Навроцкий Александр Александрович
Стенька Разин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Драматическая хроника.

   

СТЕНЬКА РАЗИНЪ

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ХРОНИКА.

Посвящено Николаю Ивановичу Костомарову.

   

КАРТИНА ПЕРВАЯ.

Изба Стеньки Разина въ г. Черкаскѣ. РАЗИНЪ сидитъ на скамьѣ и разсматриваетъ свою изношенную шапку.

РАЗИНЪ -- бросаетъ шапку.

             Тоска безъ дѣла! Скучно безъ работы!
             Сидя себѣ, какъ баба на печи,
             Да мухъ лови, коли придетъ охота.
             Не въ моготу мнѣ этакая жизнь!
             Легко сказать: ужъ скоро минетъ годъ,
             Какъ мы на Донъ вернулись изъ похода;
             И съ той поры ни разу не пришлось
             Потѣшиться на волѣ съ острой саблей
             Да вѣрною нагайкою въ рукахъ.

Снимаетъ со стѣны саблю.

             Эхъ, сабля, сабля! Вонъ ужъ по тебѣ
             И ржавчина мѣстами завелася!... Задумывается.
             Не въ добрый часъ досталася ты мнѣ,
             Въ тотъ грозный часъ, когда Москвы бояринъ1)
             Ивана брата осудилъ на смерть --
             И, какъ собаку, казака повѣсилъ.
             За что? За то, что онъ съ своей станицей
             Ушелъ изъ войска на родимый Донъ.
             Эхъ братъ, Иванъ! не думалъ ты, сердечный,
             Что вмѣсто честной смерти на конѣ,
             Въ лихомъ бою, въ кровавой, жаркой сѣчѣ,
             Тебя собачья ожидала смерть!
             Насъ было мало, и спасти тебя
             Мы не могли отъ ихъ позорной казни.
             Но будь покоенъ: за одну твою,
             Я сотни жизней ихъ не пожалѣю;
             Я долго жду и отомстить съумѣю,
             Когда придетъ часъ мести роковой!... Вѣшаетъ сабло ходити
             Лишь удалось бы провести Корнилу,
             Удрать къ татарамъ, да казны набрать,
             А послѣ, и къ боярамъ грознымъ въ гости:
             Поминки править, брата поминать!
   1) Князь Юрій Долгорукій, повѣсившій въ 1665 г., во время похода на поляковъ, атамана одного изъ казачьихъ отрядовъ Разина, старшаго брата Стеньки. См. Костомарова, "Бунтъ Стеньки Разина", стр. 47.

Входитъ атаманъ КОРНИЛО ЯКОВЛЕВЪ.

РАЗИНЪ.

             Здорово, батька!
   

КОРНИЛО.

                                           Будь здоровъ и ты!
   

РАЗИНЪ.

             Спасибо на словѣ. Ну, что твоя хвороба?
   

КОРНИЛО.

             Благодаренье Богу. Третій день,
             Проклятая отстала и не мучитъ.
             Спасибо Юрьевнѣ! Знахарка хоть куда!
             Дала воды нашептанной -- и стала
             Съ того же дня и опухоль спадать.
             Нехитрая, кажись, наука, а поди-жъ!
             Кому невѣдомо, шепчи хоть по три дня,
             А толку не добьешься никакого.
             Колдунья баба, что и говорить!
             Съ нечистымъ знается и грѣхъ творитъ великій;
             Пора бы сжечь, да человѣкъ полезный:
             Отъ всякой боли знаетъ заговоръ.-- Садится.
             А ты, Степанъ, опять связался съ голью?
             И до меня дошла на дняхъ молва,
             Что ты тайкомъ сзываешь голытьбу,
             Идти съ тобой къ татарамъ на поживу.
   

РАЗИНЪ.

             Не вѣрь молвѣ.
   

КОРНИЛО.

                                 Повѣрить ей легко,
             Когда она объ этомъ рѣчь заводитъ.
   

РАЗИНЪ.

             А завела, такъ значитъ есть нужда.
             Коли у нашихъ зачесались руки,
             Такъ ихъ не остановишь никогда!
             Да и худого въ этомъ я не вижу:
             Нешто впервые вольнымъ казакамъ
             На Черномъ морѣ тѣшиться съ ордою,
             И возвращаться съ барышомъ назадъ?
             Знакомый путь! Припомни, атаманъ,
             Вѣдь ты и самъ не разъ въ былое время,
             Казну татаръ съ собою привозилъ
             И всласть гулялъ; да и отъ злой неволи
             Освобождалъ товарищей своихъ.
   

КОРНИЛО

             Теперь нельзя! Теперь, ты знаешь самъ,
             У насъ съ татарами большое замиренье.
             И крестъ мы цѣловали, и клялись
             Ненарушимо миръ блюсти со всѣми.
   

РАЗИНЪ.

             Какая клятва! Что ты говоришь!
             Да съ басурманиномъ и клятвы быть не можетъ.
             Такая клятва хороша, доколѣ
             Она для насъ полезна и нужна.
             Ну, пожили въ миру, да и довольно,
             Приспѣло время -- надо воевать.
             Взгляни на голытьбу, вѣдь хуже нищихъ:
             Все что награбили, то пропили давно,
             И грабить нечего, а ѣсть вѣдь хочетъ каждый,
             Такъ время-ль тутъ о клятвѣ толковать.
   

КОРНИЛО.

             Нѣтъ, клятву надо и съ невѣрными держать:
             Вѣдь нарушенье клятвы -- грѣхъ великій.
   

РАЗИНЪ.

             Охота же такъ клятву понимать.
             Ты знаешь самъ: кто съ барышемъ вернется,
             Тому попы всѣ клятвы разрѣшатъ;
             У нихъ лишь бѣдный будетъ виноватъ,
             А для богатаго всегда исходъ найдется.
   

КОРНИЛО.

             Я клятву далъ, я долженъ и держать,
             И никому ея нарушить не позволю,
             Пока на то причины не найду.
   

РАЗИНЪ.

             Ты все свое! Не понимаю я:
             Убить татарина, жида или собаку,
             Какой тутъ грѣхъ? не можетъ быть грѣха!
             За вѣру умереть -- душѣ спасенье.
             Да, наконецъ, не властенъ ты мѣшать,
             Коль намъ придетъ охота погулять.
             Мы не отъ войска, войско будетъ въ мирѣ,
             А отвѣчать оно за каждаго не въ силѣ
             И удержать ему охочихъ мудрено.
   

КОРНИЛО.

             Нѣтъ, не моги и думать! Намъ теперь
             Съ татарами негоже воевать:
             Во-первыхъ, клятва; во-вторыхъ, самъ царь
             Прислалъ съ дьякомъ, намедни, изъ Москвы,
             Наказъ строжайшій жить со всѣми въ мирѣ.
   

РАЗИНЪ.

             Московскій царь! Ему легко писать!
             Онъ сытъ всегда! Онъ никогда, а чаю,
             Съ голоднымъ брюхомъ не ложится спать.
             Да что намъ царь! Намъ вольнымъ казакамъ
             И безъ царя жилось не хуже прежде!
   

КОРНИЛО.

             Цыцъ! озорникъ! За этакую рѣчь
             Тебя бы въ кругъ, а тамъ въ мѣшокъ да въ воду!
             Когда все войско вздумало признать
             Московскаго царя своимъ владыкой,
             Такъ не тебѣ, паршивому щенку,
             Объ этомъ разсуждать теперь со мною.-- Встаетъ.
             Не смѣй и думать! Сказано, нельзя!
             И разговора больше быть не можетъ!
             А если ты съ своею голытьбою
             Осмѣлишься нарушить мой приказъ,
             Такъ я васъ всѣхъ велю переловить
             И, за мятежъ, судить всѣмъ войскомъ буду.

Уходятъ.

РАЗИНЪ -- одинъ.

             Ишь, старый дьяволъ! Разжирѣлъ, распухъ,
             А о другихъ не хочешь и подумать.
             Вамъ хорошо, богатымъ торгашамъ,
             Вамъ для торговли нуженъ миръ со всѣми,
             Такъ вы готовы слушаться царя
             И толковать о нарушеньи клятвы.
             Хорошъ казакъ, со счетами въ рукахъ
             Да съ бирками, на мѣсто острой сабли!
             Экъ, вздумалъ чѣмъ Степана испугать!-- Ходятъ.
             Ты думаешь, что намъ одна дорога
             Лишь къ морю Черному, а больше никуда.
             Ну, не пускай! я путь другой найду,
             И если ужъ задумалъ -- такъ уйду.
             И не тебѣ. съ твоими торгашами,
             Помѣриться съ моими молодцами,
             И помѣшать задуманному мной.

Входятъ казаки: КРАСУЛИНЪ, ЧЕРНОЯРЕЦЪ, ЛАРИНЪ и ТОПОРОКЪ.

РАЗИНЪ.

             Струги готовы?
   

КРАСУЛИНЪ.

                                           Всѣ ужъ на мѣстахъ.
             Мы ихъ пригнали незамѣтно, ночью,
             И привязали тамъ, гдѣ ты велѣлъ.
   

РАЗИНЪ.

             А голытьба?
   

ЛАРИНЪ.

                                 Не стоитъ тратить словъ.
             Давно ужъ ждутъ. Имъ стоитъ только свиснуть,
             Какъ коршуны на падаль налетятъ.
   

РАЗИНЪ.

             Сегодня въ путь! Теперь зѣвать нельзя:
             Ужъ старый чортъ успѣлъ о всемъ пронюхать
             И вѣрно путь намъ къ морю заградилъ.
             Пойдемъ на Волгу!
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

                                           Нашимъ все равно,
             Вѣдь и на Волгѣ можно поживиться.
             Не хуже, чѣмъ въ приморской сторонѣ.
   

ТОПОРОКЪ.

             По мнѣ хоть въ адъ; гдѣ можно намъ разжиться,
             Гдѣ есть, что взять, туда насъ и веди!
   

РАЗИНЪ.

             Сегодня, незадолго до заката,
             Сбирайте потихоньку голытьбу
             Къ станичному Кривому-кабаку,
             Чтобъ собрались не разомъ, понемногу
             Да были трезвы, не болтали зря
             И языки на привязи держали.
             Скажите имъ, что Разину молъ нужно
             Потолковать о дѣлѣ съ голытьбой.
             Я думаю, охотниковъ не мало
             Сберется слушать?
   

КРАСУЛИНЪ.

                                                     Сотни полторы
             Оберется вѣрно, можетъ быть и больше.
   

РАЗИНЪ.

             Да больше и не нужно. По пути
             Еще пристанутъ, много ихъ найдется,
             И не заставятъ кланяться да звать.
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

             Такъ мы пойдемъ... Къ закату, атаманъ,
             Готовы будемъ. Только ты не мѣшкай.
   

РАЗИНЪ.

             Не бойтесь, Разинъ не заставитъ ждать!--

Казаки уходятъ.

             Пойду и я съ повинною къ Корнилѣ
             И обману покорностью его;
             А если помѣшаетъ, не отстану
             И молодцовъ на Волгу поведу.
             Тамъ, говорятъ, богатая сторонка,
             Тамъ караванамъ не видать конца,
             И кто удалъ, тотъ ихъ и обираетъ.
             Вѣдь съ мужиками справиться не трудно:
             Отъ крика падаютъ и не встаютъ,
             И все, что есть, безъ боя отдаютъ!

Вбѣгаетъ маленькій сынъ Разина, хватаетъ дудку и хочетъ бѣжать назадъ. Разинъ беретъ его на руки.

             Ишь, пострѣленокъ! Дома не сидится!
             Хорошій выростетъ современемъ казакъ!

Мальчикъ убѣгаетъ.

             Проститься развѣ съ Марьей на дорогу,
             Придется ли увидѣться опять?-- Задумывается.
             Нѣтъ, лучше такъ. А то, въ недобрый часъ,
             Начнетъ пытать: куда? на долго-ль ѣду?
             Пойдетъ къ Корнилѣ, станетъ горевать
             И проболтается. Вѣдь язычекъ у бабъ,
             Какъ мелево болтаетъ безъ умолку...
             Уйду и такъ. Прощанье не поможетъ,
             А только сердце женское смутитъ.-- Уходятъ.

Мѣсто на берегу Дона у Кривого-кабака. На рѣкѣ стоятъ четыре струга, въ которыхъ работаютъ нѣсколько казаковъ. Солнце почти закатилось; съ другой стороны поднимается полная луна. Казаки понемногу собираются и группируются около кабака.

ПЕРВЫЙ КАЗАКЪ.

             А что, ребята! говорятъ, Степанъ
             Хотѣлъ сегодня рѣчь вести о чемъ-то?
   

ВТОРОЙ.

             Узнаешь самъ; чего тебѣ неймется!
   

ПЕРВЫЙ.

             Да такъ, хотѣлось бы его послушать:
             Онъ мастеръ съ нашимъ братомъ толковать.
   

ТРЕТІЙ.

             Пришелъ, такъ жди, охочь болтать пустое!
             Не для тебя же одного придетъ.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Эхъ, выпить хочется, а денегъ нѣтъ ни гроша
             И заложить ужъ нечего, кажись!
             Вотъ такъ житье! Сегодня третій день,
             Какъ капли водки въ горло не попало.
   

ВТОРОЙ.

             Да, времена! И раздобыться негдѣ;
             И воевать ужъ не съ кѣмъ. Миръ, да миръ!
             Съ татарами,-- и съ тѣми замиренье.
   

ПЯТЫЙ.

             Собачья жизнь! Да слыхано ли дѣло,
             Чтобъ съ басурманиномъ не воевалъ казакъ.
   

ШЕСТОЙ.

             Эхъ, братецъ, коли хочешь воевать,
             Такъ воевать всегда тебѣ возможно.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Да съ кѣмъ же, съ кѣмъ?
   

ПЯТЫЙ.

                                                     Коль знаешь, научи!
   

ШЕСТОЙ.

             Да съ тараканами, вѣдь тѣже басурмане!

Общій хохотъ.

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Оселъ и есть! Тебѣ все ни почемъ!
             Все трынъ-трава да шутки скомороху!
   

ШЕСТОЙ.

             Ну, братъ, не ври! Тебѣ, такъ это правда,
             Все трынъ-трава! Вонъ ты и шапку пропилъ,
             И голову бы заложилъ, да не берутъ:
             Вѣдь за нее и капли не нальютъ.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Пропей и ты, никто не пожалѣетъ!
             Посмотримъ, много-ль за твою дадутъ?

Толпа понемногу увеличивается. Группа старыхъ казаковъ продолжаетъ.

ПЕРВЫЙ.

             Послушаемъ Степана: онъ пустое
             Болтать не станетъ; говоритъ умно,
             А удальствомъ извѣстенъ намъ давно.
   

ВТОРОЙ.

             Да, если-бъ Разинъ атаманомъ былъ,
             Тогда бы многое пошло у насъ иначе.
             Онъ не заставилъ бы свободныхъ казаковъ,
             Какъ батраковъ искать себѣ работы.
             Нашелъ бы дѣло!
   

ТРЕТІЙ.

                                           Что и говорить.
   

ПЕРВЫЙ.

             Какъ посмотрю я, что за войско стало,
             Что за народъ! Нѣтъ! ныньче казаковъ,
             Такихъ, какъ слѣдуетъ, немного наберется!
             Бывало прежде: съ утрени напьется,
             Къ полудню выспится, а вечеромъ -- опять.
             И въ долгъ вино безъ торгу всякій вѣрилъ;
             А вѣрилъ потому, что каждый зналъ,
             Что безъ войны казакъ не обойдется
             И все заплатитъ, коли живъ вернется.
             И нонече не вѣрятъ,-- говорятъ,
             Что безъ войны придется умирать.
   

ВТОРОЙ.

             Торговля одолѣла! казаки,
             Какъ толстые московскіе купцы
             Сидятъ по лавкамъ, барыши считаютъ
             Да надувать стараются народъ.
             А если кто безъ денегъ къ нимъ придетъ,
             Такъ и алтына въ долгъ ужъ не повѣрятъ.
   

ПЯТЫЙ.

             Съ жидами знаются и къ нимъ пошли въ науку
             На гибель вѣчную, на огненную муку,
             На радость да утѣху сатанѣ.

Входитъ РАЗИНЪ. Всѣ собираются около него.

РАЗИНЪ.

             Здорово, братья!
   

ГОЛОСА.

                                           Будь здоровъ и ты!
   

РАЗИНЪ.

             Позвольте рѣчь держать вамъ, молодцы!
   

ГОЛОСА.

             Что-жъ, говори! Скажи, что знаешь! Тише!
   

РАЗИНЪ.

             Слушай меня, голытьба,
             Разудалые, вольный народъ!--

Останавливается, пока не водворяется полная тишина.

             Было время и время недавнее,
             Какъ у насъ на Дону было весело,
             По домамъ проживать было некогда;
             Съ басурманами мы потѣшалися,
             Отъ проклятыхъ казной разживалися,
             Величалися мы нашей славою,
             И дивилися всѣ нашимъ подвигамъ.
             А теперь времена измѣнилися;
             Нѣтъ у насъ вожаковъ, нѣтъ и волюшки!
             Атаманы у насъ съ эсаулами
             Разжирѣли, какъ свиньи, отъ лѣности,
             Поглупѣли, какъ бабы отъ старости,
             Какъ жиды занялися торговлею,
             Сами сыты, а намъ, голытьбѣ,
             Не даютъ удалымъ позабавиться.
             Нѣтъ, не то казакомъ называется!
             Тотъ, казакъ, кто съ избою не знается
             И съ конемъ, пока живъ, не разстанется!
             Казаку изба -- поле чистое!
             Казаку жена -- сабля острая!,
             Казаку торговать не товарами,
             А лихимъ мечомъ, алой кровію!
             Что добудетъ войной, тѣмъ и кормится;
             А пропьетъ до-гола, не заботится;
             Соберетъ удалыхъ, соберется и самъ
             И добудетъ добра, сколько надобно.
             Безъ кровавой потѣхи и жизнь не красна,
             Отъ бездѣлья -- хвороба заводится,
             А въ болѣсти лихой, да въ поганой избѣ
             Казаку умирать не приходится!
             Такъ ли братцы?
   

ГОЛОСА.

                                 Такъ, такъ атаманъ!
             Что ихъ слушать! Идемъ на татаръ!
             На татаръ! Удержать не посмѣютъ!
   

РАЗИНЪ.

             Стой! Ни съ мѣста! И слушай меня!
             Я хотѣлъ васъ вести ни татаръ;
             Я вчера говорилъ атаману,
             Что запала казацкая слава,
             Даромъ гибнутъ могучія силы
             И просилъ отпустить молодцовъ
             Погулять, раздобыться товаромъ!
             Старый дьяволъ меня не послушалъ;
             Заказалъ мнѣ объ этомъ и думать,
             А чтобъ мы не удрали тайкомъ
             Онъ разставилъ повсюду кордоны.
             Ну да я не глупѣе его;
             Не велятъ -- и безъ нихъ обойдемся.
             Кто со мной, тотъ дорогу найдетъ!
             Бѣлый свѣтъ вѣдь не клиномъ сошелся!
             Пусть они стерегутъ насъ внизу;
             Мы на Волгу рѣку проберемся,
             Поживемъ, попируемъ безъ зва,
             И назадъ безъ нужды не вернемся!
             Такъ ли братцы?
   

ГОЛОСА.

                                           Такъ, такъ атаманъ!
   

РАЗИНЪ.

             Коли такъ, то садись на струга,
             Мѣста хватитъ для всѣхъ, не копайся!
             Помолись! И съ родною землею
             По обычью съ поклономъ простись!

Толпа бросается къ стругамъ и разсаживается.

ГОЛОСА.

             Всѣ съ тобой атаманъ! Не оставь!
             Вотъ такъ слово! На Волгу, на Волгу!
             Потѣснись молодцы! Поживѣй!
   

РАЗИНЪ.
Беретъ комъ земли, цѣлуетъ его, завертываетъ въ тряпку и кладетъ за пазуху.

             Прости кормилица, спасибо за добро!
             Придется-ли увидѣться, родная?-- Задумывается.
             Гдѣ суждено, тамъ каждый смерть найдетъ.
             И можетъ быть въ далекой сторонѣ,
             Въ глухой степи, иль на глубокомъ днѣ
             Твой вольный сынъ могильнымъ сномъ заснетъ!--

Къ казакамъ.

             Всѣ-ль на мѣстахъ?--

Садится на передовой стругъ.

ГОЛОСА.

                                                     Готовы!
   

РАЗИНЪ.

                                                               Трогай разомъ!
             Отчаливай дружнѣй! Не отставать!
             И бейся на смерть съ тѣми, кто посмѣетъ
             Степана Разина на Волгу не пускать!

Струги отчаливаютъ и начинаютъ подниматься вверхъ по Дону. Всѣ стоятъ молча, безъ шапокъ, нѣкоторые крестятся.

   

КАРТИНА ВТОРАЯ.

Приказная изба въ Астрахани. ВОЕВОДА КНЯЗЬ ПРОЗОРОВСКІЙ съ дьяками и подъячими ожидаютъ прихода РАЗИНА.

ВОЕВОДА -- къ дьяку.

             Подай-ка грамоту! Да прочитай еще;
             Не позабыть бы нужнаго, да не соврать,
             И въ точности указъ царя исполнить.--

Дьякъ читаетъ грамоту.

             Довольно! Остального не забылъ.
             А если перепутаю случайно,
             Такъ ты сейчасъ, иль бороду погладь,
             Иль кашляни, какъ будто поперхнулся.--

Входитъ десятскій.

ДЕСЯТСКІЙ.

             Идутъ, бояринъ!
   

ВОЕВОДА.

                                           По мѣстамъ, живѣй!

Усаживаются по мѣстамъ. Входятъ РАЗИНЪ въ великолѣпной собольей шубѣ, покрытой драгоцѣннымъ персидскимъ стоглавомъ; на головѣ -- казацкая манка, украшенная дорогими каменьями. За нимъ казаки съ бунчуками, знаменами и подарками.

РАЗИНЪ -- снимая шапку.

             Бьемъ челомъ государю великому,
             Бьемъ челомъ головами казацкими,
             Да пожалуетъ насъ своей милостью,
             И вины намъ простить повелитъ,
             И отпуститъ на Донъ, нашу родину.

Беретъ бунчукъ и кладетъ его на столъ. Казаки преклоняютъ знамена.

ВОЕВОДА.

             Когда провѣдайся великій государь,
             Что вы, забывши всякій божій страхъ,
             И крестное нарушивъ цѣлованье,
             Перебрались въ приволжскую страну
             И воровство чинить повсюду стали,
             Тогда, во гнѣвѣ праведномъ своемъ,
             Онъ повелѣлъ васъ всѣхъ переловить
             И какъ ослушниковъ, казнить примѣрной казнью.
             Но по своей великой добротѣ,
             Освѣдомись о вашемъ челобитья,
             Онъ царскій гнѣвъ на милость преложилъ,
             Онъ васъ простилъ и вмѣсто лютой смерти
             Отъ всякой казни васъ освободилъ
             И указалъ отправить васъ на Донъ,
             Но съ тѣмъ, чтобъ вы великому царю
             За-всѣ вины впередъ служили вѣрно,
             И смутами, и дерзкимъ мятежемъ
             Его земель не смѣли бы тревожить.
             Еще велѣлъ великій государь,
             Чтобъ вы сказали безъ утайки правду:
             Кто васъ смутилъ въ родимой сторонѣ,
             Кто васъ собралъ, кто указалъ дорогу,
             И много-ль вы надѣлали бѣды
             На Волгѣ, въ государевыхъ земляхъ,
             И въ шаховыхъ приморскихъ городахъ.
   

РАЗИНЪ.

             За великую милость царскую
             Я скажу вамъ все, какъ случилося.
             На Дону у насъ прошлой осенью
             Скудость велія приключилася.
             Воевать идти было некуда,
             Въ море Черное нѣтъ дороженьки,
             Люди турскіе выходъ заперли,
             Крѣпостей вездѣ понаставили.
             Стали думать мы, стали сѣтовать
             И пошли искать пути новаго.
             Поднялись рѣкой, перешли горой,
             Съ Волгой-матушкой перемолвились,
             И пошли по ней къ морю синему
             Добывать добра въ землѣ шаховой.
             А тому всему, не хочу скрывать,
             Я въ заводѣ былъ, я и выдумалъ.
             Что творили мы -- не припомнится,
             А готовъ сказать, коли вспомнится.
             Воевали мы годъ безъ малаго,
             Колотили мы, гдѣ случалося,
             А въ какихъ мѣстахъ, насъ не спрашивай,
             Вспоминать о томъ теперь не къ чему.
             Если-жъ хочешь знать, такъ спроси о томъ
             Волгу-матушку, сине-морюшко,
             Вѣтры буйные, красно-солнышко,
             Что свѣтило намъ, не скрывалося,
             Нашей удалью забавлялося.
   

ВОЕВОДА.

             Еще велѣлъ великій государь,
             Чтобъ все добро, награбленное вами,
             Вы тотчасъ возвратили бы ему,
             А также выдали бы и людей полонныхъ,
             Которыхъ вы съ собою привезли.
   

РАЗИНЪ.

             Бью челомъ государю великому
             И готовъ служить ему правдою.
             А того, что съ насъ теперь требуютъ,
             То исполнить намъ не приходится:
             Что пограбили -- подувинено,
             Перепродано, передѣлано,
             И собрать всего нѣту моченьки.
             То, что взяли мы и отдать нельзя,
             Но въ долгу у васъ не останется.
             Мы за то съ царемъ вѣрной службою,
             Своей кровію разсчитаемся.
             А о тѣхъ, что мы привезли живьемъ,
             Вспоминать не слѣдъ: не торговлею
             Полонянники намъ досталися,
             А мы взяли ихъ острой саблею;
             Былъ платежъ за нихъ алой кровію,
             Головами тѣхъ, что осталися
             Во сырой землѣ, въ странѣ шаховой.
   

ВОЕВОДА.

             Зачѣмъ вы намъ не отдали всѣхъ пушекъ,
             Которыя должны были отдать,
             Согласно вами принятой присягѣ?
             Зачѣмъ вы также держите служилыхъ,
             Которыхъ обѣщались отпустить,
             Какъ только вы подъ Астрахань придете?
   

РАЗИНЪ.

             Частью пушки вамъ мы ужъ отдали,
             Остальныя намъ и самимъ нужны.
             Знаешь самъ безъ нихъ, степью голою,
             Вплоть до Паншина и пройти нельзя.
             А служилыхъ намъ держать не къ чему,
             Принуждать у насъ нѣтъ обычая;
             Кому нравится тотъ останется,
             А не нравится, такъ не маленькій,
             Самъ собой уйдетъ, насъ не спросится.
   

ВОЕВОДА.

             Еще велѣлъ великій государь
             Переписать все войско поимянно,
             Которое на Донъ съ тобой пойдетъ.
   

РАЗИНЪ -- возвысивъ голосъ

             Ну, ужъ этому никогда не быть!
             По казацкому, по обычаю,
             Отродясь у насъ того не было;
             Да и въ грамотѣ государевой
             Такой новости не прописано.
             Иль ему, царю, ужъ невѣдомо,
             Что у насъ того и въ заводѣ нѣтъ, *
             Что вѣдь къ намъ народъ со всѣхъ странъ бредетъ,
             И строчить его не приходится.
             Да и сѣмени-то крапивнаго,
             Что чернилами душу пакоститъ,
             На Дону у насъ не посѣяно,
             На Руси оно поразвѣяно,
             На Руси у васъ оно выросло,
             Съ сатаной самимъ подружилося,
             Для него, писать научилося;
             А у насъ попомъ, на поминъ души,
             Только мертваго имя пишется,
             А пока живутъ люди вольные
             На бумагу ихъ писать не зачѣмъ.--

Помолчавъ.

             Вотъ что я скажу тебѣ, русскій князь,
             Толковать намъ здѣсь дѣло трудное,
             И отвѣта ждать -- время долгое.
             Ты вѣдь самъ собой намъ отвѣтъ не дашь,
             А о томъ, что ты настрочишь въ Москву
             Намъ узнать нельзя -- мы не грамотны.
             Такъ позволь-же вамъ изъ среды своей
             Послать выборныхъ къ самому царю.
             Пусть они ему правду выскажутъ,
             Пусть они его слово царское
             Привезутъ сюда во сохранности:
             Что велитъ намъ Царь, то и сдѣлаемъ.
   

ВОЕВОДА.

             Пусть будетъ такъ. Пусть ваши старики
             Предстанутъ передъ очи государя
             И слово милости услышатъ отъ него.
             Сегодня выбирайте, а на утро
             Съ моимъ дьякомъ отправлю ихъ въ Москву.--

Встаетъ.

             Теперь конецъ, ступайте по домамъ,
             Не обижайте мирныхъ горожанъ,
             И смуты межъ народа не чините.
   

РАЗИНЪ.

             Спасибо, воевода, за пріемъ,
             За ласку, да за милость государя,
             Которую повѣдалъ намъ теперь.
             Позволь-же, князь, по старому обычью,
             Тебѣ отъ насъ поминки предложить.
             Прими ихъ, не побрезгай, чѣмъ богатъ,
             То радъ отдать, затѣмъ не постою
             И что мое, того не пожалѣю.--

Казаки подкосятъ и раскладываютъ на столѣ и по лавкамъ богатые подарки.

             Ужъ скоро полдень, время пообѣдать;
             Такъ сдѣлай честь, откушай у меня,
             И за виномъ, въ пріятельской бесѣдѣ,
             Не откажи со мной потолковать.
   

ВОЕВОДА.

             Спасибо за поминки, принимаемъ,
             И чѣмъ богаты, тѣмъ и отдаримъ.
             Спасибо и за зовъ, но не сегодня,
             Сегодня я отозванъ, извини,
             А завтра, если хочешь, въ эту пору
             Увидишь насъ ты гостемъ у тебя.
             Ступайте съ Богомъ!
   

РАЗИНЪ.

                                           Какъ тебѣ угодно.
             Нельзя сегодня, завтра приходи;
             Всегда у насъ почетнымъ гостемъ будешь,
             Коль зовомъ не побрезгаешь моимъ.
             Прощай, бояринъ!--

Уходятъ. Всѣ разсматриваютъ подарки.

ВОЕВОДА.

                                           Кликните десятскихъ!--

Входятъ десятскіе.

             Возьмите и несите осторожно,
             Отдайте на руки боярынѣ самой
             И никому показывать не смѣйте.
             Терентьичъ, ты за ними присмотри,
             И если только кто изъ нихъ, дорогой,
             Небрежно понесетъ, или уронитъ,
             Такъ у меня же на дому сейчасъ
             Расправиться съ бездѣльникомъ прикажешь.

Десятскіе завертываютъ подари и уносятъ.

ДЬЯКЪ.

             Вотъ такъ поминки! Въ пору и царю!
   

ВОЕВОДА.

             Да, хороши поминки, но и шуба
             Ужъ больно мнѣ понравилась его.
             Какіе соболи, какая и парча,
             Какъ золото, на солнышкѣ горитъ.--

Къ дьяку.

             Ты намекни при случаѣ ему,
             Что молъ у князя старая шубенка;
             Такъ не мѣшало бы, для дружбы и почета
             Съ плеча казацкаго другую подарить.
             Скажи, что князь подарка не забудетъ.
   

ДЬЯКЪ.

             Да, шуба знатная!
   

ВОЕВОДА.

                                           И на плечахъ моихъ,
             Какъ разъ на мѣстѣ настоящемъ будетъ.--

Уходитъ.

1-й дьякъ.

             Вотъ ненасытная утроба, право скаредъ!
             Все мало, вишь, и шубы захотѣлъ!
   

2-й дьякъ.

             А что, Мартьянычъ, обождавъ немного,
             Пойдемъ и мы съ поклономъ къ атаману
             Поздравить съ царской милостью его.
             Авось и насъ съ тобой не позабудетъ.
   

1-й дьякъ.

             Насъ не обидитъ. Долженъ знать, кажись,
             Что мы ему скорѣе воеводъ
             Тамъ, на Москвѣ, устроить можемъ дѣло.
   

2-й дьякъ.

             А сколько онъ навезъ съ собой добра,
             Такъ просто ужасъ! паруса изъ шелка,
             Парча золотная, какъ тряпки, ни почемъ!
             Каменьевъ самоцвѣтныхъ, серебра,
             Хоть пригоршнями мѣрь, не сосчитаешь!
   

1-й дьякъ.

             Слыхалъ, слыхалъ! Съумѣемъ подоить;
             Повытянемъ, насколько хватитъ силы.
             А если насъ не по шерсти погладятъ,
             Тогда они и здѣсь-то не поладятъ,
             И изъ Москвы немного привезутъ.
   

2-Й ДЬЯКЪ.

             Безъ насъ нигдѣ имъ толку не добиться.
             Вѣдь и пословица не даромъ говорится:
             Быть дѣлу такъ, какъ пожелаетъ дьякъ!
   

1-Й ДЬЯКЪ.

             Пойдемъ ко мнѣ, да за одно поладимъ,
             Кому изъ насъ ихъ отвозить въ Москву.--.Уходятъ.
   

1-Й ПОДЪЯЧІЙ.

             Пойдемъ и мы, и намъ перепадетъ;
             Вѣдь и безъ насъ порой не обойдутся.
   

2-Й ПОДЬЯЧІЙ.

             Кому бычка, а намъ хоть шерсти клокъ,
             Кому парчу, а намъ хоть бы платокъ,.
             Пойдемъ, пойдемъ, найдетъ чѣмъ подѣлиться.-- Уходятъ
   

1-Й ДЕСЯТСКІЙ.

             И намъ по малости, на молочишко дѣткамъ!
   

2-Й ДЕСЯТСКІЙ.

             На выпивку!
   

3-Й ДЕСЯТСКІЙ.

                                           Малашкѣ на поняву!
   

1-Й ДЕСЯТСКІЙ.

             На что-нибудь, лишь только бы сорвать!
             Пойдемте братцы!-- Уходятъ. Остается одинъ сторожъ.
   

СТОРОЖЪ -- убираетъ избу.

             Нѣтъ, видно и на этотъ разъ напрасно
             Мы ожидали праздника себѣ.
             Мы думали, что вольный атаманъ,
             Не изъ боярскаго, а изъ простого рода,
             Добудетъ волюшку для сѣраго народа,
             Побьетъ бояръ, повѣситъ воеводъ,
             И заведетъ казацкое устройство. /
             Ужъ какъ надѣялись, а вышло по другому,
             И жди опять, настанетъ ли пора.
             А думали, что близко! Вѣдь ему,
             Лишь подойти бы къ Астрахани смѣло,
             Да кликнуть кличъ, такъ мы и безъ него
             Съ мучителями кончили бы мигомъ
             И цѣлымъ городомъ ему передались!--

Задумывается.

             Господъ то много, а народу тьма.
             Вѣдь если намъ подняться дружно, разомъ,
             Тогда они и дня не устоятъ.
             А вотъ поди, попробуй, подними,
             И самого на перекладину поднимутъ.
             Да, не легко и съ нами толковать!--

Начинаетъ мести.

             Терпи холопъ -- и подставляй свой лобъ!
             Терпи мужикъ, вѣдь ты терпѣть привыкъ!
             Терпя народъ, пока твой часъ пробьетъ,
             Пока твой стонъ до Господа дойдетъ!
   

КАРТИНА ТРЕТЬЯ.

Волга. На ней, недалеко отъ берега, стоитъ на якорѣ стругъ Разина "Соколъ". На его великолѣпно разу крашеной палубѣ накрытъ длинный столъ, за которымъ Разинъ пируетъ съ своими эсаулами. Возлѣ Разина сидитъ персидская княжна въ роскошномъ костюмѣ. Ясный, осенній день. Къ "Соколу" подъѣзжаетъ отъ Астрахани лодка.

РАЗИНЪ.

             Кого еще нелегкая несетъ?
   

СТОРОЖЕВОЙ КАЗАКЪ -- У руля.

             Не знаю самъ. На веслахъ мужики,
             А на кормѣ сидятъ такіе люди,
             Которыхъ и не видывалъ досель,
             Штаны въ обтяжку, черные кафтаны
             И треухи съ перомъ на головахъ.
             По виду словно черти.
   

РАЗИНЪ.

                                                     Коли черти,
             Такъ почему-жъ и ихъ не пригласить.
             Бесѣдовать мнѣ съ ними не случалось
             А пить они должно быть мастера!
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

             Какое черти! Это просто нѣмцы,
             Что присланы весною изъ Москвы,
             И корабли теперь на Волгѣ строятъ.
   

СТОРОЖЕВОЙ.

             Подъѣхали! Прикажешь пропустить?
   

РАЗИНЪ.

             Пусти; посмотримъ, что они за люди!

Входитъ БУТЛЕРЪ съ пятью нѣмцами, двое изъ нихъ держатъ въ рукахъ по стклянкѣ съ виномъ.

РАЗИНЪ.

             Вы что за люди?
   

БУТЛЕРЪ.

                                           Здравствуй атаманъ!
             Мы родомъ нѣмцы; изъ страны далекой
             Мы, по призыву вашего царя,
             Пришли на службу въ ваше государство
             И служимъ тамъ, гдѣ царь намъ повелитъ.
             Онъ насъ послалъ подъ Астрахань, весною,
             И приказалъ намъ строить корабли;
             Мы ихъ и строимъ, здѣсь пока живемъ,
             А не понравится, такъ и домой уйдемъ...
             Давно молва о подвигахъ твоихъ
             Дошла до насъ, и удивлялись много
             Мы твоему лихому удальству.
             Когда-жъ провѣдали, что царь тебя простилъ,
             Такъ побесѣдовать съ тобою захотѣли
             И для того пріѣхали сюда.
             Да и вина съ собою захватили.
             Прими его, великій атаманъ,
             И намъ не откажи въ твоемъ привѣтѣ,
             И допусти съ тобой потолковать.
   

РАЗИНЪ.

             Спасибо нѣмцы! Сткляница вина
             Всегда у мѣста, лишней не бываетъ,.
             Пока ея не вытянутъ до дна...
             Поставь на столъ, садись противъ меня
             И сполоснемте горло для бесѣды.
   

БУТЛЕРЪ.

             Благодаримъ за ласковый привѣтъ.--

Нѣмцы ставятъ стклянки на стогъ и садятся противъ Разина. Одинъ изъ ясауловъ подаетъ Бутлеру кубокъ. Бутлеръ наливаетъ вино.

РАЗИНЪ.

             Что-жъ ты не наливаешь до краевъ?
   

БУТЛЕРЪ.

             Не выпьешь съ разу. Вѣдь у васъ вино
             Прекрѣпкое, такъ горло и деретъ.
   

РАЗИНЪ.

             Совсѣмъ не крѣпко; это съ непривычки
             Бываетъ такъ, а насъ не проберетъ.
             Когда я былъ въ Литвѣ, случилось какъ-то
             Достать мнѣ вашего заморскаго вина.
             Такая дрянь, простого квасу хуже,
             Ребенка малаго и то не разберетъ.
   

БУТЛЕРЪ.

             Нѣтъ, атаманъ, есть и у насъ вино,
             Съ которымъ вашему далёко не сравняться.
             Какъ станешь пить, покажется легко,
             А выпьешь много, съ мѣста не подняться,
             И ногъ своихъ не чувствуешь совсѣмъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не пробовалъ! Ну какъ вамъ здѣсь живется?
             Довольны-ли вы службою своей?
   

БУТЛЕРЪ.

             Живемъ, пока насъ царь не забываетъ
             И все даетъ, что прежде обѣщалъ.
   

РАЗИНЪ.

             Я слышалъ, васъ ужъ развелось довольно;
             И вѣрно нравится, коль лѣзете вы къ намъ.
             Живите мирно, не плодитесь слишкомъ,
             И не задумайте народа обижать,
             Живите братьями, не будьте господами,
             Ихъ на Руси довольно и безъ васъ;
             А если вы полѣзете въ бояре
             Да станете народомъ помыкать,
             Тогда и вамъ позорнаго изгнанья
             Изъ царства русскаго не миновать!
   

БУТЛЕРЪ.

             Мы слуги царскіе, мы по его призыву
             Пришли служить. И будемъ исполнять
             Все, что ему намъ повелѣть угодно,
             Что только онъ изволитъ приказать.
   

РАЗИНЪ.

             Не одного царя, всего народа,
             Что принялъ васъ и далъ вамъ хлѣбъ, да кровъ,
             Вы слугами должны теперь считаться,
             И передъ нимъ отнюдь не величаться
             Ни знаніемъ, ни мудростью своей.
   

БУТЛЕРЪ.

             Мы служимъ государю, не народу,
             И служимъ не неволей, по найму;
             Пока намъ платятъ, насъ не обижаютъ,
             Мы здѣсь останемся, а иначе уйдемъ.
             И въ нашей родинѣ занятіе найдемъ.
   

РАЗИНЪ.

             А ваша родина отсюда далеко?
   

БУТЛЕРЪ.

             Далёко очень. При дурномъ пути
             И въ цѣлый годъ отсюда не добраться.
   

РАЗИНЪ.

             Что-жъ, и у васъ, поди, есть свой король?
   

БУТЛЕРЪ.

             Нашъ господинъ -- великій императоръ.
   

РАЗИНЪ.

             Ишь ты какой! У каждаго вѣдь свой!
             Султанъ у турокъ, шахъ у персіянъ,
             Король у Польши, вашъ вонъ императоръ,
             А говорятъ и папа есть еще.
   

БУТЛЕРЪ.

             Святѣйшій папа есть глава вселенной
             И послѣ Бога старшій на землѣ.
             Онъ царь царей, онъ нашихъ душъ блюститель,
             И всѣ, кто вѣруетъ въ Спасителя Христа,
             Всѣ передъ нимъ во прахъ должны склониться.
   

ТОПОРОКЪ.

             А патріархъ?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Нашъ папа выше!
   

ТОПОРОКЪ.

                                                               Врешь!
             Вашъ папа съ патріархомъ не сравнится!
             И вѣра ваша вовсе не годится!
             У васъ и попъ въ штанахъ повсюду ходитъ,
             И брѣетъ бороду, и выстригаетъ плѣшь;
             И крестъ другой, и молокомъ въ посту
             Дозволено свою поганить душу.
   

РАЗИНЪ.

             Нашелъ, что сравнивать, поповское отродье!
             Вѣдь Богъ одинъ, а тамъ не все-ль равно,
             Какъ ни крестися, справа или слѣва,
             И безъ штановъ, или въ штанахъ ходи.
             Который выше! Оба высоки!
             Вотъ какъ умрутъ, ты ихъ аршиномъ смѣрь
             Да собственному глазу и повѣрь.--

Къ Бутлеру.

             Скажи мнѣ, нѣмецъ, говорятъ, что вы
             Къ намъ наѣзжаете учить насъ разнымъ штукамъ
             Да хитростямъ, къ которымъ, вишь, у насъ
             Своимъ умомъ добраться не успѣли.
             Ну, ты пріѣхалъ строить корабли,
             А остальные насъ чему научатъ?
   

БУТЛЕРЪ.

             Да многому, что неизвѣстно вамъ.
   

РАЗИНЪ.

             Ну, напримѣръ?
   

БУТЛЕРЪ.

                                           Всего не сосчитать.
             Искусству ратному, искусству врачевать,
             Какъ пушки лить, какъ отливать монету,
             Какъ строить церкви, возводить изъ камня
             Палаты крѣпкія, и разнымъ мастерствамъ.
   

РАЗИНЪ -- перебивая.

             Постой, постой! Ишь, много насказалъ!
             Ты говори отдѣльно, а не разомъ.
             Во-первыхъ?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Искусству ратному.
   

РАЗИНЪ.

             Искусство то, безспорно, хорошо,
             Коль обучать ему народъ безъ исключенья;
             А если только войско ты обучишь,
             Да воевать за деньги лишь пріучишь,
             Такъ ты и самъ не сладишь съ нимъ порой.
             Чтобъ править имъ, ты долженъ покориться
             Его желаніямъ, ты долженъ породниться
             Съ его привычками и ими только жить
             И только то и дѣлать и любить,
             Что любитъ войско. Иначе оно
             Тебя легко и скоро промѣняетъ;
             Оно для денегъ все позабываетъ,
             А благодарность тѣмъ лишь выражаетъ,
             Что если иногда и не убьетъ,
             За то всегда до нитки оберетъ...
             Еще чему?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Искусству врачевать.
   

РАЗИНЪ.

             Вы чѣмъ же лечите: травой иль наговоромъ?
   

БУТЛЕРЪ.

             Да больше травами.
   

РАЗИНЪ.

                                           Какъ наши знахари.
             Вотъ у меня есть средство повѣрнѣе.
   

БУТЛЕРЪ.

             Какое же?
   

РАЗИНЪ.

                                 Да вовсе не хворать!
   

БУТЛЕРЪ.

             Лекарство вѣрное. Но только не для всѣхъ
             Оно отпущено въ достаточномъ размѣрѣ;
             И поневолѣ позовешь врача,
             Коль немочь одолѣетъ человѣка.
   

РАЗИНЪ.

             А онъ всегда вылечивать берется?
   

БУТЛЕРЪ.

             Ну, не всегда, иной разъ ошибется,
             Иной разъ вылечитъ, а если смерть придетъ,
             Такъ отъ нея никто уйти не можетъ.
   

РАЗИНЪ.

             А магарычъ онъ все-таки возьметъ?
   

БУТЛЕРЪ.

             Возьметъ за трудъ, а жизнь въ божьей волѣ.
   

РАЗИНЪ.

             Нѣтъ, умирать, такъ лучше въ чистомъ полѣ
             Отъ вражьихъ пуль, иль остраго меча,
             Чѣмъ отъ ошибокъ вашего врача.
   

БУТЛЕРЪ.

             Но всѣ властители ихъ при себѣ имѣютъ
             И каждый разъ совѣтамъ внемлютъ ихъ.
   

РАЗИНЪ.

             У турскаго султана есть врачи,
             Но у него за то такой обычай:
             Коль вылечатъ -- и деньги, и почетъ,
             А если нѣтъ, да онъ еще умретъ,--
             Такъ и врачей во слѣдъ за нимъ отправятъ.
   

БУТЛЕРЪ.

             Обычай варварскій. Вѣдь человѣкъ не Богъ,
             Отъ смерти никого спасти не можетъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не можетъ -- не берись. За то ужъ онъ
             Свое стараніе и знанье все приложитъ...
             Еще чему?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Какъ отливать монету;
             Какъ пушки лить и къ нимъ приготовлять
             Снаряды и запасы боевые.
   

РАЗИНЪ.

             Кто пушку сдѣлалъ -- трусамъ угодилъ
             И въ бойню обратилъ забаву храбрыхъ;
             Предъ этой дурой смѣлости ненужно,
             И трусъ, и храбрый -- всѣ предъ ней равны.
             Въ ручномъ бою, въ кровавой жаркой сѣчѣ,
             Тамъ кто сильнѣй, проворнѣй, да смѣлѣй --
             Тотъ и осилитъ; а. къ поганой пушкѣ
             Хоть баба старая фитиль съ огнемъ приложитъ,
             Но много храбрыхъ выстрѣлъ тотъ уложитъ,
             И доблесть лыцарская ничего не сможетъ
             Предъ силою летящаго ядра...
             Еще чему?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Какъ возводить изъ камня
             Дворцы, палаты, церкви, колокольни,--
             И мастерствамъ.
   

РАЗИНЪ.

                                           Хоть церкви хороши,
             Но въ нихъ нельзя жить постоянно людямъ,
             А потому и строить ихъ не слѣдъ,
             Пока въ домахъ повсюду недостатокъ.
             Палаты ваши -- хитрая постройка,
             Я видѣлъ ихъ, хоть самъ въ нихъ не живалъ,
             Но на Руси отъ стариковъ слыхалъ,
             Что кто въ палатѣ каменной селится,
             Въ томъ сердце тоже въ камень обратится,
             И отъ него немного жди добра.-- Помолчавъ.
             Учи насъ, нѣмецъ, это не грѣшно,
             И только дураку оно смѣшно,
             А умному ученье пригодится.
   

БУТЛЕРЪ.

             У каждаго народа свой порядокъ,
             Свои обычаи, ихъ надо изучать,
             Перенимая лучшее взаимно.
   

РАЗИНЪ.

             У насъ ученье въ томъ, чтобъ сохранять
             Лишь смѣлость сердца, доблести наслѣдство,
             А вѣдь и это не для всѣхъ легко...
             Ну, наливай вина, да выпьемъ вмѣстѣ
             За все, чему ты станешь насъ учить
   

БУТЛЕРЪ -- наливаетъ.

             Ты, атаманъ, мы слышали, женатъ,
             А ужъ у насъ идетъ такой обычай:
             Пить за хозяина сначала, а потомъ
             И за хозяйку; у тебя-жъ она
             Красавица такая, что ни разу
             Я и во снѣ подобной не видалъ.
   

РАЗИНЪ.

             Ошибся, нѣмецъ, это не она!
             Моя жена съ дѣтьми осталась дома;
             Мы этотъ хламъ съ собою не беремъ.
   

БУТЛЕРЪ.

             Гдѣ ни осталась, все-таки жена.
             Такъ дай же Богъ, чтобъ, возвратясь домой,
             Ты ихъ увидѣлъ всѣхъ въ здоровьи добромъ,
             И отдохнулъ бы посреди семьи
             Отъ подвиговъ, тобою совершенныхъ.--

Пьетъ.

РАЗИНЪ.

             Спасибо, нѣмецъ! Только, братъ, у насъ
             За бабъ не пьютъ, онѣ, хоть ихъ и бьютъ,
             Всегда здоровы, крѣпкая порода.
   

БУТЛЕРЪ.

             Зачѣмъ ихъ бить; у насъ избави Брже
             Ударить женщину, и стыдно, и грѣшно,
             Вѣдь слабаго обидѣть не заслуга.
   

РАЗИНЪ.

             У васъ одинъ, у насъ другой обычай;
             У васъ онѣ, должно быть, поумнѣй,
             А съ нашей бабой такъ не обойдешься,
             И только плетью толку съ ней добьешься,
             А иначе никакъ не сговоришь.
   

ЗАПОРОЖЕЦЪ БОБА.

             Кто съ бабою связался, тотъ пропалъ!
   

БУТЛЕРЪ.

             Ты думаешь?
   

БОБА.

                                 Тутъ нечего и думать.
             Гдѣ баба впуталась, хорошаго не жди.
             Приворожитъ она да приголубитъ
             И молодца на цѣлый вѣкъ загубитъ.
             Не спитъ онъ ночь, подъ утро не поднять,
             И только думаетъ, чтобъ съ бабой полежать.
             Не даромъ говорятъ на Запорожья:
             Гдѣ чортъ не сможетъ, бабу тамъ пошлетъ,
             А ужъ она свое вездѣ возьметъ.
   

БУТЛЕРЪ.

             Какъ видно, ты не очень-то ихъ любишь?
   

БОБА.

             Чего любить, извѣстно, что она
             На бѣлый свѣтъ изъ нашего ребра
             На пагубу людскую создана.
   

РАЗИНЪ.

             Теперь пойдетъ о нихъ со всѣми спорить!--

Къ Бутлеру.

             А ты женатъ?
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Женатъ, семьей большою
             Меня Господь давно благословилъ.
   

РАЗИНЪ.

             Вотъ за дѣтей я пить не откажуся --
             За мальчиковъ; ихъ много у тебя?
   

БУТЛЕРЪ.

             Шесть сыновей.
   

РАЗИНЪ.

                                           Да трое у меня.
             Ну, станемъ пить за каждаго отдѣльно.
   

БУТЛЕРЪ.

             Не много ли?
   

РАЗИНЪ.

                                 О томъ судить не время.
             Теперь давай, хоть съ твоего начнемъ.
             Какъ звать-то старшаго?
   

БУТЛЕРЪ.

             Рудольфъ.
   

РАЗИНЪ.

                                 Ру-дольфъ.
             Ишь прозвище мудреное какое.
             Ну, осушай за первенца весь кубокъ.
             Вотъ такъ, по-нашему!--

Пьетъ.

БУТЛЕРЪ.

                                           А твоего какъ звать?
   

РАЗИНЪ.

             А мой родился въ день святого Глѣба.
   

БУТЛЕРЪ.

             Такъ выпью за обоихъ молодцовъ;
             Коль имъ придется встрѣтиться на свѣтѣ,
             Пусть вспомнятъ также о своихъ отцахъ
             И въ память ихъ, какъ мы, осушатъ кубки.--

Пьетъ

РАЗИНЪ.

             Все можетъ быть. И по-сердцу пришлось
             Мнѣ пожеланіе твое объ этой встрѣчѣ.
             Спасибо, нѣмецъ! А твоихъ ребятъ
             Я повидать ихъ самъ къ тебѣ заѣду.
   

БУТЛЕРЪ.

             Благодарю за честь. Но только ихъ
             Ты не найдешь въ моемъ жилищѣ скромномъ.
             Они на родинѣ.
   

РАЗИНЪ.

                                           Туда мнѣ не дорога.
             Далёко очень! Наливай еще!
             И выпьемъ вмѣстѣ за вторую пару.--

Къ одному изъ нѣмцевъ.

             А что же ты, братъ, отстаешь отъ насъ,
             Не пьешь, не ѣшь и, вылупивъ глаза,
             Какъ истуканъ сидишь, не шевельнешься.
             Куда ты смотришь? Иль околдовала
             Тебя совсѣмъ персидская княжна?
   

НѢМЕЦЪ.

             Да, атаманъ. Готовъ хоть цѣлый день
             Я на нее смотрѣть и любоваться.
             Видалъ я много на своемъ вѣку
             Красивыхъ женщинъ, а такой ни разу
             Еще на свѣтѣ видѣть не пришлось.
   

РАЗИНЪ -- лаская княжну.

             Да, этотъ яхонтъ мнѣ достался съ бою!
             Хотѣлъ убить -- не поднялась рука,
             И на потѣху взялъ ее съ собою.

Говоритъ съ княжной по-персидски, та ему отвѣчаетъ

РАЗИНЪ -- къ Бобѣ.

             Что, хороша?

БОБА.

                                 Поганое отродье!
   

РАЗИНЪ -- къ Бутлеру.

             Вотъ этимъ длинночубымъ молодцамъ
             Не понутру пришлась моя услада.
             Имъ бабій духъ тошнѣй, чѣмъ сатанѣ,
             Въ рукахъ попа, кадильный, дымный ладовъ.
   

БОБА.

             Эхъ, атаманъ! и самъ ты не замѣтишь,
             Какъ бабій духъ опутаетъ тебя.
             Я старъ и сѣдъ: послушайся меня,
             Не поддавайся вражью искушенью,
             И не мѣняй на бабу ты коня.
             Кто съ ней связался, тотъ на вѣкъ погибъ!
             Изсохнетъ онъ, исчахнетъ, одурѣетъ,
             И сабли въ руки взять ужъ не съумѣетъ,
             Все будетъ охать, нѣжиться, стонать,
             Да съ бабою на солнышкѣ лежать
             И съ ней одной на свѣтѣ забавляться.
   

РАЗИНЪ -- сурово.

             Кто говорить не знаетъ, тотъ молчи!
             Заладишь ты о бабахъ толковать,
             Какъ колоколъ, звонить не перестанешь:
             Ты знаешь, я совѣтовъ не люблю,
             И головы сѣдой не пожалѣю,
             Которая рѣшится ихъ давать!
   

БОБА.

             Я правду высказалъ, готовъ ее всегда
             И всѣмъ высказывать, а смерти не боюся,
             И не совѣтую нудить напрасно силу
             Надъ этою сѣдою головой.
             Не торопись! И безъ тебя довольно
             Найдетсѣ трусовъ рѣзать старика,
             Который разъ тебя-жъ отъ лютой смерти
             Своей рукой да кровью уберегъ.
   

РАЗИНЪ -- сидитъ задумавшись и смотритъ на княжну.

             Налей вина!
   

КРАСУЛИНЪ -- наливаетъ.

                                 Пей на здоровье, батька!
   

РАЗИНЪ -- указывая на нѣмцевъ.

             Налей и имъ!
   

БУТЛЕРЪ.

                                 Нѣтъ, атаманъ, довольно!
             Я не привыкъ такъ много пить вина.
   

РАЗИНЪ.

             Я васъ не звалъ; ты самъ ко мнѣ пріѣхалъ,
             Такъ долженъ мой порядокъ соблюдать!
             Давай же кубокъ, выпьемъ не спѣша,
             И время есть, и водка хороша,
             И, какъ по маслу, въ глотку перельется.

Наливаютъ и пьютъ

РАЗИНЪ.

             Еще вина, и станемъ веселиться!
             Мнѣ хочется до ярости упиться
             И нѣмцевъ научить, какъ надо пить.
   

БУТЛЕРЪ.

             Такъ пить нельзя, и съ яростнымъ бесѣду
             Я не могу разумную вести:
             Съ подобнымъ человѣкомъ недалеко
             И до бѣды, которую потомъ
             Никто исправить будетъ ужъ не въ силахъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не бойся нѣмецъ! Коли ты мой гость,
             Такъ я тебя, пока ты здѣсь, не трону;
             А если я не трону, такъ никто
             Къ тебѣ и прикоснуться не посмѣетъ!--

Пьетъ.

ЯРАНЕЦЪ.

             Всѣхъ стали подчивать, а Волгу обнесли,
             Иль матушку родную позабыли!

Беретъ кусокъ хлѣба, посыпаетъ солью и бросаетъ въ Болту.

             Прими родимая, дороже нѣтъ на свѣтѣ,
             Какъ хлѣбъ да соль; безъ нихъ и жить нельзя!
   

РАЗИНЪ.

             Нашелъ чѣмъ подчивать! Ее не удивишь
             Сукроемъ хлѣба, хлѣбъ ей не въ новинку;
             Она сама, коль надо, бьетъ суда
             И въ волю хлѣбъ, родная, добываетъ.--

Встаетъ.

             Нѣтъ, Волгу-матушку не такъ благодарятъ;
             Вотъ мой подарокъ будетъ ей дороже!
             Оборачивается лицомъ къ рѣкѣ.
             Эхъ, ты Волга, матушка-рѣка,
             Пріютила ты, не выдала меня,
             Словно мать родная приголубила,
             Надѣлила вдоволь славой, почестью,
             Златомъ, сбребромъ, богатыми товарами;
             Я-жъ тебя ничѣмъ еще не даривалъ,
             За добро твое ничѣмъ не плачивалъ!
             Не побрезгай-же родимая подарочкомъ,
             На, тебѣ, кормилица; возьми!

Хватаетъ княжну и бросаетъ ее въ Волгу. Нѣмцы вскрикиваютъ отъ ужаса.
Нѣсколько секундъ общаго молчанія.

БОБА.

             Давно бы такъ!
   

КРАСУЛИНЪ.

                                 Гдѣ бабы нѣтъ, тамъ лучше.
   

ЯРАНИЦЪ.

             Не пожалѣлъ, и Волга для тебя
             Свои сокровища отдать не пожалѣетъ.
   

РАЗИНЪ.

             Гдѣ бабы нѣтъ, тамъ лучше, знаю самъ!
             Налей вина! За матушку, за Волгу,
             За нашу вѣрную кормилицу-рѣку!

Всѣ встаютъ и пюьъ, кромѣ нѣмцевъ.

РАЗИНЪ -- Бутлеру

             Что-жъ ты не пьешь? За Волгу долженъ пить!
             На ней и ты свою посуду строишь!
   

БУТЛЕРЪ -- выпивъ кубокъ.

             Спасибо, атаманъ, за угощенье,
             -За встрѣчу добрую, да ласковый привѣтъ.
             Теперь прощай, и отпусти насъ съ миромъ,
             Ужъ намъ пора!
   

РАЗИНЪ.

                                           Куда-жъ бѣжите вы?
             Иль надоѣла вамъ моя бесѣда?
   

БУТЛЕРЪ.

             Не думай такъ, довольны мы тобой,
             Но только время намъ отсюда ѣхать,
             Чтобъ засвѣтло поспѣть къ себѣ домой.
   

РАЗИНЪ.

             Ну, коли время, я васъ не держу,
             А только вотъ что вамъ я предложу:
             Теперь свѣжо, съ хмѣльною головою
             На лодкѣ маленькой доѣхать не легко,
             А мнѣ пришла охота покататься,
             Такъ за одно, чтобъ намъ не разлучаться,
             Я самъ берусь доставить васъ домой.
             Садись за весла! Убирай столы!
             И пляской бѣшеной, да пѣсней удалою
             Потѣшимте кормилицу-рѣку!
             Ну, живо!

Казаки убираютъ столы, затѣмъ часть ихъ садится за весла, остальные образуютъ полукругъ. Разинъ стоитъ на рулѣ; около него нѣмцы.

РАЗИНЪ.

                       Начинай, Кирилка, плясовую.
             Валяй, собака! глотки не жалѣй!
   

КИРИЛКА -- речитативомъ, постепенно ускоряя темпъ.
Ему аккомпанируютъ нѣсколько музыкантовъ на разныхъ народныхъ инструментахъ.

             То не на небѣ туча черная собиралася,
             То не на морѣ буря грозная разыгралася,
             То на "Соколѣ" атаманъ, Степанъ, потѣшается,
             Съ эсаулами его храбрыми забавляется.
             Эхъ, гуляй душа, душа вольная!
             Душа вольная, молодецкая!
                       Эхъ, ты жги, говори, да на мѣстѣ не сиди!
                       Да на мѣстѣ не сиди, знай поплясывай!
             Разступись народъ, хороводъ идетъ,
             Хороводъ ведетъ Волга-матушка,
             Съ вѣтромъ буйныимъ, съ ночкой темною,
             Съ нашей удалью молодецкою!
             Какъ пойдемъ плясать, разыграемся,
             Не мѣшай никто, съ кѣмъ не знаемся!
             Начинай, Кузьма, ждать намъ некого,
             Начинай живѣй, ноги чешутся!
             Эхъ, ходи гуляй, разговаривай,
             Не робѣй, Косой, знай наяривай!
             Поднимайтеся вѣтры буйные,
             Надвигайтеся тучи черныя,
             Расходись сама Волга-матушка,
             Покачай ты насъ ради праздничка!
             Ну ходи живѣй, разговаривай!
             Не робѣй, Косой, знай наяривай!
             Расходись рука, ну, живѣй еще!
             Разступись народъ, мѣста надобно!
                       Эхъ, ты жги, говори, да на мѣстѣ не сиди,
                       Да на мѣстѣ не сиди, знай отплясывай!

Начинается бѣшеная пляска, "Соколъ" быстро спускается по Волгѣ.

   

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Черкаскъ. Внутренность избы, отведенной московскому послу, жильцу Герасиму Евдокимову. ЕВДОКИМОВЪ и атаманъ, КОРНИЛО ЯКОВЛЕВЪ, сидятъ за столомъ.

ЕВДОКИМОВЪ.

   Что-же, атаманъ! Неужели ты до сей поры не могъ ничего провѣдать о замыслахъ Стеньки.
   

КОРНИЛО.

   Ничего не узналъ, да и узнать нельзя. Стенька не такой человѣкъ, чтобы проболтаться; а что у него въ головѣ, того никто вѣдать не можетъ. Пока сидить спокойно, только не долго засидится: я его хорошо знаю. Дожидалъ весны; а теперь, того и гляди, не сегодня, такъ завтра удеретъ на Волгу.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Какъ-же это, атаманъ, у васъ дѣлается. Неужели войсковая расправа не можетъ приказать простому казаку? Неужели онъ посмѣетъ ослушаться тебя, выборнаго отъ всего войска? Какой же у васъ послѣ этого порядокъ?
   

КОРНИЛО.

   У всякаго свои порядки. Меня нечего корить: я тутъ ничѣмъ не виноватъ. Небось, когда мы посылали станицу въ Москву, намъ не повѣрили; станицу подъ Соловки сослали. Я всегда готовъ служить вѣрою и правдою великому государю, а противъ Стеньки я не силенъ. За него вся голытьба горой стоитъ. Явись Стенька къ намъ въ Черкаскъ, Богъ вѣдаетъ, кто тогда и атаманомъ будетъ. Супротивъ силы ничего не подѣлаешь. А Стенька силенъ: съ нимъ и великому государю впору будетъ тягаться. е удержалъ я его въ первый разъ, теперь дай Богъ самому удержаться. Не то время!
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Что-же мнѣ сказать великому государю?
   

КОРНИЛО.

   А что слышалъ, да видѣлъ, то и скажи. Вотъ сейчасъ соберемъ кругъ и выберемъ станицу въ Москву бить челомъ великому государю за его милости.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Ты бы въ кругу и о Стенькѣ поговорилъ. Позвалъ-бы его на судъ, какъ ослушника.
   

КОРНИЛО.

   Такъ онъ и придетъ! Нѣтъ, лучше этого дѣла и неподнимать: хуже будетъ. Не тронь медвѣдя, пока онъ въ берлогѣ. Теперь не долго ждать; скоро обнаружится. Ты пообожди. Я сейчасъ соберу кругъ, тогда и за тобой пришлемъ. Прощай, Герасимъ Ивановичъ!-- Встаетъ.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Выпей на дорогу, атаманъ. Или вино не понравилось?
   

КОРНИЛО -- допивая вино.

   Спасибо, спасибо! Ужо, вечеромъ, зайди ко мнѣ; еще потолкуемъ. Кстати я и станичнаго позову. Прощай!
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Прощай, атаманъ!-- Корнило уходитъ.-- Хитрый дьяволъ! Всѣ вы хороши, пока васъ по головкѣ гладятъ. Тоже боится за свою власть. Нѣтъ, дѣло плохо. Надо поскорѣе ѣхать въ Москву, да доложить великому государю, чтобы на Волгѣ не дремали.

Входитъ подъячій ГОЛОВАЧЪ.

ЕВДОКИМОВЪ.

   Ну, что?
   

ГОЛОВАЧЪ.

   Ничего хорошаго. Засылалъ я, но твоему приказу, къ нему вѣстовщиковъ, что молъ царскій посланецъ былъ бы не прочь поговорить по чести съ атаманомъ и передать о его нуждахъ великому государю. Не поддается собака! "Мнѣ, говоритъ, простому казаку, не пригоже толковать съ царскимъ посломъ; на то у насъ свой атаманъ есть въ Черкаскѣ, съ нимъ пусть и толкуетъ. А о моихъ нуждахъ не зачѣмъ тревожить великаго государя, не стоитъ безпокоить его царскую милость. Справлюсь помаленьку и самъ.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Хитеръ! А на счетъ того?
   

ГОЛОВАЧЪ.

   Тоже ничего. Не поддается ни одинъ. Прямо сказать -- страшно, а такъ, стороной, сколько разъ ни заводилъ рѣчи, не понимаютъ. Ты, говорятъ, что-то больно мудрено закидываешь; говори прямо, мы народъ простой, неграмотный, вашимъ московскимъ хитростямъ не обучены.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Неужели изъ этихъ оборванцевъ не нашлось ни одного...
   

ГОЛОВАЧЪ -- перебивая.

   Съ тѣми еще труднѣе толковать. Они для Стеньки никого не пожалѣютъ. Одного, это, я зазвалъ къ себѣ, напоилъ до пьяна, да и брякнулъ съ разу, и деньги тутъ-же давалъ, такъ онъ на меня какъ заоретъ: вотъ, говоритъ, зачѣмъ васъ изъ Москвы прислали...
   

ЕВДОКИМОВЪ..

   Ну, надѣлалъ бѣды! Что же далѣе?
   

ГОЛОВАЧЪ.

   Насилу справились! Три дня безъ просыпу поили. Какъ очухался и не поминалъ. Забылъ во хмѣлю.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Нѣтъ, видно это дѣло придется оставить. Не вышло бы хуже.
   

ГОЛОВАЧЪ.

   Пора намъ, Герасимъ Ивановичъ, отсюда убираться. Слухи идутъ, что Стенька не сегодня, такъ завтра въ Черкаскѣ будетъ. Не принялся бы онъ за твою милость, да не сталъ бы, оборони Богъ, разспрашивать по-своему. Долго ли до бѣды! И до шкуры доберется. У нихъ, у проклятыхъ, коротка расправа!
   

ЕВДОКИМОВЪ.

   Правда. Вотъ сегодня выберутъ станицу, а завтра и уѣдемъ. Мѣшкать нечего. Надо переодѣться. Сейчасъ въ кругъ позовутъ. Пойдемъ на верхъ.

Уходятъ.
Берегъ Дона въ Черкаскѣ. Впереди видна площадь, на которой собрался кругъ.
Разинъ съ большою толпою своихъ казаковъ проходитъ по берегу.

РАЗИНЪ -- останавливаясь.

             Что тамъ у нихъ за сборище такое?
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

             Кругъ, атаманъ, собрался.
   

РАЗИНЪ.

                                                     А зачѣмъ?
   

ЯРАНЕЦЪ.

             Станицу выбираютъ къ государю;
             Съ посломъ московскимъ думаютъ послать.
             А для чего, не знаемъ. Говорятъ,
             За милости благодарить хотятъ.
   

РАЗИНЪ.

             Сбирайтесь въ кругъ, посла ко мнѣ ведите,
             Я распрошу по-своему его,
             Зачѣмъ на Донъ подосланъ онъ Москвою.
             Красулинъ! ты ступай на вражью сходку
             И позови сейчасъ ко мнѣ посла.
   

КРАСУЛИНЪ.

             А если онъ идти не согласится?
   

РАЗИНЪ.

             Такъ за воротъ тащи его сюда!

Красулинъ съ частью казаковъ уходитъ; изъ остальныхъ образуется кругъ.

РАЗИНЪ.

             Довольно мы безъ дѣла просидѣли,
             Довольно дней прошло по пустякамъ!
             Сегодня васъ я позову съ собою
             Идти туда, куда задумалъ я!
             Кто не трусливъ, тотъ вѣрно не отстанетъ;
             А путь не легкій нынѣ предстоитъ.
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

             Опять на Волгу, или къ шаху въ гости?
             Тамъ сторона богатая лежитъ.
   

РАЗИНЪ.

             Сперва на Волгу, но потомъ не въ море,
             А ужъ къ другой васъ поведу рѣкѣ,
             На той рѣкѣ стоитъ великій городъ,
             И много въ немъ богатства да добра.
             Въ томъ городѣ живутъ такіе люди,
             Съ которыми мнѣ надобно свести
             Разсчеты старые за все, что тамъ забито,
             Что тамъ замучено, въ сырой землѣ зарыто
             И ждетъ давно отплаты палачамъ.

Приходитъ Евдокимовъ со своими товарищами. Казаки впускаютъ ихъ въ средину круга.

РАЗИНЪ.

             Ты отъ кого пріѣхалъ изъ Москвы?
   

ЕВДОКИМОВЪ -- гордо.

             Меня послалъ великій государь
             Съ своею царской грамотою къ войску
             И повелѣлъ, по благости своей,
             Потолковать о вашихъ нуждахъ съ вами.
   

РАЗИНЪ.

             Ты врешь, собака! Нѣтъ! не отъ царя,
             А отъ бояръ лазутчикомъ ты посланъ,
             Подсматривать при случаѣ за мной.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

             Я государя вашего посолъ,
             И обижать меня никто не смѣетъ,
             Кто не дерзаетъ оскорбить царя.
             Я посланъ къ вамъ отъ имени его
             И именемъ его тебѣ вѣщаю...
   

РАЗИНЪ -- перебивая.

             А именемъ кого намѣревался
             Ты извести отравою меня?
   

ЕВДОКИМОВЪ.

             Съ чего ты вздумалъ рѣчь вести объ этомъ?
             Съ чего ты взялъ подозрѣвать меня
             Въ столь низкомъ дѣлѣ? Не могу оставить
             Я безъ вниманія подобной клеветы.
             Гдѣ дерзкій тотъ, языкъ чей повернулся
             Меня въ подобномъ дѣлѣ обвинить?
             Представь его!
   

РАЗИНЪ.

                                           Найдется, погоди!
             Объ этомъ ты вотъ съ нимъ поговори!
             Указываетъ на одного казака.
   

ЕВДОКИМОВЪ.

             Я отъ роду его впервые вижу.
   

КАЗАКЪ.

             Не онъ, а тотъ мнѣ деньги предлагалъ.
             Указываетъ на подъячаго Головача.
   

РАЗИНЪ.

             Ты предлагалъ?
   

ГОЛОВАЧЪ.

                                           Не вѣрь имъ, атаманъ.
             Онъ приходилъ ко мнѣ за подаяньемъ,
             И я ему алтынъ на нужды далъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не извернешься! Одному ему
             Я вѣрю больше, чѣмъ посламъ московскимъ,
             Извѣстнымъ всюду лживостью своей.
             Въ мѣшокъ его, да въ воду!

Головача схватываютъ, онъ падаетъ на колѣни.

ГОЛОВАЧЪ.

                                                     Пощади!
             Помилуй, атаманъ! хоть ради дѣтокъ!
             Сиротами останутся они!

Головача тащуть въ водѣ.

ЕВДОКИМОВЪ -- гордо.

             Остановись! Не водится нигдѣ,
             Чтобъ надъ людьми посланника творили
             Насилье дерзкое. Безумнымъ оскорбленьемъ
             Особы царской станетъ эта смерть,
             И царскій гнѣвъ обрушится жестоко
             Надъ головой преступною твоей.

Одинъ изъ казаковъ отдѣляется отъ толпы, которая тащитъ Головача и подбѣгаетъ къ Разину.

КАЗАКЪ.

             Онъ повиниться хочетъ, атаманъ,
             И правду всю сказать намъ обѣщаетъ.
   

РАЗИНЪ.

             Веди сюда! Теперь добьемся правды.

Головача снова втаскиваютъ въ кругъ становятъ передъ Разинымъ. Онъ опускается на колѣни.

РАЗИНЪ.

             Ну, говори!
   

ГОЛОВАЧЪ -- заикаясь и дрожа отъ страха.

                                 Великій атаманъ!
             Я все скажу, лишь не вели казнить,
             И смилуйся надъ старымъ человѣкомъ!
   

РАЗИНЪ.

             Ну, говори! Ишь, какъ дрожитъ отъ страха,
             И слова вымолвить не можетъ. Онѣмѣлъ!
   

ГОЛОВАЧЪ.

             Охъ, смилуйся! Я... не виновенъ... въ этомъ...
             Я... я...
   

РАЗИНЪ.

                       Ты подкупалъ, чтобъ отравить меня,
             Вотъ этого кривого запорожца?
   

ГОЛОВАЧЪ.

             Не помню!... можетъ быть... онъ не разслышалъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не помнишь? Въ воду!
   

ГОЛОВАЧЪ.

                                                     Виноватъ, прости!
             Я говорилъ лишь то, что приказали
             Мнѣ говорить другіе.
   

РАЗИНЪ.

                                           Кто? посолъ?
   

ГОЛОВАЧЪ.

             Да... нѣтъ... посолъ... бояре,
             Помилуй, атаманъ, не погуби!
   

РАЗИНЪ.

             Бояре! Вотъ какъ! Отвѣчай, Герасимъ!
             Кто подослалъ съ отравою тебя?
   

ЕВДОКИМОВЪ -- спокойно.

             Неправда все! Ты видишь, онъ отъ страха
             И самъ не знаетъ, что готовъ болтать.
   

РАЗИНЪ -- бѣшено.

             Такъ отъ бояръ съ отравою ты присланъ
             Прикрывшись званьемъ царскаго посла.
             И ты дерзнулъ!.. Такъ вотъ тебѣ, проклятый,
             И плата за усердіе твое!-- Бьетъ ей".
             Лупи его! Казацкими руками
             Почествуйте боярскаго посла!
             Вотъ такъ! Вотъ такъ!--

Бьютъ.
Корнило Яковлевъ съ нѣсколькими казаками вбѣгаетъ въ кругъ и подбѣгаетъ къ Разину.

ЯКОВЛЕВЪ.

                                           Опомнися, Степанъ!
             Такъ не пригоже дѣйствовать съ послами!
             Не накликай на насъ на всѣхъ бѣды
             Своею беззаконною расправой!
   

РАЗИНЪ.

             Прочь, торгаши! Владѣйте вы купцами,
             А казаками я буду владѣть!
             Прогнать ихъ вонъ! Я не посла казню!
             Надъ отравителемъ чиню я здѣсь расправу,
             И кончу съ нимъ! Еще его! вотъ такъ!
             Да не марать надъ нимъ казацкой сабли!
             Тащите въ воду! Рыбамъ на обѣдъ!
   

ЧЕРНОЯРЕЦЪ.

             А съ остальными?
   

РАЗИНЪ.

                                           Тѣхъ пока заприте.
             О многомъ ихъ мнѣ нужно разспросить.

Часть толпы тащитъ Евдокимова въ воду, другая прогоняетъ Корнилу Яковлева съ его товарищами.

РАЗИНЪ.

             Пришла пора! Идемте на бояръ!
             Идемъ на Волгу! Насъ ужъ ждутъ давно,
             И на Руси вездѣ съ почетомъ встрѣтятъ.
             Держись бояре! Все припомню вамъ!
             За все заплатите! Сведемъ концы съ концами,
             И учинимъ расчетъ кровавый съ вами
             За все, что накопилося вѣками,
             За кровь, за потъ, за крѣпостной народъ,
             Который насъ давно къ себѣ зоветъ!

Уходятъ.

   

КАРТИНА ПЯТАЯ.

Пещера въ Жегулевскихъ горахъ. Въ глубинѣ ея, на отломкѣ скалы, лежитъ раскрытое Евангеліе, за винъ водруженъ большой деревянный крестъ. Свѣтъ лумы, пробиваясь сквозь разщелины, освѣщаетъ пещеру слабымъ свѣтомъ. Престарѣлый пустынникъ стоитъ передъ Евангеліемъ на колѣняхъ и молится.

ПУСТЫННИКЪ -- встаетъ.

             О Господи! будь милостивъ надъ нами,
             И гнѣвъ твой праведный на милость претвори.--

Садится на камень.

             Для православной, бѣдной Руси снова
             Тяжелыя настали времена.
             За тяжкій грѣхъ, за оскудѣнье вѣры,
             За вѣчное служенье сатанѣ,
             Господь послалъ народу испытанье
             И отвратилъ отъ насъ свое лицо.
             Давно ли насъ избавилъ Вседержитель
             Отъ злыхъ татаръ? Давно ли отъ раздора
             Русь распадалась, и кичливый ляхъ
             Чуть не вступилъ, нечистою ногою,
             На освященный Господомъ престолъ.
             Господь помиловалъ. Молитвами святыхъ,
             Владычицы Пречистой заступленьемъ,
             Господь не попустилъ погибнуть царству
             И отвратилъ грозящую напасть.
             Но Божій гнѣвъ безумцы не прозрѣли
             И милость Бога позабыть успѣли,
             И снова Онъ, заслуженною карой,
             Напоминать имъ долженъ о Себѣ.
             Повсюду смута! Города, селенья,
             Обители, святые Божьи храмы
             Повыжжены злодѣйскими руками,
             Пограблены, разорены до тла,
             И залиты кровавою рѣкою.
             По волѣ Господа изъ нѣдръ казаковъ
             Злодѣй неслыханный на Волгѣ появился.
             Какъ грозный бичъ, какъ злой степной буранъ
             Онъ, гдѣ пройдетъ, повсюду слѣдъ оставитъ,
             Ужасный слѣдъ, слѣдъ крови да огня.--

Задумывается.

             Какъ въ тихую погоду, на рѣкѣ,
             Отъ одного лишь брошеннаго камня,
             Встаютъ круги, волненье возбуждая,
             И расширяясь въ слѣдъ одни другимъ,
             Такъ и теперь, повсюду, въ тѣхъ мѣстахъ,
             Гдѣ лишь пройдетъ злодѣйскій атаманъ,
             Вокругъ его встаетъ мятежъ кровавый
             И заливаетъ все своей волной.
             По городамъ, по селамъ, по дорогамъ,
             Несетъ онъ вѣсть, что будто-бы насталъ
             Желанный часъ губительной свободы.
             И отуманенные смутными рѣчами
             Встаютъ крестьяне на своихъ властей,
             И обагряются въ крови людскія руки,
             И предаютъ они своихъ господъ на муки,
             И тѣшатся, какъ травленные псы,
             Надъ беззащитными, безгрѣшными дѣтьми,
             И думаютъ, путемъ огня да казни,
             Желанную свободу получить.
             Безумцы! Иль не вѣдаютъ они,
             Что нѣту власти, аще не отъ Бога,
             Что не легко мятежъ имъ обойдется,
             Что дѣло крови, кровью отзовется,
             И зломъ за зло, и казнями за казнь
             Сторицею имъ послѣ возвратятъ.--

Встаетъ.

             О Господи! прости ихъ и помилуй:
             Не вѣдаютъ бо сами, что творятъ.

Входить РАЗИНЪ.

РАЗИНЪ.

             Какая темень! Ничего не видно!
             Какому чорту вздумалось тутъ жить?
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Ктобъ ни былъ ты! Глаголомъ непотребнымъ
             Не оскверняй разумныя уста,
             И имени нечистаго напрасно
             Не поминай въ присутствіи моемъ.
   

РАЗИНЪ.

             А, вотъ ты гдѣ! Насилу разглядѣлъ!
             Не думалъ я, чтобъ кто-нибудь охотой,
             Въ такую тьму переселился жить.
             Ты не изъ робкихъ!
   

ПУСТЫННИКЪ.

                                           Нѣтъ, прошла пора;
             Тьма не страшна, когда душа спокойна.^
             Бояться тьмы не слѣдъ, бояться должно
             Лишь злыхъ людей, да козней сатаны..
             Но отвѣчай: зачѣмъ, съ какою цѣлью,
             Нарушилъ ты вечерній мой покой?
             По твоему наряду вижу я,
             Что ты не здѣшній; ты изъ казаковъ.
             Что-жъ привело тебя въ мою пещеру?
             Что-жъ привело тебя сюда, во мнѣ?
             Хотѣлъ ли ты разумною бесѣдой
             Глаголи Бога въ сердцѣ утвердить,
             И кротости, да тяжкаго смиренья
             У Всемогущаго со мною попросить?
             Иль можетъ быть, сокрытое дѣянье,
             Тяжелый грѣхъ преслѣдуетъ тебя,
             И ты пришелъ, раскаяньемъ гонимый,
             Открыться мнѣ, покаяться Творцу
             И покаяньемъ душу успокоить?
   

РАЗИНЪ.

             Покаяться! Ну, нѣтъ, еще не время!
             Теперь чередъ покаяться другимъ!
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Не говори. Сокрыто человѣку,
             Когда пробьетъ часъ смерти для него...
             Но отвѣчай же мнѣ, съ какою цѣлью
             Нарушилъ ты безмолвіе мое?--

Разинъ, не отвѣчая, подходитъ къ освѣщенному луною Евангелію разсматриваетъ его.

             Иль привлеченный лживою молвою
             Ты шелъ сюда въ надеждѣ поживиться
             Богатствами, накопленными мной?--

Указывая на Евангеліе.

             Возьми ихъ, вотъ онѣ, передъ тобой!
             Вотъ въ этой книгѣ всѣ богатства міра,
             Всѣ были собраны божественной рукой.
             И если ты, глаголу Бога внемля,
             Оставишь прошлое и станешь жить впередъ,
             Какъ заповѣдалъ жить намъ самъ Господь,
             То будешь ты богатъ такимъ богатствомъ,
             Какого не отнимутъ отъ тебя
             Ни алчность сильныхъ, ни коварство злыхъ,
             Ни грозныя явленія природы --

Подавъ Евангеліе.

             Возьми ихъ! Только знай и не забудь,
             Что многіе достигнуть ихъ берутся,
             Но не легко богатства тѣ даются
             И многотруденъ къ нимъ тернистый путь.
   

РАЗИНЪ.

             Оставь, старикъ! Къ чему мнѣ? я не попъ
             И толку въ грамотѣ не смыслю никакого.
   

ПУСТЫННИКЪ -- кладетъ Евангеліе.

             Зачѣмъ же ты пришелъ сюда ко мнѣ?
   

РАЗИНЪ.

             Зачѣмъ... зачѣмъ... А вотъ сейчасъ узнаешь
             Слыхалъ ли ты о Разинѣ, монахъ?
   

ПУСТЫННИКЪ.

             О Разинѣ! объ этомъ супостатѣ,
             Который, словно лютый, дикій звѣрь,
             Вокругъ себя все безпощадно губитъ,
             И мятежемъ безумныхъ окруженъ
             Идетъ впередъ, успѣхомъ обольщенъ
             И кровью упивается повсюду.
             Такъ ты изъ нихъ? Такъ ты изъ этой шайки?
             Безумныхъ казаковъ забывшихъ все...
   

РАЗИНЪ -- перебивая.

             Да, я изъ нихъ! Да, я изъ этой шайки,
             Я атаманъ ихъ! Я тотъ самый Разинъ,
             Котораго никто не одолѣлъ!
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Такъ это ты, кровавый душегубецъ,
             Исчадье зла, мятежный атаманъ!
   

РАЗИНЪ -- перебивая.

             Я самъ и есть! Да только погоди,
             Не величай меня же предо мною.
             Я не разбойникъ, я не душегубецъ,
             Не на грабежъ иду я по Руси!
             То было время, но оно прошло,
             А нынѣ ужъ другое наступило.
             Не на грабежъ иду я, я -- другое,
             Я -- дѣло славное задумалъ совершить.
             Рѣшился я народу возвратить
             Ту волю самую, которую бояре
             Оставили лишь только для себя,
             А отъ свободнаго споконъ вѣковъ народа
             Отнять успѣли, и простыхъ людей
             Скотомъ рабочимъ умудрились сдѣлать.
             Но волю-мать искоренить нельзя!
             Гонимая, забитая повсюду,
             Она врагамъ своимъ не покорилась,
             Она въ душахъ поруганныхъ таилась
             И все ждала! И дождалась денька
             Кроваваго разсчета за былое.
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Незванный гость, оставь мечты пустыя!
             Кто звалъ тебя, и кто тебя просилъ
             Смущать народъ едва лишь усмиренный?
   

РАЗИНЪ.

             Кто звалъ, монахъ! Да звалъ насъ стонъ народный,
             Что съ вѣтромъ ежедневно доносился
             До нашихъ тихихъ, вольныхъ береговъ!
             Да звалъ народъ, кровавыми слезами
             Питавшій землю, гдѣ онъ изнывалъ
             Отъ тяжкихъ мукъ и безконечныхъ казней.
             Да звали всѣ, кому житья не стало
             И въ комъ терпѣть -- терпѣнья не достало!
             А вѣдь такихъ не мало на Руси!
             Не Богъ холопей сдѣлалъ, но бояре;
             А передъ Богомъ люди всѣ равны!
             Всѣ одинаково родятся! всѣ умрутъ!
             Всѣ ѣсть хотятъ! и всѣ, пока живутъ,
             Должны быть одинаково свободны!
             Боярамъ любо, вѣдь на нихъ суда
             Не полагается, они другихъ лишь судятъ,
             Имъ хорошо, а о простомъ народѣ
             Не думаютъ -- и вспомнить не хотятъ.
             Ну не хотятъ добромъ, напомнимъ кровью,
             Припомнимъ все -- и разомъ порѣшимъ!
             Когда бояръ я изведу повсюду,
             Когда они исчезнутъ безъ слѣда,
             Тогда замретъ ихъ низкое коварство,
             И отъ Москвы до всѣхъ окраинъ царства
             Свободной станетъ русская земля!
             И будетъ знать лишь волю да царя!
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Напрасно думаешь. Не суждено тебѣ
             Безвѣстному, безродному злодѣю
             Великое исполнить дѣло. Кровью
             Не получить народу воли. И не ты
             Избранникъ Господа на славное дѣянье.
   

РАЗИНЪ.

             Не я, такъ кто-же? Кто-же и когда?
   

ПУСТ'ЫННИКЪ.

             Кто и когда,-- про то извѣстно Богу
             Да тѣмъ, кому, по благости своей,
             Сподобилъ Онъ грядущее повѣдать.
   

РАЗИНЪ.

             Что-жъ и тебѣ повѣдано пожалуй?
             Вѣдь о тебѣ давно идетъ молва,
             Что одаренъ ты даромъ предсказанья,
             И въ будущемъ нѣтъ тайны предъ тобой.
             Коль знаешь, такъ повѣдай; можетъ быть,
             Повѣрю я и путь возьму иной.
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Ты хочешь знать? Такъ слушай же, безумецъ,.
             И ты разстанешься съ несбыточной мечтой.
             Не ты одинъ знакомъ съ народной долей,
             Не ты одинъ желаешь ей добра;
             И мнѣ извѣстны бѣдствія народа,
             И я видалъ страданія людей;
             Но не путемъ кроваваго возмездья
             Я имъ желалъ свободу получить!
             Все на землѣ свершается отъ Бога,
             И потому намъ надобно просить
             Его единаго, да призритъ Онъ надъ нами
             И миромъ нашу жизнь благословитъ.
             И я просилъ, и цѣлыми ночами
             Я плавалъ и молился передъ Нимъ,
             Чтобъ онъ народу благость возвратилъ.
             И внялъ Господь моимъ мольбамъ грѣховнымъ,
             И свѣтомъ Правды умъ мой просвѣтилъ.
             Не съ обагренными въ людской крови руками,
             Не съ бою, не кровавымъ мятеженъ
             Народу русскому достанется свобода,
             Другимъ путемъ придетъ къ нему она.
   

РАЗИНЪ.

             Другимъ путемъ? Такого я не знаю.
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Не знаешь ты, но вѣдаетъ народъ,
             Который имъ давно уже идетъ.
             То божій путь; его избралъ Христосъ,
             Когда онъ шелъ на жертву искупленья
             И перенесъ и брань, и заушенья,
             И смѣхъ убійцъ, и казни всей позоръ.
             И только къ Богу обращая взоръ,
             Лишь отъ него надѣялся спасенья.
             Тяжелый путь, но вѣрный и святой,
             И имъ народъ своей достигнетъ цѣли.
             Придетъ пора... пробьетъ урочный часъ...
             И выйдетъ сѣятель.... На плодородной пивѣ
             Его рукой посѣянная правда
             Зазеленѣетъ быстро и взойдетъ,
             И просвѣтленный разумомъ народъ
             Сторицею ту жатву соберетъ.
   

РАЗИНЪ.

             Кто соберетъ? Другіе, а не мы!
             А намъ-то что-жъ останется на свѣтѣ?
             Терпѣть, страдать, безмолвно покоряться,
             Да послѣ пытокъ страшныхъ утѣшаться,
             Что вотъ-молъ внукамъ нашимъ отдадутъ
             Ту волю-мать, которая какъ воздухъ
             Нужна для жизни, безъ которой люди
             Равны скотамъ и даже хуже ихъ,
             И даже хуже палачей своихъ!
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Такъ говоритъ безумно только тотъ,
             Кого Господь не просвѣтилъ сознаньемъ
             Премудрости Его великихъ дѣлъ.
             Ты все твердишь о нуждахъ лишь одной
             Частицы жалкой цѣлаго созданья;
             Но ты забылъ, что были до тебя
             И будутъ послѣ нашей краткой жизни
             Мильоны жить; и что для пользы міра,
             Извѣстной только одному Творцу,
             Необходимо ровное теченье
             И медленный, по безконечный ходъ,
             Которымъ міръ къ спасенію идетъ.
             Предъ этимъ ходомъ все должно склониться
             И недоступной тайнѣ покориться,
             И всѣ невзгоды въ жизни принимать
             Какъ божій гнѣвъ, иль божью благодать,
             Которыхъ пользу людямъ не понять,
             Хотя она для нихъ необходима.

Подходитъ къ книгамъ и указываетъ на нихъ.

             Прочти сказанья Вѣтхаго Завѣта,
             Правдивыя творенія отцовъ,
             Прочти и тѣ святыя изреченья,
             Которыми Господь насъ воскресилъ,
             Когда весь міръ, въ безвѣрьи утопая,
             Въ страстяхъ звѣрей отраду находилъ;
             Прочти не разъ, читай ихъ ежедневно,
             Вникай, обдумывай, соображай,
             И ты поймешь святое откровенье,
             Которымъ Богъ мой разумъ просвѣтилъ.--

Задумывается.

             Любовь Творца къ творенью своему
             Такъ велика и такъ неизмѣрима,
             Что намъ ее ни съ чѣмъ нельзя сравнить,
             И мы должны для общей пользы міра,
             Въ которомъ каждый нужное звено,
             Отъ себялюбія на вѣки отрѣшиться,
             Терпѣть, страдать, да Господу молиться
             И все принять, что Имъ вамъ суждено.
   

РАЗИНЪ.

             Кто старъ какъ ты, кто все ужъ пережилъ,
             Тому легко себя словами тѣшить,
             А молодцовъ, въ которыхъ жизнь кипитъ,
             Ты не обманешь сказками; довольно
             Объ этомъ толковать теперь со мной!
             Ты научи премудрости своей
             Сначала тѣхъ, кому тепло живется,
             Когда-жъ они послушаютъ тебя
             И образумятся, тогда и мы повѣримъ;
             А на словахъ тебѣ не доказать,
             Что мы одни должны за всѣхъ страдать.
             Повѣрь, старикъ! когда къ тебѣ на грудь
             Навалятъ тяжесть, такъ и ты не станешь
             Лежать спокойно, утѣшаясь тѣмъ,
             Что-молъ оно для пользы міра нужно,
             Но будешь ты стараться объ одномъ:
             Чтобъ какъ-нибудь ее скорѣе сбросить
             И снова грудью полною вздохнуть.
             На слово -- словомъ, а на силу -- силой
             Одной всегда лишь должно отвѣчать,
             А мнѣ ее пока не занимать,
             Съ избыткомъ есть; и вѣрь, что топорами
             Скорѣе можно справиться съ врагами,
             Чѣмъ вашей старческою болтовней.
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Опомнись, звѣрь! Не затѣвай крамолы,
             Не заводи усобицу и знай:
             Благословенья Божьяго не будетъ
             На дѣло мести, казней, да огня.
   

РАЗИНЪ.

             Не будетъ -- и не надо; обойдусь!
             Я чую самъ, что съ этою ордою
             Голодныхъ псовъ не устоять мнѣ долго
             Противъ московскихъ грозныхъ воеводъ.
             За то пока они за умъ возьмутся,
             Да станутъ толковать, да соберутся,
             Я заварю имъ кашу на Руси.
             Русь велика: пускай меня поищутъ,
             Пока найдутъ, успѣю нагуляться,
             Успѣетъ и народъ со мной подняться,
             И кое-что добудетъ для себя!
             Скажи, старикъ, удастся-ль мнѣ добраться
             До ихъ гнѣзда, до золотой Москвы?
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Въ Москвѣ ты будешь, и помостъ досчатый
             На Красной площади построятъ для тебя,
             Взведутъ, поклонишься, и голова твоя
             Поднимется высоко надъ народомъ,
             Поднятая рукою палача,
             Но никому она страшна не будетъ;
             И разсѣкутъ твое на части тѣло,
             И разнесутъ по торжищамъ Москвы,
             И псамъ поганымъ на съѣденье бросятъ!
             А пастырь душъ, святѣйшій патріархъ.
             По правиламъ святой вселенской церкви,
             Анаѳемѣ предастъ тебя соборомъ
             И мукамъ ада обречетъ тебя!
   

РАЗИНЪ.

             Анаѳемѣ!.... И ты не лжешь, монахъ?
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Зачѣмъ мнѣ лгать. Я на душу грѣха
             Великаго, какъ ложь, и брать не стану;
             Узнаешь самъ, не долго ждать осталось....
   

РАЗИНЪ.

             Когда-жъ?
   

ПУСТЫННИКЪ.

                                 Не вѣдаю, извѣстенъ Богу срокъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не вѣдаешь.... не лжешь? Прощай, старикъ!
             Ужъ спрашивать тебя не буду больше,
             Сказалъ довольно, есть чѣмъ помянуть;
             Припомню, коли сбудется; посмотримъ!
             Ну, а пока не стану горевать!
             Вѣдь все равно придется умирать,
             За то успѣю вдоволь нагуляться....
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Молись, Степанъ, молись пока есть время!
             Вѣдь много надо каяться тебѣ!
   

РАЗИНЪ.

             Успѣю помолиться передъ смертью,
             Тамъ, на Москвѣ, теперь же за меня
             Я попрошу тебя хоть помолиться.
             А мнѣ еще не время,-- погожу,
             И за одно ужъ Бога попрошу.
   

ПУСТЫННИКЪ.

             Безумецъ дерзкій! Неужели ты
             Не чувствуешь всей тяжести грѣховной
             Твоихъ чрезмѣрныхъ и кровавыхъ дѣлъ?
             Ты, лютый волкъ, потѣхи праздной ради
             Ужаснымъ мукамъ предаешь людей.
             Взгляни вокругъ! вонъ сколько грѣшныхъ душъ,
             Тобой замученныхъ, тебя сопровождаютъ,
             И вереницей длинной безъ конца
             Повсюду тянутся во слѣдъ твоей оравѣ.
             Взгляни на руки! вѣдь онѣ въ крови,
             Которую не смыть водами міра,
             То кровь дѣтей, младенцевъ неповинныхъ
             Безъ жалости загубленныхъ тобой!
             Исчадье сатаны! Антихристъ! Хуже
             Ты злого пса, что въ бѣшенствѣ своемъ
             Кусаетъ всѣхъ безъ всякаго разбора!
             Ты хуже дьявола.....
   

РАЗИНЪ -- выхватывая саблю.

                       Такъ вотъ какъ!-- Медленно ее опускаетъ.-- Нѣтъ, живи!
             Тебѣ и такъ немного жить осталось.
             Хотя еще никто со мной доселѣ
             Вести подобной рѣчи не дерзалъ,
             Но правды доля есть въ твоихъ реченьяхъ,
             И смѣло ты ее повѣдалъ мнѣ.
             Прощай старикъ! И если только вѣсть
             Къ тебѣ дойдетъ, что нѣтъ меня на свѣтѣ,
             Что я пошелъ туда, гдѣ всѣмъ дорога...
             Такъ помолись ты о моей душѣ...
             И попроси ей милости у Бога...
             И упокойною молитвой помяни.--

Медленно уходитъ.

ПУСТЫННИКЪ.

             О Господи! будь милостивъ надъ нами
             И душу грѣшника помилуй и спаси!

-----

Внутренность крестьянской избы. Посреди накрыть длинный столъ, на которомъ богатая серебряная посуда перемѣшана съ простою деревянною. Въ массивныхъ серебрянныхъ подсвѣчникахъ горятъ восковыя свѣчи; одна изъ нихъ прилѣплена къ деревянному блюду. Ясная, лунная ночь. Эсаулы ожидаютъ прибытія Разина, который уѣхалъ засвѣтло и велѣлъ ожидать себя къ ужину.

ЛАРИНЪ.

             Гдѣ-жъ атаманъ? Пора бы и за столъ;
             Повечерять давно приспѣло время.
   

КРАСУЛИНЪ.

             Не вѣдаемъ. Вѣдь онъ не говоритъ;
             Гдѣ весело, тамъ вѣрно и сидитъ.
   

ФРОЛЪ РАЗИНЪ.

             Сказалъ, что будетъ, до заката, дома
             И ждать велѣлъ.
   

ТОПОРОКЪ.

                                           Куда же онъ уѣхалъ?
   

ФРОЛЪ РАЗИНЪ.

             Ишь, больно прытокъ: хочешь все узнать!
             Ты прослѣди, коль смѣлости найдется,
             Иль самого спроси, когда вернется;
             Авось, отвѣтитъ.
   

ТОПОРОКЪ.

                                 Нѣтъ, неровенъ часъ!
             Его спросить языкъ не повернется:
             Своей отвѣтить можно головой!
   

ЛАРИНЪ.

             Плохія шутки! Онъ подчасъ сердитъ;
             То вдругъ помилуетъ, то безъ вины казнитъ.
             Вотъ и вчера.... боярыню убилъ,
             А дочь-красавицу не тронулъ -- пощадилъ.
   

ТОПОРОКЪ.

             Такъ не заѣхалъ ли теперь, ночной порой,
             Потѣшиться съ красоткой молодой.
   

КРАСУЛИНЪ.

             Нѣтъ, атаманъ женатъ; онъ этого не любитъ,
             И бабы никогда не приголубитъ.
             Лишь разъ одинъ персидская княжна
             Приворожить его съумѣла:-- полюбилъ!
             А кончилъ тѣмъ, что въ Волгѣ утопилъ!
   

СЕМЕНОВЪ -- смотритъ къ окно.

             Пріѣхалъ! Отъ коня такъ паръ столбомъ и валитъ,
             Должно быть, путь не малый проскакалъ.

Входитъ Разинъ.

РАЗИНЪ.

             Оголодали? Ну, садись за столъ,
             Да набивай голодныя утробы!

Идетъ къ столу садится посрединѣ.

ТОПОРОКЪ -- въ сторожу.

             Какой сердитый! Долго-ль до бѣды!
             Держать востро теперь придется ухо!

Всѣ усаживаются за столъ. Казаки вносятъ и ставятъ на столъ деревянныя чаши со щами и кашей и большія серебряныя блюда съ кусками жаренаго мяса. Разинъ ничего не ѣстъ и сидитъ задумавшись; остальные молча ѣдятъ.

РАЗИНЪ.

             Чтожъ пріумолкли? Съ похоронъ пришли?
             Иль языковъ съ собой не захватили?

Къ Красулину, подставляя кубокъ.

             Налей вина! Красулинъ наливаетъ.-- Да наливай Смѣлѣе!--

Выпиваетъ залпомъ и задумывается. Входить ГОНЕЦЪ, кланяется въ поясъ и останавливается передъ столомъ.

РАЗИНЪ.

             Откуда ты?
   

ГОНЕЦЪ.

                                 Съ поклономъ, атаманъ,
             Отъ эсаула Фролки Черноярца.
             Велѣлъ тебѣ извѣстье передать,
             Что мы въ субботу бились подъ Саранскомъ
             И взяли городъ.
   

РАЗИНЪ.

                                 Молодцы! Потомъ?
   

ГОНЕЦЪ.

             Что было въ немъ подъячихъ да бояръ,
             Всѣхъ порѣшили! Отдохнемъ немного
             И двинемся потомъ на Алатырь;
             Тамъ все готово къ нашему приходу.
   

РАЗИНЪ.

             Такія вѣсти весело и слушать.
             Садись за столъ, да наливай вина,
             И осушай во здравіе до дна.
   

ГОНЕЦЪ -- подходитъ къ столу, наливаетъ вина, кланяется и пьетъ. Садится.

             Дай Богъ тебѣ здоровья, атаманъ!
   

РАЗИНЪ -- въ раздумьи.

             Экъ привязалась, подлая!... Шалишь!
             Не испугаешь!... Эй, Кирилка, пѣсню!
             Завѣтную! Про волю! Ну, живѣй!
   

КИРИЛУА -- беретъ нѣсколько аккордовъ на торбанѣ, затѣмъ начинаетъ говоркомъ.

             Было времячко, время давнее,
             Время давнее, время славное;
             На Руси жила воля-матушка;
             Никого она не боялася,
             И никто не смѣлъ обижать ее.
                       Какъ по сёламъ, по богатымъ городамъ
                       Безъ боязни всѣ расхаживали,
                       Передъ Юрьевымъ, предъ славнымъ вольнымъ днемъ,
                       Отъ лихихъ бояръ да перехаживали,
                       Выбирали кто кого хотѣлъ
                       И служили кому вздумалось.
             Не понравится -- и не нудятся,
             Годъ промаются, годъ потрудятся,
             А придетъ пора -- не останутся:
             Волѣ-матущкѣ всякъ поклонится
             И пойдетъ туда, куда хочется;
             Было времячко, время вольное,
             Время вольное, переходное.
                       Но пришла на волюшку невзгодушка,
                       Юрьевъ день у бѣдной воли отняли
                       И дѣтей ея, людей свободныихъ,
                       Въ кабалу по смерть боярамъ отдали.
             Съ той поры лихой, воля-матушка,
             Отъ бояръ ушла во дремучій лѣсъ,
             Во сыромъ бору схоронилася,
             Съ темной ноченькой породнилася.
             Ходитъ по лѣсу, но глухимъ мѣстамъ,
             Съ бурей грозною потѣшается,
             Съ частымъ дождичкомъ по корнямъ стучитъ,
             А въ осенній день, въ непогодушку,
             Тянетъ пѣсенку про невзгодушку.
             Или по-полю съ вихремъ кружится,
             Или по-небу, съ вѣтромъ буйныимъ,
             Тучи черныя разгонять учнетъ,
             Не мѣшали бы, непроглядныя,
             Красну солнышку, свѣтить на землю.
             А иной порой, залетитъ въ село,
             Зашумитъ въ трубѣ, застучитъ въ окно,
             И шепнетъ тому, кому надобно,
             Кто на барщинѣ отъ работы мретъ:
             "Аль забылъ меня крѣпостной народъ!
             "Позови, смотри, коль понадоблюсь,
             "Коль пора придетъ старый счетъ свести!"
             Ходитъ много лѣтъ, не старѣется;
             И давно ужъ ждетъ, не пришла-ль пора,
             Не отыщется-ль богатырь какой,
             И забытую, и заглохшую,
             Пуститъ волюшку на крещеный свѣтъ.
             И дождалася! Съ Дону тихаго,
             Атаманъ Степанъ Тимоѳеевичъ,
             Крикнулъ грозный кличъ! гаркнулъ съ посвистомъ!
             И сошлись къ нему добры молодцы,
             Слуги вѣрные воли-матушки!
             А за ними вслѣдъ и сама она
             Долго ждать себя не заставила!
             Лишь заслышала -- встрепенулася!
             Птицей вольною обернулася!
             Прилетѣла къ намъ, поселилася,
             Добрымъ молодцамъ полюбилася!
             Атаманъ ее принялъ съ почестью;
             Погулялъ онъ съ ней, понатѣшился,
             Перемолвился да условился,
             Съ того времени, вмѣстѣ путь держать.
             Гдѣ пройдетъ атаманъ, тамъ и волѣ быть!

Запѣваетъ.

             Мы не воры, не разбойнички,
             Атамановы работнички,
             Атамановы работнички,
             Эсауловы помощнички.
             Мы весломъ махнемъ -- корабли возьмемъ!

Всѣ, ударяя по столу.

                                 Жги!
             Кистенемъ махнемъ -- караванъ собьемъ!
   

Всѣ.

                                 Жги!
             А ножемъ махнемъ -- всѣхъ бояръ побьемъ!
   

Всѣ

                                 Жги!

Входитъ 2-й ГОНЕЦЪ.

РАЗИНЪ.

             Тебѣ что надо?
   

ГОНЕЦЪ.

                                 Присланъ!
   

РАЗИНЪ.

                                                     Отъ кого?
   

ГОНЕЦЪ.

             Отъ Харитонова. Велѣлъ тебѣ сказать,
             Что мы идемъ впередъ безъ промедленья;
             Бояръ, какъ лукъ, безъ устали крошимъ
             И вѣшаемъ подъячихъ по дорогамъ.
             Крестьяне съ нами. Лишь одно село
             Богатое, сотъ девять или восемь,
             Просило атамана пощадить
             Боярыню съ ея пятью дѣтьми.
             За то, что, вишь, она крестьянъ любила,
             Была добра, неправды не творила,
             И обижать не дозволяла ихъ.
   

РАЗИНЪ.

             Чтожъ эсаулъ?
   

ГОНЕЦЪ.

                                 Сперва-было прикрикнулъ,
             А послѣ, какъ увидѣлъ, что они
             Взялись за колья, порѣшивши міромъ
             Стоять на смерть за госпожу свою,
             И. призадумался. Изъ-за одной семьи
             Не захотѣлъ чинить напрасно боя.
             Онъ собралъ кругъ, созвалъ и сельскихъ старостъ
             И порѣшили вмѣстѣ, сообща,
             Отъ міра выборныхъ послать къ тебѣ со мною,
             Тебѣ поклонъ, да просьбу передать
             И твоего рѣшенья ожидать.
             Какъ приказать изволишь, такъ и сдѣлать.
   

РАЗИНЪ.

             Они съ тобой?
   

ГОНЕЦЪ.

                                 Со мною!
   

РАЗИНЪ.

                                                     Позови!

Входитъ пять человѣкъ выборныхъ и падаютъ на колѣни.

ВЫБОРНЫЕ.

             Помилуй, батюшка, не дай ее обидѣть!
             Она для насъ какъ мать для всѣхъ была!
   

РАЗИНЪ.

             Что, жалко стало! Псы цѣпные! бабы!
             Кто васъ не бьетъ, тому молиться рады!
             Ну, за боярыню просить еще пригоже,--
             А за дѣтей поручитесь вы тоже,
             Что и они, какъ овцы, тихи будутъ,
             И не замучатъ вашихъ же дѣтей?
   

ВЫБОРНЫЕ -- нерѣшительно.

             Малы еще. Что дастъ Господь, не знаемъ.
   

РАЗИНЪ.

             Не знаете, а лѣзете просить;
             Ну, я помилую для васъ, ужъ такъ и быть.

Къ гонцу.

             Щенятъ ко дну,-- а суку на осину!

Указываетъ на мужиковъ.

             Да если только кто изъ нихъ дерзнетъ
             Хоть слово пикнуть,-- головы долой!
             Иль вы обабились, да стали сердобольны!
             Иль вамъ не любо! иль не веселитъ
             Смотрѣть на корчи барскаго отродья!
             Да если кто изъ васъ когда-нибудь
             Хоть годовалаго ребенка пожалѣетъ,
             Такъ я тому на шею, вмѣсто камня,
             Ребенка привяжу -- и брошу въ Волгу!
             Пришла пора. Теперь вы сами баре!
             Довольно слезъ и крови съ васъ собрали,
             Довольно тѣшились, потѣшьтесь-ка и вы!
             Жги! рѣжь! топи! сѣки! да вѣшай!
             Не оставлять въ живыхъ ни одного!
             Я съ корнемъ вырву племя дармоѣдовъ!
             О! только-бъ мнѣ добраться до Москвы!
             Я наводню ее боярской кровью,
             Рѣкой залью! и на весельной лодкѣ
             Подъѣду съ пѣсней къ Красному крыльцу;
             Тогда оно не въ шутку будетъ краснымъ!
             Земля вздрогнетъ и море всколыхнется,
             И даже сводъ небесный пошатнется
             Отъ моего веселья на Москвѣ!
             Да, будутъ помнить! Вы-жъ, холопы, тѣшьтесь,
             Пока я живъ, да тѣшусь среди васъ.
             А безъ меня на васъ плоха надежда.
             На васъ вѣдь стоитъ только громче крикнуть,
             Такъ вы сейчасъ, какъ зайцы по кустамъ,
             Стречка дадите! Нѣтъ! вамъ далеко
             До вольныхъ казаковъ, которымъ воля
             Дороже жизни, которые, какъ вѣтеръ,
             Гуляютъ тамъ, гдѣ можно разгуляться,
             И въ кабалу охотой не пойдутъ!
             Нѣтъ, казака лишь смерть одна, не люди,
             Къ землѣ прикрѣпитъ! Да и то тогда,
             Какъ рабъ, онъ рыть чужой земли не будетъ!
             И даже мертвый воли не забудетъ!
             И чорту душу -- съ боя лишь отдастъ!--

Встаетъ.

             Довольно бражничать! Я спать хочу; ступайте!
             Съ восходомъ солнца быть готовымъ въ путь.--

Къ гонцу.

             А ты, гонецъ, приказа не забудь!-- Всѣ уходятъ.
   

РАЗИНЪ -- одинъ, садится на скамью.

             Экъ, привязалась! Лѣзетъ все на умъ
             И не отгонишь; никогда со мной
             Такого безпокойства не бывало.--

Встаетъ и ходитъ.

             Анаѳемѣ.... на площади казнятъ....
             И голову поднимутъ.... и на части
             Все тѣло разсѣкутъ, и псамъ поганымъ,
             Какъ падаль лошадиную, дадутъ.
             А чтожъ, пожалуй! чѣмъ не шутитъ дьяволъ!и позови
             Когда поймаютъ -- милости не жди,
             Потѣшатся.... Монахъ вѣдь врать не станетъ,
             Ужъ въ гробъ глядитъ... а много насказалъ,
             Да складно такъ, должно быть въ правду знаетъ,
             И впрямь, должно быть, Богъ ему открылъ.--

Задумывается.

             Постой-ка, я попробую другое:
             Спрошу Ахмата, тотъ вѣдь съ сатаной
             Ведетъ знакомство; кстати, не мѣшаетъ
             И сатану ужъ за одно спросить.
             Ахматъ колдунъ извѣстности не малой
             И никогда не вралъ до сей поры.
             Вонъ, хоть Сережкѣ1), тотъ тогда надъ нимъ
             И посмѣялся, не хотѣлъ повѣрить,
             А умеръ такъ, какъ предсказалъ Ахматъ.
             Эй, кто тамъ есть! Входитъ казакъ. Ступай и позови
             Ко мнѣ Ахмата стараго. Ты знаешь?
   1) Сережка Кривой, товарищъ и сподвижникъ Разина, убитый во время нападенія на трухменскіе улусы.
   

КАЗАКЪ.

             Какъ мнѣ не знать, Ахмата знаютъ всѣ!
             Онъ и меня въ три дня здоровымъ сдѣлалъ,
             Когда ужъ я не чаялъ больше жить.
   

РАЗИНЪ.

             Такъ позови скорѣй, чтобы не мѣшкалъ,
             Чтобъ бросилъ все и шелъ сейчасъ ко мнѣ!--

Казакъ уходить.

             Попробую, посмотримъ, что онъ скажетъ,
             Повѣримъ-ка монашескую рѣчь.--

Подходитъ къ окну.

             Какая ночь, и сколько звѣздъ на небѣ,
             Какъ славно свѣтятъ! Правду-ль говорятъ,
             Что души праведныхъ на каждой обитаютъ
             И въ вѣчной радости живутъ теперь на нихъ....
             Все можетъ быть; не съ тѣмъ вѣдь зажжены,
             Чтобъ тѣшить глазъ въ безсонницу ночную....
             Вотъ ужъ моей душѣ такъ тамъ не быть;
             Другое мѣсто поискать придется,
             Когда въ Москвѣ со мною порѣшатъ.
             Опять все тоже!... Задумывается. Волю отъ другого
             Народъ получитъ.... Какъ хитро сказалъ....
             А мнѣ -- проклятье, плаха, да топоръ,
             Да псамъ поганымъ на съѣденье бросятъ.
             Э, все равно! Хоть псы добромъ помянутъ!
             Пусть лучше жрутъ, чѣмъ истлѣвать въ землѣ.

Входитъ Ахматъ.

             Здорово, старый дьяволъ!
   

АХМАТЪ.

             Здорово, атаманъ! А я ужъ думалъ,
             Не приключилась ли хворобушка тебѣ.
   

РАЗИНЪ.

             Хвороба! Дудки! Молода еще!
             Ко мнѣ и подступиться не посмѣетъ!
   

АХМАТЪ.

             Такъ чтожъ тебѣ угодно, атаманъ?
   

РАЗИНЪ.

             А вотъ узнаешь. Захотѣлось мнѣ
             Спросить тебя о томъ, чему не вѣрю,
             Но что сегодня посулили мнѣ.
             Вѣдь ты колдунъ, ты знаешься съ нечистымъ.
             И можешь много приказать ему....
             А потому скажи, какъ я умру?
   

АХМАТЪ.

             Ну, атаманъ, худое ты задумалъ.
             Зачѣмъ тебѣ пришла охота знать
             Свою судьбу? Придетъ пора, узнаешь;
             Вѣдь смерти никому не миновать.
   

РАЗИНЪ.

             Ты не виляй хвостомъ, собачій сынъ!
             А говори: не можешь или можешь
             Отвѣтить мнѣ на мой прямой вопросъ.
   

АХМАТЪ.

             Охъ, трудно очень, не могу, боюсь!
   

РАЗИНЪ.

             Не можешь ты, такъ позову другихъ,
             Вѣдь васъ не мало шляется со мною.
   

АХМАТЪ.

             Нѣтъ, атаманъ, чего я не смогу,
             То никому изъ нашихъ не подъ силу.
             Но дѣлать нечего, ужъ если ты рѣшился,
             Попробую, авось отвѣтятъ мнѣ.--

Подходитъ къ окну смотритъ, на звѣзды.

             Сказать нельзя, а показать могу;
             Но только не совѣтую тревожить
             Его теперь,-- онъ страшенъ въ этотъ часъ,
             И въ полнолунье трудно съ нимъ поладить.
   

РАЗИНЪ.

             А можно?
   

АХМАТЪ.

             Попытаюсь, но не знаю
             Удастся-ли. Сегодня день не нашъ.

Чертитъ около себя кругъ, ставитъ табуретъ, кладетъ на серебрянное блюдо травы, зажигаетъ ихъ, и творитъ заклинанія. Разинъ внимательно смотритъ. Кончивъ заклинанія, Ахматъ прислушивается.

АХМАТЪ.

             Возможность есть, но страшно,-- недалеко
             И. до бѣды, сердитъ сегодня омъ

Беретъ чашку, наливаетъ въ нее воду и ставитъ чашку посреди круга такъ, что свѣтъ луны падаетъ прямо на нее, затѣмъ шепчетъ на воду, и ставитъ рядомъ другой табуретъ.

             Садись сюда, надъ чашкой наклонись,
             И прямо въ воду, не спуская глазъ,
             Смотри, и ни о чемъ тогда не думай.
             По помни, если я скажу: довольно!
             Такъ ты сейчасъ же чашку оттолкни
             И выбѣгай скорѣе вонъ изъ круга,--
             А то бѣда! Садись, не мѣшкай, худо,
             Когда его заставишь долго ждать.
   

РАЗИНЪ.

             А долго мнѣ смотрѣть туда придется?
   

АХМАТЪ.

             Не вѣдаю; зависитъ, не отъ насъ.

Разинъ садится, подпираетъ голову руками и смотритъ въ чашку; Ахматъ садится недалеко отъ него и, наливъ другую чашку воюй, также смотритъ туда и шепчетъ заклинанія. Проходитъ нѣсколько минутъ. Вдругъ Разинъ вскакиваетъ и отталкиваетъ чашку.

РАЗИНЪ.

             Прочь, сатана, меня не обморочишь!--

Подходить къ Ахмату.

             Бѣги скорѣй, бѣги покуда живъ!--

Ахматъ убѣгаетъ.

             И этотъ тоже! будто сговорились!
             Колдунъ проклятый! Давеча монахъ
             Меня смутилъ нелѣпымъ предсказаньемъ,
             Теперь опять! Ходитъ. Все пустяки! вранье!
             Не испугать имъ сказками Степана!,
             Одинъ совсѣмъ ужъ выжилъ изъ ума,
             Другой!.. Другой!.. Но, впрочемъ, я вѣдь самъ,
             Своими же глазами ясно видѣлъ;
             Не померещилось же мнѣ, вѣдь я не пьянъ,
             И не заснулъ, и не успѣлъ забыться.--

Ходитъ.

             Такъ ясно все свершилось предо мной;
             И помню все; -- на этомъ самомъ мѣстѣ
             Я въ воду долго пристально глядѣлъ,
             И ничего на днѣ ея не видѣлъ,
             Кромѣ лица знакомаго мнѣ съ дѣтства,
             Кромѣ своей удалой головы.
             Потомъ... потомъ топоръ огромный,
             Невидимою поднятый рукой,
             Вдругъ опустился разомъ надо мной,
             И голова отъ тѣла отдѣлилась
             И покатилася куда-то далеко,
             И кровь струею брызнула изъ шеи.--

Останавливается.

             Колдунъ проклятый! Но когда такъ ясно
             Онъ показать мнѣ могъ мою судьбу,
             Такъ и ему она извѣстна тоже.-- Думаетъ.
             Онъ долженъ знать,-- ему извѣстно все,
             Не даромъ онъ сидѣлъ со мною рядомъ
             И въ воду также, какъ и я, глядѣлъ...
             А можетъ быть извѣстно и другимъ...
             Нѣтъ! этого оставить такъ нельзя!
             Вѣдь если хоть одинъ изъ нихъ сболтнетъ,
             И разнесется вѣсть въ толпѣ трусливой,
             Тогда!.. О, нѣтъ, никто не долженъ знать!
             Никто, никто! Эй! Кто тутъ есть? Сюда!--

Входитъ казакъ.

             Бѣги скорѣй къ Красулину Петру
             И передай, чтобъ онъ сію минуту
             Велѣлъ собрать всѣхъ колдуновъ, что есть
             Теперь при войскѣ, также всѣхъ колдуній,
             И знахарей, чтобъ заперъ ихъ въ избу
             И, взявъ у мужиковъ страстныя свѣчи,
             Вдругъ, запалилъ ее со всѣхъ сторонъ!,
             Ахмата тоже! прежде всѣхъ его
             Къ себѣ позвать, и тотчасъ же на морду
             Надѣть повязку, чтобы онъ ни слова
             Не могъ сказать; повязку сдѣлать на-крестъ,
             Да непремѣнно на-крестъ,-- неиначе!
             Ты понялъ?
   

КАЗАКЪ.

                                 Какъ, и самого Ахмата?
   

РАЗИНЪ.

             Его и всѣхъ! Бѣги! И приходи
             Когда мою исполнятъ точно волю.--

Казакъ уходить.

             Такъ поспокойнѣй будетъ; не смутятъ
             Они народа глупымъ предсказаньемъ,
             И вѣсти страшной не распустятъ въ немъ...
             Пусть унесутъ съ собою все, что знаютъ.--

Ходитъ.

             Хоть говорятъ, что можетъ изъ могилы
             Вставать колдунъ и возмущать порою
             Спокойствіе людей въ полночный часъ;
             Но кто сожженъ, тотъ встать уже не можетъ,
             И передъ страшной силою огня
             И вражья сила ничего не сможетъ.-- Подходитъ къ окну.
             Посмотримъ: скоро-ль зарево пожара
             Докажетъ мнѣ, что ихъ уже не стало,
             Что приказанье понято мое.
   

КАРТИНА ШЕСТАЯ.

Усадьба князя Долгорукаго, Воронки. Справа боярскія хоромы, слѣва -- службы; въ углубленіи -- главныя ворота, а надъ ними вышка, на которой стоитъ часовой. Подвору проходятъ нѣсколько человѣкъ дворовыхъ, съ ними сѣдой старикъ, дворецкій Спиридонъ.

1-й -- второму.

             Ты не слыхалъ, далеко или близко?
   

2-й.

             А чортъ ихъ знаетъ! Правды не узнать!
   

3-й.

             Какъ подойдетъ, тогда увидимъ сами.
   

1-й.

             А только долго намъ не устоять!
             Какъ пѣтуха подпустятъ, Да займется,
             Тогда одно намъ выбирать придется,
             Отъ пули лечь, иль отъ огня сгорѣть.
   

3-й.

             Или двойною смертью умереть.
   

СПИРИДОНЪ.

             Холопья рѣчь! О томъ не намъ забота!
             О томъ боярамъ дѣло разсуждать,
             А мы должны своими головами
             За ихъ добро какъ за себя, стоять.
             И гдѣ прикажутъ, тамъ и умирать.
   

ЧАСОВОЙ -- кричитъ съ вышки.

             Бояринъ, князь Андрей Петровичъ Сицкій!
             Съ дружиною,-- прикажешь пропустить?
   

СПИРИДОНЪ.

             Конечно, олухъ! Отворить ворота!
             Вотъ намъ и помощь! А за нимъ еще
             Другіе понаѣдутъ; отсидимся,
             Пока на помощь войско подойдетъ.

Уходитъ въ покои.

1-й -- въ полголоса.

             И съ войскомъ вы не долго устоите,
             Когда придетъ нашъ батюшка родной.

Слуги отворяютъ ворота. На дворъ въѣзжаютъ на коняхъ князь Сицкій съ женою, съ дѣтьми, съ дружиною боярскихъ дѣтей и нѣсколькими слугами, послѣдніе держатъ на рукахъ разная вещи. Изъ дома выходитъ князь Долгорукій.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Поклонъ сердечный дорогому гостю!
             Благодарю за сдѣланную честь.
   

СИЦКІЙ -- слѣзаетъ съ лошади кланяется.

             Прими и мой поклонъ тебѣ сердечный,
             Мой старый другъ! Здоровы-ли твои?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Здоровы всѣ.--

Обнимаются и цѣлуются. Къ княжнѣ.

                                 Поклонъ тебѣ, княгиня Парасковья!

Кланяется.

             Сойди, голубушка, да поднимись на верхъ;
             Тамъ для тебя съ утра ужъ все готово.--

Снимаетъ ее съ лошади.

             Умаялась? Не плачь моя родная,
             Не сокрушайся духомъ. Покорись
             Ты волѣ Господа, и со смиреньемъ
             Перенеси ниспосланное Имъ.
             Эй, бабы! Вы боярыню возьмите
             И бережно подъ ручки отведите
             Въ опочивальню вашей госпожи.

Двѣ женщины уводятъ подъ руки Сицкую, которая плачетъ и молча кланяется Долгорукому.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Давай сюда и молодцовъ твоихъ;
             Раненько имъ еще верхами ѣздить;
             Устали, чай, дорога не близка.

Снимаетъ 3-хъ дѣтей.

             Ѳадѣевна, бери ихъ поскорѣе,
             Да отнеси къ боярынѣ на верхъ,
             Пусть ихъ накормитъ, спать скорѣй уложитъ
             И позаботится какъ о родныхъ дѣтяхъ.

Дѣтей уносятъ.

СИЦКІЙ.

             Спасибо, князь, за ласку и привѣтъ.
             Да наградитъ тебя Господь сторицей
             За доброту достойную твою.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Пустое, князь! И ты бы сдѣлалъ то же,
             Когда Господь меня бы покаралъ.
             'Теперь у насъ пойдетъ спорѣе дѣло:
             Вонъ сколько къ намъ прибыло молодцовъ.
             Что-жъ вы сидите, гости дорогіе,
             Слѣзайте, въ домъ пожалуйте ко мнѣ
             И закусите чѣмъ-нибудь съ дороги.
             Эй, Спиридонъ! распорядись проворнѣй,
             Накрой на столъ, да принеси медку
             И присмотри, чтобъ былъ во всемъ достатокъ.
             Прошу покорно. Прежде отдохните,
             А послѣ обо всемъ поговоримъ.

Всѣ слѣзаютъ съ лошадей.

ГОЛОСА.

             Спасибо, князь! За ласковый пріемъ,
             Мы службой вѣрной отплатить съумѣемъ,
             И постоимъ за вотчину твою.

Уходятъ.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Ты, Ѳиногенъ, накормишь вѣрныхъ слугъ,
             Да отбери отъ нихъ пожитки княжьи
             И отнеси къ боярынѣ въ покой.

Слуги уходятъ.

ДОЛГОРУКІЙ.

             А мы съ тобой, коль не усталъ, бояринъ,
             Присядемъ здѣсь, отвѣдаемъ медку,
             И не теряя время дорогое
             О всемъ, какъ слѣдуетъ, поговоримъ.
             Ей, Пострѣленокъ! нацѣди стопу,
             Да принеси намъ пару фряжскихъ кубковъ
             И коровай на кухнѣ захвати.--

Къ Сицкому.

                                                     Ты выпьешь, князь?
   

СИЦКІЙ.

             И спрашивать не нужно:
             Къ твоимъ медамъ всегда охота есть.

Садятся на скамейку у крыльца.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Тяжелое отъ Бога испытанье
             Ты въ эту ночь, бояринъ, перенесъ,
             Пожаръ опасенъ, но въ ночное время
             Онъ хуже всякаго нашествія врага,
             И велій страхъ вселится въ человѣка,
             Когда огонь его нарушитъ сонъ.
   

СИЦКІЙ.

             Сгорѣло все. Должно быть Божья воля.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             А можетъ быть и умыселъ лихой!
   

СИЦКІЙ.

             Все можетъ быть! Вчера, въ ночную пору,
             Вдругъ загорѣлось на льняномъ дворѣ;
             За нимъ гумно, сараи, сѣновалы
             И охватило разомъ все огнемъ.
             Былъ сильный вѣтеръ; люди очумѣли
             Внезапно пробужденные отъ сна,
             Пока одумались, да взялись за работу,
             Успѣло все добро мое сгорѣть.
             Спасли, семью, спасли вещей немного,
             Да вывести успѣли лошадей,
             А остальное все до тла сгорѣло.
             Сначала я подумалъ, что злодѣи
             Напали на меня въ полночный часъ;
             Но нѣтъ, вокругъ далёко было тихо,
             И я враговъ нигдѣ не замѣчалъ.
             Настало утро; собрались мы въ полѣ
             И стали думать, что намъ предпринять.
             Отстроить вновь, на то вѣдь нужно время,
             А на пожарищѣ не долго устоять
             Отъ хищныхъ полчищъ дерзкаго злодѣя,
             Которыхъ надо скоро ожидать.
             Не гнали, что и дѣлать, да спасибо,
             Насъ выручилъ твой милостивый зовъ.

Слуги приносятъ стопу съ медомъ, два кубка и коровай, которые ставятъ передъ боярами на столъ.

ДОЛГОРУКІЙ -- наливая кубки.

             Прошу, бояринъ, выкушай медку,
             Да закуси вотъ этимъ короваемъ,
             Который прямо съ пылу принесенъ.
   

СИЦКІЙ -- пьетъ и закусываетъ.

             Спасибо, князь! Съумѣю вѣрной службой
             За доброту твою я отплатить.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Вдвоемъ сильнѣй. Съ твоими молодцами
             Мы смѣло встрѣтимъ дерзкаго врага.
   

СИЦКІЙ.

             Довольны будутъ. Я холоповъ не взялъ;
             На нихъ надежда намъ теперь плоха.
             Пока молчатъ, а кто за нихъ порукой,
             Что въ часъ удобный насъ не продадутъ.
             Примѣровъ много. Слышалъ ты, бояринъ,
             Что князя Лыкова замучили свои?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Слыхалъ, слыхалъ! Да помянетъ Господь
             Его во царствіи своемъ небесномъ.
             Оба снимаютъ шали и крестятся.
             И у меня на дняхъ бѣжало трое;
             Не доглядѣли. Жалко, что ушли,
             А то бы я надъ ихъ холопьей шкурой
             Ужъ показалъ бы остальнымъ примѣръ.
             Забыли бы не скоро!

По двору проходятъ два юродивыхъ, оба въ монашескихъ ряскахъ, подпоясанныхъ веревками.

ДОЛГОРУКІЙ -- къ одному изъ нихъ.

                                           А, блаженный!
             Давно-ль пожаловалъ? Да кто это съ тобой?
   

СИЦКІЙ.

             Блаженный Юрій шелъ все время съ нами,
             А на дорогѣ и другой присталъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Другого я не видывалъ доселѣ;
             Теперь нельзя повсюду ихъ пускать.
   

СИЦКІЙ.

             Объ этомъ не заботься: Парасковья
             Ихъ знаетъ всѣхъ, и толковала съ нимъ,
             И увѣряетъ, что его призвала.
             Ты помнишь, князь, за Шавкинымъ оврагомъ.
             Отшельникъ жилъ слѣпой, а съ нимъ подвижникъ,
             Который ей извѣстенъ былъ давно.
             Вотъ это онъ и есть; отшельникъ умеръ,
             А онъ, покинувъ, прежнее житье,
             Юродствовать во славу божью началъ;
             Да вѣроятно и у насъ бывалъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Ну, коли онъ боярынѣ извѣстенъ,
             Пускай живетъ, къ юродивому. А какъ тебя зовутъ?
   

ЮРОДИВЫЙ.

   Звали въ мірѣ Ѳомой, а теперь я на всякое имя христіанское откликаюсь. Много именъ, много и грѣшниковъ, за каждаго молиться надо. Здравствуй бояринъ, большой человѣкъ! Многаго не задумывай, Богу молись!

Кланяется.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Ступайте въ горницу, прилягьте, отдохните,
             Да на молитвѣ вспомните о насъ.

Юродивые уходятъ въ боярскіе покоя.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Не разузналъ ли ты, путемъ, бояринъ
             Далеко ли отъ насъ теперь злодѣй?
   

СИЦКІЙ.

             Навѣрное не знаю, ходятъ слухи
             Что недалёко, а узнать нельзя:
             Кругомъ мятежъ, и много шаекъ бродитъ,
             И не легко о нихъ разузнавать.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Я получилъ цидулку изъ Москвы
             Отъ сына, Юрія,-- онъ выбранъ воеводой
             И къ войску выѣхалъ на Судогду вчера,--
             Онъ пишетъ мнѣ, чтобъ были мы спокойны,
             Что скоро онъ нагрянетъ на врага
             И разобьетъ его, и овладѣетъ
             Мятежникомъ безумнымъ, и живьемъ
             Его въ Москву, какъ звѣря, предоставитъ:
             Ты знаешь, князь, что сынъ мой на Литвѣ
             Повѣсилъ брата этого злодѣя;
             Ну, такъ и этому теперь не миновать
             Такого же полезнаго примѣра,
             Который слѣдуетъ холопамъ показать.
             Еще онъ пишетъ, что великій царь
             Освѣдомлялся о моемъ здоровьи,
             И повелѣлъ въ письмѣ мнѣ передать,
             Что онъ зоветъ меня въ Москву, съ семьею,
             И что теперь въ столь тяжкій, трудный часъ
             Я нуженъ тамъ для пользы и совѣта...

Снимаетъ шапку.

             Благодареніе глубокое мое
             Царю великому за дорогую память,
             Да за заботу о своемъ слугѣ!

Надѣваетъ шапку.

             Но только я отсюда не уѣду
             И ужъ скорѣе самъ себя убью,
             Чѣмъ въ трудный часъ оставлю безъ защиты,
             Наслѣдье предковъ -- вотчину свою.
   

СИЦКІЙ.

             И я бы не оставилъ; но Господь
             Судилъ иначе, и теперь осталось
             Перенести ниспосланное Имъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Съумѣемъ, князь, мы отсидѣться здѣсь
             И дать отпоръ безумному народу,
             Который смѣлъ возстать на насъ теперь.
             Пускай они своей холопской кровью
             Питаютъ наши тучныя поля.
             Придетъ пора и снова возвратятся
             Порядки старые, и дѣти станутъ жать
             То, что взойдетъ на нивѣ плодородной,
             Удобренной тѣлами ихъ отцевъ.
   

СИЦКІЙ.

             То время будетъ. Но пока иная
             Пришла пора, и льется наша кровь
             Отъ казней разъяреннаго народа.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Пора тяжелая. Поволжскій край
             Охваченъ весь безумнымъ мятежемъ
             И перешелъ на сторону злодѣя.
             Дай Богъ скорѣй лишь войску государя
             Въ открытомъ полѣ встрѣтиться съ врагомъ
             И порѣшить однимъ ударомъ съ тѣми,
             Кто взбунтовалъ безсмысленныхъ рабовъ.
   

СИЦКІЙ.

             Скорѣй бы шли. Но если суждено
             Погибнуть намъ не отъ руки злодѣя,--
             Погибнетъ наша кровная семья.
             Мы не дадимъ холопамъ разъяреннымъ
             На поруганье женъ и дочерей.
             Своей рукой мы ихъ убьемъ, бояринъ!
             И наши окровавленные трупы
             Цѣной не легкой отдадимъ врагамъ!
   

ДОЛГОРУКІЙ -- жметъ ему руку.

             Спасибо, князь! И я объ этомъ думалъ,
             И сдѣлаю, когда нашъ часъ пробьетъ.

Замѣтя конюшаго Тимоѳея, который проходитъ мимо нихъ по двору.

             Что скажешь намъ хорошаго, Тимоша?
   

ТИМОѲЕЙ.

             Ходилъ кругомъ, осматривалъ запоры:
             Въ порядкѣ всѣ, ихъ стража бережетъ,
             И не легко врагу до нихъ добраться.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Вотъ этакихъ бы намъ побольше слугъ.
             Я ша него, какъ на себя надѣюсь,
             И дѣло важное ему препоручилъ.
             Что, князь, усталъ?
   

СИЦКІЙ -- протирая глаза.

                                           Да, такъ ко сну и клонитъ:
             Съ полуночи все время на ногахъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Такъ отдохни: успѣемъ сговориться;
             Вѣдь не сейчасъ нагрянутъ къ намъ враги:
             Успѣемъ приготовиться. Ермолка,
             Холопъ мой вѣрный, посланъ мной съ утра
             Развѣдывать о вражьемъ появленьи,
             И впору насъ успѣетъ упредить.
             Вѣдь къ намъ въ усадьбу лишь одна дорога

Отъ Докучаева, а тамъ не обойдутъ:-- указываетъ рукою на задніе дворы.

             Тамъ крутизна и узкою тропинкой
             Гуськомъ, взбираться можно лишь по ней.
             Пускай пойдутъ: тамъ вѣрный Тимоѳей
             Однимъ бревномъ ихъ сотни передавитъ. "
   

СИЦКІЙ -- встаетъ.

             Ну, коли такъ, ужъ извини, бояринъ:
             Едва стою, совсѣмъ не держатъ ноги
             И на лежанку просятся давно.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Пойдемъ со мною; отдохни съ дороги,
             А послѣ потолкуемъ обо всемъ
             И пообсудимъ мѣры обороны
             На случай появленія враговъ.

Уходятъ въ покои.

ТИМОѲЕЙ -- садится на завалинку.

             Надѣйся на Тимошу! ошибешься!
             Дай подойти лишь казакамъ сюда:
             Увидишь самъ, какъ мы тебѣ послужимъ.
             Эхъ, простъ ты, князь, хоть сѣдиной покрытъ:
             Не тѣмъ путемъ ты вѣрныхъ слугъ добылъ.
             Ты думаешь, что я къ тебѣ привязанъ,
             Что я готовъ костьми лечь за тебя,
             За что же это? Не за то ли, полно,
             Что ты замучилъ старика-отца,
             Что наругался ты и опорочилъ
             На цѣлый вѣкъ мою родную мать,
             Что твой сынокъ, еще щенкомъ паршивымъ,
             Мою невѣсту въ горницу сманилъ
             И съ нею тѣшился. Когда-жъ она пріѣлась,
             Такъ ты меня на ней тогда женилъ,
             И самъ на свадьбѣ пировалъ со мною,
             И я-жъ тебя за честь благодарилъ!
             Я вынесъ все, я цѣловалъ вамъ руки
             И въ ноги кланялся, предъ силою смирясь;
             Но затаилъ въ душѣ я тѣ обиды
             И ни одной изъ нихъ не позабылъ!
             И ты меня за ласковость мою,
             За преданность, своимъ конюшимъ сдѣлалъ,
             И наградилъ довѣріемъ своимъ,
             И убѣжденъ въ моей къ тебѣ пріязни.
             Ошибся, князь! Не долго ждать осталось:
             Настанетъ день и вѣрный Тимоѳей
             Потѣшится надъ головой твоей
             И отомститъ тебѣ за все былое,
             За все, что онъ отъ васъ перетерпѣлъ!

Задумывается.

             Вотъ, братъ не выдержалъ боярскаго привѣта:
             Ушелъ къ татарамъ. Гдѣ-то онъ теперь?
             Добрался ли до Дона, иль поймали
             И въ ямѣ страшной гдѣ-нибудь сидитъ.

Изъ покоевъ, озираясь и оглядываясь, выходитъ 2-й юродивый.

ТИМОѲЕЙ.

             Откуда ты, блаженный, появился,
             Какимъ путемъ пожаловалъ сюда?
   

ЮРОДИВЫЙ.

   Былъ близко, былъ далеко; угодникамъ молился, да не знаю за кого. За однихъ помолишься -- другіе отколотятъ, а за обоихъ Богъ молиться не велѣлъ.
   

ТИМОѲЕЙ.

             И за меня, блаженный, помолися!
   

ЮРОДИВЫЙ.

             А какъ тебя по-христіански звать?
   

ТИМОѲЕЙ.

             Звать Тимоѳеемъ.
   

ЮРОДИВЫЙ.

                                           По отцу Петромъ,
             А мать Анисьею?
   

ТИМОѲЕЙ.

                                           Тебѣ отколь извѣстно?
   

ЮРОДИВЫЙ -- поддразнивая.

             А званіемъ конюшій потому,
             Что вѣдь съ родни боярину придешься.
   

ТИМОѲЕЙ.

             Почемъ ты знаешь? Или божьимъ даромъ
             Прошедшее открыто предъ тобой?
   

ЮРОДИВЫЙ.

             Откуда знаю? Только не отъ Бога,
             А отъ людей; отъ брата твоего,
             Отъ эсаула Ѳедора Яранца.
   

ТИМОѲЕЙ.

             Ты знаешь брата?
   

ЮРОДИВЫЙ.

                                           Какъ его не знать!
             Еще вчера бесѣдовалъ со мною;
             Послалъ сюда, велѣлъ тебя сыскать
             И кой о чемъ потолковать съ тобою.
   

ТИМОѲЕЙ -- оглядываясь.

             Тсс... замолчи! Здѣсь говорить нельзя:
             Подслушать могутъ. Сядемъ тамъ, подальше.

Отходятъ садятся на бревна около глухой стѣны длиннаго амбара.

ТИМОѲЕЙ.

             Ну, что мой братъ, здоровъ ли онъ родимый?
   

ЮРОДИВЫЙ.

             Здоровъ, здоровъ. Позвалъ меня къ себѣ
             И говоритъ:-- Послушайка, Еремка,
             Нашъ атаманъ идетъ на Воровки
             Должокъ старинный получить отъ князя;
             Но до него добраться не легко:
             Онъ, говорятъ, собралъ себѣ дружину
             И крѣпко съ ней засѣлъ въ своей норѣ,
             А долго съ нимъ возиться намъ не время,
             Такъ ты ступай и ухитрись пробраться
             Къ нему во дворъ; хоть тамъ ты не бывалъ,
             Но способы найдешь, коли захочешь.
             Тамъ есть у нихъ конюшій, Тимоѳей:
             Ты передай ему поклонъ отъ брата,
             Отъ Ѳедора Яранца, и скажи,
             Что я здоровъ, что время наступило...
             И если ретивое не забыло
             Про все, что въ жизни вытерпѣть пришлось,
             Такъ пусть онъ насъ впустить во дворъ съумѣетъ
             И родъ боярскій выдастъ головой.
   

ТИМОѲЕЙ.

             Да какъ-же ты сюда-то къ намъ пробрался?
   

ЮРОДИВЫЙ.

             Облекся я въ монашескую ряску,
             А въ ней вѣдь людямъ пропускъ есть вездѣ,
             Да и пошелъ, дорогой обсуждая,
             Какимъ путемъ въ усадьбу къ вамъ попасть.
             И долго шелъ. Вдругъ вижу, на дорогѣ,
             Остановился роздыхомъ отрядъ
             Дѣтей боярскихъ; тотчасъ я смекнулъ,
             Прикинулся юродивымъ и смѣло
             Къ нимъ подошелъ. И вижу, на коврѣ
             Сидитъ княгиня Сицкая, а съ нею
             Блаженный Юрка; я не оробѣлъ
             И прямо обратясь къ княгинѣ, началъ
             Ей говорить блаженныя слова.
             Она меня выслушивала молча,
             Но вглядывалась пристально въ лицо
             И наконецъ спросила, что не я ли
             Подвижникъ тотъ, который проживалъ
             На Шавкиномъ оврагѣ въ Чернолѣсьи
             Съ пустынникомъ, блаженнымъ Досиѳеемъ.
             Я отвѣчалъ намеками; тогда
             Меня княгиня накормить велѣла.
             Когда же снова двинулся отрядъ,
             То я пошелъ за нимъ съ блаженнымъ Юркой
             И къ вамъ пробрался цѣлъ и невредимъ.
             Ну, что, повѣрилъ?
   

ТИМОѲЕЙ.

                                           Вѣрю! Ай да парень!
             Такъ братъ мой живъ и вольнымъ эсауломъ
             Онъ въ войскѣ Разина, и будетъ съ нимъ сюда?
             Постой, постой! Ажъ захватило духъ
             Отъ этихъ словъ. Настанетъ же минута...
   

ЮРОДИВЫЙ -- перебивая.

             Нельзя намъ мѣшкать, наши недалёко,
             Теперь, я думаю, до лѣса добрались,
             И скоро будутъ. Надо поразмыслить
             И какъ-нибудь сюда ихъ пропустить.
   

ТИМОѲЕЙ.

             Постой... сейчасъ! Вонъ тамъ, за сѣноваломъ,
             Въ стѣнѣ глухой есть потайная дверь,
             Черезъ нее на рѣку за водою
             Мы по крутой спускаемся горѣ.
             А вотъ и ключъ, возьми, или туда
             И спрячься такъ, чтобы не быть открытымъ.
             Когда мой братъ съ своими подойдетъ,
             Такъ всѣ бояре будутъ въ этомъ мѣстѣ,--

Указываетъ на стѣну у воротъ.

             А я ту гору долженъ охранять,
             И не пускать враговъ по ней взобраться.
             Я буду тамъ, я вашихъ пропущу,
             Когда-жъ они до двери доберутся,
             Ты отвори -- и мы къ своимъ примкнемъ
             И учинимъ желѣзомъ да огнемъ
             Правдивый судъ надъ родомъ ненавистнымъ.--

Встаетъ.

             Ступай, скорѣй! Идутъ! Не попадись!
             Скорѣй, скорѣй!

Юродивый поспѣшно уходитъ. По двору проходятъ пятеро слугъ.

                                           Кому идти на вышку?
   

ПЕРВЫЙ.

             Чередъ-то мнѣ, да я вѣдь не гожусь:
             Я плохо вижу и не разсмотрю,
             Пока людей подъ носомъ не примѣчу.
   

ТИМОѲЕЙ -- въ полголоса.

             Оно и лучше. Нечего болтать!-- Къ первому.
             Лѣнивъ, такъ сталъ на слѣпоту ссылаться.
             Пойдемъ, пойдемъ. Отъ службы не уйдешь,
             А проглядишь, такъ головой отвѣтишь.

Уходитъ съ очередникъ на вышку; остальные собираются въ кучку у амбара и говоритъ вполголоса.

ПЕРВЫЙ.

             Терпи, ребята! Онъ ужъ не далече;
             Коль не сегодня -- завтра налетитъ.
   

ВТОРОЙ.

             А ты откуда знаешь?
   

ПЕРВЫЙ.

                                           Вотъ оно!
             Послушайте! Сегодня мы съ Кузьмой
             Пошли купаться, да идя дорогой
             Заспорили, кому изъ насъ двоихъ
             Удастся рѣку переплыть скорѣе.
             Попробовали; обогналъ Кузьма,
             Потомъ въ лѣсную чащу забралися,
             Да разлеглись на матушкѣ-землѣ
             И стали толковать между собою.
             Вдругъ слышимъ трескъ. Мы испугались сильно,
             Подумали, не лѣзетъ ли медвѣдь,
             И ужъ хотѣли дать скорѣе тягу,
             Какъ услыхали голосъ, а затѣмъ
             И человѣкъ изъ-за кустовъ къ намъ вышелъ;
             Одѣтъ монахомъ, съ виду хоть старикъ,
             Но крѣпокъ тѣломъ, и глаза сверкаютъ.
             Вотъ подошелъ -- и началъ насъ корить:
             "Чего вы дурни, такъ перепугались,
             "Отъ старика да вздумали бѣжать;
             "Иль вы ужъ такъ напуганы неволей,
             "Что сучьевъ трескъ на васъ наводитъ страхъ
             "И душу въ пятки тотчасъ загоняетъ.
             "Стыдитесь, братья!" Мы остановились;
             Онъ приказалъ намъ сѣсть возлѣ себя,
             И много намъ хорошаго повѣдалъ.
   

ТРЕТІЙ.

             О чемъ же съ вами онъ потолковалъ?
   

ПЕРВЫЙ.

             О многомъ, братцы! Только я боюсь
             Сказать вамъ все. Сболтнете, такъ бѣда!
   

ТРЕТІЙ.

             Небойся, мы не выдадимъ!
   

ВТОРОЙ.

                                                     Скажи!
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Вѣдь тоже крестъ святой на шеѣ носимъ.
   

ПЕРВЫЙ.

             Ну, слушайте. Онъ всѣмъ велѣлъ сказать,
             Что батюшка отъ насъ ужъ недалёко.
             И скоро будетъ. Что съ несмѣтной силой
             Онъ къ намъ идетъ и насъ освободитъ
             И всѣхъ, кто чѣмъ-нибудь ему поможетъ,
             Онъ щедрою рукою наградитъ.
             А тѣхъ изъ насъ, которые рѣшатся
             Ему противиться -- безъ жалости побьетъ,
             И на одной осинѣ съ господами
             Повѣситъ всѣхъ, кого живьемъ возьметъ.
   

ВТОРОЙ.

             Не подсылаютъ ли?
   

ПЕРВЫЙ.

                                                     И намъ на умъ пришло,
             И ужъ схватить его хотѣли, по монахъ
             Намъ показалъ съ печатями бумагу,
             Которую самъ батюшка прислалъ.
             Онъ отдавалъ.
   

ТРЕТІЙ.

                                           А вы ея не взяли?
   

ПЕРВЫЙ.

             Сначала не рѣшалися, боясь
             Боярскаго допроса, да расправы;
             А послѣ взяли.--

Вынимаетъ изъ-за пазухи бумагу и, оглядываясь во все стороны, осторожно показываетъ ее.

                                           Вотъ она, смотри.
   

ВТОРОЙ -- развертываетъ бумагу.

             Да, это грамота, вонъ и печать большая.
   

ТРЕТІЙ.

             А жаль -- нельзя ее намъ прочитать.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Прочтемъ, иль нѣтъ, а все оставить нужно.
             Когда придетъ да станетъ расправляться,
             Такъ этой грамотой мы оградимъ себя.
   

ТРЕТІЙ;

             А все бы лучше, коли прочитали.
   

ПЕРВЫЙ -- беретъ бумагу и прячетъ ее за пазуху.

             Да не зачѣмъ. Ужъ намъ монахъ читалъ.
   

ВТОРОЙ.

             Что-жъ въ ней прописано?
   

ТРЕТІЙ.

                                                     Скажи!
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

                                                               Иль позабыли?
   

ПЕРВЫЙ.

             Онъ пишетъ въ ней, что насъ онъ не обидитъ.
             Что онъ идетъ лишь на однихъ бояръ,
             Съ которыми совсѣмъ житья не стало;
             Что съ этихъ поръ мы будемъ всѣ свободны,
             И ужъ не будетъ больше податей,
             Ни сборовъ, ни приказнаго отродья,
             Что каждый будетъ думать о себѣ,
             И гдѣ захочетъ, тамъ и поселится;
             И сколько надобно земли себѣ возьметъ.
             Что будутъ всѣ равны между собою,
             И станутъ нами всѣми управлять
             Не воеводы съ ихъ утробой ненасытной,
             А атаманы, какъ у казаковъ.
             Что съ той поры мы будемъ всѣмъ довольны,
             И станемъ жить, да наживать добра;
             Но что за то должны и мы отнынѣ
             Ему во всемъ, родному, помогать
             И за него своими головами
             На жизнь и смерть противъ бояръ стоять.
   

ВТОРОЙ.

             Хорошее наступитъ, братцы, время.
   

ТРЕТІЙ.

             И вѣрно то, что за бояръ стоять:
             Лишь принимать въ чужомъ пиру похмѣлье.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Вѣдь имъ за жизнь приходится бороться,
             А намъ-то что?
   

ВТОРОЙ.

                                           Вѣдь не на насъ идетъ!
   

ПЕРВЫЙ.

             И ужъ не хуже нынѣшняго будетъ,
             Коль новые порядки заведетъ.

Изъ покоевъ выходитъ князь Долгорукій. Слуга, заслышавъ его шаги, поспѣшно расходятся.

ДОЛГОРУКІЙ -- садится на скамейку.

             Теперь у насъ защитниковъ довольно,
             И не боюсь я вражескихъ затѣй.
             Не долго имъ потѣшиться придется:
             Князь Юрій скоро образумитъ ихъ
             И водворитъ нарушенный порядокъ.
             Чего хотятъ! Сравняться съ господиномъ,
             Какъ равный съ равнымъ. Княжескимъ родамъ
             Ужъ не желаютъ больше покоряться.
             Подай имъ волю! Тяжело Москвѣ
             Одной со всѣми нынѣ управляться!
             Другое дѣло было бы, когда
             И мы могли бы самовластно княжить
             По старинѣ въ удѣлахъ родовыхъ.
             Да, предкамъ нашимъ лучше пала доля:
             Тѣ были вольны, властію своей
             Умѣли сохранять во всемъ порядокъ
             И правили не хуже, чѣмъ Москва.
             Мы, Долгорукіе, потомки Мономаха,
             Какъ и Романовы, отъ корня одного,--
             Отъ Рюрика вели свой родъ державный,
             И княжили не хуже чѣмъ они.
             Была пора! да Грознаго рука
             Свободу нашу насмерть задушила,
             И предъ царемъ поникли мы, и намъ
             Ужъ не вернуть прошедшаго раздолья,
             Какъ не вернуть мнѣ молодость мою
             И прежнихъ силъ, и прежняго здоровья.
             А развѣ лучше стало на Руси?
             Вонъ поднялось холопское отродье
             И тоже воли требуетъ себѣ.
             Чего хотятъ! Ужъ у меня ли было
             Имъ не привольное, завидное житье!
             Кормилъ ихъ вдоволь, одѣвалъ тепло,
             И въ праздники не гналъ ихъ на работы.
             Чего-жъ имъ болѣе? Не чувствуютъ, скоты!
             И все бѣгутъ искать какой-то воли.
   

КАРАУЛЬНЫЙ -- на вышкѣ.

             Ей, кто тамъ есть! Приди, да посмотри,
             Какая пыль столбами поднялася;
             Не разберешь: идетъ ли кто, аль нѣтъ!
   

ДОЛГОРУКІЙ -- подходитъ къ вышкѣ

             Ты что орешь?
   

КАРАУЛЬНЫЙ.

                                           Не разберу, бояринъ,
             Идетъ ли кто, за пылью, али нѣтъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ -- поспѣшно входить на вышку.

             Народъ идетъ... и конные казаки.
             Звони въ набатъ!

Караульный звонитъ. Со всѣхъ сторонъ сбѣгаются люди. Изъ покоевъ выбѣгаетъ князь Сицкій, съ боярскими дѣтьми.

ДОЛГОРУКІЙ -- кричитъ.

             Враги идутъ! Скорѣе по мѣстамъ!
             Мы, князь, съ тобою станемъ здѣсь, на вышкѣ,
             Твои лѣвѣй, мои займутъ правѣй,
             А надъ рѣкою вѣрный Тимоѳей
             Съумѣетъ съ дерзкой справиться попыткой,
             Коль на гору задумаютъ полѣзть.
             Ты, Спиридонъ, ступай назадъ къ амбарамъ,
             И если только вспыхнетъ гдѣ пожаръ,
             Такъ тотчасъ же гаси его проворнѣй
             И наготовѣ бабъ съ водой держи.--

Къ Сицкому.

             Иди же, князь.

Всѣ расходятся. Долгорукій, Сицкій и нѣсколько боярскихъ дѣтей остаются на вышкѣ. Остальные располагаются вдоль по стѣнѣ. Нѣсколько человѣкъ поднимаютъ, мостъ и поспѣшно заваливаютъ ворота, заранѣе приготовленными бревнами и камнями.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Такъ, хорошо! Теперь всѣ по мѣстамъ!
             И жди врага и дѣлай, свое дѣло!
   

СИЦКІЙ.

             Идутъ, идутъ! А вонъ и казаки,
             И пушки есть: работы будетъ много!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Есть и у насъ!--

Указываетъ на пушку.

                                 Вотъ первый нашъ посолъ,
             А вслѣдъ за нимъ заговорятъ другіе.
   

СИЦКІЙ.

             Заряжена?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

                                 Заряжена съ утра.
   

СИЦКІЙ.

             Не нужно тратить безъ толку зарядовъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Небойся, князь! довольно зерни есть,
             Надолго хватитъ! Слушай, Епанча,
             Ты обойди вдоль по стѣнѣ, до башни,
             И покажи удалымъ молодцамъ,
             Гдѣ сложены запасы боевые.
             Кто будетъ раненъ, тѣхъ сносить въ избу,
             Тамъ есть знахарка старая, съумѣетъ
             Она помочь и кровь заговорить.
   

СИЦКІЙ.

             И все идутъ, и не видать конца!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Не знаю, что случилось съ Ермолаемъ!
             Неужели и онъ мнѣ измѣнилъ?
   

СИЦКІЙ.

             Вонъ казаки какъ близко подъѣзжаютъ.
   

ДОЛГОРУКІЙ -- кричитъ.

             Чего вамъ надо?
   

СИЦКІЙ.

                                           Что-то намъ кричатъ,
             А разобрать нельзя: не слышно слова.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Поподчуйте горохомъ ихъ въ отвѣть.

Начинается пальба изъ ружей.

СИЦКІЙ.

             Еще идутъ!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

                                 Пусть подойдутъ поближе,
             Такъ наши ядра ихъ считать начнутъ.
   

ОДИНЪ изъ боярскихъ дѣтей.

             Вонъ полѣвѣй, на бѣломъ прыгунѣ
             Должно быть самъ?
   

СИЦКІЙ.

                                           Должно быть это Стенька!
             Стрѣляй въ него! И кто его убьетъ....
   

ДОЛГОРУКІЙ -- перебивая.

             Тотъ сто рублей, иль вольную получитъ.

Стрѣльба увеличивается. По двору проносятъ раненаго.

ДРУГОЙ ИЗЪ БОЯРСКИХЪ ДѢТЕЙ.

             Стрѣлять хотятъ! Вонъ пушку подвезли:
             Разбить ворота видно захотѣли.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Начнемъ и мы!--

Стрѣляетъ изъ пушки.

СИЦКІЙ.

                                           Немного высоко!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Пониже пустимъ. Заряжай живѣе!
             И изъ другихъ гостинца высылай.

Начинается стрѣльба изъ четырехъ пулекъ.

ОДИНЪ ИЗЪ БОЯРСКИХЪ ДѢТЕЙ.

             Попало знатно! въ самую средину!
             Ишь повалились!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

                                           Выпускай еще!--

Стрѣляетъ изъ пушки.

СИЦКІЙ.

             Вотъ, въ самый разъ! Остановились, шельмы!
             Иль не понравилось?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

                                           Поподчуемъ еще!

Стрѣляетъ изъ другой пушки.

СИЦКІЙ.

             Откуда, князь, ты рвы водой наполнилъ?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Отвелъ ручей и запрудилъ плотиной,
             Вонъ, въ томъ концѣ.
   

СИЦКІЙ.

                                           Не перешли-бъ по ней?
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Не перейдутъ! Тамъ впереди болото,
             Которому и зайца не сдержать.

Одно ядро перелетаетъ черезъ стѣну и ударяется въ амбаръ; пробѣгавшія по двору бабы съ визгомъ падаютъ на землю.

ДОЛГОРУКІЙ -- улыбаясь.

             Ишь, какъ завыли!
   

СИЦКІЙ.

                                           Тронулись опять!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Пускай идутъ! Зажглась во мнѣ отвага
             Минувшихъ дней и вспомнилъ я о нихъ,
             И загорѣлось снова ретивое
             Отвыкшее отъ воинскихъ потѣхъ.
             Дай руку, князь! И мы въ былое время,
             Съ поганымъ ляхомъ бились, да съ Литвой
             Тамъ знаютъ насъ, тамъ не забудутъ люди
             О нашихъ подвигахъ; а съ этою ордой
             Холоповъ подлыхъ, даже стыдно тратить
             Снаряды воинскіе; жалко отнимать
             Отъ висѣлицы слугъ ея достойныхъ
             И палача работу исполнять!

Одинъ слуга изъ отряда Тимоѳея проходитъ по двору и входитъ на вышку.

ДОЛГОРУКІЙ -- къ слугѣ.

             Что, хорошо-ль идетъ у Тимоѳея,
             И не видать ли за рѣкой враговъ?
   

СЛУГА.

             Изъ лѣсу вышло сотни полторы,
             И переѣхавъ рѣку собралися
             На берегу, но въ верхъ идти не смѣютъ:
             Боятся видно бревенъ, да камней.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             Тамъ не взойдутъ! А ты скажи Тимошѣ,
             Чтобъ не мѣшалъ онъ подниматься имъ,
             А послѣ въ пору выпустилъ бы бревна
             И разомъ всѣхъ отправилъ бы въ рѣку.
   

СЛУГА.

             Онъ знаетъ самъ! Прислалъ меня сказать,
             Чтобъ ты, бояринъ, былъ за насъ спокоенъ:
             Не пустимъ вороговъ!
   

ДОЛГОРУКІЙ.

                                           И здѣсь ихъ отобьемъ!
             Небось, впередъ не очень-то стремятся.
   

СИЦКІЙ.

             На приступъ имъ идти разсчетъ плохой.
   

ДОЛГОРУКІЙ.

             А иначе до насъ и не добраться!

На заднемъдворѣ слышенъ шумъ. Затѣмъ на передній дворъ врывается эсаул Ѳедоръ Яранецъ съ толпою казаковъ, съ ними и Тимоѳей съ своимъ отрядомъ.

ДОЛГОРУКІЙ.

             Что тамъ за шумъ? Измѣна! Пропустили!
             За мною, дѣти! Смерть....

Сбѣгаетъ съ вышки. За нимъ Сицкій всѣ бывшіе на стѣнѣ. Схватка.

ТИМОѲЕЙ -- кидается на Долгорукаго и ударяетъ его ножемъ.

             Вотъ за жену! А вотъ и за родную!
             За все, что имъ досталось отъ тебя!
   

ДОЛГОРУКІЙ -- падая.

             Такъ это ты?
   

ТИМОѲЕЙ.

                                 Околѣвай, злодѣй!

ОДИНЪ ИЗЪ БОЯРСКИХЪ ДѢТЕЙ.

             Бездѣльникъ подлый!--

Убиваетъ Тимоѳея, но самъ тотчасъ же падаетъ мертвый отъ руки казака.

ЯРАНЕЦЪ.

             За мной ребята! Забирайте пушки!
             Отваливай живѣе ворота!
             Впередъ, впередъ!

Повсюду ждетъ горячая схватка. Нѣкоторымъ изъ боярскихъ дѣтей съ княземъ Сицкимъ удается пробиться къ хоромамъ; остальные гибнутъ. Казаки поспѣшно отваливаютъ ворота, отворяютъ ихъ и впускаютъ новыя толпы казаковъ. Битва по немногу прекращается; часть толпы стоитъ предъ домомъ, въ которомъ заперся князь Сицкій; остальные грабятъ усадьбу. Въ воротахъ появляется Стенька. Толпа снимаетъ шапки и встрѣчаетъ его радостными криками.

РАЗИНЪ -- къ Яранцу.

             Спасибо, Ѳедька! Гдѣ-же старый князь?
   

ОДИНЪ ИЗЪ СЛУГЪ.

             А вонъ, лежитъ!
   

РАЗИНЪ.

                                           Убитъ, собака! Жалко!

Становится ногою на голову Долгорукаго.

             Не привелось потѣшиться надъ этой
             Сѣдою княжескою головой.--

Къ Яранцу.

             Покончили?
   

ЯРАПЕЦЪ.

                                           Остались только бабы,
             Да человѣкъ двѣнадцать проскочили
             И заперлись въ хоромахъ. Не хотятъ.
             Живьемъ отдаться.
   

РАЗИНЪ.

                                           Доберемся скоро!

Изъ окна хоромъ раздается выстрѣлъ, пуля пролетаетъ возлѣ Разина и убиваетъ казака.

             Такъ вотъ вы гдѣ! Огня сюда! соломы!
             Запаливай скорѣй со всѣхъ концовъ,
             И разомъ жги! да въ топоры проклятыхъ,
             Кто вздумаетъ изъ полымя бѣжать!

Со всѣхъ сторонъ приносятъ сѣно, солому и другія горючія вещества, обкладываютъ ими хоромы и зажигаютъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Пламя быстро охватываетъ стѣны. Въ хоромахъ слышны отчаянные вопли, на которые толпа отвѣчаетъ бѣшенымъ хохотомъ и крикомъ. Черезъ нѣсколько минутъ отворяется входная дверь и на порогѣ ея появляется князь Сицкій, съ окровавленнымъ въ родной крови мечемъ. За нимъ восемь боярскихъ дѣтей. Пробѣжавъ, охваченную огнемъ лѣстницу, они бросаются на толпу и падаютъ подъ ея ударами. Изъ верхняго этажа раздаются выстрѣлы и выглядываетъ нѣсколько испуганныхъ лицъ, которыя падаютъ отъ выстрѣловъ казаковъ. Огонь поднимается все выше и выше. На крышѣ появляются двѣ старыя няньки Долгорукаго, держа на рукахъ окровавленные трупы заколотыхъ Сицкимъ дѣтей; съ плачемъ и крикомъ бѣгаютъ онѣ по карнизу, затѣмъ соскакиваютъ на дворъ и попадаютъ на пики казаковъ. Разинъ, опираясь правою ногою на трупъ князя Долгорукаго, любуется на пожаръ.

   

КАРТИНА СЕДЬМАЯ.

Изба Разина въ Кагальницкомъ городкѣ. Разинъ сидитъ, задумавшись, у стола.

РАЗИНЪ.

             Не. удалось! Пусть пробуетъ другой!
             Авось другой меня счастливѣй будетъ;
             А для меня довольно! Были дни,
             Когда я двигался впередъ безъ остановки,
             Когда я шелъ, и все передо мной,
             Какъ передъ бурей безпощадною, бѣжало.
             Одинъ ударъ!-- и все пропало разомъ,
             И все разсыпалось, и я, какъ старый волкъ,
             Спасаюсь отъ московской лютой своры,
             Гоняющейся по пятамъ за мной.
             И даже тѣ, которые недавно
             Готовы были на Москву идти,
             И тѣ теперь противъ меня возстали
             И перешли къ счастливому врагу.
             Гдѣ всѣ сподвижники? Ужъ многихъ нѣтъ на свѣтѣ!
             Все самыхъ преданныхъ, все храбрыхъ и лихихъ,
             А тѣ, которые теперь со мной остались,
             Другого сорта: вѣрность ихъ до время,
             И полагаться мнѣ на нихъ нельзя!
             Разбито все! Московскій воевода
             Былъ поискуснѣе простого казака.--

Встаетъ и ходитъ.

             Одинъ ударъ! и все, что мной добыто,
             Все разлетѣлось прахомъ, и народа
             Поднять теперь уже не въ силахъ я.
             Когда въ холопскую, забитую душёнку
             Вселится страхъ, то съ ней не сговоришь
             И бодрости въ ней больше не отыщешь.
             Что дѣлать мнѣ? Въ Черкаскъ ужъ нѣтъ дороги:
             Тамъ миновало времячко мое,
             И тамъ меня не прежнее житье,
             А выдача для плахи ожидаетъ.
             Погибло все! За Волгу, до степей
             Добраться трудно, а кругомъ отряды
             Повсюду рыщутъ. Вѣдь моя башка
             Оцѣнена, неслыханной цѣною,
             И на нее охотниковъ не мало
             Найдется въ войскѣ русскаго царя.
             Да и холопы то же не отстанутъ
             Попробуютъ при случаѣ добыть,
             И тѣмъ себѣ прощенье испросить
             Въ винѣ большой, что наконецъ рѣшились
             Не гнуть покорно трудовой спины
             Подъ бичъ боярскій, и считать посмѣли
             Себя не трупами, а вольными людьми.--

Задумывается.

             Отдамся самъ; не доживу позора,
             Когда меня иль соннаго возьмутъ,
             Иль опоятъ невѣдомымъ дурманомъ
             И, какъ бревно, врагамъ передадутъ.

Входятъ пять казаковъ.

РАЗИНЪ.

             Что новаго?
   

ПЕРВЫЙ.

                                 Все тѣ же нынѣ вѣсти:
             Кругомъ враги. Корнило съ казаками
             Стоитъ на полдень. Сверху подошли
             Рейтаръ московскихъ сотенъ семь, иль восемь"
             И нѣту выхода!
   

ВТОРОЙ.

                                           И помощи не жди.
   

ТРЕТІЙ.

             И сдаться добровольно лишь осталось.
   

РАЗИНЪ.

             А умереть въ бою съ мечемъ въ рукахъ
             По-твоему труднѣе, чѣмъ отъ пытки
             Тамъ, на Москвѣ, въ когтяхъ у палача?
   

ТРЕТІЙ.

             Всѣхъ не казнятъ. Помилуютъ навѣрно,
             Коль добровольно отдадимся мы.
   

РАЗИНЪ.

             Ступайте, коль хотите, покоритесь.
             Я не держу; я и безъ васъ найду
             Охотниковъ, которые со мною
             Позорному безчестью предпочтутъ
             Лихую смерть на грудѣ вражьихъ тѣлъ,
             Отъ острой сабли, иль далекихъ стрѣлъ
             Иль мѣткой пули вражьяго мушкета.
   

ТРЕТІЙ.

             Намъ безъ тебя сдаваться не рука!
   

ПЕРВЫЙ.

             Насъ и не примутъ; какъ собакъ убьютъ!
   

РАЗИНЪ.

             А если я не захочу, такъ какъ же
             Рѣшитесь вы со мною поступить?
   

ВТОРОЙ -- который во время разговора незамѣтно обошелъ Разина и стоялъ за нимъ, кидается на него и схватываетъ сзади за руки, стараясь повалить на полъ.

             Коль не захочешь, силою возьмемъ!
             Бери его! Вали дружнѣе на земь!
   

РАЗИНЪ -- мощнымъ движеніемъ рукъ бросаетъ казака на землю, затѣмъ, выхвативъ саблю, разрубаетъ ему голову.           Казакъ падаетъ; остальные стоятъ все время неподвижно.

             Умри, собака! Иль своею силой
             Ты захотѣлъ помѣриться со мной!--

Къ казакамъ.

             Да я васъ всѣхъ вотъ этой острой саблей
             Въ мельчайшіе кусочки искрошу!
             Ишь, что задумали!
   

ПЕРВЫЙ.

                                           Задумали не мы!
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Задумалъ онъ, а мы бы не рѣшились
             Измѣною тобою овладѣть.
   

ПЯТЫЙ.

             Мы шли сюда просить тебя и знаемъ,
             Что силою тебя не одолѣть.
   

ПЕРВЫЙ.

             Исходъ одинъ, а головой своею
             Ты можешь много нашихъ уберечь.
   

ТРЕТІЙ.

             Мы долго вѣрою тебѣ, Степанъ, служили,
             Теперь и ты намъ службу сослужи,
             Подумай и о насъ. Послушай, батька!
             Повѣрь ты намъ: готовы мы охотно
             За нашу волю головы сложить;
             Но къ намъ въ Кагальникъ долетѣла вѣсть,
             Что наши дѣти всѣ въ рукахъ Корнилы.
   

РАЗИНЪ.

             И вы повѣрили?
   

ТРЕТІЙ.

                                           И вѣрили, и нѣтъ
             Пока сегодня въ томъ не убѣдились.
   

РАЗИНЪ.

             Какимъ путемъ?
   

ТРЕТІЙ.

                                           Сейчасъ прислалъ Корнило
             Вѣстовщика съ условіемъ такимъ:
             Что если мы къ закату не сдадимся,
             Такъ онъ на утро выведетъ дѣтей
             И передъ нашими глазами ихъ зарѣжетъ,
             А послѣ доберется и до жёнъ
             И разсадивъ ихъ нагишомъ по кольямъ,
             Прикажетъ имъ мужей на помощь звать.
             Что дѣлать намъ? Ты знаешь, онъ исполнитъ
             Свои слова, погубитъ, какъ сказалъ.
   

РАЗИНЪ -- задумывается.

             А о моихъ дѣтяхъ упоминалъ?--

Казаки молчатъ.

             Что-жъ, тоже взяты?
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

                                           Взяты, говорятъ.
   

РАЗИНЪ.

             Гдѣ вѣстовщикъ? Позвать его сюда!--

Одинъ изъ казаковъ уходитъ.

             Неужели убиты! Коли живы,
             Хоть головой своей, но ихъ спасу!--

Входитъ посланецъ.

             Ты отъ кого?
   

ПОСЛАНЕЦЪ.

                                 Отъ атамана, батька,
             Отъ самого Корнилы.
   

РАЗИНЪ.

                                                     А зачѣмъ?
   

ПОСЛАНЕЦЪ.

             Да вотъ велѣлъ тебѣ и всѣмъ сказать,
             Что ваши жены съ малыми дѣтями
             Захвачены и у него въ рукахъ;
             И если вы сегодня не сдадитесь,
             Такъ онъ на утро съ маленькихъ дѣтей
             Сперва начнетъ, а послѣ поразсадитъ
             По кольямъ бабъ, и станетъ поджидать
             Не выйдете-ли вы ихъ выручать.
   

РАЗИНЪ.

             Мои ребята тоже у него?
   

ПОСЛАНЕЦЪ.

             Всѣ трое, да и Марья вмѣстѣ съ ними.
   

РАЗИНЪ.

             И живы?
   

ПОСЛАНЕЦЪ.

                                 Да, пока еще живутъ,
             А не сдадитесь -- съ нихъ же и начнутъ.
   

РАЗИНЪ.

             Кого спасать? себя или дѣтей?
             Себя! Зачѣмъ? Не видно впереди
             Возможности хоть что-нибудь поправить:
             Не стоитъ и пытаться. Такъ пожить,
             Какъ пожилъ я, ужъ не придется больше,
             А иначе теперь не стоитъ жить!
             И думать значитъ о себѣ не стоитъ.
             Вотъ дѣти, тѣ другое: если въ нихъ
             Такой же духъ, который мной владѣетъ,
             Такъ кто-нибудь изъ нихъ позднѣй съумѣетъ
             Воспользоваться временемъ, и вновь
             Начнетъ борьбу, и наконецъ, добьется
             Того, за что лилась напрасно кровь,
             Что ихъ отцу не выпало на долю,
             За что сложу я голову свою.--

Къ посланцу.

             Ступай къ Корнилѣ и скажи ему,
             Чтобъ былъ готовъ меня сегодня встрѣтить;
             Скажи ему, что я сдаюся самъ,
             А взять меня, пока я живъ, напрасно
             Онъ покушался подкупать моихъ.
             Вонъ, посмотри, тотъ подлый, кто дерзнулъ
             Меня схватить, ужъ онъ не встанетъ больше"
             И никому на свѣтѣ не вернуть
             Однимъ ударомъ отнятую жизнь.
             Скажи ему, что этотъ негодяй
             Послѣдней жертвою моею будетъ,
             Что съ этихъ поръ вотъ этой острой саблѣ
             Въ моихъ рукахъ въ крови не обагриться,
             Что Разину ужъ не съ кѣмъ больше биться,
             И я сдаюсь, предоставляя имъ
             Предать меня во вражескія руки.
             Но не придумать имъ той страшной муки,
             Которая заставила-бъ меня
             Хоть слово крикнуть, чтобъ просить пощады.
             Скажи, что я сдаюся не ему,
             А лыцарству казацкому лихому,
             Которое, хоть съ нимъ и согласилось,
             Но безъ него не скоро бы рѣшилось
             Зарѣзать маленькихъ казачьихъ же дѣтей.
             Ступайте всѣ, сбирайтеся къ воротамъ
             И ждите тамъ; я скоро къ вамъ приду,
             И ваши головы своею головою,
             Отъ лютой казни я уберегу.

Казаки уходятъ.

-----

Казачій станъ передъ Кагальникомъ. Впереди его, на полѣ, стоитъ большая толпа казаковъ. Передъ ними, въ шагахъ 30-ти, атаманъ, Корнило Яковлевъ, съ войсковымъ начальствомъ въ числѣ 10 человѣкъ, съ ними и подьячій, присланный изъ Москвы.

КОРНИЛО.

             Ну, слава Богу! наконецъ сдается,
             И кончится съ нимъ смута на Дону.
             Давно пора!
   

ПЕРВЫЙ.

                                 Не обманулъ бы только;
             А то пожалуй онъ, какъ подойдетъ,
             Да кликнетъ кличъ, и врубится въ толпу,
             И путь кровавый въ степь себѣ проложитъ.
   

ВТОРОЙ.

             Да и изъ насъ порядочно уложитъ,
             За то, что мы повѣрили легко.
   

КОРНИЛО.

             Нѣтъ, я Степана знаю: онъ своихъ
             Обманывать не станетъ; онъ бы прямо
             Прислалъ сказать, что будетъ воевать,
             А ужъ теперь, коли рѣшилъ отдаться,
             Такъ сдержитъ слово и отдастся самъ.
   

ТРЕТІЙ.

             А если онъ какимъ-нибудь путемъ
             Узналъ, что вся семья его побита,
             Тогда вѣдь онъ захочетъ отомстить
             И ужъ живымъ не попадется въ руки.
   

КОРНИЛО.

             Узнать нельзя, пока о томъ извѣстно
             Лишь намъ однимъ, но надобно, на случай,
             Готовымъ быть; и вы, какъ онъ придетъ,
             Вокругъ него сомкнитесь тѣснымъ кругомъ,
             И наблюдайте зорко. Если-жъ онъ
             Дерзнетъ противиться, такъ вы его тотчасъ же
             Валите на-земь, поскорѣй вяжите
             И непремѣнно взять живьемъ старайтесь.
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Да, атаманъ, живого непремѣнно!
             Вамъ за живого многое дадутъ.
             Онъ нуженъ намъ: законную расправу
             Въ Москвѣ надъ нимъ желаютъ учинить.
   

ПЕРВЫЙ.

             И мертваго вы съ радостью возьмете.
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Оно хоть такъ, но мертвый не живой
             И отъ него немногое узнаешь,
             Да и народъ легко не убѣдишь.
             Начнутся толки; скажутъ: подмѣнили;
             А тамъ найдется новый сорванецъ,
             Да назовется Разинымъ и снова
             Мятежъ кровавый вспыхнетъ на Руси.
             Притомъ живого можно допросить
             О замыслахъ, да кстати о богатствѣ,
             Которое онъ гдѣ-нибудь зарылъ.
   

ТРЕТІЙ.

             Ты о богатствѣ больше и хлопочешь;
             Но вѣдь отъ Разина добьетесь не легко.
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Съумѣемъ выпытать: у насъ такія средства,
             Передъ которыми никто не устоитъ;
             Хоть мертвый будь, и тотъ заговоритъ.
   

ТРЕТІЙ.

             Вы мастера надъ слабыми глумиться,
             И беззащитныхъ мучить, да терзать.
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Не мы... Законъ!
   

ТРЕТІЙ.

                                           А кто законы пишетъ?
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Законы царь одинъ лишь издаетъ.
   

ТРЕТІЙ.

             А вы ихъ пишите, и такъ хитро строчите,
             Что дѣлаете съ ними, что хотите;
             И жадный дьякъ у васъ одинъ законъ
             Къ чему угодно безъ труда приложитъ
             И такъ искусно дѣло поведетъ,
             Что весь барышъ къ себѣ въ карманъ положитъ.
             Тотъ правъ у васъ, кто больше вамъ даетъ;
             А тамъ, самъ чортъ, и тотъ не разберетъ,
             И тотъ откажется отъ вашего закона!
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Ты говоришь пустое, оттого,
             Что ихъ читать тебѣ не приходилось.
   

ТРЕТІЙ.

             Читалъ и вѣдаю! Не даромъ я у васъ
             Служилъ въ Москвѣ, и знаю васъ довольно.
   

ПОДЪЯЧІЙ.

             Такъ ты изъ бѣглыхъ?
   

ТРЕТІЙ.

                                           Много будешь знать --
             Состаришься, а ты и такъ не молодъ!
   

НѢСКОЛЬКО ГОЛОСОВЪ.

             Идутъ! Идутъ! Вонъ впереди Степанъ,
             Какъ государь въ нарядѣ выступаетъ.
   

КОРНИЛО -- отходитъ къ войску.

             Ну, становитесь полукругомъ. Такъ!
             И зорко всѣ на Разина смотрите.
             Возьмемъ его, и завтра же въ Москву
             Мы отвеземъ обѣщанный подарокъ,
             Который намъ достался такъ легко.

Войско становится полукругомъ. Изъ воротъ Кагальника показывается большая толпа оборванныхъ казаковъ. Впереди всѣхъ идетъ Разинъ въ своей богатой одеждѣ.

РАЗИНЪ -- подойдя къ Корнилѣ, кланяется сперва войску, а потомъ ему.

             Здорово, братья! Здравствуй, атаманъ!
             Вотъ какъ пришлось мнѣ встрѣтиться съ тобою!
   

КОРНИЛО.

             Что дѣлать, братъ! На все Господня воля!
             Пришла пора, одумался и ты.
   

РАЗИНЪ.

             Одумался! Ты думаешь, что я
             Пришелъ сюда съ повинной головою
             И стану кланяться, какъ баба, да просить,
             Чтобы меня стегать полегче стали.
             Ошибся, старый! Не въ чемъ мнѣ виниться:
             Въ своихъ дѣлахъ отчета я не дамъ,
             И толковать о нихъ ни съ кѣмъ не буду.
   

КОРНИЛО.

             Напрасно горячишься -- не хвались;
             Подумай лучше, да смирись душою,
             И милости надѣйся отъ царя.
   

РАЗИНЪ.

             Я не за тѣмъ явился добровольно,
             Чтобъ толковать о милости съ тобой;
             Я самъ не миловалъ, и милости не жду
             И никого о ней просить теперь не стану.
             Ты знаешь самъ, что еслибъ я рѣшился
             Держаться тамъ,--

указываетъ на Кагальникъ

                                           -- такъ долго бы пришлось
             Вамъ подъ Кагальникомъ со мною повозиться.
             И только мертвою могли бы вы добыть
             Вотъ эту голову, которая Москвой
             Оцѣнена завидною цѣной.
             Но время шло; былое миновало,
             И день насталъ покончить мнѣ съ собой.
             Ты ловокъ, старый!--

Указываетъ на своихъ казаковъ --

                                           Зналъ, чѣмъ ихъ смутить.
             Въ былое время, я и самъ не мало
             Заманивалъ дворянъ на ихъ ребятъ;
             Но только я, когда они сдавались,
             Ихъ вѣшалъ всѣхъ, да съ ними и дѣтей
             Не разлучалъ, чтобъ плакаться не смѣли,
             Что чрезъ меня сиротами остались.
             А наши дѣти живы?
   

КОРНИЛО.

                                           Живы всѣ!
   

РАЗИНЪ.

             Ихъ можно видѣть?
   

КОРНИЛО.

                                           Только не теперь.
             Я отослалъ ихъ дальше. Прежде кончимъ
             Съ твоею сдачей, послѣ васъ сведемъ
             И повидаетесь, вѣдь времени довольно.
   

РАЗИНЪ.

             Бери меня! и выдай головою
             Какъ жертву нужную московскому царю!
             Но выдавай не даромъ, съ барышемъ.
             Да, впрочемъ, ты вѣдь этому учонъ,
             Давно торгуешь, хоть такой товаръ
             Тебѣ мѣнять еще не приходилось.
             Отдай меня, но съ нихъ за то сдери
             И денегъ, и оружія для войска,
             И льготъ побольше требуй съ нихъ теперь.
             Они тому, кто имъ меня доставитъ,
             На радостяхъ, готовы все отдать.--

Указывая на подъячаго.

             Вотъ это сѣмя васъ всему научитъ,
             Коль развели его вы у себя.-- Къ подьячему.
             Чего оскалился! Теперь пойдешь строчить,
             Да каверзы чернильныя царапать.
             Хоть много васъ я вывелъ на Руси,
             Но все-таки довольно васъ осталось,
             И скоро плодитесь. А жаль, что не пришлось
             До вашихъ гнѣздъ поганыхъ мнѣ добраться:
             Я такъ ихъ вывелъ бы, что съ той поры отъ васъ,
             Лишь память скверная осталась бы на свѣтѣ.

Къ Корнилѣ.

             Предай меня! я казни не боюся,
             Я жду ея и къ ней давно готовъ!
             Пусть потѣшаются, какъ дѣти надо мною,
             Пусть надсѣдаются, пусть все переберутъ,
             Пусть все испробуютъ" но не придумать имъ
             Тѣхъ страшныхъ пытокъ, тѣхъ ужасныхъ казней,
             Какія я придумалъ бы для нихъ!
   

КОРНИЛО.

             Смирись, Степанъ! Покайся откровенно
             Въ своихъ грѣхахъ, и тѣмъ себѣ спасенье
             Отъ лютой смерти можетъ получить.
   

РАЗИНЪ -- указывая на своихъ.

             Спаси вотъ ихъ! А обо мнѣ не думай!
             Мнѣ смерть моя предсказана давно
             И божіей и вражескою силой,--
             И знаю все, что ждетъ меня въ Москвѣ!
             Со мной они повозятся довольно:
             Побьютъ, пожарятъ, постругаютъ всласть,
             И кости поломаютъ, и смолою
             Кипящею все тѣло обольютъ;
             Все перепробуютъ, но не добиться имъ,
             Куда я дѣлъ несмѣтныя богатства,
             Награбленныя мною на Руси!
             Пусть вытянутъ языкъ, хоть до колѣна,
             Пусть по частямъ отрѣзывать начнутъ,
             Но онъ не выдастъ имъ завѣтной тайны,
             Которая извѣстна только мнѣ!
             Я умереть съумѣю, но съ собою
             И тайну ту въ могилу унесу;
             И тѣ богатства недоступны будутъ,
             И перейдутъ не къ палачамъ моимъ,
             А въ смѣльчакамъ, которые рѣшатся
             Войти туда, гдѣ я свой кладъ зарылъ.
   

КОРНИЛО.

             Зачѣмъ ему лежать въ землѣ напрасно:
             Отдай ихъ намъ, отдай родному войску,
             Которое...
   

РАЗИНЪ -- перебивая.

                                           Меня же выдаетъ!
             Нѣтъ, атаманъ, не дамъ я этихъ денегъ,
             Чтобы на нихъ торговлю развести.
             Зачѣмъ вамъ деньги? ихъ у васъ довольно!
             Да за меня получите еще,
             И изъ рубля, поганою торговлей,
             Вы сотни сдѣлаете и безъ нихъ.
             Повѣрь, старикъ! Съ моею головою
             Падетъ и вольность войска твоего.
             Орелъ московскій смотритъ зоркимъ окомъ
             И добирается давно до казаковъ.
             Придетъ пора, могучими когтями
             Онъ сдавитъ васъ, и войско не вздохнетъ,
             И въ батраки московскіе невольно
             Оно, безсильное, на вѣки попадетъ.
             Живите братья! Подъ его крыломъ
             Тепло живется, такъ онъ васъ пригрѣетъ,
             Что ужъ о вашихъ нынѣшнихъ правахъ
             И заикнуться войско не посмѣетъ!
             Покиньте волю, вѣрную подругу,
             И величайтесь рабствомъ, какъ заслугой,
             И повинуйтесь прихотямъ Москвы!
             Веди меня! я плѣнникъ твой отнынѣ!
             Предай меня! коль слѣдуетъ предать,
             И поѣзжай со мной полюбоваться,
             Какъ Разина Москва будетъ встрѣчать,
             Какъ будетъ голова моя торчать
             На острой пикѣ, мертвыми очами
             Глядя на землю, и прощаясь съ вами,
             И посылая Дону свой поклонъ.
             Идемъ! Идемъ! Предай меня, предай!
             И все, что выторгуешь, то и получай!

Уходитъ, окруженный казаками, въ станъ. Войско его остается на мѣстѣ и сдаетъ свое оружіе казакамъ.

Два старыхъ запорожца.

ПЕРВЫЙ.

             Погибнетъ батька въ мукахъ безконечныхъ,
             Не пожалѣютъ нашего отца.
   

ВТОРОЙ.

             Но на Руси народъ не позабудетъ --
             За волю-мать удалаго бойца.
                                                                                   Н. А. Вроцкій.

"Вѣстникъ Европы", No 5, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru