Мускатблит Федор Генрихович
Беседа с Л. Н. Толстым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

В Ясной Поляне
Беседа с Л. Н. Толстым

   Текущим летом мне пришлось побывать в Ясной Поляне. Деревушка разбита на холме. Она не велика -- всего около 60 дворов, но производит весьма приятное впечатление: домики за редким исключением из красного кирпича, чистые, опрятные. Прекрасное здание школы. Во всем чувствуется сравнительный достаток.
   Я остановился у входа в аллею, начинающуюся двумя каменными, начисто выбеленными башнями.
   Это знаменитая яснополянская аллея. В стороне от нее, словно стекло в зеленой плюшевой оправе, блещет пруд, над которым нависли липы и березы.
   -- У себя Л. Н.? -- спрашиваю я у засевшего в камышах юного рыболова.
   -- Да, дома.
   -- А что, здоров он сейчас, принимает?
   -- Должно, здоров. Потому графиня намедни в Москву выехала. Остались только хозяин с дочкой... дохтор из клиников...
   Я попросил доложить обо мне.
   Через несколько минут вышел слуга, попросивший меня подождать.
   Л. Н. был занят.
   Отведя уставшего коня под липы, я стал осматривать усадьбу.
   Она производит впечатление чего-то необычайно солидного, спокойного и в то же время самоуверенного...
   Двухэтажный барский дом -- весь белый с зеленой крышей -- и примыкающие к нему домики-службы расположены у самого парка.
   Перед входом на веранду разбиты цветники, окружающие усыпанную песком площадку. Повсюду тень. Невдалеке, в чаще дерев -- гимнастика. Скамьи со столом. Мертвая тишина.
   Не прошло и получаса, как перед дверью, невдалеке от меня, показался врач Л. Н. -- М. Д. Никитин (об этом я узнал позже) и остановился, указывая кому-то, как мне показалось, в мою сторону.
   Меня охватило сильное волнение...
   Я едва мог совладать с собой...
   Все доводы урезонивавшего мое чувство рассудка были совершенно бессильны при мысли о том, что через момент я окажусь лицом к лицу с одной из величайших фигур XIX века...
   Из-за кустов медленным шагом, слегка сгорбившись и опираясь на палку, вышел глубокий старик...
   Глубоко ушедшие с нависшими над ними густыми, седыми бровями, еще не потерявшие своего блеска глаза, впадины у висков и заострившийся нос -- все это говорило о перенесенном Л. Н. тяжелом недуге...
   Одетый в шерстяное пальто сверх опоясанной кушаком серой блузы, он был в сапогах и -- несмотря на сильную жару -- в полуглубоких калошах...
   Наиболее схожий с оригиналом портрет -- по моему мнению, на котором Л. Н. снят с Горьким.
   Увидя меня, Л. Н. остановился.
   Я подошел к нему...
   -- Что могу я для вас сделать? -- тяжело дыша, спросил он, снимая шляпу и пожимая мне руку.
   -- Не за услугой -- поклониться пришел, -- отвечал я, -- узнать, как здоровье...
   -- Здоровье?.. Что ж, здоровье ничего... Скажу, как всегда говорю: слава богу, -- ближе к смерти... Я рад... Для меня, знаете, одно важно: чтоб мыслительный аппарат работал, а что там разные желудки да легкие и все это -- до этого мне дела нет... Действует мозг -- больше мне ничего не нужно, -- это для меня все...
   -- Да, Л. Н., но без желудка, и печени, и многого другого и умственный-то аппарат долго не проработает...
   -- А вот до них мне и никакого дела нет, -- возразил улыбаясь Л. Н., -- пусть себе врачи да там семейство возится с ними... Я вот в Ялте сильно болел... воспаление легких, брюшной тиф... все-таки дорогу из Севастополя к себе хорошо вынес... но зато уж и удобства езды были громадные... громадные... прямо скажу -- возмутительные удобства...
   Слыша несколько ранее, что Л. Н. работает -- со слов одного из домашних и теперь от него лично, -- я вспомнил газетные сообщения о том, что Л. Н. занят своей автобиографией, и осведомился, верно ли это?
   -- Ничего подобного, -- возразил Л. Н., -- это ложь... ничего я такого не писал, не пишу и не буду писать! А прошел этот слух, вероятно, вот из-за того, что за границей издается теперь полное собрание моих сочинений на французском языке. Один мой добрый приятель Б-в составляет для этого издания мою биографию и просил меня сообщить ему кое-какие данные из моей жизни... (*1*) Одно с другим -- и пошел слух о какой-то автобиографии. Я автобиографии не признаю и никогда этого не сделаю. Автобиография!.. Ведь это что такое? Пишет человек о самом себе... хорошее скажет, -- все дурное замолчит... ведь это так естественно!
   Кому, скажите, охота прорехи свои на вид ставить -- нате, мол, любуйтесь!.. Или наоборот: намеренно одно дурное выставить, еще подбавить, чего и не было: вот какой я грешник!.. Выйдет тоже плохо... уничижение паче гордости, говорят...
   Мы уж вышли из парка на пересекающую деревушку дорогу и, перейдя через нее, подошли к покосившейся крестьянской избе.
   Пойти в нее оказалось возможным, лишь порядком согнувшись.
   Здесь Л. Н. пил кумыс.
   Крестьянка, привыкшая к своему посетителю, подала ему стул "времен очаковских и покоренья Крыма", одна из ножек которого безнадежно волочилась по полу.
   Я указал Л. Н. на некоторый риск, сопряженный с сидением на подобном инвалиде...
   -- Ничего, -- ответил Л. Н., -- я уж с ним знаком, да и она знает его слабость, видите: ставит его к стенке, так что и ножек-то ему не надобно...
   Кумыс, по словам Л. Н., оказывает на него благотворное влияние. Готовят его ему специально выписанные с этой целью татары.
   Посидев минут десять, мы вышли, продолжая прогулку и прерванный разговор.
   Речь шла главным образом о русской жизни, литературе и журналистике. Я коснулся Успенского.
   Меня интересовали главным образом те подробности и черты из жизни и творчества покойного, которые могли быть известны Л. Н. как одному из ветеранов русской литературы.
   В оценке им дарования Успенского я нисколько не сомневался, не сомневался до того, что, когда Л. Н., говоря -- от слабости -- с большими паузами, сказал между прочим: "Глеба Успенского я читал всегда с напряжением" -- у меня сорвалось невольное: "Еще бы"...
   -- Но не думайте, -- продолжал, передохнув, Л. Н., -- чтобы это было, так сказать, из-за положительности его... нет!.. Это деланная репутация... Я никогда не понимал, чего это он, собственно, хочет?.. Почитаешь одно -- народник... И это очень хорошо, а потом окажется -- и вовсе нет... Какая-то расплывчатость, туманность, мечтанья... Ни-че-го не понимаю!.. Ну, а вы знаете, чего он хочет? -- спросил Л. Н., испытующе глядя на меня в упор и тоном скептика, предрешившего отрицательный ответ.
   Я заметил в общих чертах те точки, в которые всю жизнь свою бил Успенский, указал на условия его работы и характер самого дарования как на причины некоторой калейдоскопичности его произведений...
   -- Пускай, -- сказал Л. Н., -- но ведь все, что он говорил, все это не его, не ново... А это, по-моему, все! Писатель должен обнаружить определенное и главное свое, -- особенно подчеркнул Л. Н., -- миросозерцание... чтобы нигде и ни у кого другого ничего такого не было... в себе выношенное... У меня, знаете, есть чисто механическое правило -- прием для определения, крупный ли это писатель, известный или нет: это перевод.
   Я несколько удивился.
   -- Да... перевод... то есть если этого писателя можно перевести на другие языки без ущерба, значит, писатель действительно крупный... да...
   Я хотел было указать на несомненную наследственность миросозерцании -- если не ближайшую, то более или менее отдаленную -- на преемственность их, затем на Щедрина, Гоголя и еще кое-кого для иллюстрации непереводимости творений и тем не менее несомненной талантливости их авторов, но вспомнил строго отрицательное отношение Л. Н. ко многим корифеям литературы, живописи и т. п. в его трактате об искусстве -- и обошел эту несколько щекотливую тему, тем более что в этом мне несколько помог сам Л. Н.
   -- Вот, например, Чехов или Горький, -- продолжал он, указывая в подтверждение правильности своего критерия оценки на громадный успех их за границей, -- что за сила изобразительности и главное -- самобытность!
   Я заметил, что успех этот обусловлен игрой этих беллетристов на струнке всемирного, если можно так выразиться, сердца...
   -- А вот в том-то и дело... -- с живостью возразил Л. Н., -- В том-то и дело... общечеловечность!..
   Признавая в Чехове крупнейший талант беллетриста, Л. Н. совершенно отрицает в нем драматурга и полагает, что в этом писательском "грехе" Чехова повинен несколько Художественный театр, играющий в данном случае роль "подстрекателя"...
   -- Читал и его "Трех сестер" и -- каюсь -- не дочитал... Набор каких-то фраз, каких-то слов ни к селу ни к городу...
   Перепало несколько и новейшим "настройщикам" публики -- сверчкам, пчелам и т. п. сценическим фокусам (*2*).
   Наличность действия Л. Н. считает существеннейшим и выгодным для драматурга условием пьесы. Оно-то и дает возможность путем каких-нибудь двух-трех сценических положений выполнить задачу автора, которая сводится, по мнению Л. Н., к наиболее рельефной обрисовке характеров действующих лиц...
   Не нравится Л. Н. и Андреев. Особенно возмущает его "Бездна".
   -- Ведь это ужас!.. Какая грязь... какая грязь... Чтобы юноша, любивший девушку, заставший ее в таком положении и сам полуизбитый, -- чтобы он пошел на такую гнусность!.. Пфуй!.. И к чему это все пишется?.. Зачем?..
   Мало-помалу весь огромный парк яснополянской усадьбы был обойден нами кругом.
   За все время ходьбы -- около часу, если не более, -- Л. Н. ни разу не присел. Наоборот -- он как бы умышленно выбирал при переходе с одной лужайки на другую такие места, которые требовали значительного для него напряжения сил: подъемы, насыпи -- так что мне неоднократно приходилось поддерживать его...
   При случае мне пришлось убедиться в том, что Л. Н., несмотря на свое кратковременное пребывание (теперь) у себя в именье, успел уже стать au courant {в курсе дела (фр.).} деревенских происшествий.
   Попалась нам по дороге крестьянка.
   Л. Н. остановил ее:
   -- Здравствуй, Марья, как живешь?..
   -- Ничего, барин...
   -- А что, телят-то своих нашла?..
   -- Нет еще...
   -- Ну ищи, ищи...
   Крестьянка пошла, самодовольно улыбаясь, польщенная, по-видимому, "известностью" своей скотины...
   Последние минуты моего пребывания у Л. Н. были, к сожалению, несколько омрачены: Александра Львовна (одна из дочерей Л. Н.) подала Л. Н. телеграмму, извещавшую о серьезной болезни его зятя -- г. Сухотина. Известие это очень огорчило Л. Н., который вызвал на веранду своего врача Мих. Дм. Никитина, чтобы осведомиться о сущности и характере заболевания... Несмотря, однако, на это, Л. Н. был настолько любезен, что пригласил меня к завтраку, от которого я за поздним временем отказался, осведомился, поен ли у меня конь, есть ли для него сено и т. п.
   Около получасу провел я в доме Л. Н.
   Комнаты, в которых я побывал, предназначенные: одна для врача, другая, по-видимому, рабочий кабинет Л. Н., обставлены необычайно просто.
   По стенам портреты литературных деятелей, группы -- между прочим, такая: Гончаров, Островский, Тургенев и Л. Н. (в молодости)...
   Поодаль -- гипсовая статуэтка -- Стасов...
   Главное украшение помещения -- книжные шкафы, в общем не менее 20.
   В одном из них собрана критическая литература о Л. Н.
   В другом книги разнообразнейшего содержания на разных языках, рукописи (письма Л. Н.), "толстые" журналы...
   Кстати, о "толстых" журналах.
   Л. Н. жаловался на их пустоту.
   -- Ничего нет... открываю я их и -- закрываю... пустота...
   Я уходил от Л. Н., весь исполненный обаяния великого старца, думая о том, какое он, в сущности, живое опровержение тезиса: "Mens sana in corpore sano" {Здоровый дух в здоровом теле (лат.).}. Не наоборот ли -- начинало казаться мне: чем бреннее corpus, тем мощнее в нем дух, который всеми силами рвется из слабой оболочки туда, откуда нет возврата...
   -- Слава богу, -- вспоминаю я слова по этому поводу Л. Н., -- мне лучше: ближе к смерти...
  

Комментарии

   Musca. В Ясной Поляне. -- Одесские новости, 1902, 3 сентября, No 5736.
   Автор статьи -- Федор Генрихович Мускатблит (1878-?), журналист, критик, один из первых биографов А. П. Чехова. Имея в виду указание в тексте, что в Ясной Поляне в этот день был доктор Никитин (ошибочно названный Михаилом Дмитриевичем), а накануне уехала в Москву С. А. Толстая, можно заключить, что Ф. Мускатблит посетил Ясную Поляну 3 августа 1902 г.
  
   1* Толстой делал вставки и замечания к своей "Биографии", написанной, П. И. Бирюковым (см. т. 34).
   2* Намек на режиссуру Художественного театра, охотно прибегавшую к эффектам звукового фона на сцене. "Я им живых мух для большей правды наловлю и пошлю", -- говорил, по свидетельству Ю. Д. Беляева, Толстой (Толстой и о Толстом. М., 1928, вып. 4 с. 18).
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru