Найденов Сергей Александрович
Стены

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Драма в четырех действиях.

  

С. Найденовъ.

Стѣны.

Драма въ четырехъ дѣйствіяхъ.

Дѣйствующія лица:

   Ольга Ивановна, хозяйка гостепріимнаго дома.
   Прасковьюшка, ея компаньонка.
   Артамонъ Сусловъ.
   Осокинъ, управляющій домами Суслова.
   Лиза, дѣвушка.
   Егоръ Егоровичъ Кастьяновъ, учитель гимназіи въ отставкѣ.
   Марья Герасимовна, жена его.
   Елена, дочь ихъ.
   Федоръ Федоровичъ Копейкинъ, конторщикъ.
   Копейкина, жена его.
   Таня, ихъ дочь.
   Матреша, бѣлошвейка.
   Максимъ Сусловъ, отецъ Артамона, мясникъ, скотопромышленникъ и домовладѣлецъ.
   Приказчикъ изъ мясной лавки.
   Дѣвушка везъ словъ.
   Жильцы дома Суслова.
  

Дѣйствіе происходить въ столичномъ городѣ.

  
  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

  
   Гостепріимный ночлежный домъ Ольги Ивановны. Странная комната: на окнахъ спущены тяжелыя красныя занавѣси, обои свѣтло-голубые, и это сочетаніе голубого и краснаго производитъ впечатлѣніе чего-то нелѣпаго. Съ правой стороны, на первомъ планѣ, стоитъ двухспальная, красивая кровать, покрытая шелковымъ одѣяломъ, со множествомъ подушекъ; надъ ней слабо горитъ розовый фонарь. У кровати умывальникъ и женскій туалетный столикъ. Посрединѣ гостинная мебель и столъ. На высокихъ тумбочкахъ по бокамъ дивана канделябры. На стульчикахъ запыленные, искусственные цвѣты-букеты. На круглой желѣзной печкѣ стоитъ гипсовая фигура женщины. Въ каждомъ простѣнкѣ между оконъ большія зеркала, отчего комната называется "зеркальной". Полъ закрытъ разноцвѣтными старыми коврами. Два новыхъ ковра, съ изображеніемъ какихъ-то странныхъ фигуръ, украшаютъ стѣны. Кромѣ нихъ, стѣны еще украшены дешевыми олеографіями въ золоченыхъ рамахъ. Въ глубинѣ, въ углу, иконы; передъ ними теплятся лампадки. Въ открытую дверь видна передняя, освѣщенная стѣнной лампой. Изъ передней спускается лѣстница къ парадному крыльцу, обнесенная перилами и обставленная растеніями въ банкахъ.
   По поднятіи занавѣса, комната долго пуста. Слышно, какъ проѣзжаютъ по улицѣ экипажи. Потомъ вдругъ, какъ будто бы призракъ, не то изъ-за двери, не то изъ-за печи, безшумно, въ туфляхъ, появляется низенькая, тщедушная, со сморщеннымъ личикомъ, набѣленнымъ и нарумяненнымъ, старушка, съ трясущейся нижней челюстью. Это Ольга Ивановна. На ней шелковая верхняя юбка и ночная бѣленькая кофточка. Волосы растрепаны, сѣдая косичка, какъ мышиный хвостикъ, трясется сзади. Въ рукахъ у нея собачка -- больная болонка, съ которой она няньчится, какъ съ ребенкомъ.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(баюкая собаченку).

   Ну, ну, лежи... больна, такъ лежи... Чего тутъ вертишься?.. Я тебѣ на ноги чулки свяжу, не будешь простужаться! (Ласково теребя собачку за ухо) Не бѣгай... не бѣгай... Хлопнуть палкой -- будешь знать... Люди другъ друга убиваютъ, а тебя развѣ пожалѣютъ? Нѣтъ въ нихъ Жалости... черти они, черти... (Садится на стулъ, задумывается, поетъ что-то божественное и качаетъ собачку. Пауза. Слышно, какъ подъѣзжаютъ къ дому) Пріѣхали... (Обращается къ собаченкѣ) Не пустимъ... Мы съ тобой никого не пустимъ... Сами все живое мясо съѣдимъ... Любители... Будь они прокляты!..

(Пауза. Раздается громкій, продолжительно-отрывистый звонокъ. Въ передней появляется Прасковьюшка, компаньонка и подруга Ольги Ивановны. Она очень похожа на Ольгу Ивановну, какъ будто сестра, но только значительно моложе ея и не имѣетъ привычки бѣлиться и румяниться. Одѣта прилично -- для пріема гостей)

  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Не пускай!.. Видѣть никого не хочу... Не пускай...
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Молчите... Завтра за квартиру платить, такъ не то запоете...
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Изъ банка возьмемъ... Возьмемъ изъ банка...
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Идите въ свою комнату... Знаю я васъ!

(Спускается съ лѣстницы. Ольга Ивановна выбѣгаетъ въ переднюю)

  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Не смѣй, Прасковья!.. Я не хочу... не хочу я больше грѣха... Дай умереть безъ этого... (Съ параднаго крыльца доносится разговоръ) Прасковья! (Задыхаясь отъ злобы) Слышишь? Слышишь, что я говорю?..

(Прасковьюшка появляется на лѣстницѣ)

  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Что орете? Хорошіе господа... Иванъ Игнатьевъ привезъ...
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Какой Иванъ Игнатьевъ?
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Извозчикъ. Онъ плохихъ не привезетъ: знаетъ, какихъ намъ можно, какихъ -- нѣтъ... Одинъ-то бывалъ у насъ -- знакомый...
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Окаянная... Будешь въ огнѣ горѣть, будешь!
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Вмѣстѣ будемъ.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Я не хочу больше...
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Будетъ болтать-то!.. Нашло на тебя, завтра пройдетъ,-- опять за старое примешься... Не въ первый разъ находитъ на тебя... Успѣешь покаяться, великій постъ для этого есть. (Нетерпѣливо громко стучатъ въ дверь и звонятъ) Стучатъ... Иди-ка въ свою комнату!.. Молись!

(Спускается съ лѣстницы)

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(ей вслѣдъ).

   Будешь въ аду горѣть... Будешь!.. Проклятая, кошкина дочь!

(Уходитъ въ свою комнату, въ которую ведетъ изъ парадной дверь.

По лѣстницѣ поднимаются Осокинъ и Артамонъ Сусловъ. Прасковьюшка помогаетъ имъ раздѣваться въ передней. Артамонъ Сусловъ медленно раздѣвается, чего-то стыдится, робѣетъ. Осокинъ чувствуетъ себя, какъ дома, поетъ, щиплетъ Прасковьюшку.

Артамонъ -- молодой человѣкъ, лѣтъ 27--28. Лицо интеллигентное, красивое, фигура неуклюжая, сутуловатая... Задумчивъ, сумраченъ... Въ немъ, гдѣ-то глубоко, сидитъ дѣтская, наивная, довѣрчивая душа, и пока она не появляется наружу, онъ какой-то мертвый, но въ минуты откровенія этотъ серьезный, неуклюжій человѣкъ становится большимъ, наивнымъ, пріятнымъ ребенкомъ. Въ настоящій моментъ онъ сильно пьянъ и старается не показать этого. Осокинъ -- лѣтъ 30, сильно пожившій, истасканный человѣкъ. Рѣдкіе, сѣдѣющіе волосы; сѣдые волосы на бородѣ и усахъ онъ выстригаетъ, отчего получаются замѣтныя лысины. Человѣкъ живого, сангвиническаго характера. Ходитъ въ русскомъ костюмѣ и носитъ дворянскую фуражку съ краснымъ околышкомъ. Войдя въ комнату, онъ окидываетъ ее взглядомъ, встаетъ въ театральную позу и поетъ)

  

ОСОКИНЪ.

   "Мнѣ все здѣсь на память"...
  

ПРАСКОВЬЮШКА

(зажигая лампу на столѣ передъ диваномъ).

   Вотъ веселый какой... Давно не были...
  

ОСОКИНЪ.

   Давно, мадамъ Прасковьюшка, давно, Благодѣтельница... (Обращается къ Артамону, стоящему въ передней) Ты чего же тамъ стоишь? Здѣсь безъ доклада, каждый хозяинъ, входи.

(Артамонъ не входитъ, стоитъ въ передней и смотритъ въ комнату Ольги Ивановны)

ОСОКИНЪ.

   На что ты тамъ заглядѣлся?

АРТАМОНЪ

(подходя къ двери, пораженный видимымъ фактомъ).

   Какая-то старуха тамъ молится.
  

ОСОКИНЪ.

   Это Ольга Ивановна... сама Ольга Ивановна!..
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Ахъ, Господи!.. И двери не затворила... (Уходитъ, чтобъ затворить дверь, и скоро возвращается)
  

ОСОКИНЪ.

   Экземпляръ, батюшка мой!.. Типчикъ... Хоть сейчасъ на выставку... Настоящій истинно-русскій человѣкъ: живетъ въ помойной ямѣ и пребываетъ въ божественномъ экстазѣ. У ней вездѣ лампадки горятъ... Видишь?
  

АРТАМОНЪ.

   Какъ же это такъ?
  

ОСОКИНЪ.

   Ну, ее къ чорту!.. У насъ на каждомъ шагу непонятное недоразумѣніе... Я привыкъ ко всякимъ нелѣпостямъ... Иди сюда!.. (Втаскиваетъ его въ комнату за рукавъ) Вотъ комната о которой я тебѣ говорилъ... Эти стѣны видѣли и слышали такія штуки, что еслибы разсказали,-- покраснѣли бы всѣ кремлевскія башни и московскія церкви... Правда, Прасковьюшка?
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Ничего у насъ нѣтъ такого. Сорокъ лѣтъ Ольга Ивановна проживаетъ здѣсь, и никогда ничего.
  

ОСОКИНЪ.

   Сорокъ лѣтъ!.. Слышишь? Сорокъ лѣтъ! Вѣдь это московская древняя грановитая палата...

(Артамонъ сѣлъ и углубился въ самого себя)

  

АРТАМОНЪ.

   Странная старуха... молится...
  

ОСОКИНЪ.

   Плюнь на нее!.. Надъ каждой ерундой ты голову ломаешь. Прасковьюшка, за дѣло!.. Живо два экземплярчика. Мнѣ эту... какъ ее? -- Феоночку... Обязательно... Ради нея только и пріѣхалъ. (Обращаясь къ Артамону). Прекрасная дѣвушка: бюстъ феноменальный, а животъ съ ладонь... Понимаешь?..
  

АРТАМОНЪ.

   Пакостникъ ты...
  

ОСОКИНЪ

(добродушно похлопывая его по плечу).

   Ладно! Разсказывай сказки, наводи тѣнь... Знаю я тебя!.. (Обращается къ Прасковьюшкѣ) Ему, Прасковьюшка...
  

АРТАМОНЪ.

   Никого мнѣ не надо.
  

ОСОКИНЪ.

   Будетъ влюбленнаго корчить! Ему что-нибудь такое попроще, вродѣ крымскаго яблочка. Главное, чтобъ упругость была, упругость... (Обращаясь къ Артамону) Такъ, что-ли? Угодилъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Никого мнѣ не надо.
  

ОСОКИНЪ

(обращаясь къ Прасковьюшкѣ).

   Шагомъ маршъ!.. Живо!.. А предварительно сейчасъ бутылочку коньяку -- три звѣзды -- и яблоковъ... Валяйте...
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Приказальщикъ какой! Постараюсь. (Уходить за коньякомъ)
  

АРТАМОНЪ.

   Зачѣмъ ты меня сюда привезъ?
  

ОСОКИНЪ.

   Самъ же просилъ всю подкожную Москвы показать.
  

АРТАМОНЪ.

   Подкожную... Это не подкожность... Это тоже одна внѣшность.
  

ОСОКИНЪ.

   Да что же мнѣ для тебя кожу москвичей выворотить? Чудакъ человѣкъ... Не понимаю, чего ты хочешь?
  

АРТАМОНЪ.

   Въ томъ-то и дѣло, что не понимаешь. (Встаетъ и идетъ къ двери)
  

ОСОКИНЪ.

   Куда ты?
  

АРТАМОНЪ.

   На старуху посмотрю. (Выходитъ въ переднюю и возвращается) Затворилась.
  

ОСОКИНЪ.

   Что она тебѣ далась?
  

АРТАМОНЪ.

   Мать напомнила... Она такъ же молилась. Комнатка у ней была махонькая, и вся въ иконахъ, какъ у этой. Надымитъ, накадитъ и стоитъ, словно въ ѳиміамѣ какомъ небесномъ... А свѣчи и лампадки въ туманѣ этомъ иигаютъ и тухнутъ, и никакъ не могутъ потухнуть...

(Входитъ Прасковьюшка съ коньякомъ и фруктами въ вазѣ)

  

ОСОКИНЪ.

   Вотъ это хорошо! Подопьемся!..
  

ПРАСКОВЬЮШКА

(ставя на столъ принесенное).

   Пожалуйста! Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады.
  

ОСОКИНЪ.

   Ну, живо второй номеръ!.. Одна нога тамъ, другая здѣсь.
  

ПРАСКОВЬЮШКА

(выходя изъ комнаты).

   Ишь, разгорѣлось... Торопыга какой!..
  

ОСОКИНЪ.

   Стерва!.. Убить такую, какъ собаку... У нихъ денегъ много...
  

АРТАМОНЪ.

   Да и насъ съ тобой не мѣшаетъ.
  

ОСОКИНЪ

(наливая коньякъ).

   Подопьемся! Брось все... На свѣтѣ -- все трынъ-трава, Артамонъ... Помни это и пей...

(Пьютъ)

  

ОСОКИНЪ.

   Будь у меня твои деньги, я показалъ бы себя... я сумѣлъ бы пожить! Вспомнили бы Осокина... Да онѣ будутъ!.. Слышишь? (Ударяетъ кулакомъ по столу) Издохну, а деньги будутъ!.. Безъ тебя проживу... Не хочешь со мной дѣла дѣлать, не вѣришь,-- не надо.
  

АРТАМОНЪ.

   Ничего у тебя не выйдетъ... Дворянинъ ты,-- проживать только умѣешь.
  

ОСОКИНЪ.

   Чортова перечница!.. Въ прошломъ году съ барками на Волгѣ, если бы меня не подвелъ компаньонъ-мерзавецъ, я бы... Сто тысячъ у меня сейчасъ было бы!.. "Проживать только умѣешь"... Дурья голова... Я три раза былъ богатъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Наслѣдства получалъ...
  

ОСОКИНЪ.

   Нѣтъ, не наслѣдства. Поѣзжай-ка на Волгу,-- на всѣхъ пароходахъ, во всѣхъ гостинницахъ торговые прейсъ-куранты моего изданія... Вездѣ прочтешь: "Изданіе Осокина".-- Ты думаешь, это шутка? Нѣтъ, братъ, это пятьюдесятью тысячами пахнетъ. Тридцать тысячъ въ карманъ положилъ... Не вѣришь? Счета покажу! Да развѣ тебѣ что-нибудь докажешь, Ѳома невѣрующій!
  

АРТАМОНЪ.

   И нечего доказывать,-- мнѣ это не интересно.
  

ОСОКИНЪ.

   А что тебѣ интересно? Ленка Кастьянова? Такъ будь у меня деньги, черезъ недѣлю моя была бы, безъ остатковъ, безъ всякихъ разговоровъ... И всѣ бы эти ея идеи и убѣжденія въ пятки ушли бы, и стала бы она ихъ топтать, а и бы приговаривать: такъ ихъ и надо, такъ ихъ и надо!.. Терпѣть не могу ученыхъ дѣвокъ. Врутъ, канальи!..
  

АРТАМОНЪ.

   Дуракъ!
  

ОСОКИНЪ.

   Вотъ тебѣ и дуракъ. А я одну курсистку въ три дня обставилъ. Такіе подвелъ турусы на колесахъ, такъ залиберальничалъ, что она сейчасъ же меня за революціонера приняла, и понятно, разъ, два -- и готова... "Ахъ, ахъ, ошиблась!.." Слезы, рыданье... "Не ошибайтесь, до свиданья!" Знаю я этихъ ученыхъ... и Ленка такая же -- черезъ недѣлю -- моя... Пари на пятьсотъ!

(Подаетъ ему руку)

  

АРТАМОНЪ

(крѣпко сжимая его руку).

   Пятьсотъ, говоришь? Пятьсотъ, такъ пятьсотъ...
  

ОСОКИНЪ

(вырывая руку).

   Пусти!.. Выпусти, говорю... Не ломай пальцы... Ой!
  

АРТАМОНЪ

(сжимая сильнѣе).

   Пятьсотъ, такъ пятьсотъ...
  

ОСОКИНЪ

(корчась).

   Не дури! Больно... Я шутя говорилъ про нее... На кой чортъ мнѣ она? Пусти!..
  

АРТАМОНЪ

(выпуская руку).

   Не забывай... И не смѣй здѣсь говорить про нее.
  

ОСОКИНЪ.

   Медвѣдь! Настоящій медвѣдь... Буржуй!..
  

АРТАМОНЪ.

   Не нравится вашей милости? Смотри! (Показываетъ ему кулакъ) Ври, да не завирайся...
  

ОСОКИНЪ.

   Ну, будетъ, перестань... Изъ-за всякой чепухи ты серьезныя вещи дѣлаешь... Пріѣхали время провести, а ты тутъ... Глупо это! Давай подопьемся... (Наливаетъ двѣ рюмки и пьетъ)
  

АРТАМОНЪ

(угрюмо смотря на него).

   И зачѣмъ ты на свѣтѣ живешь? Притомъ разными субсидіями и преимуществами пользуешься... Удавить тебя надо.
  

ОСОКИНЪ.

   Погоди, я тебѣ покажу... Къ Рождеству золото буду лопатами загребать.
  

АРТАМОНЪ.

   Никакими я съ тобой дѣлами не желаю заниматься. Всѣ эти дѣла -- воровство одно. Я и отцу это говорилъ, и тебѣ неоднократно повторялъ,-- и все вы ко мнѣ пристаете. Ну васъ въ банное озеро!.. Отецъ мой мясникъ и домостроитель, а ты дворянинъ, но цѣна вамъ обоимъ два ломаныхъ гроша, а я ихъ не дамъ... Слышишь?
  

ОСОКИНЪ.

   Съ тобой о дѣлѣ говорятъ, а ты антимонію заводишь... Болванъ!.. Брось бывать у Кастьяновыхъ... Какъ товарищу, говорю, брось! Толку черезъ это не будетъ, совсѣмъ съ ума спятишь. Ты купецъ, и твое дѣло хватать, ашать -- и больше никакихъ. Пожалуйста, не задавайся на макароны! Если каждый алтынникъ будетъ разсуждать, тамъ это...
  

АРТАМОНЪ

(строго).

   Молчи... (Пауза) Глупый ты человѣкъ, больше ничего... Зачѣмъ привезъ меня сюда?

ОСОКИНЪ.

   Ребенокъ какой!.. Спеленали, да привезли...
  

АРТАМОНЪ.

   Подмазываешься, подлаживаешься... Эхъ ты, дворянинъ! Ты думаешь, что я тебя не вижу?.. Насквозь вижу и -- презираю... Да, презираю. (Пьетъ)
  

ОСОКИНЪ.

   Погоди... (Наливаетъ себѣ рюмку и чокается съ нимъ) Помиримся. Терпѣть не могу ссоръ... Я, братъ, рубаха: для меня люди всѣ равны...
  

АРТАМОНЪ.

   Врешь!
  

ОСОКИНЪ.

   Съ тобой сегодня разговаривать нельзя.
  

АРТАМОНЪ.

   То-то! (Пьетъ) Мнѣ на свѣтъ не хочется глядѣть, а ты съ разными глупостями... И про Кастьянову не смѣй такъ, никогда не смѣй...
  

ОСОКИНЪ.

   Да вѣдь я же шутя про нее... такъ, между прочимъ А если дѣйствительно хочешь знать мое мнѣніе объ ней, такъ я тебѣ скажу...

(Артамону пріятно говорить о Еленѣ Кастьяновой, и на этотъ разъ онъ не замѣчаетъ, какъ Осокинъ подлаживается къ нему, навязывается съ дружбой)

  

АРТАМОНЪ.

   Говори.
  

ОСОКИНЪ.

   Рѣдкая дѣвушка... Не отъ міра сего... Она вся тамъ, гдѣ-то далеко, въ будущемъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ она -- на землѣ... Она любитъ каждый булыжникъ на улицѣ и, кажется, страдаетъ за него, когда ходятъ и ѣздятъ по немъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Вѣрно... вотъ это вѣрно! Глаза у ней какіе-то такіе ясные, особенные...
  

ОСОКИНЪ.

   Глаза рѣдкіе,-- ни у одной такихъ не встрѣчалъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Правда вѣдь? Это рѣсницы дѣлаютъ ихъ такими... Потомъ, у ней волосы... Смотри, какіе волосы...

(Вынимаетъ бумажникъ и изъ него вытаскиваетъ фотографическую карточку Елены)

  

АРТАМОНЪ

(показывая карточку).

   Волны... понимаешь,-- волны!
  

ОСОКИНЪ.

   Она на птицу похожа.
  

АРТАМОНЪ.

   Не даромъ ей улетѣть все куда-то хочется...
  

ОСОКИНЪ.

   Хороша-то хороша, только вотъ что, братъ,-- ты мнѣ объ ней говорить здѣсь запрещаешь, а сакъ карточку вытащилъ. Это некрасиво...
  

АРТАМОНЪ.

   Да, да... Я и забылъ, что мы въ этомъ домѣ... Поѣдемъ отсюда!
  

ОСОКИНЪ.

   Погоди... Здѣсь хорошо, уютно... Подопьемся...

(Пьетъ. Пауза. Осокинъ ложится на диванъ; Артамонъ сидитъ въ креслѣ и живетъ тяжелыми, пьяными ощущеніями и мыслями)

  

ОСОКИНЪ.

   Хорошо... Люблю пожить... Люблю, знаешь, чувствовать себя такъ, какъ сейчасъ... Мнѣ какъ-то все безразлично и ни о чемъ не думается... Тамъ, гдѣ-то, кто-то кричитъ, бѣснуется, бьется о стѣнку головой, а мнѣ все равно -- лежу и курю... Это блаженство, которое не всѣмъ понятно... Хорошо...

(Пауза)

  

АРТАМОНЪ.

   Обидно.
  

ОСОКИНЪ.

   Что?
  

АРТАМОНЪ.

   Обидно мнѣ!
  

ОСОКИНЪ

(равнодушно, смакуя свое блаженство).

   Что обидно?
  

АРТАМОНЪ.

   Изъ жизни моей ничего не выходитъ и, кажется, ничего не выйдетъ. (Размышляя) Дома чужой я и тамъ... чужой...
  

ОСОКИНЪ.

   Гдѣ тамъ! У Кастьяновыхъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Не у нихъ только... вообще, среди такихъ людей, какъ они... Что я для нихъ? Буржуй... Они и разговариваютъ со мной какъ-то не такъ, какъ между собой... Вотъ вчера пришелъ къ одному,-- Елена Егоровна послала...-- такъ и такъ, говорю, посовѣтуйте, какихъ такихъ убѣжденій держаться... и вообще, дескать, интересно знать, отчего на землѣ такая канитель идетъ? -- просто ему, чистосердечно говорю... А онъ: "Изъ отцовскаго мѣшка золото вытряхните, тогда и узнаете, а до тѣхъ поръ ничего не поймете"... Несуразный какой-то... Не могу я имъ свои мысли ясно выражать... И стыдно мнѣ ихъ... Самъ не знаю, отчего, а стыдно...

(Изъ дверей доносится шумъ разговора и смѣхъ)

  

ОСОКИНЪ

(прислушиваясь).

   Постой!.. Кажется, привезли намъ... (Вскакиваетъ съ дивана)
  

АРТАМОНЪ.

   Ну, ихъ!.. Давай одни... Говорить будемъ, коньякъ пить. (Пьетъ)
  

ОСОКИНЪ.

   Благодарю покорно... Ты мнѣ надоѣлъ: объ одномъ и томъ же цѣлый вечеръ тростишь... Давай деньги!
  

АРТАМОНЪ.

   Какія деньги?
  

ОСОКИНЪ.

   Вѣдь ты мнѣ обѣщалъ 50 рублей. Не могу же я здѣсь безъ денегъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Эхъ, какой ты!..

(Шаритъ въ карманахъ, ищетъ деньги, находитъ отдѣльныя монеты и отдаетъ ихъ Осокину)

  

ОСОКИНЪ.

   Ну давай, давай! Тутъ 85.
  

АРТАМОНЪ.

   Чай, будетъ?
  

ОСОКИНЪ.

   За тобой 15... Я, братъ, люблю келейно... У меня здѣсь есть любимая комната...

(Уходитъ. Артамонъ выпиваетъ двѣ рюмки, ложится на диванъ, тяжело дышетъ и сопитъ, смотря не мигая на потолокъ.

Большая пауза. Прасковьюшка нерѣшительно отворяетъ дверь и пропускаетъ Лизу)

  

ПРАСКОВЬЮШКА

(въ дверяхъ).

   Къ вамъ барышня.

(Скрывается. Входитъ Лизанька, полная дѣвушка съ деревяннымъ, широкимъ лицомъ и безсмысленными глазами. Чужое, нарядное платье виситъ на ней мѣшкомъ. Рабочія, красныя, большія руки старается не показывать. Смущается, робѣетъ; повидимому, недавно начала свои гастроли у Ольги Ивановны

При входѣ ея, Артамонъ медленно подымается и садится на диванъ, съ любопытствомъ разсматриваетъ Лизаньку съ головы до ногъ)

  

ЛИЗАНЬКА.

   Здравствуйте!.. (Не рѣшается подать ему руку, садится въ кресло и глупо молчитъ) Что вы такъ смотрите?
  

АРТАМОНЪ.

   Ничего, такъ... (Пауза) Васъ какъ звать?
  

ЛИЗАНЬКА.

   Лизой... (Вспомнивъ, что кавалеровъ надо развлекать разговорами) Я у знакомыхъ была сейчасъ... Меня дома не застали, оттого такъ долго... Я все по знакомымъ, люблю въ гостяхъ бывать, особенно, когда на гитарѣ играютъ... Одна моя подруга съ офицеромъ живетъ, такъ онъ на гитарѣ играетъ...

(Пауза)

  

АРТАМОНЪ

(показывая на вазу съ яблоками).

   Хотите яблочка?
  

ЛИЗАНЬКА.

   Благодарю. (Беретъ яблоко и держитъ въ рукахъ. Пауза) Что вы такой скучный?
  

АРТАМОНЪ.

   А такъ.
  

ЛИЗАНЬКА.

   Можеть быть, мнѣ уйти? Не понравилась я вамъ? Не стѣсняйтесь, скажите... Вамъ другую привезутъ. Здѣсь можно разныхъ смотрѣть... У всякаго свой вкусъ.
  

АРТАМОНЪ

(Что-то вспоминая, опускаетъ голову на грудь и глухо, какъ-будто про себя, читаетъ).

   "И куда преступнымъ окомъ
   Я ни погляжу,--
   Въ униженіи глубокомъ
   Человѣка всюду зрю".

(Эти строки пьянаго и, вообще, наклоннаго къ сантиментальности Артамона, страшно разстраиваютъ и взвинчиваютъ; глаза его наполняются слезами, и сидитъ онъ, какъ будто бы придавленный низкой крышей)

  

ЛИЗАНЬКА.

   Это вы къ чему же? Какъ будто бы не зачѣмъ? (Посмотрѣвъ на него, послѣ небольшой паузы) Что съ вами, голубчикъ? (Пересаживается на диванъ рядомъ съ нимъ)
  

АРТАМОНЪ.

   Скверно на землѣ... А могло бы быть хорошо... Я знаю, какъ могло бы быть... Только надо человѣку научиться думать и чувствовать не по-собачьи. Все въ немъ, и все для него -- и солнце, и небо, и лѣса, и моря... А онъ такъ себя унижаетъ. Смотрѣть мнѣ больно на него и на себя больно смотрѣть... (Почти сквозь слезы) Тутъ закономъ не поможешь,-- они всѣ собачьи,-- тутъ надо душу одухотворить, и все сызнова, чтобы камня на камнѣ не осталось... А этого не понимаютъ, никто не понимаетъ... Елена Егоровна тоже ничего не понимаетъ... А меня недорослемъ считаютъ. Смѣются, не слушаютъ, когда я говорю... Все учатъ... А можетъ быть, я ихъ самъ могу учить?
  

ЛИЗАНЬКА.

   Да вы не убивайтесь! (Лаская его по плечу) Ишь, какой вы, голубчикъ, трогательный.
  

АРТАМОНЪ.

   Дома меня за человѣка не считаютъ... Отецъ давно рукой махнулъ, и я на него махнулъ... Мы, какъ кошка съ собакой, живемъ... И никого у меня нѣтъ, никого... Матреша есть... а зачѣмъ она мнѣ? И что можетъ она дать мнѣ? Это тоже... тутъ тоже запятая. Ребенокъ. У меня ребенокъ есть... А что изъ этого слѣдуетъ? Мнѣ вотъ моя душа дороже ребенка и дороже Матреши. Я... я самъ по себѣ хочу... Елена Егоровна опять тутъ не понимаетъ... Меня никто понять не можетъ... И я никого не понимаю, и книгъ многихъ не понимаю. У меня отъ книгъ голова болитъ.
  

ЛИЗАНЬКА.

   Я не знаю, что сказать вамъ... Вы книгъ-то не читайте. Что ихъ читать, коли голова болитъ?
  

АРТАМОНЪ

(отстраняя ее, какъ будто про себя).

   Зачѣмъ же это я? (Всматриваясь въ глаза Лизаньки) Кто ты мнѣ, и кто я тебѣ? Зачѣмъ я тебѣ все это говорю?
  

ЛИЗАНЬКА.

   Вѣдь я не просила, вы сами...

(Пересаживается на кресло. Она уже испугалась скандала, какъ бы ее не побили, съежилась, замолчала. Молчитъ и Артамонъ.

Большая пауза. Онъ забываетъ о ея присутствія и ложится на диванъ внизъ лицомъ)

  

ЛИЗАНЬКА.

   Уйти мнѣ? (Пауза. Артамонъ начинаетъ тихо хныкать, и Лизанька смущается, безпомощно стоитъ и смотритъ на него) А вы перестаньте! Вы мужчина... Вотъ грѣхъ какой!

(Тихо, на цыпочкахъ выходитъ изъ комнаты. Черезъ нѣкоторое время въ дверяхъ появляются Прасковьюшка, Ольга Ивановна, позади ихъ Лизанька)

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(подходя къ Артамону).

   Человѣкъ, о чемъ плачешь?
  

ЛИЗАНЬКА

(въ дверяхъ, шопотомъ).

   Давно такъ они.

(Артамонъ приподнимается и, увидавъ надъ собой Ольгу Ивановну, пронизываетъ ее долгимъ взглядомъ)

  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Что смотришь? Не мѣсто тебѣ здѣсь, не мѣсто... Зачѣмъ ко мнѣ пріѣхалъ?
  

АРТАМОНЪ

(глухо, укоризненно, продолжая смотрѣть на нее).

   Старуха, а румянишься...
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   А ты не замѣчай... Что замѣчать-то? Если каждому человѣку на его грѣхъ указывать, палецъ отвалится. Палецъ-то отвалится, а грѣхъ-то все останется.
  

АРТАМОНЪ.

   Значитъ, по-твоему, ничего на землѣ дѣлать не надо? Такъ все, какъ есть, и оставайся? А если я видѣть не могу? Я никакого безобразія видѣть не могу...
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Настоящее-то безобразіе, ммлый человѣкъ, прячется, его не увидишь... Это ничего, что я рожу-то свою напачкала, у меня и душа запачкана -- оно и подходитъ. А вотъ у другихъ рожа-то чисто ангельская, а душа-то... у меня, у проклятой сводни, прости, Господи, лучше! Напрасно обидѣлъ...
  

АРТАМОНЪ.

   А вы простите.

(Странно прозвучало въ этомъ домѣ Артамоново наивное "простите". Всѣмъ почему то сдѣлалось неловко и пріятно. Ольгѣ Ивановнѣ съ этого момента особенно полюбился Артамонъ)

  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Вамъ не понравилась барышня? Можно другую.
  

ЛИЗАНЬКА

(совершенно безобидно).

   Я имъ говорила.
  

АРТАМОНЪ.

   Никого мнѣ не надо.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА

(качая годовой).

   Чумазлайка, ему не надо этого. Развѣ не видите, что не съ этимъ человѣкъ пріѣхалъ? Онъ мѣста себѣ не найдетъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Вотъ именно, именно, старуха!
  

ПРАСКОВЬЮШКА.

   Только и остается вамъ вмѣстѣ Богу молиться.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Не кощунствуй... Убирайся, уходи отсюда!

(Прасковьюшка уходитъ)

  

ЛИЗАНЬКА

(подходя къ Артамону и подавая руку).

   До свиданья, господинъ хорошій!
  

АРТАМОНЪ

(пожимая ей руку).

   До свиданья. Вы бы яблочко... Возьмите яблочко.
  

ЛИЗАНЬКА.

   Я получила.
  

АРТАМОНЪ.

   Получите еще. (Подаетъ ей яблоко)
  

ЛИЗАНЬКА.

   Развѣ для подруги... (Идетъ къ двери и останавливается)
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Что встала?
  

ЛИЗАНЬКА.

   Очень они славные. (Уходитъ)
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Ничего дѣвушка... Только испортится... Нельзя не испортиться,-- человѣкъ не властенъ надъ самимъ собой.
  

АРТАМОНЪ.

   Въ томъ-то вся и штука, старуха, что онъ властенъ... Только вотъ человѣкомъ-то трудно быть... мѣшаютъ... Ему съ малолѣтства, какъ въ руки покойника отходную, росписаніе жизни вручили: это можно, а это нельзя, это полагается, а то ни подъ какимъ видомъ... Вотъ онъ и мается всю жизнь съ этимъ росписаніемъ. Житья нѣтъ человѣку! Никакъ душу подъ росписаніе подладить нельзя!
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Насолили тебѣ, я вижу, люди-то... А ты плюнь на нихъ! Пошли ихъ къ лѣшему и живи самъ по себѣ.
  

АРТАМОНЪ.

   Нельзя этого. Раньше я такъ жилъ -- знать никого не хотѣлъ. Отъ всѣхъ рукъ отбился... И такъ съ мальчонокъ... Въ гимназію поступилъ, такъ меня черезъ годъ поперли оттуда: "намъ такихъ не надо". А теперь вижу,-- нельзя такъ жить потому, что все одно къ одному, и моя жизнь -- это вся жизнь... Я вотъ недавно это понялъ и смутился очень... умомъ смутился.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Не по себѣ тебѣ, парень, вижу, не по себѣ. Замытарили тебя люди... Ты имъ не вѣрь, никому не вѣрь... Я ихъ знаю... Лучше меня никто людей не знаетъ... Они днемъ -- на улицахъ, въ магазинахъ, управленіяхъ своихъ -- ряженые, всѣ ряженые, а вотъ у меня ночью такіе, какіе есть -- настоящіе... Перевидѣла я ихъ за 40 лѣтъ, и какихъ только не перевидѣла -- и образованныхъ, и необразованныхъ, и духовныхъ, и военныхъ, и штатскихъ -- у меня всѣ бывали -- и профессора, и купцы, и священники, и разные тамъ попроще... Такъ вотъ я тебѣ что скажу: днемъ у нихъ у всѣхъ разныя лица, а ночью, у меня здѣсь -- одно, и такое, что у coбаки лучше... Я собакъ больше людей люблю... Посмотри ступай: у меня въ двухъ комнатахъ 30 собакъ, да 20 кошекъ живетъ... Человѣкъ одинъ -- Прасковья, и хуже ихъ всѣхъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Такъ не вѣрить? А я вотъ такъ вѣрю, только не не тѣмъ, которые у васъ бываютъ.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   У меня всякіе бываютъ... И тѣ, которые хорошими кажутся днемъ-то, бываютъ, всякіе бываютъ...

(Молчаніе. Артамонъ выпилъ коньяку и углубился въ самого себя, пристально глядя исподлобья на Ольгу Ивановну)

  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Тяжело, что-ли, тебѣ? Ты знай Бога, да себя.
  

АРТАМОНЪ

(глухо и тихо).

   Убить мнѣ кого-нибудь хочется.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Что?
  

АРТАМОНЪ

(громче).

   Убить мнѣ кого-нибудь хочется!
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Что ты?.. Сумасшедшій человѣкъ! Да ты православный, что-ли?
  

АРТАМОНЪ.

   Раскольникъ. У меня дѣдъ Сусловскую вѣру основалъ въ губерніи... Говорятъ, много было Сусловцевъ, да теперь вымирать стали.
  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Пьешь ты много... у тебя разумъ-то и мутится.
  

АРТАМОНЪ.

   А можетъ быть, и не мутится... Я, старуха, прозорливый, подкожную жизнь всякаго человѣка вижу.

(Въ передней появляется Осокинъ съ какой-то дѣвушкой. Онъ -- въ веселомъ настроеніи, поетъ: "Все это шутки, шутки, шуточки"... И помогаетъ дѣвушкѣ одѣться)

  

ОЛЬГА ИВАНОВНА.

   Вотъ товарищъ вашъ... (Тихо, нагнувшись къ нему) Зачѣмъ съ такимъ хороводишься?
  

АРТАМОНЪ.

   Онъ ничего... У него была когда то амбиція, дворянская честь, а теперь онъ продался купцу... Да еще какому купцу? Мяснику, отцу моему... Домами его управляетъ... Прислуживаетъ...

(Входитъ Осокинъ, продолжая напѣвать. Ольга Ивановна встала и отошла въ сторону)

  

ОСОКИНЪ

(замѣтивъ на себѣ тупой, тяжелый взгдядъ Артамона).

   О-о, какъ осовѣлъ! Допилъ?

(Беретъ бутылку, смотритъ и ставитъ на столъ)

  

АРТАМОНЪ

(продолжая смотрѣть на него).

   И продался онъ весь купцу, отцу моему... Отецъ держитъ его для бахвальства и чванства: у меня, дескать, дворянинъ въ услуженіи находится.
  

ОСОКИНЪ.

   Что ты несешь?
  

АРТАМОНЪ.

   Издѣвается надъ нимъ, платитъ ему 40 цѣлковыхъ въ мѣсяцъ. И онъ знаетъ это и -- служитъ, и пресмыкается, потому что подлащивается въ счетъ будущихъ благъ... Дѣлового человѣка разыгрываетъ... (Его охватываетъ порывъ страшной злобы -- онъ схватываетъ бутылку и хочетъ ей ударить Осокина) Ахъ ты, вша!..

(Осокинъ успѣваетъ отвернуться отъ удара)

  

ОСОКИНЪ.

   Что ты, ни съ того, ни съ сего? Какой дьяволъ тебя укусилъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Погоди, за деньги пятки скоро будешь щекотать моему отцу, какъ крѣпостныя бабы щекотали господскія пятки. Лягушкой прискачешь, ящерицей приползешь -- къ ногамъ купца и будешь пресмыкаться, пока не издохнешь.. Будешь, будешь, будешь!..

(Наступаетъ на него съ бутылкой въ рукахъ)

  

ОСОКИНЪ.

   Смотри, я полицію призову!
  

АРТАМОНЪ

(отбрасывая бутылку въ сторону).

   Пошелъ вонъ! Видѣть тебя не могу! Противенъ ты мнѣ!

(Идетъ на диванъ и ложится внизъ лицомъ)

  

ОСОКИНЪ

(уходя въ переднюю).

   Дикарь!.. Онъ человѣка убитъ можетъ.

(Ольга Ивановна, не на шутку перепугавшаяся, шепча молитву, подходитъ къ Артамону и креститъ его. Осокинъ, одѣваясь въ передней, продолжаетъ ругаться)

  

Занавѣсъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

  
   Сцена представляетъ третій задній дворъ грязнаго столичнаго дома, называемый садомъ. Съ правой и лѣвой стороны огромныя стѣны; въ глубинѣ видна часть пятиэтажнаго дома съ нѣсколькими входными общими крыльцами. Одно изъ нихъ, ведущее во многія квартиры, между прочимъ, ведетъ и въ квартиру Кастьяновыхъ въ нижнемъ этажѣ, окна котораго равняются почти съ землей. Домъ набитъ жильцами дешевыхъ квартиръ. По внѣшнему виду видно, кто и какъ тутъ живетъ: на нѣкоторыхъ окнахъ виситъ бѣлье, сушатся подушки, на веревочкахъ мотается провизія и т. п. Посрединѣ дома темныя ворота, онѣ выходятъ на слѣдующій дворъ, гдѣ происходитъ постройка новаго дома, видны лѣса, строительные матеріалы; цѣлыми днями слышна тамъ трудовая жизнь: ругань, стукъ топоровъ, паденіе тяжелыхъ вещей, пѣсни рабочихъ, когда они втаскиваютъ тяжелые предметы. На заднемъ дворѣ, въ садикѣ, сравнительно спокойно. Тутъ растутъ у стѣнъ какіе-то запыленные кусты, посрединѣ чахнутъ три дерева; подъ однимъ изъ нихъ сдѣланы столъ и скамейка, врытые въ землю. Были когда-то клумбы, но теперь остались отъ нихъ жалкія очертанія. Въ углу, на первомъ планѣ хмѣлевая бесѣдка; хмѣль не выросъ, нѣсколько безсильныхъ вѣтокъ его вьются по ржавымъ проволокамъ. Солнце рѣдко проникаетъ на этотъ задній дворъ, и когда иногда и не надолго врываются въ него лучи солнца, то они кажутся необыкновенно блестящими, кричащими. Клочокъ неба замѣтнѣе по ночамъ, когда на немъ звѣзды.
   По поднятіи занавѣса, Копейкинъ сидитъ подъ деревомъ. На немъ осеннее пальто, калоши, въ рукахъ тросточка. Дни его сочтены, чахотка въ послѣднемъ періодѣ. На темно-земляномъ лицѣ его съ плохой растительностью, выдѣляются глаза подъ густыми бровями, тяжелые, злые глаза.
   На дворѣ сумрачно. Неподвижный Копейкинъ производитъ впечатлѣніе спящаго человѣка. Пауза. Лучъ солнца яркимъ снопомъ откуда-то изъ-за стѣны вливается въ садикъ. Копейкинъ встрепенулся, ожилъ, съ умиленіемъ глядитъ на солнечное пятно, образовавшееся на землѣ. Въ одномъ изъ оконъ дома появляется голова Тани.

ТАНЯ

(въ окнѣ).

   Папа, солнце! Иди на солнце!
  

КОПЕЙКИНЪ

(отъ радости потирая руки).

   Да, да... солнышко... Я сейчасъ... (Идетъ къ тому мѣсту, гдѣ легло солнечное пятно) Стульчикъ... стульчикъ принеси.

(Таня скрывается и черезъ нѣкоторое время появляется на дворѣ со стуломъ. Она -- дѣвочка лѣтъ 14--15, худенькая, болѣзненная, совсѣмъ еще подростокъ, хромоножка. Носитъ синія очки съ черной сѣткой)

  

ТАНЯ

(смотря на небо).

   Кажется, прячется...

(Солнце исчезаетъ)

  

КОПЕЙКИНЪ.

   Ну, ничего, ничего... Поставь стулъ... Оно опять выглянетъ... (Садится на студъ и киваетъ головой въ сторону передняго двора) Вотъ шумятъ больно... цѣлый день тукъ-тукъ-тукъ... пыль летитъ, известка... Строятъ гроба живымъ... Имъ только бы ампоше, въ карманъ себѣ... Что ихъ люди? Пусть дохнутъ...
  

ТАНЯ

(грустно).

   Пойдемъ въ комнаты...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Мать сердится?
  

ТАНЯ.

   Ну, ее!.. Чѣмъ я виновата, что она родила меня хромой? Злится, сама не зная, на что...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Злючкой стала. Не смѣй съ матерью ссориться! Слышишь? -- не смѣй... Испортилась ты... Поправлюсь, опять съ тобой заниматься начну... За скрипку примемся... нѣмецкій языкъ...

(Пауза. Таня смотритъ задумчиво на небо)

  

ТАНЯ.

   Не выглянетъ солнышко... Пойдемъ домой...
  

КОПЕЙКИНЪ

(вспоминая свою родину).

   Въ Таганрогѣ круглый годъ солнце, и зимой солнце... Уѣхать-бы туда, и хорошо было-бы, не захворалъ-бы я тамъ...
  

ТАНЯ,

   Молчи ужъ! Не уѣхалъ, такъ что говорить...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   75 рублей въ Таганрогѣ на улицѣ не валяются... Ты, что-ли, мнѣ давала-бы ихъ? Глупая... Пятнадцать лѣтъ, а глупая...
  

ТАНЯ.

   Ты ихъ все равно сейчасъ не получаешь,-- боленъ...
  

КОПЕЙКИНЪ

(раздражаясь).

   На метлѣ поѣдемъ... Вонъ тамъ у воротъ, у дворника, метла стоитъ, сядемъ съ тобой, да и поѣдемъ... Тащи метлу!
  

ТАНЯ

(что-то раздумывая, про себя).

   И все сердишься... всѣ здѣсь только сердятся... винятъ другъ друга... А виноватъ тотъ, кто всю эту жизнь сдѣлалъ... (Подумавъ) Выходитъ, Богъ, папочка, виноватъ.

(Робко заглядываетъ солнце)

  

КОПЕЙКИНЪ.

   Солнышко... опять оно... (Двигается вмѣстѣ со стуломъ какъ будто-бы ближе къ солнцу) Хорошо... Грѣетъ... грѣетъ. (Съ дѣтскимъ довольствомъ) Такъ... такъ... вотъ это такъ... Мнѣ только-бы солнце, больше ничего не надо... (Послѣ небольшой паузы) Теперь въ Таганрогѣ тепло, какъ лѣтомъ... купаться скоро начнутъ...

(Въ квартирѣ Кастьяновыхъ распахивается окно, и на подоконникѣ появляется Елена. Почему-то кажется,-- некстати неожиданно громко раздается на дворѣ ея веселый, жизнерадостный голосъ.

Елена -- маленькая, съ птичьей, миловидной физіономіей, какая-то вся остренькая, похожая на мальчишку, съ длинной косой, дѣвушка лѣтъ 20--21. Сильно, всѣмъ своимъ существомъ реагируетъ на каждое явленіе жизни)

  

ЕЛЕНА.

   Здравствуйте, Федоръ Федоровичъ!
  

КОПЕЙКИНЪ

(радуясь, что видитъ ее).

   Какъ живемъ? Работаемъ?
  

ЕЛЕНА.

   Во всю... И днемъ, и ночью...
  

ТАНЯ

(наклоняясь въ уху отца).

   Мама не велитъ разговаривать съ нею...
  

ЕЛЕНА.

   Что? Что вы сказали? Повторите, Таня! (Послѣ небольшой паузы, укоризненно) Я слышала, что вы сказали: мама не велитъ разговаривать со мною?
  

ТАНЯ

(горячо).

   Да.-- Вы папу погубили... Если бы не вы, онъ не бастовалъ бы, служилъ бы до сихъ поръ. (Сдерживая слезы) Мама говорить...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Молчи, скверная дѣвчонка!..
  

ЕЛЕНА.

   Вашъ папа боленъ, онъ не могъ служить...
  

ТАНЯ

(убѣгая домой).

   Я мамѣ скажу, что ты разговариваешь.
  

ЕЛЕНА.

   Таня, это нехорошо...
  

ТАНЯ

(дразня ее).

   А я вотъ скажу, скажу...
  

ЕЛЕНА.

   Я сейчасъ съ вами поговорю, не уходите домой... (Выпрыгиваетъ изъ окна въ садъ. Таня убѣгаетъ)
  

ЕЛЕНА.

   Ушла...
  

КОПЕЙКИНЪ

   Злючка стала... Испортила мать... Глядѣть мнѣ на нее больно...

(Пауза. Елена ходитъ по садику и думаетъ)

ЕЛЕНА.

   Права она? Можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ я немного виновата?
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Ну, вотъ вздоръ! Я самъ себѣ господинъ... Вотъ, погодите, понравлюсь, я еще покажу себя... Я еще поработаю... За пятьдесятъ цѣлковыхъ выворачивать свою душу больше не буду... Нѣтъ-съ, дудочки! Только бы поправиться,-- я въ газетахъ начну работать... У меня есть кой-какія мысленки... Не помажу по губамъ, ужъ могу сказать, не помажу...
  

ЕЛЕНА

(съ сожалѣніемъ смотря на него).

   А, можетъ быть, если бы вы не увлекались... Впрочемъ, что значатъ наши маленькія жертвы, наши маленькія жизни? Намъ не хорошо, будетъ другимъ лучше (Желая сказать ему что-нибудь пріятное) Ничего, не робѣйте,-- жизнь впереди.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Мнѣ только поправиться-бы, я-бы... То-есть такъ, знаете, накипѣло, такъ накипѣло... (Показывая на сердце) Кажется, гордо перерѣзалъ-бы... Только къ газетѣ какой-нибудь пристроиться-бы,-- не чернилами, кровью писалъ-бы, кровью...

(Входятъ Копейкина и Таня. Онѣ собрались въ ссудную кассу; въ рукахъ у Копейкиной большой узелъ съ разнымъ тряпьемъ. На головѣ Тани уродливая, съ крупными цвѣтами, шляпка матери. Она въ ней кажется смѣшной и жалкой.

Копейкинa -- тумбообразная женщина неопредѣленныхъ лѣтъ, искалѣченная, измученная жизнью, сварливая, злая. Опустившіеся углы губъ придаютъ особенно озлобленное выраженіе ея лицу. Лѣзетъ изъ кожи, не смотря на всю свою бѣдность, чтобы одѣться, какъ барыня,-- получается нѣчто нелѣпое и жалкое)

  

КОПЕЙКИНА

(подойдя къ мужу и дергая его за рукавъ).

   Иди! Въ квартирѣ никого нѣтъ... Мы уходимъ...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Куда?
  

КОПЕЙКИНА.

   Въ ссудную каcсу... (Обращаясь къ Еленѣ) Послѣднія kохмотья несемъ, и все по вашей милости... Во всякомъ случаѣ, я издѣваться надъ собой не позволю... Какіе мы ни-на-есть, а все-таки люди.
  

ЕЛЕНА.

   Кто-же надъ вами издѣвается?
  

КОПЕЙКИНА.

   Не слѣпые... Видимъ... Я все вижу! Погубили моего мужа, погубили... Всегда, всѣмъ буду это говорить!
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Тише, мамаша, тише!
  

КОПЕЙКИНА

(начинаетъ кричать).

   Кого мнѣ стѣсняться? Кого я боюсь? Я правду всегда всѣмъ скажу, хоть на улицѣ, при всѣхъ... Погубили тебя, погубили!
  

ЕЛЕНА.

   Это ложь!
  

КОПЕЙКИНА.

   А-а, правда глаза колетъ! А я правду больше всего люблю, черезъ нее и погибаю... У меня золотой медали нѣтъ, я гимназію не кончила, а все же я не хуже другихъ и не позволю, не позволю надъ собой смѣяться!..

(Услышавъ крикъ Копейкиной, въ нѣкоторыхъ окнахъ дома появляются жильцы. Она замѣчаетъ ихъ и, чувствуя ихъ сочувствіе къ себѣ, воодушевляется. Злоба настолько овладѣваетъ ею, что она уже не сознаетъ, что говоритъ)

  

ЕЛЕНА.

   Никто надъ вами не смѣется...
  

КОПЕЙКИНА

(обращаясь то къ жильцамъ въ окнахъ, то къ Еленѣ).

   Всѣ на дворѣ знаютъ, что вы съ моей жизнью сдѣлали! Покуда васъ здѣсь не было, развѣ мы такъ жили? Онъ работалъ. У насъ въ сохранной кассѣ триста рублей было... Всѣ это знаютъ... Пріѣхали, познакомился онъ съ вами и сталъ пропадать изъ дона... Цѣлыя ночи у васъ сидѣлъ, мудрости набирался...
  

ЕЛЕНА.

   Время его сдѣлало другимъ, не я...
  

КОПЕЙКИНА.

   Время! Скажите, пожалуйста, онъ никогда не получалъ этой газеты...
  

ЕЛЕНА.

   Вы не поняли...
  

КОПЕЙКИНА.

   Какъ-же? Куда ужъ намъ понять! А все-же мы почестнѣе васъ,-- насъ изъ городовъ не выгоняли, мы людямъ жить не мѣшали, съ обысками къ намъ полиція не ходитъ... Вашъ папенька...
  

ЕЛЕНА.

   Не смѣйте трогать моего отца!
  

КОПЕЙКИНА.

   Не нравится?.. А вотъ вы меня не только потрогали, а все сердце мое разорвали, всю жизнь мою разбили...
  

ЕЛЕНА.

   Это вамъ все представляется, вы отъ горя одурѣли. Мнѣ васъ очень жаль...
  

КОПЕЙКИНА.

   Мнѣ жалости вашей не надо... Я хлѣба на нее не куплю... Плевать мнѣ на вашу жалость!.. (Обращаясь къ Танѣ) Покажи ей языкъ, покажи!

(Таня показываетъ языкъ. Жильцы смѣются)

  

КОПЕЙКИНЪ

(сильно волнуясь и сдерживая себя).

   Мамаша, мамаша!

(Изъ воротъ, возвращаясь съ прогулки, съ зонтикомъ и коробкой конфектъ въ рукахъ, входитъ Кастьяновъ.

Онъ -- дряхлый, нервный, болѣзненный старикъ. Постоянно куритъ или свертываетъ папиросы и ѣстъ конфекты. Жизнь пріучила его больше молчать, и онъ глубоко переживаетъ все въ самомъ себѣ, сохраняя внѣшнюю холодность. Только чуткая Елена чувствуетъ, что дѣлается въ стариковской душѣ. Это когда-то, въ юности, была широкая, горячая натура, которой все-таки хватило ненадолго)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что такое? Что такое тутъ, Леночка?
  

ЕЛЕНА

(подбѣгая къ нему, въ нервной лихорадкѣ).

   Папа, папа! Я не знаю, что мнѣ дѣлать! Эта женщина... эта женщина...
  

КОПЕЙКИНА.

   Что эта женщина? Эта женщина говоритъ правду. (Обращаясь къ Кастьянову) Воспитали дочку... сумѣли... И отдаютъ... отдаютъ такимъ учить... (Обращаясь къ жильцамъ) Отдаютъ такіе дураки, какъ мы... А они вотъ, вотъ чему учатъ... (Показываетъ на мужа)
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Въ чемъ дѣло?
  

ЕЛЕНА.

   Она говоритъ, что мы погубили ея мужа!..
  

КОПЕЙКИНА.

   Я говорю и всегда буду! Не вы,-- онъ служилъ бы, не бастовалъ бы, и никакихъ у него глупостей въ головѣ не было бы... А теперь изъ-за нихъ онъ вотъ до чего себя довелъ!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Я все-таки не понимаю...
  

КОПЕЙКИНА.

   До старости дожили, а не понимаете... Вамъ въ церковь надо ходить, Богу молиться, а вы людей смущаете, дочкѣ потакаете...
  

КОПЕЙКИНЪ

(въ изступленіи).

   Замолчи!.. Замолчи, мать! Я... я... только и жизнь узналъ, когда съ нимъ познакомился. Я вспомнилъ, что я человѣкъ... Измытарила ты меня... Люди били, а ты прибавляла... И всю жизнь такъ, всю жизнь... Но теперь довольно... довольно! Я выросъ! Это ты врешь, что я погибъ: профессора лучше тебя знаютъ... Я еще покажу себя! Я не погибъ... Я выросъ! Понимаешь? Выросъ!

(Наступаетъ на жену. Жильцы смѣются)

  

ТАНЯ.

   Папа... (Обращаясь къ матери, топая ножками, со сжатыми кулачовками) Не смѣй папу обижать! Онъ боленъ... онъ умретъ!
  

КОПЕЙКИНА

(хватая ее за руку).

   Пойдемъ... Я у васъ въ долгу не останусь. Припомните вы меня! Припомните...

(Уходить съ дочерью въ ворота. У Копейкина прошла вспышка; онъ упалъ духомъ, размякъ, лицо исказили складки страданія, и слезы полились изъ глазъ)

  

КОПЕЙКИНЪ

(жалуясь, какъ ребенокъ).

   Если я не понравлюсь, кому я нуженъ такой? Зачѣмъ я такой жить буду? Всѣмъ въ тягость... И никто мнѣ не скажетъ правды: умру я, или нѣтъ?...
  

ЕЛЕНА

(обращаясь къ отцу).

   Папа, что съ тобой? Ты весь поблѣднѣлъ. (Беретъ его подъ руку) Пойдемъ! Тебѣ надо въ кровать.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ничего... пустяки... Ничего, Леночка.
  

ЕЛЕНА.

   Я знаю, это ничего... (Уходя съ отцомъ домой) Я сейчасъ, Федоръ Федоровичъ!

(Пауза. Копейкинъ садится на стулъ и задумывается. Жильцы изъ оконъ скрываются)

  

КОПЕЙКИНЪ.

   Никто не скажетъ... никто...

(Возвращается Елена. Смеркается. На заднемъ дворѣ прекращается трудовой день)

  

ЕЛЕНА.

   Вамъ тоже надо домой... Становится холодно,-- еще не лѣто...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Да, холодновато...
  

ЕЛЕНА.

   Идите... Лягте въ кровать и ни о чемъ не думайте...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Сейчасъ. (Пауза) Скажите мнѣ только правду: умру я, или нѣтъ?
  

ЕЛЕНА.

   Я вѣрю докторамъ... Вѣдь вамъ сказали, что у васъ хорошее сердце, что оно еще поборется...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   У меня сердце хорошее. Всѣ доктора сказали...
  

ЕЛЕНА.

   Ну, вотъ, видите! Главное, сердце.
  

КОПЕЙКИНЪ

(оживленно).

   Съ моимъ сердцемъ еще можно, значитъ, поскрипѣть... поработать... Мнѣ только дѣвчурку на ноги поставить бы.
  

ЕЛTНА.

   Не надо простужаться, идите домой...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Простужаться не надо... (Идетъ домой) Я поправл.сь. Спасибо сердцу... Сердце у меня здоровое... хорошее сердце...

(Уходитъ. Елена, проводя Копейкина до крыльца, садится на скамейку, устала. Марья Герасимовна появляется въ окнѣ своей квартиры; она встревожена больше, чѣмъ обыкновенно. Въ послѣднее время ей какъ-то особенно неспокойно живется, все кажется, вотъ-вотъ случится что-нибудь, одолѣваетъ непонятный страхъ передъ жизнью, и ходить она стала робко, несмѣло и говорить тише, все осматриваясь по сторонамъ. Въ ней до сихъ поръ еще сидитъ институтка, и манеры, ужимки у вся институтскія, такъ и кажется, что сейчасъ она сдѣлаетъ реверансъ)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(изъ окна, таинственно и робко).

   Леночка! А, Леночка! Что здѣсь такое случилось? Я спала, ничего не слыхала. Ты не слышишь, что ли? Поди сюда!
  

ЕЛЕНА.

   Ничего не случилось, не бойтесь.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Поди сюда!
  

ЕЛЕНА.

   Отстаньте, мама!

(Марья Герасимовна, закрываетъ окно и сама выходитъ въ садикъ. Съ каждой минутой страхъ овладѣваетъ ею все больше и больше. Прежде чѣмъ начать говорить, она присматривается открытымъ окнамъ дома)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Никого нѣтъ. Мнѣ кажется, что и камни, и стѣны подслушиваютъ. (Еще тише) Что такое? Отецъ ни слова не говоритъ, ты тоже... Я вижу, что-то такое здѣсь было...
  

ЕЛЕНА.

   Ничего, мама... Я сказала, ничего. Ты всего стала бояться,-- какъ будто бы сейчасъ изъ кустовъ выскочитъ квартальный и потащитъ тебя въ полицію...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Какъ чужая вамъ... Секреты у васъ все съ отцомъ стали... Цѣлую жизнь я ему прыть охлаждала, а онъ подъ старость лѣтъ опять студентомъ становится... Изъ гимназіи прогнали, въ отставку велѣли подать... Стыдъ-то какой! Вотъ пенсіи не получитъ, такъ будетъ знать.
  

ЕЛЕНА.

   А я горжусь.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Тише... Чѣмъ гордиться-то?
  

ЕЛЕНА.

   Отцомъ горжусь... Вы стыдитесь, а я горжусь... Ихъ только двое во всей гимназіи противъ всѣхъ пошли...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Ну, ладно, ладно... Что здѣсь-то было?
  

ЕЛЕНА.

   Ничего не скажу. Папа хорошій... Онъ могъ бы многое сдѣлать. Вы ему только мѣшали, только хотѣли, чтобы онъ былъ чиновникомъ, смиреннымъ и послушнымъ.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

   Не тебѣ судить насъ. Я его цѣлую жизнь любила и только добра ему хотѣла...
  

ЕЛЕНА

(сожалѣя, что обидѣла мать).

   Простите... Вы слишкомъ, слишкомъ меня любите... Въ этомъ мое несчастіе. Я, кажется, опять васъ обижаю? Не будемъ разговаривать.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Отецъ-то очень разстроился,-- куритъ, не выпуская изо рта папиросу, и все затягивается... Всегда онъ такъ, когда разстроится чѣмъ-нибудь... Пойду къ нему,-- какъ бы чего съ нимъ не сдѣлалось... (Замѣтивъ у воротъ Артамона) Артамоша!
  

ЕЛЕНА.

   Гдѣ?
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Вонъ онъ...

(Елена подбѣгаетъ къ Артамону и отступаетъ пораженная его видомъ. Онъ не спалъ нѣсколько ночей, грязенъ, растрепанъ)

  

ЕЛЕНА.

   Что съ тобой? Гдѣ былъ?
  

АРТАМОНЪ

(опуская голову).

   Не спрашивай...
  

ЕЛЕНА.

   Опять? А слово? Гдѣ твое слово?
  

АРТАМОНЪ.

   Мнѣ стыдно тебѣ въ глаза глядѣть... Не спрашивай ничего...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Да что съ тобой случилось? Весь ты въ грязи!.. Подъ заборомъ, что ли, валялся?.. Ахъ, Артамоша! Пойдемъ, умойся, приведи себя въ порядокъ.
  

ЕЛЕНА.

   Тебѣ ванну надо сдѣлать, пойдемъ въ квартиру.

(Идутъ къ крыльцу.)

  

АРТАМОНЪ.

   Безъ нея можно... (Останавливается въ раздумьѣ у крыльца)
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не разговаривай... Сейчасъ прикажу нагрѣть воды.

(Уходитъ)

  

АРТАМОНЪ.

   Отецъ искалъ?
  

ЕЛЕНА.

   Справлялся, раза три присылалъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Не забылъ еще... Ну, да скоро позабудетъ...
  

ЕЛЕНА.

   Что же всталъ? Идемъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Не пойду я къ вамъ... Когда я былъ тамъ...-- я все по дурнымъ мѣстамъ ходилъ, Елена, тамъ мнѣ лег че... -- когда я былъ тамъ, я думалъ: есть на свѣтѣ уголокъ, я приду въ него, и мнѣ будетъ хорошо... Пришедъ, и назадъ уйти хочется... Чужой я здѣсь...
  

ЕЛЕНА.

   Не пущу... И папа, и мама, и я -- мы всѣ тебя любимъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Меня одна старуха тоже полюбила... Я вотъ къ мой пойду... Она страданія человѣка понимаетъ...
  

ЕЛЕНА.

   А я развѣ не понимаю?..
  

АРТАМОНЪ.

   Ты какъ-то по другому... Ты за тѣхъ, которые потомъ будутъ, а глубину настоящей скорби ты не замѣчаешь. Старуха замѣчаетъ и правду жизни видитъ, а ты слѣпая...
  

ЕЛЕНА.

   Какая тамъ старуха?.. Пойдемъ... Потомъ будемъ говорить. (Артамонъ упирается) Не ломайся! Идемъ!
  

АРТАМОНЪ.

   Ладно. Только я, можетъ быть, уйду... Ты не удерживай... (Уходятъ)
  

Картина вторая. Занавѣсъ не спускается. По степенно становится темнѣе и темнѣе... Наступаетъ ночь... Клочокъ неба надъ стѣнами заткался звѣздами... Изъ дома и въ домъ прошли нѣсколько жильцовъ. Теперь, когда смолкла строительная работа на переднемъ дворѣ, въ садикѣ слышнѣе городская жизнь -- шумъ колесъ, свистъ паровозовъ и неуяснимый гулъ... Гдѣ-то на башнѣ пробили часы.

Изъ воротъ, робко озираясь, входитъ Матреша, стройная, хорошо сложенная, точно точеная дѣвушка, съ прирожденными пластичными манерами и изящно-красивымъ личикомъ; только по костюму, да по тому рѣчи можно догадаться, что это горничная или модистка. Матреша -- бѣлошвейка.

Войдя въ садикъ, она заглядываетъ въ окна квартиры Кастьяновыхъ Квартира освѣщается. Матреша, увидавъ въ комнатахъ Елену, робко стучитъ по окну. Елена отворяетъ окно.

ЕЛЕНА.

   Кто это?
  

МАТРЕША

(робко).

   Я... Простите... (Смущенно) Здравствуйте! (Подаетъ руку) Не приходилъ Артамонъ?
  

ЕЛЕНА.

   Пришелъ только сейчасъ... Здоровъ и живъ.
  

МАТРБША

   Славу Богу, слава Богу...
  

ЕЛЕНА.

   Идите къ намъ!
  

МАТРЕША.

   Онъ не любитъ, когда я вхожу къ вамъ, да притомъ же Марья Герасимовна...
  

ЕЛЕНА.

   Мама ничего...
  

МАТРЕША.

   Она ничего, только такъ смотритъ, что неловко цѣдается... На прошлой недѣлѣ замѣчаніе сдѣлала,-- сказала: людямъ полагается жить въ законныхъ бракахъ...
  

ЕЛЕНА.

   Я скажу мамѣ, чтобы она не смѣла вамъ замѣчаній дѣлать... Идите!
  

МАТРЕША.

   Лучше пошлите его сюда, скажите: только на два слова...
  

ЕЛЕНА.

   Славная вы! Если бы я могла на васъ жениться, я женилась бы и всю вашу жизнь устроила бы... Слушайте... Сядьте сюда... (Показываетъ на подоконникъ и садится сама. Матреша тоже садится. Елена говоритъ тише)
  

ЕЛЕНА.

   Я съ нимъ говорила, совѣтовала на васъ жениться. Онъ очень боится, не надѣется на себя, но все-таки не прочь, если ужъ это нужно, необходимо.
  

МАТРЕША.

   Неужели? Не можетъ быть... Вы шутите?.. По ихъ убѣжденію, это глупости...
  

ЕЛЕНА.

   Такъ-то такъ, но на свѣтѣ, Матреша, много глупостей, которыя мы принуждены пока дѣлать... Измѣнится жизнь, и не будемъ дѣлать мы глупостей...
  

МАТРЕША.

   Понятно... Только очень тяжело съ ребенкомъ,-- на квартиру хозяйки не пускаютъ...

(Пауза. Обѣ задумались)

ЕЛЕНА.

   Я его сейчасъ пошлю... Поговорите съ нимъ...

(Отходитъ отъ окна. Матреша, наполненная радостью и боязнью, подойдя къ крыльцу, ждетъ Артамона; когда онъ выходитъ, она бросается къ нему на шею, обнимаетъ и цѣлуетъ)

АРТАМОНЪ

(совершенно равнодушно отстраняя ее рукой).

   Неловко здѣсь,-- народъ.
  

МАТРЕША.

   Не радъ? (Отошла отъ него на шагъ и замолчала. Молчитъ и онъ) Пропадалъ сколько дней... Я мѣста себѣ не находила... вился, встрѣтились, и такъ обходишься...
  

АРТАМОНЪ.

   Мы цѣловаться-же намъ съ тобой здѣсь? Чудачка...
  

МАТРЕША.

   Я не прошу, чтобы ты цѣловался... А неужели нельзя поласковѣе? Я такъ о тебѣ забочусь...
  

АРТАМОНЪ.

   Все это я знаю и благодаренъ тебѣ... Только объ этомъ нечего говорить...

(Садится на ступеньку крыльца и свиститъ. Пауза. Матреша садится рядомъ)

  

МАТРЕША.

   Сегодня я тебя во снѣ видѣла... Будто-бы ты идешь по полю, а Колюшка за тобой удочки несетъ... На полѣ цвѣтовъ много и разные, разные... (Пауза) О чемъ я ни заговорю, ты все молчишь... Какъ будто тебя не касается все мое... Двѣ разныя жизни...
  

АРТАМОНЪ.

   Пустяки...
  

МАТРЕША.

   Нѣтъ, не пустяки... Ты своей жизнью живешь, а я -- твоей, потомъ Колюшкиной, а ужъ затѣмъ своей... И хуже всѣхъ мнѣ! Вѣдь вотъ опять приходится комнаты искать... Какое это мученіе! Не пускаютъ съ ребенкомъ, да еще съ такимъ, незаконнорожденнымъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Сволочи! Дрянь люди, Матреша! -- Мнѣ одна старуха ихъ, какъ на ладони, показала... Да я и безъ нея зналъ...
  

МАТРЕША.

   Елена Егоровна славная...
  

АРТАМОНЪ.

   Она не въ счетъ... Ей представляется; что она завтра утромъ проснется, посмотритъ въ окно -- и увидитъ царствіе Божіе на землѣ... А городъ, съ его вонючими домами, улицами, провалится въ тартарары... Это такъ, моментально... Смѣшная...

(Матреша отодвигается отъ него и задумывается. Пауза)

  

МАТРЕША.

   Каждый разъ, когда ты объ ней говоришь, дѣлаешься пріятнымъ, такимъ, какимъ былъ раньше... Похожъ на того, что въ Лѣтнемъ саду присталъ ко мнѣ... Присталъ и не отсталъ. На горе себѣ ты связалъ меня съ собою... Скажи: вѣдь ты такъ, такъ думаешь?
  

АРТАМОНЪ.

   Вздоръ... старая пѣсня... Все ты объ одномъ толкуешь...

(Пауза. Матреша пересаживается ближе къ нему и робко кладетъ голову на его грудь)

  

МАТРЕША.

   Артамонъ, люби меня...
  

АРТАМОНЪ.

   Да вѣдь я-же люблю... Я не подлецъ, я никогда не брошу тебя... Только мнѣ странно: міръ огромный, и идетъ въ немъ ерунда страшная,-- ужасъ беретъ, а тебѣ все равно... И ничего ты не хочешь...
  

МАТРЕША.

   Мнѣ любви твоей надо... Вотъ я тебѣ говорю о квартирѣ, что нигдѣ съ ребенкомъ не пускаютъ, а ты не обращаешь вниманія...
  

АРТАМОНЪ.

   Все это я, братъ, понимаю... отлично представляю... И если ужъ такъ тебѣ необходимо становится, я женюсь, и тогда... тогда тебѣ, понятно, будетъ лучше...
  

МАТРЕША.

   Еще-бы, еще-бы! Вездѣ жить можно будетъ, люди не будутъ пренебрегать... Я вѣдь не хуже ихъ... Ты не бойся меня и ничего не бойся... Подумай, разсуди: вѣдь все останется по-прежнему, только мнѣ и Колюшѣ будетъ лучше... Люди не будутъ смѣть къ намъ дурно относиться.
  

АРТАМОНЪ.

   Что у него животъ болитъ еще?
  

МАТРЕША.

   Давно прошелъ... Я ему гофманскихъ капель на сахарѣ дала. Два раза сказалъ сегодня: папа... А ты вотъ три дня не былъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Завтра приду... Потолкуемъ...
  

МАТРЕША.

   Какъ было бы хорошо... Какъ было бы хорошо! (Встаетъ) Надо домой идти... Я на минутку... Кухарка за Колюшей хотѣла посмотрѣть, пока я бѣгаю...

(Изъ воротъ появляются -- Осокинъ, Копейкина и Таня; остановились въ воротахъ и о чемъ-то говорятъ)

  

АРТАМОНЪ.

   Иди, иди... Народъ тутъ... Слышишь, разговоръ?
  

МАТРЕША

(цѣлуя его).

   Прощай... Когда придешь? Въ шесть? Въ шесть?
  

АРТАМОНЪ.

   Ну, въ шесть, семь, восемь...
  

МАТРЕША.

   Нѣтъ, въ шесть, обязательно въ шесть... Прощай (Опять цѣлуетъ) Я рубашку Колюшѣ сшила -- голубенькую съ бѣлыми мушками. Да это тебѣ не интересно... Прощай.

(Проскальзываетъ въ ворота, стараясь быть незамѣченной Копейкиной и Осокинымъ. Артамонъ уходитъ въ квартиру Кастьяновыхъ)

  

КОПЕЙКИНА

(выйдя изъ-подъ воротъ).

   Видѣли? Видѣли, сейчасъ проскользнула?
  

ОСОКИНЪ.

   Нѣтъ. Кто проскользнулъ?
  

КОПЕЙКИНА.

   Матрешка... Каждый день она къ нимъ бѣгаетъ... Женятъ они Артамона на ней... Вотъ увидите, у меня нюхъ есть...
  

ОСОКИНЪ.

   Вы, того... Вы насчетъ этого чуть что услышите, ко мнѣ сейчасъ же,-- этого допускать нельзя... Только и стоитъ прогнать ихъ съ квартиры, да контрактъ связываетъ...
  

КОПЕЙКИНА

(подсматривая въ окно).

   Посмотрите... Чай собираются пить... Тоже, какъ люди хорошіе, проклятые, живутъ,-- на столѣ и сыръ, и масло... Даетъ же Господь людямъ! (Увидѣвъ Артамона) Артамонъ! Артамонъ вошелъ...
  

ОСОКИНЪ.

   Возвратился... Что онъ дѣлаетъ у нихъ? Интересно... (Подсматриваетъ въ окно) Изволите ли видѣть? Съ книгой... Литературой занимается... Вотъ дуракъ! То пьетъ, то читаетъ...
  

КОПЕЙКИНА.

   Погибаетъ... Ужъ вы, пожалуйста, господинъ Осокинъ, насчетъ квартиры...
  

ОСОКИНЪ.

   Ладно, ладно... Не разговаривайте, услышатъ...
  

КОПЕЙКИНА.

   Пожалуйста... Позвольте пожать вашу руку... вы такой пріятный человѣкъ...
  

ОСОКИНЪ

(продолжая подсматривать).

   Пожмите. (Подаетъ ей руку)
  

КОПЕЙКИНА

(обращаясь къ Танѣ).

   Пойдемъ!

(Пауза. Осокинъ продолжаетъ свои наблюденія и вдругъ отскакиваетъ отъ окна, какъ мячикъ. Тигровыми прыжками подбѣгаетъ къ стѣнѣ и, какъ тать, пробирается въ хмѣлевую бесѣдку. Елена распахиваетъ окно и выпрыгиваетъ въ садъ)

ЕЛЕНА

(выпрыгивая).

   Артамонъ, за мной! Дышать свѣжимъ воздухомъ!
  

АРТАМОНЪ

(показывается въ окнѣ).

   Я черезъ дверь...
  

ЕЛЕНА.

   Вылѣзайте въ окно... тюлень!..

(Артамонъ вылѣзаетъ. Елена схватываетъ его за руку, закидываетъ голову назадъ и смотритъ на небо)

  

ЕЛЕНА.

   Смотрите на небо...
  

АРТАМОНЪ.

   Сколько звѣздъ!..
  

ЕЛЕНА.

   А вамъ изъ нашего колодца видно только клочокъ неба...

(Пауза)

  

ЕЛЕНА.

   Вы знаете названія звѣздъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Нѣтъ, кромѣ "Большой Медвѣдицы", ничего...
  

ЕЛЕНА.

   Давайте искать "Большую Медвѣдицу"... (Перебѣгаетъ на другое мѣсто) Не видите?
  

АРТАМОНЪ.

   Нѣтъ. Она вѣдь ковшомъ, а тутъ мѣста мало...
  

ЕЛЕНА.

   А я вижу, вижу... вижу!
  

АРТАМОНЪ.

   Гдѣ?
  

ЕЛЕНА

(показывая).

   Вонъ, надъ трубой... Видите? Видите, изгибается?
  

АРТАМОНЪ.

   Нѣтъ.
  

ЕЛЕНА.

   Надъ трубой... надъ трубой...
  

АРТАМОНЪ.

   Ну, ее къ чорту! Шея заболѣла...

(Садится на скамейку. Елена все смотритъ на звѣзды)

  

АРТАМОНЪ.

   Вы меня не узнаете... Ей-Богу, не узнаете... Совсѣмъ другимъ буду... Мнѣ жизнь представляется такой... (Подумавъ) Вотъ ни живемъ, и нѣтъ у насъ ни родины, ни городовъ, ни домовъ,-- ничего нѣтъ, что жить мѣшаетъ... И ничего мы этого не хотимъ, а хотимъ мы и дѣлаемъ новую родину, распахиваемъ поля, работаемъ и поемъ пѣсни... Обязательно пѣсни... Подъ пѣсни строимъ новый домъ, большой, огромный для всѣхъ домъ, съ зеркальными окнами... И крыша тому дому небо... Только небо... Отецъ на старомъ мѣстѣ громоздитъ пятиэтажный... Не построитъ... То-есть, онъ построитъ, да... (Задумывается)
  

ЕЛЕНА

(подходя къ нему).

   Вы что-то говорили? Я не слышала...
  

АРТАМОНЪ.

   Я не говорилъ, я пѣлъ...
  

ЕЛЕНА.

   Пѣли?..
  

АРТАМОНЪ.

   Это бываетъ... Вотъ мнѣ вы говорили сейчасъ въ комнатѣ о разныхъ книжныхъ мудростяхъ, а мнѣ показалось, что вы говорите о чемъ-то другомъ, о чемъ-то хорошемъ,-- о Богѣ или небѣ, вотъ объ этомъ, что надъ нами... А мудрости эти всѣ тутъ не причемъ...
  

ЕЛЕНА.

   Вы не поняли... Давайте сидѣть здѣсь до зари...
  

АРТАМОНЪ.

   Давайте... Съ большой охотой...

(Пауза)

  

ЕЛЕНА.

   Какъ-то разъ, когда мнѣ было лѣтъ семнадцать, я попала за городъ... Былъ вечеръ... Закатывалось солнце... И мной овладѣло такое настроеніе, что я встала на колѣни и поцѣловала землю... И это искренно, безъ всякой комедіи... Со мной никого не было...
  

АРТАМОНЪ.

   Мнѣ хочется это сейчасъ сдѣлать...

(Молчаніе)

Занавѣсъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

  
   Комната въ квартирѣ Кастьяновыхъ. Три двери: одна, въ глубинѣ, выходитъ въ переднюю и расположена противъ парадной входной двери, двѣ другихъ находятся съ лѣвой стороны и ведутъ въ комнату Елены и въ комнату старика Кастьянова. Обстановка разнохарактерная: золоченая мебель и простыя кухонныя табуретки. У одной изъ стѣнъ -- рваный турецкій диванъ; недалеко отъ него старинные часы тумбой. Посрединѣ -- обѣденный столъ; надъ нимъ лампа. Рояль. Большой книжный шкафъ; на немъ стоитъ глобусъ. Буфета нѣтъ -- развалился; посуда поставлена на отдѣльномъ столѣ и покрыта скатертью. Драпировки на окнахъ и дверяхъ разноцвѣтныя, дырявыя. На стѣнахъ портреты писателей 60-хъ годовъ и географическія карты. На полу -- подобіе ковровъ
   Каждая вещь въ комнатѣ говоритъ о разрушающейся жизни. Утро. На столѣ кипящій самоваръ и посуда. Самоваръ уныло поетъ. Старикъ Кастьяновъ, въ старомъ халатѣ и туфляхъ, бродитъ по комнатѣ, останавливается иногда передъ окномъ и смотритъ на улицу. Онъ не спадъ ночь, пожелтѣлъ, осунулся; повидимому, переживаетъ что-то мучительное, тяжелое. Жадно куритъ и, докуривъ одну папиросу, торопливо свертываетъ другую.
  

КАСТЬЯНОВЪ

(обращаясь къ самовару).

   Поешь? Выпроваживаешь? Не умираю еще... поживу... Вотъ тебѣ! (Закрываетъ трубу самовара крышкой, снова бродитъ по комнатѣ. Подходитъ къ окну и принимаетъ какую-то дѣвушку, идущую по улицѣ, за Елену) Леночка! (Торопливо, задыхаясь отъ радости, идетъ къ средней двери и кричитъ) Старуха, Леночка идетъ!.. Я говорилъ, что придетъ...

(Входитъ Марья Герасимовна)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Гдѣ? Показалось тебѣ...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Нѣтъ, смотри! (Оба подходятъ къ окну) Видишь? Видишь, походка такая, какъ у Леночки... Вонъ тамъ идетъ, у желѣзнаго дома...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Это не она... Глаза-то у тебя совсѣмъ плохіе стали...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Не она... Какъ же это не она? А мнѣ показалось...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Что чай-то не пьешь? Пей! Смотрѣть-то на тебя страшно: пожелтѣлъ, какъ лимонъ.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Это тебѣ кажется...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Чего ужъ не кажется. Вижу я, что съ тобой дѣлается...

(Уходитъ. Старикъ садится на стулъ и погружается въ тяжелыя думы; кажется, что онъ думаетъ о смерти. Пауза)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Не придетъ... А ну-ка не придетъ?..

(Отгоняя отъ себя эту мысль, начинаетъ усиленно курить. Входитъ Марья Герасимовна съ каплями въ рюмочкѣ)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   На, выпей.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Чего тутъ еще?
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не разговаривай, выпей... Это успокоитъ...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ничего не успокоитъ. (Выпиваетъ капли)
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(ставя рюмочку на столъ).

   Ночь не ночевала... О насъ не подумала... И что люди будутъ говорить?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Глупости! И все ты по рецепту другихъ живешь, которыхъ и въ глаза никогда не видала... Всю жизнь такъ: "осудятъ"! "Подумаютъ"! Ничего, никогда я больше не слыхалъ отъ тебя!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не разстраивайся... Что злишься? Говорить съ тобой нельзя стало... Совсѣмъ студентомъ сталъ подъ старость лѣтъ: все не такъ, все не нравится... (Садится пить чай и наливаетъ ему стаканъ. Ставя передъ нимъ стаканъ) Пей! (Послѣ небольшой паузы) Къ доктору сегодня пойдемъ... Пусть при мнѣ тебя осмотритъ: ты вѣдь самъ ничего не скажешь.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ступай одна -- осматривайся.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(вырывая у него изъ рукъ папиросу).

   Перестань курить! Вѣдь всѣ внутренности свои прокоптѣлъ, изо рта не выпускаешь...
  

КАСТЬЯНОВЪ

(свертывая новую папироску).

   Это ты напрасно... 35 лѣтъ ты мнѣ это говоришь, и 35 лѣтъ я курю.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не я, задохся бы въ дыму... И Богъ знаетъ, что съ тобой было бы безъ меня... Можетъ быть, и въ каторгу угодилъ бы... (Пауза) Не ждала я, чтобъ Леночка вся въ тебя вышла... (Съ отчаяніемъ) И гдѣ ходитъ? Подумать страшно... Придетъ ли?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Придетъ... Вотъ посмотри, сейчасъ придетъ... Засидѣлась у какой-нибудь подруги и осталась ночевать...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не притворяйся, старикъ... Меня утѣшать нечего. Самъ не вѣришь словамъ своимъ... И что съ ней сдѣлалось? Кончила курсъ съ золотой медалью, любила музыку, играла такъ, какъ никто въ гимназіи... Помнишь Саратовскій концертъ? Начальница поцѣловала при всей публикѣ... И вдругъ... не понимаю...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Стара, чтобъ понимать... Впрочемъ, ты никогда этого не понимала...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Чего не понимала?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Никакого протеста... Ты только приноравливалась къ жизни, да меня лечила касторкой отъ всякихъ фантазій...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Что говоришь, старый?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   А что? Развѣ неправда? Вѣрно!.. Бывало, чуть во мнѣ вспыхнетъ огонекъ и какому-нибудь почтенному вору-мерзавцу захочется запустить, ты сейчасъ-же касторки... У тебя -- все отъ плохого желудка, всякая порядочная мысленка...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   И сейчасъ скажу, что все отъ здоровья... У Леночки нервы плохіе... Ей надо водой лечиться и на желудокъ обратить вниманіе... У насъ въ пансіонѣ мадамъ Альбертъ всегда, бывало, какъ дѣвочка задумается, сдѣлается грустной, касторки давала... Всѣмъ, всѣмъ... Такая была славная, симпатичная...

(Въ передней звонокъ)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Она!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Можетъ быть, Артамонъ... Если бы она!

(Оба бѣгутъ въ переднюю отпирать дверь. Приходитъ Артамонъ, печаленъ и сумраченъ. Раздѣвается въ передней и входитъ въ комнату. Старики въ то время. когда онъ раздѣвается, забрасываютъ его вопросами. Онъ упрямо молчитъ) .

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Ну что же? Что? Говори скорѣй!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что молчишь-то? Разсказывай. Былъ у Осиповыхъ?
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Къ Бондаревымъ заѣзжалъ?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Чай, въ трактирѣ сидѣлъ, не искалъ? Говори!..

(Всѣ входятъ изъ передней въ комнату. Молчаніе Артамона объяло стариковъ страхомъ и ужасомъ. Артамонъ сѣлъ у чайнаго стола. Пауза)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Говори... Все равно узнаемъ.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Господи, что такое?
  

АРТАМОНЪ.

   Ничего. Не нашелъ я ее. Вездѣ былъ, гдѣ она бываетъ.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ну что же? Что?
  

АРТАМОНЪ.

   Да чего что! Видите, одинъ,-- значитъ, не нашелъ.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Не скрывай... Говори, Артамонъ, не скрывай... Вѣдь намъ еще хуже не знать-то, что съ ней...
  

АРТАМОНЪ.

   Я самъ не знаю, что съ ней и гдѣ она.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Правда?
  

АРТАМОНЪ.

   Правда... отстаньте!

(Молчаніе)

АРТАМОНЪ

(обращаясь къ Кастьянову).

   Что носъ повѣсилъ? Не годится старому студенту носъ вѣшать.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   А ты заѣзжалъ къ этой?.. Какъ ее? Рыженькая такая... еврейка она... Гофманъ. что ли?
  

АРТАМОНЪ.

   Заѣзжалъ... Не была она у ней...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   И у Осиповой былъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Говорилъ уже...

(Пауза)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Я пойду искать... И къ Гофманъ, и къ Прибытковой схожу опять. Онѣ мнѣ помогутъ... Онѣ скажутъ, гдѣ она... Пейте тутъ чай... я пойду.
  

АРТАМОНЪ.

   Придетъ она.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Когда придетъ? Можетъ быть, съ ней, Богъ-знаетъ, что случилось! Пойду одѣться... (Уходитъ)
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Всю ночь не спалъ... Затылокъ теперь ломитъ... Ворочался, думалъ-думалъ и ничего не выдумалъ... Ну, что мнѣ съ ней дѣлать? Замужъ совѣтовать выйти, дѣтей народить? Не могу я этого, стыдно... А другого ничего не придумаю...
  

АРТАМОНЪ.

   Пусть ее.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Пропадетъ, ни за грошъ пропадетъ... Ей вѣдь море по колѣно,-- она ничего не боится... совсѣмъ казакъ на войнѣ... Бывало, въ мое время и либеральничали, и работали, но какъ-то все это келейно, тихо, втихомолку... А теперь вѣдь на площадяхъ кричатъ, на улицахъ орутъ... А талантовъ нѣтъ... Гдѣ Герценъ? Гдѣ у нихъ Герценъ? Вонъ онъ, посмотри! (Показываетъ на портретъ Герцена на стѣнѣ) Умъ! Огонь!
  

АРТАМОНЪ.

   Ну, ихъ!..
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Кого?
  

АРТАМОНЪ.

   Да всѣхъ вашихъ писателей... Не люблю я ихъ...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Неучъ, неучъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Толковали, толковали, а изъ жизни ничего не сдѣлали, только въ тупикъ ее загнали... Имъ хорошо,-- они умерли! А намъ вотъ тутъ живи, да расхлебывай всѣ мерзости!
  

КАСТЬЯНОВЪ

(добродушно).

   Болванъ! Ты, братъ, совсѣмъ дуракъ. Да развѣ это писатели сдѣлали?
  

АРТАМОНЪ.

   Не они только... Время ихъ сдѣлало, наше время... А они выражали свое время, стало быть, и они тоже... Это я такъ понимаю.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Болванъ и выходишь, да еще однобокій болванъ... Ничего ты правильно себѣ уяснить не можешь. А отчего? Систематическаго образованія нѣтъ. Если бы не шелопайничалъ, а учился...
  

АРТАМОНЪ.

   Слышалъ я это! Только мнѣ всегда казалось,-- не тому меня начинали учить, чему надо... Мнѣ мальчишкой больше всего хотѣлось знать, откуда люди на землѣ появляются, и зачѣмъ они появляются... День и ночь я объ этомъ думалъ, и мучила меня эта тайна; а при такомъ состояніи я никакъ не могъ грамматикой прилежно заниматься.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что же тебѣ объяснить надо было?
  

АРТАМОНЪ.

   Я не знаю, что надо было. Только грамматика-то тутъ не причемъ была, а особенно молитвы... Смѣшили онѣ меня... Я ихъ учителю, какъ дьяконъ, нараспѣвъ отвѣчалъ и хохоталъ, а онъ отцу жаловался... Отецъ поролъ... И всякое yченье сдѣлалось мнѣ противно тогда.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Не попалъ ты въ руки хорошія... Былъ у меня одинъ такой же огарокъ, какъ ты... Въ Тамбовской гимназіи я тогда служилъ...

АРТАМОНЪ

(прислушиваясь)

   Постой... Кажется, Осокинъ въ кухнѣ. (Подходитъ къ двери передней)
  

КАСТЬЯНОВЪ

(прислушиваясь).

   Кухарку пробираетъ.

(Ясно доносится фраза Осокина: "У меня, смотри, не выливать помой!"!)

  

АРТАМОНЪ

(отходя отъ двери).

   Сюда идетъ. Должно быть, за мной...

(Садится ни диванъ: входитъ Осокинъ)

  

ОСОКИНЪ

(подходя къ Артамону).

   Здравствуй! (Протягиваетъ руку, Артамонъ руки не даетъ) Очень деликатно... ничего другого отъ васъ ждать нельзя... Я за вами... Отецъ требуетъ... Требуетъ какого-то отчета въ трехъ тысячахъ... По векселямъ, что ли, вы тамъ заняли у кого-то...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что, вы и здороваться не хотите?
  

ОСОКИНЪ.

   Простите, я разсѣянъ... Непріятности все... Чортъ знаетъ, какія возлагаютъ на тебя идіотскія порученія, а ты долженъ ихъ исполнять!.. (Здороваясь съ Кастьяновымъ) Что, Елена дома?
  

АРТАМОНЪ.

   Какая она вамъ Елена?
  

ОСОКИНЪ.

   Я съ вами не желаю перебираться... Желаете вы идти къ отцу?
  

АРТАМОНЪ.

   Скажите ему: отчета отдавать никакого не хочу, деньги подъ векселя больше брать не буду и, вообще, не буду у него брать никакихъ денегъ...
  

ОСОКИНЪ.

   Романтизмъ... Вотъ вы ступайте и скажите ему.
  

АРТАМОНЪ.

   Не хочу.

(Молчаніе)

  

ОСОКИНЪ.

   Странно... При чемъ же я тутъ? Онъ накинется на меня, и я долженъ буду выслушивать то, что вы должны выслушать. Не очень это пріятно...

(Уходитъ. Звонокъ)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Она! Ея звонокъ...

(Выбѣгаетъ въ переднюю, за нимъ выходитъ Артамонъ; Марья Герасимовна уже въ шляпѣ, собравшаяся идти искать Елену, но является тоже въ передней.

   Дверь отпирается, и входитъ Елена. Въ шляпѣ и кофточкѣ, прямо проходитъ въ свою комнату)
  

КАСТЬЯНОВЪ

(съ ребяческой радостью кружась около Елены).

   Пришла... Наконецъ-то пришла!.. Гдѣ же это ты? Ну, потомъ, потомъ разскажешь... чай, голодная? Садись чай пить.

ЕЛЕНА

(уже въ дверяхъ своей комнаты).

   Мнѣ надо остаться одной... я... мнѣ нужно умыться, привести себя въ порядокъ...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(важно).

   Какъ мать, я тебѣ обязана сказать, Елена...
  

ЕЛЕНА.

   Пожалуйста, мама, безъ этого тона!

(Уходитъ. Недоразумѣніе. Молчаніе. Заговорили почему-то таинственно, почти шопотомъ)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Блѣдная. Замѣтили вы? Блѣдная? Да?
  

АРТАМОНЪ.

   Это ничего... Я не люблю красныхъ лицъ.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Не мылась... Вы слышали -- сказала: пойду, умоюсь? Значитъ, не до того было... Авось, все разскажетъ... только нѣтъ, едва ли... Она въ послѣднее время совсѣмъ разговаривать со мной перестала... А всегда была откровенна... Гдѣ? Что? Ничего не знаю... (Обращаясь къ Артамону) Авось, тебѣ разскажетъ. Попытайся...
  

АРТАМОНЪ.

   Не буду. Захочетъ, сама разскажетъ. (Садится на диванъ)

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(подсматривая въ замокъ двери Елениной комнаты).

   Бумаги какія-то рветъ... Грѣхъ... грѣхъ, да и только... Пойду ей цвѣтной капусты сварю,-- чай, ѣсть захочетъ...

(Уходитъ въ кухню)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   А я полежу, братъ... Голова у меня не того... Надо полежать.

(Уходитъ въ свою комнату. Артамонъ, посидѣвъ на диванѣ и что-то обдумавъ, подошелъ къ двери Елениной комнаты, хотѣлъ было постучатъ, но раздумалъ и снова, стоя у дверей, погрузился въ думы.

Въ передней появляются Матреша и Марья Герасимовна. Матреша въ бѣломъ, простенькомъ платьѣ, шляпкѣ, въ рукахъ небольшая картонка съ цвѣтами. Оживлена, весела, счастлива)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА

(въ передней).

   Ну, или, или... не бойся... Чего ты сегодня какъ разрядилась? (Показывая на Артамона) Вонъ онъ стоитъ. Разговаривайте, я мѣшать не буду. (Уходитъ)
  

МАТРЕША

(подбѣгая къ Артамону).

   Здравствуй! (Хотѣла было его поцѣловать, но спохватилась и осмотрѣлась кругомъ) Нельзя... Увидятъ... Готовъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Что ты такъ рано?
  

МАТРЕША.

   Вѣдь сегодня 28-ое.
  

АРТАМОНЪ.

   Ну что же 28-ое?
  

МАТРИША.

   День вѣнчанья... Батюшка обѣщалъ послѣ обѣдни вѣнчать... Надо сейчасъ идти... У меня все готово... И четырехъ свидѣтелей нашла... Одинъ, Богъ его знаетъ, кто... подошла и попросила на улицѣ какого-то господина... Засмѣялся и согласился.
  

АРТАМОНЪ.

   Чортъ возьми, а я и забылъ объ этомъ обстоятельствѣ... Мнѣ казалось, 28-ое не скоро.
  

МАТРЕША.

   Какъ же такъ? Надо идти... За десять рублей батюшка согдасился.
  

АРТАМОНЪ.

   Надо?
  

МАТРЕША

(испугавшись).

   Какъ же иначе? Ты бы хоть одѣлся...
  

АРТАМОНЪ.

   Да у меня нѣтъ ничего, кромѣ этого... (Показывая на визитку) Галстухъ развѣ бѣлый пустить?
  

МАТРЕША.

   Это хорошо, надѣнь.
  

АРТАМОНЪ.

   Грязный онъ, чортъ его возьми! Чай, и этотъ сойдетъ?
  

МАТРЕША.

   Да ужъ ладно... Давай только, я его перевяжу... До сихъ поръ не научился завязывать. (Перевязываетъ галстухъ и говоритъ) Надо скорѣе!.. Тотчасъ же, какъ обѣдня кончится, за насъ примутся. Только бы скорѣе!.. Батюшка говорилъ, что въ полчаса окрутитъ... Что ты такой грустный? Не смѣй быть такимъ!
  

АРТАМОНЪ.

   Такъ идти?
  

МАТРЕША.

   Какъ же иначе? Вѣдь у насъ все рѣшено.
  

АРТАМОНЪ

(подумавъ).

   Да?.. Надо идти. (Садится на диванъ)
  

МАТРИША

(вынимая изъ картонки цвѣты).

   Ты мнѣ позволишь? Я не рѣшалась одна, думала, тебѣ не понравится...
  

АРТАМОНЪ.

   Въ чемъ дѣло?
  

МАТРЕША.

   Цвѣты приколоть сюда можно? (Показываетъ на грудь)
  

АРТАМОНЪ.

   На кой чортъ? Пойдемъ по улицѣ, и люди, пожалуй, будутъ догадываться, что вѣнчаться идемъ... Плюнь на это дѣло!
  

МАТРЕША.

   Что же мы дурного дѣлаемъ? Напротивъ, про тебя будутъ говорить, что ты хорошій человѣкъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Что губы надула? Приколи, если надо тебѣ...
  

МАТРЕША.

   И приколю!.. Мнѣ самой пріятно. Я не для людей... (Прикалываетъ) Надо идти, Артамоша!

(Артамонъ встаетъ и подходитъ къ двери комнаты Елены. Послѣ нѣкотораго раздумья, стучитъ въ дверь и громко говоритъ)

  

АРТАМОНЪ.

   Елена, я вѣнчаться пошелъ!

(Входитъ Елена)

ЕЛЕНА.

   Развѣ сегодня? Такъ скоро... Здравствуйте! (Цѣлуетъ Матрешу) Рады? Счастливы?
  

МАТРЕША

(скрывая свою радость).

   Мнѣ все равно... Нельзя иначе...

ЕЛЕНА

(зоветъ мать, подойдя къ дверямъ передней).

   Мама, Артамонъ вѣнчаться идетъ!

(Изъ своей комнаты выходитъ Кастьяновъ, изъ передней -- Марья Герасимовна)

  

КАСТЬЯНОВЪ

(обращаясь къ Артамону).

   Не ожидалъ, братъ... Не скрою, удивилъ ты меня... Ну, что-же... Это честно... Это хорошо. Одобряю твое желаніе.
  

АРТАМОНЪ.

   Да это, въ сущности, желаніе квартирныхъ хозяекъ... Мнѣ все равно... Житья ей не даютъ съ ребенкомъ... Если бы не было этого квартирнаго отродья, съ ней-то (киваетъ на Матрешу) я какъ-нибудь поладилъ-бы...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Что ты говоришь? (Обращаясь къ Матрешѣ) А я вотъ такъ рада за васъ... Не все равно, милая, далеко не все равно... Дай Богъ вамъ счастья! (Цѣлуетъ ее) А ему вѣрить нельзя, что это все равно... Неправда! Онъ (показываетъ на Артамона) первый будетъ меньше уважать... Рада, очень рада! (Опять цѣлуетъ) И ко мнѣ, ко мнѣ, какъ я говорила, если повѣнчаетесь... Вотъ вамъ стариковскую комнату приготовлю... Живите... Сама буду за маленькимъ ходить...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Да, да, къ намъ... Послѣ вѣнца къ намъ...
  

ЕЛЕНА

(подавая руку Артамону)

   Будьте счастливы...
  

АРТАМОНЪ.

   Куда ужъ намъ быть счастливыми!.. Да не особенно нужно это. Трудно быть господиномъ судьбы своей... Нами управляетъ случай: беретъ въ свои лапы и бросаетъ, какъ комки грязи... Но я поборюсь еще... Это не конецъ... (Обращаясь къ Матрешѣ) Ручку!

(Предлагаетъ руку Матрешѣ и уходитъ въ переднюю. Марья Герасимовна выпускаетъ ихъ черезъ парадное крыльцо)

  

КАСТЬЯНОВЪ

(смотря имъ вслѣдъ).

   Не ладно что-то...
  

ЕЛЕНА.

   Еще одна необходимая, какъ смерть, глупость. (Идетъ въ свою комнату)
  

КАСТЬЯНОВЪ

(хватая ее за руку).

   Не пущу! Опять запрешься въ комнатѣ... Поѣшь что-нибудь, поѣшь!..
  

ЕЛЕНА.

   Какъ это скучно!.. Ну налейте стаканъ чаю...

(Садится за столъ. Старикъ наливаетъ чай. Возвращается Марья Герасимовна и дѣлаетъ бутерброды съ сыромъ и масломъ. Оба смотрятъ въ глаза Елены и боятся, чтобы она опять не ушла въ свою комнату. Садятся. Пауза)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Что же ты намъ ничего не разскажешь?
  

ЕЛЕНА.

   Не знаю, что...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Можетъ быть, ты... Можетъ быть, у тебя есть что-нибудь такое, сердечное?..
  

ЕЛЕНА.

   Сердечное?.. Есть.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ѣшь хлѣбъ съ масломъ... Ѣшь... (Подвигаетъ ей бутербродъ)
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Вотъ и разскажи намъ... Все разскажи... Кто онъ? Можетъ быть, тамъ что-нибудь случилось?.. Мало-ли что бываетъ?.. Ты молодая, ошибку сдѣлать могла...
  

ЕЛЕНА.

   Онъ, мама, великанъ, могучій, сильный и наивный, наивный, какъ ребенокъ... Я его люблю, я вѣрю въ него... Онъ невѣжественъ, онъ теменъ, но онъ прекрасенъ!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Ну что комедіяничаешь? Съ тобой серьезно, а ты... (Перемѣнивъ тонъ, добродушно-сердито) Скажи прямо! Гдѣ была сегодня?

(Старикъ дѣлаетъ ей какіе-то знаки, чтобы она молчала, и жадно куритъ)

  

ЕЛЕНА.

   Я ничего вамъ не скажу.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Хорошо... очень хорошо... Никогда ты со мной по-человѣчески не говоришь, все съ нимъ, все съ нимъ.. (Киваеть на старика) Ну, хоть ему разскажи... Я и мѣшать не буду, уйду... Всегда у васъ секреты отъ меня были.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ну, ну, старуха, что ты!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Лишняя я здѣсь, лишняя...

(Обиженная, почти плача, выходитъ изъ комнаты. Пауза. Старикъ не рѣшается разспрашивать ее и мучается, волнуется, боится ей смотрѣть глаза.

Елена подходитъ къ нему, прижимаетъ голову къ себѣ и ласкаетъ по волосамъ)

  

ЕЛЕНА.

   Успокойся, старенькій, не волнуйся... Ты знаешь, что я ничего не дѣлаю дурного... Ты вѣришь мнѣ?.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Такъ-то такъ, да вѣдь...
  

ЕЛЕНА.

   Ну, что? Что?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Посмотри ты на себя... Фитюлька ты... Тебя плетью надвое перешибить можно, и мокренько только останется.
  

ЕЛЕНА.

   Вѣра горами двигаетъ...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Слова, фразы, Леночка... Ей-Богу, фразы!...
  

ЕЛЕНА.

   Что же ты, старенькій, лгалъ мнѣ? Вѣдь я сказала что ты не разъ мнѣ самъ говорилъ.

(Пауза. Старикъ опустилъ голову)

  

ЕЛЕНА,

   А-а, стыдно стало!..
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что ты со мной, какъ съ ребенкомъ, разговариваешь!
  

ЕЛЕНА.

   Учитель... теоретикъ. Всѣ вы такіе... Ученіе само себѣ, а жизнь сама по себѣ... Это не такъ... Жить -- учитъ -- творить, дѣлать жизнь...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Объ этомъ мы съ тобой послѣ поговоримъ,-- объ этомъ безъ конца говорить можно... Ты мнѣ лучше разскажи: какъ и что? Гдѣ ты бываешь?
  

ЕЛЕНА

(отходя отъ него, холодно).

   Я ничего не скажу.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что же, не пойму, по-твоему, что-ли, я?
  

ЕЛЕНА.

   Поймешь!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Вотъ и говори!
  

ЕЛЕНА.

   Но не почувствуешь... Ты не можешь чувствовать, какъ я... Не смотри на меня такъ... не смотри!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Вѣдь я мучаюсь, Леночка!.. Я...

(Чаще затягивается дымомъ, и рука дрожитъ у него)

ЕЛЕНА.

   Я знаю, но я ничего не ногу сдѣлать... Пойми -- ничего...

(Садится на диванъ и закрываетъ лицо руками. Старикъ переходитъ къ ней и садится рядомъ. Пауза)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Сказала бы...
  

ЕЛЕНА.

   Ахъ, папа! Любовь, какъ самый грубый деспотизмъ можетъ отравлять жизнь, мѣшать свободѣ... Это кажется абсурдомъ, а на самомъ дѣлѣ это такъ, это такъ, папа!..
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Чепуха!.. Для меня всегда была любовь чувствомъ самымъ высокимъ, самымъ священнымъ.
  

ЕЛЕНА

(подумавъ).

   Есть двѣ любви -- маленькая и большая... Маленькая -- это та любовь, которой мы любимъ наши столы, стулья, мужей, отцовъ, дѣтей... Большая любовь это... это -- любовь Христа, любовь ко всему міру... Мнѣ кажется, можно любить солнце, народъ гораздо больше, чѣмъ своего ребенка...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Фразы, Леночка!.. Ей-Богу, фразы... Вѣдь мы же люди, а не боги!
  

ЕЛЕНА.

   Маленькая любовь суживаетъ, опошляетъ жизнь; она источникъ всего маленькаго, всего ничтожнаго... И черезъ эту любовь люди несчастны... только черезъ нее, черезъ свою маленькую любовь. Если бы они любили солнце, идею, будущее, они не страдали бы, когда ломаются ихъ стулья, изнашивается платье, умираютъ близкіе...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   По-твоему, и близкій человѣкъ, и стулъ -- одно и тоже. Хоть убей, не могу понять!
  

ЕЛЕНА.

   Ну, я не умѣю яснѣе выразить то, что чувствую... Но есть любовь, папа, гнетущая, нудная, которой не нужно, совсѣмъ не нужно мнѣ...
  

КАСТЬЯНОВЪ

(потрясенный).

   Это ты про мою любовь къ тебѣ говоришь? Это ты?.. Вотъ какъ!
  

ЕЛЕНА

(пожалѣвъ его).

   Нѣтъ, нѣтъ, папочка!.. Я говорю про любовь мужчины и женщины...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ну, чтоже! Спасибо... Такъ мнѣ и надо, дураку... Живи, какъ хочешь... люби отца, какъ стулъ... Это одно и то же... Стулъ, столъ, отецъ, мать, кочерга!..
  

ЕЛЕНА.

   Папочка!.. (Цѣлуетъ его)
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Мнѣ жить немного... Проживу какъ-нибудь...
  

ЕЛЕНА.

   Господи, какъ это скучно!..

(Изъ кухни доносится разговоръ Копейкина съ Марьей Герасимовной.. Елена обрадовалась его приходу, какъ возможности прекратить нудный разговоръ)

  

ЕЛЕНА.

   Кажется, Копейкинъ пришелъ... Вотъ человѣкъ маленькой, маленькой любви... и я не знаю несчастнѣе его человѣка... Понимаешь теперь меня?
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Хоть убей, не понимаю!.. Копейкинъ несчастливъ потому, что онъ боленъ.
  

ЕЛЕНА.

   Онъ и здоровымъ никогда не могъ быть счастливымъ, веселымъ, бодрымъ... (Увидѣвъ Копейкина и Таню въ передней) Идетъ сюда...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Я смотрѣть на него не могу... Сердце надрывается. (Уходитъ въ свою комнату. Входятъ Копейкинъ и Таня)
  

ЕЛЕНА.

   Вотъ это хорошо, что пришли... рада васъ видѣть... (Помогая Танѣ довести его до дивана) Какъ это вамъ удалось вырваться?
  

ТАНЯ.

   Плачетъ все -- просится сюда... Мама ужъ сама велѣла отвести.
  

КОПЕЙКИНЪ

(садясь на диванъ).

   Не ври... совсѣмъ не плакалъ... Что я баба, что-ли? Не понимаетъ она меня съ матерью... Вотъ опять на вашемъ диванѣ... Вчера мнѣ очень плохо было, думалъ,-- конецъ, и не придется на вашемъ диванчикѣ посидѣть, а сегодня ничего... молодцомъ я сегодня... (Послѣ небольшой паузы, благодушествуя) Опять у васъ... (Прислушиваясь къ біенію своего сердца) И хорошо себя чувствую... Сердце здорово работаетъ...
  

ЕЛЕНА.

   Чаю хотите?
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Нѣтъ, пилъ сейчасъ... (Хвалясь) Мяса здоровый кусокъ съѣлъ: аппетитъ появляется... Вотъ только желудокъ испортился отъ лекарствъ... А былъ знаменитый желудокъ, прямо гордился желудкомъ -- никогда никакихъ катарровъ!..
  

ЕЛЕНА.

   Вы поменьше думайте о вашихъ болѣзняхъ... Читали сегодня газету?
  

КОПЕЙКИНЪ

(равнодушно).

   Нѣтъ... (Показываетъ на Таню) Вонъ не принесла... Пятака у нихъ нѣтъ для меня... Все закладываютъ, продаютъ, а на газету пятака нѣтъ...
  

ЕЛЕНА.

   Вы что-же ко мнѣ, Таня, не приходите за газетой? Вѣдь я вамъ говорила... (Беретъ со стола газету и даетъ Копейкину) Вотъ новый номеръ.

(Копейкинъ беретъ газету и тотчасъ же забываетъ про нее, держа въ рукахъ)

  

ТАНЯ.

   Мама не велитъ къ вамъ ходить... Вы меня испортите.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Что говоришь? Дурочка!
  

ТАНЯ

(злобно).

   Самъ ужъ очень умный! Умные люди много денегъ зарабатываютъ, а ты грошовое жалованье получалъ... И бѣлья у насъ отъ этого нѣтъ.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Это ей мать въ голову вбила.
  

ТАНЯ

(топая хромой ножкой).

   Оставь меня! Разговаривай вонъ съ ней... (Показываетъ на Елену)
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Тише... Ножкѣ больно станетъ! (Обращаясь къ Еленѣ) Опять у ней ножка что-то болитъ, ноетъ въ суставѣ... Мать въ клинику водила... Ничего, говорятъ, это... бояться нечего.
  

ЕЛЕНА.

   А глаза какъ?
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Глаза ничего, надо пока только очки носить...
  

ТАНЯ.

   Пока... Всю жизнь проносишь ихъ! Не хочу я носить! На улицѣ надо мной мальчишки смѣются, дергаютъ меня за косу... И зачѣмъ вы меня на свѣтъ родили? Зачѣмъ?
  

КОПЕЙКИНЪ

(выходя изъ себя).

   Молчи! Молчи!..
  

ТАНЯ.

   Не хочу я очки носить! Не хочу!.. Я лучше умру, а ихъ носить не буду!..

(Срываетъ очки, бросаетъ на диванъ и убѣгаетъ изъ комнаты)

  

КОПЕЙКИНЪ

(беря очки и разсматривая ихъ).

   Не изломала? Нѣтъ... Ну, слава Богу!.. Три рубля заплатили! (Прячетъ очки въ карманъ) Совсѣмъ испортилась дѣвочка!.. Я уже два мѣсяца не занимался съ ней... нѣмецкій начали даже... Мнѣ по нѣмецкому языку если немного позаниматься, я могу ее самъ выучить... Два года вѣдь уроки бралъ по нѣмецкому... Деньжищъ уйму истратилъ... Это не шутка!..

(Пауза. Елена, удрученная визитомъ Копейкина, рѣшительно не знаетъ, о чемъ и какъ говорить съ нимъ. Это ее мучаетъ; она готова заплакать. Подошла къ роялю и стала перебирать клавиши)

  

КОПЕЙКИНЪ.

   Усталъ я немножко... Можно лечь?
  

ЕЛЕНА.

   Понятно, голубчикъ.

(Копейкинъ ложится. Пауза)

КОПЕЙКИНЪ.

   Сыграйте что-нибудь...
  

ЕЛЕНА.

   Не буду,-- васъ музыка разстраиваетъ.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Я вѣдь родился музыкантомъ... Ничего я не люблю на свѣтѣ, кромѣ музыки... Бывало, чуть цѣлковый лишній заведется, бѣгу въ концертъ. Оперу я не любилъ, я концерты любилъ... Мнѣ теперь ясно, что я музыкантомъ родился... (Послѣ паузы) У меня ужъ рѣшено: какъ понравлюсь, опять уроки на скрипкѣ начну брать... Для себя музицировать буду... Утромъ писецъ, а вечеромъ музицировать...
  

ЕЛЕНА

(подходя къ нему).

   Это хорошо...
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Люблю музыку... Очень люблю. (Утираетъ пальцами слезы) У дѣвочки тоже музыкальныя способности есть... Вотъ бы ее скрипачкой сдѣлать!.. Ножка тутъ не помѣшала бы -- и хроменькой можно на скрипкѣ играть..
  

ЕЛЕНА.

   Это -- мысль хорошая.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Я ее въ консерваторію отдамъ... Это у меня рѣшено...

(Въ передней появляется Артамонъ и раздѣвается; Марья Герасимовна тоже появилась въ передней, съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ стоитъ бутылка бѣлаго вина и стаканы. Артамонъ держится во время слѣдующей сцены съ напускной развязностью и веселостью)

  

АРТАМОНЪ

(входя въ комнату и обращаясь къ Марьѣ Герасимовнѣ).

   Съ виномъ встрѣчаете?.. Честь честью!..
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   А гдѣ же Матреша?
  

АРТАМОНЪ.

   Къ себѣ ушла.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Да вы повѣнчались, что-ли, или нѣтъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Какъ же, повѣнчались!.. Возложилъ еси на главахъ ихъ вѣнцы!..
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не пойму: шутишь ты, или нѣтъ?
  

АРТАМОНЪ.

   Давайте вина!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не дамъ!.. Изъ всего вы, даже самаго священнаго, балагурство устраиваете, шутки... Развѣ такъ можно!

(Входитъ Кастьяновъ)

  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Поздравляю, братъ! (Крѣпко цѣлуетъ и трясетъ его руку) Хвалю... честно... благородно!.. Хоть и неучъ ты, а многое тебѣ прощу... А гдѣ же жена?
  

АРТАМОНЪ.

   Ушла къ себѣ.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Какъ же такъ? Вѣдь мы просили же вмѣстѣ сюда чтобы... Надо же какъ-нибудь день-то этотъ отмѣтить.. Вѣдь такой день разъ въ жизни бываетъ!

АРТАМОНЪ.

   Это лишнее... А жена завтра переберется къ вамъ сегодня уложится... Теперь вѣдь ей можно и у васъ и у всѣхъ жить: получила право,-- возложилъ еси и; главахъ ихъ вѣнцы!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Что дуришь? Все у васъ не по-людски выходитъ.. Смотрѣть-то мнѣ на васъ не хочется... Должно быть и тебѣ, что жена, что стулъ -- все равно!

(Машетъ рукой и, огорченный, уходитъ въ свою комнату)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Именно не по-людски... не дамъ вина къ обѣду и мороженаго не дамъ!.. Пойду не велю кухаркѣ дѣлать..

(Артамонъ и Елена смѣются)

АРТАМОНЪ.

   Заплачу... Мороженаго хочу!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Лучше не глядѣть. (Уходитъ)
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Да вы не шутите? Правду, что-ли, женились?
  

АРТАМОНЪ.

   Женился.
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Нашего полку прибыло... Поздравляю!.. (Протягиваетъ костлявую, холодную руку)
  

АРТАМОНЪ.

   Какого полку? Страждущихъ и обремененныхъ? Не хотѣлъ бы я пополнять собой этотъ полкъ...

(Отходитъ, садится въ кресло у окна и задумывается. Напускное веселое настроеніе оборвалось. Пауза. Копейкинъ начинаетъ дремать. Елена ходитъ по комнатѣ и, рѣшивъ говорить съ Артамономъ, затворяетъ дверь въ комнату отца, и подходитъ къ нему)

  

ЕЛЕНА.

   У меня безъ тебя была тяжелая сцена съ отцомъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Не новость... Я хочу веселыхъ сценъ... Когда будутъ веселыя сцены?
  

ЕЛЕНА.

   Когда измѣнится жизнь.
  

АРТАМОНЪ.

   И умремъ мы...
  

ЕЛЕНА.

   Ужасно было тяжело говорить... Что я могла сказать ему? Что? Я чувствую,-- я уйду, и они умрутъ... Развѣ это не ужасно?..
  

АРТАМОНЪ.

   А ты не оставила мысли уйти?
  

ЕЛЕНА.

   Это зависитъ не отъ меня... Я, можетъ быть, должна буду это сдѣлать...
  

АРТАМОНЪ.

   Ты знаешь, куда идти тебѣ? Я не знаю, куда идти мнѣ... Къ старухѣ...
  

ЕЛЕНА.

   Какъ нехорошо, что между нами есть это совершенно лишнее недоразумѣніе...
  

КОПЕЙКИНЪ

(засыпая).

   А мнѣ не вѣрится, что я у васъ на диванѣ...
  

ЕЛЕНА.

   Онъ, кажется, спитъ...

(Пауза)

  

ЕЛЕНА.

   Какъ ты себя чувствовалъ въ церкви?
  

АРТАМОНЪ.

   Скверно... Странно... когда я шелъ вѣнчаться, мнѣ это казалось комедіей, ерундой, но въ церкви, когда зажгли свѣчи и надѣли вѣнцы, мнѣ сдѣлалось вдругъ почему-то страшно... Я вспомнилъ тысячи, десятки тысячъ другихъ, которые, такъ же шутя и не придавая никакого значенія обряду, вѣнчались и... создавали изъ своей жизни каторгу, дѣлали роковыя ошибки... (Тихо, кивая на Копейкина) Вотъ какъ онъ... Я не знаю, способенъ ли я на какую-нибудь работу... А если нѣтъ? Къ отцу я не пойду, и тогда что-жъ? (Опять тише, кивая нa Копейкина) Его жизнь, его конецъ, а можетъ быть, и хуже... Человѣку постыдно такъ кончать... Онъ рождается разъ...
  

ЕЛЕНА.

   Не бойся, ты такъ не кончишь... Ты кончишь обязательно красиво. Я въ этомъ убѣждена... Мало сдѣлаешь, это несомнѣнно, но кончишь красиво.
  

АРТАМОНЪ.

   Это ты такъ говоришь... а на самомъ дѣлѣ пренебрегаешь мной... Ничего не говоришь, не откровенна... Можетъ быть, я могъ бы быть полезенъ въ твоемъ дѣлѣ?
  

ЕЛЕНА.

   Ты тамъ лишній... ты слишкомъ горячъ, необузданъ, можешь погубить все дѣло... Потомъ, ты не вѣришь намъ... Иди своей дорогой...
  

КОПЕЙКИНЪ

(во снѣ).

   Солнышко...
  

ЕЛЕНА

(не разслышавъ).

   Что вамъ? (Подходитъ къ нему) Онъ спитъ...

(Пристально разсматриваетъ его лицо и поражается имъ)

  

АРТАМОНЪ.

   Мнѣ грустно, Елена... Меня какъ будто бы кто-то оскорбилъ, обидѣлъ, надавалъ пощечинъ... Я это еще въ церкви почувствовалъ..
  

ЕЛЕНА.

   Злое у него лицо... Это брови придаютъ такое выраженіе...
  

АРТАМОНЪ.

   Если ты уйдешь, я уйду за тобой...
  

ЕЛЕНА.

   Я не возьму тебя... Поди сюда, посмотри на его лицо...

(Артамонъ подходитъ къ ней и смотритъ на Копейкина)

  

ЕЛЕНА.

   Мнѣ кажется, вотъ-вотъ онъ сейчасъ умретъ... Тяжело... (Отходитъ отъ дивана) Ты замѣчаешь, что здѣсь все умираетъ? Умираетъ эта лампа, диванъ, глобусъ... Умираютъ эти писатели на стѣнахъ и книги на полкахъ... Папѣ 65 лѣтъ... Все это естественно... Но тутъ еще можно прожить годъ, два, пять... Меня не хватитъ на это!.. Бѣжать, бѣжать отсюда!..
  

АРТАМОНЪ

(тихо и страстно).

   Возьми меня съ собой!.. Я погибну здѣсь!.. Ты вѣра моя, маякъ мой!..
  

КОПЕЙКИНЪ

(проснувшись).

   Музыки! Хоть бы сыграли что-нибудь... Я пришелъ послушать... Сыграйте!.. Можетъ быть, и не услышу больше никогда...
  

ЕЛЕНА

(подойдя къ нему).

   Что-же, голубчикъ, вамъ сыграть?
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Вотъ это... что я люблю... Какъ это называется?.. Бетховена соната она.
  

ЕЛЕНА.

   Quasi una fantasia?
  

КОПЕЙКИНЪ.

   Да, да...
  

ЕЛЕНА.

   Ну, хорошо...

(Садится за рояль и играетъ. Артамонъ слушаетъ, наклонившись надъ роялью; долго сдерживаетъ себя, сжимаетъ зубами платокъ и, наконецъ, рыдаетъ. Елена оборвала музыкальную фразу)

  

Занавѣсъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

  
   Декорація второго дѣйствія. Вечеръ. На переднемъ дворѣ кончился рабочій день. На одной изъ стѣнъ лежитъ кроваво-золотистое пятно -- отблескъ солнца, и когда этотъ отблескъ на стѣнѣ потухаетъ, въ саднкѣ становится почти темно и скоро совсѣмъ темно.
   При поднятіи занавѣса, Копейкина ходитъ подъ окнами квартиры Кастьяновыхъ,-- повидимому, чего-то ожидая.
   Изъ воротъ выходятъ -- Максимъ Сусловъ, Осокинъ и приказчикъ изъ мясной лавки, здоровенный дѣтина въ бѣломъ фартукѣ и съ огромными ножами за поясомъ.
   Максимъ Сусловъ -- очень старый старикъ; рѣдкіе, сѣдые волосы его пожелтѣли; онъ сгорбился, но все еще силенъ и крѣпокъ; худъ и высокъ; лицо посинѣло, и на рукахъ, съ постоянно растопыренными пальцами, рѣзко обозначились жилы. Ходитъ въ длинномъ сюртукѣ и цилиндрѣ, какіе носятъ раскольническіе попы. Голосъ у него громкій, повелительный; въ рукахъ палка.
  

МАКСИМЪ СУСЛОВЪ.

   Здравствуйте, мадамъ! (Подаетъ руку Копейкиной) Разорять гнѣздо идемъ... (Киваетъ на окна квартиры Кастьяновыхъ) Премного вамъ благодаренъ за разныя сообщенія... Такъ и надо... Если про этихъ господъ молчать, они всѣ города и селенія отравятъ...
  

КОПЕЙКИНА.

   Понятно, отравятъ... Мужа моего точно зельемъ какимъ опоили... Совсѣмъ разумъ потерялъ и такія заговорилъ вещи, что, прямо, стыдно слушать... "Я выросъ! Я выросъ"! А чего выросъ? Въ землю увязъ...
  

МАКСИМЪ СУСЛОВЪ.

   Умственность у него небольшая... Относительно помѣщенія не обременяйтесь, подождать малость могу. (Обращаясь къ Осокину) Ступайте, скажите: отецъ говорить пришелъ...
  

ОСОКИНЪ.

   Отправимся вмѣстѣ, будетъ лучше.
  

МАКСИМЪ.

   Я знаю, что лучше... доложите.
  

ОСОКИНЪ.

   Я не лакей...
  

МАКСИМЪ.

   Покорнѣйше прошу.

(Осокинъ ни съ мѣста)

  

МАКСИМЪ

(обращаясь къ приказчику).

   Доложи!

(Приказчикъ уходитъ)

МАКСИМЪ

(дѣлая низкій поклонъ передъ Осокинымъ).

   Простите, пожалуйста, дворянинъ-батюшка, обидѣть изволили мы васъ... не взыщите...
  

ОСОКИНЪ.

   Я никогда не буду разговаривать съ вашимъ сыномъ... а также не буду ѣздить на базаръ съ вами и по разнымъ грязнымъ дѣламъ ходить... Вы и передъ лавочниками, и передъ всѣми бахвалитесь мной...
  

МАКСИМЪ.

   Не вами, фуражкой вашей... Только, мнѣ кажется, разговоръ этотъ теперь ни къ чему, потому что мнѣ не до васъ...

(Возвращается приказчикъ)

  

ПРИКАЗЧИКЪ.

   Не пущаютъ... Говорятъ, видѣть не желаютъ...
  

МАКСИМЪ

(начиная кричать).

   Какъ? Меня не желаютъ видѣть!.. Я пришелъ окончательный разговоръ съ сыномъ вести, а меня не желаютъ видѣть! (Подбѣгаетъ къ окну и стучитъ палкой) Отпереть!.. Слышите? Отворить сейчасъ двери!.. За полиціей пошлю, выломить заставлю!...

(Въ окнахъ появляются жильцы. Нѣкоторые изъ нихъ, заинтересованные скандаломъ, выходятъ на дворъ; постепенно набирается человѣкъ 10--15)

   Что я, хозяинъ здѣсь, или нѣтъ? Окна перебью, отворите!
  

АРТАМОНЪ

(появляясь въ комнатѣ у окна и отворяя ого).

   Что тебѣ надо?
  

МАКСИМЪ.

   Окончательно говорить съ тобой пришелъ... Пусти, отвори двери!
  

АРТАМОНЪ.

   Нечего намъ съ вами разговаривать. Проваливайте!

(Хочетъ затворить окно)

МАКСИМЪ

(цѣпляясь за раму и обращаясь къ приказчику).

   Держи. Держи одну половину! Не пускай... не пускай!...

(Артамонъ бьетъ ихъ по рукамъ и старается закрыть окно)

  

МАКСИМЪ.

   Руки на отца поднимать?!. Почтенные, смотрите! Отца бьетъ... Вотъ какой онъ! (Обращаясь къ приказчику) Держи! Не пускай!.. Не пускай!..
  

АРТАМОНЪ

(выпрыгивая въ садикъ).

   Что вамъ надо? Васъ въ двери не пускаютъ, вы въ окна ломитесь... Не позволю я никакого вреда дѣлать Кастьяновымъ!.. Знай это и убирайся отсюда!
  

МАКСИМЪ.

   Вонъ! Всѣ вонъ изъ моего дома!.. Они разбойничье гнѣздо устроили у меня... вольнымъ духомъ надышали въ стѣнахъ моихъ... Ограбили сына моего... женили на дѣвкѣ паскудной!.. (Обращаясь къ жильцамъ) Вотъ что они сдѣлали, почтенные, съ сыномъ моимъ!..
  

КОПЕЙКИНА.

   И мужу моему всю жизнь испортили!.. Всѣ это знаютъ...
  

МАКСИМЪ

(подбѣжавъ къ окну и стуча по подоконнику палкой).

   Вонъ, развратители! Вонъ, нечистые духомъ! Старикъ! Учитель! Поди сюда!.. Я тебя при всемъ народѣ срамить буду!.. И дочь твою!..

(Артамонъ подбѣгаетъ къ нему и отталкиваетъ его отъ окна. Максимъ опятъ рвется къ окну... Происходитъ нѣчто похожее на драку... Наконецъ, Артамону удается такъ сильно толкнуть Максима, что тотъ валится. Жильцы смѣются Чувствуется, что симпатіи ихъ на сторонѣ отца. На крыльцо выбѣгаетъ Матреша)

  

МАТРЕША

(не сходя съ крыльца, въ то время, когда они борются).

   Артамонъ!.. Прошу тебя... Поди сюда!.. Артамонъ!..
  

МАКСИМЪ

(подымаясь съ земли съ помощью Осокина и Копейкиной).

   Ты вотъ какъ?! Ты вотъ какъ съ отцомъ!.. Что же теперь мнѣ дѣлать съ нимъ, почтенные? (Обращаясь къ приказчику) Казни его! Казни! Полосни ножомъ!.. Полосни ему брюхо!..
  

АРТАМОНЪ

(выхватывая ножъ изъ-за пояса приказчика).

   Я, можетъ быть, самъ полосну!..
  

МАТРЕША

(подбѣгая къ нему).

   Артамонъ!.. Артамонъ!..

(Старикъ опѣшилъ, сдался и смутился)

  

МАКСИМЪ.

   Ты не того... Ты съ ума-то не сходи... Брось ножъ! Брось!
  

АРТАМОНЪ

(бросая ножъ).

   Сволочь!.. Только подъ ножомъ, подъ страхомъ смерти въ тебѣ образъ человѣческій появляется... Убирайся отсюда! Не мѣшай людямъ жить!.. (Обращаясь къ жильцамъ) И вы всѣ убирайтесь... Чего смотрите?

(Нѣкоторые уходятъ подальше отъ грѣха)

КОПЕЙКИНА.

   Какъ же вы такъ папашу?
  

АРТАМОНЪ.

   Весьма естественно... Вотъ онъ мнѣ отецъ, и я очень просто отрекаюсь отъ него!..

(Жильцы выражаютъ порицаніе, слышны возгласы: "какъ же такъ?" "Грѣхъ". "Богъ счастья не дастъ"... и другіе)

  

АРТАМОНЪ.

   Заступаетесь?.. Онъ васъ въ сырыхъ квартирахъ гноитъ, кожу сдеретъ, если платить не будете, а вы все будете заступаться... Какъ же? Отецъ!.. Противно смотрѣть мнѣ на васъ... Уходите съ глазъ долой!..

(Почти всѣ уходятъ, кромѣ Копейкиной и Осокина, да еще двухъ-трехъ человѣкъ)

  

МАКСИМЪ.

   Ты не очень... не очень... легонько... Каинъ... Прямо Каинъ!.. Отца убить хотѣлъ!..
  

АРТАМОНЪ.

   Это ты меня убить хотѣлъ!..
  

МАКСИМЪ.

   Я? Какъ это я? Врешь!.. Что я, японецъ, что-ли? Индусъ некрещеный? (Чувствуя себя неправымъ и чтобы сорвать на комъ-нибудь свою досаду, набрасывается на приказчика) Ты чего тутъ стоишь? Иди въ лавку!.. Что я тебя для ножоваго дѣла, что-ли, звалъ,-- ножи-то за поясъ воткнулъ? Сказано, чтобы только въ лавкѣ съ ножами быть! Неслухи! Ступай въ лавку! (Приказчикъ уходитъ) Господи, грѣха-то какого надѣлали!.. Предъ всѣми жильцами какой позоръ приняли!.. Вѣкъ теперь не замолить... (Идя къ воротамъ) Осокинъ, за мной! Распоряженіе произойдетъ.

(Уходитъ. Осокинъ слѣдуетъ за нимъ. На сценѣ остаются Артамонъ, Матpeшa, Копейкина, которая держится въ сторонѣ, гуляя у стѣны и стараясь услыхать, о чемъ говорятъ Артамонъ и Матреша)

  

МАТРЕША.

   Говорила,-- лучше уѣхать изъ дома его... Видишь, что выходитъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Что выходитъ?
  

МАТРЕША.

   Неспокойствіе какое... Что это за жизнь?
  

АРТАМОНЪ.

   Тебѣ все покою хочется... Ну, едва ли ты со мной его дождешься. Чѣмъ дальше отъ меня будешь, тѣмъ лучше тебѣ будетъ... Я покою больше всего боюсь...
  

МАТРЕША.

   Цѣлыми днями ругаешься... И чѣмъ ты недоволенъ, никакъ догадаться не могу... Скажи мнѣ: чего тебѣ надо? (Пауза) я тебя стала бояться... Какъ-то ты сразу, вдругъ перемѣнился. Почему? Мной недоволенъ? Ну, я переѣду съ ребенкомъ куда-нибудь, оставлю тебя одного... Хочешь, чтобъ такъ было? Я сдѣлаю...
  

АРТАМОНЪ.

   Ты тутъ не при чемъ...

(Пауза)

  

МАТРЕША.

   Уѣхать бы отсюда...
  

АРТАМОНЪ.

   Я уѣду... Я далеко уѣду...
  

МАТРЕША.

   Вѣдь я не держу тебя: поѣзжай, куда хочешь...
  

АРТАМОНЪ.

   Еще бы держала... Меня держать нельзя, и никто и можетъ.
  

МАТРЕША,

   Тише говори,-- народъ... Копейкина у стѣны ходитъ... (Пауза) Если нужно тебѣ, я уѣду, одна буду жить...
  

АРТАМОНЪ.

   Говорю, ты тутъ не причемъ... Мнѣ все равно, какъ тамъ выйдетъ -- одна, не одна... Не въ этотъ штука...
  

МАТРЕША.

   А въ чемъ-же?
  

АРТАМОНЪ.

   Большой жизни мнѣ хочется... Я не согласенъ жить, какъ люди живутъ. Не хочу. Лучше ничего не надо... Поняла?
  

МАТРЕША.

   Нѣтъ... Какъ же жить не такъ, какъ люди живутъ? Этого нельзя...
  

АРТАМОНЪ.

   Искать надо... жизни другой искать... И въ этомъ исканіи, можетъ быть, настоящая жизнь и есть... Дѣдъ мой всѣ вѣры перепробовалъ, ни одну не нашелъ по сердцу и свою выдумалъ, Сусловскую... Вотъ и я свою найду... Мнѣ безъ этого никакъ жить нельзя... Не понимаешь ты этого... Тебѣ кажется, что я тобой недоволенъ и сержусь на тебя, а этого нѣтъ. Ей-Богу, нѣтъ!.. Я уважаю тебя... А сержусь я на всѣхъ, и недоволенъ я всѣми людьми... И, главнымъ образомъ, за то, что они изъ жизни помойную яму устроили, одно безсмысліе, и стойла для себя вездѣ понадѣлали... Отецъ, вотъ, имъ новыя строитъ... радъ, что люди такіе...
  

МАТРЕША.

   Это ты такъ все говоришь... Ты мной недоволенъ... Я это чувствую, чувствую сердцемъ...
  

АРТАМОHЪ

(задумавшись).

   Выходитъ, что и чувства, какъ мысли, есть короткія и слѣпыя...
  

МАТРЕША.

   Опять недоволенъ... Что ни скажу, все не такъ...

(Пауза)

  

АРТАМОНЪ.

   Водка дома у насъ есть?
  

МАТРЕША.

   Вѣдь ты далъ слово Еленѣ Егоровнѣ не пить...
  

АРТАМОНЪ.

   Ну, ладно... Ты не говори ей... Есть водка?
  

МАТРЕША.

   Нѣтъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Сходи купи... (Вынимаетъ кошелекъ)
  

МАТРЕША.

   Не пойду!.. Ни за что не пойду! Не надо тебѣ водку пить... Вредно...
  

АРТАМОНЪ.

   И удивительно, право, какъ люди свою шкуру берегутъ!.. Я самъ пойду, куплю... (Встаетъ)
  

МАТРЕША.

   Не ходи! Не пущу я тебя.
  

АРТАМОНЪ.

   Меня не пускать нельзя... Запомни это...

(Уходитъ въ ворота. Матреша склоняется надъ столомъ и украдкой вытираетъ слезы. Пауза. Подходить Копейкина)

  

КОПЕЙКИНА.

   Хотите умный совѣтъ послушать?
  

МАТРЕША.

   Какой совѣтъ?
  

КОПЕЙКИНА.

   Пропавшая ваша жизнь, если не послушаете меня.
  

МАТРЕША.

   Вы ходили тутъ и подслушивали?..
  

КОПЕЙКИНА.

   Чего подслушивать? Всѣ знаютъ, какъ вы живете... Мнѣ жалко васъ, хочу совѣтъ вамъ дать... Я въ жизни все видѣла, все испытала... Была дурой, стала умной, только -- жаль -- поздно, ухватиться не за что, и молодость прошла... А была я покрасивѣе васъ...
  

МАТРЕША.

   Я ничего отъ васъ не хочу... Оставьте меня...
  

КОПЕЙКИНА.

   Мнѣ жалко васъ... Пропадете!.. Много нашей сестры пропадаетъ изъ-за мужей... А вашъ такой, что хуже моего... Развѣ можно на него положиться? Плюньте на него -- совѣтую! Послушайте меня: ступайте сейчасъ къ старику,-- такъ и такъ, молъ, простите за все и обезпечьте маленькаго Суслова... Проститъ старикъ,-- онъ спитъ и видитъ, говорятъ, внученка имѣть... И еще въ домъ къ себѣ возьметъ... Вѣдь онъ одинъ живетъ... Ступайте!.. Спасибо мнѣ скажете... вѣкъ будете благодарить...

(Матреша встаетъ и идетъ къ крыльцу. Изъ воротъ выходитъ Осокинъ)

  

КОПЕЙКИНА.

   Что ужъ больно гордо себя держите? Разговаривать не хотите? Можетъ быть, хуже меня будете нищей. Я какая ни-на-есть, а внѣ закона дѣтей не рожала. Мой папаша хотя и парикмахеръ, но никогда-бы этого не допустилъ бы...
  

МАТРЕША.

   Вы напрасно обидѣлись на меня... Я просто не хочу слушать вашихъ совѣтовъ... (Входить на крыльцо)
  

ОСОКИНЪ.

   Не обращайте вниманія, Матрена Степановна. У госпожи Копейкиной сердце уязвленное,-- ей все кажется, что ее обижаютъ и посягаютъ на ея драгоцѣнное существованіе.
  

КОПЕЙКИНА.

   Не только уязвленное, а... я уже не знаю, какое... въ клочки разорванное!

ОСОКИНЪ

(обращаясь къ Матрешѣ).

   Куда это мужъ ушелъ? Сейчасъ видѣлъ, прошелъ въ ворота, безъ шапки...
  

МАТРЕША.

   Не знаю... Такъ... должно быть, на улицѣ постоять...
  

ОСОКИНЪ

(стараясь понравиться Матрешѣ).

   Я все-таки люблю его... Онъ меня не перевариваетъ, а я люблю... И радъ, очень радъ, что старику сейчасъ потасовку задалъ. Слѣдуетъ! Его-бы въ волостномъ правленіи положить на скамейку и выпороть... Я съ удовольствіемъ всыпалъ бы ему штукъ сто!..
  

КОПЕЙКИНА.

   Лиса... Вотъ лиса!..
  

ОСОКИНЪ.

   Вамъ, Матрена Степановна, не подходитъ называться Матреной Степановной... Вамъ шло-бы имя -- Людмила, Татьяна, и еще лучше-бы -- Раиса: въ этомъ имени есть что-то райское...
  

МАТРЕША.

   Не къ чему этотъ разговоръ... (Уходитъ)
  

ОСОКИНЪ.

   Ушла... Не везетъ... Совсѣмъ перестало везти... Чортъ знаетъ, какія женщины стали, даже модистки!.. Бывало, разъ, два -- и готово, а теперь ни чорта не выходитъ... Старъ, что-ли, сталъ?
  

КОПЕЙКИНА.

   Пора ужъ угомониться... Я думаю, много погубили нашей сестры... И не стыдно?
  

ОСОКИНЪ.

   Чего-же стыдиться? Горжусь... (Пристально посмотрѣвъ на Копейкину) Приходите часовъ въ двѣнадцать сюда...
  

КОПЕЙКИНА.

   Что вы! У меня мужъ умираетъ...
  

ОСОКИНЪ.

   Не умретъ,-- онъ сто лѣтъ будетъ умирать... Въ самомъ дѣлѣ, приходите -- тряхнемъ стариной!..
  

КОПЕЙКИНА.

   Пожалуйста, не смѣйтесь... Я была очень хорошенькая... На Тверской въ фотографіи моя карточка даже висѣла...
  

ОСОКИНЪ.

   Я не смѣюсь... Ей-Богу, серьезно... Мнѣ ваша душа нравится и вообще...

(Входитъ Артамонъ. Копейкина убѣгаетъ домой. Осокинъ быстро пошелъ къ воротамъ. Встрѣтясь съ Артамономъ, они посмотрѣли другъ на друга и, молча, разошлись; Артамонъ, оставшись одинъ, вынимаетъ изъ кармана бутылку съ водкой, выбиваетъ пробку, стуча по дну бутылки ладонью, и пьетъ прямо изъ горлышка, сидя на скамейкѣ. Встаетъ и нервной походкой, что-то обдумывая, поглаживая голову, ходитъ по садику, нѣсколько разъ выпивая изъ бутылки.

   Освѣтились нѣкоторыя окна -- стало совсѣмъ темно. Клочокъ неба безъ облака, и кажется звѣздъ на немъ еще больше... Городъ какъ будто бы особенно неспокоенъ: въ обычномъ шумѣ его слышны новые, необычайные звуки.

Елена возвращается откуда-то домой. Входитъ въ ворота и проходитъ ко крыльцу)

  

АРТАМОНЪ

(сидя на скамейкѣ).

   Елена, это ты? (Отбрасываетъ бутылку)
  

ЕЛЕНА

(вздрагивая).

   Ты меня испугалъ. (Подходя къ нему) Наши дома?
  

АРТАМОНЪ.

   Не приходили еще... Я очень радъ, что ихъ не было,-- здѣсь была безобразная исторія... Приходилъ отецъ...
  

ЕЛЕНА.

   Теперь мнѣ все равно, что было здѣсь и будетъ... Я обрубила. Сейчасъ ѣду.
  

АРТАМОНЪ

(растерявшись).

   Куда?
  

ЕЛЕНА.

   На югъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Зачѣмъ?
  

ЕЛЕНА.

   Нужно... Я обязана... Не спрашивай,-- ничего не скажу... Надо торопиться, пока не пришли наши... Иначе не выбраться. Поѣздъ отходитъ въ 12 часовъ... Если можешь, дай мнѣ пятнадцать рублей... Я боюсь, что у меня не хватитъ...
  

АРТАМОНЪ.

   Ты не уѣдешь...
  

ЕЛЕНА.

   Не будемъ ни о чемъ говорить. Все кончено... Я обрубила.
  

АРТАМОНЪ.

   Ты не уѣдешь... Тебя не хватитъ на это... Ты вернешься съ первой станціи!
  

ЕЛЕНА.

   Подло удерживать меня... Ты не долженъ!.. Я дала слово ѣхать, и я обязана ѣхать... Я не могу дольше оставаться въ этой квартирѣ! (Показываетъ на окна своей квартиры)
  

АРТАМОНЪ.

   Ты не можешь?.. Зачѣмъ-же ты помогала меня приковать къ ней? Чтобъ я одинъ задохнулся? Да?
  

ЕЛЕНА.

   Это было необходимо... У тебя не было другого выхода.
  

АРТАМОНЪ.

   Вздоръ!
  

ЕЛЕНА.

   Надо торопиться... Мнѣ нужно взять кой-какія бумаги... (Идетъ ко крыльцу)
  

АРТАМОНЪ

(хватая ее за руку).

   Постой!.. Мнѣ нужно что-то тебѣ сказать... Погоди, я сейчасъ вспомню...
  

ЕЛЕНА

(подумавъ, рѣшительно).

   Я знаю, что ты хочешь сказать... Я не люблю тебя и уѣду одна... Больше разговаривать намъ не o чемъ.
  

АРТАМОНЪ

(растерявшись, какъ ребенокъ).

   Я зналъ это, но... Какъ же это? Что-же мнѣ дѣлать?

(Изъ воротъ выходятъ старики Кастьяновы, возвращающіеся изъ гостей)

  

ЕЛЕНА.

   Наши!
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Ты что это, Леночка? Куда собралась?
  

ЕЛЕНА.

   Я на минуту... Мнѣ нужно сходить къ Гофманъ... отнести книгу...
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Нѣтъ, нѣтъ, не пущу. Одиннадцатый часъ, на улицахъ тьма оборванцевъ, просто проходу нѣтъ!.. Пойдемъ ужинать... Напрасно не пошла съ нами,-- было очень весело! И квартира у нихъ большая, въ семь комнатъ! (Подходя къ двери) Пойдемте!
  

ЕЛЕНА

(сходя съ крыльца).

   Я сейчасъ приду, мама.
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Не пущу. Не пущу! Иди домой!...
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Можетъ быть, ей и въ самомъ дѣлѣ очень нужно, старуха... Гофманъ недалеко живетъ, она скоро придетъ... Только дай слово, что скоро придешь. (Обращаясь къ Артамону) Проводи ее!
  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Съ нимъ не пущу... Кухарку возьми...
  

ЕЛЕНА.

   Какія глупости! Никакихъ провожатыхъ не надо... Я одна. (Идетъ и останавливается) Забыла взять книгу.
  

КАСТЬЯНОВЪ.

   Какую? Я принесу сейчасъ...
  

ЕЛЕНА.

   Я сама.

(Входитъ въ квартиру. Старики идутъ за ней, Артамонъ остается въ неподвижной позѣ у крыльца; черезъ нѣкоторое время возвращаются Елена и старикъ Кастьяновъ. Елена спускается съ крыльца)

  

КАСТЬЯНОВЪ

(стоя на крыльцѣ).

   Такъ ты, смотри, не обманывай! Ужинать будемъ ждать...
  

ЕЛЕНА

(съ напускною веселостью).

   Сейчасъ, сейчасъ... Ахъ, какой ты! (Толкая его въ дверь и, смѣясь, цѣлуя голову) Пошелъ, пошелъ домой... а то зацѣлую тебя до смерти!

(Старикъ скрылся за дверью. Что-то оборвалось въ груди Елены... Моментъ колебанія... Освѣтились окна квартиры... Елена подбѣжала къ окну и, прячась, заглядываетъ въ него)

ЕЛЕНА

(тихо).

   Они умрутъ... Ты будь съ ними... все время будь съ ними... Тебѣ не долго придется здѣсь быть: они умрутъ.
  

АРТАМОНЪ.

   Ты возвратишься съ первой станціи...
  

ЕЛЕНА

(не слыша фразы Артамона и продолжая смотрѣть въ окно)

   Папа заводитъ часы... заводитъ часы... Надъ нимъ крыло смерти...
  

АРТАМОНЪ.

   Ты возвратишься съ первой станціи...
  

ЕЛЕНА.

   Никогда... (Отходя отъ окна) Давай пятнадцать рублей...

(Артамонъ, медленно отсчитывая, даетъ деньги)

  

ЕЛЕНА.

   Скорѣй... Но до поѣзда еще долго... Я успѣю... Я уже свободна!
  

АРТАМОНЪ.

   Покуда живы они, ты не будешь свободна, гдѣ бы ты ни была!
  

ЕЛЕНА.

   Да... Это жестокая мысль... Отойдемъ подальше, а то насъ могутъ слышать... (Отходятъ къ скамейкѣ. Пауза) Зачѣмъ мы отошли?.. Намъ нечего говорить... Надо торопиться... Поѣздъ отходитъ въ двѣнадцать... Теперь одиннадцатый... Мама, кажется, сказала -- одиннадцатый?.. Я ѣду на югъ... Ты не бросай ихъ... Ты... Я, можетъ быть, тебѣ напишу... (Опять подбѣгаетъ къ окну) Папа все еще заводитъ часы!.. Какъ долго онъ заводитъ ихъ сегодня!.. Почему такъ долго?.. Мама уже въ капотѣ... Удивительно скоро она надѣваетъ капотъ! (Подходя къ Артамону) Въ каждое воскресенье папѣ коробку конфектъ... Я могла только ему давать коробку конфектъ въ каждое воскресенье. Артамонъ!.. (Пауза) Артамонъ, скажи мнѣ что-нибудь! Давай сядемъ... сядемъ... поговоримъ... (Садятся Пауза) Говори... Намъ надо что-то такое сказать... Отъ тебя пахнетъ водкой... Ты опять пилъ водку?
  

АРТАМОНЪ.

   Сегодня случится что-нибудь... А если не случится, я никогда не уйду отсюда...
  

ЕЛЕНА.

   О чемъ ты говоришь?
  

АРТАМОНЪ.

   Когда я не зналъ тебя, у меня были тяжелыя мысли... И когда я узналъ тебя, мысли эти стали легкими и свѣтлыми... Онѣ не были тяжелы мнѣ... Теперь онѣ опять дѣлаются тяжелыми, и онѣ раздавятъ меня.
  

ЕЛЕНА.

   Я не понимаю хорошо, о чемъ ты говоришь... Тебѣ надо сдѣлаться человѣкомъ, надо научиться работать. Я говорю пошлости... Не слушай... Тебѣ подскажетъ сердце, что надо дѣлать. Я вѣрю въ твое сердце. Ты человѣкъ большой любви...

(Пауза)

  

АРТАМОНЪ.

   Ты ѣдешь по Курской дорогѣ?
  

ЕЛЕНА.

   По Курской... Я уже забыла, что ѣду... Черезъ два дня я на югѣ... Увижу море... Я никогда не видала моря... Оно мнѣ представляется грознымъ. Какъ жаль, что это все такъ выходитъ... Мы -- друзья и враги... Все равно... (Подбѣгаетъ къ окну) Должно быть, часы испортились... Папа все еще заводитъ ихъ. Когда я была маленькой, я пугалась, какъ били они по ночамъ... уходила спать къ мамѣ... Но теперь этого нѣтъ... есть только будущее. Я вѣрю, вѣрю, Артамонъ! Если придется мнѣ умереть, я умру безъ страха... (Отбѣгая отъ окна) Мама подошла къ окну... Должно быть, услыхала мой голосъ. Скорѣе... Скорѣе... (Бѣжитъ къ воротамъ и останавливается) Копейкинъ... Я не простилась съ нимъ... Надо его повидать. (Вбѣгаетъ на крыльцо и задумывается, взявшись за ручку двери) Можно и не видать...
  

АРТАМОНЪ.

   Елена, я сейчасъ караулъ закричу на весь городъ... Въ Богородскѣ будетъ слышно!..
  

ЕЛЕНА.

   Глупости... Надо идти. (Спускается съ крыльца) Теперь ужъ пора.
  

АРТАМОНЪ.

   Ты уйдешь, я пойду и убью отца своего.
  

ЕЛЕНА.

   Что за вздоръ?
  

АРТАМОНЪ.

   Если бы не онъ, ты не ушла бы отъ меня. Онъ сдѣлалъ меня ненужнымъ тебѣ... Онъ... только онъ. Я лишній вездѣ, гдѣ честно, свято и тепло... Да есть ли это? Есть ли? Елена, гдѣ это все хорошее, о чемъ мы съ тобой говорили? Что душу живило, въ восторгъ приводило?.. Вѣдь мнѣ землю хотѣлось порой цѣловать!.. Гдѣ оно? Нѣтъ, ничего нѣтъ... обманъ одинъ... Тьма, кругомъ тьма!.. Потомъ другимъ будетъ лучше... А я хочу, чтобы мнѣ было лучше!.. Я закричу сейчасъ... Ей-Богу, Елена, закричу!.. Не могу я жизни переносить... не могу!..
  

ЕЛЕНА.

   Тише... тише... не надо такъ громко... Теперь о томъ, что было, поздно говорить... Вѣрь, какъ я... Прощай!..
  

АРТАМОНЪ.

   Не вѣрю... Ничему не вѣрю... Все обманъ, все иллюзія... Не уходи, ради Бога, не уходи! Ты пойми, я хочу, чтобы мнѣ было лучше!
  

ЕЛЕНА.

   Я не знаю, о чемъ мы говоримъ... Все это не нужно, все лишнее... Я обрубила... я обрубила. (Быстро уходитъ)
  

АРТАМОНЪ

(слѣдуя за ней).

   Погоди... Я понялъ, что я хочу сказать. Погоди.

(Оба исчезаютъ во тьмѣ передняго двора. Сцена долгое время пуста. Вышелъ изъ крыльца какой-то жилецъ и торопливой походкой прошелъ въ ворота. Большая пауза. Распахивается окно въ квартирѣ Копейкиныхъ, и раздается дрожащій голосъ, безсильный и сильный, тихій и громкій отъ слезъ)

  

КОПЕЙКИНА

(въ окнѣ).

   Кто-нибудь подите сюда!.. Человѣкъ скончался! Мужъ умеръ!.. Батюшки! (Падая на подоконникъ, въ слезахъ) Родимые!.. Кто-нибудь подите сюда!

(Прислушивается къ тишинѣ садика и, убѣждаясь, что никого нѣтъ, отбѣгаетъ отъ окна. Гдѣ-то въ другой квартирѣ отворилось окно, выглянула голова въ турецкой фескѣ, и опять закрылось окно... Пауза.

Выбѣгаетъ испуганная, потрясенная смертью отца, Таня. Какъ кошка по крышѣ горящаго домика, мечется по садику, ни въ чемъ не отдавая себѣ отчета... И очутившись у дерева, склоняется на стволъ его, испуганными глазами глядитъ на окна своей квартиры и шепчетъ)

  

ТАНЯ.

   Папочка... Папочка... Папочка!

(Вбѣгаетъ Артамонъ и останавливается у воротъ. Таня пугается его и убѣгаетъ домой. Артамонъ, помимо своей воли, кѣмъ-то толкаемый, повернулся на мѣстѣ и пошелъ, смотря въ землю, къ лѣвой стѣнѣ... Натыкается на стѣну, прижимаетъ къ ней лобъ и стонетъ сквозь зубы, задерживая въ себѣ крикъ. Пауза.

Въ квартирѣ Кастьяновыхъ отворяется окно... Показывается въ окнѣ старикъ и прислушивается къ тишинѣ садика...

Спустя немного, къ нему подходитъ старуха и спрашиваетъ)

  

МАРЬЯ ГЕРАСИМОВНА.

   Идетъ?

(Прислушивается къ тишинѣ)

  

Занавѣсъ.

Сборникъ редакціи "Знаніе" за 1907 год. Книга пятнадцатая. С.-Пб,1907

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru