучше,-- соглашалась дѣйушка, торопясь прервать неинтересную бесѣду, и уходила въ свой крошечный уголокъ, оставляя Софью Павловну въ неудовлетворенномъ состояніи.
   За то старикъ Щигринъ и Аннушка являлись идеальными слушателями. Они переспрашивали о каждой бездѣлицѣ, щупали обращики, восхищались или возмущались, сообразно настроенію разскащицы, и выказывали глубокое уваженіе въ знаніямъ и опытности Щигриной.
   -- Вотъ оно что природные-то господа!-- вздыхая, говорила Аннушка и подпирала щеку рукой.-- Все-то, все знаютъ: и гдѣ купить, и на какую потребу. А намъ бы!... И съ деньгами ничего не сдѣлаешь... Извѣстно, темные люди,-- добавляла она съ добродушною насмѣшкой надъ собою.
   Николай Григорьевичъ относился нѣсколько иначе.
   Казалось, онъ забывалъ, что приданое Тани покупается на счетъ жениха и, съ дѣловымъ видомъ, затягиваясь "жуковкой", замѣчалъ:!
   -- Ужь ты, пожалуйста, Сонюшка, постарайся, чтобы все хорошо, прилично было. Трястись надъ копѣйкой -- мѣщанство. Лишняя тамъ какая-нибудь сотня, тысяча -- пустяки, а надо такъ сдѣлать, чтобы передъ женихомъ не осрамиться.
   Тысячи, данныя Марушевскимъ, исчезли довольно быстро и, вмѣсто нихъ, появилось въ квартирѣ Щигриныхъ нѣсколько внушительныхъ картонокъ. Софья Павловна начала было объяснять жениху, что именно куплено и что остается пріобрѣсти, но Юрій Ивановичъ перебилъ на полусловѣ, ссылаясь на полное непонніаніе, далъ еще денегъ и просилъ обо всемъ, что нужно, переговорить съ Таней.
   Между тѣмъ, сознаніе, что дочь выходитъ замужъ за богача и что влюбленный женихъ не считая бросаетъ деньги ради красавицы-невѣсты, произвело громадное впечатлѣніе на Щигриныхъ.
   Порочныя страсти, въ зародышѣ таящіяся въ каждомъ человѣкѣ, но до времени дремлющія, проснулись въ душѣ стариковъ. Они принуждены были такъ долго угнетать свои потребности, ставшія второю натурой, такъ истомились, сравнивая свое "прозябаніе" съ жизнью другихъ, что когда въ руки ихъ попали "чужія деньги", они сочли себя вполнѣ правыми получить возмездіе.
   Точно мстя Марушевскому за его богатство и за свою бѣдность, Щигрины съ увлеченіемъ, какъ человѣкъ, долго голодавшій и, наконецъ, очутившійся за роскошнымъ обѣдомъ, удовлетворяли личныя потребности и прихоти. Они покупали нужныя и ненужныя вещи,-- все, что прельщало взоръ, и, взаимно оправдываясь, говорили:
   -- Все равно: послѣ пригодится. Не изъ дома, а въ домъ?
   Чувствуя, что въ этотъ краткій періодъ счастія опустѣвшій бумажникъ будетъ немедленно пополняться рукой влюбленнаго жениха, старики съ лихорадочною торопливостью тратили сотни рублей, увлекаясь, какъ дѣти.
   Лѣность двинуться съ мѣста, привычка къ халату, къ фланелевой блузѣ и туфлямъ, упорное домосѣдство -- исчезли. Потребность слиться съ пестрою толпой, ежедневно наполняющею улицы столицы, проснулась въ характерѣ Щигриныхъ, когда они поняли, что могутъ, "какъ другіе", ѣздить на извощикахъ, встрѣчаться съ людьми, вмѣсто кредиторовъ.
   Каждый день Софья Павловна и Николай Григорьевичъ уѣзжали вдвоемъ въ каретѣ, фланировали подъ ручку по Невскому и Большой Морской, заходили въ разные магазины и важнымъ тонокъ приказывали отнести покупки домой, а сами, пріятно возбудивъ аппетитъ, проводили часъ-другой въ ресторанѣ Дюссо за вкуснымъ и тонкимъ завтракомъ.
   Для нѣжныхъ супруговъ, представлявшихъ идеальную парочку, возвратились лучшіе дни прошлаго и они наслаждались бытіемъ.
   Созваніе эгоистичности поведенія не мучило ихъ. Взамѣнъ какихъ-нибудь грошей, истраченныхъ на себя, они, вѣдь, отдавали Марушевскому свое единственное сокровище, дочь-красавицу. Имъ приходилось разставаться съ нею. Развлечься необходимо. Наконецъ, бѣгая по городу за покупками, надо отдохнуть, позавтракать,-- не съ голоду же умирать!
   Словомъ, если во время завтрака въ роскошномъ ресторанѣ появлялась какая-нибудь назойливо-непріятная мысль, то практика жизни подсказывала множество вѣскихъ оправданій. Старики чокались стаканами шабли и повторяли:
   -- А я думаю, Таня будетъ счастлива!
   -- Конечно, будетъ! Марушевскій -- добрый человѣкъ.
   Разнузданное удовлетвореніе прихотей и беззастѣнчивое отношеніе къ деньгамъ Марушевскаго подавляюще дѣйствовали на Таню. Она видѣла факты, возмущающіе ея совѣсть, и не могла противодѣйствовать имъ, такъ какъ осторожные и деликатные намеки съ ея стороны не производили ни малѣйшаго впечатлѣнія на родителей. Щигрины стремительно катились внизъ по наклонной плоскости и не было средства остановить ихъ.
   Прошло около двухъ недѣль и приближались рождественскіе праздники, когда Таня однажды, чррезъ полуотворенную дверь комнаты, услыхала слѣдующій разговоръ отца съ матерью.
   -- Долги заплатимъ... долги... удивительное дѣло!-- разсуждалъ Щигринъ.-- Всего-то на все тысячъ одинадцать-двѣнадцать. Не Богъ вѣсть что, при его состояніи. Сущій пустякъ! Вотъ женихъ Мани Волчанской сразу отвалилъ полсотни тысячъ,-- это я понимаю: ужь дѣлать, такъ дѣлать.
   -- Еще бы, Колюшка, вѣдь, Маня -- заботливая дѣвушка... Она сама съумѣла. Такъ обошла жениха, такъ окрутила... Да, надо отдать справедливость: все въ рукахъ женщины. Захочетъ -- можетъ осчастливить родителей, не захочетъ...
   Софья Павловна протяжно вздохнула. Бесѣда происходила въ поздній ночной часъ и Щигрина зѣвала, потягивалась и старалась поудобнѣе помѣстить свое костлявое тѣло. Николай Григорьевичъ докуривалъ послѣднюю трубочку на сонъ грядущій и, причмокивая, возразилъ:
   -- Это-то вѣрно... вѣрно, но только... Нѣтъ, Сонюшка, я не думаю: Марушевскій человѣкъ порядочный. Не оставитъ же онъ насъ такъ, здорово живешь! Конечно, если бы Таня... да куда тамъ! Она и то изподлобья все смотритъ. Въ наше время не такъ бывало!
   -- Понятное дѣло, не такъ.
   -- Вѣдь, меня что безпокоитъ, -- продолжалъ Щигринъ.-- Юрій Ивановичъ такъ влюбленъ, что у него только Таня въ головѣ, другихъ и мыслей нѣтъ. А надо бы подумать: свадьба не за горами. Обвѣнчаются и уѣдутъ, а мы хоть зубы на полку клади.
   Щигрина молчала.
   -- Знаешь, что я хочу, женушка?-- скороговоркой продолжалъ онъ.-- Потолковать хочу съ зятькомъ, а? Такъ и такъ, скажу ему, обезпечьте, молъ, насъ, стариковъ: умремъ -- все ваше, съ собою не возьмемъ ничего, а пока живы, будто стыдно богачу Марушевскому, если мы въ бѣдности, въ нищетѣ... Вотъ и надумалъ я: купилъ бы намъ, Сонюшка, онъ домикъ въ Петербургской, особнячекъ, съ садикомъ. Понятно, каменный,-- я деревянныхъ, сама знаешь, боюсь. Еще пожаръ, чего Боже упаси, и не выбѣжать. Нѣтъ, каменный, небольшой, чтобы безъ жильцовъ. Хорошо бы мебелишку также перемѣнить. Опоганилъ ее подлецъ Аржановъ своими печатями, смотрѣть противно... Ну, и еще, пусть ужь Юрій Ивановичъ намъ на черный день -- болѣзнь тамъ, мало ли что можетъ случиться -- тысченокъ нѣсколько положитъ въ банкъ. Не разорится! Ему что... милліонеръ! У него имѣніе -- золотое дно, аршинный черноземъ.
   -- Ты говоришь домъ, на Петербургской?-- оживленно вступилась Софья Павловна,-- а по-моему, Колюшка, домъ бы лучше здѣсь, въ Коломнѣ,-- ужь мы тутъ привыкли,-- а хорошо бы и дачку, или маленькое имѣньице подъ Петербургомъ. У насъ все свое было бы: масло, сливки, овощи, птица.
   -- Что вѣрно, то вѣрно, Соня! Ай, молодецъ... придумала славно! Я всегда говорилъ: ты у меня умница. И дѣйствительно: еще разнообразнѣе. Лѣто станемъ жить въ деревнѣ, зиму... Хорошо бы одну коровку здѣсь завести. Да, я составлю списочекъ, что нужно...
   Таня не дослушала этихъ идиллическихъ мечтаній. Она затворила дверь, словно желая установить грань между собою и этики людьми, такъ простодушно и наивно замышляющими нехорошій поступокъ, правыми, благодаря своему дерзкому убѣжденію, что будущее принадлежитъ имъ, какъ принадлежало прошлое.
   Подавленная и негодующая, Татьяна Николаевна не могла заснуть всю ночь.
   Грозный вопросъ, что дѣлать, какъ предупредить возмутительную выходку разлакомившихся на даровщинку людей, настойчиво требовалъ отвѣта.
   Выступить противъ родителей, просить жениха, чтобъ онъ отвергъ ихъ назойливыя просьбы, доказать неприличіе и грубость ихъ притязаній, сказать, что они позорятъ дочь, или уклониться и, слѣдуя примѣру Мани Волчанской, сдѣлаться рабыней, за которую новый властелинъ вноситъ условленный калымъ?
   Послѣдній исходъ глубоко возмущалъ дѣвушку и, конечно, она не могла поступить такимъ образомъ.
   "Неужели я допущу,-- говорила она, ломая руки,-- чтобы Марушевскій, изъ любви ко мнѣ, подвергался эксплуатаціи? Да, да, эксплуатаціи -- другаго слова не подберешь!-- со злобой добавляла Таня.-- Положимъ, они не наживаться хотятъ, но, все-таки, это торговля. Ради своего комфорта, торговать рѣшаются... чѣмъ торговать?! "Списочекъ!" "коровка!" "домикъ!" Говорятъ, надо до свадьбы. Вотъ и разгадка! Да, мы -- безсердечные, резонеры... а они -- сердечные?!..."
   Рыданія безъ слезъ, -- жестокія, мучительныя,-- потрясали грудь молодой дѣвушки. Жгучая жалость къ себѣ самой переполняла душу. Принесенная жертва казалась нелѣпой и смѣшной; дѣлалось стыдно за то умилительное настроеніе, которое въ послѣднія недѣли освѣщало существованіе, давало силы, мѣшало вникать въ дѣйствительность.
   И вотъ сегодня спала завѣса.
   Въ эту безконечно-долгую ночь Таня все поняла. Она нашла отвѣтъ на смутно томившіе вопросы и поставила крестъ надъ прошлымъ.
   Давая согласіе на бракъ съ Марушевскимъ, Таня горѣла стремленіемъ спасти отца отъ позора и нищеты, и когда миновали первые восторги удовлетвореннаго желанія, когда вмѣсто убитыхъ и печальныхъ лицъ она увидѣла возлѣ себя счастливыя и довольныя, дѣвушка спросила себя, что она сдѣлала?
   "Бракъ по разсчету"!-- шепнулъ разсудокъ.-- "Самоотверженіе!" -- утѣшилъ голосу сердца.
   Въ первые дни Таня вѣрила, что любовь придетъ. Она симпатизировала Марушевскому и уважала его. Кромѣ того, доброта и щедрость, выказанныя имъ по отношенію къ родителямъ, возбуждали благодарность, и когда домашніе хоромъ твердый: "Ахъ, можно ли не любитъ такого жениха! Ахъ, какой онъ чудесный человѣкъ!" -- когда знакомые и родные не безъ зависти поздравляли невѣсту, Таня была увѣрена, что любитъ Юрія Ивановича.
   Ока принимала желаемое за существующее.
   Мало-по-малу, освоиваясь съ положеніемъ жениха, Марушевскій проявлялъ извѣстныя права. Онъ дольше чѣмъ слѣдовало удерживалъ ея руку, цѣловалъ въ ладонь, беззвучно прижимаясь въ ней горячими губами, обнималъ за талію и, привлекая къ себѣ, страстнымъ шепотомъ говорилъ о своей любви, считалъ дни, остающіеся до свадьбы, любовался невѣстой съ влажными отъ восторга глазами и твердилъ: "Скоро, скоро ты будешь совсѣмъ моя... мы не станемъ разставаться ни на минуту". Въ подобныя мгновенія Таня страшно, невѣроятно страдала.
   Нравственное насиліе, совершенное во имя высокой цѣли, давало себя чувствовать. Душевная жизнь, не признающая ни власти долга, ни доводовъ разсудка, временно порабощенная, могущественно заявляла свои права.
   Марушевскій нравился Танѣ, какъ знакомый, какъ другъ; въ качествѣ же человѣка, имѣющаго права мужа, онъ возбуждалъ страхъ, граничащій съ отвращеніемъ, а возврата не существовало.
   Нарушить обѣтъ, данный Юрію Ивановичу, Таня не считала себя вправѣ. Кромѣ того, громада одолженія, оказаннаго Щнгринымъ, связывала дѣвушку по рукамъ.
   Молодая дѣвушка успѣла усмирить законные порывы. Она заставила себя повѣрить, что приносимая жертва даетъ полное счастіе родителямъ, и даже начала относиться къ нимъ съ особенною нѣжностью, какъ мать къ ребенку, рожденіе котораго едва не стоило ей жизни.
   И вдругъ все перевернулось, спуталось, потеряло прежній колоритъ.
   Вмѣсто восторженной благодарности къ Марушевскому и дочери, для стариковъ началось разочарованіе. Они такъ много и часто мечтали о выгодной партіи для Тани, такъ привыкли связывать свою судьбу съ этимъ событіемъ, что когда, наконецъ, мечта ихъ исполнилась и они увидѣли, что грандіозная картина, возданная пылкимъ воображеніемъ, не осуществляется, они почувствовали себя неудовлетворенными и обиженными.
   Началось холодное, недружелюбно-завистливое отношеніе къ дочери и все чаще и чаще слышались порицанія за недостатокъ заботливости, за эгоистичность, и Таня слышала, какъ родители переговаривались:
   -- Вѣдь, она дѣлается милліонершей, не мы! Намъ что дадутъ, за все должны быть благодарны. Только слово одно, что родителей спасаетъ. Вотъ Маня Волчанская такъ дѣйствительно...
   Дѣвушка не придавала особеннаго значенія этимъ фразамъ, видя въ нихъ старческую ворчливость, но сегодня, когда ей случайно стали извѣстны планы родителей,-- "списочекъ", "домикъ", "коровки",-- горько и обидно сдѣлалось ей за поруганныя меч; ты, страшно, что Юрій Ивановичъ можетъ счесть ее за сообщницу.
   Было уже совсѣмъ свѣтло, когда Таня заснула.
   Она рѣшила откровенно объясниться съ женихомъ и, отбросивъ ложный стыдъ, повѣдать ему свои тревоги и муки.
   

IX.

   На слѣдующее утро, когда Татьяна Николаевна вышла въ столовую и, поздоровавшись съ родителями, сѣла пить чай, она замѣтила, что разговоръ между стариками вдругъ оборвался.
   Таня налила себѣ стаканъ жидкаго, спитаго чая и, облокотившись, размачивала въ немъ сухарь. Щигрины, смущенные присутствіемъ дочери, но находящіеся въ прекрасномъ расположеніи духа, скучали вынужденнымъ молчаніемъ и начали говорить намеками.
   Молодая дѣвушка жадно вслушивалась. Раздраженіе, вскипѣвшее еще наканунѣ, рвалось наружу и Таня инстинктивно ждала предлога возбудить вопросъ о планахъ, слышанныхъ вчера, и выразить протестъ.
   Покручивая усы, съ молодцоватымъ, бравымъ видомъ сидѣлъ Щигринъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, затягиваясь неизмѣнною жуковкой. Софья Павловна помѣстилась возлѣ и старательно натягивала блѣдно-сѣрыя лайковыя перчатки на свои дѣтски-маленькія руки.
   На Щигриной было надѣто толстое шелковое платье, нарядная мантилья и бархатная шляпка; на груди вилась золотая; цѣпочка, въ ушахъ сверкали брилліантовыя серьги. Возлѣ, на стулѣ, лежала прекрасная песцовая шуба.
   Это были обновки. Таня не сомнѣвалась въ самомъ фактѣ, но ей хотѣлось спросить: когда, на какія деньги куплены эти вещи? Страхъ получить подтвержденіе своихъ подозрѣній отнималъ мужество. Она опускала глаза и старалась не замѣчать того, что назойливо рѣзало взоръ.
   "Можетъ быть, Юрій Ивановичъ уже видѣлъ всѣ эти вещи и только для меня, предающейся эгоистическимъ думамъ, онѣ являются новинкой?" -- мелькало въ головѣ дѣвушки.
   -- Такъ я уѣзжаю, Колюшка,-- сказала Софья Павловна, вставая и заботливо оправляя складки своего моднаго платья.-- Изъ-за хлопотъ, да заботъ по чужимъ дѣламъ -- свои забыла. Ты самъ понимаешь, нельзя забрасывать всѣхъ знакомыхъ. Надняхъ я встрѣтила у сестры баронессу Зальцъ, такъ даже неловко было. Я и рѣшила: объѣду всѣхъ и сразу отдѣлаюсь. Да кстати: за покупками нельзя было бы сегодня отправляться. Юрій Ивановичъ хотѣлъ вечеромъ принести денегъ.
   Все это произносилось спокойно, беззаботно. Щигрина оглядывала свой костюмъ, обдергивала мантилью и, словно забывая возрастъ и морщины, нѣсколько рисовалась передъ мужемъ, зная, что взоръ его съ неизмѣнною любовью покоится на ней.
   -- Да развѣ у тебя изъ тѣхъ ничего не осталось?-- съ удивленіемъ спросилъ Николай Григорьевичъ.
   Танѣ показалось, что тревога звучала въ голосѣ отца. Она стала вслушиваться внимательнѣе. Сердце дѣвушки замирало отъ волненія, точно она сама совершила дурной поступокъ и робѣла, ожидая возмездія.
   -- Какой ты смѣшной, Колюшка! Да много ли тамъ было? Туда-сюда, смотришь, и нѣтъ ничего. Я купила...
   Софья Павловна пересчитала около десятка разныхъ вещей. Таня съ облегченіемъ перевела дыханіе. Наряды матери, поразившіе ее сегодня, не находились, въ счету. "Значитъ, это на какія-нибудь другія деньги!" -- думала она.
   -- Скоро вышли! Какъ ты странно разсуждаешь, Колюшка! Ты вспомни: изъ опекунскаго совѣта выкуплено вещей на 600 слишкомъ рублей, часы твои 200, потомъ -- портному надо отдать 200. Эти-то деньги у меня приготовлены. Вѣдь, онъ сегодня хотѣлъ фрачную пару принести. Я тебѣ въ бюро, въ лѣвый ящикъ, положила 200 рублей. Какъ сосчитать, всѣ двѣ тысячи и есть. Много ли ихъ! Надо будетъ сразу спросить у Марушевскаго побольше, а то все по мелочамъ -- непріятно!
   Таня поднялась со стула, блѣдная и задыхающаяся. Нуждаясь въ опорѣ, она ухватилась за спинку стула. Ея ноги подкашивались. Широко открытымъ взоромъ смотрѣла она на стариковъ и не узнавала ихъ привычнаго нравственнаго облика въ тѣхъ типахъ, что находились передъ нею.
   Какъ объяснить имъ то, что для нихъ совершенно чуждо и непонятно?
   -- Папа, какой фракъ? О какой фрачной парѣ сказала мама?-- необычайно рѣзкимъ тономъ спросила дѣвушка, обращаясь къ отцу съ вызывающимъ видомъ.
   Софья Павловна испуганно взглянула на дочь. Традиціонная фраза: "не безпокой папу глупостями!" -- долетѣла до слуха Тани, но она продолжала упорно смотрѣть на старика.
   Въ ряду другихъ расходовъ, фрачная пара являлась, конечно, ничтожностью, но, какъ это всегда бываетъ, Таня придралась именно въ пустяку, хотя выкупленные брилліанты въ ушахъ матери и золотые, сверкающіе новизной часы отца рѣзали ея глазъ.
   -- Какой фракъ?! Вотъ вопросъ тоже! Обыкновенно какой бываетъ,-- съ обычною усмѣшкой отвѣчалъ Щигринъ, не замѣчая возбужденнаго лица дочери.
   -- Зачѣмъ вамъ? Зачѣмъ? Вѣдь, есть. Еще хорошій. Совсѣмъ не носили... не носите никогда...-- съ усиліемъ вымолвила дѣвушка.
   Хрипота слышалась въ ея голосѣ. Софья Павловна инстинктивно угадала грозящую вспышку и поспѣшила вмѣшаться.
   -- Ты постоянно говоришь глупости, Таня!-- съ досадой пожимая плечи, произнесла она.-- У отца ни одного сюртука порядочнаго нѣтъ: не оборванцемъ же ему ходить. Для твоей же свадьбы заказалъ папа фракъ. Это -- необходимое!
   -- Надѣюсь, что необходимое!-- подчеркнулъ Щигринъ, прищуривая глаза и укорительно качая головой.-- Я, вѣдь, такъ обносился, что совѣстно носъ въ люди показать: ни бѣлья, ни платья, ни шубы. Терпѣлъ-терпѣлъ, да и терпѣнье потерялъ. Будетъ о другихъ заботиться, надо и о себѣ когда-нибудь подумать.!
   Таня съ изумленіемъ внимала отцу. Онъ считалъ себя вполнѣ правымъ; онъ порицалъ кого-то за свои лишенія.
   -- Папа, но, вѣдь, это... деньги-то Марушевскаго!-- почти выкрикнула дѣвушка, задыхаясь отъ волненія.
   -- Понятно, не мои, не знаю я развѣ? А какъ по-твоему, по-нынѣшнему выходитъ: слѣдуетъ отцу жены Юрія Ивановича на свадьбѣ въ лохмотьяхъ быть, а? Срамить богача-зятя?
   Щигринъ насмѣшливо щурилъ глаза и съ вызовомъ смотрѣлъ на Таню. Предчувствуя, что пылкая дѣвушка способна "ляпнуть" рѣзкое словечко, Софья Павловна, съ грубымъ порывомъ матери, не признающей возраста своего дѣтища и продолжающей видѣть въ немъ ребенка, оттолкнула Таню. Она встала между мужемъ и дочерью, сознавая, что оба они возбуждены до крайности.
   -- Ахъ, что ты съ нею разговариваешь, Колюшка! Развѣ это возможно? Стоитъ! Вѣдь, знаешь, кажется... Глупая дѣвчонка!-- набросилась она на дочь,-- какъ ты смѣешь дерзости дѣлать отцу? Чужой человѣкъ оказывается лучше родной дочери! "Деньги Марушевскаго!" Безъ тебя не знаютъ! Какая умница выискалась: учить вздумала! Такъ знай же: Юрій Ивановичъ самъ просилъ, какъ одолженія просилъ, чтобы все какъ слѣдуетъ. Побольше тебя приличія понимаетъ, а ты только суешься не въ свое дѣло. Инспекторша какая! Или ты, можетъ, сосчитала всѣ копѣйки, что мы на себя истратили, и тебѣ жалко стало? Боишься: тебѣ не хватитъ? Ты...
   Софья Павловна захлебывалась отъ гнѣва.
   Вполнѣ увѣренная, что Марушевскій, въ качествѣ влюбленнаго и деликатнаго человѣка, покорился традиціонной участи жениха, котораго не обираетъ только лѣнивый, вѣрующая въ безконтрольное право родителей невѣсты, она пользовалась случаемъ "обшиться" и "одѣться", не находя въ этомъ ничего дурнаго, и вдругъ лицомъ въ лицу встрѣтилась съ порицаніями... и отъ кого же? Отъ родной дочери! Такой фактъ возмущалъ Щигрину.
   Въ ней проснулось сознаніе неблаговидности своихъ поступковъ, но, вмѣсто раскаянія, она изливала злобу на виновника непріятнаго ощущенія. Вся горечь, что поднялась съ глубины души отъ невозможности взглянуть прямо въ глаза дочери, выливалась въ желчныхъ, оскорбительныхъ укорахъ.
   -- Другая бы сама позаботилась о родителяхъ, не то что куски считать да оговаривать!-- причитывала Щигрина, пылая отъ негодованія и не давая слова вымолвить Танѣ.-- Ну, скажи, сдѣлай милость, что ты для насъ сдѣлала, что? Попросила жениха обезпечить отца-мать на черный день? Позаботилась, а? Нѣтъ, тебѣ и горюшка мало, что родители холода да голода хлебнуть! Сама будешь на бархатѣ, на золотѣ жить, а старики -- какъ знаютъ. Погоди, погоди, дочка милая, еще вспомнишь родной уголокъ! Здѣсь все не то, да не такъ, не по-твоему а тамъ изъ чужихъ рукъ на все смотрѣть придется. Отольется родительская слеза! "Деньги Марушевскаго"!-- съ язвительнымъ выраженіемъ повторяла Щигрина, такъ какъ это напоминаніе причиняло ей ѣдкую, раздражающую боль,-- деньги Марушевскаго! Невидаль какая! Ну, поди, скажи ему, чтобъ отчетъ потребовалъ. Объясни: вмѣсто приданаго, мать себѣ на саванъ купила. Опозорь, поди! За всѣ наши хлопоты и заботы, за то что я ночей не досыпала, а отецъ послѣдній грошъ съ себя обрывалъ, да въ гимназію платилъ,-- вотъ благодарность! Господи Создатель! До чего дожить привелось: въ воровки попала!
   Семейная сцена получала возмутительный характеръ. Внѣшній лоскъ и родственная привязанность были забыты. Всколыхнулись подонки. Выставлялись на видъ мелочныя жертвы, принесенныя ради дочери, стоимость ея образованія, болѣзни, капризы и съ горечью указывалось на ея вопіющую безсердечность и неблагодарность.
   Болѣзненная и раздражительная, Софья Павловна переживала самый тяжелый періодъ женскаго существованія: приближалась физическая старость, а въ душѣ еще кипѣло столько не удовлетворенныхъ, ненасыщенныхъ запросовъ наслажденія. Таня, это цвѣтущее здоровьемъ и красотою созданіе, возбуждала гордость матери, въ то же время, шевелила зависть увядающей женщины, и Щигриной было особенно досадно, что эта дѣвушка которой принадлежитъ все: молодость, богатство, силы и красота, не только не заботится о родителяхъ, но еще усчитываетъ и оговариваетъ.
   Съ губъ Софьи Павловны неудержимымъ потокомъ лились укоризны. Она язвила, порицала, глумилась и говорила жалкія слова. Въ лицѣ Тани замерло выраженіе глубокаго страданія, но прекратить мучительную сцену она не могла.
   Вмѣсто законнаго протеста, взамѣнъ требованія сократить расходы, дѣвушкѣ приходилось приносить новыя жертвы.
   Возмущенная и негодующая, какъ человѣкъ, она должна была, въ качествѣ дочери, утѣшать и успокоивать.
   Истерическія ноты уже звучали въ надтреснутомъ и утомленномъ голосѣ Щигриной и одно правдивое, неосторожное слово вызвало бы припадокъ. Софья Павловна дразнила себя, рисуя картины будущихъ, лишеній, голода, униженія, смерти на больничной койкѣ, и въ ушахъ Тани, какъ до тошноты надоѣдавшій припѣвъ, звучало:
   -- Другая бы позаботилась... другая бы сказала: обезпечь, потребовала бы... Вонъ Маня Волчанская...
   -- Мама, я васъ прошу! Мама, успокойтесь!-- твердила дѣвушка, но ее не слушали.
   Наконецъ, Щигрина утомилась. Слезы, какъ неизбѣжный эпилогъ подобныхъ бурь, хлынули изъ ея глазъ. Въ комнатѣ стихло. Прекратился потокъ фразъ, произносимыхъ съ убѣжденіемъ въ правдивости и потому еще болѣе оскорбительныхъ, давящихъ своимъ ложнымъ могуществомъ.
   Софья Павловна тихо всхлипывала и Таня, на которую слезы матери всегда производили подавляющее впечатлѣніе, заставляя обвинять себя наперекоръ разуму, не находила мужества обнять и лаской утѣшить огорченное и, по-своему, страдающее существо.
   Дѣвушка понимала, что ея поцѣлуй или слово участія явятся молчаливымъ соглашеніемъ, и стояла, какъ ошеломленная, крѣпко держась за спинку стула. Въ глазахъ ея все кружилось, мелькало; въ ушахъ шумѣло и сердце жалобно, болѣзненно ныло.
   Вчера, сегодня, одна за другою, порывались нѣжныя струны души; умирала вѣра, выраставшая въ теченіе многихъ лѣтъ, и тотъ кумиръ, которому она пожертвовала личнымъ счастіемъ, вмѣсто золотаго, оказался сплавомъ изъ грубыхъ металловъ. Семья существовала, а для нея наступило нравственное сиротство...
   Николай Григорьевичъ, ускользнувшій изъ комнаты въ сакомъ началѣ сцены и убѣдившись, что все окончено, явился съ банальными утѣшеніями. Онъ усѣлся возлѣ жены, обнялъ ее за талію и, положивъ ея разгорѣвшееся, покрытое пятнами лицо къ небѣ на плечо, ласково гладилъ по щекѣ.
   -- Богъ не безъ милости,-- говорилъ онъ,-- надѣяться надо. Все это отъ безвѣрія происходитъ. Вѣдь, какъ плохо было, Сонюшка, а смотришь: Господь невидимо помогъ. Ты не огорчайся, дорогая. Я самъ поговорю съ Юріемъ Ивановичемъ. Не сомнѣваюсь, что онъ окажется добросовѣстнымъ, честнымъ человѣкомъ.
   -- Ахъ, какъ тяжело, какъ тяжело!-- стонала Софья Павловна.-- Отъ родной дочери...
   И среди просьбъ успокоиться, не разстраивать своего здоровья, повторялись уколы по адресу Тани. Упоминалось, какбы вскользь, что слѣдовало сдѣлать и какъ поступали дѣвушки въ былое время.
   Таня, наконецъ, очнулась отъ страннаго столбняка, овладѣвшаго ею, и молча вышла изъ комнаты. Она еще не успѣла дойти до своей тѣсной клѣтушки, какъ въ столовой началась оживленная бесѣда. Голосъ матери, потерявшій выраженіе страданія, торопливо и настойчиво говорилъ:
   -- Поскорѣе надо... Сегодня... непремѣнно.
   -- Понятно, понятно, Сонюшка, сегодня! Имъ что? Уѣдутъ и забудутъ!
   Старики были правы. Имъ вспоминалось, какъ и они, въ свое время, "уѣхали и забыли", каждый, родное пепелище для новаго гнѣздышка, и этотъ страхъ висѣлъ надъ ними, какъ Дамокловъ мечъ. Онъ возбуждалъ въ нихъ изобрѣтательность, являлся щитомъ отъ укоровъ совѣсти и оправдывалъ разыгрывавшійся аппетитъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я должна предупредить! Я не допущу, не позволю!-- рѣшила Татьяна Николаевна и, надѣвъ шубку и шапочку, вышла изъ родительскаго дома, пристыженная и униженная.
   

X.

   Юрій Ивановичъ не пошелъ въ водолечебницу и рѣшился посвятить дѣламъ свободное утро... Какъ нарочно, ихъ накопилось множество. На роскошно обставленномъ письменномъ столѣ, подъ тяжелымъ пресъ-папье, лежала цѣлая кипа бумагъ. Тутъ были письма управляющаго изъ Юрьевки, требовавшаго отвѣта на различные хозяйственные вопросы, посланія знакомыхъ изъ роднаго города Трубчевска и, наконецъ, пачка счетовъ изъ магазиновъ на вещи, отправленныя въ имѣніе по поводу скорой женитьбы.
   Всегда разсчетливый и аккуратный во всемъ, что касалось денежныхъ дѣлъ, Марушевскій совершенно завертѣлся въ послѣднее время.
   Любовь къ Танѣ, сначала колеблющаяся, затѣмъ смѣлая и увѣренная, произвела сильную перемѣну въ душѣ Юрія Ивановича. Ему давно нравилась эта энергичная дѣвушка, свободная и отрѣшившаяся отъ дворянскихъ традицій и своимъ трудомъ добывающая кусокъ хлѣба. Въ то время это была новинка. Одна половина молодежи расплывалась въ жалобахъ на переворотъ, отнявшій Машекъ и Палашекъ, требовала какихъ-то особыхъ правъ для женщины и ничего не дѣлала; другая, въ поискахъ новаго идеала, потеряла образъ и подобіе человѣка и, все отрицая, ничего не создавала. Таня не принадлежала ни къ той, ни къ другой категоріи. Она начала трудиться, жила умственною жизнью, много читала и переросла окружающую среду. Но все не мѣшало ей оставаться милою, скромною дѣвушкой, съ милымъ, отзывчивымъ сердцемъ, изящною, благодаря своимъ мягкимъ манерамъ, простотѣ и искреннему веселью.
   Юрію Ивановичу нравилось, что Таня бойко поддерживаетъ бесѣду о сочиненіяхъ Дарвина и Ляйэля, разсказываетъ съ увлеченіемъ о мірозданіи по Циммерману и горячо восхищается Пушкинымъ и Лермонтовымъ, хотя Писаревъ и его поклонники отрицали ихъ красоту.
   Такая самобытность, исключительная въ періодъ повальнаго увлеченія новизной, пріятно поразила Марушевскаго. Встрѣтивъ Таню въ домѣ своихъ друзей, онъ познакомился со Щигриными сталъ бывать въ семьѣ молодой дѣвушки довольно часто, присматриваясь къ ней и изучая каждую мелочь.
   Марушевскій перешелъ грань, отдѣляющую средній возрастъ отъ положительнаго, но продолжалъ считать себя молодымъ. Онъ почти не жилъ, хотя ему стукнуло сорокъ и въ волосахъ значили серебриться сѣдыя нити.
   Воспитанный въ довольствѣ и роскоши, Юрій Ивановичъ совершилъ обычную карьеру богатаго дворянина. Съ грѣхомъ пополамъ окончивъ курсъ въ корпусѣ, онъ поступилъ въ гвардію и предался беззаботному существованію. Но надъ нимъ разразись нежданная гроза. Умеръ отецъ и оказалось, что долги превышаютъ состояніе. Честь дворянина требовала уплатить ихъ Марушевскій вышелъ въ отставку. Онъ разстался со столицей, съ веселыми товарищами и всяческими утѣхами холостой жизни и поселился въ деревнѣ, отказывая себѣ во всѣхъ удобствахъ.
   Юрій Ивановичъ принесъ еще большую жертву, но объ ней знали весьма немногіе. Существовала дѣвушка, черные глазки которой пылко сулили блаженное будущее, и Марушевскій уже мѣчталъ о семейномъ счастьѣ. Съ потерей состоянія надежда на бракъ отодвигалась на неопредѣленное время, но Лиза обѣщала ждать.
   Молодой человѣкъ уѣхалъ въ Юрьевку и началъ работать, какъ батракъ, по недѣлямъ не снимая полушубка и приводя въ порядокъ запущенное имѣніе. Въ минуты отдыха онъ представлялъ себѣ прелестное личико избалованной дѣвушки, вызывалъ въ памяти ея серебристый смѣхъ. Ему чудилось, что наступитъ день, когда въ опустѣвшемъ барскомъ домѣ, нѣмомъ свидѣтелѣ столькихъ сценъ; радостныхъ и печальныхъ, загремитъ рояль: польются звуки контральто. Годы труда и лишеній покажутся ничтожными сравнительно съ громадой завоеваннаго счастія. Хорошо и жутко дѣлалось въ душѣ вѣрующаго и влюбленнаго человѣка.
   Но... въ столицѣ жизнь летитъ быстрѣе, чѣмъ въ глухой деревушкѣ, и много соблазновъ представляетъ свѣтъ. Лиза устала ждать. Вмѣсто красиваго гвардейца, явился молодой дипломатъ получившій назначеніе въ одинъ изъ блестящихъ центровъ Европы, и Лиза упорхнула съ молодымъ мужемъ.
   Когда Марушевскій узналъ о вѣроломствѣ любимой дѣвушки у него разлилась желчь. Въ первые дни онъ проклиналъ свою рѣшимость отложить свадьбу, говорилъ: слѣдовало уѣхать вдвоемъ и тогда уже заботиться о состояніи, но потомъ смирился духомъ.
   Переживъ негодованіе, злобу и презрѣніе,-- все, что вызвало въ немъ недостойное поведеніе дѣвушки, Юрій Ивановичъ сдѣлался другимъ человѣкомъ: онъ пересталъ вѣрить во все хорошее и съ насмѣшкой, какъ мудрецъ къ глупцу, относился къ тѣмъ, кто довѣрялъ женщинамъ.
   Прежде онъ видѣлъ въ богатствѣ только ступень къ счастію теперь началъ съ особенною горячностью увеличивать состояніе, говоря, что деньги -- великій и единственный рычагъ, что онѣ сила, могущество и вліяніе.
   Наслѣдство, полученное отъ дальней родственницы, сразу сдѣлало его богачомъ, но счастія и довольства оно не принесло.
   Одиночество отравляло существованіе. Много легкомысленныхъ женщинъ и практичныхъ дѣвушекъ ободрительно посматривали на него и Марушевскій, инстинктивно жаждущій любви, начиналъ посѣщать семью, возбуждая радужныя надежды матерей и дочекъ. Но старая рана продолжала болѣть. Ои не вѣрилъ, что его полюбятъ ради него самого, и въ каждой ласковомъ словѣ видѣлъ посягательство на состояніе.
   Въ Трубчевскѣ, въ столицѣ и за границей, на водахъ,-- всюду, куда онъ ѣздилъ размыкать тоску одиночества,-- вездѣ, гдѣ онъ знакомился въ семейныхъ домахъ, онъ какъ-то угадывалъ, что его предложеніе будетъ радостно принято, и бѣжалъ, какъ отъ чумы.
   Чего онъ искалъ? Чего хотѣлъ, рыская по свѣту и нигдѣ не находя пріюта?
   Откинувшись на спинку кресла передъ письменнымъ столокъ, съ посланіемъ управляющаго въ рукахъ, Юрій Ивановичъ задумался, замечтался и его блестящій взоръ былъ устремленъ на большой портретъ Тани, въ малахитовой рамѣ, стоявшій на возвышеніи.
   "Нашелъ-таки... нашелъ!-- едва шевеля губами, шепталъ онъ, какъ бы хвастаясь передъ невидимымъ собесѣдникомъ.-- Умница, хорошая, честная и вотъ ужь не ради богатства... Конечно, это надо понять... Не каждому ясно! Ей -- лично ничего не надо, а относительно стариковъ -- такъ это естественно!"
   Марушевскій бросилъ письмо на столъ и, пожимаясь отъ нервной дрожи, охватившей его, началъ ходить по комнатѣ.
   "Тысячи людей скажутъ: "бракъ по разсчету", -- съ ироніей продолжалъ онъ,-- а я говорю: нѣтъ! Симпатія обязательно переходитъ въ любовь, а любовь въ симпатію -- никогда. А я люблю ее, люблю, люблю..."
   Юрій Ивановичъ стоялъ противъ портрета и съ восторгомъ повторялъ это слово. Въ глазахъ искрилась нѣжность, губы улыбались и все лицо радостно сіяло.
   Раздался звонокъ и брови Марушевскаго нахмурились.
   -- Кого тамъ принесла нелегкая?!-- сквозь зубы вымолвилъ онъ, враждебно смотря на дверь.-- Вотъ не во-время! Только что хотѣлъ заняться...
   Вошелъ лакей и подалъ маленькій конвертъ.
   -- Отвѣта просятъ,-- тихо доложилъ онъ.
   -- А кто принесъ?-- освѣдомился Юрій Ивановичъ съ тѣмъ же хмурымъ видомъ и, замѣтивъ, что конвертъ безъ адреса, еще разъ перевернулъ его.
   -- Барышня какая-то, изъ себя молоденькія, одѣты по-благородному.
   Марушевскій лѣниво разорвалъ конвертъ и, вынувъ изъ него тонкій листикъ бумаги, едва не вскрикнулъ отъ радости.
   -- Проси, проси скорѣй! Ахъ, какъ же это такъ! Да иди же, братецъ... Постой, впрочемъ, я самъ... А ты вотъ что: убирайся въ кухню, куда хочешь, къ пріятелю,-- однимъ словомъ, сгинь... Понимаешь?
   Черезъ нѣсколько мгновеній Таня и Юрій Ивановичъ сидѣли въ кабинетѣ. Молодая дѣвушка, въ бѣлой мѣховой шапочкѣ, съ муфтой на колѣняхъ, въ скромномъ черномъ платьѣ, помѣстилась въ креслѣ въ углу, такъ что лицо ея находилось въ тѣни. Марушевскій усѣлся напротивъ на табуретѣ и радостно смотрѣлъ на гостью.
   -- Вотъ чудный, нежданный сюрпризъ,-- твердилъ онъ,-- просто глазамъ не вѣрю. Сколько разъ я просилъ -- не хотѣла, отказывалась и вдругъ сама пришла! Милая, какъ я счастливъ! Спасибо вамъ.
   Замѣчая смущеніе дѣвушки и какую-то непривычную робость въ выраженіи гордыхъ и блестящихъ глазъ Тани, Марушевскій старался какъ можно скорѣе побѣдить неловкость, сопровождающую первыя посѣщенія. Онъ разсказывалъ невѣстѣ, почему остался дома и какъ провелъ утро. Вмѣсто спѣшной корреспонденціи, ради которой нарушенъ порядокъ, онъ замечтался передъ ея портретомъ... Вспоминалось невеселое прошлое и въ радужныхъ краскахъ рисовалось близкое будущее.
   -- Все вы, вы, моя Таня... Вы совершили со мною чудо. Ахъ, только бы время шло скорѣй... еще три недѣли!
   Въ словахъ Марушевскаго звучала нѣжность. Танѣ стало неловко подъ страстнымъ вгзлядомъ жениха. Онъ любовался ею, какъ знатокъ-любитель -- прекрасною картиной, задатокъ за которую уже отданъ и къ восторгу при видѣ чуднаго произведенія примѣшивается сладостное чувство собственника.
   -- Юрій, скажите мнѣ,-- начала дѣвушка, выбравъ удобное мгновеніе,-- пожалуйста, вспомните,-- мнѣ это очень важно,-- скажите, сколько вы всего давали моей матери денегъ... на приданое?
   На Таню было жалко смотрѣть. Она была угнетена и смущена. Румянецъ стыда заливалъ щеки. Опустивъ голову, дѣвушка лихорадочно мяла свою курчавую, какъ барашекъ, муфту.
   -- Какой странный вопросъ! Зачѣмъ это вамъ понадобилось. Таня?-- продолжая улыбаться, воскликнулъ Марушевскій.
   -- Скажите, мнѣ нужно.
   Щигрина говорила серьезно и настойчиво. Юрій Ивановичу понялъ неумѣстность шутки и, въ то же время, подумалъ, что интересъ Тани къ этому дѣлу вполнѣ естественъ. Онъ и самъ собирался поговорить съ невѣстой о нѣкоторыхъ опасеніяхъ и былъ доволенъ, что иниціатива являлась съ ея стороны.
   -- На память не знаю, Таня,-- просто отвѣчалъ онъ,-- но, если угодно, сейчасъ посмотрю въ книжку. Я имѣю привычку все записывать; это очень полезно.
   Марушевскій взялъ записную книжечку и сталъ ее перелистывать. Онъ продолжалъ говорить спокойно, какъ дѣловой человѣкъ, и Танѣ стало легче. Она была ему глубоко благодарна за принятый тонъ и теперь смѣло слѣдила за его движеніями, за выраженіемъ лица. Одно мгновеніе ей показалось, что губы его сжались отъ досады, что презрѣніе скользнуло въ глазахъ, но затѣмъ воспитаніе и привычка скрывать ощущенія взяли верхъ. Морщины, вспухшія на лбу, разгладились и Юрій Ивановичъ небрежно бросилъ на столъ книжечку.
   -- Пустяки, въ сущности, Таня. Право, толковать не о чемъ! Четыре-пять тысячъ съ чѣмъ-то... Навѣрное не знаю.
   Дѣвушка была поражена. Зарабатывая тридцать рублей въ мѣсяцъ, она знала цѣну деньгамъ. Сумма, сообщенная женихомъ, казалась колоссальною и подавляющею, тѣмъ болѣе, что она помнила, какія именно покупки были сдѣланы. Танѣ стало жутко при мысли, что Юрій уже угадалъ смыслъ вопроса и, съ сознаніемъ безъисходности, она ринулась впередъ.
   -- Я васъ прошу болѣе не давать ничего...ни одного рубля. Я требую --.я имѣю право!-- отрывисто начала она.-- Я не хочу, чтобы прикрывались моимъ именемъ... Мнѣ ничего не нужно, все сдѣлано, наконецъ... Серебро тамъ, шуба, я не знаю что еще... Все кончено! Юрій, я васъ умоляю, не надо больше ни копѣйки, ни копѣйки!...
   -- Но, моя дорогая, неукротимая головка,-- возразилъ Марушевскій,-- прежде всего, успокойтесь... Я очень, очень радъ, что мы коснулись этого вопроса. Вообще, къ сожалѣнію, между женихомъ и невѣстой не принято говорить о дѣлахъ, а, между тѣмъ, кому же и бесѣдовать о нихъ, какъ не людямъ, составляющимъ одно цѣлое? Да, такъ я уклонился. Видите, другъ мой, вы были не правы, уклоняясь отъ вопроса о приданомъ. Вамъ самой слѣдовало имъ заняться, а то теперь... Сегодня я получилъ письмо отъ вашей maman: она сообщаетъ цѣлый реэстръ не купленнаго. Столовое бѣлье и серебро не нужно,-- отъ нихъ въ Юрьевкѣ сундуки ломятся,-- но, оказывается, вѣнчальное, визитное и дорожное платья еще не сдѣланы..
   -- И не надо. Не давайте больше денегъ. Это все...
   -- Значитъ, моя Таня станетъ подъ вѣнецъ въ своемъ заслуженномъ черномъ платьѣ и въ немъ же на вокзалъ, да?
   Марушевскій смѣялся, но въ его смѣхѣ звучали невеселыя ноты. Онъ давно уже подозрѣвалъ оскорбительную эксплуатацію и, бросая тысячи кредиторамъ Щигрина, мысленно усчитывалъ Софью Павловну, такъ какъ его поражала неделикатность стариковъ.
   -- Постойте, Юрій Ивановичъ!-- рѣзко перебила Таня,-- вы понимаете, что тамъ творится?
   -- Понимаю,-- спокойно отвѣчалъ тотъ.
   -- Понимаете и равнодушно относитесь? Вѣдь, они Богъ вѣсть до чего дошли!-- горячо продолжала дѣвушка.-- Это необходимо прекратить. Ваши деньги, неожиданность благополучія вскружили имъ головы и они...
   -- Ничего не подѣлаешь, Таня. Люди вездѣ одинаковы и вы напрасно такъ волнуетесь. Притягательная сила золота... Прекратить эту драму можетъ только нашъ отъѣздъ, а пока... Малѣйшая попытка съ нашей стороны ограничить поведетъ къ скандалу, къ непріятностямъ, а я противъ всякихъ сценъ. Богатство кладетъ на человѣка извѣстныя обязанности: "надо жить и давать жить другимъ!" -- закончилъ онъ извѣстнымъ изреченіемъ.
   Таня глубоко страдала. О ея родителяхъ говорили съ презрѣніемъ, а она должна была молчать. Мало того, ей приходилось предупредить жениха о новыхъ требованіяхъ, такъ кай иначе онъ можетъ считать ее сообщницей.
   Въ несвязныхъ выраженіяхъ упомянула она о "списочкѣ" Марушевскій слушалъ съ озабоченнымъ, серьезнымъ лицомъ Когда она окончила, онъ спросилъ:
   -- Что же васъ безпокоитъ въ данномъ случаѣ?
   -- Какъ, что?! Вѣдь, подобное отношеніе похоже...
   "Похоже на торговлю", хотѣла она сказать, но Юрій Ивановичъ предупредительно перебилъ ее и серьезно вымолвилъ:
   -- Нѣтъ, дорогая моя, не волнуйтесь. Я потолкую съ Николаемъ Григорьевичемъ и устроимъ дѣло. Вообще я намѣренъ былъ предложить ему извѣстную пенсію. Конечно, никакихъ домовъ и имѣній я покупать не стану: онъ опять надѣлает долговъ и намъ всю жизнь придется расплачиваться за нихъ. Довольно!
   Таня молчала. Потерять вѣру въ людей, съ которыми связанъ кровными узами, увидѣть порокъ тамъ, гдѣ привыкъ уважать добродѣтель, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, трепетать при мысли, что въ тебѣ самомъ таятся зародыши дурныхъ страстей, что, всосанныя съ молокомъ матери, онѣ рано или поздно проснутся и, какъ наслѣдственный недугъ, переходящій изъ рода въ родъ, поразятъ неизбѣжно,-- можетъ ли быть горше такого сознанія?
   "Можетъ быть, онъ и меня считаетъ такою же?" -- вставала подавляющая мысль, и Марушевскій, словно угадывая ей терзанія, добавилъ:
   -- Второй разъ мнѣ приходится благодарить васъ за искренность и откровенность, Таня. Какъ я горжусь, что вы способны отрѣшиться отъ узкаго взгляда, признающаго родство кровное quand même... Мнѣ было бы тяжело видѣть васъ рядомъ съ ними нравственно, душевно... Знаете, я не считаю ихъ дурными людьми, но ихъ испортила безшабашная барская жизнь. Въ молодости легко жилось на чужія деньги и теперь, чуть мелькнула возможность, они, не разбирая средствъ, готовы...
   -- Но, вѣдь, сколько времени вели они скромную жизнь... какъ каялись! Испытали весь ужасъ неоплатныхъ долговъ... Неужели это не наука?-- какъ бы разсуждая съ собою, говорила Таня.
   -- А знаете, ваши, вѣроятно, были бы очень рады, если бы мы съ вами поссорились, разошлись!-- рѣзко смѣясь, замѣтилъ Марушевскій.
   -- Какіе пустяки! Они васъ уважаютъ, любятъ.
   -- Вы думаете? Нѣтъ, дорогая моя. Дѣла устроены, приведены въ порядокъ. Теперь можно мечтать о лучшей партіи для дочери... Еще погодите, когда я откажусь выполнить требованія по "списку", какъ вы его называете, васъ, можетъ быть, начнутъ уговаривать разойтись со мною.
   Татьяна Николаевна быстро встала съ кресла.
   -- Нѣтъ, этого никогда не будетъ, Юрій! Я дала слово и сдержу его.
   Послѣ сцены съ матерью, когда душа Тани была переполнена горечью разочарованія, Марушевскій представился ей въ совершенно новомъ свѣтѣ. "Добрый, щедрый, великодушный и любящій,-- думала дѣвушка,-- я была къ нему несправедлива... Надо подавить ощущенія непонятнаго страха, мѣшающаго сближенію. Необходимо заставить себя полюбить его. Онъ хорошій, хорошій". Какъ человѣкъ, лишенный пріюта и не знающій, гдѣ преклонить усталую голову, она жадно мечтала найти приставу и бросить якорь. Ей хотѣлось того тихаго, радостнаго, душевнаго состоянія, которое даруетъ раздѣленное чувство, и вотъ она рѣшилась на смѣлый поступокъ, пришла къ жениху. Она внимаетъ пылкимъ рѣчамъ влюбленнаго, а сердце жалобно ноетъ и словно шепчетъ ей: "Не то это, не то, что тебѣ нужно!"
   Разочарованіе ростетъ и ширится. Ей нуженъ безкорыстный другъ, на груди котораго она могла бы выплакать свое горе излить негодованіе и найти поддержку. А Марушевскій, счастливый и влюбленный женихъ, онъ сегодня особенно доволенъ и радостенъ. У него явное доказательство привязанности Тани: она сдѣлалась его союзникомъ, она любитъ его больше, чѣмъ родителей.
   И, стремясь успокоить взволнованную дѣвушку, Юрій Ивановичъ поднимаетъ вопросъ о различныхъ подробностяхъ будущаго.
   -- Мы проведемъ зиму въ Юрьевкѣ,-- говоритъ онъ,-- а весной за границу... Да, Таня, такъ? Ахъ, какое счастіе, дорогая моя, не рѣшать вопроса жизни самостоятельно, а спрашивать милаго человѣка и постоянно думать: позволитъ ли она? Какъ ей понравится? Странно! Въ юности добиваешься свободы, какъ благополучія, а въ годы мужества отдаешь ее съ наслажденіемъ вотъ въ эдакія маленькія, нѣжныя лапки.
   Марушевскій страстно сжалъ руку дѣвушки. Таня хотѣла отнять ее, но побѣдила себя.
   Вѣдь, она должна полюбить его, должна! "Долги уплачены кредитъ возстановленъ, можно мечтать о лучшей партіи..." -- вспомнились ей слова Юрія Ивановича и въ первый разъ Таня крѣпко поцѣловала Марушевскаго.
   

XI.

   Укладываясь въ мѣрный счетъ недѣль, летѣли дни и ночи Наступили святки, а съ ними то возбужденное и хлопотливо настроеніе, которое задѣваетъ даже людей, не придающихъ зна ченія праздникамъ.
   Вокругъ Тани кипѣла жизнь. Постоянныя приглашенія отъ новыхъ и возобновленныхъ знакомыхъ, вечеринки, концерты спектакли и публичныя лекціи не давали возможности сосредоточиться, и молодая дѣвушка радовалась такому разнообразію. Съ небывалымъ увлеченіемъ, какъ человѣкъ, желающій забыться, посѣщала Таня музеи и выставки, бывала у родныхъ и знакомыхъ, выѣзжала въ театры. Все, что избавляло отъ необходимости оставаться наединѣ съ женихомъ или родителями, казалось праздникомъ и Таня дѣлалась веселою и оживленною, едва переступала порогъ своей квартиры.
   Взаимныя отношенія стариковъ и дочери ухудшались. Они не могли не замѣтить, что Марушевскій сдѣлался значительно менѣе щедрымъ, и угадывали въ этой перемѣнѣ вліяніе Тани. Это озлобляло ихъ, сердило. Покупка приданаго была окончена и, весьма естественно, прекратилась постоянная выдача денегъ влюбленнымъ женихомъ, но Софья Павловна, а за нею и Николай Григорьевичъ, лишенные возможности по-прежнему хозяйничать на чужой счетъ, съ горечью повторяли:
   -- Ужь какъ измѣнился Юрій Ивановичъ, узнать нельзя.
   -- Да, вотъ нынѣшніе люди!... Началъ за здравіе, а кончаетъ за упокой!
   -- Вотъ, Колюшка, откладывалъ ты все, да откладывалъ потолковать, какъ слѣдуетъ, съ Юріемъ Ивановичемъ о дѣлахъ, а теперь, пожалуй, и поздно окажется,-- со вздохомъ замѣчала Щигрина.-- Прежней ласки, да вниманія и слѣда нѣтъ... Мужчины, извѣстное дѣло!
   Въ этомъ возгласѣ звучало презрѣніе. Щигринъ принималъ брошенный вызовъ и возражалъ съ бодрымъ видомъ:
   -- Не всѣ мужчины на одинъ манеръ! Я никакъ не думалъ, что Марушевскій станетъ подъ женскую дудку плясать, а онъ все по Таниному, по Таниному...
   -- А ужь Танѣ стыдно, стыдно!-- качая головой, говорила Софья Павловна.-- Чѣмъ бы о родителяхъ позаботиться, она... А какіе онъ ей все подарки присылаетъ,-- княжескіе! Сегодня, видѣлъ: браслетъ, брошь, запонки -- все бирюза и жемчугъ,-- крупнущіе такіе? Да вотъ...
   Опредѣляя величину камней, Щигрина указала на волошскій орѣхъ. Николай Григорьевичъ усмѣхнулся съ недовѣріемъ:
   -- Ну, сказала тоже: такіе... Еще, пожалуй, и не настоящіе!..
   -- Что ты, что ты, Колюшка, эдакій богачъ, да чтобы не настоящіе!
   Щигринъ подумалъ, что дѣйствительно хватилъ черезъ край, и замолчалъ. Онъ вспоминалъ то чудное время, когда самъ дѣлалъ невѣстѣ дорогіе подарки, когда деньги широко бросались во всѣ стороны, и, проводя аналогію между собою и Марушевскимъ, сдѣлалъ неожиданное открытіе.
   -- Знаешь, Сонюшка, что мнѣ въ голову пришло: да богатъ ли Юрій Ивановичъ такъ, какъ сказываетъ, а? Говорили: денегъ сотни тысячъ, имѣніе -- не имѣніе, а золотое дно, и черноземъ двухъ-аршинный, и хлѣбъ-то у него родится самъ-сорокъ, а по поведенію не такъ что-то... Жмется очень милліонеръ...
   Николай Григорьевичъ забывалъ, что Марушевскій никогда не хвасталъ своимъ богатствомъ и только въ первое время знакомства, разсказывая о Юрьевкѣ, упомянулъ о доходности имѣнія и о томъ, что намѣренъ строить обширную фабрику. Все остальное, различныя посылки и заключенія,-- все принадлежало самимъ Щигринымъ, которые, въ пору радужныхъ мечтаній о блестящей партіи Тани, награждали жениха ореоломъ милліонера и сообразно съ этимъ возбуждали личный аппетитъ.
   Незадолго до новаго года, когда Юрій Ивановичъ опять прислалъ невѣстѣ нѣсколько драгоцѣнностей и Таня, сидя въ своей комнатѣ, смотрѣла на художественныя и прекрасныя вещи, какъ на новыя звенья той крѣпкой цѣпи, которая и такъ сковала ее по рукамъ и по ногамъ, старики сговаривались нанести Марушевскому рѣшительный ударъ и, представивъ "списочекъ", потолковать о своемъ будущемъ.
   Щигрины взаимно поджигали другъ друга, торопили и убѣждали въ необходимости "подумать о себѣ", но, въ то же время, испытывали парализующую неловкость. Несмотря на обвиненія Марушевскаго въ скупости и эгоизмѣ, они не могли не сознавать, что Юрій Ивановичъ сдѣлалъ для нихъ весьма многое, я врожденная порядочность, временно подавленная нахлынувшимъ потокомъ корысти, заставляла ихъ робѣть и откладывать тягостный разговоръ до болѣе удобнаго момента.
   Такимъ образомъ объяснялось, что "списочекъ", давнымъ-давно заготовленный и до мелочей обдуманный стариками, все еще хранился въ карманѣ "тужурки" Щигрина, возбуждая самыя разнообразныя ощущенія въ душѣ нѣжныхъ супруговъ.
   Когда шелестъ бумаги напоминалъ Николаю Григорьевичу3 что важный вопросъ о будущемъ все еще не рѣшенъ, старикт хмурился и со вздохомъ говорилъ:
   -- Такъ ужь это мнѣ непріятно, такъ непріятно! И всего бы лучше Танѣ сказать ему, да куда: и приступиться боишься! Начнетъ разныя идеи, да резоны подводить,-- мошенниками опять сдѣлаетъ. Эхъ, дѣтки, дѣтки! Мы-то для васъ души не жалѣли, а вы...
   -- Сегодня, Колюшка, необходимо покончить съ этимъ!-- напомнила Софья Павловна.-- Ты сообрази: у насъ 30-е, черезъ два дня -- Новый годъ, а тамъ... не успѣешь опомниться, какъ наступитъ седьмое... не до насъ ему будетъ...
   -- Да, да, конечно,-- согласился Щигринъ,-- только...
   Оспаривать разумность совѣта жены не было возможности, но Николай Григорьевичъ мысленно ропталъ: зачѣмъ ему именно, а не кому-нибудь другому нужно выполнить этотъ тягостный долгъ хорошаго семьянина?
   Любящая и заботливая женщина угадала сокровенныя думы мужа и, какъ бывало въ дни унынія и полнаго безденежья, геніальная мысль мелькнула въ ея головѣ.
   -- Господи, Богъ мой, чего стѣсняться и дѣлать изъ этого какую-то важность?-- смѣло воскликнула она, пока Щигринъ, опустивъ голову, разглаживалъ на колѣняхъ вчетверо сложенный и уже достаточно потертый листъ.-- Не милостыня! Чужой человѣкъ, и тотъ не отказалъ бы, если дѣйствительно есть состояніе... Ты скажи ему, что берешь въ долгъ...
   Николай Григорьевичъ съ изумленіемъ взглянулъ на жену. Онъ не обладалъ такою пылкостью фантазіи и находчивостью. Слова Софьи Павловны удивляли его.
   -- Понятное дѣло,-- не смущаясь, продолжала Щигрина,-- получимъ наслѣдство, все отдадимъ сполна. Ты ему такъ и скажи, такъ и объясни, Колюшка!
   Яркій ободряющій лучъ освѣтилъ помыслы старика. Точка опоры была найдена и въ глубокихъ извилинахъ души, гдѣ таилось нѣчто задерживающее, что заставляло колебаться вымолвить слово просьбы, стало легко, радостно. Точно пали затворы, мѣшающіе проникнуть въ завѣтный уголокъ и овладѣть соблазнительнымъ сокровищемъ. Николаю Григорьевичу хотѣлось расцѣловать свою умницу-жену подъ вліяніемъ порыва благодарности, но онъ выдержалъ характеръ главы семьи. Сохраняя бравый, спокойный видъ, онъ съ достоинствомъ сказалъ:
   -- Да, да, я тоже самое думалъ... Вѣдь, не милостыня, въ самомъ дѣлѣ... Дать взаймы -- не Богъ вѣсть что.
   Вечеромъ, когда Марушевскій пришелъ къ Щигринымъ нѣсколько раньше, чѣмъ всегда, чтобы сопровождать Таню въ итальянскую оперу, въ ложу къ знакомымъ, и дѣвушка отправилась къ себѣ переодѣться, Николай Григорьевичъ завладѣлъ будущимъ зятемъ.
   Пригласивъ его въ кабинетъ, старикъ зажегъ свѣчи на столѣ и, подавая Марушевскому сигару, началъ нѣсколько свысока:
   -- Потолковать надо мнѣ съ вами, дорогой Юрій Ивановичъ, давно собираюсь, да все -- то да другое -- не найти минутки. Вѣдь, вы, влюбленные, народъ бѣдовый. Вотъ и теперь, хе-хе-хе, съ дверей глазъ не сводите... Хочется, чтобы Таня скорѣй одѣваться кончила, такъ? А она нарочно тамъ кокетничаетъ,-- для васъ же принаряжается,-- не скоро дождетесь!
   Марушевскій, дѣйствительно, нетерпѣливо посматривалъ на дверь, страстно желая избѣгнуть предстоящаго объясненія. Предупрежденный невѣстой о готовящейся атакѣ и о "списочкѣ", онъ въ теченіе послѣдняго времени старательно избѣгалъ оставаться наединѣ со Щигринымъ, принципіально не желая играть роль эксплуатируемаго. Переговоривъ съ Таней, онъ сообщилъ ей, какъ и въ какомъ размѣрѣ намѣренъ обезпечить стариковъ. Дѣвушка вполнѣ одобрила его планы и отъ души поблагодарила жениха за заботливость о родителяхъ. Татьяна Николаевна, какъ хорошая хозяйка, знала, что старики будутъ вполнѣ гарантированы отъ нужды пенсіей Марушевскаго, и даже высчитала все съ карандашомъ въ рукахъ. Такимъ образомъ, Юрій Ивановичъ имѣлъ полное право сознавать себя внѣ нареканій и, избѣгая грядущаго объясненія, щадилъ гордость стариковъ и желалъ сохранить въ душѣ остатки уваженія къ родителямъ будущей жены.
   -- Нѣтъ, вы ошибаетесь,-- спокойно возразилъ онъ,-- я жду вовсе не Таню. Въ театръ еще рано, не опоздаемъ. Я смотрѣлъ: гдѣ Софья Павловна. Она тамъ одна, ей скучно... Можетъ быть, Софья Павловна подумаетъ, что у насъ въ самомъ дѣлѣ важныя дѣла, и не войдетъ изъ деликатности. Я схожу за ней.
   Марушевскій пошелъ къ дверямъ, но Николай Григорьевичъ торопливо удержалъ его за руку. Моментъ, котораго онъ ожидалъ столько времени, грозилъ ускользнуть: нужно было дѣйствовать рѣшительно.
   -- Я вамъ глубоко обязанъ, Юрій Ивановичъ,-- началъ старикъ, нѣсколько рисуясь и поминутно откашливаясь, какъ будто въ горлѣ его чувствовалась спазма,-- да, очень обязанъ. Вы явились въ самую критическую минуту нашей жизни и великодушно протянули руку. Конечно, будь у меня средства и находись вы въ такомъ положеніи, я не сталъ бы колебаться. Между людьми, принадлежащими къ одному обществу, между дворянами, скажу прямо, взаимная поддержка обязательна. Да, мы должны жить дружно, по-братски, иначе насъ совсѣмъ задавятъ... Вѣдь, мы становимся какими-то паріями... Вотъ я и говорю, что вы сдѣлали намъ большое одолженіе...
   -- Николай Григорьевичъ, я не понимаю, зачѣмъ поднимать этотъ вопросъ?-- перебилъ Марушевскій.-- Все это кончено и сдано въ архивъ.
   -- Э, нѣтъ, позвольте, я такъ не считаю... не могу считать, какъ честный дворянинъ! Вы оказали мнѣ помощь и я ставлю священнымъ долгомъ расплатиться съ вами... Я хотѣлъ просить васъ составить подробный счетъ истраченныхъ на насъ денегъ и, повѣрьте, все до копѣйки будетъ уплачено. Благодаря "эмансипаціи", какъ ее называете вы, господа, мы, дворяне, сдѣлались нищими, но не подлецами. Нѣтъ, не подлецами!
   -- Мнѣ, право, странно, Николай Григорьевичъ.
   -- Ничего страннаго, почтеннѣйшій, ничего рѣшительно! Оставлять на себѣ тѣнь подозрѣнія -- не въ моихъ правилахъ. Я считаю долгомъ сказать вамъ, что каждый рубль, уплаченный моимъ кредиторамъ, каждая сотня, брошенная на тряпки и разныя тамъ финтифлюшки Тани, будутъ внесены мною, какъ только жена получитъ наслѣдство отъ своего родственника. Да, Юрій Ивановичъ, а умремъ, такъ все ваше будетъ, -- съ собою ничего не возьмемъ,-- и ваше одолженіе...
   -- Мы находимся, надѣюсь, въ такихъ близкихъ отношеніяхъ, Николай Григорьевичъ, что говорить о разсчетахъ, о какихъ-то уплатахъ -- оскорбительно. Прошу васъ, какъ отца моей будущей жены, никогда не вспоминать о тѣхъ деньгахъ, которыя...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, батенька, и не просите: не могу, положительно не могу!-- горячился старикъ, какъ будто тысячи рублей лежали въ его карманѣ и отказъ Марушевскаго свести счетъ безпокоилъ его.-- Хлѣбъ-соль -- вмѣстѣ, табачокъ -- врозь, такъ и іенежки: онѣ счетъ любятъ и отношеній тогда не портятъ, а то чуть до презрѣннаго металла коснется, сейчасъ ссоры да распри. А я этого не хочу... да, не хочу!
   -- Но я убѣжденъ, что между нами никакихъ несогласій быть не можетъ,-- возразилъ Юрій Ивановичъ, желая прекратить серьезный разговоръ о такомъ несбыточномъ предметѣ, какъ фантастическое наслѣдство.-- Вы мнѣ сдѣлаете большое одолженіе, если совершенно забудете о моей пустой услугѣ.
   -- Какъ можно забыть! Что вы, что вы, родной мой! Нѣтъ, этого забыть нельзя. А ужь если вы дѣйствительно хотите быть настоящимъ сыномъ, если, но имя любви къ Танѣ... и, вообще, если ваше состояніе позволяетъ, то... Я вотъ говорилъ съ женою: она тоже согласна. Риска для васъ ни малѣйшаго, ни капельки! Вѣдь, дядя Сони -- богачъ, милліонеръ... и она одна наслѣдница. Словомъ, вы будете вполнѣ гарантированы. Наконецъ, я готовъ дать вексель, заемое письмо, что хотите...
   -- Полноте, прошу, васъ. Развѣ я вамъ выказывалъ недовѣріе?
   Марушевскій полагалъ, что Щигринъ предлагаетъ дать вексель въ обезпеченіе денегъ, уплаченныхъ кредиторамъ, и не догадывался о намѣреніи старика перейти къ "списочку". Произошло недоразумѣніе.
   -- Нѣтъ, конечно, не выказывали, Юрій Ивановичъ,-- съ волненіемъ въ голосѣ говорилъ Щигринъ,-- но это будетъ уже слишкомъ много! Вы уже истратили на насъ десятка два тысячъ и тутъ, пожалуй, около того. Безъ документа неудобно: всѣ подъ Богомъ ходимъ. Конечно, я все уплачу самымъ аккуратнымъ манеромъ и мнѣ остается только поблагодарить васъ отъ души, какъ настоящаго роднаго. Вотъ, взгляните, я составилъ списочекъ, что мнѣ необходимо.
   "Списочекъ", наконецъ, появился на свѣтъ изъ глубины кармана сѣрой тужурки и Марушевскій, машинально взявъ его изі рукъ старика, только въ это мгновеніе сообразилъ, какъ глупо велъ онъ себя въ теченіе всего разговора, и удивлялся, что не замѣтилъ перехода отъ прошлаго къ будущему.
   Николай Григорьевичъ, возбужденный и взволнованный, какъ человѣкъ, завѣтныя мечты котораго готовы исполниться, съ не привычною торопливостью движеній, заглядывалъ черезъ плечо Марушевскаго и, тыкая пальцемъ въ ряды строчекъ, испещренныхъ цифрами, говорилъ отрывисто, перескакивая съ одого
   -- Домъ я считаю недорогой, тысячъ въ семь-восемь., маленькій намъ, особнячокъ, но чтобы съ садикомъ. Жена имѣньице хотѣла, но я думаю: лучше дачку. Меньше хлопотъ. Теперь Финляндію все хвалятъ... Тамъ, сказываютъ, тысячъ за пять можно хорошенькій уголокъ пріобрѣсти. Ну, обстановочку перемѣнить, еще кое-что. Знаете, одно, да другое -- просто не замѣтишь, какъ тысченка вылетитъ. Но вы, дорогой мой, понимаете, какъ умный, образованный человѣкъ, вѣдь, я вамъ все до грошика уплачу, до полушечки. Очень радъ, что вижу въ васъ настоящаго дворянина, собрата истиннаго! Да, такъ я у васъ возьму эдакъ... тысячъ двадцать пять,-- нельзя меньше... Ужь я и такъ, и эдакъ считалъ! Сдѣлаешь покупки, обзаведешься, но надо и на черный день припасти. А относительно уплаты вы можете быть совсѣмъ покойны, дорогой мой. Только получу, такъ даже съ процентами...
   Юрій Ивановичъ, наконецъ, пришелъ въ себя. Легкомысліе старика начинало отзываться нахальствомъ, и это сознаніе дало силы Марушевскому. Онъ забылъ узы кровнаго родства, существующія между Таней и Щигринымъ,-- такъ нравственно далеки были эти типы прошлаго и настоящаго,-- и рѣшился дать серьезный отпоръ:
   -- Мы не поняли другъ друга,-- съ принужденнымъ смѣхомъ началъ онъ, возвращая "списочекъ" ошеломленному старику.-- Я думалъ, что вы о прежнемъ, а оказывается... Сколько понимаю теперь, вы желаете взять у меня еще двадцать пять тысячъ?
   Марушевскій вымолвилъ этотъ вопросъ, подчеркивая каждое слово, и старикъ понялъ, что надежды его провалились. Досада, разочарованіе и смущеніе выразились въ его лицѣ, когда онъ бормоталъ:
   -- Нѣтъ, Юрій Ивановичъ, вовсе не взять!... Не милостыни я прошу... я занять хочу... Мнѣ кажется... человѣку съ вашимъ состояніемъ одолжить близкаго родственника не составитъ ничего особеннаго... Или вы, можетъ быть, сомнѣваетесь въ моихъ словахъ? Полагаете, я не уплачу, не отдамъ?
   Вызовъ слышался въ голосѣ старика и глаза его гордо блеснули: въ немъ проснулся старый баринъ, привыкшій къ полному довѣрію, презирающій тѣхъ, кто осмѣливается сомнѣваться.
   -- Ничего подобнаго, Николай Григорьевичъ,-- поспѣшилъ замѣтить Марушевскій.-- Я вполнѣ вамъ довѣряю, но... долженъ объяснить, что у васъ составилось, очевидно, превратное понятіе о моихъ средствахъ. Я -- человѣкъ богатый, если хотите, но только сравнительно, а не абсолютно. Юрьевка даетъ прекрасный доходъ, тысячъ двадцать, даже двадцать пять, но это все, что я могу проживать. Согласитесь: для семейнаго человѣка сумма небольшая, тѣмъ болѣе, что у меня есть стипендіаты, есть обязанности по отношенію къ незаконной семьѣ отца (у него остались двѣ дочери),-- вставилъ Юрій Ивановичъ, какъ бы вскользь.-- Тратить капиталъ я считаю неудобнымъ и даже, откровенно говоря, не могу въ настоящее время. Я затѣялъ постройку сахарнаго завода и всѣ наличныя деньги ассигнованы на это предпріятіе. Современемъ оно дастъ хорошій доходъ, а теперь обязываетъ быть экономнымъ и разсчетливымъ. Вы видите,-- смягчая тонъ, добавилъ Марушевскій,-- что, при всей готовности исполнить ваше желаніе и дать вамъ въ долгъ двадцать пять тысячъ, я поставленъ въ необходимость отказать. Мнѣ очень жаль...
   -- Такъ какъ же это?... Что же съ нами-то будетъ? Голодомъ, холодомъ жить? Нищенствовать заставляете?...
   Голосъ старика прерывался и на лицѣ выступали багровыя пятна. Онъ прижалъ руку къ сердцу, чувствуя себя глубоко оскорбленнымъ и униженнымъ. Марушевскому стало жаль его. Вспомнился свой старикъ-отецъ, такой же легкомысленный фантазёръ, такой же эгоистъ-баринъ, всю жизнь прожившій для себя лично и воображавшій, что приноситъ постоянныя жертвы, требовавшій отъ всѣхъ покорности и довѣрія и никогда никому не уступавшій...
   -- Позвольте сказать вамъ, Николай Григорьевичъ, что отъ нужды вы будете вполнѣ гарантированы,-- мягко и ласково произнесъ Юрій Ивановичъ, вставая съ кресла.-- Я не говорю о пенсіи, о доходѣ съ вашего имѣньица, теперь очищеннаго отъ недоимокъ... Кромѣ всего этого, вы будете получать ежемѣсячно извѣстную пенсію, проценты съ капитала, внесеннаго на имя Татьяны Николаевны.
   -- Кто же вамъ позволилъ? Съ чего вы взяли, милостивый государь, что я приму отъ васъ подаяніе?-- захлебываясь отъ злобы и возвышая голосъ до крика, перебилъ Щигринъ.-- Никогда! Слышите? Никогда! Не нужно мнѣ вашихъ денегъ! Лучше я умру съ голода гдѣ-нибудь подъ заборомъ, чѣмъ...
   Дверь кабинета распахнулась и Софья Павловна стремительно бросилась на шею къ мужу. Ея беззвучное появленіе доказывало, что вѣрная супруга была недалеко отъ кабинета и съ тревогой ожидала исхода важной бесѣды. Она окончилась неблагополучно и Щигрина, какъ мать, защищающая дѣтеныша, была уже тутъ. Обвивъ рукой горло Николая Григорьевича, Щигрина, сверкая глазами, посмотрѣла на Марушевскаго и когда тотъ хотѣлъ сказать что-то, она шипящимъ, язвительнымъ тономъ произнесла, отмахиваясь:
   -- Оставьте насъ, оставьте! Ахъ, Боже мой, вы убьете человѣка! Колюшка, ангелъ мой, сокровище, не волнуйся, не безпокой себя! Богъ съ ними! Богъ все видитъ!
   Юрій Ивановичъ почти выбѣжалъ изъ кабинета, ощущая и малость, и омерзеніе, и кипучую досаду противъ себя самого.
   Черезъ нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ Марушевскій большими шагами ходилъ взадъ и впередъ по неосвѣщенной столовой, Таня окончила туалетъ и Юрій Ивановичъ сказалъ, что пора ѣхать.
   Очутившись на улицѣ, Марушевскій вздохнулъ полною грудью: ему казалось, что онъ вырвался изъ какого-то затхлаго, мрачнаго помѣщенія и съ выраженіемъ особенной нѣжности шепнулъ Танѣ:
   -- Слава Богу, дорогая, моей страды осталась только недѣля!... Я скоро увезу тебя отсюда!...
   

XII.

   Бурная и нелѣпая сцена между Щигринымъ и Юріемъ Ивановичемъ не прошла безслѣдно. Въ тотъ же вечеръ, когда Таня возвратилась домой и, отказавшись отъ чая, съ которымъ ждали ее старики, сидѣла въ своей комнатѣ, у письменнаго стола, безсильно уронивъ руки и смотря вдаль задумчивымъ, растеряннымъ взглядомъ, на порогѣ появилась Софья Павловна.
   -- Можно къ тебѣ, Таничка?-- нѣжно спросила мать.-- Я тебя не побезпокою?
   Молодая дѣвушка вздрогнула. Она такъ давно не слыхала ласки, такъ измучилась нравственнымъ одиночествомъ, что съ дѣтства привычный и милый голосъ матери, звучавшій былымъ чувствомъ, до слезъ растрогалъ ее. Быстро вставая на встрѣчу Софьѣ Павловнѣ, Таня обвила мать за талію и, прижимаясь и ея плечу, ввела къ себѣ. Усадивъ Щигрину на кровать, дѣвушка помѣстилась возлѣ нея, продолжая молча обнимать станъ худенькой, изсохшей на своемъ посту женщины.
   -- Я думала, ты очень устала и уже легла спать,-- тихимъ, какъ бы утомленнымъ тономъ говорила Софья Павловна,-- и отъ чаю отказалась, и съ нами не посидѣла, а папа хотѣлъ съ тобою потолковать... Ахъ, дѣточка моя, дѣточка родная!-- съ неожиданнымъ порывомъ воскликнула она и, припавъ на грудь дочери, зарыдала.
   Не зная, что именно взволновало мать, но до глубины души тронутая ея искреннею лаской, ея горячими слезами, дѣвушка тоже заплакала. Ей уже давно, давно хотѣлось выплакаться; она не разъ съ горечью и отрадой думала о такомъ мгновеніи, когда все наросшее между нею и матерью падетъ подъ наплывомъ могучаго чувства любви, которое должно прорваться рано илг поздно, не взирая на тѣ мелочныя, но сильныя своею ничтожностью, событія, что образовали сперва неудовольствія, а затѣмъ охлажденіе. Но Таня думала, что эта вспышка любви и примиренія совершится позднѣе, за день или наканунѣ свадьбы когда близость разлуки напомнитъ все, чего лишаются обѣ стороны, и взаимно будутъ поняты сдѣланныя несправедливости... Дѣвушка уже представляла себѣ, что она скажетъ, какъ прильнетъ къ мамѣ и поцѣлуями помѣшаетъ самобичующей рѣчи огорченной женщины, вдругъ понявшей свою вину, угадавшей, что возлѣ нея, рядомъ, страдала и мучилась родная дочь, а она обвиняла ее въ безсердечіи. И хорошо, отрадно становилось на душѣ Тани. Эта минута являлась въ ея мечтахъ искупленіемъ, апоѳеозомъ правды, признаніемъ того, во что старики не хотѣли вѣрить -- въ ея горячую любовь къ нимъ, такъ какъ чувство это проявлялось не въ той формѣ, въ которой они привыкли видѣть.. Милые, жалкіе старики!... "Безъ слезъ имъ горе непонятно безъ смѣха радость не видна" и нѣжность, не изливающаяся въ поцѣлуяхъ и восклицаніяхъ, кажется отсутствіемъ привязанности...
   Но живой родникъ материнской любви хлынулъ нѣсколько раньше и увлекъ за собою тѣ ледяныя громады, что мѣшали соединенію родственныхъ существъ. Все наносное было забыто. Крѣпко обнявшись, рыдали мать и дочь, и хотя горе каждой изъ нихъ оставалось самобытнымъ, онѣ обѣ страдали и это сознаніе роднило ихъ, просвѣтляло пониманіе.
   -- Вѣдь, я знаю, знаю все, дѣточка моя ненаглядная, Танюша моя,-- со страстною лаской матери, нашедшей потеряннаго ребенка, говорила Софья Павловна, гладя лицо дѣвушки и покрывая поцѣлуями ея волосы, лобъ, глаза.-- Ты только думаешь "родители не догадываются", а сердца отца-матери не обманешь. Мы безъ словъ все поняли... давно, давно поняли, съ первыя дней! Не тебѣ было обмануть насъ, стариковъ, голубка моя... Таня, радость моя, сокровище ненаглядное, скажи, дорогая моя дѣточка, ты... вѣдь, не любишь его!
   Дѣвушка вырвалась изъ объятій Софьи Павловны и съ изумленіемъ, не вѣря своимъ ушамъ, смотрѣла на нее.
   "Неужели она додумалась до этого? Неужели чутье матери подсказало ей то, что я сама отъ себя скрывала, боясь вымолвить положительное слово? Неужели я дала поводъ замѣтить это?"
   Татьяна Николаевна, какъ виноватая, опустила голову. Отвѣчать правду она не хотѣла, лгать -- не могла... Но Софья Павловна и не ждала отвѣта. Увлеченная своимъ открытіемъ, возбужденная совершившимся примиреніемъ съ дочерью, счастливая нравственною близостью дорогаго существа, отчужденіе котораго доставляло горе, она говорила, говорила, захлебываясь, точно опасаясь, что не успѣетъ выразить все, что накипѣло на сердцѣ за время "отмалчиванья".
   -- Не любишь!... Не любишь!-- изъ вопросительнаго тона переходя въ утвердительный, продолжала Щигрина.-- И что же? Вполнѣ натурально, понятно. Да развѣ пара васъ?! Господи, Богъ мой! Одна -- словно цвѣточекъ, роза майская, птичка Божія, другой...-- Софья Павловна пожала плечами и выразительно развела руки.
   Таня молчала. Она разсѣянно слушала горячую рѣчь матери, улетая мечтою въ область страстно желаемаго, но невозможнаго.
   -- И замѣть, родная,-- шепотомъ говорила Щигрина, какъ бы сообщая завѣтную тайну, -- ты помнишь, онъ сказалъ, что ему за тридцать, а изъ бумагъ оказалось тридцать девять. Не маленькая разница! Онъ старше тебя почти вдвое. Когда мы съ Колюшкой женились, онъ всего на девять лѣтъ былъ старѣе меня, да и то сказалось. Сказалось-таки,-- подчеркнула Софья Павловна, не безъ горячи вспоминая, что въ ней еще кипѣла жизнь, когда мужъ уже переступилъ за порогъ старости... А между вами-то, Господи!... Какое тутъ счастіе? Мы и то говорили съ папой... Нѣтъ, Танюшка, надо правду сказать: ошиблись всѣ мы въ Марушевскомъ. Характеръ у него у-у какой! Только сначала прикинулся онъ добрымъ и щедрымъ, а теперь...
   Несправедливое и рѣзкое обвиненіе матери возбудило протестъ со стороны дѣвушки.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мамочка, это не такъ!-- торопливо возразила она.-- Во-первыхъ, возрастъ не играетъ въ моихъ глазахъ важной роли, а, во-вторыхъ, называть Юрія Ивановича скупымъ или злымъ невозможно. Онъ -- хорошій, но...
   Таня хотѣла сказать: "но я его не люблю... не могу полюбить!" и остановилась. Какъ человѣкъ, внимающій дивной мелодіи, бываетъ непріятно пораженъ неожиданно раздавшеюся фальшивою нотой, такъ и дѣвушкѣ стало вдругъ досадно: мать не понимала истинной причины разлада, но, чутьемъ угадывая нѣчто неладное, ссылалась на несуществующее. Порывъ нѣжности и ласки, вызванный родственнымъ чувствомъ, оказался безсильнымъ уничтожить основныя различія убѣжденій.
   -- Юрій Ивановичъ столько сдѣлалъ для насъ... Вспомните, мама, если бы не онъ, Кревковичъ...-- черезъ мгновеніе добавила Татьяна Николаевна.
   -- Ахъ, не напоминай, пожалуйста, не напоминай!-- горячо перебила Щигрина, махая тонкими, худыми руками.-- Эта исторія вотъ гдѣ сидитъ у меня,-- указывая пальцемъ на горло, говорила она.-- Надоѣла просто! Куда ни придешь, съ кѣмъ ни потолкуешь, всѣ въ одинъ голосъ: "такого зятя цѣнить нужно", "такого жениха днемъ съ огнемъ искать надо". Даже сестра, ужь совсѣмъ она не изъ нѣжныхъ, а тоже вчера... Знали бы все какъ слѣдуетъ, не то болтали бы!
   -- Но, мамочка, вѣдь, это правда...-- напомнила Таня.
   -- Правда, правда!-- пылко повторила Щигрина.-- Ты пойми, какъ это мнѣ легко, моему сердцу! Вѣдь, я мать. По-ихнему, выгодный женихъ -- и все кончено, а я знаю, знаю, что тц его: не любишь. Развѣ можемъ мы допустить, чтобы наше дитя, дочь единственная, принесла для насъ такую жертву? Богъ съ нимъ и съ богатствами его! Жили безъ его подаянія, проживемъ и дольше! Лучше бѣдность, нищета, униженіе,-- все, что угодно, только на душѣ не лежалъ бы укоръ, что Таня себя принесла въ жертву. Вѣдь, мы съ самаго начала видѣли: ты для насъ... отца спасти хотѣла. Но мы не допустимъ! Ни за что, ни за какія блага міра не допустимъ! Юрій Ивановичъ долженъ понять: насильно милъ не будешь.
   Софья Павловна говорила твердо и увѣренно. Она съ торжествующимъ величіемъ смотрѣла на дочь и Танѣ страстно захотѣлось въ это мгновеніе признать себя безвольнымъ, слабымъ ребенкомъ и отдаться въ руки матери. Точно заблудившаяся въ дремучемъ лѣсу, истомленная безплоднымъ порываніемъ къ свѣту изъ тьмы мучительныхъ противорѣчій ума и сердца, дѣвушка неожиданно увидала передъ собою яркій лучъ солнца, властно манившій къ себѣ.
   "Значитъ, это возможно?!-- мелькнуло въ ея головѣ, и сердце трепетно билось отъ внезапно возникшей надежды.-- Можно порвать оковы... возратить утраченную свободу... можно снова дышать легко? Какъ я не догадалась, что надо было обратиться къ мамѣ, признаться ей, какъ другу, какъ старшей сестрѣ, и она бы давно, давно все сдѣлала".
   "Насильно милъ не будешь!" -- звучало въ ушахъ дѣвушки, и она любовно, тѣсно прильнула къ Софьѣ Павловнѣ, молча обняла ее, какъ бы молила о заступничествѣ. Что именно можетъ сдѣлать мама -- Таня не вникала: въ ея душѣ проснулась радужная надежда, а разумъ, временно порабощенный, безмолвствовалъ. Но прошло мгновеніе и очарованіе исчезло: дѣйствительность вступила въ свои права.
   -- Бракъ безъ любви -- преступленіе противъ религіи, противъ всего чистаго и хорошаго,-- философствовала Щигрина,-- и заставить тебя никто не имѣетъ права. Прошло время насильственныхъ свадебъ! Наконецъ, Марушевскій человѣкъ передовой, образованный, не станетъ же онъ требовать... А если насчетъ денегъ, что онъ Кревковичу и другимъ заплатилъ, такъ, вѣдь, не Богъ вѣсть какіе милліоны. Папа дастъ ему вексель и -- конецъ. Взыскивай... посади въ тюрьму отца бывшей невѣсты. Каждый пойметъ, что это изъ-за злобы!
   "Такъ вотъ какъ они хотѣли бы поступить! Вотъ въ чемъ было увидѣла я спасеніе!" -- съ горечью подумала дѣвушка и опять ее рѣзнуло по душѣ и съ болью почувствовалось громадное различіе во взглядахъ. По ихъ мнѣнію, отказъ жениху былъ вполнѣ возможенъ и они уже взвѣсили всѣ послѣдствія, представляли себѣ, какъ отзовется общественное мнѣніе, и, быть можетъ, предугадывали извѣстныя выгоды.
   Пророческія слова Марушевскаго: "долги уплачены, кредитъ возстановленъ, теперь можно мечтать о болѣе выгодной партіи", какъ ударъ ножа отозвались въ сердцѣ Тани и тутъ же, рядомъ, вспомнилось, какъ, по дорогѣ къ театру, Юрій Ивановичъ вскользь упомянулъ, что вопросъ о "списочкѣ" былъ поднятъ и безвозвратно провалился... Вотъ и разгадка!... А она-то повѣрила въ чутье!
   Поблѣднѣвшая, но твердая и рѣшительная, встала Татьяна Николаевна передъ матерью. Глаза ея блестѣли и искрились, красиво очерченныя губы слегка трепетали, но голосъ смѣло звучалъ и олова отчетливо раздавались въ сумракѣ маленькой комнаты, освѣщенной пальмовымъ огаркомъ.
   -- Вы ошибаетесь, мама, я никогда не рѣшусь отказать Марушевскому, и не потому... Вы думаете, я принесла жертву... ради васъ? Нисколько! Мнѣ всегда нравился Юрій Ивановичъ... Я считаю его за хорошаго, честнаго и очень добраго человѣка. Я... я вполнѣ увѣрена, что мы будемъ счастливы. Я къ нему привязана, расположена... Мы дружны... Я его...
   Но сказать слово "люблю" не хватило мужества, хотя толькі оно одно могло оградить отъ дальнѣйшей пытки.
   Софья Павловна начала убѣждать, уговаривать, и то впадая въ жалобный тонъ, то дѣлала тягостныя заключенія о практичности дочери;
   -- Таня, голубушка, вѣдь, это капризъ, упрямство, ничего больше!-- говорила она, порывисто сжимая руки дѣвушки и заглядывая въ ея лицо.-- Дала слово и не хочешь его нарушить? Въ пустякахъ можно выдерживать характеръ, доказывать свою волю, а здѣсь... Ты подумай: вѣдь, цѣлая жизнь съ нелюбимымъ мужемъ! Про себя скажу: чего-чего не бывало, особенно послѣ эмансипаціи этой: и нужда, и непріятности разныя,-- все случалось, а какъ живутъ люди душа въ душу, такъ и перенесешь легко, даже посмѣешься иногда!
   -- Почему же вы думаете, что мы будемъ несчастливы? Ни какихъ основаній... Юрій Ивановичъ не кутила, не игрокъ... Онъ даже вина не пьетъ и почти не куритъ... Характеръ у него мягкій... Онъ не ревнивъ...
   Таня бодро пересчитывала всѣ отрицательныя достоинства жениха, желая убѣдить Софью Павловну, что почва для полнаго счастія несомнѣнно существуетъ. Она почти буквально повторяла тѣ фразы, которыя говорились стариками по отношенію к Марушевскому въ первое время, когда они осыпали похвалами будущаго зятя. Не замѣчая, что эти напоминанія раздражаютъ мать, она машинально и какъ бы стараясь убѣдить себя самое повторяла все хорошее, слышанное о женихѣ.
   -- Все это твоя гордыня, Таня!-- наконецъ, перебила Софь Павловна.-- Смотри, дѣточка моя, вспомнишь, да поздно будетъ. Что богатъ твой Юрій Ивановичъ, такъ это еще вопросъ... Вои отецъ взаймы попросилъ нѣсколько тысячъ -- отказалъ... И как грубо, злобно... Нехорошо, нехорошо! Бѣдному папѣ дурно сдѣлалось... Ужь если теперь эдакъ поступаетъ, то, женившись... совсѣмъ надо рукой махнуть...
   -- Мамочка, Марушевскій положилъ въ банкъ деньги и вы будете получать проценты, -- начала Таня, думая, что женихъ забылъ сказать объ этомъ Щигрину. Софья Павловна перебила ее:
   -- Знаю, знаю! Обрадовалъ!... Мой отецъ крѣпостной нянькѣ за выслугу лѣтъ вольную далъ, да больше ей подарилъ, чѣмъ... Нѣтъ, что ужь тутъ толковать! Конечно, можетъ быть, тебѣ пріятно сдѣлаться женою богача -- твое дѣло. Только смотри, Таня, не обожгись!... Вонъ, онъ тебѣ и подарки-то все дѣлаетъ, чтобы "въ домъ",-- у него же все останется... Небойсь, денегъ прямо не подаритъ, какъ Манинъ женихъ... Впрочемъ, та и сама умница: "вы, говоритъ, давайте мнѣ много, много денегъ, я сама куплю, что вздумается; а если, говоритъ, брилліанты да золото, такъ, это, говоритъ, вы для себя дѣлаете: вамъ пріятно похвастаться нарядною женой"... Да, даромъ что молоденькая, а головка -- ухъ какая. Конечно, и ты захочешь, такъ сумѣешь... Надо только временемъ пользоваться... Самое лучшее сейчасъ послѣ свадьбы: запиши, молъ, на меня капиталъ...
   -- Мамочка,-- прервала дочь, опуская горячую руку на плечо матери,-- оставимъ этотъ разговоръ!... Вы меня, кажется, знаете... Да и спать пора, мама: я устала, да и вамъ надо успокоиться...
   Но Софья Павловна, очевидно, не собиралась еще уходить. Устремивъ взоръ на расплывающійся огарокъ, она задумалась.
   Прошло нѣсколько мгновеній.
   -- Такъ ты меня и не послушаешь, Таня?-- нарушая тишину, опросила она,-- пойдешь за Марушевскаго? Вѣдь, свѣтъ не клиномъ сошелся! Подождала бы... другой человѣкъ навернется, колодой, красивый и побогаче, можетъ быть...
   Дѣвушка вспыхнула отъ негодованія.
   -- Довольно, мама, право, довольно! Я чувствую себя слишкомъ усталой. Пора!
   Таня поцѣловала мать въ лобъ и хотѣла перекрестить ее, какъ это всегда, съ младенческихъ лѣтъ, взаимно дѣлалось, и становилась.
   -- Я васъ прошу, мамочка!-- съ мольбою въ голосѣ сказала она,-- ради всего дорогаго, не поднимайте больше этого вопроса. Все рѣшено и окончено. Я буду женою Марушевскаго...
   Смыслъ словъ оставался загадочнымъ, но Софья Павловна по-своему истолковала ихъ. Считать, что дочь, но имя ихъ комфорта, приносила жертву, было тяжелѣе, чѣмъ подчеркнуть ее личное стремленіе къ богатству, и Щигрины, всегда старавшіеся не безпокоить себя, остановились на послѣднемъ...
   Въ смыслѣ жизненномъ получалось нѣчто невѣроятное. Таня выходила за Марушевскаго изъ желанія спасти родителей отъ нищеты и позора, а оказывалось, что она вступаетъ въ бракъ противъ воли отца и матери, уговаривающихъ отказать жениху.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Точно въ семьѣ, гдѣ только что скончался одинъ изъ дорогихъ и любимыхъ членовъ и оставшіеся, по молчаливому уговору, не произносятъ его имени, такъ въ квартирѣ Щигриныхъ никто не говорилъ о приближеніи свадьбы Тани.
   Но время идетъ своею чередой и нѣтъ такой власти, которая остановила бы его, сказала бы: промедли... отсрочь роковой день.
   Какъ потерянная ходила молодая дѣвушка съ утра въ день своей свадьбы. Все ей казалось, нужно что-то сдѣлать поспѣшное, неотлагательное, отъ чего зависитъ много важнаго... И она бродила изъ угла въ уголъ по квартирѣ, чего-то ища и не находя, ожидая и не вѣря, что ожидаемое совершится.
   По странному свойству человѣческой натуры, ей казалось, что какая-то внѣшняя сила помѣшаетъ совершиться событію, къ которому всѣ готовились вокругъ нея, котораго ждали, какъ эры, и, разсуждая о чемъ-либо, говорили:
   -- Ужь это надо послѣ свадьбы Тани!... Когда Таня обвѣнчается и они уѣдутъ, тогда....
   Являлось что-то обидное и тяжелое. Точно она мѣшала кому нибудь, точно присутствіе ея лишало возможности поступать такъ или иначе!... И ежечастно, ежеминутно дѣвушка чувствовала себя отрѣзаннымъ ломтемъ, покойникомъ, очнувшимся послѣ летаргіи когда онъ видитъ свое мѣсто занятымъ, а имущество раздѣленнымъ...
   -- Я думаю, намъ придется въ Танину комнату шкафъ поставить?-- дѣлала Щигрина хозяйственные планы.
   -- Понятно... А столикъ Тани я къ себѣ, въ кабинетъ возьму: онъ съ замкомъ, можно спрятать что-нибудь...
   И только Аннушка, старая, ворчливая Аннушка, умилялась, когда Таня, безцѣльно бродя по комнатамъ, заходила въ кухню, и, жалобно смотря на дѣвушку, начинала причитывать различныя пожеланія вродѣ: сынка и дочери... внуковъ дождаться, внучекъ замужъ отдать...
   Татьяна Николаевна ласково кивала головой, улыбалась и ничего не слышала. Властныя думы волновали ее: "Зачѣмъ? За что"? Но отвѣта не существовало.
   Свадьба была назначена въ четыре часа, чтобъ, успѣть на поѣздъ, отходившій въ восемь, и двѣ пріятельницы Тани, явившіяся одѣвать невѣсту, внесли съ собою то традиціонное оживленіе, котораго недоставало въ квартирѣ Щигриныхъ.
   Когда Таня, въ роскошномъ бѣломъ платьѣ и длинной фатѣ, спускавшейся отъ вѣнка померанцевыхъ цвѣтовъ, вошла въ столовую, гдѣ были приготовлены образъ и хлѣбъ-соль, старики ахнули отъ восхищенія и переглянулись.
   Нѣвѣста была чудно хороша собою. Ея глаза, задумчивые и глубокіе, сіяли какимъ-то особымъ блескомъ и на губахъ, покорно сжатыхъ, играла нѣжная, грустная улыбка.
   -- Простите меня, папа и мама, за все, чѣмъ я передъ вами согрѣшила,-- вымолвила дѣвушка, опускаясь, по русскому древнему обычаю, на колѣни передъ родителями;-- Не помните зла... Благословите ваше дитя на новую жизнь...
   Слезы катились по лицу Тани и старики зарыдали, обнимая дочь. Въ эту великую и торжественную минуту въ ихъ душѣ смолкли всѣ легкомысленныя обвиненія и эгоистическіе разсчеты.
   Отецъ и мать со страстно вспыхнувшею любовью, съ глубокимъ горемъ передъ разлукой призывали милость Бога на свое дорогое и ненаглядное дитятко, а неподкупный голосъ совѣсти шепталъ имъ тихія укоризны...
   Парадная церемонія бракосочетанія въ одной изъ аристократическихъ домашнихъ церквей окончилась и молодые, въ сопровожденіи нарядной толпы поѣзжанъ, отправились домой, гдѣ ихъ ждалъ роскошный обѣдъ.
   Поздравленія, тосты, рѣчи и благія пожеланія хлынули погономъ. Шампанскаго было много, новобрачная прелестна, а счастливый мужъ оказывался радушнѣйшимъ хозяиномъ.
   Но злоба людская не дремлетъ. Въ то мгновеніе, когда на верхнемъ концѣ стола, возлѣ новобрачныхъ, раздавались хвалебныя рѣчи, въ противуположной сторонѣ, шипя и злорадствуя, высказывалось общественное мнѣніе.
   -- Вотъ вамъ и передовая барышня,-- говорилъ господинъ внушительной наружности.-- Какъ, вѣдь, горячилась: "свой кусокъ хлѣба", "работа", "трудъ", "равноправность"! А подвернулся богатый женихъ, всѣ идеи подъ лавку... То-то оно и есть! На словахъ апостолы, а на дѣлѣ... Взгляните-ка, Марья Ѳедоровна, брилліанты-то въ ушахъ, а? Не дурно для нигилисточки?!
   -- И не вспоминайте, Петръ Петровичъ! Смѣшно и противно даже!... Толковали -- ради отца съ матерью выходитъ замужъ, чтобы папеньку въ яму за долги не посадили, а оказывается... Ну, дѣти въ наше время!... Спаси Богъ всякаго! За отца копѣйки заплатить не позволила, и всего-то на всего триста рублей пенсіи положили старикамъ: живи, какъ знаешь!
   -- Нѣтъ, Марушевскій заплатилъ долгъ Кревковичу...
   -- Можетъ, Кревковичу и заплатилъ, не знаю, а только она все брилліантовъ требовала. Подавай, иначе не выйду... И женихъ-то самъ скверный! Въ его городѣ нѣсколько персонъ съ лѣвой стороны есть и дѣтей, говорятъ, куча... Щигрины узнали, хотѣли отказать жениху, -- куда тебѣ! Вы, говоритъ, судьбу у меня отнимаете! Такъ помимо воли родительской и вышла, а смотрите: смѣется, будто ни въ чемъ не бывало... О, Господи, грѣхи наши!...
   Много подобныхъ толковъ ходило среди гостей и нѣкоторые фразы, неосторожно произнесенныя, достигли до слуха Тани:
   "По разсчету вышла замужъ!" "Изъ-за денегъ продала себя". "Прикрываясь самопожертвованіемъ, ловко обдѣлала дѣлишки... На самой горятъ многотысячные брилліанты, а родители холодомъ и голодомъ будутъ сидѣть..."
   И страстно хотѣлось оскорбленной дѣвушкѣ крикнуть на весь залъ, что это ложь и клевета; пылко хотѣлось снять съ себя обвиненіе въ продажности, но въ глубинѣ души тайный голосъ шепталъ ей, что не первый и не послѣдній разъ услышитъ она это обидное подозрѣніе.
   Пробило семь часовъ. Новобрачные успѣли переодѣться въ дорожные костюмы и началось прощаніе.
   -- Берегите ее, Юрій Ивановичъ, мы вамъ отдали наше единственное сокровище... Если Таня будетъ несчастлива, проклятіе падетъ на вашу голову,-- безтактно, дрожащимъ голосомъ сказалъ старикъ Щигринъ, холодно пожимая руку зятя.
   Николай Григорьевичъ не могъ забыть и простить отказа Марушевскаго, разбившаго его мечты объ "особнячкѣ съ садомъ" и надежды жены о буренушкѣ и своихъ молочныхъ скопахъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, моей женѣ,-- Юрій Ивановичъ подчеркнулъ эти слова,-- будетъ не хуже, чѣмъ вашей дочери.
   Вмѣсто ласки, новые родные обмѣнялись колкостью. Таня не слыхала ихъ разговора. Чувство жгучей любви и жалости къ матери переполнило существо ея и, забывъ все, что отравляло прошлое, всѣ несогласія, крупныя и мелкія, всю разницу воззрѣній, она крестила свою маму, повторяя:
   -- Помоги вамъ Богъ, помоги!... Не скучайте, родная, папу берегите!
   Безчисленное число разъ обнимая стариковъ, Таня, наконецъ, сѣла въ отдѣльное купэ 1-го класса. Груды букетовъ, бонбоньерокъ и корзиночекъ съ фруктами -- доказательство вниманія провожающихъ -- загромоздили все сидѣнье и Юрію Ивановичу было не мало работы очистить мѣсто для молодой жены.
   Раздался третій звонокъ. Какъ бы въ отвѣтъ ему, прозвучать долгій, рѣзкій свистокъ и поѣздъ двинулся.
   Мелькнули знакомыя лица; чья-то рука съ бѣлымъ платкомъ замерла въ воздухѣ; нестройный хоръ голосовъ, заглушаемый громыханьемъ цѣпей, крикнулъ привѣтствіе; поѣздъ вынырнулъ изъ тьмы высокихъ сводовъ и быстро помчался по обледенѣлымъ рельсамъ.
   Началась для Тани новая, неизвѣданная жизнь, внушающая смутныя опасенія. Что дастъ она -- горе или радость, покой ни борьбу?
   Отвѣта нѣтъ. Лязгъ желѣза и свистки кондуктора оглашаютъ воздухъ, а въ маленькомъ купэ перваго класса, при свѣтѣ блѣдно горящей свѣчи, сидятъ двое людей, скованныхъ на всю жизнь не только словомъ религіи и закона, но и собственною волей, возлагающею на нихъ великую отвѣтственность передъ совѣстью.
   "Я все, все сдѣлаю для его счастія!" -- даетъ обѣтъ Таня.
   "Надѣюсь, мы будемъ счастливы, -- разсуждаетъ Марушевскій.-- Таня внесетъ свѣтъ въ мою жизнь. Хорошо, что мы уѣзжаемъ отъ ея родителей, иначе наше счастіе было бы отравлено".
   А поѣздъ летитъ, не останавливаясь, и по бокамъ рельсоваго пути быстро мѣняются разные виды, пробѣгаютъ села, деревни, опустѣвшія гнѣзда помѣщиковъ, вѣковые сады и необозримыя снѣжныя равнины.
   Молодые супруги рѣшились провести дня два въ Москвѣ.
   Таня никогда еще не выѣзжала изъ Петербурга и совершенно не знала великаго города Русской земли. Ей. хотѣлось осмотрѣть Москву, полюбоваться ею.
   Показывать молодой, любимой женѣ достопримѣчательности и оригинальныя красоты города представлялось Юрію Ивановичу очень пріятнымъ и онъ съ увлеченіемъ исполнялъ роль проводника.
   На второй день отъѣзда изъ Петербурга Таня получила телеграмму. Отецъ сообщалъ о скоропостижной смерти сестры Софьи Павловны и о томъ, что она оставила Щигринымъ все свое состояніе, около восьмидесяти тысячъ.
   Таня сжала телеграмму въ рукѣ и долго сидѣла молча, не шевелясь. Только заслыша шаги мужа, молодая женщина поспѣшно изорвала измятый листокъ, провела рукой по лбу и, глубоко вздохнувъ, пошла на встрѣчу въ Юрію Ивановичу.
   "Ненужная жертва,-- стояло въ ея головѣ,-- ненужная, безцѣльная... Ахъ, зачѣмъ, зачѣмъ?..."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   И когда Марушевскій нѣжно цѣловалъ свою жену, высказывая радость, что скоро они будутъ уже у себя, дома, въ имѣніи, слезы сверкнули въ глазахъ молодой женщины и снова вспомнилось ей:
   "Поздно... ненужная жертва! Даже эту радость отняла судьба!"

К. Назарьева.

"Русская Мысль", кн.III--IV, 1887

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru