Муратов Павел Павлович
Японская старина в театре

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Муратов. П.П. Ночные мысли
   М.: Издательская группа "Прогресс", 2000.
   

ЯПОНСКАЯ СТАРИНА В ТЕАТРЕ

   Театр Кабуки -- одна из достопримечательностей Токио. Его нельзя не видеть. Среди иностранцев, живущих или бывающих в Токио, имеются большие энтузиасты (и подлинные, и деланные) японского театрального представления, особенно такого, как то, которое дается в театре Кабуки. Тут не обходится, конечно, без некоторого снобизма, но, в самом деле, хорошая артистическая сторона постановок и костюмов, может быть, достойна даже некоторого увлечения.
   Любопытнее, однако, как относятся к театру сами японцы. Зал Кабуки полон почти всегда. И это тем более примечательно, что при всеобщей дешевизне японской жизни места в театре сравнительно очень дороги. Надо платить четыре иены, а то и больше. Эти двадцать или больше франков, по нашему счету, -- в Японии немалые деньги. Но японские люди наполняют все же зал своего излюбленного театра. Весьма разнообразен состав зрительного зала. Очень много женщин, иногда совсем простых, иногда очень нарядных. В первых рядах любят сидеть гейши, большие любительницы Кабуки. Понятно, впрочем, почему женщин особенно много в театре. Ведь представление длится с четырех часов дня до позднего вечера. Мужчины в четыре или пять часов дня еще сидят в своих конторах и канцеляриях. Попавший в Кабуки занимает этим весь свой день. Тут в промежутках между пьесами можно выпить чаю, можно пообедать, поужинать. Рестораны разнообразны в здании театра: японские, европейские, китайские даже.
   Менее разнообразны пьесы (обыкновенно идет подряд четыре-пять пьес, и представление повторяется каждый день в течение одного месяца). Пьесы все исторические. И даже располагаются они одна за другой часто в хронологическом порядке. Идет, например, трагический эпизод XII века, потом сказочная история XVI, потом момент национальной эпопеи, относящейся к XVIII столетию. Последняя пьеса с похождениями воров и комическим элементом относится уже к столетию прошлому. Это сразу дает всему представлению какой-то как бы "академический" характер. И он усиливается еще тем, что в фойе театра выставлены разные "исторические пособия" для понимания пьес. Иногда фигурирует подлинный меч какого-нибудь героя, иногда картины, фотографии, модели даже старинных зданий. Тут же письменные документы и современные географические карты, напоминающие, где, собственно, происходило дело. Зрителя не только развлекают, но его и учат. Посмотрим, как его развлекают и как его учат.
   Вот поднимается занавес: берег моря, причалена лодка с навесом, скрывающим что-то или кого-то. На берегу очень нарядный, весь в белом, самурай уговаривает старого рыбака. Событие историческое. В XII веке один из императоров был сослан своим врагом, узурпатором, захватившим трон, на далекий остров, если не ошибаюсь, на тот самый остров Цусима, который столь памятен нам, русским. Император оттуда бежал на лодке в сопровождении верного самурая. Где-то они высадились недалеко от Осаки, и вот верный самурай послал старого рыбака к соседнему даймио с сообщением о возвращении законного императора и с предложением поднять восстание. Весь сюжет, собственно, этим и ограничивается. Дальше показывается, как рыбак появляется при дворе даймио, окруженного своими самураями, как этот даймио поднимает восстание и одерживает победу. Не показывается на сцене только император. Предполагается, что он сидит под навесом в лодке. Императора показывать на сцене нельзя.
   Актеры очень натуральны и живы, костюмы прекрасны и занимательны. Сцена при дворе даймио -- отличная "живая картина". Битва между сторонниками императора и сторонниками узурпатора живописна по костюмам, воинским доспехам, оружию. Изображается она ритмически условно. Один отряд войск находится на сцене, а другой идет с ним на сцену драться по особому помосту, протянутому через весь зрительный зал. Это вообще особенность японского театра, что действующие лица выходят на сцену Ht из-за кулис иногда, а из зрительного зала по сооруженному для этого вдоль его края помосту.
   Если бы все это длилось полчаса -- не успел бы соскучиться и зритель, не знающий языка. Но эпизод длится больше. Разговоры действующих лиц кажутся бесконечными (может быть, оттого, конечно, что они непонятны). Но и не понимая языка, можно догадаться, что тут происходит некая весьма многословная декламация на темы чувств благородных и колебаний человеческих между этими чувствами и другими побуждениями.
   Та же декламация, те же длинноты, та же терпеливость слушателей в следующей пьесе, хотя сюжет ее несколько более занимателен. Действие происходит в XVI веке, в стоящем до сих пор на окраине Киото "золотом павильоне" -- Гинкакуджу. Там тоже фигурирует узурпатор, пленивший матушку законного властелина и, кроме того, умышляющий злые козни против прекрасной жены знаменитого живописца, расписывавшего потолки "золотого павильона". Знаменитого живописца он сажает в тюрьму, а от его жены требует, чтобы она уступила его желанию, угрожая умертвить ее мужа. Она соглашается как будто, но все-таки потом чем-то приводит в ярость злодея (признаться, я забыл, чем именно) так, что ее привязывают за это шелковой веревкой к дереву. Действие происходит на фоне "золотого павильона" и окружающего его сада. В действии участвуют и "невидимые люди", то есть люди, которые что-то на сцене передвигают и меняют. Предполагается ведь, что зритель их не видит, потому что одеты они в серое и лицо у них закрыто платком.
   Тем временем появляется благородный самурай, желающий освободить сановную пленницу. Он пытается проникнуть на службу к узурпатору, но тот его испытывает сначала, достаточно ли он для этого умен. Первое испытание состоит в игре в японские шашки, "го", и это испытание самурай выдерживает. Второе испытание такое: самураю предлагается напиться воды из колодца, но не дают для этого никакой посуды. По счастью, недалеко от колодца на кулисе нарисован водопад. Самурай приставляет к водопаду бамбуковую трубку одним концом, а другим концом проводит ее в колодец. Вода в колодце поднимается, и оттуда можно напиться, нагнувшись и без всякого сосуда. Догадливого героя принимают на службу, и он в конце концов освобождает старую даму и убивает узурпатора. Привязанная к дереву жена живописца спасается очень сказочным способом. Дерево роняет цвет, и вот ногою привязанная героиня составляет из цветов на земле рисунок мышки. Эта мышка мгновенно оживает и перегрызает в благодарность веревку, опутывающую пленницу. В этом пункте искусство, очевидно, соприкасается с магической способностью. Эта поэтическая сцена тянется очень долго и приобретает характер длинного мимического танца. Все движения его чрезвычайно точны. За ними чувствуется глубочайшая культура жеста и позы.
   Третья пьеса спектакля особенно волнует зрителей. Сюжет ее относится к популярнейшей в Японии истории "Сорок семь ронин", имевшей место в XVIII веке и по соображениям, о которых я уже писал, психологически интересующей современного японца. "Сорок семь ронин", как известно, отомстили за смерть своего господина убийством того вельможи, который его погубил. Они знали, что идут против закона, но были готовы поплатиться смертью за это нарушение закона. Пьеса, собственно, называется "Последний день одного из сорока семи ронин". Сюжет ее сводится к следующему. Последние свои дни часть преданных суду самураев проводит под надзором и на попечении некоего даймио. Ко двору этого даймио проникает девушка, невеста одного из ронин, желающая повидать своего возлюбленного и, главное, убедиться, почему он в последнее время ее забросил -- по причинам ли политическим или по причинам сердечным. Драма здесь двойная. Во-первых, это драма для старшего из группы "ронин", которого просят устроить свидание. Он колеблется, можно ли свидание разрешить -- не ослабеет ли воля осужденного и будет ли он в состоянии совершить над собой харакири? Во-вторых, это драма, конечно, для девушки и для жениха. Кончается все свиданием, а потом смертью. И всех ронин, одного за другим, и девушки, убедившейся, что любивший ее самурай любит ее по-прежнему. Среди всех этих по действию не очень сложных перипетий произносятся чрезвычайно длинные и, вероятно, чрезвычайно чувствительные и благородные речи. Театр ими искренно взволнован, многие плачут. Впечатление для японских зрителей, видимо, очень сильное. Декламационный прием и условные жесты силы впечатления нисколько не нарушают.
   Таков почтеннейший, серьезнейший и, пожалуй, самый знаменитый из всех японских театров. Как видит читатель, в нем есть многое от театра Расина и Корнеля. И в отдельности-то каждый из этих двух "по-разному" классических театров несколько труден для среднего европейского зрителя; в сочетании они были бы еще, конечно, труднее и, попросту говоря, "скучнее". В Европе на подобное театральное представление ходили бы только одни любители и ценители старины. Но вот Япония ходит на них, можно сказать, "вся"! И это происходит совсем не оттого, что она не знает никаких других театральных приемов и подходов. Совсем нет. Ведь в том же Токио помимо классического Кабуки существуют театры с обыкновенными современными бытовыми пьесками, очень бойкими, очень жизненными и отлично передающими нравы нынешней японской жизни так же, как делала бы это любая европейская комедийная сцена.
   Существуют в Японии и мюзик-холлы, существует в ней и свой собственный кинематограф. Но вот надо сказать, что не только пьесы исторического и "классического" характера идут в Кабуки и в нескольких других театрах на окраинах Токио, но сильно влияют они и на японский кинематограф. Как-то в Киото, в очень оживленном, чисто японском и народном квартале, я заходил в один японский кинематограф за другим. Обошел я так, может быть, пять или шесть "заведений". И всюду натыкался я на фильмы исторического характера. Всюду были самураи в старых костюмах, жизнь при дворе дай-мио, старинные нравы, эпизоды феодальных и междуусобных распрей, перемешивавшиеся с "романтическими" моментами. Выполнение тут шло совсем в другом, правда, характере, нежели в театре Кабуки. Исторические фильмы японцы ставят чрезвычайно реально. И всевозможные убийства, смерти, битвы показываются у них с правдивостью, далекой от какой бы то ни было условности и иногда даже жестокой и страшноватой.
   Популярность Кабуки свидетельствует в самом деле об огромной любви японского народа к своей истории, к своему прошлому. Этот академический театр поучает зрителя и воспитывает его. Но зритель сам ревностно стремится к этой "науке" и к этому "воспитанию". Нигде не очевидна так приверженность его к традиции, как во время этих длительных и требующих большого терпения театральных зрелищ. Для нас тут есть нечто удивительное и не особенно нам понятное. Такой театр, как театр Кабуки, мы воспринимали бы, как воспринимали в свое время "Старинный театр", т<о> е<сть> как какое-то тщательно поданное и особенно тонко изготовленное "театральное блюдо", рассчитанное на вкус избалованный. В Японии строгий и классический Кабуки воспринимается самым обычным человеком как самая обычная "театральная пища". Происходит это опять-таки благодаря тому, что историческая традиция в Японии ближе, живее, нагляднее. Да вот, например, когда выходишь, не досидев до конца, из театра Кабуки и идешь по сверкающей разноцветными огнями Гинзе, то видишь японских женщин, одетых ведь совершенно так, как были одеты только что женщины в пьесе, изображавшей быт XII века...
   
   1934
   

КОММЕНТАРИИ

   Японская старина в театре. Впервые: Возрождение. 1934. No 3260. 7 мая. (Навстречу солнцу 23).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru