Надеждин Николай Иванович
Надеждин Н. И.: биографическая справка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   НАДЕЖДИН Николай Иванович [псевд. Никодим Надоумко и др.; 5(17).10.1804, с. Нижний Белоомут Зарайского у. Рязан. губ. -- 11(23).1.1856, Петербург, похоронен на Смоленском кладб.], критик, эстетик, журналист; этнограф. Из духовной среды: дед, как и отец Н., был священником в белоомутской Преображен, церкви. Отец, передавший сыну "страсть к чтению", и С. Д. Нечаев (впоследствии обер-прокурор Св. Синода) -- первые наставники Н. По совету отца отправился в Рязань (1815) и "смело ... явился к архиерею" с написанной специально для него речью в стихах, чем сильно его удивил ("Автобиография" -- PB, 1856, No 3, с. 52; образцы ранних, в архаич. стиле, стихотв. опытов Н. см.: Козмин, с. 3--7). В том же году Н. зачислен в высший класс Рязан. уездного духовного уч-ша, а через гон переведен в местную семинарию, где обнаружил выдающиеся способности и трудолюбие, к-рым, по преданию, был обязан своей фамилией (предки Н. именовались по месту жительства Белоомутскими или Беловодскими): Рязан. архиепископ Феофилакт. возлагая на мальчика большие надежды, дал ему фам. Надеждин (как "перевод" с лат. яз. фамилии Сперанский). В 1820, еще до окончания сем., минуя последний, богословский класс, Н. быт рекомендован в Моск. духовную акад. "Направление, господствовавшее в ней, было ... по преимуществу философское" ("Автобиография", с. 53); в акад. преподавали изв. профессора философии В. И. Кутневич и Ф. А. Голубинский; под влиянием первого в Н. развился вкус к строгому систематизму, второй же (см. письма Н. к нему: ЗапГБЛ, в. 34, М., 1973) стимулировал его стремление к синтезу филос. и богослов, знаний. Н.-студент пишет исследование о значении в православии символа св. Софии. Из сем. и академии он вынес отличное знание языков, как древних (еврейский, греч., лат.), так и новых (франц., нем., англ.; позднее изучил нек-рые слав. языки). Однако несмотря на замечат. успехи, из-за конфликта с преподавателем Моск. духовной акад. о. Кириллом (Богословским-Платоновым) (см.: Смирнове, История Моск. духовной акад. до ее преобразования .... М., 1879, с. 18) Н. не был оставлен при акал, и в 1824 выпушен в звании магистра. Осенью того же года назначен профессором словесности и нем. (позже и лат.) языка в Рязан. семинарии, к-рую спустя два года -- и вновь из-за конфликта с начальством -- вынужден был оставить.
   В окт. 1826 Н. уволился из духовного звания и к кон. года переселился в Москву, где получил место дом. учителя у Самариных (см.: РА, 1876. кн. 2, стб. 229 -- Ю. Ф. Самарин о Н.). В это время, пополняя свое образование, усиленно изучает новейших европ. историков (Э. Гиббон, Ф. Гизо, Ж. Ш. Л. Сисмонди и др.), однако новые веяния, по словам Н" "накладываются на школьный фундамент старой классической науки" ("Автобиография", с. 56). Аналогичным образом обстояло дело и с ху-дож. впечатлениями: романтич. произведения Дж. Байрона или А. С. Пушкина воспринимались Н. сквозь призму франц. классицизма, русского просвещения 18 в. (М. В. Ломоносов, М. М. Херасков, Г. Р. Державин), что предопределило оригинальное сочетание архаичности и новизны в его первых критич. выступлениях.
   Печататься начал на страницах журнала М. Т. Каченовского "Вестник Европы", причем его дебюты в качестве поэта и переводчика ("Промысл человеку. Из Ламартина" -- 1828, No 8, "К республике. Из Горация", "Награда поэта" -- 1828, No 14, "Песнь красоте" -- 1828, No 17, "Воспоминания" -- 1829, No 1, и др.) и эстетика-философа ("О высоком" и др. ст. -- 1829, No 3--6; 1830, No 11, 13,14) прошли почти незамеченными, как и переводы позднеантич. филос. стихов: выполненный хорошим гекзаметром цикл из 10 "Гимнов Орфея" ("Рус. зритель", 1829, ч. 5, No 17--20, с обстоятельными прим. Н.) и стих. "Золотые стихи Пифагора" (там же) (к-рые очевидно близки были Н. своим филос. систематизмом и морализмом: "Жизнь свою строго блюди, да не пожрут ее страсти!"). Зато первая же критич. ст. "Литературные опасения за будущий год" (ВЕ, 1828, No 21--22) стала сенсацией. Это выступление, как и последующие в том же журнале в 1829 ("Сонмище нигилистов" -- No 1--2; "Две повести в стихах: "Бал" и "Граф Нулин"" -- No 2--3; ""Полтава". Поэма Александра Пушкина" -- No 8--9; ""Иван Выжигин", нравственно-сатирич. роман" -- No 10--11, и др.), было снабжено псевдонимом: "Экс-студент Никодим Надоумко. Писано между студентства и вступления в службу ... На Патриарших прудах" (или одним из его компонентов, например "С Патриарших прудов"), создавшим образ критика -- ехидного и бранчливого забияки и одновременно книгочея и эрудита, не признающего авторитетов и готового сказать самую горькую правду. Главным объектом нападений Н. явился романтизм, трактуемый гл. образом как тяготение к экстравагантности и аффектации во всем -- и в выборе худож. коллизий (кровавая месть, супружеские измены, убийства из ревности, словом, всяческая "романтическая стукотня и резня" -- о поэме А. И. Подолинского "Борский" -- Надеждин, с. 71) и в характере стиля (фрагментарность и разорванность сюжетной линии, сознательно демонстрируемая случайность и импровизационность повествования); при этом нс делалось исключения ни для У. Шекспира и П. Кальдерона, ни для А. С. Пушкина, Е. А. Баратынского, В. Гюго и Байрона, "зловещего светила" европ. поэзии. Н. принципиально не был против преувеличений, включая уродливое или безобразное, но допускал их лишь на определенных условиях -- "в идеальном свете сострадания о несообразности их с нашим достоинством и назначением!" ("Лит. опасения..." -- Надеждин, с. 57). В то же время для него неприемлемо и морализирование, особенно если оно впадаю в наивно-верноподданнич. тон, как в романе Ф. В. Булгарина "Иван Выжигин". Худож. запреты на приоритет безобразного, низкого, бесцельной, не признающей правил, игры романтич. фантазии и т. д. предопределялись, согласно Н., гармонизирующими все сущее "вечными законами мудрой природы" (там же, с. 63). Этич. наполненность искусства он старается обосновать на фундаменте нем. классич. идеализма, рационализируя и выпрямляя в этом направлении идеи И. Канта и Ф. Шеллинга (напр., в кантовском положении о "целесообразности без цели" акцент переносится на категорию худож. образца: у Канта гений, творящий как зиждительная сила, сам устанавливает себе правила, у Н. гений обязан считаться с предшествующими образцами). Порою же Н. придает антнромантизму явную политич. окраску, сближая романтич. эстетич. своеволие с либерализмом и бунтарством и предлагая -- полушутя, полусерьезно -- учредить уголовную поэтич. палату, чтобы карать авторов за прегрешения их героев.
   Все это вызвало в адрес Н. резкую критику с самых разных сторон: Н. А. Полевой вывел его пол видом "Желтяка", то есть жителя "желтого дома", сумасшедшего (МТ, 1828, No 23, с. 358); О. М. Сомов обыгрывал его псевдоним -- "Недоумок, по-видимому, должно быть настоящее его название" ("СЦ на 1830 г.", с. 34); Пушкин откликнулся серией эпиграмм (одна из них, при жизни неопубликов.: "В журнал совсем не европейским,/ Над коим чахнет старый журналисту С своею прозою лакейской/ Взошел болван семинарист" (1829; см. в кн.: Рус. эишрам-ма, 1988, с. 253; см. также неопубликов. статьи поэта "Опровержение на критику" и "Возражение критикам "Полтавы"", 1830: Пушкин, XI, с. 143--65). Более щадящим и в то же время преследующим в отношении Н. определенную педагогич. цель был отзыв С. Т. Аксакова, отметавшего, что мысли критика "по большей части свежи и глубоки", но при этом он впал "в излишество" (MB, 1830, No 6, с. 203). М. П. Погодин в письме к С. П. Шевырёву также отметил, что "Н. вооружился против Пушкина и говорил много дела между прочим, хотя и семинарским тоном" (Барсуков, II, 346; без даты).
   Ширящееся признание Н. выразилось в избрании его (март 1829) в члены-соревнователи Общества истории и древностей российских, в связи с чем он выступил с докладом "Предначертание исторически-критич. исследования др.-рус. системы уделов" ("Тр. и летописи ОИДР ..."] 1830, ч. 5; см. также: ч. 8, с. 100, 132--33). Кроме "Вестника Европы" Н. печатается в это время в "Атенее", "Моск. вестнике", "Галатее", "Рус. зрителе".
   В апр. 1830 с помощью Каченовского ("старик допустил меня в весьма близкое с ним обращение" -- "Автобиография", с. 59) Н. успешно защитил в Моск. ун-те диссертацию сразу на степень доктора (минуя магистерскую) словесных наук (утвержден 24 септ. 1830) "О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической" (опубл. отдельной книгой на лат. яз.: Nadeždin N., "De origine, natura et fatis poeseos, quae romantica audit", [M.], 1830; два отрывка на рус. языке: "О настоящем злоупотреблении и искажении романтич. поэзии" -- ВЕ. 1830, No 1--2, и "Различие между классическою и романтич. поэзиею. объясняемое из их происхождения" -- "Атеней", 1830, No 1; полностью на рус. яз. в кн.: Надеждин).
   Обратившись к одной из центральных проблем зап.-европ. эстетики кон. 18 -- нач. 19 вв. -- сопоставлению классич. худож. формы и романтической, вызванной к жизни возникновением христианства, Н. развил своего рода феноменологию иск-ва, в к-рой историч. аспект сливался с логическим (критик осознанно придерживался такой установки, о чем свидетельствуют выбранные им филос. ориентиры, от неразрешимых антиномий Канта через "идеалистич. исступление" И. Г. Фихте до "безусловного тождества", примирения законов бытия и мышления у Шеллинга -- ст. "Всеобщее начертание теории изящных искусств" <К. Ф.> Бахмана": "Телескоп", 1832, No 5--8; цит. по: Hадеждин, с. 313); при этом сама логика трактуется Н. в духе Г. Гегеля как наука, выходящая за рамки формальной логики и выражающая диалектич. законы движения всего сущего.
   Само содержание каждой из худож. форм Н. понимал достаточно традиционно: классич. искусство -- "средобежное", то есть объективное; романтич. -- "средостремительное", субъективное (ближайшим истоком этой его концепции явилось учение Шеллинга в "Системе трансцендентального идеализма" о двух противоположных силах, действующих в "Я"). Рассматривая в широком историко-филос. контексте этапы развития иск-ва (см. в особенности примыкающий к дисс. трактат "О совр. направлении изящных искусств", опубл. в 1833 дважды: "Уч. зап. имп. Моск. ун-та", ч. 1--3. и в кн.: Речи, произнесенные в торжеств. собрании имп. Моск. ун-та .... М., 1833), Н. устанавливает систему контрастных признаков классич. и романтич. иск-ва: одушевлению "зримой красотой вещественного мира" в античности, его "поэтическому просветлению ... в изящных пропорциях и формах" (Рус. эстетич. трактаты..., с. 430) приходят на смену романтич. "идеальное самосозерцание", "пост, самоуглубление" и торжество "творящего духа", "обращение к незримому бестелесному .миру, где почивает таинственный первообраз невещественной красоты" (там же, с. 441-- 442). В выводах, к к-рым пришел Н., он проявил смелость, граничащую с прямолинейностью: строго локализовал эту форму во времени -- рубежом до 16 в. В эпоху нового расцвета романтизма и вспыхнувшей в связи с этим полемикой между "классиками" и "романтиками" Н. отказывает совр. лит-ре в праве на романтизм, объявив стремление к нему (и в т. ч. воспроизведение тех или иных его черт, напр. "идеальный фантастич. характер") лишь бессильной "подражательностью" -- "под соблазнительным именем романтического стиля!" (там же, с. 445), что в значит, степени предопределило негативное отношение к Н. мн. лит. современников. Всю последующую худож. историю Н. считал законною областью нового искусства, синтетического по отношению к двум предшествующим формам. Эта идея была хорошо знакома и рус. и особенно зап.-европ. эстетике, однако Н. в духе своей категоричности применил ее (в отличие от большинства теоретиков) не к будущему и не к отд. сегодняшним образцам, но ко всей совр. эпохе, наступившей вслед за средневековьем. Все, что не укладывалось в эти рамки, Н. рассматривал или как запоздалый классицизм (18 век -- "век всеобщего гниения жизни", "век кощунства и нечестия": имеется в виду в первую очередь "поддельный" классицизм франц. школы -- там же, с. 447, 450) или как лжеромантизм (пример последнего -- "Песочный человек" Э. Т. А. Гофмана или произв. неистовой франц. словесности, в частности Гюго). На практике антиромантизм Н. не был столь безоговорочен, целил главным образом в свойственные новому иск-ву "бурные порывы неистовства" (Надеждин, с. 58) и в то же время принимал элегич. формы романтизма (пост, высокая оценка критиком творчества В. А. Жуковского). Однако благодаря радикализму теоретич. постановки проблемы за Н. в эстетич. сознании закрепился определенный приоритет: "Г-н Надеждин первый сказал и развил истину, что поэзия нашего времени не должна быть ни классическою..., ни романтическою..., но что в поэзии нашего времени должны примириться обе эти стороны и произвести новую поэзию" (Белинский, V, 213).
   В кон. дек. 1831 Н. утвержден ординарным профессором теории изящных искусств и археологии Моск. ун-та (несколькими неделями раньше получил место преподавателя логики, рос. словесности и мифологии в Моск. театральной школе). С 1834 по собств. инициативе "безвозмездно" преподавал лотку для студентов первых курсов: Н. читал "лотку ... параллельно с эстетикою", начиная с "психологического разбора" эстетич. чувства ("Автобиография", с. 64; РГИА. ф. с.; там же, ф. 773. оп. 30, д. 130), был чл. Училищного к-та ун-та, участвовал в инспектировании низших и средних учеб. заведений Моск. округа.
   Н. был восторженно встречен студенческой молодежью (слушателями Н. были В. Г. Белинский. Н. В. Станкевич. К. С. Аксаков и др., видевшие в нем провозвестника филос. эстетики). Его лекции "привлекали толпы слушателей из всех четырех факультетов" (Буслаев Ф., Мои восп., М., 1897, с. 123; см. также: Аксаков К., с. 319--21; Переписка Н. В. Станкевича, М., 1914, с. 449), Н., по словам И. А. Гончарова, был "дорог своим вдохновением, горячим словом, которым вводил нас в таинственную даль древнего мира, и один заменял десять профессоров" (Гончаров, VII, 211). По свидетельству М. А. Максимовича, друга Н. (познакомился в 1827, а с 1831 на вечере у С. Т. Аксакова "сошелся с Надеждиным в близкое дружеское братство"), лекции Н. были "живыми импровизациями" и сильно отличались от его "первопечатных статей", слог к-рых "вообще не нравился в литературном кругу ... излишне витиеват, недовольно художествен" ("Москв.", 1856, No3, с. 226; см. также: Полевой К., с. 256); характерна реакция С. С. Уварова, през. Петерб. АН: "в первый раз вижу, чтобы человек, который так дурно пишет, мог говорить так прекрасно" ("Москв.", 1856, No 3, с. 226; отзывы студентов см. в ст.: Попов, 1880, с. 17--21). Одновременно с преподаванием в ун-те Н. с того же 1831 стал издавать журнал "Телескоп" с приложением газ. "Молва", в них сотрудничали К. Аксаков, М. Н. Загоскин, А. В. Кольцов. Ф. И. Тютчев, Н. Ф. Павлов, Н. М. Языков. И. В. Киреевский, Н. П. Огарев и др. В "Телескопе" Пушкин опубл. памфлеты "Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем" (1831, No 13 и 15), причем его псевдоним "Феофилакт Косичкин" и назв. второй статьи были подсказаны одной из заметок Н. (см.: "Молва", 1831, No 30, с. 59--60). В изданиях Н. публикацией "Литературных мечтаний" ("Молва", 1834, No 38...52) началась систематич. критич. деятельность В. Г. Белинского, к-рый еще в гимназии "читал с жадностью тогдашние журналы и всасывал в себя дух Палевого и Надеждина" (Лажечников И. И., ПСС, т. 12, СПб., 1900, с. 246); в февр. 1833 они познакомились (Белинский, XI, 94) и тогда же Белинский получил приглашение Н. сотрудничать в "Молве" (нек-рое время он жил на квартире Н.). По воспоминаниям студента П. И. Прозорова, все, посещавшие лекции Н., "не хотели верить, что эти "Мечтания" писаны Белинским, а не Надеждиным. Так они были проникнуты духом редактора "Телескопа" и "Молвы"" (Моск. ун-т в восп., с. 113; см. также ук.). "Телескоп" отвечал потребности совр. молодежи в "умозрительных знаниях": "Все статьи перечитывали с первой строки до последней и потом обсуживали, разбирали, спорили о тех или других идеях и даже иногда обращались за разрешением к Надеждину" (М. Б. Чистяков -- ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, No 1731). В 30-е гг. Н. конкретизирует свое понятие новой, современной поэзии (подразумевая совр. иск-во вообще), одни из признаков к-рой -- автономность героя, высвобождение его из-под диктата авт. мысли. Отсюда резкое неприятие Чацкого в ст. "Горе от ума" ("Телескоп", 1831, No 20: "Это не столько живой портрет, сколько идеальное создание Грибоедова, выпушенное им... чтобы быть органом его собственного образа мыслей и истолкователем смысла комедии" -- Надеждин, с. 287), а также критика драматургич. манеры раннего Ф. Шиллера: в его пьесах "выходили на позорище сии самые идеи и чувствования, воплощенные в поэтич. обликах, а не живые образы и действительные лица" ("Избранный немецкий театр ..." -- "Телескоп". 1831, N? 14, с. 241). От новой поэзии требуется соблюдение "всех вещественных условий действительности, с географическою и хронологическою истиною физиономии, костюмов, аксессуаров" ("О совр. направлении изящных искусств" -- Рус. эстетич. трактаты, с. 454). Наконец, противопоказаны совр. художнику экзальтация, нарочитость, эффекты, против чего Н. с особенной страстью и полемич. блеском выступил в цикле статей "Письма в Петербург" ("Молва", 1833. No 44--50, 56), связанных с моск. гастролями в апр. 1833 петербуржцев В. А. Каратыгина и его жены А. М. Каратыгиной.
   Оба актера, считает критик в большой мере следуют ложно-классич. стилю франц. театра 18 в. с его приверженностью к "сценическому этикету" и превращением персонажей в "отвлеченные понятия, украшенные собственными именами", а это резко противоречит произведениям, "гас жизнь представляется не в условном театральном этикете, а в чистой идеальной сущности или положительной истине" (Надеждин, с. 349, 352). Позднее, в связи с новым Приездом Каратыгиных в Москву. Н. вторично выступил с циклом статей "Письма к издателю "Телескопа"" ("Молва", 1835, No 16, 17, 19); оба цикла подписаны криптонимом П. Щ. с мистифицирующим намеком на сослуживца Н. проф. математики Моск. ун-та П. С. Щепкина. Статьи П. Щ. (криптоним раскрыт в 1953), обнаружившие, по более позднему замечанию П. В. Анненкова, европ. уровень понимания искусства (Анненков П., Н. В. Станкевич. М., 1857, с. 72). произвели сильное возбуждение: с критикой Н. выступили, в частности. С. П. Шевырев и "...л"..." (Н. Ф. Павлов); точку зрения Н. развил Белинский (ст. "И мое мнение об игре Каратыгина").
   В новой зап. лит-ре Н. в 30-е гг. разграничивает, с одной стороны, жизнеутверждающую, пронизанную христ. идеями поэзию (ее голос "слышим мы в сетованиях Ламартина, в гимнах Манцони, в дифирамбах Новалиса"), а с другой -- поэзию отчаяния, "макабрской пляски мертвых костей на кладбище жизни" ("поэзия Байронов и Сутеев (подразумевается Р. Саути -- Ю. М.), Гюго и Зандт" -- "Письма в Киев" -- Надеждин, с. 390). В подобных критич. инвективах Н. сближался с О. И. Сенковским, к-рый в ст. "Брамбеус и юная словесность" выступил против целого направления во франц. лит-ре, возглавляемого Гюго и представленного Жорж Санд, Ж. Жаненом, Э. Сю и т. д., -- "это прямо вторая франц. революция в священной ограде нравственности..." (БдЧ, 1834, т. 3, с. 39). При этом Н. в ст. "Здравый смысл и Барон Брамбеус" ("Телескоп", 1834, No 19--21) применил дерзкий полемич. прием против своего лит. противника, объявив, что и сам Сенковский подпал под влияние "юной словесности". Современникам бросилась в глаза моральная уязвимость этого поступка; так. Н. И. Греч писал Загоскину 7 июля 1834 из Петербурга в Москву: "Сделан одолжение, скажи, что делает ваш Надеждин, или он вовсе не дорожит репутацией честного человека и благородного литератора? Что значат его доносы на Брамбеуса" (РНБ, ф. 291, No 68, л. 1). Вместе с тем Белинский в "Литературных мечтаниях" (1834) и Н. В. Гоголь в статье "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 г." (1836) присоединились к выводу Н. о том, что Сенковский подражает "юной словесности" (см. соответственно: Белинский, I, 100; Гоголь, VIII, 165).
   В самом нач. 30-х гг. в статье, посв. пушкинской трагедии "Борис Годунов" ("Телескоп", 1831, No 4), наметилась перемена отношения Н. к Пушкину, который "укатал путь народной русской драме, указал точку, с которой должно ... смотреть на историю" ("Молва", 1832, No 19, с. 73--74). Однако, требуя от совр. иск-ва буквального правдоподобия, критик находил в "Борисе Годунове" многочисл. случаи нарушения психологич. и бытовой истины (напр., факт саморазоблачения Лжедимитрия перед Мариною). Общая оценка творчества Пушкина остается двойственной. "Вероятно, не я один слышал, как он (Н.) высоко ценил его --ант, хотя всегда сожалел, что познания нашего поэта были очень бедны в сравнении с познаниями и многостороннею образованностью Шиллера и Гете, особенно Гете" (восп. Чистякова -- ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, No 1731, л. 71), Отсюда, по мнению критика, проистекает нарочитая легкость и фрагментарность: Пушит -- лишь мастер на "гротески" и "арабески", рассматриваемые Н. как низшие формы искусства; "Руслан и Людмила" -- "прекрасная галерея "Этических арабесков", "Евгений Онегин" -- "арабеск мира нравственного" (""Евгений Онегин", роман в стихах. Глава VII..." -- ВЕ, 1830, No 7, с. 202--03).
   С завершением "Евгения Онегина" Н., как он полагал, получил окончат, подтверждение своей точки эр.: "Самое явление его, с неопределенно-периодическими выходками, с беспрестанными пропусками и скачками, показывает, что поэт не имел при нем ни цели, ни плана и действовал по свободному внушению играющей фантазии. Смело можно угадывать, что при первой главе "Онегина" Пушкин и не думал, как он кончится" ("Последняя глава "Евгения Онегина"" -- "Телескоп", 1832, No 9, с. 108). Таким образом, камнем преткновения для Н.-критика явились сама открытость поэтич. мира ("даль свободного романа"), нарочитая импульсивность и импровизационность повествовательной манеры произв., как бы создаваемого на глазах читателя и под влиянием меняющихся обстоятельств: все это не вязалось с ригористич. понятиями Н. о худож. цельности, выношенности замысла и психологич. правдоподобии. К тому же критик не удержался от упреков морального свойства; мол, поэт, выдавая произведение по главам, недобросовестен перед читателями. Пушкин, лично познакомившийся с Н. 22 марта 1830 в Москве на обеде у М. П. Погодина, просил последнего передать критику, "что опрометчивость его суждений непростительна" (письмо от 11 июля 1832 -- Пушкин. XV. 27).
   Иначе развивались отношения Н. с Гоголем. Начиная с "Главы из исторического романа" и с первой и второй частей "Вечеров на хуторе близ Диканьки" (отзывы об этих произв. помешены в "Телескопе": 1831, No 2, 20; 1832, No 17), критик неизменно сочувственно и весьма высоко оценивал его творчество. В статье же, посв. моск. премьере "Ревизора" ("Театральная хроника" -- "Молва", 1836, No 9; подпись А. Б. В.), он одним из первых определил Гоголя как великого писателя ("великий комик жизни действительной" -- Надеждин, с. 472). На фоне придирчивого или в лучшем случае прохладного отношения к Пушкину это может показаться парадоксом, к-рый, однако, коренился в эстетич. системе и мироощущении критика: Гоголь обратился к отеч. материалу в обход неприемлемых для Н. сюжетов байроновского или даже элегич. толка, он прикоснулся к богатейшим ресурсам фольклора и обнаружил склонность к столь ценимому критиком наивному, простодушному комизму.
   Н., кстати, и сам был великий мастер мистификации и карнавализованных псевдонимов-масок: помимо Никодима Надоумки, П. Щ. и А. Б. В., еще Львино-Зубов, Орлино-Когтев, Ипполит Междометный, Истома Романов и т. д. (ср. замечание современника о Н.: "в нем был своею рода юмор, не совсем тонкий, но иногда довольно злой" -- Панаев, с. 146).
   Н. в большой степени содействовал установлению того почитания Гоголя, к-рое наблюдалось среди москвичей, особенно у окружавшей критика молодежи -- К. Аксакова, Станкевича, Белинского и др. (ср. свидетельство Пушкина в письме or 6 мая 1836: "в Москве... Гоголя более любят, нежели в Петербурге" -- Пушкин, XVI, 113). Н. и лично был знаком с Гоголем -- они встречались в марте 1835 в Петербурге и в 1-й пол. 184) в Риме (см.: Манн Ю., "Сквозь видный миру смех ...". Жизнь И. В. Гоголя, 1809--1835, М., 1994, с. 425--26; ЛН, т. 58, с. 606).
   Из теоретич. проблем наибольшее внимание Н. в 30-е гг. привлекают иерархия жанров (место в ней романа), народность и, наконец, способы и методы эстетич. Суждения. Все эти проблемы решаются в духе искомого синтеза, примиряющего средостремительное (классич., объективное) и средобежное направления (романтич., субъективное). Первенство романа в совр. лит-ре обусловлено тем, что он наилучшим образом сочетает объективность классич. формы с субъективностью ср.-век. романтизма, выступая также восприемником сильнейших качеств трех родов поэзии: от эпоса он берет "историческую изобразительность", от лирики -- внутреннее одушевление, авторскую способность к самораскрытию и лирич. излияниям, от драмы -- наглядную событийность, при к-рой персонажи действуют "сами из себя", своими "внутренними силами". К тому же, большую романную лит-ру отличает ист. репрезентативность содержания; таковы романы В. Скотта, представляющие "характеристическую историю человечества в известный момент бытия его" (""Рославлев, или Русские в 1812 году" M. H. Загоскина" -- "Телескоп", 1831, No 13--14; цит. по: Надежд и н, с. 278). В России романиста подобного ранга нет и, по мнению Н., не предвидится, что обусловлено особенностью ее ист. бытия и в связи с этим отсутствием (или недостатком) народности в искусстве.
   Развитие Н. проблемы народности особенно явственно обнаруживает связь его эстетики с историософией. В бытии народа столкновение противоположных начал равнозначно борьбе самобытности с подражательностью ("чужеядством"), к-рая должна увенчаться их примирением. Для России это есть примирение рус. народности и европеизма (ср. назв. одной из крупнейших работ Н. "Европеизм и народность в отношении к рус. словесности" -- "Телескоп", 1836, No 1--2) -- процесс, исполненный мучительных противоречий и драматизма. С одной стороны, он осложнен тем, что народность ошибочно отождествляется с внешними, преим. простонародными жизненными атрибутами ("Многие под народностью разумеют одни наружные формы русского быта, сохраняющиеся теперь только ... в низших классах общества" -- там же; цит. по: Надеждин, с. 440), в то время как она подразумевает "совокупность всех свойств, наружных и внутренних, физических и духовных, умственных и нравственных, из которых слагается физиономия русского человека ..." (там же; ср. столь же широкое понимание народности, высказанное Гоголем годом раньше в статье "Несколько слов о Пушкине": "Истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа" -- Гоголь, VIII, 51). С др. стороны, обнаружению народности мешает раболепное преклонение перед всем заимствованным: "У нас стремление к европеизму подавляет всякое уважение, всякое даже внимание к тому, что именно русское, народное" (там же; Надеждин, с. 441). Однако, по Н., нуждается в развитии, в интенсификации и само нар. начало, без чего Россия не сможет выйти на авансцену истории. Историософская система Н. в своем последнем звене не совпадает с эстетической: у него есть четкий ответ, каким должно быть новое иск-во (синтетич., объединяющим сильные стороны "классич." и "романтич." поэзии), но он не столь категоричен в решении вопроса о народе, воплощающем в современности новую фазу человеч. истории. Подобно ряду совр. ему рус. критиков (как то Шевырёв или Полевой). Н. склоняется к идее рус. мессианизма, однако с колебаниями и принципиальными оговорками: России назначается "разыграть первую роль в новом действии судеб человеческих" и быть "для времен грядущих тем же, чем были некогда пелазги для классического и тевтоны для романтического мира" ("О происхождении, природе и судьбах поэзии ..."; цит. по: Надеждин, с. 252). Эта "роль", таким образом, отнесена Н. к датскому будущему, ко "временам грядущим", поскольку для ее выполнения мало одного самообнаруження нар. начала, необходимо, чтобы оно развилось и возвысилось до общеевроп. уровня. Именно от Н. идет проявившаяся впоследствии сдержанность Белинского в описании "субстанционального начала" рус. жизни, доселе "еще таинственного" и не определившегося (Белинский, VI, 431). Отсюда высокая оценка Н. реформ Петра I (в этом критик также предвосхитил западников), подключившего Россию к магистральной, то есть зап.-европ., линии развития. "Следовательно, все наше прошедшее ограничивается одним веком" ("Телескоп", 1832, No 14, с. 246).
   В горниле цивилизации, просвещения вырабатываются не только науч. понятия, но и стиль отношений, богатство интимной жизни. "Я и не ищу в нашем обществе женщины Бальзака, этой дивной поэмы, для создания коей потребно было двенадцать весов непрерывно возрастающей цивилизации, этого неистощимого мира поэзии, заключавшего в себе все оттенки нравственного образования..." ("Письма в Киев к М. А. М<аксимови>чу" -- "Телескоп", 1835, No 1: цит. по: Надеждин, с. 392). "Двенадцать веков", а не один век! Но если в русском обществе нет женщины, подобной "женщине Бальзака"" (там же), то, по Н., нет любви, во всей глубине и утонченности ее проявлений, нет не только почвы для романа (как лит. жанра) -- нет и подлинной народности.
   В 1836 в привычном для него духе филос. универсализма Н. развернул полемику относительно метода и способов эстетич. суждений, поводом для к-рой явилось издание "Истории поэзии" С. П. Шевырёва (1835). В свободном хронологич. описании памятников искусства Н. видится "предубеждение" к логич. построению, т. к. необходимо строгое рассмотрение этих памятников в аспекте последоват. смены худож. форм: символич., классич., романтич. и нового, синтетич. иск-ва ("История поэзии" -- "Телескоп", 1836, No 4). Статья Н., вызвавшая, в свою очередь, ответ Шевырёва (МН, 1836, апр., кн. 2; июнь, кн. 1; июль, кн. 2) и повторные выступления Н. ("Телескоп", 1836, No 8, 11), привлекла широкое внимание: Н. поддержали тяготевшие к нем. классич. философии Станкевич (Переписка Н. В. Станкевича, с. 321, 369), Белинский (II, 723); на стороне его оппонента выступили П. А. Плетнёв (I, 264--72). Я. М. Неверов (ЖМНП, 1836, No 10, с. 372), а также Пушкин (XII, 65--66).
   С нач. 30-х гг. развивается мучительный роман Н. с его юной ученицей Елиз. Вас. Сухово-Кобылиной, сестрой А. В. Сухово-Кобылина (подробнее см.: Козмин, гл.7), впоследствии ставшей писательницей -- печаталась под псевд. Евгения Тур. Н. был приглашен "довершить" образование девушки, с к-рой они вместе читали Жуковского, Шиллера, А. Ламартина; нек-рое время Н. жил в подмоск. имении Сухово-Кобылиных, а с осени 1834 в их моск. доме. Девушка отвечала ему взаимностью, но ее родители-аристократы (отец был генералом) решительно восстали против брака с плебеем и "поповичем". Решившись, по его словам, "выслужить Елисавету Васильевну, как Иаков Рахиль, египетскою работою" [Козмин, с. 468; см. письма Н. к ней -- "Журнал Рязан. губ. ученой архивной комиссии. Заседание 30 марта 1885 г.", Рязань. 1885, прил., с. 11--16 (Тр. Рязан. ученой архивной комиссии за 1884--1885, т. 1, в. 1); РА, 1885, кн. 2, с. 573-- 583], Н. еще до кон. учеб. года (февр. 1835) подает прошение об увольнении с должности профессора, с тем чтобы сделать чиновничью карьеру ("Изумление было всеобщим ... все терялись в догадках, искали объяснений" -- РА, 1885, кн. 2, с. 582). Расставаясь с ун-тской кафедрой, Н. записывает в дневнике: "все, что было приобретено мной для будущности, в поте лица, ценою кровавых трудов, -- все это уничтожилось в одно мгновенье" (Козмин, с. 476). В мае он делает формальное предложение о женитьбе и получает отказ. История получила огласку, слухи, подозрения (С. Т. Аксаков, поверенный Н., "одобрял <его> намерение" "ничего не брать" за любимой девушкой, если брак состоится, и видел в этом "единственный способ спасти честь от нарекания" -- там же, с. 467), перехваченные письма, несостоявшийся побег (не вполне достоверное описание его см. в гл. "Н. X. Кетчер" "Былого и дум" Герцена; IX, 228--29), взаимные сомнения и переживания (Сухово-Кобылина "была на волос от сумасшествия" -- Козмин, с. 491) привели к тому, что сломленный и опустошенный душевно Н. в июне того же года отправляется в длит, заграничное путешествие ("окончательное" письмо Н. от 24 мая 1835 см.: там же, с. 503--505). (Позднее Сухово-Кобылина вышла замуж за графа Салнаса де Турнемира.) Имея в виду время любовного увлечения Н. (до конца жизни оставшегося неженатым), Максимович писал, что у критика тогда сложилась "живая эстетика, которая могла бы дать высокий строй... эстетике философской; но, к сожалению, они сошлись в его душе не под счастливою звездою" (Максимович, с. 227); выражение "живая эстетика" намекает и на начавшийся отход Н. от филос. систематизма [см.: Манн. Рус. филос. эстетика, с. 218--23; характерны более поздние упреки Н. в "гегелизме" ("кольчуга гегелизма"), обращение к участникам кружка Станкевича, в свою очередь разочаровавшимся в Н.; см. письма Н. к С. Т. Аксакову 1839 и 1842 (там же, с. 220), а также рец. Н. на "Новый курс философии" Э. Жерюзе (ЛПРИ. 1837, No 1)].
   Н. посещает Гамбург, Геттинген (где слушал лекцию археолога и филолога-классика К. О. Мюллера, беседовал с историком А. Гереном), Кёльн, Бонн, Франкфурт-на-Манне. Страсбург, Париж. Затем следуют Швейцария, Италия, Австрия. После путешествия по Черномор. побережью, от Одессы до Крыма, в дек. 1835 возвращается в Москву и излагает впечатления от заграничного вояжа в обширных "Выдержках из дорожных воспоминаний" ("Телескоп", 1836, No 1, 3, 8; см. также: "Очерки Швейцарии" -- ЛПРИ, 1837, No 22--24). Вскоре в No 15 "Телескопа" (1836) появляется первое "Философическое письмо" П. Я. Чаадаева, имевшее роковые последствия для Н. (критик был знаком с Чаадаевым еще с 1832, опубликовав в своем журн. др. его работу "Нечто из переписки с NN"; с франц., 1832): слух о "непонятной, неизъяснимой статье" "разнесся с необыкновенной быстротой по Москве" (М. <И.> Жихарев -- в кн.: Рус. общество 30-х гг. XIX в., М., 1989, с. 98).
   Нек-рые современники (Мурзакевич) и позднейшие исследователи были склонны считать публикацию Н. чаадаевского письма случайностью (Венгеров; Лемке; отчасти: Козмин). Но заинтересованность Н. в "Философическом письме" объясняется некоторым его соответствием настроениям самого критика, сближением их историософских позиций. Хотя, в отличие от Чаадаева. Н. не рассматривай Россию как бы выпавшей из мировой истории и хотя противоположность России и Зап. Европы не толковалась им в аспекте антитезы конфессий, т. е. превосходства католичества над православием (высокие достоинства православия были для него вне сомнения), однако обличение им рос. отсталости и нецивилизованности достигло к сер. 30-х гг. почти чаадаевской степени горького отчаяния: "Что наша жизнь, что наша общественность? Либо глубокий неподвижный сон, либо жалкая игра китайских бездушных теней" ("Письма в Киев" -- Надеждин, с. 392). "Ни по какой отрасли наук мы не можем представить собственно нами добытой, собственно нам принадлежащей лепты" (там же, с. 379; из "Обозрения рус. словесности за 1833 г." -- "Телескоп", 1834, No 1), т. е. получается, что подлинное историч. развитие России еще не началось (ср. у Чаадаева: "Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя" -- Чаадаев П. Я., Избр. соч. и письма, М., 1991, с. 27). За напечатание "Философического письма" журнал распоряжением царя (22 окт. 1836) был закрыт, Н. препровожден для допроса в Петербург в III отделение (см.: Лемке). а затем сослан в Усть-Сысольск. В янв. 1838 его перевели в Вологду, но уже в апр. он был прощен царем и, получив право жить "всюду, где пожелает", отбыт в Петербург.
   После ухода с лит.-критич. журнального поприща Н. развернул науч. деятельность в самых различных областях: богословии, этнографии, лингвистике, географии, фольклористике, истории. С 1837 активно работает для "Энциклопедич. лексикона" А. Плюшара, поместив в нем статьи (ок. 100) по рос. истории, этнографни и культуре ("Великая Россия" -- т. 9), зап.-европ. истории и "еографии ("Веймар", "Веймарское великое княжество", "Вестфальский мир" -- т. 9, 10), эстетике ("Возбуждение страстей" -- т. 11) и г д. В статьях "Об ист. трудах в России", "Об нет. истине и достоверности" (БдЧ, 1837, т. 20) Н. выступил против "мрачного скептицизма, нового раскола" (там же, ч. 1, отд. III, с. 130), т. е. против скептич. школы Каченовского.
   Как автор статьи "Народная поэзия у зырян" (УЗ на 1839) Н. явился "одним из пионеров изучения нац. фольклора народов России" (Азадовский М. К., История рус. фольклористики, т. 2, М., 1963, с. 16). Одно из первых мест в исследованиях Н. заняла филология, задачи к-рой понимались им весьма широко. Еще в 1834 в речи на заседании ОЛРС Н. наметил программу исследования языка самых разных сфер умственной и духовной деятельности: помимо худож. словесности и богослов, лит-ры еще языка юриспруденции, естественных и матем. наук, техники, воен. дела и т. д. (сообщение об этой речи см.: БЗ, 1858, No 17, стб. 543--44). Со 2-й пол. 1830-х гг. он энергично отстаивает мысль о применении филологии в качестве вспомогат. дисциплины для частной и общей истории ("С чего должно начинать историю?" -- ЛПРИ, 1837, No 13, 14), выступает одним из зачинателей в России историч. географии -- именно с "безмерностью" геогр. пространства Н. связывал исключительность рус. истории ("Опыт историч. географии рус. мира" -- БдЧ, 1837, т. 22; отзыв А. И. Герцена об этой работе: "славная статья" -- XXI, 207), демонстрируя конкретные образны подобных изысканий. Так, в кн. "Геродотова Скифия, объясненная чрез сличение с местностями" (Од., 1842; отклики: А. П. -- ЖМНП. 1845, No 11; А. Студитский -- "Москв.", 1846, No 1) им представлена тщательно собранная "географич. номенклатура" для пояснения фактов древней истории. Это направление было продолжено Н. в ст. "Skythien und die Skythen des Herodot..." ("Зап. Одес. об-ва истории и древностей", т. 1, Од., 1844), "О местоположении древнего города Пересечена, принадлежащего народу Угличам" (там же), "Слав. надпись в Килийской церкви Св. Николая" (там же). Собственно лингвистич. штудии Н. посвящены истории рус. лит. языка в его соотношении со старославянским ("Mundarten der russischen Sprache" -- "Jatirbucher der Litera-tur", 1841, Bd95; см.: Манн Ю., Статья Н. на нем. яз. -- ИзвОЛЯ, 1969, No 4; рус. пер. фрагмента статьи с комм. П. С. Савельева см.: Савельев П., Об отличит. признаках в наречиях рус. яз. по системе Н. -- ЖМНП, 1857, Nо 2). В 1847 Н. по предложению О. М. Бодянского избран в действит. чл. ОИДР.
   Н. продолжает занятия в области этнографии, интерес к к-рой наметился еще до ссылки: чл. совета Рус. географич. об-ва, он в 1848 избран пред. Отделения этнографии РГО; ему принадлежит заслуга составления конкретной инструкции этнографич. исследований (опубл. в "Своде инструкций дтя Камчатской экспедиции, предпринимаемой РГО", СПб., 1852), где, в частности, чуть ли не впервые обращено внимание на важность изучения нар. эстетики: подразумевается "степень восприемлемости изящного; нар. тип красоты, в особенности женской; любимые формы, пропорции и цвета", а также "игры.... музыка, напевы песен, вкус к зрелищам и т. д." (там же, с. 26--27). Полученными Геогр. об-вом мат-лами пользовались фольклористы и собиратели (А. Н. Афанасьев, П. А. Бессонов, В. И. Даль и др.). В 1848--1851 Н. -- редактор "Географич. известий", совместно с К. Д. Кавелиным -- ред. 1-го тома "Этнографич. сб-ка" (1853). Он активно содействует и становлению славяноведения как науки; одна из его работ в этой области: "Письмо из Вены о сербских песнях" ("Москв.", 1841, No 6) -- хвалебный разбор "Собр. сербских нар. песен" -- Вука Караджича. Три новых продолжит, путешествия Н. в страны Зап. Европы (в 1840--41 -- с Княжевичем, в 1845--1846 и 1847--48; последние две поездки "с возложением... особых секретных поручений" -- РГИА, ф.с.) завязали и упрочили его связи со мн. деятелями слав. культур: Ф. Миклошичем, Я. Колларом, Караджичем, П. Шафариком, В. Ганкой и др. Пространные науч. отчеты о первом путешествии Н. поместил в "Журн. Мин-ва нар. просв." (1842, ч. 34, Nо 6) и "Зап. Одес. общества истории и древностей" (т. 1, Од., 1844); по материалам путешествий написаны статьи "Черногорцы. Из восп. путешественника" (УЗ на 1842; похвальный отзыв Гоголя: "... Черногорцы Надеждина выходят рельефнее других" -- VIII, 211). "Гротта Феррата" (описание иноческой обители в окрестностях Рима; в кн.: Картины рус. живописи, СПб., 1846), "Изображение Божией матери" (там же) и др.
   Принципиальное значение для становления этнографич. науки в России имел его тр. "Об этнографич. изучении народности русской" ("Зап. РГО". кн. 2. СПб., 1847; отклики: ОЗ, 1847, No 10); ФВ. 1847, No 8; часть статьи перепечатана в ж. "Этногр. обозрение", 1994, No 1), где энергично поставлен вопрос о том, что "народность должно наблюдать и изучать в действительном быту народа", т. е. прежде всего во взаимодействии с иноплеменными факторами, обуславливающими видовое разнообразие рус. нации. Так. в "юго-западном облике народности русской, особенно в том оттенке его. который принадлежит казачеству, многое отзывается чистою Азиею, изобличает в себе происхождение кавказское или -- еще далее -- подалтайское" ("Этногр. обозр.". 1994, No 1, с. 116). К этому присоединяется влияние "цивилизаций" -- "греко-византийской из-за Дуная, латино-польской -- из-за Вислы, немецко-варяжской -- из-за моря"; "при всем этом, русский человек не перестал быть человеком русским..." (там же). Особая задача "этногр. критики", по Н., -- изучение "русских вне России" (там же, с. 117), проблема, подсказанная ему путешествиями по слав. странам.
   В ст. "О рус. нар. мифах и сагах, в применении их к географии и особенно к этнографии русской" (РусБ, 1857, т. 3, 4) Н. указал на необходимость различения "мифов" и "саг": если первые носят "безвременный" и "безместный" характер, то последние восходят к конкр. событиям и воплощают определ. ист. переживание. Так, обращаясь к "Стиху о Голубиной книге", можно изучить "русского человека по самым верным данным, какие мы имеем в его давно минувшей старине" (там же, 4, с. 62). Интерес к рус. и слав. культуре, слав. "общности" сближал Н. с формирующимся славянофильством в рус. науч. и обществ. мысли. "Оба направления [славянофильства и западничества -- Ю. М.]как будто скрывались в нем в зародыше, и оба впоследствии могли бы найти в нем точку соприкосновения" (Пыпин, 1890, с. 263--64). Усиливается интерес Н. к рус. лит-ре и письменности древнего периода (в частности, к "Слову о полку Игореве" -- "Записка о путешествии по южно-слав. странам" -- Ж.МНП, 1842, No6, с. 87--106; отд. отт. -- СПб., 1842), что объективно означало отход от прежнего его убеждения, будто бы Россия приобрела достоинство подлинного историзма лишь с эпохи Петра. В публикациях же (довольно редких), посвященных совр. лит-ре, Н. корректирует свои прежние негативные суждения о "Евгении Онегине" и других произв. "нашего незабвенного Пушкина" ("Русская Алгамбра" -- "Одес. альманах на 1839 г.", Од., 1839). Широко развернулась редакторская деятельность Н.: проживая в 1838--42 в Одессе, куда его пригласил Княжевич, он становится деятельным участником Одес. об-ва любителей истории и древностей, редактирует "Одес. альманах" (вып. 1839 и 1840, изд. Княжевич), а переселившись в 1842 в Петербург, становится редактором "Журнала Мин-ва внутр. дел" (с окт. 1842 до конца жизни; с 1845 пом. по изданию -- историк В. В. Григорьев). С марта 1842 Н. на службе в Мин-ве внутр. дел (с нояб. 1843 определен чиновником особых поручений под начало Л. А. Перовского); дослужился до действит. стат. советника (1851; с 1845 -- стат. сов.). По заданию Мин-ва занялся изучением раскола (пред. комиссии по делам раскольников и скопцов был И. П. Липранди); результат этой деятельности -- книга "Исследование о скопческой ереси" ([СПб.], 1845; изд. в количестве 25 экз.; перепечатано В. И. Кельсиевым в Сб-ке правительств, сведений о раскольниках, в. 3 -- О скопцах, Лондон, 1862), в к-рой анализирует историю раскола (в частности, обосновывает происхождение скопч. ереси из хлыстовской) и совр. состояние скопч. секты в России. Правительство, по мнению Н., "в отношении к скопчеству действовало с излишнею снисходительностью" (изд. 1845, с. 345), т. к. "скопчество ... есть язва, которую можно искоренить, но излечить нельзя" (там же, с. 384). Как знаток раската оказал влияние на П. И. Мельннкова-Печерского. Вместе с тем в демо-кратич. и либеральных кругах участие Н. в правительств, политике преследования религ. инакомыслия вызвало отрицат. реакцию: по мнению Кельсиева, Н. запугивает "правительство политич. направлением секты", провоцируя гонения скопцов, в то время как "гонение делает их живой верой" (Сб. ... о раскольниках, в. 3, с. III, IV, V). Н. Г. Чернышевский полагал, что окончание "его жизни запятнано раскольничьими делами" (XIV, 319).
   В 1846 Н. написал, также по заданию правительства, записку "О заграничных раскольниках" (впервые опубл.: Сб. правительств, сведений о раскольниках, в. 1 -- О раскольниках, Лондон. 1860), в т. ч. по материалам личных наблюдении (Н. 6 мес. провел среди австр. "липован"). Описывая дом. быт, нравы, общий уклад различ. сект в Галиции, Молдавии, Валахии, Турции, Н. отмечал сохранение языка, особенностей "прародительской Великороссийской национальности" и "неприязненных чувств" к рос. правительству (там же, с. 88, 135--136). В выводах Н. совпадай с официозной т. зр. на раскольников как "опасных" для государства.
   Скончался Н. от апоплексич. удара (он был тяжело болен с 1853, когда его разбил паралич), работая чуть ли не до последнего дня -- переводил на рус. яз. "Земледелие" К. Риттера. Н. "изумлял" современников "обширностью и разнообразием знаний", "громадной ученостью, по которой... очень немногие могли с ним сравниться" (Срезневский, с. 14), в то же время "как в человеке... в нем не было ни малейшей сухости и педантизма" (Панаев, с. 146). По утверждению первого биографа Н., П. С. Савельева, "одних напечатанных уже сочинений его достаточно было бы для известности нескольких ученых: по разносторонности они представляются как бы трудами целого факультета" (Савельев П., Доп. к автобиографии Н. -- PB. 1856, No 3, с. 77). Однако же в сравнении со своими феноменальными способностями и затраченным огромным трудом Н. занимает довольно скромное место в новом и новейшем лит. сознании, что объясняется целым комплексом обстоятельств. Лит.-эстетич. мысль Н. развивалась в том направлении, к-рое вело к теории реализма классич. периода; поэтому он имел значение для Белинского, Чернышевского или, скажем. Гончарова и А. А. Григорьева (в определ. период биографии последнего), но не мог служить источником творч. импульсов для символизма и др. течений конца 19 -- нач. 20 вв. В сфере философии Н. тяготел к универсально-логич. системе гегелевского типа; представлена им, правда, и противоположная, интунтивистская тенденция, усилившаяся после 1836. Однако поскольку эту тенденцию гораздо сильнее выразили И. В. Киреевский. А. С. Хомяков и др., к тому же соединившие ее с подробно развитой "русской идеей", то представители рус. религ. философии конца 19 -- нач. 20 вв. (Н. А. Бердяев, В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский и др.) опирались именно на эти имена, оставив Н. в тени. Двойственным оказалось положение Н. и в отношении академич. школы рус. литературоведения, возводившей свою генеалогию к Шевырёву, с к-рым Н. полемизировал именно по вопросам методологии, хотя нек-рые исследования самого Н. (особенно после 1836) в области отеч. истории и лит-ры древнего периода своим конкретным историзмом объективно были близки к указанной школе. Наконец, на репутации Н. сильно сказались его антипушкинские выступления 2-й пол. 1820-х гг., последующие же коррективы критика или не были услышаны, или не были приняты во внимание.
   Др. произв.: "Светлейший князь Потемкин-Таврический, образователь Новорос. края" (Од., 1839), "Прогулка по Бессарабии" ("Одес. альм, на 1840 г.". Од., 1839), "О важности ист. и археологич. исследований Новорос. края, преим. в отношении к истории и древностям русским" (в кн.: Торжеств, собрание Одес. об-ва истории и древностей 4 февр. 1840 г., Од., 1840), рассказ "Сила воли. Восп. путешественника" (исповедь итал. католич. монаха, современника Н.; в кн.: Сто рус. литераторов, т. 2, СПб., 1841), "Род Княжевичей" (Од., 1842), "Гиржавский монастырь в Бессарабии" (СПб., 1843), "Рус. путешественники к Св. местам" (в кн.: Картины рус. живописи. СПб., 1846).
   Письма: Муратова (1); Ф. А. Голубинскому -- ЗапГБЛ, в. 34, М., 1973; М. П. Погодину -- там же. в. 39, 1978 (обе публ. и комм. Л. А. Ирсетской); M. A. Максимовичу -- ПЗ, 1881, No4 (ст. С.Пономарева); РФВ. 1911, No 2 (ст. В. Данилова); А. А. Красвскому (1840) -- ИзвОРЯС. 1905, т. 10, кн. 4 (ст. Н. Козмина).
   Изд.: Автобиография. -- PB, 1856, No 3 (вступ. заметка, доп. и прим. П. С Савельева); Лит. критика. Эстетика. М., 1972 (вступ. ст. и комм. Ю. Манна); О совр. направлении изящных искусств. -- В кн.: Рус. эстетич. трактаты 1-й трети XIX в., т. 2. М., 1974; Промысл человеку. -- В кн.: Франц. элегия XVIII--XIX вв. в переводах поэтов пушкинской поры. М., 1989; Нар. поэзия у зырян. -- В кн.: В дебрях Севера, Сыктывкар, 1983; Богатыри и витязи рус. земли..., М., 1990; М., 1992; Изображение Божией Матери. -- В кн.: Философия рус. религ. иск-ва XVI--XX вв. Анталогия. М., 1993; Об этнографич. изучении народности русской. -- "Этногр. обозр.", 1994, No 1--2 (публ. и вступ. ст. Т. Д. Соловей).
   Биогр. мат-лы: Максимович М. Д., Восп. о Н. -- "Моск.". 1856, No 3 (вкл. письма Н.): Срезневский И. И., Восп. о Н. -- "Вест. РГО", 1856, ч. 16, кн. 1; Савельев П., Участие Н. в трудах Моск. ОЛРС. -- БЗ, 1858, No 17; Попов H., H. на службе в Моск. ун-те, -- ЖМНП, 1880, No 1; Ростиславов Д. И., Записки. О Н. (К биографии). -- PC, 1894, No 6; Чистяков В., Новые мат-лы о Н. (К биографии). -- PC, 1908, No 2; Лемке (2; вкл. "Два ответа Надеждина Чаадаеву", с. 592--607); Никитенко (ук.); Барсуков (ук.); Панаев (ук.). Мурзакевич H. H., Записки. -- PC, 1887, No 6, с. 661--62; No 12, с. 650...64; Полевой К. А., Записки. СПб., 1888 (ук.); Бобров Е, А., И. А. Гончаров о Н. -- ИзвОРЯС, 1909, т. 14, кн. 1; Аксаков К., Восп. студентства, 1832--1835. -- В кн.; Рус. общество 30-х гг. XIX в. Мемуары современников. М., 1989 (ук.); Буслаев Ф., Мои восп. М., 1897, с. 20--21, 123--24; Немшилова З. Я., Коми народ в рус. лит-ре XVIII--XIX вв., Сыктывкар, 1968, с. 21--46.
   Пушкин; Белинский; Гончаров ; Григорьев. Эстетика; Герцен; Достоевский (все -- ук.); Чернышевский, III, 140--64, 177--79, 185--91, 195--96 (и ук.); Попов Н., Письма к М. П. Погодину из слав. земель. М., 1879; Пыпин A. H., H. И. Надеждин. -- ВЕ, 1882, No 6; его же. История рус. этнографии, т. 1. СПб., 1890, с. 233--75; его же, Белинский. Его жизнь и переписка. СПб., [1908], с. 79--S5; Трубачев С. С. Предшественник и учитель Белинского. -- ИВ, 1889, No 8, 9; Волынский А., Рус. критики. СПб., 1896, с. 70--80; Венгеров С. А., Прим. к "Лит. мечтаниям".-- В кн.; Белинский В. Г., ПСС, т. 1. СПб., 1900, с. 398--411, и след.; Милюков П., Из истории рус. интеллигенции, 2-е изд., СПб., 1903, с, 188--211; его же. Гл. течения рус. ист. мысли. СПб., 1913, с. 267--68; Филиппов М., Судьбы рус. философии, ч. 1. СПб., [1904]; Данилов В., Н. в Одессе в 1838--1842 гг. -- РФВ, 1911, No 2; Козмин Н. К., Н. И. Надеждин. Жизнь и научно-лит. деятельность, 1804--1836, СПб., 1912; Трубицын (ук.); Сакулин П. Н., Рус. лит-ра, ч. 2. М., 1929 (ук.); Поляков М., Белинский в Москве, М., 1948; Осовцов С. М., Разгадка П. Щ. (По следам известного инкогнито). -- "Театр", 1953, No 9; его же, К спорам о псевдониме "П. Щ.". -- РЛ, 1959, No 4; его же, А. Б. В. и другие. -- РЛ, 1962, No 3; его же, С. Т. Аксаков и Н. в театрально-критич. отделе "Молвы". -- РЛ, 1963, No 2; его же, Кто был автором "Лит. летописи Одессы"? -- РЛ, 1966, No 1 (см. также его статьи; РЛ, 1963, No 3; 1967, No 1; 1977, No 1); Мезенцев П. А., Н. и В. Г. Белинский. -- "Уч. зап. Кишинев. гос. ун-та", т. 22, 1956; Кинко Е. И., Надеждин. -- В кн.; История рус. критики, т. I, М.--Л., 1958; Манн Ю. В., Н. -- предшественник Белинского. -- ВЛ, 1962, No 6; его же. Рус. филос. эстетика. (1820--1830 гг. ). М., 1969, с. 43--75, 217--23; его же. Проблема историзма в филос. критике Н. -- В кн.; Возникновение рус. науки о лит-ре, М., 1975; Виноградов В., Об одной мнимо-пушкинской эпиграмме на Москву. -- РЛ, 1966, No 3; Черная Т. К., Лит.-критич. взгляды Н. -- предшественник Белинского. М., 1971 (автореф. дисс.); Гегель и философия в России. М., 1974, с. 52--68; Прийма Ф. Я., Н. и славяне. -- В кн.; Слав. лит. связи. Л., 1968; Королева Н. В., Лапкина Г. А., История рус. театр. критики, в. 2, Л., 1976, с. 33--45 (ст. Н. В. Королевой); Ваганова Г. А., Филос. и эстетич. идеи в дисс. Н. "О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтическою". -- В сб.; Актуальные проблемы истории философии народов СССР. в. 3. [M., 1977]; Морозов В. Д., Очерки по истории рус. критики 2-й пол. 20--30-х гг. XIX в., Томск, 1979 (гл. 3); Борзова Л. П., Чернышевский об "идее искусства" в эстетике Н. -- В кн.; Н. Г. Чернышевский. Ст., иссл. и мат-лы. в. 9. Саратов, 1983; Каменский З. А., Н. И. Надеждин. Очерк филос. и эстетич. взглядов. (1828--1836). М., 1984 (с перечнем тр. Н. и обширной лит-ры о нем); Кошелев В., "Вологодская история" Никодима Надоумко. -- В его кн.; Вологодские давности. Лит.-краеведч. очерки, Архангельск, 1985; Махов А. Е., О языке и стиле лит.-критич. статей Н. -- PP, 1985, No 2; Кириченко Е- И., Архитектурные теории XIX в. в России. М., 1986, с. 64--71; Дурновцев В. И., Россия и Запад в историко-филос. концепции Н. -- В кн.; Историография проблем междунар. отношений и нац. движений в заруб. странах. М., 1987; Попов И. В., Чернышевский и Н. -- В кн.; Традиции и новаторство рус. прозы XIX в., Г., 1988; Милованова О. О., Проблема лит. жанров в статьях Н. -- В кн.; Рус. лит. критика. История и теория. Саратов, 1988; Аксаков И. С. Письма к родным 1844--1849. М., 1988 (ук.); его же. Письма к родным 1849--1856. М., 1994 (оба -- ЛП); Сляднева О. В., Лит.-критич. деятельность Н. в оценке Н. Г. Чернышевского. -- "Вест. Ленинград. ун-та. Сер. 2. История, языкознание, лит-ведение", 1990, в. 2; Сапов В., Обидчик России. Дело о запрещении ж. "Телескоп". -- ВЛ, 1995, No 1--2; Рус. фольклор, 1800--1855; Fasting S., N. I. Nadezdin und das Problem des kunstlerischcn Schaffens. -- "Scando-Slavica", 1973, Bd 19; Idem. Bclwcen historical and normaiive acsihetks; N. I. Nadezhdin -- a comparatives study. -- "Canadian-Amcrican Slavic Sludies", 1980. v. 14, No 2, р, 197--219; Wilczynska-Fiksinska M., N, Nadezdin -- krytyk A. S. Puszkina. -- "Studia Rossica poznaniensia", 1979, zesz. 9, s. 15--28; McCarthy Sh., The literary criticism of N. I. Nadezhdin, [Ithaca], 1980; Achinger G., "Teleskop" und "Molva". -- In: Idem. Victor Hugo in der Literatur der Puškinzeit... Köln--W., 1991; Thiergen P., Jean Paul als Quelle des frijnen russischen Nihilismus -- Begriffs [cap IV], N. 1, Nadeždin; "Orcus aestheticus". -- "Res Slavica". Festschrift für Hans Rohte zum 65. Gcburtstag. Paderbum--Mùnch.--Wicn--Zurich, 1994; ЛН. T. 45/46. 55. 56--58 (ук.). * Некрологи, 1856; "Вест. РГО", ч. 15, кн. 6; ЖМВД, ч. 16, февр.; МВед. лит. приб., 7 июля; ОЗ, No 2. Сл. профессоров Моск. ун-та; Сч. ОЛРС; Брокгауз; НЭС; Венгеров. Источ.; РБС; Мезьер; Гранат; КЛЭ; ФЭ; СДР; Черенский; Рус. писатели; Муратова (1); Наволоцкая Н. И. (сост.), Библиогр. описание журнала "Телескоп". (1831--1836), ч. 1--2, М., 1985; Масанов.
   Архивы; ИРЛИ, ф. 3, 199 (в т. ч. записи лекций H.). 265; РНБ, ф. 507; ф. 3, оп. 13, No 47 (письма С. Т. Аксакову) (справка Е. Б. Фоминой); РГАЛИ, ф. 1387; ф. 314 (письма Н. к И. И. Срезневскому, 1841); РГБ (ф. 76/П -- Ф. А. Голубинского); РГИА. ф 1349, оп. 5, д. 4885 (ф. с. на 1853 г.); ф. 1661. оп. 1. д. 1297 (записки К. С. Сербиновичу об изд. ЖМНП, 1834--19 гг. ); ф. 772. оп. 1, ч. I, д. 489 (о запрещении в "Телескопе" ст. "Рус. лит-ра", 1832; "Критика... относится более к брани в адрес авторов романов"), д. 909 (о "прекращении" ж. "Телескоп"), д. 1535 (о запрещении ст. Н. "Георгий Черный" для 3-го т. "Рус. беседы" "по политич. соображениям", 1842 г.), ф. 1286, оп. 6, 1836 г., д. 403 (о высылке под надзор полиции б. издателя "Телескопа") [справки С. И. Вареховой].

Ю. В. Манн.

Русские писатели. 1800--1917. Биографический словарь. Том 4. М., "Большая Российская энциклопедия", 1999

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru