Мольеръ. T. I. (Библіотека великихъ писателей подъ ред. C. А. Венгерова, изд. Брокгаузъ-Ефронъ) Спб. 1912. Стр. IV+LXIII+619. Цѣна въ пер. 7 р.
Мы многимъ обязаны Мольеру, и не трудно согласиться съ почтеннымъ редакторомъ новаго полнаго собранія сочиненій великаго французскаго драматурга, что "Мольеръ имѣлъ прочное и долгое вліяніе въ Россіи". Однако, теперь у насъ Мольера не знаютъ и не читаютъ: это тоже фактъ. Русская комедія XVIII вѣка въ формахъ и образахъ сплошь опредѣляется воздѣйствіемъ Мольера. За "Драгими смѣянными" слѣдовалъ длинный рядъ подражаній и переводовъ. Первая четверть минувшаго вѣка также не знаетъ въ комедіи лучшаго учителя. Мольеровскіе пріемы, а подчасъ и настроенія чувствуются въ "Горѣ отъ ума" -- и не только потому, что Чацкій сродни Мизантропу; даже въ "Ревизорѣ" есть отголоски вліянія Мольера. Переводили его очень много; въ прошломъ сезонѣ два столичныхъ театра ставили его пьесы и въ печати много говорили объ этихъ новыхъ постановкахъ. Вслѣдъ за множествомъ отдѣльныхъ переводовъ и двумя неполными изданіями въ прошломъ году вышло полное собраніе сочиненій Мольера (ред. П. И. Вейнберга и П. В. Быкова); наконецъ, теперь передъ нами первый томъ роскошнаго иллюстрированнаго изданія, которое обѣщаетъ быть болѣе чѣмъ полнымъ. И, однако, никакъ нельзя согласиться съ С. А. Венгеровымъ въ томъ, что "въ общемъ Мольеръ, подобно Шекспиру, Шиллеру, Гете, Байрону, принадлежитъ къ числу тѣхъ писателей, которые могутъ считаться "иностранными" для русскаго читателя только формально, но по духу вошли въ русское литераратурное сознаніе вполнѣ органично". Здѣсь есть большое преувеличеніе: Мольера у насъ пропагандировали усердно, но знаютъ мало; а если и знаютъ, то именно въ качествѣ знатнаго иностранца. Оно и понятно -- и творческая величина Мольера, и охватъ его образовъ не могутъ быть поставлены наряду съ величіемъ Шекспира, Гете, Шиллера и всечеловѣчностью и глубиной ихъ творчества; Мольеръ своеобразнѣе -- и, конечно, больше теряетъ въ переводѣ. Шекспиръ вѣчно остается нашимъ современникомъ -- отъ постановки Мольера, самой реальной и безхитростной, отдаетъ "стариннымъ театромъ". И, конечно, никогда ни Альцестъ, ни Тартюфъ, ни Жоржъ Данденъ, ни Филаминта, ни Эльмира, ни Оргонъ не были и не будутъ такъ знакомы, близки, понятны русскому читателю, какъ Гамлетъ и Корделія, какъ Вертеръ и Маргарита, какъ Марія Стюартъ и Карлъ Мооръ.
Но всякому свое мѣсто -- знать Мольера, и знать, какъ слѣдуетъ, все-таки необходимо, и для такого полнаго серьезнаго знанія представляетъ всѣ матеріалы новое изданіе. Оно даетъ Мольера въ совершенно новомъ видѣ -- прежде всего потому, что громадное большинство его произведеній здѣсь появляется въ новыхъ переводахъ; правда, пять основныхъ пьесъ даны въ старыхъ переводахъ В. С. Лихачова, но зато редакція располагаетъ рядомъ неизданныхъ работъ того же покойнаго переводчика, такъ прекрасно овладѣвшаго стилемъ Мольера. Кромѣ того, къ труду по передачѣ мольеровскаго театра привлечены всѣ лучшіе наши поэты-переводчики -- Холодковскій, Щепкина-Куперникъ, Брюсовъ, Минскій и другіе -- и надо надѣяться, что литературная Госсія нашихъ дней съ честью выйдетъ изъ этого испытанія: черезъ вѣкъ послѣ Грибоѣдова показать, что своеобразный стихъ творца "Горя отъ ума" способенъ развиваться и примѣняться къ русской передачѣ чужестранной рѣчи его великаго учителя.
Превосходнымъ посредникомъ въ знакомствѣ съ послѣднимъ дѣлаютъ новое изданіе многочисленныя историко-литературныя статьи, сопровождающія переводъ -- необходимо среди нихъ отмѣтить критико-біографическое введеніе извѣстнаго русскаго мольериста проф. Алексѣя Веселовскаго -- и, наконецъ, обширная коллекція иллюстрацій, не только "украшающихъ" изданіе, но и дающихъ историко-бытовой и психологическій комментарій къ пьесамъ. Насчетъ общаго типа изданія, конечно, возможны споры. Мы принадлежимъ какъ-разъ къ тѣмъ "расположеннымъ къ "Библіотекѣ" читателямъ", съ которыми полемизируетъ въ предисловіи редакторъ, стараясь отразить ихъ "упреки въ отсутствіи художественнаго единства"; этимъ укоризнамъ онъ противополагаетъ утвержденіе, что "пестрота" изданія -- вполнѣ предвидѣнная "пестрота музея, гдѣ никто не ищетъ того единства, котораго, по самой задачѣ, въ немъ не можетъ быть". Противъ этого аргумента формально возражать не приходится: кому больше по душѣ bric-à-brac, въ которомъ наряду съ хламомъ есть сокровища, кому дороже именно художественное единство. Вѣдь и понятіе музея -- не абсолютное, и уже по переходу отъ случайности и безалаберщины прежнихъ музеевъ къ гармоничной строгости, напримѣръ, берлинскаго Kaiser-Friedrich-Museum можно судить о современныхъ требованіяхъ. И музей долженъ быть законченной системой, не только книга. Болѣе всего должно быть такой системой изданіе классика; на Западѣ давно поняли это; тамъ и "роскошныя" изданія были въ свое время не музейными коллекціями. Теперь же время "роскошныхъ" изданій стараго типа прошло -- ихъ смѣнили изданія художественныя, -- и тотъ, кто видѣлъ, напримѣръ, Tempel-Ausgaben, кто знаетъ, въ какомъ серьезномъ, строгомъ, художественно-законченномъ стилѣ научились даже нѣмцы издавать теперь своихъ классиковъ, тому едва-ли покажется подходящей пестрота нашихъ роскошныхъ изданій даже послѣ того, какъ она названа музейной. А между тѣмъ если знакомство съ поэтомъ должно служить развитію вкуса, то какъ можно представлять его въ оболочкѣ, которую не трудно оправдать словесно, которую позволительно назвать и роскошной, и богатой, и интересной, и поучительной, но немыслимо назвать художественной.