Мякотин Венедикт Александрович
"Украинство" и русская интеллигенция

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

"Украинство" и русская интеллигенція.

Позволь, батьку-отамане,
Намъ на башти стати:
Москаль стане лагорями,
А мы курінями,
Москаль стане з палашами,
А мы с кулаками,--
Нехай буде наша слава
Поміж козаками!
-- На позволю, миле браття,
Вамъ на башти стати:
Однакове христіанство --
Грішно выгубляти!
Изъ пѣсни о раззореніи Сѣчи.

   Для русской интеллигенціи найдена сейчасъ новая задача,-- задача борьбы съ вновь объявившимся врагомъ русской культуры. Врага этого не такъ давно открылъ г. Струве и немедленно объявилъ походъ противъ него, походъ рѣшительный и безпощадный.
   
   "Русское прогрессивное общественное мнѣніе -- пишетъ г. Струве въ январьской книжкѣ "Русской Мысли" -- должно энергично, безъ всякихъ двусмысленностей и поблажекъ, вступить въ идейную борьбу съ "украинствомъ", какъ съ тенденціей ослабить и отчасти даже упразднить великое пріобрѣтеніе нашей исторіи -- общественную культуру" ("Русская Мысль", январь, "Общественная культура и украинскій партикуляризмъ", стр. 86).
   
   За послѣдніе годы г. Струве, благополучно превратившійся изъ россійскаго соціалъ-демократа въ россійскаго націоналъ-либерала, не въ первый уже разъ неожиданно трубить походъ и провозглашаетъ боевые лозунги для "русскаго прогрессивнаго общественнаго мнѣнія". Сравнительно недавно онъ звалъ русское общество участвовать въ строительствѣ "Великой Россіи", затѣмъ приглашала русскую интеллигенцію показать "національное лицо" русскимъ евреямъ, теперь наступила очередь призыва къ борьбѣ съ "украинствомъ". Въ сущности все это ступени одной и той же лѣстницы, и между всѣми этими "боевыми" выступленіями г. Струве, несомнѣнно, есть нѣкоторая связь, если не логическая, то, по крайней мѣрѣ, психологическая. Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ каждомъ изъ нихъ есть и свое особое, ему одному присущее содержаніе. И сейчасъ, во всякомъ случаѣ, я хотѣлъ бы остановить вниманіе читателя исключительно на содержаніи послѣдняго по времени боевого лозунга г. Струве. Для такого вниманія, думается мнѣ, есть нѣкоторыя серьезныя основанія.
   Въ самомъ дѣлѣ, призывъ г. Струве къ борьбѣ съ "украинствомъ" не прошелъ совсѣмъ безслѣдно. Правда, главнымъ образомъ откликнулись на этотъ призывъ не представители "прогрессивнаго общественнаго мнѣнія", а тѣ реакціонеры, которые, по словамъ г. Струве въ той же самой его статьѣ, проявляютъ въ области національнаго вопроса лишь "дикое безсмысліе". Публицисты "Новаго Времени" и другихъ реакціонныхъ изданій не нашли нужнымъ даже обидѣться на эту характеристику,-- такъ поторопились они благодарно привѣтствовать воинственный зовъ г. Струве. Но вслѣдъ затѣмъ у г. Струве нашлись кой-какіе подголоски и въ прессѣ другого типа. Такимъ образомъ, если не начало "идейной борьбы", то признаки нѣкоторой идейной смуты уже имѣются на-лицо, и въ смутѣ этой не мѣшаетъ разобраться раньше, чѣмъ она успѣетъ разростись до сколько-нибудь широкихъ размѣровъ. Попытаемся же сдѣлать это и прежде всего попробуемъ присмотрѣться къ той мотивировкѣ, какою самъ г. Струве обставилъ свое выступленіе въ походъ.
   Провозглашая необходимость борьбы съ "украинствомъ", г. Струве мотивируетъ эту необходимость той опасностью, какую несетъ за собою послѣднее для русской культуры. Опасность эта оказывается чрезвычайно большой. Названное теченіе общественной мысли,-- утверждаетъ г. Струве,--
   
   "таитъ подъ собой огромную культурную проблему, чреватую -- если интеллигентская "украинская" мысль ударитъ въ народную почву и зажжетъ ее своимъ "украинствомъ" -- величайшимъ и неслыханнымъ расколомъ въ русской націи, который явится, по моему глубочайшему убѣжденію, подлиннымъ государственнымъ и народнымъ бѣдствіемъ. Всѣ наши "окраинные" вопросы окажутся совершенными пустяками въ сравненіи съ такой перспективой "раздвоенія" и -- если за "малороссами" потянутся "бѣлоруссы" -- "растроенія" русской культуры". ("Р. Мысль", январь, стр. 84--5).
   
   Въ виду столь грозной опасности и необходима борьба, борьба энергичная, "безъ всякихъ двусмысленностей и поблажекъ". Впрочемъ, нѣкоторыя "поблажки" г. Струве все-таки допускаетъ. Проповѣдуемая имъ борьба не должна вести къ упраздненію малорусекой національности и малорусскаго языка. Мало того, "будучи по традиціи украинофильскимъ", русское прогрессивное общественное мнѣніе можетъ сохранять эту традицію и ведя борьбу съ "украинствомъ".-- "Я,-- оговаривается г. Струве,-- не отрицаю вовсе того, что въ извѣстномъ смыслѣ существуетъ "самостоятельная малорусская культура" и я не желаю вовсе исчезновенія малорусскаго языка". Дѣло только въ томъ, что, "наряду съ общерусской культурой и общерусскимъ языкомъ, культура малорусская или украинская есть культура мѣстная или областная". Это положеніе малорусской культуры и малорусскаго языка должно быть сохранено и на будущее время, такъ какъ оно "можетъ быть измѣнено только съ полнымъ разрушеніемъ исторически сложившагося уклада не только русской государственности, но и русской общественности" {Тамъ же, стр. 66.}.
   Такимъ образомъ, стоитъ малороссамъ начать говорить и писать по-малорусски, и немедленно поколеблется весь существующій укладъ русской государственности и общественности. Поколеблется потому, что исчезнетъ нынѣшнее значеніе "общерусскаго языка", который г. Струве не хочетъ называть "великорусскимъ", такъ какъ этотъ терминъ "вводитъ въ заблужденіе, будто та культура и тотъ языкъ, которые этимъ терминомъ обозначаются, стоятъ, такъ сказать, въ одномъ ряду съ "малорусскимъ" и "бѣлорусскимъ". "Языкъ "Полнаго Собранія Законовъ", языкъ Пушкина, Гоголя, Тургенева и Льва Толстого,-- утверждаетъ г. Струве,-- будучи, по своей лингвистической основѣ, великорусскимъ,-- по своему культурно-историческому значенію есть общій русскій языкъ всѣхъ русскихъ народностей, входящихъ въ составъ Россійской Имперіи". И въ этомъ смыслѣ существуетъ не только книжный, но и "разговорный, устный общерусскій языкъ" {Тамъ же, стр. 66, 67.}.
   
   "Есть,-- повторяетъ г. Струве свою мысль въ еще болѣе рѣшительной формѣ,-- общерусская культура и ея органъ, общерусскій языкъ; положеніе и значеніе этого общерусскаго языка по отношенію къ мѣстнымъ нарѣчіямъ или языкамъ русскаго корня аналогично положенію нововерхне-нѣмецкаго языка по отношенію къ діалектамъ Германіи {Тамъ же, стр. 67.}.
   
   Такое положеніе "общерусскаго языка" обусловлено всѣмъ ходомъ развитія русской государственности. Но. помимо того, въ созданіи такой роли для этого языка принимали и принимаютъ участіе и другія условія. "Не слѣдуетъ забывать, что онъ языкъ не только государственности, но и новой хозяйственной культуры. Капитализмъ разговариваетъ и будетъ разговаривать не по-малорусски, а по-русски". Благодаря всему этому "общерусскій языкъ" въ обоихъ своихъ проявленіяхъ, и въ письменномъ, и въ разговорномъ, "есть для русскихъ племенъ языкъ болѣе чѣмъ государственный, есть языкъ общекультурный и общенародный". И самый споръ о томъ, есть ли и долженъ ли оставаться "русскій языкъ "Полнаго Собранія Законовъ" и Пушкина" общимъ языкомъ всѣхъ русскихъ народностей, не долженъ бы имѣть мѣста и становится возможенъ только благодаря тому идейно-политическому заостренію партикуляристскихъ идеаловъ и тенденцій, какое представляетъ собою "украинство", являющееся въ этой своей роли пока "задачей и выдумкой чисто интеллигентской" {Тамъ же, стр. 68, 72, 81, 70.}.
   Таковы основныя положенія, отправляясь отъ которыхъ, г. Струве приходитъ къ провозглашенію борьбы съ "украинствомъ". Остановимся уже здѣсь и раньше, чѣмъ перейти къ практической сторонѣ вопроса, разберемся нѣсколько въ приведенныхъ положеніяхъ.
   Сколько-нибудь внимательно вглядѣвшись въ нихъ, не трудно замѣтить, что все теоретическое построеніе г. Струве представляетъ своего рода амальгаму, въ которой безспорныя истины соединены съ крайне рискованными утвержденіями и чрезвычайно неясными, при всей внѣшней категоричности выраженій, мыслями, окутанными вдобавокъ флеромъ особой "патріотической" реторики, столь излюбленной за послѣднее время г. Струве. Только снявъ этотъ реторическій налетъ и устранивъ допущенныя г. Струве неточности и неясности, мы получимъ возможность подойти къ существу вопроса.
   "Языкъ "Полнаго Собранія Законовъ", языкъ Пушкина, Гоголя, Тургенева и Льва Толстого"... "языкъ "Полнаго Собранія Законовъ" и Пушкина",-- въ такихъ выраженіяхъ неоднократно опредѣляетъ г. Струве на протяженіи своей статьи книжный "общерусскій языкъ". И уже это описательное опредѣленіе способно дать поводъ къ нѣкоторымъ недоразумѣніямъ. Въ самомъ дѣлѣ, врядъ-ли можно серьезно отожествлять языкъ "Полнаго Собранія Законовъ", съ одной стороны, и языкъ Пушкина, Тургенева и Толстого, съ другой. Значительное количество, если не большинство актовъ, помѣщенныхъ въ "Полномъ Собраніи Законовъ", можетъ похвалиться чѣмъ угодно, только не чистотой и правильностью русскаго языка, и, конечно, не на этихъ образцахъ воспитался нашъ современный книжный русскій языкъ. И, когда г. Струве упорно говоритъ о "русскомъ языкѣ "Полнаго Собранія Законовъ" и Пушкина", какъ объ "органѣ общерусской культуры", невольно является догадка, не заслонило ли отъ автора культурное содержаніе произведеній, о которыхъ онъ упоминаетъ, ихъ языка,-- настолько дѣйствительный характеръ послѣдняго не отвѣчаетъ тѣмъ требованіямъ, какія даетъ ему авторъ {Это смѣшеніе понятій не мѣшаетъ -- а, быть можетъ, помогаетъ -- г. Струве проявлять неизмѣнную наклонность къ напыщенной реторикѣ и напряженному паѳосу, какъ только рѣчь коснется "общерусскаго языка". "На немъ -- восклицаетъ, напримѣръ, авторъ -- съ петербургскаго Синая изрекало свою волю великодержавное государство... Убогъ и жалокъ, безпомощенъ и безграмотенъ въ національно-духовномъ смыслѣ тотъ русскій человѣкъ, гдѣ бы онъ ни родился, въ Москвѣ, на Украинѣ или въ Петербургѣ, который... не можетъ сознательно прочесть манифестовъ 19 февраля и 17 октября" (стр. 79). На дѣлѣ, какъ извѣстно, "петербургскій Синай" никогда не былъ такимъ мѣстомъ, гдѣ бы хорошо владѣли русскимъ языкомъ. И, въ частности, манифестъ 19 февраля былъ написанъ такимъ языкомъ, что знавшіе народъ современники нисколько не сомнѣвались въ недоступности этого акта даже для великорусскаго крестьянства, не говоря уже о малороссійскомъ, для котораго готовился особый переводъ манифеста. Не блещетъ ясностью языка, какъ извѣстно, и манифестъ 17 октября, и попытки "сознательно прочесть" его оканчивались по большей части довольно скверно.}.
   Нѣчто подобное имѣется и въ дальнѣйшихъ разсужденіяхъ г. Струве. Языкъ Пушкина, Тургенева и Толстого онъ предпочитаетъ называть "общерусскимъ", чтобы, назвавъ его великорусскимъ, тѣмъ самымъ не поставить въ одинъ рядъ съ малорусскимъ и бѣлорусскимъ. На дѣлѣ языкъ названныхъ писателей, какъ и языкъ вообще русской литературы, есть, конечно, языкъ великорусскій. Въ сущности это какъ будто признаетъ и самъ г. Струве, заявляя, что "по своей лингвистической основѣ" этотъ языкъ великорусскій, но "по своему культурно-историческому значенію" онъ является общимъ русскимъ языкомъ для всѣхъ русскихъ народностей, входящихъ въ составъ россійскаго государства. Однако съ занятой такимъ образомъ позиціи г. Струве немедленно же, какъ мы видѣли, переходитъ на другую, уподобляя отношеніе "общерусскаго языка" къ "мѣстнымъ нарѣчіямъ или языкамъ русскаго корня" отношенію ново-верхне-нѣмецкаго языка къ діалектамъ Германіи. Въ видахъ большаго обоснованія такого уподобленія г. Струве совершаетъ даже во всей статьѣ экскурсіи въ область исторіи языка въ Германіи и Греціи. Но, минуя даже то обстоятельство, что не всѣ затрогиваемые въ этихъ экскурсіяхъ факты освѣщены авторомъ достаточно правильно {Авторитетный отзывъ объ этой сторонѣ статьи г. Струве читатель можетъ найти въ интересной статьѣ акад, Корша: "Къ спору объ украинской культурѣ" ("Укр. Жизнь", No 2).}, врядъ-ли и вообще въ данномъ случаѣ была нужда въ подобныхъ экскурсіяхъ со стороны г. Струве. Не ими, конечно, можно было поколебать тотъ, достаточно прочно установленный славянской филологіей фактъ, что малороссійскій языкъ является не "нарѣчіемъ" или "діалектомъ" языка великорусскаго, а такимъ же "языкомъ".
   Сливая вопросъ о культурѣ съ вопросомъ объ языкѣ, г. Струве имѣетъ, далѣе, въ запасѣ и еще одинъ аргументъ, неопровержимо, по его мнѣнію, доказывающій, что малорусская культура и малорусскій языкъ навсегда обречены занимать безусловно подчиненное положеніе. "Капитализмъ -- говоритъ г. Струве -- разговариваетъ и будетъ разговаривать не по-малорусски, а по-русски". И это, конечно, не совсѣмъ точно. "Капитализмъ" самъ по себѣ не разговариваетъ ни на какомъ языкѣ. Что же касается до капиталистовъ, то, какъ бы они ни говорили между собою, съ народными массами они разговариваютъ на томъ языкѣ, на какомъ говорятъ эти послѣднія, и, оставаясь въ области общихъ соображеній, трудно было бы указать основанія, въ силу которыхъ малороссійскіе капиталисты не могли бы говорить по-малорусски. Правда г. Струве, повидимому, склоненъ думать, что малорусскихъ капиталистовъ вовсе почти не можетъ быть, что, въ силу свойствъ самаго національнаго характера малороссовъ, въ Малороссіи капиталисты -- промышленники и торговцы -- являлись и должны являться по преимуществу изъ среды великоруссовъ. По отношенію къ торговцамъ, по крайней мѣрѣ, онъ приводитъ довольно длинную выдержку въ этомъ смыслѣ изъ Аксаковскаго "Изслѣдованія о торговлѣ на украинскихъ ярмаркахъ", этого "поистинѣ классическаго изслѣдованія, чтеніе котораго должно доставлять наслажденіе всякому экономисту съ историческими вкусами". И однако, если для И. С. Аксакова было возможно объяснять факты экономической исторіи исключительно чертами національнаго характера, то мы-то уже знаемъ, что подобныя объясненія не покрываютъ собою фактовъ. Давъ нѣсколько большее удовлетвореніе своимъ историческимъ вкусамъ и справившись, помимо книги Аксакова, и съ современными работами по малорусской исторіи, г. Струве могъ бы узнать, что еще въ началѣ XVIII вѣка въ городахъ лѣвобережной Малороссіи существовало сильное малорусское купечество, ведшее значительную по тому времени торговлю съ Данцигомъ, Кенигсбергомъ, Силезіей и временами даже съ Архангельскомъ. Почему къ концу XVIII столѣтія это купечество уступило преобладаніе въ мѣстной торговлѣ великорусскимъ торговцамъ, сохранившимъ такое преобладаніе и въ XIX вѣкѣ,-- вопросъ особый, и разсмотрѣніе его увело бы насъ черезчуръ далеко. Но и одного отмѣченнаго факта достаточно для того, чтобы судить, насколько можно говорить о неспособности малороссовъ, по ихъ національному характеру, къ торговлѣ и насколько правъ г. Струве, утверждая, будто Аксаковъ "блистательно показалъ, что піонерами торговой культуры на изслѣдованной имъ Украинѣ явились великороссы". И въ этомъ случаѣ мы имѣемъ дѣло у г. Стурве съ чрезмѣрно рискованнымъ утвержденіемъ, далеко не оправдываемымъ фактами. Надо ли прибавлять, что, еслибы даже для фактовъ прошедшаго оно было вполнѣ правильно, это еще не давало бы права обратить его въ мѣрило для будущаго?
   Тако'е мѣрило приходится искать не въ той области, гдѣ ищетъ его г. Струве, и врядъ-ли притомъ оно и вообще можетъ быть найдено въ такой категорической формѣ, какую стремится придать ему этотъ послѣдній. Одна изъ основныхъ ошибокъ всего разсужденія г. Струве заключается въ томъ, что онъ вполнѣ отожествляетъ вопросъ культуры съ вопросомъ языка. На самомъ дѣлѣ эти два вопроса вовсе не такъ безусловно сливаются одинъ съ другимъ. И если нашъ книжный русскій языкъ, который г. Струве возводитъ въ рангъ "общерусскаго", въ дѣйствительности есть обработанный великорусскій языкъ, то общерусская культура, несомнѣнно, существуетъ. Зародившись первоначально на почвѣ племенного единства, эта культура затѣмъ постепенно росла и крѣпла по мѣрѣ вѣкового сожительства русскихъ племенъ подъ однимъ государственнымъ кровомъ, и ея развитіе, совершавшееся силами всѣхъ этихъ племенъ, связало, въ частности, великорусскій и малорусскій народы множествомъ крѣпкихъ нитей. Часть этихъ связующихъ узъ создалась вполнѣ мирнымъ путемъ, часть была завязана сначала даже насильственно, но затѣмъ дальнѣйшее теченіе жизни скрѣпило затянутый первоначально насиліемъ узелъ и обратило его въ прочный жизненный фактъ. Химерой было бы, конечно, стремленіе разорвать всѣ узы даже этого послѣдняго типа. Тотъ, кто поставилъ бы своей задачей устраненіе всѣхъ результатовъ исторіи, къ которымъ когда-либо въ прошломъ было въ какой-нибудь мѣрѣ примѣшано насиліе, имѣлъ бы полныя руки дѣла на всю жизнь, но только дѣло это носило бы явно мертвенный характеръ. Цѣлью живущихъ поколѣній является и должно являться не возстановленіе исторической справедливости, а созданіе справедливости въ живой современности. И, говоря о послѣдней въ интересующей насъ сейчасъ области, нельзя, конечно, закрывать глаза на такое крупное явленіе, какъ существованіе общерусской культуры. Но точно также нельзя закрывать глаза и на факты, сопутствующіе этому явленію и ограничивающіе его размѣры. Съ одной стороны, существованіе обшерусской культуры само по себѣ еще не мѣшаетъ существованію въ извѣстныхъ предѣлахъ самостоятельныхъ великорусской и малорусской культуръ. Съ другой -- поскольку эта общерусская культура находитъ свое выраженіе въ русскомъ книжномъ и разговорномъ языкѣ, она охватываетъ собою только верхніе, болѣе интеллигентные слои малорусскаго народа. Это послѣднее обстоятельство, конечно, нисколько не уничтожаетъ ея абсолютнаго значенія. И, еслибы малорусская или, какъ она теперь предпочитаетъ называть себя, украинская интеллигенція вздумала отказаться отъ общерусской культуры, она тѣмъ самымъ только отказалась бы отъ безспорно принадлежащей ей доли въ крупномъ духовномъ наслѣдствѣ, способствовала бы собственному духовному обѣднѣнію и нанесла бы тяжелый ущербъ интересамъ своего народа. Но вѣдь ни за себя, ни за свой народъ украинская интеллигенція вовсе не отказывается отъ участія въ общерусской культурѣ. Только вопросъ о пріобщеніи къ этой культурѣ массъ малорусскаго народа на дѣлѣ стоитъ далеко не такъ просто, какъ это кажется г. Струве.
   Для послѣдняго указанный вопросъ представляется главнымъ образомъ, если не исключительно, въ формѣ вопроса о разграниченіи сферъ двухъ культуръ, мѣстной и общерусской, разграниченіи, которое можетъ быть произведено въ высшей степени легко и ясно и которому мѣшаетъ только увлеченіе малорусской интеллигенціи "украинствомъ". "Одно -- говоритъ г. Струве, намѣчая руководящій принципъ такого разграниченія,-- культивировать свой "мѣстный" бытъ, его особенности, родной языкъ, его литературу, носящую интимный характеръ, пахнущую землей, другое -- сознательно работать надъ созданіемъ національности и широкой національной культуры" {"Мысль", январь, стр. 82.}. И вслѣдъ за тѣмъ г. Струве развертываетъ тотъ же принципъ въ рядѣ еще болѣе детальныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ не менѣе категоричныхъ положеній.
   
   "Передъ "украинскимъ движеніемъ" въ Россіи -- говоритъ онъ и тѣмъ самымъ, по крайней мѣрѣ теоретически, и передъ малорусскимъ языкомъ -- два пути. Одинъ путь -- скромнаго областного развитія. На этомъ пути малорусскій языкъ будетъ сохраняться (главное сохраняться!) и расти, какъ мѣстный языкъ, какъ языкъ мѣстной художественной литературы и, можетъ быть, въ извѣстныхъ границахъ, опредѣляемыхъ чисто-педагогическими соображеніями/ какъ языкъ мѣстной начальной школы; на этомъ пути онъ можетъ соблюсти свои краски, онъ будетъ держаться и освѣжаться въ "народныхъ" низахъ, въ тѣхъ тихихъ и глубокихъ заводяхъ народной жизни, въ которыхъ сельскій, главнымъ образомъ, бытъ укрывается отъ всеуравниваюшей и вседробящей желѣзнодорожной, фабричной, митинговой, кафешантанной и кинематографической цивилизаціи. На этомъ пути не можетъ возникать никакого ни соперничества, ни еще менѣе враждебности между "общенародной" національной и мѣстной стихіей".
   
   Таковъ одинъ путь. Но авторъ предвидитъ возможность и другого.
   
   "Возможно поставить украинское движеніе на другіе рельсы и указать малорусскому языку другой путь. Возможно, конечно, дать и этому языку общественное и государственное заданіе, вывести его изъ тихихъ закоулковъ сельскаго быта, гдѣ его интимную рѣчь подслушиваетъ народолюбивый слухъ поэтовъ природы и быта, и привести на политическое торжище, сдѣлавъ организующимъ орудіемъ въ соціальной и политической борьбѣ. Тутъ рѣчь, конечно, будетъ идти не только о болѣе цѣлесообразномъ обученіи въ начальной школѣ; не о широчайшемъ распространеніи священнаго писанія, не о томъ, чтобы любовно поддерживать и блюсти бытовыя особенности, которымъ угрожаетъ нивеллирующая цивилизація. Нѣтъ, тутъ ставится проблема созданія изъ мѣстнаго "быта" и "нарѣчія" новой національной и всеобъемлющей культуры, которая должна, соперничать съ культурой общерусской и вытѣснять ее съ территоріи "этнографической" Украйны" {Тамъ же, стр. 83--4.}.
   Первому изъ этихъ путей г. Струве готовъ отдать всѣ свои симпатіи, противъ второго онъ считаетъ необходимой "идейную борьбу". Но, провозглашая эту борьбу, самъ, онъ, думается мнѣ, занялъ такую позицію, защищать которую довольно мудрено и на которую врядъ-ли стоитъ становиться, въ виду ея крайней двусмысленности.
   Въ формулированныхъ г. Струве положеніяхъ нѣтъ, правда, недостатка во внѣшней категоричности выраженій. Но, наряду съ этой внѣшней -- быть можетъ, даже правильнѣе было бы, сказать, кажущейся -- категоричностью, въ нихъ слишкомъ много страннаго и неяснаго. Странно уже самое понятіе г. Струве о той "цивилизаціи", которую будто бы должна нести съ собою общерусская культура,-- цивилизаціи "желѣзнодорожной, фабричной, митинговой, кафешантанной и кинематографической". Странно и представленіе г. Струве о "тихихъ и глубокихъ заводяхъ народной жизни", въ которыя, по его мнѣнію, повидимому, не должна проникать цивилизація. Неясно, далѣе, почему для г. Струве "широчайшее распространеніе священнаго писанія" на малорусскомъ языкѣ представляется желательнымъ, а распространеніе на томъ же языкѣ хотя бы популярной научной или политической литературы является уже нежелательнымъ. Неясенъ и неустойчивъ, въ сущности, и основной принципъ предлагаемаго г. Струве разграниченія языковъ и культуръ.
   Пріобщеніе населенія къ культурѣ должно прежде всего совершаться посредствомъ школы. Но представители малорусскаго населенія давно уже указываютъ, что въ Малороссіи начальная школа съ великорусскимъ языкомъ преподаванія можетъ лишь очень плохо справляться съ основной своей задачей, и настаиваютъ на вытекающей отсюда необходимости ввести въ начальныхъ школахъ малорусскихъ губерній преподаваніе на малорусскомъ языкѣ, сохранивъ русскій языкъ, какъ одинъ изъ учебныхъ предметовъ. Требованія жизни въ этомъ случаѣ такъ сильны, что даже нынѣшнія южно-русскія земства, въ составѣ которыхъ преобладаютъ правые и октябристскіе элементы, не могли удержаться отъ подобныхъ заявленій {См. любопытныя свѣдѣнія объ этомъ въ статьѣ г. Садовскаго "Изъ земской жизни на Украинѣ" въ январьскомъ номерѣ "Украинской жизни". Пользуюсь кстати случаемъ обратить вниманіе интересующихся украинскимъ Вопросомъ читателей на этотъ журналъ, выходящій съ начала настоящаго года въ Москвѣ и успѣвшій уже въ первыхъ двухъ своихъ книжкахъ дать много цѣннаго матеріала.}. То же самое давно повторяютъ многіе видные русскіе и украинскіе педагоги, и еще недавно собравшійся въ Москвѣ съѣздъ земскихъ дѣятелей по народному образованію вновь повторилъ такое же заявленіе, вынеся вполнѣ опредѣленную резолюцію о необходимости вести преподаваніе въ начальной школѣ на родномъ языкѣ учащихся.
   Съ своей стороны и г. Струве, хотя и съ нѣкоторыми колебаніями и оговорками, все же готовъ допустить сохраненіе въ начальной школѣ малорусскаго языка "въ извѣстныхъ границахъ, опредѣляемыхъ чисто педагогическими соображеніями". Но чисто педагогическія соображенія въ данномъ случаѣ совершенно ясны. Обученіе ребенка на родномъ ему языкѣ несравненно производительнѣе и успѣшнѣе, чѣмъ обученіе на языкѣ, хотя бы и близкомъ, но чужомъ и неизвѣстномъ ребенку, такъ какъ въ этомъ послѣднемъ случаѣ ему приходится тратить лишнее время и усиліе на усвоеніе самаго языка преподаванія. Однако, для преподаванія на малорусскомъ языкѣ нужны и учебники на томъ же языкѣ. Нужны, далѣе, и учителя, не только хорошо владѣющіе этимъ языкомъ, но и умѣющіе объяснить его особенности. Нужна, слѣдовательно, и соотвѣтствующая подготовка учителей, и соотвѣтствующая педагогическая литература. Такимъ образомъ, сохраненіе малорусскаго языка въ начальной школѣ само по себѣ уже открываетъ дорогу къ болѣе широкому развитію этого языка, развитію, для котораго трудно указать впередъ точно означенныя границы.
   Но пойдемъ еще немного дальше. Школа, конечно, чрезвычайно важный, но все же не единственный путь пріобщенія народныхъ массъ къ культурѣ. И, допуская малорусскій языкъ "въ извѣстныхъ границахъ" въ школѣ, г. Струве рѣшительно отрицаетъ его допустимость на всѣхъ другихъ путяхъ такого пріобщенія. Въ частности, "митинговую цивилизацію" г. Струве считаетъ безспорною и неотъемлемой областью русскаго языка, въ которую вовсе не долженъ вторгаться языкъ малорусскій. Однако, попробуемъ представить себѣ даже не митингъ, а хотя бы лекцію по агрономическимъ вопросамъ, происходящую въ малорусскомъ селѣ. Вѣдь для того, чтобы собравшіеся на такую лекцію слушатели вполнѣ поняли лектора, послѣдній, несомнѣнно, долженъ будетъ перейти на малорусскій языкъ. И, конечно, въ томъ же самомъ положеніи окажутся ораторы всякаго митинга, собравшагося въ такой же обстановкѣ. Имѣя передъ собою массы населенія, говорящія по-малорусски, трудно распространять среди нихъ тѣ или иныя знанія, не прибѣгая къ пользованію малорусскимъ языкомъ. Не менѣе трудно въ этихъ условіяхъ для лицъ, дѣйствительно озабоченныхъ поднятіемъ культурнаго уровня народныхъ массъ, закрыть малорусскому языку выходъ на "политическое торжище", и довольно мудрено отказаться отъ мысли сдѣлать изъ этого языка "организующее орудіе въ соціальной и политической борьбѣ". Мудрено уже потому, что тотъ, кто отказался бы отъ этого орудія, самъ понизилъ бы шансы на успѣхъ защищаемаго имъ дѣла въ упомянутой борьбѣ, затруднивъ для своихъ идей проникновеніе въ народныя массы. Такимъ образомъ, граница, въ теоріи какъ будто такъ твердо указанная г. Струве, на практикѣ, несомнѣнно, передвинется. И опять таки, конечно, трудно было бы сказать впередъ, до какихъ именно предѣловъ она можетъ быть и будетъ передвинута жизнью.
   Все, только что сказанное о разговорномъ языкѣ; совершенно въ такой же мѣрѣ примѣнимо и къ языку письменному. Если г. Струве считаетъ допустимымъ "широчайшее распространеніе священнаго писанія" на малорусскомъ языкѣ, то, конечно, не потому, что священное писаніе заключаетъ въ себѣ какія-либо мѣстныя, малорусскія бытовыя особенности, а исключительно потому, что онъ находитъ знаніе священнаго писанія полезнымъ для малорусскихъ народныхъ массъ и вмѣстѣ съ тѣмъ признаетъ большую доступность этого писанія для послѣднихъ именно на малорусскомъ языкѣ. Но если г. Струве считаетъ себя спеціально заинтересованнымъ лишь въ распространеніи "въ тихихъ и глубокихъ заводяхъ народной жизни" знанія священнаго писанія, то вѣдь это еще не значитъ, что малорусскій народъ не нуждается въ знаніяхъ другого характера. И то же самое соображеніе о большей доступности для массъ малорусскаго народа произведеній, написанныхъ по малорусски, которое удерживаетъ г. Струве отъ протеста противъ малорусскаго перевода священнаго писанія, можетъ и, несомнѣнно, будетъ вызывать появленіе на малорусскомъ языкѣ самыхъ разнообразныхъ произведеній, а не одной только художественной литературы. Врядъ ли мыслимо, наконецъ, и въ области этой послѣдней сколько-нибудь послѣдовательно выдержать тотъ критерій, который предлагается для нея г. Струве. Какъ отличить, въ самомъ дѣлѣ, въ художественной сферѣ литературу, "носящую интимный характеръ" и потому допустимую на малорусскомъ языкѣ, отъ литературы, носящей характеръ не-интимный и мыслимой только на русскомъ языкѣ? И кто возьмется безошибочно опредѣлять, какія произведенія художественной литературы "пахнутъ землей" и какія не пахнутъ?
   Думается, уже приведенныхъ соображеній, при всей ихъ элементарности, вполнѣ достаточно, чтобы судить о томъ, насколько удалась г. Струве его попытка точно и ясно установить границы, въ которыхъ можетъ существовать малорусскій языкъ и за которыя онъ не долженъ переходить. При первой же сколько-нибудь внимательной повѣркѣ эта точность и ясность оказывается мнимой, и только что установленныя границы блѣднѣютъ и расплываются, если не исчезаютъ совершенно. Руководясь интересами народныхъ массъ и ихъ культурнаго развитія,-- а никакой другой руководящей нити нельзя, конечно, и представить себѣ у русской интеллигенціи -- можно только желать развитія малорусскаго языка и малорусской литературы, и нѣтъ, конечно, ни возможности, ни надобности ставить какіе-либо незыблемые предѣлы для такого развитія. Но если это такъ, то надо ли останавливаться на второй половинѣ утвержденія г. Струве -- на его угрозахъ, что, если только малорусскій языкъ выйдетъ изъ намѣченныхъ для него г-мъ Струве границъ, немедленно совершится "полное разрушеніе исторически сложившагося уклада не только русской государственности, но и русской общественности", произойдетъ "величайшій и неслыханный расколъ въ русской націи", послѣдуетъ "подлинное государственное и народное бѣдствіе?" Что и говорить, угрозы серьезныя. Однако, вѣдь и сейчасъ массы малорусскаго народа говорятъ по-малорусски, и никакого бѣдствія изъ этого не проистекаетъ. Почему же, какъ только онѣ начнутъ еще и читать по-малорусски, такъ сейчасъ же и послѣдуетъ "подлинное бѣдствіе?" Думается мнѣ, г. Струве совершенно напрасно пугаетъ и себя, и другихъ. И еслибы вмѣсто того, чтобы говорить страшныя слова, онъ нѣсколько серьезнѣе задумался надъ существующимъ положеніемъ вещей, онъ, быть можетъ, и самъ согласился бы, что съ поднятіемъ культурнаго уровня малорусскихъ народныхъ массъ, крайне трудно осуществимыхъ безъ развитія малорусскаго языка и литературы, могла бы только выиграть и та общерусская культура, интересами которой онъ такъ озабоченъ,-- подобно тому, какъ съ ослабленіемъ государственной централизаціи могло бы только окрѣпнуть государственное тѣло Россіи.
   Говоря это, я не хочу еще, конечно, тѣмъ самымъ сказать, что малорусская литература непремѣнно должна развиться и непремѣнно разовьется въ литературу, вполнѣ равносильную русской, какъ не хочу и отрицать того, что нѣкоторые отдѣльные представители украинской интеллигенціи могутъ порою заходить въ своихъ стремленіяхъ къ расширенію самостоятельной украинской культуры дальше успѣвшихъ уже выясниться потребностей украинской народной жизни. Русскій языкъ во многихъ сферахъ жизни занялъ въ Малороссіи прочныя позиціи, и вопросъ о томъ, насколько имъ могутъ и должны быть сданы эти позиціи,-- большой и сложный вопросъ. Онъ далеко еще не рѣшается, какъ это кажется порою нѣкоторымъ представителямъ украинской интеллигенціи, одною цифрой украинскаго населенія въ Россіи -- почтенной цифрой, доходящей до 28 милліоновъ. Не надо вѣдь забывать, что немалая часть этого 28-милліоннаго населенія въ той или иной мѣрѣ захвачена уже воздѣйствіемъ русскаго языка и врядъ ли захочетъ отъ этого воздѣйствія освободиться. На территоріи Малороссіи существуютъ -- какъ правильно указываетъ и г. Струве -- крупные городскіе центры съ населеніемъ, въ значительной своей части великорусскимъ или успѣвшимъ усвоить себѣ русскую рѣчь. На малорусскую территорію идетъ постоянный притокъ великорусскихъ рабочихъ, несущихъ съ собою ту же рѣчь. На русскомъ языкѣ существуетъ богатая художественная и научная литература, отъ которой немыслимо отвернуться украинцамъ, и въ то же время этотъ языкъ, несравненно болѣе разработанный, чѣмъ малорусскій, настолько близокъ къ послѣднему, что для каждаго интеллигентнаго украинца овладѣніе русскою рѣчью не представляетъ большого труда. Всѣ эти условія дѣлаютъ положеніе русскаго языка въ Малороссіи довольно прочнымъ и соотвѣтственно затрудняютъ развитіе малорусской литературы на высшихъ ея ступеняхъ. Тѣ или иныя границы такого развитія при указанныхъ условіяхъ, очевидно, могутъ установиться лишь постепенно, въ результатѣ неизбѣжнаго состязанія двухъ языковъ.
   Но если такое стихійное состязаніе двухъ языковъ неизбѣжно, то менѣе всего нужно и менѣе всего желательно, чтобы оно переходило въ сознательную борьбу двухъ народовъ или, по меньшей мѣрѣ, двухъ интеллигенцій. Для русской интеллигенціи нѣтъ никакого основанія и никакого смысла бороться съ украинскими интеллигентами, защищающими интересы культурнаго развитія малорусскаго народа. И, наоборотъ, возможныя съ ея стороны предупрежденія насчетъ черезчуръ поспѣшныхъ и неосторожныхъ увлеченій отдѣльныхъ представителей украинской интеллигенціи только тогда могутъ разсчитывать на успѣхъ и вниманіе, когда не будетъ никакого основанія усматривать въ этихъ предостереженіяхъ лишь явное или скрытое стремленіе къ борьбѣ съ украинскимъ національнымъ развитіемъ.
   Предположимъ, впрочемъ, на одну минуту, что русская интеллигенція вздумала бы послѣдовать призыву г. Струве и вступить въ "идейную борьбу" съ "украинствомъ". Какое же реальное дѣло она могла бы найти для себя въ этой борьбѣ? Я не говорю, конечно, о какой-либо поддержкѣ системы репрессій, направляемыхъ властью противъ малорусскаго языка и малорусской литературы,-- возможность такой поддержки съ негодованіемъ отвергаетъ и самъ г. Струве. Быть можетъ, представители и "русскаго прогрессивнаго общественнаго мнѣнія" должны были бы заняться основаніемъ на территоріи Малороссіи русскихъ школъ и распространеніемъ народной литературы на русскомъ языкѣ съ спеціальною цѣлью -- вытѣснить имъ изъ обихода населенія малорусскій языкъ? Но стоитъ лишь сдѣлать такое предположеніе, чтобы немедленно почувствовать его нелѣпость. У русской прогрессивной интеллигенціи слишкомъ много прямого и неотложнаго дѣла по просвѣщенію народа и слишкомъ много преданности народнымъ интересамъ, чтобы она могла тратить свои силы на работу, преслѣдующую не столько просвѣтительныя, сколько націоналистическія цѣли. Это не значитъ, понятно, чтобы въ Малороссіи была невозможна просвѣтительная работа на русскомъ языкѣ. Но, поскольку такая работа преслѣдуетъ чисто просвѣтительныя цѣли и покоится на свободномъ сочувствіи обслуживаемаго ею населенія, она не служитъ и цѣлямъ борьбы съ "украинствомъ". Вѣдь и та малорусская интеллигенція, которая увлечена теперь "украинствомъ", вышла изъ русской школы, притомъ школы, имѣвшей въ виду далеко не однѣ только просвѣтительныя цѣли. Такимъ образомъ претворить провозглашенную на бумагѣ "идейную борьбу съ украинствомъ" въ реальное дѣло, способное дать реальные плоды, будетъ, пожалуй, не такъ легко, какъ это представляется г. Струве.
   .Не легко же это именно потому, что для такой борьбы нѣтъ почвы въ жизни. Поскольку русская и украинская интеллигенція стремятся. защищать интересы народныхъ массъ, изъ которыхъ сами онѣ вышли, имъ незачѣмъ и не за что бороться другъ съ другомъ. Наоборотъ, каждая изъ нихъ должна помнить, что онѣ представляютъ собою, говоря словами запорожскаго кошевого въ старой малорусской пѣснѣ, "однакове христіянство", среди котораго не должно быть междоусобныхъ раздоровъ, такъ какъ его объединяетъ одна общая задача -- вести два тѣсно связанные исторіей братскіе народа впередъ къ свободному сожительству и безпрепятственному культурному развитію.

В. М.

"Русское Богатство", No 4, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru