В семье поэтов пушкинской эпохи Дмитрий Веневитинов был младшим сыном. Он умер на двадцать втором году жизни полный сил и надежд, пообещав много и не свершив почти ничего. Образ "юноши милого, розе подобного красой", прожившего "век соловьиный" (слова Дельвига), окружен меланхолической поэзией. По нескольким опытам -- стихотворным и прозаическим, оставшимся от него, трудно гадать об ожидавшей его судьбе. Одно несомненно, -- юношеские произведения эти свидетельствуют об истинном таланте; Веневитинов более самостоятелен в своих ранних тихах, чем юноша Лермонтов -- робкий ученик, -- и даже Пушкин в лицейский период.
"Возвышенные чувства", пылкое благородное сердце "пламенеющее для одного изящного", бескорыстное служение поэзии и сознание своей обреченности -- делают его стихи непохожими на веселые песни его сверстников. Модный в двадцатых годах анакреонтизм и эротическая лирика во вкусе Парни не коснулась его строгой и чистой души.
Идеалист-шеллингианец утверждавший, что философия оков есть высшая поэзия, без труда освободился от "условных невежественной самоуверенности французов". Его не прельстили Хлои и Аглаи, манерная красивость бахусовых пиров и путешествий на Цитеру. Угрюмый мечтатель рано полюбил уединение.
Пусть вкруг него, в чаду утех,
Бунтует ветреная младость --
Безумный крик, холодный смех
И необузданная радость:
Все чуждо, дико для него.
В предисловии к первому изданию стихотворений Веневитинова мы читаем: "Прилежно изучив многие древние и новейшие языки, он с жадностью перечитывал творения классиков и в часы свободные переводил отрывки, особенно его поражавшие". Отпечаток таких занятии лежит на произведениях молодого поэта: его стихи поражают законченностью, ясностью, какой-то торжественной простотой и ранней умудренностью. Он учится искусству поэта не у сладострастного Тибулла, а у эпика Вергилия (перевод из георгик "Знамение перед смертью Цезаря"). Он платит дань Оссиану ("Песнь Кольма") и под влиянием романтического эпоса задумывает поэму из славянской древности (князь Федор, княгиня Евпраксия); поэзия Байрона, высоко оцененная Веневитиновым, не заворожила его, как Пушкина: правда, юный поэт называет себя "смелым учеником Бетховена" и восторженно заявляет:
...я устремлюсь на крылиях мечты
К волшебной стороне, где лебедь Альбигона
Срывал забытые цветы.
Но "байронизм" Веневитинова ограничивается четырьмя отрывками неоконченного пролога "Смерть Байрона" и замыслом романа, герой которого, Владимир Паренский, принадлежит к семье мятежных, разочарованных скитальцев. Характерен финал этого ненаписанного произведения: "со временем все страсти в нем перегорели, душевные силы истощились... он живой, уже был убит и ничем не мог наполнить пустоту души".
Но в лирике Веневитинова независимость от властителя дум эпохи -- удивительна. Его шеллингианство, его туманная германская ученость сочетаются с классической прозрачностью стиля и строгой логикой построения. Пафос его -- не смутное волнение чувств, как у немецких романтиков, его "бесконечное", "беспредельное" -- до конца выражены в слове, закреплены в образе; иррациональное задание выполнено с помощью самой точной разумности. Поэзия Веневитинова -- философия, т. е. "наука познания вообще"; одного чувства мало; чувство должно мыслить. "Богиня", к подножью которой он склоняется, -- именуется одновременно и поэзией и философией. Боратынский думал, что наука убьет поэзию, он писал:
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны.
Веневитинов ему отвечает: "Истинные поэты всех народов. всех веков, были глубокими мыслителями, были Философами и, так сказать, венцом просвещения".
Веневитинов поверил в свое высокое призвание "весь мир облекать в стройные звуки" и отнесся к нему со всей серьезностью юности. В этом призвании -- подвиг и отречение: поэт все приносит в жертву: славу, богатство, наслаждение. "Чистый Дух" -- суров и неуловим; перед лицом его жизнь превращается в пустыню: избранник его должен добровольно идти на гибель, радостно обручиться смерти:
Прости: питомец твой тобою погибает,
И, погибающий, тебя благословляет.
Веневитинов -- рыцарь и мученик идеи; служение ей -- не просто тема для стихов, а дело всей жизни. Он -- монах святого ордена "поэзии". Его молитва -- об аскетическом подвиге:
Но в душу влей покоя сладость,
И оттяни от сердца радость! --
Она -- неверная жена.
В последних двух строках -- его подлинный голос: тихий, строгий и важный. Юношеский фанатизм Веневитинова -- прямолинейность и пыл -- мог бы показаться наивным, если оы дело не шло о жизни и смерти. Но когда поэт пишет свое завещание и знает, что он обречен; когда в стихах не игра ума "философа в осьмнадцать лет" -- а вещее предчувствие светлая примиренность -- "меланхолическая лирика" кажется нам уже чем-то большим, чем модный литературный жанр. Таинственное знание ранней смерти не покидало т та; от отчаянья спасла мысль о поэтическом бессмертии. Вот отчего еще при жизни он с такой легкой грустью простился со всеми "наслаждениями бытия"; вот отчего он мог сказать жизни "коварной Сирене" -- "не тебе я обречен".
В стихотворении "К моей богине" это приятие гибели выражено особенно отчетливо:
О будь благословенна мною!
Оно священно для меня
Твое пророчество несчастья,
И как завет его храня,
С каким восторгом сладострастья
Я жду губительного дня...
Друг пытается разрушить эту странную уверенность ("Поэт и друг"), но поэт ему говорит:
Мой друг! Слова твои напрасны.
Не лгут мне чувства: их язык
Я понимать давно привык,
И их пророчества мне ясны.
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе все чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься.
Пророчество души исполнилось: счастливый, даровитый, всеми любимый, прекрасный юноша умер на "заре своих дней". Невелико его наследие: несколько статей, около сорока стихотворений. Исполнилась ли вторая часть пророчества:
...рано умереть,
Но жить за сумрачной могилой?
Прав ли для нас Веневитинов? Перечитываем его стихи и думаем: как свежи их краски, как нетленны их черты -- как мало в них преходящего и много для вечности!
Примечания
Впервые: "Звено", No 218 от 3 апреля 1927.
Статья была написана к 100-летию со дня смерти поэта.