Аннотация: Архиерей
Бастилия В эти дни Волк Гадалка Горшечник Кобзарь "России синяя роса..." Россия "Целый день ворчит Иванов..."
Владимир Нарбут.
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Антология русской лирики первой четверти XX века
М., "Амирус", 1991
----------------------------------------------------------------------------
Содержание
Архиерей. (Аллилуйя. 1921)
Бастилия. (Советская земля. 1921)
В эти дни. (Там же)
Волк. (Аллилуйя. 1921)
Гадалка. (Там же)
Горшечник. (Там же)
Кобзарь. (Советская земля. 1921)
"России синяя роса". (Там же)
Россия. (Там же)
ВОЛК.
Живу, как вор, в трущобе одичавший,
впивая дух осиновой коры
и перегноя сонные пары,
и по ночам бродя, покой поправши.
Когда же мордой заостренной вдруг
я воздух потяну и - хлев овечий
попритчится в сугробе недалече,-
трусцой перебегаю мерзлый луг,
и под луной, щербатой и холодной,
к селу по - за ометами крадусь.
И снега, в толщь прессованного, груз
за прясла стелет синие полотна.
И тяжко жмутся впалые бока,
выдавливая выгнутые ребра,
и похоронно воет пес недобрый:
он у вдовы - на страже молока.
"Не спит, не спит проклятая старуха!"
Мигнула спичка, желтый встал зрачок.
Чу!
Звякнул наст...
Как будто чей прыжек...
- Свернулось трубкой, в инее все, ухо...
ГАДАЛКА.
Слезливая старуха у окна
гнусавит мне, распластывая руку:
- Ты век жила и будешь жить - одна,
но ждет тебя какая-то разлука.
Он, кажется, высок и белоус.
Знай: у него на стороне - зазноба,..
На заскорузлой шее - низка бус:
Так выгранить гранаты и не пробуй!
Зеленые глаза - глаза кота,
скупые губы - сборками поджаты;
с землей роднится тела нагота,
а жилы - верный кровяной вожатый.
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой,-
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство
прозрачно было так, что я покорно
без слез, без злобы - приняла его,
как в осень пашня - вызревшие зерна.
ГОРШЕЧНИК.
В кляксах дегтя шаровары у горшени
и на выпуск полосатая рубаха;
пояс - узкий ремешок.
А в пышном сене -
за соломенной папахою папаха.
Златом льющейся, сверленою соломой
гнезда завиты: шершавый и с поливой,
тот - для каши, тот - с утробой, щам знакомой,
тот - в ледник - для влаги, белой и ленивой.
Хрупко-звонкие, как яйца, долговязы,
дутые, спесивые горшки-обжоры -
нежатся на зное, сеющем алмазы
на захлестнутые клевером просторы.
А за клевером пшеницы наливное
желтое-прежелтое сухое поле
рясным шорохом кузнезникам на зное
пособляет гомонить о ясной доле...
Вперевалку, еле двигая рогами,
мордою тупою и зобатой выей -
мерно тащатся волы над колеями,
и глаза их - луны синие, живые.
Деревянное ярмо квадратной рамой,
ерзая, затылок мшистый натирает...
Господи!
Как и пред Пасхой, тот же самый
колокольчик в небе песню повторяет!...
Вьется - плачет жаворонок-невидимка
(ты ль то, ангелок серебряно-крылатый?);
он - и над полями, он - и над заимкой,
он - и над колодцем, у присевшей хаты.
Скрипнул воз.
- "Горшки, горшки",- скороговоркой,
женщине веснущатой, в короткой юбке,
молвит человек, оглядываясь зорко,
и плюет сквозь зубы, покопавши в трубке.
А волы жуют широкими губами
(тянут деловито мокрую резину),
проверяя ребра вялыми хвостами
у горожи редкой - перед жердью длинной.
АРХИЕРЕЙ.
Натыкаясь на посох высокий, точеный,
с красноватой ребристою рыбьей головкой,
строго шествует он под поемные звоны:
понамарь тормошит вислоухие ловко.
Городской голова, коренастый и лысый
(у него со лба на нос стекают морщины),
и попы, облеченные в крепкие ризы,-
благочинный вертлявый, как весь из пружины,
и соборный брюхатый (ужели беремен?),-
заседатель суда, запятая-подчасок,-
все за ним, все за ним.
Бесшабашная темень
распылила по улице курево красок.
В кумаче да в китайке, забыв про сластены,
про возки, причитанья - торговки нахрапом
затирают боками мужчин.
А с плетенной
галлереи аптеки глядят эскулапы.
И скрипит мостовая от поступи дюжей,
и слюдой осыпается колотый воздух.
И в середке лавины, как в бане.
Снаружи -
босоногим подросткам - без роздыха роздых.
А в хвосте - на тяжелых горбатых колесах,
будто Ноев ковчег, колымага с гербами;
точно в гроб она прячет владыку и посох,
и в нутре ее пахнет сухими грибами.
Уж гречихой забрызганы чалые кони,
все же сунут развалину.
Угол и - церковь.
У, гадюкой толпа закрутилась: ладони
прикурнула колдобина, кисть исковеркав.
И жужжанье, и колокол - умерли оба,
только тонкие губы разверзлись и - слово
синеватые выжали десна.
Как проба,
в них засела частица огрызка гнилого.
И увяла рука,
И вверху зазвонили:
проглотила соборная пасть камилавку;
Завизжала старуха в чепце: придавили.
А на репчатой шее, как клещ, бородавка.
РОССИЯ.
Щедроты сердца не разменяны,
и хлеб - все те же пять хлебов,
Россия Разина и Ленина,
Россия огненных столбов!
Бредя тропами незнакомыми
и ранами кровоточа,
лелеешь волю исполкомами
и колесуешь палача.
Здесь, в меркнущей фабричной копоти,
сквозь гул машин вопит одно:
- И улюлюкайте, и хлопайте
за то, что мне свершить дано!
А там - зеленая и синяя,
туманно-алая дуга
восходит над твоею скинией,
где что ни капля, то серьга.
Бесслезная и безответная!
Колдунья рек, трущоб, полей!
Как медленно, но всепобедная
точится мощь от мозолей.
И день грядет и - молний трепетных
распластанные веера
на труп укажут за совдепами
на околевшее Вчера.
И Завтра... веки чуть приподняты,
но мглою даль заметена.
Ах, с розой девушка - Сегодня!
Ты -
обетованная страна.
Воронеж. 1918
КОБЗАРЬ.
Опять весна, и ветер свежий
качает месяц в тополях...
Стопой веков - стопой медвежьей -
протоптанный, оттаял шлях.
И сердцу верится, что скоро,
от журавлей и до зари,
клюкою меряя просторы,
потянут в дали кобзари.
И долгие застонут струны
про волю в гулких кандалах,
предтечу солнечной коммуны,
поймой потом на полях.
Тарас, Тарас!
Ты, сивоусый,
загрезил над крутым Днепром:
сквозь просонь сыплешь песен бусы
и "Запов_т'а" серебром...
Косматые нависли брови,
и очи карие твои
гадают только об улове
очеловеченной любви.
Но видят, видят эти очи
(и слышит ухо топот ног!),
как селянин и друг-рабочий
за красным знаменем потек.
И сердцу ведомо, что путы
и наши, как твои, падут,
и распрямит хребет согнутый
прославленный тобою труд.
Харьков. 1920.
БАСТИЛИЯ.
Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля
И у кафе Фуа ты пламенно громил
Разврат Людовика, о Де-Мулен Камилл,
Как дым Бастилию окутал, день вуаля!
Сент-Антуанское предместье наша память,
Как раковина жемчуг, помнит и хранит,
И ненавистен башен спаянный гранит,
Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить.
Но пали, пали королевские твердыни:
Аристократа опрокинул санкюлот!
О, Франция!
О, времени тяжелый лет!
О, беднота воинственная, где ты ныне?
Одряхший мир - в параличе, и участили
События набухший кровью пульс его.
А в недрах зреет - зреет мести торжество
И гибелью грозит последней из Бастилии.
Так.
Рухнет и она.
От пролетарской пули
Кипит и пенится вселенская заря.
И сменим Двадцать Пятым Октября
Четырнадцатое Июля!
* * *
России синяя роса,
Крупичатый, железный порох,
И тонких сабель полоса,
Сквозь вихрь свистящая в просторах,-
Кочуйте, Мор, Огонь и Глад -
Бичующее Лихолетье:
Отяжелевших век огляд
На борозды годины третьей.
Но каждый час, как вол упрям,
Ярмо гнетет крутую шею;
Дубовой поросли грубее,
Рубцуется рубаки шрам;
И, желтолицый печенег,
Сыпняк, иззябнувший в шинели,
Ворочает белками еле
И еле правит жизни бег...
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия - дочь!
Жена!
Ступай -
И мертвому скажи: - "Воскресе".
Ты наклонилась, и ладонь
Моя твое биенье чует,
И конь крылатый, молодой
Тебя выносят - вон, из тучи...
1919 г., Харьков.
В ЭТИ ДНИ.
Дворянской кровию отяжелев,
Густые не полощутся полотна,
И (в лапе меч), от боли корчась, лев
По киновари вьется благородной.
Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты,
И чуют дети, как гудит луна,
Как жерновами стынущей планеты
Перетирает копья тишина.
- Грядите, сонмы нищих и калек,
(Се голос рыбака из Галилеи)!
Лягушки кожей крытый человек
Прилег за гаубицей короткошеей.
Кругом косматые роятся пчелы
И лепят улей медом со слюной.
А по ярам добыча волчья - сволочь,-
Чуть ночь, обсасывается луной...
Не жить и не родиться б в эти дни!
Не знать бы маленького Вифлеема!
Но даже крик: распни его, распни! -
Не уязвляет воиного шлема,
И, пробираясь чрез пустую площадь,
Хромающий на каждое плечо,
Чело вечернее прилежно морщит
На Тютчева похожий старичок.
Нарбут Владимир.- Владимир Иванович Нарбут - род. в 1888 году. Стихи
начал писать примерно с 1909-10 г.г. Первое литературное выступление - в
студенческом журнале "Gaudeamus" (Петербург) в 1910 г. С 1921 года бросил
писать стихи и рассказы и считает это "самым выдающимся событием в своей
жизни по литературной (художественной) части". Активный работник РКП по
подотделу печати Ц. К. Отдельные издания: 1) Стихи. Изд. "Дракон". Пб. 1910.
2) Аллилуйя. (Второй сборник стихов). Изд. "Цех Поэтов". Пб. 1912. Издание
было конфисковано царской цензурой. 3) Любовь и любовь. (Стихи). Пб. 1913.
4) Вий. (Стихи). Пб. 1915. 5) Красноармейские стихи. "Политотдел N-й
армии". Рост. на Д. 1920. 6) Огненный столп. (Стихи). Губиздат. Одесса.
1920. 7) Советская земля. (Стихи). Харьков. 1921. 8) Александра Павловна.
(Поэма). Изд. "Лирень". Харьков. 1921. 9) Аллилуйя. Второе издание.
(Губиздат). Одесса. 1921.
--------------------------------------------------------------------------
Вяч. Иванов: pro et contra, антология. Т. 2
СПб.: ЦСО, 2016.
--------------------------------------------------------------------------
Владимир НАРБУТ
Целый день ворчит Иванов:
"Если тяжек первый грех
Хищной прелестью обманов
Еле понятых утех, -
Срок придет, и, не увянув,
Телом крепким, как орех,
Академию диванов
Колесом пущу на Цех.
А, уж если не поможет
Дионис на этот раз
(Э, да ринусь на-авось!), -
Михаил Кузмин стреножит
Ихний пыл томленьем глаз -
Южной дружбой". Удалось!
<1911>
КОММЕНТАРИИ
Впервые: в составе публикации И. В. Платоновой-Лозинской и А. Г. Меца
"Транхопс" и около (по архиву М. Л. Лозинского. Ч. П. Габриэлиада. К
65-летию Г. Г. Суперфина. [Электронный ресурс] URL:
http://www.ruthenia.ru/document/545494.html. Данный шуточный сонет, как и
следующие ниже сонеты М. Л. Моравской и М. Л. Лозинского, содержит акростих:
"Цех ест Академию" (т.е. "Академию стиха"), фраза эта приписана ВИ. Ср.
также: "Я посетил только первые два-три собрания Цеха <...> с удовольствие
проведя время за писанием уже шуточных конкурсных стихотворений тут же на
месте. Помню, был задан сонет на тему "Цех ест Академию" в виде акростиха.
Вот, что у меня получилось: Цари стиха собралися во Цех <...>" (Пяст В.
Встречи. М. 1929. С. 209).
Нарбут Владимир Иванович (1888-1938, репрессирован) - поэт, прозаик,
критик. В 1911 г. автор критической рец. на "Cor ardens" (Новый журнал для
всех. 1912. No 9. Стлб. 121). Фрагмент этого стих-ния приводит в своих
воспоминаний Пяст (см.: Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 171).