Мошин Алексей Николаевич
Два мецената

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Алексей Николаевич Мошин

Два мецената

I

   Сергей Петрович Воронин служил в правлении N-ского страхового общества и зарабатывал довольно для того, чтобы жить с семьёй в полном достатке, если, конечно, не позволять себе чего-нибудь особенного; но он имел пагубную страсть собирать произведения живописи. Жил он скромно, не пил, не считая случаев, когда "необходимо бывает" выпить: в торжественных обстоятельствах, -- и даже не курил; сам одевался и семью одевал так, чтобы только было мало-мальски прилично, -- и всё-таки всегда нуждался в деньгах из-за своей пагубной страсти. Когда он обращался к кому-либо из знакомых с просьбой одолжить ему двадцать пять рублей до жалованья, -- ему сначала редко отказывали: Воронин прежде аккуратно расплачивался; ему давали взаймы. но укоризненно качали головой, а некоторые приятели и прямо его упрекали:
   -- Опять какую-нибудь мазню присмотрел?.. Эх ты...
   Один только знакомый, старик бухгалтер Мурзилов, находил извинение этой страсти Сергея Петровича. Мурзилов говорил:
   -- Каждый по своему с ума сходит. У каждого человека есть своя зацепка... А Сергей Петрович, при своей странности, человек достойный.
   Воронин понимал толк в живописи. Многие известные художники знали его лично, потому что он приходил к ним в мастерскую, знакомился и говорил:
   -- Простите пожалуйста, что осмеливаюсь вас беспокоить... Но у меня страсть... Несколько мазков вашей кисти, -- это моя мечта... Между тем, я не имею возможности затратить больше пятидесяти рублей... Может быть за эту сумму вы мне уступите какой-нибудь, самый незначительный, набросочек.
   Если художник уже слышал о Воронине, -- он охотно продавал ему за пятьдесят рублей этюд или эскиз, которые стоили гораздо больше. Если Воронин был художнику совсем неизвестен, -- выяснялось сейчас же, как тонко понимает странный меценат в живописи, как верно угадывал он замыслы, грёзы художника по нескольким штрихам... Знакомство устанавливалось и Воронин уходил с этюдом. Иногда с него даже не брали денег совсем и, во внимание к его "охоте смертной при участи горькой" дарили ему этюд. Тогда Воронин старался изыскать всякие способы, чтобы не остаться в долгу перед художником: присылал тому что-нибудь в подарок "от неизвестного" или сам приносил несколько вещиц своего изделия: Воронин выжигал по дереву, недурно выходили у него и тиснения по коже, и некоторые другие кустарно-художественные работы.
   Долго не решался Воронин пойти к художнику Зимину, старому профессору, слава которого гремела по всему миру. Но наконец решился пойти и к Зимину. Предварительно Сергей Петрович считал необходимым собрать деньжонок не меньше, как сто рублей. И с этой суммой было страшно к Зимину пойти, -- это не то, что к Рамилову, который и за двадцать пять дал великолепный эскиз своей картины, или к Рубаченко, -- который за пятьдесят уступил настоящую картину. Когда настал желанный час для Сергея Петровича и он, призаняв малую толику, положил в свой тощий кошелёк целую сторублёвку, -- он не мог дождаться воскресенья, дня свободного от службы, а просто отпросился у начальника и поехал к Зимину.
   Сергея Петровича провели в гостиную, и к нему вышел из мастерской художник в синей блузе поверх пиджака.
   Зимин выслушал внимательно говорившего робко Сергея Петровича, взял сто рублей, попросил минутку обождать и вынес из мастерской маленький набросочек карандашом, вырванный из альбома и даже не подписанный.
   -- Вот вам... Больше ничего не могу.
   Воронин взглянул на рисунок, подлинный рисунок великого художника и, приняв с благоговением маленький листок бумаги, поблагодарил за внимание к его просьбе.
   Профессор пристально и серьёзно смотрел на Воронина и довольно сдержанно с ним простился. Но когда Сергей Петрович уже оделся в передней и собрался уходить, Зимин попросил его остаться на несколько минут и посмотреть его мастерскую.
   Замирая от восторга, Сергей Петрович сбросил пальто и пошёл за художником в его мастерскую. Здесь профессор стал показывать Сергею Петровичу свои картины и оконченные, и только начатые, показывал этюды, эскизы, альбомы.
   -- Столько счастья вы дали мне, профессор, столько счастья... -- благодарил Сергей Петрович.
   -- А как вам нравится вот эта? -- спросил Зимин, показал небольшую свою картину "Тоска", которая была на прошлой выставке и вызвала много толков.
   -- Это... об этой картине так много говорилось, -- скромно ответил Воронин.
   -- Ну, а ваше личное мнение? Откровенно...
   -- Откровенно, -- это одна из самых лучших ваших работ, профессор... Мне кажется, вы писали эту вещь в наивысшем экстазе художественного творчества.
   -- Да... Так вам эта картина нравится... Вот что: рисунок, что вы у меня купили, стоит не дороже пяти рублей, -- а вы заплатили сто...
   -- Полно, что вы... Разве можно так ценить художественные произведения... Да если б я был богат, -- я 6ы...
   -- Пусть уж оно так и будет: пятирублёвый рисунок у вас останется за сто... А вот "Тоску" я вам дарю, -- благо она вам нравится... Пожалуйста, пожалуйста, не отказывайтесь... Я в деньгах не нуждаюсь... А мне приятно, что эта вещь будет в хороших руках... Насколько я вас понял...
   На прощанье Зимин сказал Сергею Петровичу:
   -- Вы меня извините, -- я вас сначала за маклака принял... хитрый народ, -- на всякие штуки пускаются... А теперь я рад, что с вами познакомился.
  

II

   У Воронина собралась довольно богатая коллекция художественных произведений: рисунки карандашом и пером, этюды, эскизы масляными красками и акварелью, даже были картины; каждая вещь была в богатой раме, обдуманной строго, с любовью к тому произведению, для которого заказывалась рама; у Воронина было много вкуса. Сергей Петрович не умел успокоиться до тех пор, пока приобретённое им художественное произведение не вставлялось в раму. На рамы он так же сколачивал деньги, отказывая себе во многом из того, что в каждой заурядной семье считается необходимым, -- он даже занимал деньги на рамы, как занимал, чтобы приобрести самое художественное произведение. И мало-помалу у непрактичного, нерасчётливого Сергея Петровича накопилось много долгов. Ему приходилось "переворачиваться из кулька в рогожу", занимать в одном месте, чтобы отдать в другом. Мало-помалу Сергей Петрович перестал быть аккуратным должником, -- приходилось пропускать сроки, оттягивать платежи, -- просить об отсрочке, -- иногда клянчить, часто унижаться...
   Но едва Сергей Петрович на несколько дней выбивался из трудного положения, едва он один или с женой забивался в угол своей гостиной, -- он отдыхал душой, успокаивался.
   Небольшая гостиная Воронина, она же и кабинет, была уютно обставлена. Дешёвые ткани кустарного изделия, дощечки и полочки с выжиганием своей работы, с таким вкусом были расположены над дверьми и окнами, и на стенах, что казались красивее, милее, чем дорогие декоративные украшения, покупаемые в магазинах. Только одна была ценная вещь в комнате, кроме картин, -- бронзовая фигура, которую получил Воронин от одного мебельщика-антиквария в обмен на свою работу.
   Окидывая взглядом висевшие на стенах картины, этюды, -- Воронин становился счастливым человеком: забывал обо всех неприятностях и дрязгах, о кредиторах, о насмешках сослуживцев над ним, который всем должен; он погружался весь в созерцание этих результатов творчества художников, любовался каждым талантливым штрихом, мазком; перед ним выступали из рам живые люди с разными их чувствами, и Сергей Петрович знал, понимал и любил каждое лицо этих картин, этюдов; и казалось ему, что так же и "они" его знали и любили. Глядя на маленький пейзаж Левитана, Сергей Петрович забывал о том, что он в Петербурге, что кругом громады-дома, что на улице пасмурно и холодно... Ему казалось, что смотрит он не в раму этюда, а в маленькое окошечко, -- и видит деревеньку с церковью на берегу. Жаркий летний день; истомой дышит воздух; грозовая туча заволокла всё небо, -- вот-вот блеснёт молния, гром загремит, польёт благодатный дождь-ливень; ярко отразилась в реке и туча, и деревенька с церковью, и челнок у бережка...
   Жена Воронина, Надежда Николаевна, научилась от мужа понимать и любить художественные произведения; она старалась сэкономить по хозяйству, чтобы можно было заплатить поскорее какой-нибудь долг и чтобы можно было купить ещё что-нибудь у художников.
   Когда наступали тяжёлые дни, и Сергей Петрович начинал падать духом, -- Надежда Николаевна старалась успокоить его: звала детей, -- те лезли к отцу на колени, и Сергей Петрович приходил в хорошее настроение и вскоре начинал уже твёрдо надеяться на авось:
   "Может быть наградные в этом году увеличат... Может быть прибавят жалованья. Пять лет на одном окладе работаю... Может быть назначат опять вечерние занятия за плату. Максимов наверное отстрочит платёж, ему бы только проценты получить... А между тем сэкономим, отложим что-нибудь"...
  

III

   Приближался срок платежа знакомому чиновнику N-ского департамента Бузунову, который, получив маленькое наследство, пускал деньги в рост. Сергей Петрович должен был Бузунову четыреста пятьдесят рублей, но требовалось скоро отдать только сто пятьдесят, остальные триста -- через полгода.
   Сергей Петрович уже собрал сто двадцать пять, остальные двадцать пять надеялся он достать в течение недели, которая оставалась до срока. В крайнем случае, Бузунов, человек одинокий, в деньгах не нуждающийся, -- не рассердится, если немного не хватит для платежа.
   В воскресенье Сергей Петрович воспользовался свободным днём, чтобы сходить. на посмертную выставку художника Вильда. О смерти Вильда Сергей Петрович жалел тем более, что ничего не успел купить у этого художника, самобытного и очень известного. На выставке множество работ Вильда продавалось, и Сергея Петровича заинтересовало, сколько может стоить на посмертной выставке вот этот маленький этюд -- кузнец за своей работой, ярко освещённый красным светом от горна.
   Воронин пошёл в бюро выставки справиться, -- из любопытства.
   -- Пятьдесят рублей, -- ответили ему.
   -- Не может быть: вы ошибаетесь... Я спрашиваю о цене вот этюда... кузнец... Не дороже ли?
   -- Именно пятьдесят рублей, -- повторили ему.
   -- В таком случае -- получите деньги, этюд я покупаю.
   Радостный шёл Сергей Петрович домой: приобрёл такое чудное произведение талантливого художника... Смущала только мысль о предстоящем объяснении с Бузуновым.
   -- Эх!
   Тряхнул головой Сергей Петрович и увидел знакомого студента Мордика, весёлого жизнерадостного молодого человека. Теперь Мордик в глубоком раздумье сидел на табурете дворника, у ворот дома, в котором жил. Вдруг он порывисто поднялся и, не замечая подходившего Воронина, хотел уйти в ворота. Сергей Петрович его окликнул.
   -- Что это вы, Мордик, не решили ль, как перевернуть землю, даже без архимедова рычага?
   Мордик очень спешил уйти, но велика была и потребность высказаться. Он обрадовался Воронину:
   -- Вы почти угадали... Я поглощён был наукой о равновесии... Только что решил статическую задачу... Сестра лежит больна... ей нужна операция, а в больницу везти опасно: пожалуй, не довезём... Надо пригласить хирурга... Денег нет... Если я отдам сколоченные от уроков мои пятьдесят рублей, то ей сделают операцию дома, и она будет жива, а меня выгонят из университета за невзнос платы за учение... Ну, так вот, я, наконец, решил задачу: отдаю деньги за жизнь сестры и бросаю пока университет... И какой подлый человек я: не сразу ведь решил, а ушёл от сестры, да с полчаса думал: очень себя жалко...
   -- Зачем же, Мордик, университет бросать?.. Вы могли бы... Ну, хотя занять где-нибудь...
   -- Не мог бы, -- ошибаетесь: во-первых, я не знаю, когда и чем отдам долг, а во-вторых,-- мне никто не даст...
   -- Отчего же так? Вот, пожалуйста, возьмите пятьдесят рублей... Отдадите, когда кончите университет и будете много зарабатывать...
   Мордик взял деньги, молча крепко пожал руку Сергея Петровича и поспешно шагнул в ворота: Мордик чувствовал, что у него сейчас брызнут слёзы и боялся, что это заметит Воронин.
   Сергей Петрович неловко чувствовал себя, когда явился в N-ский департамент и сказал сторожу:
   -- Передайте г-ну Бузунову, что я прошу его пожаловать в приёмную комнату... что я здесь буду ждать...
   Сторож в мундире с галуном ушёл, и Сергей Петрович остался один в приёмной комнате.
   Бузунов скоро пришёл. Это был высокий, сухой человек средних лет, в золотых очках, с холодным взглядом белесовато-синеватых глаз; жиденькие бородка и усы, тонкие чуть-чуть сжатые губы, гладкая причёска на косой пробор. Сергей Петрович -- человек среднего роста, с наклонностью к полноте, с небрежно лежавшими волосами на голове, с открытым ясным, немножко наивным взглядом серых глаз, чувствовал себя перед Бузуновым как будто маленьким, пришибленным, жалким.
   Бузунов рассчитывал получить сто двадцать пять рублей; он приветливо протянул руку:
   -- Здравствуйте, Сергей Петрович...
   -- Здравствуйте, Захар Васильевич. А у меня к вам большая просьба: так обстоятельства сложились... Непредвиденные обстоятельства... -- путался Сергей Петрович, -- будьте так добры, отсрочить мой платёж...
   -- Но ведь первый платёж небольшой, -- сто пятьдесят рублей... Там ещё триста... -- холодно напомнил Захар Васильевич.
   -- К тому времени я и все отдам... Непременно отдам. А что насчёт процентов...
   Бузунов поморщился: он любил, когда ему платили проценты, но терпеть не мог, чтобы о них говорили.
   -- Видите ли, Сергей Петрович... Мы с вами оба оказались в очень даже неприятном положении... Так я на вашу аккуратность надеялся, так надеялся... и вдруг... Очень даже неприятное положение... Теперь я должен вам признаться: мне крайне нужны были деньги, и я ваши векселя продал... одному знакомому. Хотя векселя оба написаны "по предъявлению", но мой знакомый дал мне слово, что если вы в срок уплатите первый взнос, то он второй обождёт полгода, как и я вам обещал... Теперь же я боюсь, как бы он не поссорил нас с вами, Сергей Петрович, -- неприятно было бы...
   Сергей Петрович понял, что Бузунов хитрит и хочет прижать его через какого-то знакомого.
   -- Бога ради, пощадите, Захар Васильевич, дайте срок, -- соберу вам эти сто двадцать пять рублей не позже, как через неделю...
   -- Теперь уже я не при чём... обстоятельства заставили продать векселя...
   -- Так попросите вашего знакомого... Не без сердца же он человек...
   -- С удовольствием попрошу... Это я с удовольствием... И очень может быть, что всё уладится... А меня начальство ждёт... До свидания, Сергей Петрович...
  

IV

   Вечером Сергей Петрович делился своими страхами с женой. Миниатюрная, ещё красивая блондинка, Надежда Николаевна старалась его успокоить. Она прижалась к мужу в уголке дивана, обняла и смотрела ему в глаза своими ясными, добрыми глазами.
   -- Всё это не так скоро может случиться... Очень ты мнителен, Серёжа... Вернее, что придёт этот его знакомый и назначит новый срок... Продадим что-нибудь...
   Сергей Петрович с тоской взглянул на картины. Надежда Николаевна поспешила сказать:
   -- Что-нибудь похуже отберём, что теперь не так уже дорого тебе... Сам же ты говорил, что несколько более слабых вещей не мешало бы совсем убрать, что не место им рядом с картиной Зимина... Отберём и продадим, -- вот и хватит рассчитаться с Бузуновым... А пока он ещё напустит на нас этого знакомого, может быть даже и ничего не продавая достанем денег... Кто-нибудь выручит...
   -- Чувствует моё сердце, -- говорил Сергей Петрович, -- получу завтра же повестку в суд.
   -- Что ж, если и получишь, -- успокаивала Надежда Николаевна, -- пока ещё суд, -- успеешь, в крайнем случае, продать что поплоше...
   Утром Сергей Петрович только что отпил кофе и собирался уходить на службу, в передней раздался резкий звонок.
   Надежда Николаевна почему-то схватилась за сердце, Сергей Петрович побледнел.
   Прислуга открыла дверь и сообщила:
   -- Судебный пристав и г-н Кусанов.
   В переднюю вошли эти двое: в судейской форме пожилой рыженький господин и с ним -- "штатский" --толстяк с бритыми жирными щеками; его густые усы опускались на бороду; когда он снял шляпу, оказался остриженным ежом. Глаза навыкате смотрели поверх золотых очков, съехавших на конец носа.
   Они без приглашения сняли в передней пальто и прошли в гостиную.
   Пристав вежливо поклонился хозяевам этой квартиры; Кусанов же не поклонился, он еле взглянул на Сергея Петровича и Надежду Николаевну, повертел пальцами массивную золотую цепь на жилете, заложил руки за спину и, подняв голову, стал сквозь очки рассматривать обстановку этой незнакомой ему квартиры, в которой он чувствовал себя хозяином.
   -- Я, судебный пристав, явился к вам по предписанию суда для описи вашего имущества на обеспечение иска с вас вот... г-на Кусанова.
   -- Я не знаю г-на Кусанова, -- сказал Сергей Петрович.
   Кусанов отвёл глаза от картин, опустил голову и молча взглянул через очки на Сергея Петровича с некоторым удивлением: что это за наивный такой господин -- порядков не понимает...
   Сергею Петровичу показалось, что смотрит на него удав, который уже охватил его своими кольцами и вот-вот сожмёт, сдавит на смерть.
   Пристав подошёл к письменному столу, положил свой портфель, вынул несколько бумаг и продолжал монотонно, немножко звенящим голосом:
   -- Дворянин Евгений Александрович Кусанов приобрёл от коллежского асессора Захара Васильевича Бузунова два ваших векселя: на сумму сто пятьдесят и триста, а всего на четыреста пятьдесят рублей. В обеспечение иска на эту сумму и должен я приступить к описи вашего имущества.
   -- Но зачем же... к описи?.. Я и так уплачу... всё уплачу... до копейки...
   -- Когда уплатите, -- тогда мы снимем арест, -- сказал Кусанов баском, отчеканивая каждое слово, -- а пока, г-н пристав, потрудитесь приступить к описи имущества г-на Воронина.
   Из детской слышался плач грудного ребёнка, -- Зои. Надежда Николаевна вышла, притворив за собою дверь в столовую. Ребёнок скоро умолк.
   Сергей Петрович подумал:
   "Сейчас Зоя сосёт молочко из груди матери... А эти примутся сосать кровь из меня"...
  

V

   -- Письменный стол... -- отчеканил Кусанов, -- красного дерева, покрытый кожей... пять рублей...
   -- Помилуйте... -- воскликнул Сергей Петрович, -- любой старьёвщик за этот стол сейчас даст... сорок рублей... может быть, больше...
   -- Пять рублей, -- хладнокровно и настойчиво повторил Кусанов и опять взглянул на Сергея Петровича глазами удава.
   Пристав перестал на минуту писать и объяснил Сергею Петровичу:
   -- Закон предоставляет взыскателю полное право оценивать имущество должника по своему усмотрению... Если вы не согласны с оценкой г-на Кусанова, -- имеете право просить о назначении экспертов, -- за ваш счёт, -- для переоценки имущества.
   Сергей Петрович сел на кресло в уголок и уже оставался безмолвным зрителем дальнейшей описи.
   -- Книжный шкаф с разными книгами... -- продолжал Кусанов, -- перечислять книги не стоит: мы опечатаем шкаф... с разными книгами... двадцать рублей...
   Небольшая, но хорошо составленная библиотечка Сергея Петровича стоила, по крайней мере, триста рублей.
   Кусанов продолжал перечислять вещи -- мебель, лампы, и всему назначал цену невероятно низкую.
   -- Бронзовая фигура: женщина играет на скрипке, -- два рубля...
   -- Картины разных художников...
   -- Ну, это уж вы потрудитесь перечислить, -- каких именно художников, -- сказал пристав.
   Тут Сергей Петрович должен был помогать называть, какая вещь какого художника. Кусанов внимательно рассматривал подписи на этюдах и картинах...
   -- Всего в этой комнате картин в рамах двадцать шесть штук, -- диктовал Кусанов, -- общая оценка -- сто рублей.
   -- Да это глумление какое-то... -- вырвалось со стоном у Сергея Петровича.
   -- Мы ничего не продаём, -- как бы в некоторое оправдание себе, сказал Кусанов, -- когда уплатите долг, -- всё ваше останется в вашей собственности.
   И Кусанов добавил:
   -- Перейдёмте, г-н пристав, в следующую комнату.
   -- Но, может быть, уже и в этой комнате набралось на сумму долга? -- возразил пристав. -- Нужно подсчитать. Г-н Воронин, есть у вас счёты?
   -- Есть, в письменном столе, вот в этом ящике.
   Пристав открыл ящик, достал счёты и спросил:
   -- Может быть, вы желаете, г-н Кусанов, осмотреть ящики письменного стола... Нет ли там ценностей?
   -- Денег, бриллиантов или золота в вашем столе, должно быть, нет? -- спросил Кусанов Сергея Петровича с презрительной уверенностью в том, что ничего этакого там нет.
   -- Вы не ошиблись: у меня таких вещей не водится, -- с горькой усмешкой подтвердил Воронин, -- в письменном столе только деловые бумаги, фотографические карточки, письма...
   -- Осматривать стол не нужно, -- решил Кусанов.
   Пристав стал подсчитывать. Итог получился триста шестьдесят рублей. Нужно было перейти в другую комнату, продолжать опись на сумму девяносто рублей.
   Столовая Воронина напоминала скорее маленькую гостиную с обеденным столом посредине комнаты. Стены этой комнаты, более светлой, чем кабинет, были украшены картиной Зимина и несколькими этюдами известных художников.
   "Во сколько-то оценит этот удав "Тоску" Зимина?" -- думал Сергей Петрович, переходя в столовую, взглянул с грустью на то место, где висела картина Зимина и отступил с изумлением: картины не было. Сергей Петрович, чуть не закричал, но увидел жену -- она смотрела из детской и улыбалась, приложив палец к губам.
   Сергей Петрович понял, что жена спасла картину от описи.
   В этой комнате набралось-таки вещей более, чем на сто рублей, даже по низкой оценке Кусанова.
   Приостановив опись, как только сумма превысила долг и обеспечила так же и "судебные расходы", пристав сказал:
   -- Сообразите, г-н Воронин, -- не можете ли вы уплатить весь долг в течение семи дней? Если можете и дадите в том подписку, то я могу и не накладывать печатей и вещи оставить у вас же на хранении, под вашу расписку... и не публиковать об описи... Если же не можете в течение семи дней внести всю сумму долга, то я наложу печати, публикую... Кроме того по закону, от взыскателя зависит, оставить ли вещи на хранении у должника или вывезти в другое место...
   Сергей Петрович на минуту задумался. "В течение недели можно будет продать что-нибудь"... -- решил он, воспрянул духом и твёрдо сказал:
   -- Через семь дней, а может быть и раньше, я уплачу мой долг сполна.
   Когда пристав и Кусанов уходили, Сергей Петрович попрощался с приставом за руку и только ответил небрежным кивком на довольно усердный поклон Кусанова.
  

VI

   Через два дня после описи имущества, Сергей Петрович был в Москве и звонил у шикарного подъезда на Мясницкой. Швейцар открыл дверь.
   -- У вас живёт художник Грошев, из Петербурга?
   -- Да-с, они у нас гостят.
   -- Он дома?
   -- Дома-с.
   -- Передайте карточку и возьмите у извозчика маленький тюк... только осторожно, -- там картины, -- не попортите рамы...
   Было десять часов утра. В это время Грошев в Петербурге в своей мастерской работал, дорожа каждым часом дневного света.
   Сергей Петрович вошёл в переднюю дома одного из богатейших москвичей, -- архимиллионера Дарина, у которого гостил петербургский художник Грошев.
   Швейцар, предварительно нажав кнопку звонка, помог Сергею Петровичу снять пальто.
   Явился лакей, швейцар передал карточку лакею и сказал:
   -- Они к г-ну Грошеву.
   Оставив тюк с картинами у швейцара, Сергей Петрович стал подниматься вслед за лакеем по широкой лестнице, устланной толстым плюшевым ковром. В полутьме по сторонам лестницы чахли дорогие экзотические растения. На стенах висели огромные картины, которые нельзя было теперь рассмотреть: окно с живописью на стёклах давало мало света. На эти картины мимоходом смотрели вечером, когда горела небольшая электрическая люстра. Хотя дом Дариных был только в два этажа, но была устроена подъёмная машина. Каретка этой машины с зеркальными стёклами в окнах оставалась поднятой на верхнем этаже, чтобы служить болезненному старику Дарину, когда он вздумает спуститься вниз. Цепи и под самым лепным потолком колесо подъёмной машины лишали уютности роскошную лестницу и портили общее впечатление.
   Верхняя площадка лестницы переходила в полукруглую комнату. Здесь были все стены унизаны картинами разных размеров в ярких золочёных рамах; картины были и на полу, -- по несколько штук приставлены были к разным углам, нагромождённые одна на другую. Этим ещё не нашли места в огромной квартире мецената, собирателя картин -- Дарина; все стены всех комнат уже были увешаны картинами. У камина -- дорогие бронзовые часы, канделябры. В открытую дверь виднелся большой зал с роялем, с картинами на стенах.
   Лакей попросил Сергея Петровича обождать в полукруглой комнате и пошёл с карточкой в маленькую одностворчатую дверь, которую сначала не заметил Сергей Петрович в углу комнаты.
   Лакей сейчас же вернулся и сказал:
   -- Они ещё почивают. Прикажете разбудить или подождёте? Они скоро и сами встанут, должно быть...
   -- Подожду.
   Сергей Петрович решил посидеть и собраться с мыслями, пока проснётся Грошев. Очень был расстроен Сергей Петрович. Он сначала не знал, куда нести продавать "отобранные" им шесть этюдов и рисунков -- "послабее", однако же это были произведения известных художников и представляли такую ценность, по мнению Сергея Петровича, что продав их, можно было сполна покрыть долг Бузунову, -- то бишь, теперь Кусанову, вспомнил он. Понести в магазин, где торгуют художественными произведениями, нельзя: если и купят -- выставят на окнах, авторы этих работ узнают, что их имена попали в лавочку, -- обидятся и совсем станут презирать его, Сергея Петровича. Бог знает, как объяснят они, что он перепродал купленные у них "по знакомству" дёшево их произведения. Сергей Петрович решил посоветоваться с художником Грошевым, которого знал уже лет пять и был с ним знаком домами, хотя и редко виделись.
   Сергей Петрович познакомился с Грошевым, когда тот, женатый студент академии, ютился с женой в одной комнате на пятом этаже, в одной из отдалённых линий Васильевского острова. Жена Грошева шила тогда на магазин бельё и просиживала ночи за шитьём, чтобы её Кирюша мог выполнить работу на конкурс, не заботясь пока о куске хлеба.
  

VII

   Грошев получил первую степень при выходе из академии, но отказался от поездки за границу, потому что получил заказ написать за очень большие деньги портрет одного лица, занимающего высокое общественное положение. Блестяще выполненный этот заказ сразу доставил Грошеву множество других заказов среди петербургской аристократии.
   Грошев зажил в хорошей квартире, при которой была и мастерская художника, -- просторная с верхним и боковым светом, обставленная достаточно роскошно для того, чтобы служить для приёмов тех значительных, богатых, избалованных жизнью людей, с которых писались в этой мастерской портреты.
   Несмотря на высокую цену, какую брал Грошев за свои портреты, скоро заказчиков стало так много, что он уже не мог посвящать каждому столько времени, сколько необходимо было, чтобы написать портрет добросовестно. Тогда Грошев стал делать так: в первый сеанс писал быстрый "нашлёпок" с натуры, переносил на полотно как можно вернее лишь цвет волос, глаз, кожи и совсем не заботясь о рисунке. Тут же он снимал фотографию. Весь такой сеанс продолжался не более часа. Затем снятый Грошевым негатив проявлялся фотографом, который очень быстро делал увеличенный до натуральной величины портрет, -- одну только головку, без ретуши. Грошев, посредством кальки, переводил контур головы на полотно и писал портрет без натуры, пользуясь как этюдом сделанным в первый сеанс "нашлёпком". Через неделю после первого сеанса "натура" являлась на второй и последний сеанс и тут с удовольствием и часто с восторгом видела свой уже законченный портрет, с поразительным сходством. Оставалось только кое-где тронуть кистью, -- сверить портрет с натурой в этот последний сеанс. Грошев умел и польстить "натуре" на своих портретах, если это нужно было. В большинстве же случаев портреты Грошева отличались большим сходством с натурою и своеобразной шикарной, если можно так выразиться, отделкой.
   "Натура" оставалась ещё и тем довольна, что её не мучил сеансами этот художник, что не заставлял уделить на позирование несколько лишних часов из её времени, часто совершенно праздного.
   Грошев приобрёл себе имение неподалёку от Петербурга и уезжал туда с семьёй на лето. У него был сын, болезненный мальчик лет семи, бледный, плохо развивающийся и физически, и умственно. Этот мальчик с широко открытыми большими, как будто удивлёнными, глазами, с полуоткрытым ртом, -- производил на всех тяжёлое впечатление. Последние два лета Грошев уезжал за границу, -- в деревне жили только его жена и сын.
   В Петербурге Грошев жил весёлой опьяняющей жизнью. За ним ухаживали барыни, и он, женившийся по легкомыслию, -- теперь чувствовал себя, как рыба в воде. Его зазывали в салоны, гордились им, как молодою знаменитостью; два-три вечера в неделю заканчивались ужином вместе с известными актёрами, музыкантами и писателями из тех, которые любят пожить: это была жизнь, не оставляющая времени на внутреннюю, духовную работу, на культуру "духа".
   Грошев примкнул к тому, довольно тесно сплочённому, "Обществу художников", которое художники иного лагеря прозвали "Обществом внешности".
  

VIII

   Сергей Петрович не любил и не собирал произведения общества внешности. У Грошева он приобрёл прекрасный этюд, когда того ещё не засосало это общество, и он ещё не был "известным портретистом". Тогда же они познакомились, Грошев с женой заходил к Сергею Петровичу, и тот с женой бывал у Грошевых. Они виделись всё реже. Когда у Сергея Петровича описали имущество, -- ему пришло в голову посоветоваться с Грошевым. Оказалось, что Грошев уже два месяца живёт в Москве у миллионера Дарина и пишет портреты Дариных и некоторых других московских миллионеров. -- "Чего же лучше? -- подумал Сергей Петрович, -- в Москве удобнее всё устроить -- меня там никто не знает и не так мне стыдно будет... И Грошев как раз в среде московских меценатов вращается, -- ему ничего не стоит помочь в моём деле".
   Сергей Петрович взял отпуск на неделю и собрался в Москву. Жена ему навязала кроме шести вещей, отобранных им, "которые меньше жалко", ещё и картину Зимина:
   -- Бог знает, удастся ли тебе на эти вещи к сроку найти покупателя... На случай крайности, возьми картину Зимина, -- его всякий купит, в каждую минуту... Только, ведь, на случай крайности возьми...
   -- Всё равно я не продам эту вещь, даже и в крайности... Я не могу продать эту картину... Она подарена мне...
   -- Должен будешь продать, если другого исхода не будет... Лучше самому продать, чем ждать, пока её опишут.
   Сергей Петрович вздрогнул, вспомнив Кусанова и его оценку... И привёз в Москву так же и картину Зимина, -- "на случай крайности".
   -- Пожалуйте-с, Кирилл Данилович зовут вас, я им передал карточку... В постели они ещё...
   Вслед за лакеем Сергей Петрович пошёл в маленькую дверь. Они прошли две комнаты с весьма скромной обстановкой и с неубранной кроватью. Это были комнаты лакея, -- дальше были роскошно отделанные комнаты старшего сына Дарина, -- Виссариона. В этих комнатах все стены были увешаны картинами в золочёных рамах. В спальне на кровати под шёлковым на пуху одеялом ещё нежился Грошев.
   -- Вы не взыщите, что я вас так принимаю...
   Грошев протянул из-под одеяла руку.
   Сергей Петрович пожал неумытую руку Грошева.
   -- Это я должен извиняться, что не во время беспокою вас...
   -- Ну, мы старые знакомцы... Потому я и принимаю вас, чтобы вам не ждать, пока я оденусь... Какими судьбами в Москву попали?
   Сергей Петрович рассказал Грошеву о своей нужде, о том, что нужно расстаться хотя кое с чем из собранных картин и этюдов, что он уже привёз сюда несколько штук и рассчитывает, что Кирилл Данилыч поможет ему устроить это дело.
   Грошев лежал и слушал, заложив руки за голову и глядя в потолок. На его довольно красивом лице, подёрнутом здоровым румянцем, не отразилось никакого удивления; он только спросил:
   -- А какие именно вещи вы привезли?
   Всю коллекцию Воронина знал Грошев очень хорошо и помнил каждую вещь. В душе Грошев давно уже относился к Воронину враждебно, за то, что тот, очевидно, не интересовался произведениями "Общества внешности" и собирал только вещи художников другого типа. Когда случалось молодому, но знаменитому портретисту вспоминать о бедном меценате Воронине, он каждый раз думал: "Буржуй... Зазнался! Зимин и К® к нему благосклонны... Наши работы аристократия раскупает, а он... зазнался"... Теперь Грошев обрадовался случаю показать этому "зазнавшемуся" нищему меценату, -- чего могут иногда стоить произведения "Зимина и К®".
   Сергей Петрович назвал шесть вещей, которые он привёз. О картине Зимина не упомянул.
   -- Всё это хлам вы привезли, -- решил Грошев, -- здесь этого и показывать, пожалуй, не стоит... За это пустяки дадут. Если вам деньги так экстренно понадобились, -- вы бы картину Зимина привезли: за неё сразу деньги возьмёте...
   Сергей Петрович тяжело вздохнул:
   -- Я и Зимина привёз... Оставил у себя в номере гостиницы, а к вам взял только шесть маленьких вещей...
   -- Отлично сделали, что Зимина привезли: с деньгами будете. Впрочем, и вашу мелочь пока можно будет показать...
   Сергей Петрович поднял голову и отшатнулся от изумления: перед ним, за изголовьем кровати Грошева, стоял высокий, сухой старик с длинной седой бородой, в серой пиджачной паре, без галстука, в мягкой утренней сорочке, в мягких туфлях. Не слышно было как он подошёл по толстым коврам.
   Сергей Петрович поднялся и поклонился.
   Старик приветливо улыбнулся, поклонился и протянул руку:
   -- Дарин...
  

IX

   -- Давайте вместе будить художника, совсем разнежился наш Кирилл Данилович, -- сказал Дарин ласково, -- Что же это вы гостей принимаете в постели, Кирилл Данилович?
   -- Это мой старый приятель... Петербуржец... Сию минуту встану.
   Грошев взялся за кнопку звонка, Дарин и Воронин вышли в соседнюю комнату, -- кабинет Виссариона, с резным массивным письменным столом, с венецианской мебелью. Лакей прошёл в спальню Грошева, там послышался плеск воды: художник умывался.
   -- Давно в Москву пожаловали? -- спросил Дарин, показывая Сергею Петровичу на кресло, рядом с тем, на котором сам сел.
   Сергей Петрович отодвинул кресло и тоже сел.
   -- Вчера вечером я приехал... По делу... Давно в Москве не был, -- а люблю Москву: как-то душевней здесь люди, радушней... и небо здесь чище, -- и погода не так переменчива... Про Петербург же сказал какой-то иностранец... очень метко, что это город, в котором всегда мокры улицы, сердца же у людей всегда... сухи.
   Старик засмеялся и показал великолепные искусственные зубы:
   -- Всякие люди везде живут... Это большая ошибка считать один город населённым добрыми людьми, а другой недобрыми.
   "Умный и симпатичный старик, -- подумал Сергей Петрович, -- этакий миллионер, -- десятки тысяч на его фабриках кормятся... а какой не гордый... любезный. И, видно, очень добрый... И меценат... он оценит, как следует те вещи, которые я привёз... Может быть ещё и Зимина спасу от продажи".
   -- Это конечно, всякие люди везде живут, -- согласился Сергей Петрович, -- а всё-таки...
   Грошев, умывшийся, но ещё не совсем одетый, сказал из-за двери:
   -- Арсений Кондратьевич, -- а ведь Сергей Петрович -- тоже меценат... У него интересное собрание картин, этюдов.
   -- Очень рад познакомиться! -- сказал старик. -- Вот, может быть, и мою коллекцию посмотрите... Приятно показать знатоку.
   -- У вас так много картин, Арсений Кондратьевич, -- мне будет большое удовольствие посмотреть... А меня в шутку называет Кирилл Данилович меценатом: всего несколько этюдов, да две-три картины у меня.
   Грошев вышел одетый щёгольски, гладко причёсанный без пробора, с надушенными и завитыми в колечки усами; носил он маленькую бородку, щёки брил; блондин с румяным лицом, он казался моложе своих тридцати двух лет.
   Художник пожал руку Дарину и Воронину и улыбнулся:
   -- Вот и я совсем...
   -- Прошу, господа, пить кофе, -- встал Дарин.
   -- Пойдёмте, Сергей Петрович, кофе пить, -- позвал и Грошев.
   Художник чувствовал себя здесь как дома; -- его баловали, за ним ухаживали, и, он знал, -- Дарины гордились тем, что у них гостит известный художник Грошев.
   Все отправились пить кофе. Старик шёл впереди, засунув руки в карманы пиджака и, должно быть, по привычке на ходу окидывая взглядом картины на стенах.
   Прошли три комнаты Виссариона Дарина, прошли небольшой роскошный кабинет самого Арсения Кондратьевича, прошли зал и вошли в столовую. Это была огромная комната, в два света; -- в кадках стояли такие большие пальмы и драцены, что столовая казалась зимним садом. Белые с барельефами и позолотой стены и потолок, белые резные с золотом буфетный шкаф и стулья. Две большие люстры висели над столом и сверкали хрустальными украшениями. У буфетного шкафа стояла большая клетка. Попугай сидел на свободе, на жёрдочке с точёным пьедесталом.
   -- С-с-д-гасте, с-с-д-гасте... -- закричал попугай.
   -- Здравствуй, попка, -- ответил Грошев.
   За пальмами, в клетках пели две канарейки.
   Конец длинного обеденного стола был накрыт скатертью. Стояли сливки, масло и простой белый хлеб и маленький самовар.
   Дарин сам наливал кофе в большие чашки. Первую чашку он протянул Воронину, потом налил вторую и протянул Грошеву, потом налил себе.
   Старик расспрашивал художника, хорошо ли он спал, поздно ли окончился вчера винт у Ротовых, вместе ли с Виссарионом он уехал от Ротовых, много ли там было гостей и достал ли Кирилл Данилович билеты на концерт Гофмана, и в первом ли ряду.
   В столовую вошла молоденькая девушка -- красавица, с манерами институтки, в чёрной атласной кофточке; к спрятанным за поясом часам спускалась от шейки двойная цепь.
   -- Привет барышне... -- сказал Грошев, вставая и расшаркиваясь.
   Воронин также встал, барышня и ему подала руку, как знакомому, -- Воронин себя назвал. Барышня ничего не сказала.
   Она подошла к старику и обняла его.
   "Дочь", -- подумал Сергей Петрович.
   Арсений Кондратьевич взял руку девушки, стал нежно гладить её в своих морщинистых руках и сказал:
   -- Билеты достали, барышня, -- на концерт едем... Довольны?
   -- Merci.
   Сергей Петрович взглянул на барышню: её лицо ничего не выражало, кроме некоторой скуки.
   "Нет, не дочь, а воспитанница... избалованная"... -- подумал Воронин.
  

X

   -- Всю жизнь собирал картины Сергей Петрович, -- а теперь продавать приходится, -- сказал Грошев, -- деньги ему вот как понадобились.
   Он провёл пальцем по горлу:
   -- До зарезу, -- добавил Грошев.
   -- Д-д-да, бывает... -- сдержанно заметил Арсений Кондратьевич, -- я обещал показать картины... не потрудитесь ли вы показать, Кирилл Данилович?..
   -- С удовольствием. Пойдёмте, Сергей Петрович.
   Грошев и Воронин пошли вдвоём осматривать комнаты и картины.
   В столовой и гостиной паркет был так вылощен, что в нём отражалась мебель как в зеркале. Во всех остальных комнатах полы затянуты коврами. Комнат было очень много, совсем ненужных, роскошно обставленных. Драгоценные севрские и саксонские вазы с живописью.
   -- Смотрите: живопись самого Ватто, -- десять тысяч эта ваза стоит, -- объяснял Грошев.
   Бронза, мозаика на столах, мрамор на пьедесталах.
   -- Это мрамор -- Кановы... Огромных денег стоит, -- говорил Грошев. -- Почти всё, что вы здесь видите, досталось Арсению Кондратьевичу по наследству от его тестя -- Грудова. Сам Арсений Кондратьевич прикупал только картины. Теперь он сам уже ничего не покупает; старший сын его, Виссарион покупает теперь...
   Во всех комнатах стены были увешаны картинами так густо, что уже невозможно было больше поместить никуда ни одной картины. И почти все картины были... произведения "Общества внешности". Эффектные большие полотна, в массивных золочёных рамах; они служили прекрасной декорацией, ласкали глаз на несколько минут и сейчас же забывались; осмотрев это множество картин, можно было представить себе только две-три вещи, но и те были попавшие сюда, приобретённые по случаю, картины корифеев живописи; авторам этих картин, может быть, грустно было знать, что их вещи смешались в этом доме с множеством произведений "Общества внешности".
   У одной из таких, случайно попавших сюда картин, Сергей Петрович простоял минуты три и вслух восторгался этой картиной:
   -- Да, это дорогая вещь, -- послышался за его спиной голос Арсения Кондратьевича.
   Воронин опять не слышал, как подошёл старик, и подумал, что Арсений Кондратьевич любит подходить незаметно, может быть, -- чтобы подслушать, что говорят о нём или о его сокровищах, которыми он, видимо, очень гордился.
   -- Кто эта барышня, с которой я познакомился? -- спросил Сергей Петрович, когда они удалились от старика.
   Грошев немножко замялся:
   -- Институтка одна... недавно окончила... без места. Арсений Кондратьевич состоит попечителем в одном институте и бедным, окончившим институткам, приискивает места. К нему обращаются... Иные у него остаются на некоторое время. -- Много таких у него, -- усмехнулся Грошев.
   Когда они опять проходили зал, там стоял Арсений Кондратьевич, и к нему прижалась барышня; старик держал её за талию, -- головка барышни лежала на плече высокого старика. Они так и остались стоять в таком же положении. Арсений Кондратьевич сказал Грошеву:
   -- Виссарион по телефону дал знать, -- через полчаса будет здесь.
   Художник и Воронин прошли в кабинет старика. Здесь кроме картин "Общества внешности", висел над письменным столом большой масляными красками портрет покойной жены Арсения Кондратьевича. Она была дочь миллионера Грудова, -- знатока и собирателя античных вещей. На портрете была изображена довольно красивая дама неопределённых лет, с немножко неестественной окраской лица, с жизнерадостным взглядом блестящих, быть может, подведённых глаз. Виртуозно были написаны ткани её великолепного платья. Это была работа известного портретиста из "Общества внешности", не умевшего передать тип и душу оригинала, но виртуозно писавшего ткани и аксессуары.
   Из кабинета Арсения Кондратьевича прошли в комнаты Виссариона Арсеньевича.
   Здесь не только все стены были увешаны картинами, но и на полу стояли груды картин. Все эти картины носили уже другой характер, чем те, -- в апартаментах старика. Оттуда, из тех апартаментов, Сергей Петрович вынес такое впечатление, какое он испытывал только однажды, в детстве, когда ему привелось до отвалу объесться сладким блюдом. Надолго потом опротивело ему это сладкое. И теперь его угостили таким множеством чего-то приторного... Впечатление пресыщения, излишества, крайнего излишества, в общем тягостное, неприятное впечатление вынес Сергей Петрович из апартаментов старого Дарина.
   В комнатах Виссариона почти каждая картина приковывала к себе внимание зрителя или глубоко прочувствованным настроением или тонко подмеченными и талантливо изображёнными характерами и типами. Всего больше было здесь картин, изображавших нужду, людские страдания, жизнь пролетариата. Всё это были произведения молодых, ещё не сделавших себе имени художников; -- это были их первые, может быть, самые звучные, самые искренние песни.
   "Как этот Виссарион глубоко и хорошо чувствует, должно быть, раз он сумел собрать такие вещи", -- подумал Сергей Петрович.
   Если бы Воронин знал, как приобретались эти вещи, он смотрел бы на них с особенной грустью.
  

XI

   Молодые художники, не желающие примыкать к "делающему хорошие дела Обществу внешности" и не заслужившие ещё доступа на выставку корифеев, -- устраивают отдельной группой свои собственные выставки. Между покупателями картин на выставках талантливой молодёжи известны особого типа меценаты -- "гробовщики". Им эту кличку метко влепили художники. Когда выставка закрывается, -- в её последний день, даже в последний её час, являются "гробовщики". И внимательно осматривают те картины, под которыми нет ярлычка "продано". Всегда в этот последний час выставки являются и молодые художники -- авторы выставленных и непроданных картин. Они приходят хоронить свои надежды. Надежды на то, что их картины, -- результат их таланта; работы, мечты, душевных мук, творчества, -- попадут, быть может, в галерею... Надежды -- прожить без большой нужды до следующей выставки. Почему ж не мечтать, почему ж не надеяться до последнего дня выставки? Но тут, когда выставка закрывается, всем надеждам -- смерть, конец. И вот в такой-то час, когда надежды умерли, -- являются "гробовщики". Их отлично знают художники в лицо, как и они знают художников. И вступают в разговор "гробовщики" с художниками:
   -- А у вас недурно эта вещица написана...
   -- Не продалась, однако...
   -- Очень высокую цену вы назначили... Ведь имени у вас ещё нет... За имена деньги платят... А вещица недурна... Я бы не пожалел за неё...
   И "гробовщик" называет четверть той и без того скромной цены, которую назначил молодой художник за свою вещь.
   Начинается торг. Художник нуждается, очень нуждается в деньгах и просит хоть прибавить что-нибудь. "Гробовщик" уверяет, что больше он не может прибавить ни рубля, -- что и эту-то сумму, которую он назначил, он только потому предлагает, что уж очень ему вещица приглянулась. Художник вспоминает, что у "гробовщика" большое собрание картин, которыми интересуются многие, ездят осматривать... значит и его вещь будут многие видеть; вспоминает, что "гробовщик" не прибавляет почти никогда к той сумме, которую раз сам назначает, -- и уступает художник своё детище-картину "гробовщику".
   Миллионер Виссарион Арсеньевич Дарин принадлежал именно к числу меценатов-"гробовщиков" и покупал картины за бесценок.
   Он приобретал картины не только на выставках и не только непосредственно у художников; ходили слухи о нём, как о меценате и богатом человеке, и к нему приносили художественные произведения, попавшие по наследству или по иному случаю к людям нуждающимся в деньгах и в то же время иногда не знающим стоимости художественных произведений. И Виссарион Арсеньевич всегда рад был случаю приобрести хорошую картину за ничтожную сумму.
  

XII

   В апартаментах Виссариона увидел Воронин несколько этюдов и картин замечательных художников, занявших видное место в истории искусств. Всё это были вещи, приобретённые случайно и очень дёшево.
   -- Виссарион является только гостем сюда, -- объяснил Грошев, -- это его холостые комнаты. Живёт он с семьёй в своём отдельном доме... И там у него много картин... Да ещё несколько квартир у него на стороне, -- и в Петербурге даже есть у него квартиры. И везде он любит хорошую обстановку и картины. Другие два брата тоже в своих домах живут. Но они картин не покупают: один лошадей любит, а другой... кажется, ничего не любит... способствует наращению капитала.
   Сергей Петрович заметил лежавшую на полу под диваном картину и вытащил посмотреть. Это оказался портрет молодой женщины с очень интересным лицом. Немножко неправильные черты были как-то своеобразно миловидны, -- симпатичны, и в тоже время что-то страдальческое передал художник в больших выразительных глазах женщины и в чуть-чуть горькой усмешке губ.
   -- Это жена Виссариона... -- сказал Грошев, -- недавно он с ней разошёлся... женится на Виландье.
   -- На знаменитой Виландье? На опереточной певице? -- удивился Воронин.
   -- На ней самой, -- хладнокровно подтвердил Грошев и положил портрет жены Виссариона опять под диван.
   -- Отчего в этом огромном собрании картин, мы не встретили ни одной вещи Зимина?
   -- А вот же портрет жены Виссариона -- работы Зимина... Пять тысяч было заплачено за этот портрет.
   -- Я не обратил внимание ни на технику, ни на подпись... Меня заинтересовало самое лицо и выражение... И больше нет произведений Зимина?
   -- Дорожится он слишком... Богат... А Дарины не любят зря деньги бросать...
   "А как же все эти квартиры на стороне?" -- подумал Сергей Петрович, но ничего не сказал.
   Прошли в спальню, где Грошев в постели принимал Сергея Петровича. И в этой комнате все стены были увешаны картинами.
   Здесь на полу уже лежал свёрток картин, привезённых Ворониным; лакей принёс этот свёрток сюда, Грошев посмотрел каждую вещь и сказал:
   -- Может быть, мне удастся устроить, что он и эти купит...Но за комиссию мне десять процентов.
   -- С удовольствием, -- ответил Сергей Петрович, и ответил искренно: "По крайней мере не обязываться ему", -- подумал Воронин.
   Пошли назад, Сергей Петрович бегло осматривал наиболее понравившиеся ему картины.
   Когда они проходили опять через кабинет старика Дарина, Сергей Петрович остановился на минутку и сказал:
   -- Вот Кирилл Данилович, эффектное местечко для этюда в салонном вкусе...
   Из кабинета была видна вся анфилада комнат, потому что все двери были на одной линии. Разные оттенки ковров на полу, драпировок на дверях, мелькавшие кое-где уголки фарфора и бронзы...
   -- Не правда ли это очень красиво? -- спросил Сергей Петрович.
   -- Вы находите, что это красиво? -- раздался за спиной Воронина голос Арсения Кондратьевича.
   Старик прошёл в кабинет неожиданно, через комнаты Виссариона.
   -- Да, мне кажется, что это красивый фон для портрета.
   -- А мы с вами примем это к сведению, Кирилл Данилович.
   -- Что ж... можно, -- согласился художник.
  

XIII

   -- Есть у меня альбомчик автографов, -- сказал Воронину Арсений Кондратьевич, -- не угодно ли взглянуть?..
   Старик присел на кресло к письменному столу, отомкнул и выдвинул ящик, достал альбом и стал перелистывать. Страницы из дорогого бристоля, с золотым обрезом были украшены виньетками и на каждой странице был напечатан стишок; Арсений Кондратьевич один стишок прочёл так трогательно, что, казалось, брызнет слеза из глаз старика:
  
   "И через много лет, взглянув на надпись эту,
   Уплатишь дань мечтой своей поэту...
   И разговор наш, друг мой, вспомнишь ты,
   Надежды наши, лучшие мечты"...
  
   "Плохие чьи-то стихи, -- подумал Сергей Петрович, -- и ничего в них трогательного нет... экий сентиментальный старик"...
   -- Здесь у меня есть автографы...
   Арсений Кондратьевич назвал ряд знаменитых певцов, музыкантов, несколько известных художников из "Общества внешности", несколько известных актёров.
   -- Есть у меня здесь и автографы простых смертных, которые почему-либо симпатичны мне... Просил бы и вас, Сергей Петрович, написать что-нибудь...
   -- Очень, очень благодарен... за честь... но какой же интерес может представлять мой автограф?.. Я просто маленький человек... ничем не замечательный человек...
   -- Напрасно скромничаете: вы личность незаурядная, Сергей Петрович... К вам благосклонно относятся знаменитые художники... Мне будет приятно, если останется у меня след вашего посещения.
   Сергей Петрович должен был написать в альбом старика Дарина своё имя, отчество и фамилию, а так же год, месяц и число.
   В кабинет пришла барышня, старик сейчас же взял её за руку, и они стояли рядом, пока писал Сергей Петрович.
   В зале послышались быстрые энергичные шаги.
   -- Виссарион идёт, -- сказал старик.
   Сергей Петрович увидел джентльмена, красивого на первый взгляд брюнета; его короткие, блестящие, напомаженные волосы были тщательно расчёсаны на косой пробор, бородка острижена клином, усы закручены кверху дугою. Может быть ему было лет тридцать пять, может быть, больше. Он немножко начал полнеть.
   Прежде всего Виссарион подошёл к барышне. Она подставила ему лобик. Он медленно приблизил губы к её лбу и поцеловал с такой осторожностью, как будто не кожею был покрыт лобик барышни, а тончайшей тканью из паутины, и он очень боялся, как бы не попортить эту ткань прикосновением губ.
   Затем Виссарион поцеловался с отцом и пожал руку Грошеву.
   -- Мой старый знакомый петербуржец, -- представил Сергея Петровича Грошев.
   Виссарион пожал руку Воронину.
   -- Вот потеха! -- сказал Виссарион, -- представьте, господа: еле вырвался!.. Осаждала мою переднюю какая-то дама... "Не уйду, -- говорит, -- пока не повидаю Виссариона Арсеньевича!" Умоляла швейцара, чтобы он ко мне допустил её, что просьба у ней ко мне... Видите ли, кто-то почему-то с голоду помирает... Спрашивается: почему же именно ко мне лезут с этим?.. Есть же там... разные... комитеты... Какое же мне-то дело?.. Ну, я велел как-нибудь выпроводить... а самому пришлось с чёрного хода удирать... А то ещё у подъезда будет дожидаться... Пожалуй целую драму на улице разыграет, если меня увидит... Вот и пришлось... с чёрного хода...
   Художник спросил:
   -- Не хочешь ли, Виссарион, покажу тебе несколько хорошеньких этюдов разных художников? Привёз вот Сергей Петрович, -- лишние для него, -- хочет продать... Этюды здесь.
   -- С удовольствием посмотрю.
   -- Виссарион, ты будешь с нами обедать? -- спросил старик.
   -- Да.
   Арсений Кондратьевич, сопровождаемый барышней, пошёл прогуливаться в зал и другие апартаменты, заполняя безделье своё созерцанием окружавшей роскоши и близостью красивой девушки.
  

XIV

   Вытащив свёрток Воронина, из спальни Виссариона в соседнюю, более светлую комнату, Грошев стал показывать этюды один за другим.
   Дарин внимательно смотрел на каждый этюд и вблизи, и на расстоянии. Сергей Петрович заметил, что у Виссариона большие некрасивые уши, -- почти острые кверху, что придавало его смазливому лицу какой-то свиной характер.
   -- Ты мне советуешь, Кирилл, купить всё это?
   -- Конечно, советую... Видишь, недурные все вещи.
   -- Какую цену вы за них назначили? -- спросил Виссарион.
   -- Пятьсот рублей.
   -- Сколько?.. -- опять спросил Виссарион, уже насмешливо.
   -- Пятьсот.
   Грошев пожал плечами и отвернулся.
   -- Я так дорого не могу дать.
   -- Разве это дорого?.. В таком случае вы сделайте расценку сами.
   -- Нет уж, -- после вашей цены мне неловко свою назначить. Разница получилась бы огромная.
   -- Ведь я и сам не знаю настоящей цены этим этюдам, -- я платил, сколько мог... Очень трудно ценить художественное произведение, которое нравится... Мне казалось, что пятьсот рублей за эти вещи недорого... Пожалуйста, не стесняйтесь сказать, сколько не жаль вам заплатить за эти этюды.
   -- Извольте, скажу вам: вот этот -- двадцать рублей, больше не стоит... Этот, пожалуй, пятьдесят... Эти по двадцати пяти, -- следовательно, за все выходит: сто семьдесят рублей.
   -- И больше вам, Сергей Петрович, никто не даст, -- сказал Грошев. -- Это -- оценка хорошая. Отдавайте...
   Воронин растерялся:
   -- Больше... никто не даст? Ну тогда... возьмите, -- всё это возьмите за сто семьдесят рублей.
   Виссарион достал кошелёк, вынул оттуда семьдесят рублей золотом и передал Сергею Петровичу. Потом вынул бумажник, выдернул из пачки сторублёвок одну бумажку, быстрым движением пальцев сложил её вдоль так, что вышла длинная полоска, отчего сторублёвка получила вид какого-то пустякового ярлычка, и небрежно подал эту бумажку Сергею Петровичу.
   -- Покончили? -- раздался голос Арсения Кондратьевича. Он уже стоял здесь.
   -- Покончили, папаша. Возьми себе любую вещь, подарю тебе... Какая тебе нравится?..
   -- Вот эта...
   Старик указал на лучший этюд.
   Виссарион поднял этюд с пола и отдал отцу. Старик быстро, как-то жадно схватил эту вещь обеими руками и поспешно ушёл в свои апартаменты.
   -- Помнишь ты, Виссарион, года три назад была на выставке картина Зимина "Тоска"?..
   -- Ещё бы... Помню.
   -- Эту вещь Зимин подарил Сергею Петровичу, а он вынужден теперь продать... Привёз её в Москву...
   -- Интересно бы посмотреть эту картину, давно её не видал, -- сказал Виссарион.
   -- Она у меня в номере гостиницы.
   -- Может быть, вы будете любезны привезти к нам? И папаша посмотрит с удовольствием... А, может быть, и в цене сойдёмся...
   -- Извольте, привезу...
   -- Вот приезжайте к нам обедать... И папаша будет вас просить... Кстати, картину привезёте... в четыре часа... Хорошо? Я сейчас папаше скажу, что вы у нас обедаете.
   И не слушая возражений Воронина об обеде, Виссарион быстро ушёл.
   -- Кирилл Данилович, я продал этюды за сто семьдесят рублей, -- десять процентов, -- семнадцать рублей, -- извольте получить...
   -- Верно, -- сказал Грошев, взял семнадцать рублей и положил эти деньги в карман жилета.
   Виссарион вернулся вместе со стариком, и оба они стали звать Сергея Петровича к обеду.
   Воронин поблагодарил за радушие, обещал быть к обеду вместе с картиной, простился и ушёл.
   Вернувшись в номер гостиницы, Сергей Петрович написал письмо жене. Между прочим он писал:
   "Продал шесть этюдов за сто семьдесят рублей. Сам я уплатил за них больше, -- всё это вещи купленные, и совесть меня не мучит, что в нужде они проданы. Но прежде чем решиться продать подаренную мне Зиминым картину, я пришёл ещё к одному решению, от которого не отступлю ни в каком случае. Зимин не продал эту картину потому, что ценил в три тысячи, а давали ему только две. Наверно больше двух тысяч рублей и этот выжига Дарин не даст за эту картину. Но я надеюсь, что Зимин великодушно простит мне продажу его картины при такой нужде и согласится принять от меня только две тысячи рублей в полную уплату за его проданную картину. Даже и двух тысяч сразу, как ты знаешь, не из чего будет отдать Зимину; за погашением долга Кусанову, -- не хватит рублей трёхсот с лишним. Эти деньги, наверное, согласится Зимин обождать. Больше я не куплю ни одного мазка, не позволю себе ни малейшей роскоши до тех пор, пока никому не останется долга ни копейки. С нашей 8-й линии мы переедем в Гавань, займём квартирку маленькую, -- лишь бы поместиться. Ты поможешь мне, я уверен, моя дорогая, и в остальном сократить наши расходы, насколько только возможно. Я выпрошу себе на службе вечерние работы; каждый свободный час буду работать на мебельщика, и, может быть, ещё для какого-нибудь магазина. И, даст Бог, мы скоро никому не будем должны, и тогда заживём без нужды, не зная страха, что вот-вот нагло ворвётся в твою квартиру какой-нибудь паук, чтобы тянуть из тебя соки, позорить, глумиться над тобой. Страшно подумать: ведь может статься, что Дарин и двух тысяч не даст за картину Зимина, -- и придётся уступить дешевле... Тогда я дал себе слово сказать Зимину, что продал его картину за две тысячи рублей, сколько ему и давали, и что столько-то ушло на уплату моих долгов... Отдам ему всё, что останется, а остальную сумму, до двух тысяч, попрошу его подождать. Но тогда уж подольше затянется и уплата остальной суммы Зимину, и остальных долгов и наше дальнейшее житьё, полное лишений... Боже, если б я мог предположить, что моё понимание художественных произведений, моя страсть к ним, приведёт семью мою к лишениям надолго... о, как я виноват... Но ты простишь, ведь, меня, родная моя, простишь, любя?.."
  

XV

   За обедом у Дариных сидела ещё одна барышня, лет на пять постарше той, с которой познакомился утром Сергей Петрович. Заметно было, что эта старшая барышня больше привыкла держать себя свободно в этом доме, чем барышня младшая. Иногда старшая барышня посматривала на младшую несколько недоброжелательно, и тогда младшая чувствовала себя как будто немножко неловко, но немедленно оправлялась и бросала на старшую быстрый вызывающий взгляд; одно мгновение -- и глазки младшей барышни скромно опускались, -- она старательно резала рябчика и маленькими кусочками кушала.
   Старик относился к обеим барышням одинаково внимательно и одинаково сдержанно за обедом.
   Лакей подносил блюдо к старику и ставил на стол; Арсений Кондратьевич сам раскладывал куски всем на тарелки.
   Грошев сидел рядом с младшей барышней и ухаживал за ней как будто в шутку.
   Попугай молчал, сидя на жёрдочке, вне клетки. Канарейки пели.
   Виссарион рассказывал, как он сегодня был у тёти Глаши и видел новую обстановку в её новом доме.
   -- Какие чудные гобелены на лестнице!.. Как всё выиграло в этом доме с этими гобеленами!.. Вот я и говорю тёте в шутку: "Когда вы, тётя, всё отделаете, обставите как следует, -- тогда этот дом, вместе с обстановкой, подарите мне". И знаешь, папаша, что она мне ответила?..
   -- Что?
   Виссарион сказал многозначительно:
   -- Она ответила: "Я подумаю"...
   -- Да, она так и сказала: "Я подумаю"... -- повторил Виссарион. -- Ещё тётя сказала, что она хочет с тобой, папаша, посоветоваться... узнать, -- может быть ты пожелаешь принять участие в её затее: больницу какую-то она хочет устроить... благотворительную.
   -- Ты бы ей напомнил, что я никогда благотворительностью не занимался...
   Сергей Петрович сказал:
   -- Я уверен Арсений Кондратьевич, что вы много добра делаете...
   -- Ошибаетесь... Я слишком эгоист, -- ответил старик просто без рисовки, -- я никому никогда никакого добра не делал...
   -- Начиная с того, что на ваших фабриках тысячи людей кормятся -- возражал Сергей Петрович.
   -- А вы, батенька, подите к ним да спросите, кто кого кормит; они меня или я их... И считают ли они меня благодетелем?.. "Кровопивцем" они меня считают. И они, разумеется, правы.
   "Что это: горечь, обида... или цинизм?" -- подумал Сергей Петрович и не мог решить: старик говорил совершенно спокойно, как о чём-то самом естественном, простом, обыкновенном, о чём-то таком, что иначе и быть не может...
   -- Видел я доктора Сивцова, -- завтра, папаша, он хочет к тебе заехать...
   Старик поморщился:
   -- Надоедают они мне, -- доктора... И без них знаю, что скоро помру.
   -- Будет вам на себя это напускать, -- сказал Грошев, -- поживёте ещё долго... Вам жить надо...
   -- Нет уж, моя жизнь прожита, -- сказал старик, -- всё я сделал, что полагается человеку: воспитал своих детей, обеспечил их -- проживут безбедно... Могут и без меня обойтись.
   Мрачный разговор о смерти постаралась замять старшая барышня: она стала рассказывать, какую видела смешную сцену на улице: извозчик зацепил санями за чью-то карету, -- сани обернулись, -- хорошо, что извозчик никого не вёз... прибежал городовой, собрались зеваки, повели извозчика в участок...
  

XVI

   После обеда Виссарион пригласил Воронина и Грошева в свои комнаты; Сергей Петрович показал картину Зимина.
   -- Недурно передано настроение... тоска... -- решил благосклонно Грошев.
   "Шарлатан!.. -- подумал Сергей Петрович, -- как он относится к Зимину, у которого и ремня-то не достоин развязать на ноге... Недурно передано!.."
   -- Д-да... Ничего себе... -- раздался голос Арсения Кондратьевича; он стоял здесь, у картины, и рассматривал, прищурив глаз, а к другому приставив кулак в виде трубочки.
   Лакей вошёл торопливо:
   -- Глафира Михайловна приехали...
   -- Тётя Глаша!.. -- воскликнул Виссарион с оттенком удовольствия и некоторого почтения.
   Арсений Кондратьевич быстро пошёл встречать свояченицу.
   -- Папаша, я сейчас приду... -- крикнул Виссарион.
   -- Хотя... эта картина на выставке как-то сильнее впечатление производила... -- заговорил Грошев, -- не прошёлся ли потом Зимин кистью по ней, не испортил ли? Это с ним бывает...
   -- Сколько возьмёте за картину? -- спросил Виссарион.
   -- Две тысячи рублей. На выставке она стояла за три. Две тысячи Зимину давали.
   -- Я ничего не могу решить сейчас, -- сказал Виссарион, -- вы когда едете?..
   -- Хотелось бы скорее уехать...
   -- Давайте увидимся вечером сегодня же... И решим...
   -- Пожалуйста...
   -- Около двенадцати вечера приезжайте... -- Виссарион назвал один шикарный московский ресторан.
   -- Спросите мой кабинет... Вам укажут. Картину пока можно здесь оставить?
   -- Конечно. А если не сойдёмся, -- тогда завтра и возьму.
   Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, -- они стояли.
   Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.
   Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну -- она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.
   -- Я так спешу... так спешу... Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?
   Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.
   -- Берегусь пока ещё... Не совсем оправился... Спасибо тебе, родная, что не забываешь.
   И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.
   -- Береги себя, милый!.. береги... -- упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.
   Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.
   Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал "эй" на извозчиков, и те поспешно сторонились.
  

XVII

   Когда Сергей Петрович сказал: "Проведите меня в кабинет г-на Дарина", -- один из лакеев ресторана почтительно ответил:
   -- Вы г-н Воронин?.. Вас ждут.
   И повёл Сергея Петровича через ярко освещённый электрическими люстрами зал, в котором за столиками, на бархатных диванах и стульях сидели и угощались много народу, и мужчин и дам. Оркестрион играл застольную песню из Травиаты.
   Из этого зала прошли через коридор с дверями направо и налево. У одной из дверей лакей постучал.
   -- Можно... -- раздался голос Виссариона.
   Сергей Петрович вошёл.
   Кроме Виссариона и Грошева за столом, уставленным бутылками, фруктами и разными гастрономическими шедеврами, сидела знаменитая опереточная дива; m-lle Виландье. Воронин сразу узнал её, хотя только один раз видел в петербургской оперетке. Сергей Петрович раньше не бывал в оперетке и пошёл один раз вместе с женой, только для того, чтобы видеть эту знаменитую Виландье.
   Теперь Сергея Петровича с нею познакомили, усадили за одним столом, и нужно было чокаться с нею шампанским.
   "Зачем меня позвали именно сюда, когда здесь эта дива? -- думал Сергей Петрович, -- ей ли хотели показать меня, как нечто, может быть, курьёзное: нищий меценат... Или мне хотели похвастаться близостью с этой знаменитой, хорошенькой, блестящей женщиной? И какой же теперь разговор о купле-продаже?.."
   Виссарион сидел против Грошева, Воронин против Виландье, -- её звали Марья Карловна.
   Грошев сейчас же доливал шампанское, как только все отпивали по несколько глотков; Виссарион выпивал сразу целый стакан.
   -- Пожалуйста, мне больше не доливайте, -- просил Сергей Петрович, -- мне больше не хочется...
   -- Ну, вот ещё, стакан выпили, -- и пасуете, -- возразил Виссарион. -- Это же -- квас... Я свободно выпиваю три бутылки... Не верите? Мы недавно пари держали с Ивиным. И я выпил три бутылки шампанского... Один...
   "Как он этим гордится"... -- подумал Сергей Петрович. Должно быть то же подумали Виландье и художник: они переглянулись. Но Грошев мгновенно придал своему лицу почтительно-удивлённое выражение и сказал:
   -- Ого!.. Молодчина...
   Виландье взглянула на Виссариона с некоторым страхом, -- не заметил ли он, как она переглянулась с Грошевым. Виссарион не заметил, -- он был упоён сознанием своего превосходства; он сказал Грошеву:
   -- Ты, ведь, Кирилл, знаешь, что я могу выпить больше всех.
   В это время дива смотрела на своего жениха серьёзным и напряжённым взглядом, -- каким смотрит рыболов на поддетого тонкой удочкой пескаря, -- которого ещё не успел вытащить: как бы не сорвался...
   Виссарион обернулся к ней, и она взглянула на него приветливо, радостно, с обворожительной улыбкой.
   Сергей Петрович с любопытством смотрел на бриллианты дивы: они сверкали, отливая разными цветами и в ушах, и в волосах, и на шее, и на пальцах -- великолепные, крупные. Самый крупный бриллиант сверкал отдельно на середине кружевного шарфика.
   -- Какая у вас красивая эта пуговичка, -- сказал Сергей Петрович, после третьего стакана шампанского.
   -- Вот так пуговичка... -- обиделся Виссарион, -- шесть тысяч стоит, -- а вы, -- пуговичка...
   И он бесцеремонно, как свою собственность, снял с шарфика дивы бриллиант и передал Грошеву:
   -- Нате-ка, посмотрите... Тридцать каратов... А игра-то какая!..
   Сергей Петрович взял бриллиант и стал его рассматривать.
   "Шесть тысяч, -- думал он, -- капитал... И за что? Разве это искусством создано? Разве это говорит что-нибудь сердцу, уму? За камень -- целое состояние"...
   Он осторожно передал диве её бриллиант.
   -- Хорошо? -- спросил Виссарион.
   -- Я ничего не понимаю в бриллиантах, -- сказал Воронин.
   Виландье расхохоталась:
   -- Так отчего же вы так внимательно рассматривали?..
   -- Я старался понять, -- почему камень, бездушный камень стоит так дорого...
   -- Для того... так дорого, -- сказала дива, -- чтобы не каждый мог иметь такие камни.
   Она лукаво взглянула на Грошева, -- он притворно вздохнул; Виссарион победоносно смотрел на этого бедного Сергея Петровича, который даже не видел хороших бриллиантов.
   -- А я имел удовольствие слышать вас однажды в оперетке, Марья Карловна... В Петербурге... Вы пели Гейшу... Никогда мне не забыть, в особенности одного места... До того у вас это дивно выходило...
   Сергей Петрович слабеньким голоском, но верно напомнил мотив:
   -- Та-та, та-та-та, та-та-ата...
   -- Ах, это вот что...
   И Виландье вполголоса пропела:
  
   Но нет, я не верила в грёзу:
   Сегодня я буду твоя,
   А завтра ты бросишь Мимозу...
  
   "Н-ну... скорей ты его бросишь, -- подумал Сергей Петрович, -- а прежде оженишь на себе"...
   -- Прелесть, дивно!.. -- воскликнул Грошев.
   Виссарион торжествовал.
   Виландье встала.
   -- Виссарион Арсеньевич, проводите меня до кареты.
   -- Я вас провожу до квартиры?..
   -- Я поеду одна, -- настойчиво сказала она. -- Господа, он к вам сейчас вернётся.
   На прощанье она крепко пожала руку Сергею Петровичу; Грошев её руку почтительно поцеловал; она взглянула на художника немножко прищурив глаза, не то насмешливо, не то... поощрительно.
  

XVIII

   Грошев долил шампанским стакан Воронина и свой. Они чокнулись.
   -- Огромную сумму вы заломили за картину Зимина.
   -- Огромную? Если он заплатил за пуговичку шесть тысяч, то за картину великого художника должен заплатить шестьдесят. А я спросил две тысячи...
   -- Каждая вещь имеет свою цену. И каждый художник имеет свою, рыночную цену. Просить вы можете хоть миллион... Только никто вам больше трёхсот рублей за Зимина не даст. А Виссарион, пожалуй, даже пятьсот даст. А вы пользуйтесь, пока он не раздумал... Если вам нужно продать... А не нужно -- оставьте у себя и тогда цените во что угодно...
   -- Да что вы, Кирилл Данилович, серьёзно это мне говорите? За пятьсот отдать картину Зимина?..
   -- Вполне серьёзно говорю и от души советую.
   -- Зимину две тысячи давали.
   -- На выставке давали... да и то денег не вынимали. А после выставки картине всегда другая цена бывает... Триста рублей вам за неё теперь дадут, не больше, -- повторил Грошев, -- а Виссарион уж очень хочет купить эту картину, -- пятьсот не пожалеет.
   -- Позвольте... Или я уже охмелел... Никак не могу с мыслями собраться... Почему ж он тому же Зимину за портрет жены пять тысяч заплатил?.. Картина же более общий интерес представляет.
   -- Заплатил потому, что Зимин меньше не брал, а пришла тогда шальная мысль заказать портрет именно Зимину... А теперь он этот портрет за триста отдаст, не угодно ли купить?
   -- Купил бы с восторгом... Денег нет...
   -- Гм-да... пять тысяч заплатил, а за триста отдаст...
   -- Ручаюсь... А теперь сообразите: если Зимину приятно было доставить вам удовольствие своей картиной, -- тем приятнее будет ему знать, что эта картина вам принесла огромную пользу, выручила из тяжёлого положения...
   Сергей Петрович задумался: "сколько же он задолжает Зимину? Из пятисот рублей нужно отдать десять процентов, пятьдесят рублей, этому комиссионеру, -- Грошеву... Остаётся четыреста пятьдесят... Да за проданные уже Дарину шесть вещей он получил, за уплатой комиссионных, сто пятьдесят три рубля... Всего останется шестьсот три рубля. Расходов на поездку рублей около тридцати... Кусанову четыреста пятьдесят... Останется для Зимина только около ста двадцати рублей... Значит, нужно будет ему уплатить ещё почти тысячу девятьсот рублей... Ведь это года три лишних придётся жить в Гавани, надрываться в работе без отдыха... Боже, неужели этот миллионер не даст больше за картину Зимина, -- хоть тысячу... Ведь она же стоит гораздо больше"...
   Вошёл Виссарион. Все чокнулись шампанским.
   -- Вы пошутили, Сергей Петрович, когда за картину Зимина две тысячи спросили? Это цена невозможная.
   -- А сколько же, по вашему, стоит эта картина?
   -- Я вам за неё могу дать пятьсот рублей и ни копейки больше.
   "Что же мне делать? -- подумал Сергей Петрович, -- допустить до аукциона? Пусть за бесценок растащат всё, что сколочено годами... И почём я знаю, кто даст больше за картину Зимина, теперь, немедленно"...
   -- Извольте, я согласен.
   Грошев даже подпрыгнул на кресле от удовольствия. Виссарион так же не сдержался и громко щёлкнул пальцами правой руки о ладонь, затем вынув пять сотенных, отдал Сергею Петровичу и весело воскликнул:
   -- А теперь, спрыснем... Кирилл Данилыч, -- долей шампанского...
   -- Нет, я не буду больше пить... -- сказал Сергей Петрович твёрдо, -- и совсем никогда не буду... я и до сих пор только при случае, в компании пил... И на завтра мне скверно бывает... А теперь больше пить никогда не буду... Кирилл Данилович, за мной оставалось пятьдесят рублей... позвольте передать вам этот долг.
   Грошев взял пятьдесят рублей и сконфуженно взглянул на Виссариона: тот улыбнулся: он понял, в чём дело.
   -- Кирилл, голубчик, -- сказал Виссарион, -- завтра идёт Гейша... Ты мне напомни, -- я попрошу тебя поехать заказать букет... и чтобы цветы подобрать покрасивее...
  
   Источник текста: Мошин А. Н. Гашиш и другие новые рассказы. -- СПб.: Издание Г. В. Малаховского, 1905. -- С. 19.
   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, август 2011 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru