Модзалевский Борис Львович
Кто был автором анонимных пасквилей на Пушкина?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ О ДУЭЛИ И СМЕРТИ ПУШКИНА

В. Л. МОДЗАЛЕВСКОГО, Ю. Г. ОКСМАНА и М. А. ЦЯВЛОВСКОГО
СО СНИМКОМ С УСЛОВИЙ ДУЭЛИ

Труды Пушкинского Дома при Российской Академии Наук

"АТЕНЕЙ"
Петербург
1924

   

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ

КТО БЫЛ АВТОРОМ АНОНИМНЫХ ПАСКВИЛЕЙ НА ПУШКИНА?

   29-го января 1837 г. Пушкин погиб жертвою роковой цепи причин, которые объясняют на разные лады, заостряя их то в сторону ревности поэта, то в направлении какого-то заговора против него "сфер", двора и великосветского общества, то в сторону упадка его литературной производительности, разочарования в своих силах, то, наконец, стараясь объяснить роковой вызов и последовавшую смерть сознательным стремлением поэта выйти из тяжелого, безысходного материального положения, пресечь существование, ставшее невыносимым... П. Е. Щеголев в работе своей о дуэли и смерти Пушкина сделал попытку подвести итоги всему разнообразию этих мнений, но вопрос все таки остался вопросом. Несомненно, однако, что ближайшим, непосредственным поводом к дуэли была ревность поэта, а ревность доведена была до бешеной вспышки внешним поводом -- полученными Пушкиным подлыми, оскорбительнейшими анонимными письмами, разосланными ко многим личным его знакомым, преимущественно светским.
   Кто был автор этих писем? Кто был духовный убийца Пушкина, скрывшийся за презренным анонимом и не имевший смелости открыто бросить в лицо бесконечно благостному поэту позорящий упрек, задевавший честь и его жены, и его собственную? Физический убийца -- Дантес -- вышел на поединок при свидетелях, затем перед лицом всего света понес наказание (как бы мало в наших глазах оно ни было, оно, несомненно, карало Дантеса весьма чувствительно) и всю дальнейшую жизнь ощущал на себе упрек лучшей части Русского общества, выразителем настроения которого явился Лермонтов в своих пламенных строфах на смерть Пушкина... Всякая встреча с новым Русским человеком в течение всей долгой жизни Дантеса была для него, без сомнения, тяжела и заставляла его настораживаться и чувствовать новое угрызение совести. Но кто страдал, как моральный виновник того, что пролилась "поэта праведная кровь", и что он, "невольник чести", пал жертвою обстоятельств и случая? Нам мучительно хочется знать: кто он? Понес ли он кару при жизни? Страдал ли от открытого презрения современников, среди которых были тысячи горячих почитателей поэта? Чье имя должно быть ненавистно и нам, уже далеким их потомкам? Но и на эти вопросы, как и на вопрос о глубоких причинах гибели Пушкина, мы не можем ответить с точностью. В указанной книге своей П. Е. Щеголев подробно остановился на вопросе о личности автора анонимных писем, посвятив особую заметку: "Князья И. С. Гагарин и П. В. Долгоруков в деле Пушкина" (изд. 2-е, Пгр. 1917, стр. 414 -- 424) соображениям о том, кто из них мог бы быть более заподозрен. Впрочем, он склонен полагать, что "вопросу об авторах и распространителях писем" в истории последней дуэли поэта должно быть отведено "место даже не второстепенное, а просто последнее". Мы не можем согласиться с подобным суждением, но как бы то ни было, ни П. Е. Щеголев, ни А. С. Поляков в работе "О смерти Пушкина" (С.-Пб. 1922, стр. 17 и 80--81) {Здесь приведен и снимок с анонимною письма (стр. 14 и 16); как этот экземпляр, так и другой -- из собраний Пушкинского Лицейского Музея, -- ныне в Пушкинском Доме.} невысказали своих определенных суждений; последний, однако, пришел к убеждению, что из числа заподозренных в сочинении писем лиц следует снять всякое подозрение с Геккерена - отца.
   Уже давно в обиход пушкиноведения вошло письмо одного из подозреваемых, -- письмо князя И. С. Гагарина (1865 г.), иезуита, в котором последний честным словом своим заверял о полной непричастности к "темному", по его выражению, делу фабрикации анонимных пасквилей на Пушкина; в конце этого письма Гагарин, между прочим, рассказывал о том, как "несколько лет тому назад один старинный его знакомый приехал в Париж из России и стал опять его расспрашивать про это дело". "Я ему сказал, что я знал и как я знал", -- пишет Гагарин. "Разговор пал на бумагу, на которой был писан пасквиль; я действительно приметил, что [анонимное] письмо, показанное мне К. О. Р[оссетом], было писано на бумаге, подобной той, которую я употреблял. Но это ровно ничего не значит: на этой бумаге не было никаких особенных знаков, -- ни герба, ни литер. Эту бумагу не нарочно для меня делали: я ее покупал, сколько могу припомнить, в английском магазине, и вероятно половина Петербурга покупала тут бумагу".
   Гагарин не указал, кто именно был этот "старинный знакомый", который так смело ставил вопросы Гагарину и настоятельно требовал его объяснений. Очевидно, однако, что это должен был быть человек, сердцу которого дело Пушкина было близко, который мог авторитетно спрашивать о нем подозреваемого. Теперь мы можем с уверенностью сказать, что это был Сергей Александрович Соболевский, приятель Пушкина, человек умный и очень ему преданный; недаром друзья поэта были уверены, что будь Соболевский во время предсмертной драмы Пушкина. в Петербурге, катастрофа была бы невозможна: Соболевский нашел бы способ ее предотвратить {См. Дневник Пушкина, изд. под нашей редакцией и с нашими примечаниями, Пгр. 1923, стр. 94 -- 95.}. Личность "старинного знакомого", о котором говорит Гагарий, с полной ясностью определяется из недавно попавшего в наши руки и переданного ныне в Пушкинский Дом при Российской Академии Наук письма С. А. Соболевского к светлейшему князю Семену Михайловичу Воронцову от 7-го февраля 1862 года. Письмо это сохранилось среди многих других писем к Воронцову, касающихся известного процесса князя Воронцова с не менее известным эмигрантом, князем Петром Владимировичем Долгоруковым, вызванного оскорбительною для памяти отца князя Воронцова статьею Долгорукова {Об этом процессе, кроме изданных обеими сторонами специальных книг: "Procès du prince Woronzow contre le prince Pierre Dolgoroukow et le Courrier du Dimanche. Tribunal civil de la Seine, première instance. Président: M. Benoit-Champy, Procureur Impérial: M. S. Dumas. 1861--1862. -- Paris", Paris. 1862, 457 + 21 стр., с 3 снимками с писем Долгорукова (другое издание--Лейпциг. 1862); "Procès en diffamation du Prince S. Worontzow contre le prince P. Dolgoroukow", Leipzig. 1862; "Procès du prince Pierre Dolgoroukow contre le prince Worontsow. Plaidoiries et observations de Me Marie, défenseur du prince Dolgoroukow, devant le Tribunal civil de la Seine", Leipzig. 1862, 248 стр.,-- см. еще "Gazette de Tribune" 17 Mai 1862; "Galignani's Messenger" 24 May 1862; "Gazette de France" 8 Juin 1862 и др., a также в статье М. К. Лемке о князе П. В. Долгорукове в "Былом" 1907 г., No 3, стр. 171--174; там же и библиография процесса. См. также в "Русск. Стар." 1905 г., No 6, стр. 555 -- 556, в статье Е. А. Боброва; в Записках К. Н. Лебедева -- "Русск. Арх." 1911 г., кн. I, стр. 232, 234. О самом Долгорукове и истории издания 2-го тома его "Mémoires" см. брошюру Р. М. Кантора: В погоне за Нечаевым, СПб. 1922, стр. 28 -- 45.}. Хотя процесс этот и завершился (3-го января и, во второй инстанции, 16-го мая 1862 г.) в пользу Воронцова (Долгоруков был признан автором анонимного вымогательного и шантажного письма к фельдмаршалу князю М. С. Воронцову и клеветником),-- князь Семен Михайлович все ясе продолжал собирать данныя, свидетельствующие о низкой нравственности Долгорукова. Замешанность последнего в деле анонимных пасквилей на Пушкина, конечно, была на-руку Воронцову; поэтому можно представить, с каким удовлетворением он получил письмо одного из ближайших друзей поэта, С. А. Соболевского, в котором он высказывался о Долгорукове и о его причастности к жестокой и гнусной выходке, повлекшей За собою гибель Пушкина... В своем ответном на два послания князя Воронцова письме Соболевский определенно высказался, что автором пасквилей он считает князя Долгорукова, князя же И. С. Гагарина склонен признавать лишь причастным к делу. Приводим ценное письмо Соболевского к Воронцову в подлинном французском тексте и в русском переводе:
   Mon Prince, j'ai eu le plaisir de recevoir tos deux lettres et vos deux envois. Arrivé à Moscou, j'ai trouvé la grande majorité (comme je l'avais prévu) en faveur de D.; depuis que j'ai distribué quelques exemplaires--des gens sages sont revenus de leur opinion. Je ne me presse pas de donner le procès; voici pourquoi: mon propre journal me prouve que D. s'est trouvé ici pendant le couronnement; mais je cherche - à en trouver la trace dans les livres de compte du Club Anglais; je crains donc que, si l'on voyait dans le procès la gravité de cette preuve -- les séides de D. ne me mettent des batons dans les jambes pour cela.
   On vient de me dire que Dantès-Heckeren veut commencer une autre affaire avec D. et qu'il prétend prouver que c'est D. qui a fait les infâmes lettres anonymes, qui ont été suivies de la mort de mon ami Pouschkine. Veuillez me faire savoir, si cette intention de Dantès est parvenue à votre connaissance et cela dans le plus grand détail. Depuis longtems -- j'avais mille petites raisons de supposer que cette atrocité provenait de D. Vous savez que dans le tems on a supposé que Gagarine l'avait faite et que c'est le remords de cette action qui avait pressé ce dernier à se faire catholique et Jésuite; vous savez aussi que la principale raison de cette supposition était fournie par le papier, dont on prétendait avoir vu du pareil chez G. De mon coté j'aime et j'estime trop G. pour avoir le moindre soupèon à son égard; l'année passée je l'ai cependant catégoriquement interrogé la dessus; me répondant--il n'a pas même pensé à s'en disculper, sûr qu'il était de son innocence; mais tout en disculpant D. de la chose, il m'a dit plusieurs faits, qui m'ont paru plutôt prouver la cu-pabilité de ce dernier qu'autre chose. Dans tous les cas il se trouve que D. vivait alors ensemble avec Gagarine, qu'il pouvait lui bien se servir du papier de ce dernier et que donc la principale cause des soupèons, dirigés sur ce dernier, pouvaient retomber sur lui.
   Me trouvant dernièrement à S.-Pétersbourg-- je me suis adressé à plusieurs personnes qui dans le temps avaient reèu la circulaire (NB. je me trouvais alors malheureusement à Paris). Je n'en ai trouvé mille part en original, car les personnes l'ont détruits; si un original se trouve quelque part, cela ne peut être que chez des individus, à moi inconnus ou bien à la III Section, où je ne me soucie pas de m'adresser. Si vous vovez Potapoff--donnez lui un exemplaire de vos facsimiles et priez le de ma part de faire faire une comparaison pour que j'en aie le coeur net.
   Agréez, mon Prince, l'assurance de ma sincère considération et de mon parfait dévouement.

S. Sobolevsky.

   P. S. Je sais que des mémoires (faux ou vrais) de la Princesse Dolgoroukow courront à S.-Pétersbourg; des gens, qui les y ont lu m'en ont même communiqué quelques traits du contenu. Si vous les voyez--veuillez vous donner la peine de voir ce qu'on y dit sur l'affaire Pouschkine: c'est d'autant plus intéressant qu'elle a toujours prétendu (et elle le disait à qui voulait l'entendre) que son mari lui avait raconté être l'auteur de toute cette manigance. Je voudrais savoir aussi ce qui en est de l'appel que D. prétend avoir fait et du duel, qu'il vous a proposé; un de ces jours une lettre de lui à ce sujet a été colportée à Moscou et je serais enchanté d'être à même d'y faire des commentaires.
   
   7 février 1862.
   Moscou.
   

(ПЕРЕВОД)

   Князь, я имел удовольствие получить два ваших письма и две ваших посылки. Приехав в Москву, я нашел большинство (что я и предвидел) расположенным в пользу Д[олгорукова]; с тех пор, что я роздал несколько экземпляров,-- люди умные отказались от своего мнения. Я не спешу раздавать "Процесс" {См. выше, стр. 18, примеч. Ио поводу этого издания князя Воронцова Долгоруков выпустил еще брошюру (анонимную): "La vérité sur le procès du prince Pierre Dolgoroukow, par un Russe", Londres. 1862; см. оРусск. Стар." 1905 г., No 6, стр. 356. Б. M.} и вот почему: мой собственный дневник доказывает мне, что Д[олгоруков] находился здесь во время Коронации; но я доискиваюсь найти след этого в счетных книгах Английского Клуба; я боюсь, что если в "Процессе" увидят важность этой улики, то сеиды Д[олгорукова] будут всячески препятствовать мне в этом {Адвокат Воронцова доказывал, что Долгоруков находился в Москве в августе 1856 г. и, следовательно, мог тогда привлечь князя Воронцова-отца к ответу за подозрение его в шантаже; князь же Долгоруков доказывал, что он не мог видеть князя после получения от него письма... Дневник С. А. Соболевского в печати неизвестен. Б. М.}.
   Мне только что сказали, что Дантес-Геккерен хочет начать другое дело с Д[олгоруковым] и что он намеревается доказать, что именно Д[олгоруков] составил подлые анонимные письма, следствием которых была смерть моего друга Пушкина. Благоволите сообщить мне, дошло-ли до вашего сведения это намерение Дантеса и сообщите об этом во всех подробностях. Уже давно у меня была тысяча мелких поводов предполагать, что это жестокое дело исходило от Д[олгорукова]. Вам известно, что в свое время предполагали, что его совершил Гагарин, и что угрызения совести в этом поступке заставили последнего сделаться католиком и иезуитом {Ср. ниже в рассказе граф. Н. А. Меренберг, стр. 129.}; вам известно также, что главнейший повод к такому предположению дала бумага, подобную которой, как утверждали, видали у Г[агарина]. С своей стороны я слишком люблю и уважаю Г[агарина], чтобы иметь на него хотя бы малейшее подозрение; впрочем, в прошедшем году я самым решительным образом расспрашивал его об этом; отвечая мне, он даже и не думал оправдывать в этом себя, уверенный в своей невинности; но, оправдывая Д[олгорукова] в этом деле, он рассказал мне о многих фактах, которые показались мне скорее доказывающими виновность этого последнего, чем что-либо другое. Во всяком случае оказывается, что Д[олгоруков] жил тогда вместе с Гагариным, что он прекрасно мог воспользоваться бумагою последнего, и что поэтому главнейшее основание направленных против него подозрений могло пасть на него, Гагарина.
   Находясь в последний раз в Петербурге, я обращался ко многим лицам, которые в свое время получили циркулярное письмо {Т. е. апонимный пасквиль. Б. М.} (NB. сам я находился тогда, к несчастию, в Париже). Я не нашел его нигде в подлиннике, так как эти лица его уничтожили; если подлинник и находится где-нибудь, то только у господ, мне незнакомых, или, вернее всего, в III Отделении, куда я не намерен обращаться. Если вы видаете Потапова {Управляющий III Отделением и Начальник Штаба Отдельного Корпуса Жандармов генерал Александр Львович Потапов. Б. М.},-- дайте ему один экземпляр ваших факсимиле и попросите его от моего имени приказать произвести сличение, -- с тем, чтобы мне получить окончательное убеждение {При документах у Воронцова сохранилась следующая официальная справка, сделанная в III Отделении,-- очевидно, по просьбе князя С. М. Воронцова и по распоряжению генерала Потапова: "Изъ дѣлъ 3-го Отдѣленія видно, что по смерти Александра Сергеевича Пушкина, бумаги, находившіяся въ его кабинетѣ, разбираемы были Начальникомъ Штаба Корпуса Жандармовъ генераломъ Дубельтомъ и покойнымъ Василіемъ Андреевичемъ Жуковскимъ; всѣ онѣ, какъ относившіяся до литературныхъ трудовъ Пушкина, переданы были, по Высочайшему повелѣнію, Жуковскому. Затѣмъ, въ 3-мъ Отдѣленіи никакихъ бумагъ Пушкина не осталось, и не имѣется также въ виду ничего такого, что относилось бы къ дуэли". Справка эта, как нам теперь известно, не соответствовала истине. Б. М.}.
   Примите, князь, уверение в моем искреннем уважении и совершенной преданности.

С. Соболевский.

   P.S.-- Мне известно, что записки (подложные или настоящие) княгини Долгоруковой {Княгиня Ольга Дмитриевна Долгорукова, рожд. Давыдова, дочь знакомца Пушкина (см. Дневник Пушкина, изд. под нашей редакцией, Пгр. 1923, стр. 190--191), на которой князь Петр Владимирович женился 28-го мая 1846 г., родилась 25-го декабря 1824, ум. в г. Петровске (в Средней Азии) .31-го июля 1893 г. (см. Г. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. 3, стр. 171). Ее Записки в печати не появлялись и нам совершенно неизвестны. Б. М.} ходят по Петербургу; люди, которые их там читали, даже сообщили мне некоторые черточки их содержания. Если вы их увидите, благоволите дать себе труд посмотреть, что в них говорится о деле Пушкина: это тем более интересно, что -- княгиня всегда утверждала (и это говорила она всем), что ее муж ей сказывал, что он -- автор всей этой интриги. Я хотел бы также знать, насколько верен слух о вызове, который, как утверждает Д[олгоруков], он сделал, и о дуэли, которую он вам предложил; на этих днях письмо его по этому поводу попало в Москву, и я был бы очень рад быть в состоянии сделать к нему комментарии.
   
   7 февраля 1862.
   Москва.

*

   Итак, для Соболевского было несомненно, что автором всей интриги и составителем и распространителем анонимных пасквилей был не кто другой, как Долгоруков, -- и нам кажется, что ни опровержение его самого {См. перепечатку его в книге П. Е. Щеголева, стр. 417 -- 418.}, ни заступничество за него князя Гагарина {Там же, стр. 421.} и Герцена {В "Колоколе" 15 января 1862 г., No 119; ср. "Былое" 1907 г., No 3, стр. 173--174.} не в состоянии смыть с него налагаемого письмом Соболевского пятна {Долгорукова же считал "в числе авторов возбудительных подметных писем" и другой очень близкий к Пушкину человек -- граф Михаил Юрьевич Виельгорский ("Русск. Арх." 1872 г., кн. I, стр. 240), к которому был послан один из экземпляров анонимного пасквиля (воспроизведенного ныне в книге А. С. Полякова). Мнение Соболевского и Виельгорского разделялось также и П. И. Бартеневым (знавшим мнение Соболевского, конечно, от него самого); Бартенев считал оправдания Долгорукова и Гагарина "не вполне убедительными" несмотря и на возражения М. Н. Лонгинова (см. его неподписанную заметку в "Русск. Архиве" 1865 г., стр. 1503--1504). Позднее П. И. Бартенев огласил рассказ графа В. Ф. Адлерберга о поведении Долгорукова за спиною Пушкина на одном балу незадолго до дуэли (Долгоруков за спиною Пушкина наставлял ему рога): рассказ этот лишний раз кидает большую тень подозрения на Долгорукова ("Русск. Арх". 1802 г., кн. II, стр. 489). Надо сказать, однако, что Долгоруков, повидимому, умел ценить Пушкина, как поэта; по крайней мере в своих "Mémoires" он упоминает его нередко с прибавлением к нему слова "знаменитый", цитирует его стихи рассказывает о его роде и о нем самом; см. "Mémoires" т. I, Genève. 18G7, р. 80 (стихи из "Медного Всадника") 129 (эпиграмма на Дондукова - Корсакова), 136 (о роде Пушкиных), 144 и 146 (тоже), 190--191 (анекдоте Пушкине; последний перепечатан в брошюре Е.А.Боброва: Заметки по истории Русской литературы и просвещения XIX века, Юрьев, стр. 169--170), 247 (о Ганнибалах и Пушкиных), 497 (ссылка на Дневник Пушкина)...}: мнение Соболевского в этом вопросе чрезвычайно авторитетно, ибо он был одним из ближайших друзей Пушкина. Человек очень рассудительный и тонкий, а в то же время вполне уравновешенный и "деловой", к тому же не имевший, насколько нам известно, никаких личных счетов с Долгоруковым, Соболевский был самым ближайшим образом заинтересован в раскрытии истины и в отыскании настоящего виновника гибели "своего друга Пушкина". Непривлекательная нравственная личность Долгорукова, различные некрасивые его проделки, ужасное обращение с женой, которую он бил самым жестоким образом,-- были хорошо известны Соболевскому, как и другим современникам князя.-- Это все не мешало ему, однако, пользоваться в то же время вполне заслуженною репутациею весьма знающего историка и прекрасного генеалога, обогатившего науку своими известными трудами: "Российский Родословный Сборник" (1840--1841) и "Российская Родословная Книга" (1855--1857) {Отзыв о ней П. И. Бартенева -- "Русск. Арх." 1871 г., кн. II, стр. 1535 -- 1536; два генеалогических письма его к Бартеневу, 1856 и 1857 г., -- см. в "Русск. Арх." 1912 г., кн. II, стр. 473 -- 475; два письма к Погодину, 1857 г.,-- у Барсукова, т. XV, стр. 103, 111.}. Соберем о нем несколько фактов и показаний современников: они помогут нам установить определенный взгляд на Долгорукова.
   Еще в бытность свою воспитанником Пажеского Корпуса юный князь Долгоруков за какую то провинность, -- вероятно серьезную в глазах корпусного начальства, -- был лишен звания камер-пажа, в которое был он произведен, как один из лучших по успехам пажей {О. фон-Фрейман, Пажи за 185 лет, Фридрихсгам. 1897 г., стр. 293 и 799.}. Знавшая его с детства Е. П. Янькова говорит, что, "выросши, Петруша Долгоруков умный был человек, но очень резкий на язык; собой не хорош и прихрамывал"... {Д. Благово, Рассказы бабушки, С.-Пб. 1885 г., стр. 209.} В эпоху дуэли Пушкина Долгоруков, по свидетельству князя П. А. Вяземского, был в числе тех "молодых людей наглого разврата и охотников до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части", которыми окружал себя старик барон Геккерен, приемный отец Дантеса {"Русск. Арх." 1888 г., кн. II, стр. 312.}, и если Вяземский считал "еще недоказанным"., что именно Долгоруков писал анонимные письма о Пушкине, то во всяком случае полагал, что он "был в состоянии сделать эту гнусность" {"Русск. Арх." 1901 г., кн. III, стр. 255.}. В 1839 г. Долгоруков пользовался, при всем своем образовании и учености, репутациею "завистливого, мелочного, скупого и вообще человека неприятного характера", -- о чем свидетельствует князь А. В. Мещерский, сестре которого Долгоруков тогда делал предложение, но получил отказ {"Русск. Арх." 1900 г., кн. III, стр. 295.}. К тому же времени относится отзыв о Долгорукове другого его знакомца -- очень правдивого и точного в своих показаниях графа М. Д. Бутурлина: он пишет, что современная великосветская "молодежь подсмеивалась над ним, особенно, помнится мне, по причине его скаредности; да и вообще меня поразила отчасти фамильярность, с каковою обходились с ним иные молодые люди и на которую он как бы не обращал внимания"; далее Бутурлин приводит рассказ о примере его скупости {"Русск. Арх." 1901 г., кн. III, стр. 410.}. Благодушный Плетнев в 1841 году, по поводу книги Долгорукова о роде князей Долгоруких, называл князя "мальчишкой, очень довольным собой, но, подобно всем молоденьким гениям нашим, не имеющим понятия о точности и других совершенствах языка" {Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. I, стр. 247; в 1843 г. Н. А, Полевой отозвался о Долгорукове, как об "умном, любезном молодом человеке" -- Записки Кс. Полевого, стр. 534.}. Узнав о знакомстве Долгорукова с И. С. Аксаковым, Ю. Ф. Самарин писал в 1844 г. князю Д. А. Оболенскому, что предвидит; "сколько из этого выйдет драматических столкновений и смешных положений. Долгорукий", пишет он: "думает поселиться в Москве; он держит себя точно так, как держал себя Валенштейн в опале {Намек на ссылку Долгорукова в Вятку.}. Признаюсь тебе, что мысль, что я избавлюсь от его дружбы и частых посещений, одна утешает меня при отъезде из Москвы" {"Русск. Арх." 1880 г., кн. II, стр. 329.}.
   От времени эмигрантской жизни Долгорукова {Он эмигрировал в 1858 г.} мы имеем также несколько отзывов о нем, но и они так же неблагоприятны, для него, как и приведенные выше... Так, напр., Н. А. Тучкова-Огарева, объясняющая причину эмиграции князя, на основании молвы, тем, "что Правительство не назначило его министром внутренних дел", при чем он "вознамеривался отмстить тем, которые навлекли на себя его гнев", -- пишет по поводу первого посещения Герцена Долгоруковым: "Наружность его была непривлекательна, несимпатична; в больших карих глазах виднелись самолюбие и привычка повелевать; черты лица его были неправильны, князь был небольшого роста, дурно сложен и слегка прихрамывал, почему его прозвали: le bancal. Не помню, на ком он был женат, только жил постоянно врозь с женой и никогда о ней не говорил. Герцен не чувствовал к нему ни малейшего влечения, но принимал его очень учтиво и бывал у него изредка с Огаревым {Значительное количество писем Герцена к Долгорукову за 1860--1861 гг. см. в Сочинениях Герцена под ред. М. К. Ломке, т. X и XI (в т. X, на стр. 276--288, заметка о Долгорукове, а па стр. 300 --301 -- статья Герцена о книге Долгорукова "La vérité sur la Russie"; в т. XVI, на стр. 65 -- заметка Герцена о Долгорукове, 1863 г.). Ср.-- Воспоминания Т. П. Пассек, т. III, стр.164, 178 и 179.}... Он был ужасно горяч и невоздержен на язык в минуты гнева, что впоследствии обходилось дорого его самолюбию: когда ему давали отпор на его выходки и удалялись от него, -- скучая один, он кончал тем, что извинялся и желал только, чтоб его простили... Каждое неточное исполнение его желаний приводило князя в неописанную ярость" {"Русск. Стар." 1894 г., No 10, стр. 34--35.}. К 1862 году относится столкновение Долгорукова с К. Д. Кавелиным, по поводу брошюры которого "Дворянство и освобождение крестьян" князь напечатал в No 3 своей газеты "Правдивый" довольно резкую заметку {См. Невский Альманах, вып. 2, "Из прошлого", Пгр. 1917, стр. 62 и 67.}, а в 1865 г. -- с А. В. Головниным, бывшим Министром Народного Просвещения: Головнин встретился с Долгоруковым в Интер-лакене и на поклон князя "отвечал неудовлетворительно, -- и тогда Долгоруков публично разругал его самыми последними словами и потом напечатал письмо с весьма компрометирующими подробностями для Головнина из его прежних отношении к нему и с обещанием публиковать его письма. От Долгорукова это можно ожидать",-- прибавляет M. M. Стасюлевич, сообщающий об эпизоде П. А. Плетневу {Стасюлевич и его современники, т. I, стр. 226.}... К следующему, 1866 г. относится ссора Долгорукова в Женеве с престарелым декабристом А. В. Поджио, который разбранил князя за его некролог декабриста Волконского: в нем Долгоруков, из личных счетов, наговорил много неправды, будто бы со слов Волконского, -- и это оскорбило правдивого и горячего Поджио, который и ранее не доверял "ни искренности политического фрондерства Долгорукова, ни даже порядочности его нравственных правил". Передающий об этом д-р Н. А. Белоголовый также с антипатией говорит о Долгорукове {Н. А. Белоголовый, Воспоминания, изд. 3, стр. 114 и 121--126.}... Он не нравился ни единомышленникам, как Поджио, ни таким людям, как уже упомянутый поэт князь П. А. Вяземский, который в 1866 г. написал на Долгорукова стихи по поводу несимпатичной ему заграничной политическо-публицистической деятельности князя; в них он говорит, что Долгоруков
   
                                                               в одиночку
   Пошел с кляченкой на извоз:
   Он в полночь сваливает в бочку
   Чужой и собственный навоз,--
   А паче собственный! Богато
   Господь им наделил его,
   И раздает он таровато
   Нагар желудка своего.
   С своей кляченкои колченогой 1)
   В журнальном деле он профос,
   И, где с ним встретишься дорогой,
   Там крепче зажимаешь нос 2).
   1) Намек на хромоту Долгорукова.
   2) Сочинения, т. XII, стр. 247.
   
   Наконец, следует упомянуть еще о столкновениях Долгорукова с Тургеневым: в 1862 году в "Правдивом" князь, без ведома Тургенева, поместил извещение о том, что издатель Ооновский "обокрал нашего знаменитого писателя",-- и этим принудил деликатного Тургенева выступить с опровержением в "Колоколе" Герцена (1862 г., No 134) {"Ист. Вестн." 1897 г., No 7, стр. 99--101; "Русские Пропилеи" М.О. Гершензона, кн. III, стр. 156, 319--320.}, а в 1867 г., в своих "Mémoires" (t. I, Genève, 1867, p. 336) рассказал о том, как Тургенев в мае 1865 г., в Баден-Бадене, не отдал визита Долгорукову и избегал его, хотя ранее был с ним в наилучших отношениях; при этом он рассказал про Тургенева, как тот некогда, при пожаре парохода, кричал, чтобы его спасли, так как-де он "единственный сын у матери"; в заключение Долгоруков говорил, что если Тургенев и трое других оговоренных им тут же русских будут на него жаловаться в суд, то он расскажет публично все, о чем они с ним говорили, и ни о чем не умолчит... Эта нелепая и некрасивая выходка Долгорукова (она была передана и в фельетоне Суворина в "Петербургских Ведомостях" и таким образом стала известна широким кругам в России) вызвала письмо Тургенева в "Петербургские же Ведомости", в котором писатель отрицал рассказанный Долгоруковым факт и выражал "раскаяние в том, что вообще вступил в знакомство с князем П. В. Долгоруковым" {Первое собрание писем Тургенева, стр. 138--193; "Русские Пропилеи", т. III, стр. 175--176 и 323. Еще в конце 1861 г., по поводу исхода процесса Долгорукова, Тургенев (в письме к П. В. Анненкову) высказывался с некоторым сочувствием к князю: "Стаснмевич и его современники", т. III, стр. 482.}...
   Итак, -- до нас дошли только отрицательные отзывы и суждения, только такие краски, которые рисуют портрет Долгорукова в крайне непривлекательном виде {Близкий к князю С. М. Воронцову д-р Э. С. Андреевский писал в 1861 г. о Долгорукове, как обличителе и журналисте, сравнивая его с Герценом и Огаревым: "Долгоруков только вторит то, что всякому, как истина или как сплетня, более или менее известно, приукрашивая свой рассказ бранными словами. Долгоруков должен быть очень чванливый, жаждущий популярности... Долгоруков -- представитель крамольного холопства, отчужденного за дурное поведение от великих милостей" (Из архива К. Э. Андреевского. Записки Э. С. Андреевского. Том I. Под редакцией, с предисловием и примечаниеми С. Л. Авалиани, Одесса. 1913 г., стр. 236-237).}... Поэтому становится не страшно высказать убеждение, что человек с такими нравственными правилами, действительно, как сказал Вяземский, мог заняться рассылкою анонимных пасквилей на Пушкина {В своих "Mémoires" (т. I, р. 162, примеч.) Долгоруков с удовольствием рассказывает о другом, более раннем анонимном же пасквиле (на французском же языке), разосланном "шутниками" по всему Петербургу от имени матери В. В. Левашева (впоследствии графа) по случаю женитьбы этого ее сына, рожденного ею вне брака с его отцом: "Девица Акулина Семеновна имеет честь сообщить о свадьбе своего сына генерал-адъютанта Левашева с девицею Екатериною Мятлевою".} и толкнуть его на смертный поединок. Для полноты картины, нами нарисованной на основании отзывов современников, приведем еще два письма к князю С. М. Воронцову: Петербургского типографа В. И. Веймара {Известная в свое время типография Эдуарда Ивановича Веймара помещалась в его доме на Невском просп., No 10. Младший сын Веймара, врач Орест Эдуардович Веймар, был замешан в дело об убийстве шефа жандармов Н. В. Мезенцова (1878), сослан в Сибирь в 1880 году и умер от чахотки в 1886 году (Вл. Бурцев. За сто лет, изд. 1897 г., по указ.). Известный пушкиновед П. О. Морозов, как сообщила нам вдова его, Настасья Юрьевна Морозова, рожд. Ярошенко, передавал ей, со слов сыновей Э. И. Веймара -- Ореста и Эдуарда,-- что отец их до старости не мог забыть об обиде, нанесенной ему Долгоруковым, и нередко о ней рассказывал.} и академика и профессора А. В. Никитенка; эти документы дадут нам новый, любопытный факт из биографии Долгорукова, хорошо обрисовывающий его нравственный облик.
   

Милостивый Государь

Свѣтлѣйшій князь Семенъ Михайловичъ!

   Узнавъ изъ газетъ о процессѣ, который Ваша Свѣтлость вели въ Парижъ съ (бывшимъ) Княземъ Петромъ Владиміровичемъ Долгоруковымъ, для оправданія покойнаго вашего родителя отъ нареканій, взведенныхъ на него симъ господиномъ, принимаю смѣлость изложить предъ Вашею Свѣтлостью поступокъ онаго Долгорукова со мною, нижеподписавшимся, поступокъ, кото-рый, выставивъ душевныя свойства Долгорукова въ истинномъ ихъ свѣтѣ, подкрѣпитъ еще доводы краснорѣчиваго адвоката, защищавшаго правое ваше дѣло.
   He безъизвѣстно Вашей Свѣтлости, что Долгоруковъ въ 1854--1857 годахъ издалъ въ С.-Петербургѣ сочиненіе свое подъ заглавіемъ: Россійская Родословная Книга. Первая часть ся напечатана въ типографіи Карла Вингебера, вторая и третья въ моей типографіи; четвертая въ типографіи Ш Отдѣленія Собственной Его Императорскаго Величества Канцеляріи. За напечатаніе и бумагу второй части уплатилъ онъ мнѣ все сполна.-- 2-го Марта 1856 года, кончивъ печатаніе третьей части, принесъ я къ нему на квартиру его (на Владимірскомъ проспектѣ, насупротивъ церкви Владимірской Божіей Матери, въ домѣ Барона Фредерикса) и подалъ ему счетъ за напечатаніе этого третьяго тома, составлявшій 650 руб. cep. Онъ вскинулся на меня, выговаривая, что нѣсколько экземпляровъ этого тома запачканы. Я отвѣчалъ ему, что изъ типографіи выданы листы чистые, и что они, вѣроятно, запачканы переплетчикомъ.
   "Распишитесь въ полученіи денегъ", сказалъ онъ. Я расписался. Онъ взялъ счетъ, пошелъ въ свой кабинетъ, будто за деньгами, чрезъ нѣсколько минутъ воротился и спросиль у меня: "Чего вы еще ждете?" -- "Какъ чего, Ваше Сіятельство, моихъ денегъ!" -- "Да вы ихъ получили и расписались". -- "Вы изволите шутить?" сказалъ я: "росписаться я росписался, a денегъ вы мнѣ_не давали".--Тутъ началъ онъ бранить меня самыми поносными словами, призвалъ своего лакея и приказалъ ему выпроводить меня. "Но", промолвилъ: "безъ оскорбленія". Я вышелъ отъ него, не помня себя, на улицѣ за воротами встрѣтился съ Профессоромъ Дѣйствительнымъ Статскимъ Совѣтникомъ Никитенкомъ, жившимъ въ томъ же домѣ, и на вопросъ его: отчего я въ такомъ волненіи, разсказалъ я ему, что со мною случилось. По совѣту его, я отправился прямо въ III-е Отдѣленіе Собственной Его Императорского Величества Канцеляріи и изустно объявилъ о случившемся со мною.-- Вслѣдствіе этого былъ посланъ чиновникъ къ Долгорукову для узнанія въ точности дѣла. Долгоруковъ, предъявивъ мою росписку, отозвался, что отдалъ мнѣ деньги сполна. Съ меня требовали форменной записки, которую я и представилъ. Ее хотѣли отправить, для произведенія слѣдствія, къ Г. Военному Генералъ-Губернатору. Видя, что y меня начинаетгя процессъ съ человѣкомъ сильнымъ и знатнымъ, какимъ я считалъ Долгорукова, и не имѣя въ этомъ дѣлѣ очныхъ свидѣтелей, я устрашился до того, что слегъ въ постель, и жена моя отправилась въ III Отдѣленіе, выпросила обратно выдать записку, для прекращенія моего иска, хотя мнѣ и тяжело было, при моемъ недостаточномъ состояніи, лишиться значительной суммы, заслуженной моими трудами.
   Простите меия великодушно, Ваша Свѣтлость, что я обезпокоилъ Васъ симъ письмомъ. Я имѣлъ въ немъ цѣлію къ доводамъ (о лживыхъ и подлыхъ поступкахъ Долгорукова), подробно и добросовѣстно изложеннымъ Вашимъ адвокатомъ, присовокупить разсказъ и о его поступкѣ со мною.
   Съ глубочайшимъ высокопочитаніемъ честь имѣю пребыть

Милостивый Государь
Вашей Свѣтлости
Всенижайшимъ слугою Эдуардъ Веймаръ.

   8 февраля 1862 г. С.-Петербургъ.
   
   В бумагах князя Воронцова сохранилась и упоминаемая жалоба Веймара в III Отделение в 1856 году, взятая им затем обратно во избежание неприятностей "от человека сильного и знатного", каким он считал Долгорукова. Вот текст этой жалобы {На ней пометы Канцелярии III Отделения: No 985.556 и 6 марта 1856 г.}:
   

Его Сіятельству

   Господину Генералъ Адъютанту

Графу Алексѣю Ѳедоровичу Орлову.

Личного Дочетпаго Гражданина,
Прусскаго подданнаго, содержателя
типографіи Эдуарда Веймара

ПРОШЕНІЕ.

   Князь Петръ Владиміровичъ Долгорукій отдалъ мнѣ напечатать 2-ю и 3-ю части Россійской Родословной Книги; за вторую часгь, прежде отпечатанную, я всю сумму по условію получилъ сполна.-- По доставленію мною, 2-го сего Марта, счета за напечатаніе 3-й части, за переплетъ и за бумагу, всего на сумму 650 руб. сер., Князь, позвавъ меня въ кабинетъ, сказалъ: "распишитесь, я сей часъ вамъ принесу деньги"; когда я оyое исполнилъ и оба счета оставилъ на столѣ, то онъ, возвратясь въ кабинетъ, велѣлъ показать человѣку, изъ числа доставленныхъ мною, 5 или 6 экземпляровъ, немного запачканныхъ переплетчикомъ, и въ то время сталъ меня бранить "мошенникомъ и плутомъ", присовокупивъ: "ты расписался, получай деньги, гдѣ знаешь, проси на меня". -- Когда я сталъ просить о выдачѣ мнѣ слѣдующихъ по счету денегъ, то онъ приказалъ человѣку, который былъ во все это время, меня вывести.
   Прибѣгая къ покровительству Вашего Сіятельства, имѣю честь покорнѣйше просить Ваше Сіятельство оказать защиту въ настоящемъ дѣлѣ и о понужденіи Князя къ уплатѣ мнѣ слѣдующихъ по счету 650-ти руб. серебромъ.

Эдуардъ Веймaръ.

   3-го Марта 1856 года.
   
   Жительство Князя П. В. Долгорукова: противъ Владимірской, въ домѣ Фридерикса.-- Жительство мое противъ Исакія и Конногвардейскаго манежа, въ домѣ Бремме.
   
   Так как Веймар ссылался в письме своем к Воронцову на встречу с A. B. Никитенком, то князь Семен Михайлович обратился к последнему с письмом от 7 апреля 1862 г. (из Петербурга) {Письмо это хранится в Пушкинском Доме, в архиве A. B. Никитенка.}, в котором просил подтвердить рассказ Веймара. Через день, письмом от 9 апреля 1862 г., Никитенко отвечал Воронцову следующее:
   

Милостивый Государь
Князь Семенъ Михайловичъ.

   Ваша Свѣтлость препроводивъ ко мнѣ [писанное] на Ваше имя письмо здѣшняго типографщика Веймара отъ 8-го февраля сего года о поступкѣ съ нимъ находящагося нынѣ заграницей Князя Долгорукова, изволите меня спрашивать: 1) дѣйствительно-ли встрѣтился со мною Веймаръ сей часъ послѣ случившагося съ нимъ приключенія? 2) былъ ли онъ дѣйствительно въ сильномъ волненіи, когда разсказывалъ мнѣ оное, и 3) согласенъ ли изустный разсказъ Веймара съ тѣмъ, что написано имъ въ письмѣ? На вопросы эти честь имѣю отвѣтствовать, на первый: описанная Веймаромъ встрѣча со мною на улицѣ дѣйствительно произошла, только года, когда именно, я не помню {Ни факта встречи с Веймаром на улице 2-го марта 1856 г., ни получения письма от князя Воронцова, ни ответа на него 9-го апреля 1862 г. Никитенко в своем известном Дневнике не отметил.} и точно ли сей часъ послѣ разсказаннаго имъ случая, мнѣ не извѣстно. На второй: онъ показался мнѣ дѣйствительно весьма разстроеннымъ, и когда я обратился къ нему съ вопросомъ о причинѣ этого, то онъ разсказалъ мнѣ случившееся съ нимъ у Князя Долгорукова и разсказъ его носилъ на ссбѣ всѣ признаки недавняго произшествія. На третій: обстоятельства, описанныя Веймаромъ въ письмѣ его къ Вамъ, сколько могу припомнить, сходны съ тѣми, какіе онъ передавалъ мнѣ изустно.
   Само собою разумѣется, что о достовѣрности изложеннаго Веймаромъ самаго факта я свидѣтельствовать не могу.
   Возвращая при семъ доставленное мнѣ Вашею Свѣтлостію письмо Веймара, съ искреннимъ уваженіемъ и совершенною преданностію имѣю честь быть

Вашей Свѣтлости
покорнѣйшимъ слугою
Александръ Никитенко.

   Апрѣля 9 дня
   1862.
   С.-Петербургъ.
   
   Рассказ Веймара звучит настолько искренно, что мы не можем сомневаться в его полной правдивости, и уклончивое и осторожное письмо Никитенка, в сущности, подтверждает сообщаемый им факт. А факт этот кладет последний штрих и окончательно дорисовывает нравственный облик Долгорукова...
   В приложении к настоящей книжке мы печатаем запись беседы М. И. Семевского с младшею дочерью Пушкина, графинею Н. А. Меренберг: из беседы этой видно, что вдова поэта автором пасквилей всегда считала князя Долгорукова.
   Итак, именно на Долгорукова, по совокупности данных, ложится подозрение, подкрепляемое ныне убеждением Соболевского,-- и пока не будет документально доказано, что пасквили писал и рассылал кто-либо другой, -- именно Долгоруков должен считаться автором гнусной интриги, положившей предел цветению светлого гения Пушкина...

Б. Модзалевский.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru