На дворѣ май, но гдѣ же теплота, яркая зелень, гдѣ же весна? Холодно, пусто, сѣро вокругъ; холодный вѣтеръ шумитъ въ ушахъ, и даже небо безоблачное будто побѣлѣло отъ холоду и подальше удалилось отъ земли. Не пылитъ бѣгущая по необъятнымъ полямъ дорога, далеко виднѣется она, но не видно на ней ни души прохожей или проѣзжей: никого нѣтъ, и на поляхъ необъятныхъ, то зеленѣющихъ, то чернѣющихъ, незамѣтно движенія, нѣтъ жизни, развѣ-развѣ тамъ, вдали, взовьется вихрь, и высокимъ столбомъ побѣжитъ по раздолью, а за нимъ точно въ погоню другой подымается, спѣшитъ, догоняетъ, догналъ... Издали глядитъ лѣсъ, какого-то пыльнаго цвѣта; тутъ направо, подлѣ самой дороги, какъ-будто на часахъ, стоятъ три березы, а въ сторонѣ отъ нихъ бѣлѣетъ толстый, сломаный вѣтромъ стволъ дерева, и давно бѣлѣетъ онъ, одинокій, безполезный, точно отжившій свое время человѣкъ, и пристать ему некуда... всѣ забыли, даже смерть и та какъ-будто забыла... Но ближе къ селу больше жизни: пасутся лошади, коровы, подъ самымъ носомъ одной изъ нихъ танцуютъ нѣсколько галокъ, а тамъ двѣ вороны, усѣвшись другъ противъ друга, ѣдутъ на острой спинѣ пѣгой кобылицы и какъ-будто о чемъ-то важномъ толкуютъ. На пригоркѣ, точно бобы разноцвѣтные, разсыпались овцы. Еще версту впередъ и выросла, точно изъ земли, вдругъ, неожиданно высокая колокольня, а напротивъ постепенно выступаетъ барскій домъ, каменный бѣлый, съ колоннами, флигелями, вычурными каменными заборами, оранжереями, густымъ, темнымъ какъ ночь, садомъ и свѣтлыми какъ зеркало прудами.
Гордо смотритъ барскій домъ на тучу крестьянскихъ избъ, со всѣхъ сторонъ обсыпавшихъ его, и на скромные дома помѣщиковъ средней руки, красныя крыши которыхъ едва примѣтны изъ-за высокихъ акацій. Улица направо, улица налѣво, по горѣ улица, отъ околицы, никогда незапиравшейся, идетъ еще улица, самая широкая и главная въ деревнѣ. Тѣсно прижавшись другъ къ другу, стоятъ длинные ряды избъ; однѣ изъ нихъ имѣютъ какой-то скучающій видъ, другія -- сердитый и солома на нихъ вся взъерошена и поднялась дыбомъ; третьи, напротивъ, какъ-будто улыбаются и прибраны онѣ и приглажены какъ слѣдуетъ къ празднику.
На главной улицѣ пусто и безлюдно; дряхлые старики и старушки неподвижно сидятъ на заваленкахъ; тишина нарушается только играющими мальчишками: одинъ изъ нихъ прицѣпилъ веревку къ старому ситу и бѣжитъ съ нимъ вдоль улицы, вообразивши себя рысакомъ; за нимъ бѣгутъ товарищи и безжалостно подгоняютъ.
Весь народъ, разряженный впухъ, столпился около качелей, на широкомъ лугу, служившемъ обыкновенно сборнымъ мѣстомъ для всѣхъ желающихъ пріятно провести праздничный день, и съ изумленіемъ взираетъ на двухъ смѣльчаковъ въ красныхъ рубашкахъ. готовыхъ, для общаго удовольствія, сейчасъ же перелетѣть черезъ перекладину качелей. Издали веревки не были примѣтны и, казалось, два красныя пятна летали въ воздухѣ.
Надъ пестрой, шумной толпой, на балконѣ съ вычурной чугунной рѣшеткой, сидитъ владѣтель каменныхъ палатъ, оранжереи и садовъ, Ипполитъ Александровичъ Чемодановъ, молодой еще человѣхъ, почти нигдѣ неслужившій, никуда почти невыѣзжавшій изъ роднаго села. Онъ имѣетъ величавый, даже боярскій видъ и, вслѣдствіе покойной деревенской жизни, расплылся до чудовищныхъ размѣровъ. На немъ просторный русскій нарядъ, что еще болѣе придаетъ ему боярскаго, величаваго вида.
Вельможный папенька Ипполита Александровича, никогда, даже въ халатѣ, неразстававшійся со звѣздой, втайнѣ мечталъ о блестящей карьерѣ, ожидающей его сына. Мечты не сбылись: звѣздоносецъ совершенно неожиданнымъ образомъ скончался, передавши сыну безмѣрное честолюбіе и безграничное стремленіе властвовать и быть первымъ, хотя бы въ деревнѣ. Безчисленная, раболѣпная дворня тѣсно обступила молодаго барина: перемѣнныя фаворитки, лесть, придворныя интриги, придворныя сплетни -- все это совершенно поглотило его. Быстро добрѣлъ молодой баринъ и все болѣе и болѣе убѣждался въ своемъ высокомъ значеніи, тѣмъ болѣе что все, что только онъ видѣлъ вокругъ, гнулось и пресмыкалось передъ нимъ въ ожиданіи подачки, даже милостиваго взгляда.
Пресмыкалась безчисленная дворня; падали ницъ уѣздные чиновники; съ умиленіемъ преклонялись мелкопомѣстные сосѣди; гнулся въ кольцо хозяинъ нумеровъ, въ которыхъ онъ останавливался; подличалъ и суетился, какъ угорѣлый, купецъ, къ которому онъ заходилъ въ лавку; мягко жалъ руку и каждый разъ показывалъ свою лысину градоначальникъ, къ которому ѣхалъ онъ съ визитотъ, и вдругъ -- о! видъ, достойный вида разрушающейся Помпеи!-- въ одно прекрасное февральское утро, съ громомъ и трескомъ рухнула прелестная обстановка молодаго барина. Все, что пресмыкалось вокругъ, зашумѣло, заговорило громко и потребовало выпрямить свои согнутыя спины. Смутился Ипполитъ Александровичъ, даже, на нѣкоторое время, лишился сна и пищи, даже похудѣлъ. Но мало-по-малу опасенія исчезли, унялись восторги, безчисленная дворня съ радостью осталась на прежнихъ условіяхъ, старикъ-управитель постарому исправлялъ роль шута, чиновники стояли на вытяжку какъ встрепанные, и только мужики, до сихъ поръ неслышные и рѣдко видимые бариномъ, вдругъ какъ-будто выросли и заговорили подлѣ него, да еще нѣсколько до крайности обозлившихся юношей, которыхъ баринъ называлъ не иначе какъ "Жильберами", позволяли себѣ возмущаться его покровительнымъ тономъ и даже отворачиваться отъ барски протянутой руки его.
Сметливость, врожденная каждому россіянину, выручила Ипполита Александровича. Онъ сейчасъ же смекнулъ въ чемъ дѣло, сошелся на "ты" съ помѣщиками средней руки, въ потѣ лица искалъ популярности у мужиковъ и "Жильберовъ", и даже начиналъ уповать, что достигъ ее, и даже помышлялъ о роли мудраго и справедливаго землевладѣльца въ будущемъ земствѣ.
Вокругъ десерта и бутылокъ, поставленныхъ на столѣ, прилежно занимался одинъ изъ ближайшихъ помѣщиковъ средней руки, цвѣтущій здоровьемъ юноша, съ лицомъ честнымъ по въ высшей степени топорной работы, съ полуоткрытымъ и всегда улыбающимся ртомъ, съ мягко и ласково глядѣвшими глазами...
Юноша пользовался въ окрестности названіемъ "добраго-малаго" и, дѣйствительно, сколько ни смотри на Михаила Андреевича Шилкина, сколько ты ни изучай его, ничего больше не узнаешь, ничѣмъ больше не назовешь его, какъ однимъ изъ безчисленнаго множества добрыхъ-малыхъ, населяющихъ наше любезное отечество.
Старики держали юношу въ постоянномъ ужасѣ и рабскомъ повиновеніи и даже, совершенно понапрасну, истратили порядочную сумму денегъ съ благороднымъ намѣреніемъ дать ему образованіе. Миша терпѣливо сносилъ неволю, но зато дождавшись наконецъ свободы, воспользовался ею, какъ дикій конь, въ конецъ истомленный злой неволей. Добрый-малый только что воротился изъ-заграницы, въ упоеніи отъ Парижа и въ-особенности отъ его камелій и лоретокъ средней руки. Вотъ уже полгода какъ добрый-малый неутомимо разсказываетъ свои заграничныя похожденія и все еще находитъ слушателей. Ипполитъ Александровичъ, непропускавшій никогда удобнаго случая подтрунить надъ слабѣйшимъ, называлъ добраго-малаго не иначе какъ: Михалъ Андревъ изъ Парижа.
Рядомъ съ добромъ-малымъ сидѣлъ безмолвнѣйшій и солиднѣйшій господинъ лакейской наружности, не помѣщикъ и не чиновникъ, а человѣкъ необходимый богачамъ и вѣчно занятый ихъ порученіями. Онъ привѣтливо улыбался двумъ, очень еще молодымъ людямъ, сидѣвшимъ нѣсколько поодаль, чинно, даже не перекладывая одной ноги на другую, также точно какъ сиживали они въ дѣтствѣ, подъ всевидящимъ окомъ великосвѣтскихъ родителей, съ увлеченіемъ занимавшихся ихъ дрессировкой. Платье столичнаго покроя, гладко выбритые подбородки, высокомѣрное выраженіе лицъ, все это ясно говорило за состояніе и положеніе въ свѣтѣ, занимаемое молодыми людьми.
Одинъ изъ нихъ былъ совершенно красный: его кожа, волосы, брови, ногти, все было красное; напротивъ, другой былъ блѣдный, красивый брюнетъ, но до такой степени сонный, что, кажется, кто ни взгляни на него, сейчасъ же поспѣшитъ закрыть ротъ свой, чтобы скрыть зѣвоту. Но ни красный цвѣтъ одного, ни опіумныя свойства другаго не мѣшали имъ держать себя совершенными джентльменами и быть на счету передовыхъ людей губерніи, тѣмъ болѣе, что они получали иностранныя газеты (русскихъ газетъ они не читали), заводили раціональное хозяйство, считали потерянное время потеряннымъ капиталомъ, и постоянно соперничали между собою въ томъ, кто ранѣе вскочитъ съ постели и побѣжитъ на работу.
-- Пришли погулять, на вашу милость посмотрѣть, полюбоваться, отозвался Кирьянычъ, первѣйшій плутъ и ораторъ на всю волость.
-- Спасибо, Кирьянычъ, спасибо, что не забыли.
-- Что вы сказали! какъ это только подумать? продолжалъ Кирьянычъ, весьма довольный ласковымъ пріемомъ, но еще болѣе случаемъ показать себя въ такомъ собраніи различныхъ и короткихъ и длинныхъ, окладистыхъ и жидкихъ бородъ.
-- Кто мы и кто вы? спросилъ Кирьянычъ, и снова замолкъ, какъ-бы пораженный величіемъ предмета, о которомъ навелъ рѣчь:-- мы каждый часъ должны помнить, что вы отцы наши, мы ваши дѣточки, дѣло извѣстное, и но писанію даже извѣстно, одно слово: мы безъ васъ -- трава въ полѣ, былинка, не къ кому прибѣгнуть.
Мужики глубокомысленно вникали въ умныя рѣчи Кирьяныча; между ними слышалось: "Кирьянычъ умный мужикъ, чего не мужикъ, одно слово мужикъ-башка!"
Между тѣмъ какъ хозяинъ изощрялся въ разговорахъ съ крестьянами, джентльмены отъ нечего дѣлать разспрашивали добраго-малаго о его путешествіи.
-- Изъ Варшавы я махнулъ въ Вѣну... разсказывалъ тотъ, не подозрѣвая насмѣшки.
-- А изъ Вѣны куда махнули... подтрунивалъ красный джентльменъ.
-- Изъ Вѣны махнулъ въ Венецію, по мраморному мосту прикатилъ...
-- Что же вы намъ разскажете о Венеціи? спросилъ черный джентльменъ.
-- Что вамъ разсказать? куда ни шагни, вездѣ вода, прорва воды, музыка играетъ, поютъ аріи... пропасть музыки, слушайте только... остановились на минуту, ужь онъ тутъ: "сеньйоре! эчеленца!" а самъ сапоги или платье такъ-то вамъ чиститъ и сейчасъ руку протягиваетъ: "сеньйоре, мусью!" Ну, дашь ему цванцигеръ, или тамъ центиссиме, какой нибудь, а онъ все подставляетъ ладонь: "сеньйоре! сеньйоре!" Вечеркомъ уляжешься себѣ въ гондолу, пошелъ... гребцы въ красныхъ колпакахъ... покачивайся только!... Такъ какая-то дремота возьметъ... вода тихо колышется, ни колесо ни копыто не стукнетъ, ни собака не залаетъ, да впрочемъ, кажется, и нѣтъ во всей Венеціи ни собакъ, ни лошадей, я по крайней мѣрѣ не видалъ.
-- Полно тебѣ, Михалъ Андревъ, толковать о Венеціи; разсказывай лучше что нибудь о Парижѣ... перебилъ хозяинъ, наскучившій уже ролью добродѣтельнаго землевладѣльца.
-- Слушай по порядку, отвѣчалъ добрый-малый, и началъ разсказъ о томъ, какъ онъ пріѣхалъ въ городъ Сузу и видѣлъ тамъ какую-то окаменѣлую женщину: Варвару или Аделаиду, онъ хорошенько не помнилъ.
-- Разсказывай о Парижѣ! снова перебилъ хозяинъ:-- тебѣ говорятъ, разсказывай намъ о Парижѣ!
-- Стойте, дойдетъ и до пріятнаго! Отдохнувши съ дороги, отправляемся мы съ Ѳедоромъ Михайловичемъ въ кафе, тутъ же въ домѣ, и съ этого начинаются наши похожденія. Спросили себѣ пуншу, сидимъ; подлетаетъ къ намъ какой-то господинъ съ бородкой, рекомендуется. Такъ и такъ, говоритъ, monsieur Pépin... bon-vivant... Après tout, говоритъ, je suis moi-même demicosaque"... и какъ онъ только пронюхалъ, что мы русскіе: "il faut, говоритъ, se promener, s'amuser -- allons donc!" Да какъ пошли наши ребята, такъ и пропали трое сутокъ; верстъ, я думаю, исходили двѣсти, и чего мы не видали: Елисейскія, мабиль, разныхъ кафе, театровъ... какія ножки, глазки, ручки... Ай!... Уй!... рѣшительно чудеса.
-- Чудеса, чудеса! восторгался добрый-малый: -- пяти минутъ не усидишь ты на мѣстѣ, не поѣшь, не выспишься какъ слѣдуетъ, все бы бѣжалъ, все бы глазѣлъ, все бы волочился... О! la petite Nine, la petite Charlotte, Zizi... О!
-- Monsieur Pépin въ сторону, въ большемъ азартѣ продолжалъ добрый-малый!-- сами не хуже его узнали всѣ ходы... Съ постели прямо въ кафе... дѣвицы прислуживаютъ и улыбаются вамъ... Но что это за дѣвицы, какъ одѣты... это... это... это вы себѣ вообразить не можете... ну, чистѣйшія аристократки наши.
-- Чистѣйшія наши аристократки, продолжалъ добрый-малый, не замѣчая движенія джентльменовъ.-- Входишь въ кафе, все это кидается, всѣ такъ полюбили насъ, раскланиваются... bonjour, bonjour... Здравствуйте, подлецы, здравствуйте, подлецы, а они какъ есть ничего не понимаютъ, только ниже раскланиваются, суетятся... Не прикажите ли чего? Какъ провели ночь? Хорошо, мошенники, хорошо, подлецы... Garèon... ici!-- Monsieur? Чаю скорѣе, свинья!-- Бѣжитъ какъ угорѣлый. На бульварѣ каждый день новая побѣда -- улыбнулась, твоя, или въ первое кафе.-- Garèon, ici!-- Monsieur?-- Шампанскаго!-- Garèon летаетъ кругомъ, все шепчется: "русскій, русскій", а она даже не придумаетъ какъ назвать:
"Mon petit mari, mon petit chien!..."
Въ эту минуту джентльмены, вѣроятно испугавшись того, что слишкомъ щедро одарили своимъ вниманіемъ Михалъ Андрева изъ Парижа, попросили у хозяина позволенія осмотрѣть его молотилку.
-- А у васъ ключи находятся у управляющаго? насмѣшливо спросилъ красный джентльменъ.
Хозяинъ кивнулъ головой, а черный джентльменъ изумился.
-- Вы, господа, посмотрите, что у него за управляющій, вмѣшался добрый-малый:-- это... это... въ своемъ родѣ... это... тутъ онъ заикнулся, и, чтобы выйти изъ затруднительнаго положенія, хватилъ:-- это nec plus ultra...
-- Нѣтъ-съ, у насъ съ Базилемъ, ключъ въ карманѣ, вотъ тутъ подлѣ сердца, сказалъ, ни къ кому особенно не относясь, красный джентльменъ.
-- А что, господа, я слышалъ, вы записные агрономы? спросилъ хозяинъ.
-- Вотъ агрономъ, рекомендую вамъ, Пьеръ; вчера въ четыре часа вскочилъ, да въ поле, вяло проговорилъ Базиль, указывая на своего краснаго друга.
-- Пожалуйста, не вѣрьте ему; онъ давно уже былъ въ полѣ, когда я выѣхалъ; за нимъ не угоняешься, утверждать Пьеръ.
-- А третьяго дня, кто раньше всталъ, Пьеръ, кто раньше? Ну, по совѣсти, уличалъ Базйль.
-- По совѣсти, вы.
-- Нѣтъ, вы.
-- Пьеръ, по совѣсти.
Такъ любезничали между собою молодые люди, пока не появился наконецъ управляющій, видимо принявшій участіе въ праздникѣ, толстый, красный, въ пестромъ лѣтнемъ пальто и съ такимъ высокимъ, завивавшимся въ кольцо, хохломъ на головѣ, съ какимъ обыкновенно изображали намъ въ прежнія времена талантливыхъ и вдохновенныхъ людей.
-- Господа, рекомендую, вскричалъ добрый-малый, проворно забѣгая впередъ управляющаго и торжественно представляя его джентльменамъ.
-- Поэтъ, это сейчасъ видно, вяло проговорилъ Базиль.
-- Вы пишете стихи? прибавилъ Пьеръ.
-- Могу-съ; на какой предметъ пожелаете? произнесъ управляющій, принимая вдохновенный видъ.
-- "Вѣтеръ", произнесъ хозяинъ:-- кстати, теперь вѣтрено.
-- Вѣтеръ! управитель глубоко вздохнулъ: -- вѣтеръ, повторилъ онъ, устремляя глаза къ небу...
Вѣтеръ шумитъ всегда
А можетъ быть и никогда.
Общество принялось аплодировать поэту, низко кланявшемуся на всѣ стороны.
-- Однако, не нужно терять золотаго времени, сказали джентльмены, въ одно время поднявшись и направляясь къ дверямъ.
За ними, нѣсколько пошатываясь, принялся лавировать управляющій.
-- А отчего у Якова Иваныча носъ красный? Ну! на вопросъ отвѣтъ? крикнулъ ему вслѣдъ добрый-малый.
-- На вопросъ отвѣтъ будетъ, проговорилъ управитель, но отвѣта не нашлось, и онъ, энергически махнувъ рукою, пошелъ прочь.
-- Ушли, слава-богу, ушли, сказалъ хозяинъ, по удаленіи джентльменовъ, вздыхая во всю широкую грудь...
-- Слава тебѣ... подтвердилъ добрый-малый.-- Право, безъ нихъ другой свѣтъ въ глазахъ. И точно, удалившись, джентльмены какъ будто унесли съ собой и скуку, которую распространяли вокругъ.
-- И чортъ ихъ знаетъ, повадились таскаться, съ досадой сказалъ хозяинъ: -- а только и разговору, молотилка да вѣялка, да кто раньше всталъ, да больше доходу получилъ. А впрочемъ, прибавилъ онъ въ раздумьѣ:-- съ другой стороны, славно дѣйствуютъ, извлекаютъ.
-- Что же славнаго -- ничего, освирѣпѣлъ добрый-малый: -- и не поймешь: здѣсь жмутся, надъ каждой соломенкой дрожатъ, а тамъ, за границей, живутъ, говорятъ, вельможами, и не поймешь хорошенько; право, эти джентльмены какъ будто изъ другой глины сдѣланы, не во гнѣвъ твоей милости будь сказано.
-- Славно дѣйствуютъ, размышлялъ между тѣмъ хозяинъ: -- извлекаютъ, набьютъ карманъ, да и маршъ въ Парижъ, славно дѣйствуютъ... Хозяинъ въ тайнѣ завидовалъ джентльменамъ; хорошія средства считалъ онъ высшимъ благополучіемъ, лишь бы давались они безъ труда и заботъ, такъ, хоть бы за древность рода, напримѣръ.
-- Ты вотъ себя возьми въ примѣръ, горячился добрый-малый: -- имѣешь состояніе, да не скряжничаешь же ты; пріѣзжай къ тебѣ, все это какъ слѣдуетъ, по старинѣ...
-- А какъ вы полагаете, Ипполитъ Александрычъ, заговорилъ наконецъ солидный господинъ:-- правду говорятъ: хорошая слава лежитъ, а дурная бѣжитъ. Я полагаю, сколько одни дворовые за васъ Бога молятъ: скота держи сколько хочешь, тоже мѣсячина... никто не обиженъ и понынѣ живутъ, какъ жили при вашемъ батюшкѣ, каждый прибѣгаетъ къ стопамъ ногъ вашихъ.
Вмѣсто отвѣта, хозяинъ досталъ изъ огромнаго, стоявшаго подлѣ мѣшка, горсть пряниковъ и бросилъ ее въ народъ, за ней другую, третью; народъ шумитъ и ловитъ налету пряники. На душѣ было особенно легко и пріятно: онъ любилъ играть роль благодѣтеля, и барское ухо его съ самыхъ нѣжныхъ лѣтъ привыкло къ рабской лести.
-- Что же вы, господа, отстаете, приглашалъ одушевившійся хозяинъ, принимаясь за новый мѣшокъ съ пряниками.
-- Спасибо; это по моему не слѣдъ, кидать людямъ будто собакамъ, проговорилъ добрый-малый, между тѣмъ какъ другой гость принялся съ величайшей охотой помогать хозяину.
-- Нужно сближеніе, говорилъ хозяинъ, весь мокрый отъ усиленнаго труда:-- нужно сближеніе съ народомъ -- и пряники градомъ сыпались съ балкона.
-- Плюнь ты мнѣ въ портретъ, если ты съ ними сблизишься такимъ образомъ, кричалъ безцеремонный сосѣдъ -- какъ есть въ самый портретъ.
-- А по твоему, какъ же нужно сближаться?
-- А я-то почему знаю?...
Въ эту минуту вернулись джентльмены; молотилку нашли они неудобной, но бросаніе пряниковъ въ народъ чрезвычайно пріятнымъ занятіемъ; немедленно опустили они свои руки въ мѣшки съ пряниками, и съ размаху кидали ихъ внизъ, преимущественно нацѣливаясь въ группу разряженыхъ бабъ, пронзительными визгами привѣтствовавшихъ знаки такого вниманія. Вслѣдъ за пряниками посыпались мѣдныя деньги; еще больше тѣснится толпа, каждый старается пробраться ближе къ балкону; шумъ и гамъ поднялся неописанный; сотни глазъ жадно глядѣли на балконъ, сотни рукъ протянулись къ нему -- одинъ безпощадно давилъ другаго, послышался пронзительный крикъ придавленной бабы...
Вооруженныя грошами руки быстро опустились; все общество, находившееся на балконѣ, какъ будто окаменѣло въ ожиданіи, а между, тѣмъ тарантасъ такъ скоро подлетѣлъ къ крыльцу, что сидѣвшій въ немъ господинъ, съ длинной сѣдой эспаньолкой и римскимъ носомъ, едва успѣлъ приподнять свою низенькую фуражку съ несоразмѣрно длиннымъ козырькомъ.
-- А! князь! вскричали стоявшіе на балконѣ.
-- Прискакалъ денегъ кляньчить... добавилъ добрый-малый... Онъ былъ правъ: вся жизнь князя проходила въ тарантасѣ, въ вѣчной скачкѣ за деньгами, которыхъ безпрестанно требовала жена его, нѣсколько лѣтъ уже скитавшаяся, съ дочерьми, за границей.
Въ гостиной послышались шаги быстро идущаго, или скорѣе, бѣгущаго человѣка.
-- La bourse ou la vic! минуту спустя кричалъ князь, потрясая могучаго Ипполита Александровича своими худощавыми, жилистыми руками.
-- Нѣтъ, ей-богу нѣтъ... защищался хозяинъ.
-- Какъ хотите, денегъ! денегъ! во что бы то ни стало, денегъ, жена требуетъ... умоляетъ! съ видомъ голоднаго мародёра нападалъ князь...
-- Ей-же богу всего 25 цѣлковыхъ за душой. Ипполитъ Александровичъ говорилъ сущую правду: у него деньги рѣдко важивались; по его собственному выраженію, всѣ они уходили въ домъ.
-- А выкупъ, пяти-процентные?
-- Откудова, батюшка, кто это навралъ?...
-- Какъ же меня увѣрили...
-- Вотъ у кого, вотъ у кого деньги, указывалъ хозяинъ на джентльменовъ...
-- Messieurs, взмолился-было князь.
-- Мы сами на дняхъ беремъ паспорты... вѣжливо протягивая руку, отвѣчалъ Базиль, разумѣется на французскомъ языкѣ...
-- Согласитесь, князь, высидѣть годъ въ этой тюрьмѣ, и не разсѣяться, это невозможно... добавилъ Пьеръ...
Князь стоялъ опустивши голову.
-- Гдѣ же ваше семейство, князь? мгновенно оживляясь спросилъ Базиль.
-- Въ Ниццѣ, въ Ниццѣ. Но гдѣ же я возьму денегъ?
-- А осень, гдѣ думаютъ провести ваши?... полюбопытствовалъ Пьеръ.
-- Въ Неаполѣ; кажется, въ Неаполѣ... не подымая головы отвѣчалъ князь...
-- Такъ мы съ ними встрѣтимся! въ одинъ голосъ весело вскричали джентльмены, потирая руки отъ удовольствія.-- Какъ это пріятно!
-- Куда мнѣ скакать, куда же мнѣ скакать? терзался князь. Онъ такъ привыкъ вѣчно скакать въ тарантасѣ, что, казалось, ему въ тягость былъ покой и отдыхъ...
-- Скачите на винокуренный заводъ... сказалъ кто-то.
-- Скачите на заводъ, на заводъ! хоромъ и съ большимъ участіемъ повторили всѣ присутствующіе, исключая добраго-малаго.
-- На заводъ, въ самомъ дѣлѣ поскачу на заводъ, запродамъ хлѣбъ... вскричалъ князь, и какъ будто его и не было на балконѣ.
-- На заводъ! вскричалъ онъ ямщику и исчезъ, точно его вѣтромъ унесло.
Поговоривши съ искреннимъ сочувствіемъ о положеніи несчастнаго князя, одушевившіеся на мгновеніе джентльмены вспомнили, что завтра долженъ быть у нихъ посѣвъ -- проспишь, пожалуй.
Раскланявшись съ хозяиномъ, они спустились внизъ, на крыльцо, подлѣ котораго ожидали ихъ маленькія бѣговыя дрожки, запряженныя маленькой гнѣдой лошадкой. Съ трудомъ усѣвшись, джентльмены поджали свои длинныя ноги и рысцой поѣхали со двора, сопровождаемые насмѣшками добраго-малаго.
Толпа крестьянъ, собравшаяся на лугу, стала рѣдѣть; солнце закатывалось, стало теплѣе, подувалъ тихій вѣтерокъ: гдѣ-то на другомъ концѣ селенія раздались хороводныя пѣсни.
-- Куда бы намъ дѣваться? въ величайшемъ недоумѣніи спросилъ Ипполитъ Александровичъ.
-- Пожалуй, какъ будто нехотя отвѣчалъ хозяинъ, въ душѣ весьма довольный сдѣланымъ предложеніемъ. Въ почтенномъ домѣ Комаровыхъ, онъ разыгрывалъ роль жениха, или, что то же самое, какого-то рѣдкаго звѣря, ловимаго всевозможными способами. Такая роль какъ нельзя болѣе нравилась Ипполиту Александровичу, и надо отдать справедливость, при всей тучности своей онъ очень ловко перепрыгивалъ чрезъ разставленные на пути его тенеты и капканы.
II.
Комаровы принадлежали къ помѣщикамъ средней руки. Благодаря экономіи хозяйки и изворотливости хозяина, а еще болѣе благодаря недорогимъ крѣпостнымъ рукамъ, домъ Комаровыхъ держался на весьма порядочной ногѣ: полы вѣчно свѣтились, точно лакированные; плющи вились вокругъ большихъ оконъ; мёбель, домашняго приготовленія, была покойна и блестѣла какъ зеркало; дорожки въ саду содержались въ большомъ порядкѣ и были всегда усыпаны пескомъ.
До настоящей минуты Комаровы были совершенно поглощены воспитаніемъ трехъ дочерей своихъ. Возня по этому случаю продолжалась нѣсколько лѣтъ; гувернантокъ всевозможныхъ націй приводили, увозили, переманивали у добрыхъ сосѣдей и даже перехватывали на дорогѣ. Наконецъ трудный подвигъ конченъ, наступила другая забота: слѣдовало во что бы то ни стало выдать дочерей замужъ; по этому случаю, нетребующему отлагательства, настежъ растворились двери, и домъ Комаровыхъ съ утра до ночи наполнялся сосѣдними молодыми помѣщиками, офицерами, чиновниками.
-- Теперь у предводителя одинъ человѣкъ, да еще какой? во фракѣ и при часахъ, изготовитъ ему обѣдъ, накроетъ, подастъ, а потомъ еще книжку возьметъ... читаетъ...
-- Такого не найдешь, ни за что въ свѣтѣ не найдешь!... горячится крикунъ...
-- А Дуняша осталась? черезъ всю гостиную кричитъ одна почтенная дама другой дамѣ, тоже почтенной.
-- Нѣтъ, ушла... поетъ дама изъ своего угла...
-- Она, кажется, мастерица?...
-- Мастерица... поетъ дама...
-- Ахъ, боже мой, боже мой, какъ бы мнѣ ее отыскать... восклицаетъ почтенная дама и поспѣшно стремится къ собесѣдницѣ...
-- Всѣ разбѣжались! съ величайшей раздражительностью отвѣчаетъ юный сосѣдъ.-- Вы только представьте себѣ, что я болѣе недѣли, своими руками мѣсилъ лошадямъ, даже коровамъ...
-- Боже мой, боже мой! сокрушается хозяйка:-- Маша, Маша, зоветъ она свою старшую дочь: -- Павелъ Петровичъ самъ мѣсилъ лошадямъ и даже коровамъ.
-- Что же дѣлать? нужно покориться судьбѣ, съ глубокимъ вздохомъ отвѣчаетъ Маша и уходитъ.
-- Скотница нужна? пристаетъ крикунъ.
-- Если хозяйственно разсчесть, такъ выгоднѣе нахожу все купить... хладнокровно защищается противникъ.
-- Нѣтъ, нужна! воюетъ крикунъ.
-- У насъ въ Россіи издревле царствуетъ лѣность, каждый и размышляетъ такъ: проживу богъ-дастъ какъ-нибудь, а трудиться несогласенъ, точно по книгѣ читаетъ, какой-то бѣлоголовый старецъ.
-- Выслушайте меня, выслушайте меня, Неофитъ Иванычъ; во всѣхъ оборотахъ долженъ быть рискъ, рискъ долженъ быть -- пристаетъ къ нему молодой человѣкъ, съ запечатлѣнной на лицѣ страстью къ вольному труду.
-- Тоже и баню не хочетъ топить... Я и такъ и этакъ, не хочетъ; у насъ, говоритъ, въ городѣ нѣтъ этого заведенія, жалуется меланхолическаго вида помѣщикъ.
-- А у меня такъ насмѣшку сдѣлали... всѣ какъ есть ушли наканунѣ праздника... Нечего сказать, съ праздникомъ сдѣлали... вторитъ другой помѣщикъ, тоже грустнаго вида.
-- Стряпка нужна? снова раздается голосъ крикуна.
-- Нѣтъ, не нужна.
-- Врешь, нужна! раздается по всему дому.
-- Людмила, Людмила, Людмилочка пріѣхала, пищатъ дѣвицы и разомъ несутся на крыльцо, передъ которымъ нетерпѣливо машетъ головой и жидкимъ куцымъ хвостикомъ высокій и чрезвычайно худой конь Джальма.
На высокой спинѣ Джальмы сидитъ Людмилочка. На ней соломенная шляпа съ широчайшими полями и бѣлый бурнусъ, со множествомъ кистей, большихъ и маленькихъ. Вся фигура напоминаетъ любознательную англичанку, путешествующую по Востоку.
-- Вы одни, Людмилочка! Какъ это васъ пустили безъ человѣка?... посыпалось съ крыльца.
-- Кто же бы меня не пустилъ...? отзывается сверху амазонка.
-- Слава-богу, онъ не такой самодуръ, чтобы стѣснять меня... рѣзко отвѣчаетъ Людмилочка и немилосердно дергаетъ Джальму, напрасно усиливаясь подъѣхать къ крыльцу.
-- Да стой же, Джальма... стой! бѣснуется амазонка, но все напрасно: Джальма рѣшительно отказывается подойти къ крыльцу.
Является лакей, въ истасканной ливреѣ и въ очень пріятномъ настроеніи духа... онъ усиливается подвести Джальму къ крыльцу. Конь рѣшительно упирается.
-- Пущайтесь, барышня! говоритъ лакей и широко разставляетъ руки.
Людмилочка смѣло летитъ сверху въ объятія лакея, на крыльцѣ раздается крикъ дѣвицъ... Джальма, воспользовавшись общей суматохой, гордо закидываетъ хвостъ и, не торопясь, убѣгаетъ въ ближайшую улицу, за нимъ гонится лакей.
-- Ну что, какъ вы устроились съ людьми? освѣдомляется подоспѣвшая тутъ же хозяйка.
-- Право, не знаю... разсѣянно отвѣчаетъ амазонка.
-- Даша остается?
-- Кажется, остается! отвѣчаетъ амазонка и крѣпко жметъ руку худощаваго и взъерошеннаго молодаго человѣка, одѣтаго съ большой небрежностью.
-- Что подѣлываете, Вавочка? продолжаетъ амазонка еще разъ, пожимая руку молодаго человѣка.
-- Работаю, собираю насѣкомыхъ... Вѣдь я перехожу на естественный... говоритъ молодой человѣкъ, сохраняя чрезвычайно серьёзный видъ.
-- Какъ же это вы измѣняете словесному?
-- Такъ нужно.
Амазонка видимо поражена, она глядитъ на Вавочку съ большимъ уваженіемъ.
Съ нѣкоторыхъ поръ Вавочка совершенно переродился. Еще въ началѣ вакаціи юноша глядѣлъ такимъ невиннѣйшимъ словесникомъ, можно сказать, былъ живымъ примѣромъ благонравія; но родители его, начитавшись "Отцовъ и дѣтей" и сейчасъ же смекнувши въ чемъ дѣло, настроили себя какъ возможно лучше на тотъ ладъ, что въ наше несчастное время дѣти не уважаютъ болѣе родителей своихъ и ничего святаго не признаютъ. Они такъ неутомимо твердили объ этомъ сыну, съ такой грустью взирали на погибшее чадо, что невинный Вавочка послѣ нѣсколькихъ недѣль величайшей истомы, дѣйствительно вообразилъ себя какимъ-то отверженнымъ. Дума легла на гладкомъ челѣ его, онъ пересталъ заниматься собой, чесаться, помадиться, и даже пересталъ выпускать бѣлоснѣжные воротнички изъ-подъ галстуха.
Нечесаный, съ какой-то ядовитой улыбкой на устахъ, прохаживался Вавочка, съ утра до ночи осыпаемый трогательными убѣжденіями родителей.
-- Нѣтъ, вы докажите, докажите мнѣ, тогда я повѣрю, тогда только повѣрю, потерявши весь запасъ терпѣнія, язвитъ Вавочка своихъ нѣжныхъ родителей.
-- Такъ, значитъ, ты дѣйствительно нигилистъ? дрожащимъ голосомъ спрашиваетъ папаша.
-- Да, я нигилистъ, мы всѣ, первокурсники, мы всѣ нигилисты! рѣжетъ Вавочка.
-- Сынъ мой, такъ ты ничему не вѣришь! вопитъ мамаша.
-- Ничему... отрѣзалъ Вавочка и засвисталъ камаринскую.
Послѣдовала нѣмая сцена; родители стоять съ поднятыми къ небу очами. Вавочка смотритъ на нихъ съ язвительной улыбкой.
Много непріятныхъ сценъ и гоненій вынесъ потомъ Вавочка. Одинъ благонамѣренный помѣщикъ, съ самымъ обиднымъ жестомъ показалъ ему дверь, за распространеніе вольныхъ мыслей; родная тётушка, пріѣхавшая погостить со всей дворней, со всѣми лошадьми своими, собачками и кошками, на другой же день, крестясь, убѣжала изъ патріархальнаго дома родителей Вавочки, и такъ поспѣшно, что только на пятой верстѣ была настигнута своими тарантасами.
Прошедши всѣ эти козни, Вавочка выпрямился и твердой ногой сталъ на новую почву. Онъ призналъ себя силой и другіе признали, нашлись даже ученики и послѣдователи Вавочки. Одной изъ первыхъ была кузина его, Людмилочка, до крайности избалованная, но неглупая дѣвушка.
А между-тѣмъ, въ залу Комаровыхъ вступаютъ еще новыя лица, еще гости. Идетъ цѣлый рядъ дѣвицъ, въ свитѣ родителей и двухъ офицеровъ квартировавшей въ деревнѣ роты.
-- Вы что-то похудѣли, Любовь Петровна, относится къ одной изъ вошедшихъ дѣвицъ случившійся тутъ же непремѣнный членъ.
-- Флюсъ замучилъ, щека вотъ какая вздулась, и дѣвица отнесла свою руку на полъ-аршина отъ правой щеки.
-- А у васъ, Авдотья Петровна, значитъ, былъ минусъ, потому что вы пополнѣли, продолжаетъ любезничать непремѣнный членъ, относясь къ другой изъ вошедшихъ дѣвицъ.
Дѣвушка громко разсмѣялась, Непремѣнный тоже, и два офицера замѣтно толкнули другъ друга, насмѣшливо улыбаясь и кивая на Непремѣннаго.
Подоспѣваетъ хозяйка.
-- Какъ вы устроились съ людьми? задыхаясь отъ быстраго движенія, обращается она къ родителямъ вошедшихъ дѣвицъ.
-- Ушли кто куда... отвѣчаетъ пожилая дама, цалуясь съ хозяйкой.
-- А садовникъ?
-- Ушелъ и жену увелъ...
-- Линашу! Неужели и та измѣнила? и хозяйка всплеснула руками.
-- Измѣнила!...
-- Боже мой, Боже мой! есть ли правда на свѣтѣ...
-- Такъ вы согласны, что безъ десяти душъ невозможно? зѣваетъ крикунъ, такъ какъ будто сосѣдъ его находился отъ него за версту.
-- Спасибо! Эти невинныя игры старше роброновъ и фижмъ, озывается амазонка.
"Откуда это она хватила, что-то знакомое? ай-да Людмилушка", думаетъ нигилистъ.
Невинныя игры устроиваются, несмотря на оппозицію амазонки. Составляется тѣсный кружокъ. Непремѣнный членъ, съ лукавой улыбкой на устахъ, ходитъ среди круга.
-- Еще не пошло, вы отвернитесь, Егоръ Иванычъ, отвернитесь... обращается къ Непремѣнному одинъ изъ офицеровъ.
-- Вотъ когда пошло, пошло, пошло! Пошелъ, пошелъ, пошелъ! повторяетъ все общество. Смѣхъ усиливается.
-- Нѣтъ, вотъ онъ здѣсь, Егоръ Иванычъ, здѣсь! захлебываясь отъ смѣха, кричитъ офицеръ, а самъ, злодѣй, постукиваетъ рублемъ по своей мѣдной пуговицѣ.
-- Назадъ, назадъ, назадъ! вопилъ расходившійся юный помѣщикъ, весь въ слезахъ отъ излишняго восторга:-- вотъ онъ у Михайла Иваныча, у дѣдушки Михаила Иваныча.
Непремѣнный хватаетъ руку бѣлаго, какъ лунь, старика, но другая рука дѣдушки вытянулась на половину залы и передала монету.
-- Вотъ оно что, и у Михайла Ивановича быстрота въ движеніяхъ оказалась, справедливо замѣчаетъ кто-то.
-- Нѣтъ, это скучно, лучше въ веревочку; давайте играть въ веревочку, отзывается одна изъ дѣвицъ.
-- Да, это все матеріалы, неоцѣненные матеріалы для пера, подтверждаетъ нигилистъ.
Въ избыткѣ любопытства они оба на цѣлый аршинъ вытягиваютъ свои шеи.
III.
Въ то же время, какъ величавый Ипполитъ Александровичъ произвелъ появленіемъ своимъ такую суматоху въ почтенномъ домѣ Комаровыхъ, сельскій священникъ подходилъ къ маленькому, увязнувшему въ цвѣтномъ кустарникѣ, домику мелкопомѣстной барышни Устиньи Андреяновны Гороховой, или Горошихи, какъ называли ее обыкновенно крестьяне.
Во всей будто полинявшей и согнутой подъ какой-то, никому невидимой ношей, фигурѣ Александра Македонскаго (такъ звали пастыря) проглядывало величайшее равнодушіе и полное отсутствіе мысли. Лицо его было изрыто глубокими морщинами, добрые глаза его смотрѣли мутно и тускло, а исполинскія красныя руки съ кривыми пальцами и мозолями ясно говорили, что имъ хорошо знакомы соха и топоръ.
Устинья Андреяновна ожидала пастыря; еще утромъ, когда тотъ приходилъ съ крестомъ, она просила его на чашку чая.
Устиньѣ Андреяновнѣ минуло шестьдесятъ лѣтъ; но стоитъ ей тщательно прикрыть головнымъ платкомъ свои бѣлые какъ ленъ волосы, и каждый призадумался бы опредѣлить лѣта ея. Почти сросшіяся брови и безпокойно бѣгавшіе взадъ и впередъ глаза ея были черны какъ деготь. Вообще физіономія Горошихи была недюжинная и поражала необычайной энергіей. Сосѣди постоянно трунили надъ Горошихой, называя ее Юстиніаномъ и даже императоромъ Юстиніаномъ, и не шутя утверждали, что она подомашнему ходитъ не иначе, какъ въ сапогахъ, подбитыхъ гвоздями, и въ какой-то сѣрой курткѣ. Но въ то же время сосѣди сохраняли къ ней наружное уваженіе, даже въ душѣ побаивались ея рѣзкаго голоса и угловатыхъ манеръ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ Горошиха, на какомъ-то межевомъ съѣздѣ высказала величавому Ипполиту Александровичу весьма горькія истины.
-- Вы забываете, что я Чемодановъ, вскричалъ взбѣшеный тузъ и грозно поднялся съ мѣста.
-- Былъ когда-то господинъ въ чести, а теперь чемоданъ подъ лавкой валяется, отвѣчала на это Горошиха, и тоже поднялась съ мѣста.
Сосѣди ахнули и почти перестали бывать у Горошихи.
Впрочемъ, Устинья Андреяновна вовсе не замѣчала отсутствія сосѣдей. Ея домъ постоянно былъ полонъ крестьянами; къ ней шли за совѣтомъ, къ ней вели болящаго; къ ней бѣжали занять хлѣба, перехватить какой нибудь рублишко; наконецъ, къ ней же въ длинные зимніе вечера собирались бабы, старухи, старицы, и тутъ, подъ шумокъ вьюги, шелъ непрерывный, но едва слышный разговоръ, точно ручеекъ журчалъ, наводя какое-то особенно-мирное, даже сонливое расположеніе на каждаго изъ собесѣдниковъ. Судили-рядили о томъ, кто богаче, кто бѣднѣе, то-есть у которой изъ бабъ больше холстовъ, у которой меньше, и кто кому пара, и къ какой солдаткѣ тащитъ Кузьма изъ дому... Много было всякихъ толковъ; но отдаваясь всею душою пріятной бесѣдѣ, Устинья Андреяновна никогда не роняла своего дворянскаго достоинства и на бумагахъ, хотя и плохо, но съ чрезвычайно-важными пріемами подписывалась: дворянка такая-то.