Мякотин Венедикт Александрович
Длящаяся трагедия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Длящаяся трагедія.

   "9 февраля утромъ -- разсказываетъ казанскій корреспондентъ "Русскихъ Вѣдомостей" -- жители города были встревожены такой картиной. По улицѣ неслись конные стражники, за ними нѣсколько подводъ съ городовыми и до десяти извозчиковъ съ полицейскими чинами: пристава, помощники, околоточные. Въ концѣ отряда -- взводъ пѣшихъ городовыхъ. Какъ выяснилось, полиція спѣшила въ ветеринарный институтъ" {"Р. Вѣдомости", 12 февраля.}.
   Картины такого рода обыватели всѣхъ русскихъ университетскихъ городовъ могутъ наблюдать вотъ уже третій мѣсяцъ, а тѣ, кто не наблюдаетъ ихъ непосредственно, могутъ все это время читать о нихъ въ газетной хроникѣ. Третій мѣсяцъ идутъ по всей Россіи студенческія волненія, принявшія форму учебной забастовки. Третій мѣсяцъ правительство энергично, но безуспѣшно, старается сломить эту забастовку, щедро пуская въ ходъ самыя суровыя и крутыя мѣры, вводя въ помѣщенія высшей школы отряды полиціи, сотнями и тысячами арестуя студентовъ и карая ихъ увольненіемъ и исключеніемъ изъ учебныхъ заведеніяхъ, тюремнымъ заключеніемъ и административной высылкой въ отдаленныя губерніи. Академическій вопросъ въ самой острой формѣ вновь стоитъ передъ русскимъ обществомъ и настойчиво зоветъ къ себѣ его вниманіе. Попробуемъ же разобраться въ тѣхъ обстоятельствахъ, которыя вызвали новое обостреніе этого вопроса, и въ тѣхъ условіяхъ, среди какихъ ему приходится искать себѣ практическаго разрѣшенія.
   Съ фактической стороны обстоятельства, послужившія непосредственнымъ поводомъ къ возникновенію студенческихъ волненій нынѣшняго семестра, не отличаются особенной сложностью и ихъ достаточно напомнить въ нѣсколькихъ словахъ. Смерть Л. Н. Толстого въ связи со всѣми сопровождавшими ее условіями вызвала среди учащейся молодежи повышенное настроеніе, нашедшее себѣ выходъ въ рядѣ мирныхъ уличныхъ демонстрацій противъ смертной казни. Вслѣдъ за тѣмъ извѣстія объ истязаніяхъ политическихъ заключенныхъ въ вологодской тюрьмѣ и на Зерентуйской каторгѣ повели къ новымъ демонстраціямъ, на этотъ разъ разыгравшимся исключительно въ стѣнахъ высшихъ учебныхъ заведеній. Правительство не замедлило откликнуться на эти демонстраціи и состоявшимся 10 декабря прошлаго года журнальнымъ постановленіемъ совѣта министровъ профессорскимъ совѣтамъ было предложено исключить изъ различныхъ высшихъ учебныхъ заведеній указанныхъ министрами студентовъ, послѣ чего часть исключенныхъ подверглась еще и административной высылкѣ. Это распоряженіе министровъ объ исключеніи опредѣленныхъ студентовъ стояло въ прямомъ противорѣчіи не только съ временными правилами 27 августа 1905 г., согласно которымъ "заботы о поддержаніи правильнаго хода учебной жизни въ университетѣ возлагаются на обязанность и отвѣтственность совѣта", но даже и съ изданнымъ въ нарушеніе этихъ правилъ помимо Государственной Думы указомъ 11 іюня 1907 г., гласящимъ, что "проступки студентовъ, нарушающихъ установленныя для высшихъ учебныхъ заведеній ихъ совѣтами или соотвѣтствующими имъ органами правила, подлежатъ вѣдѣнію профессорскаго дисциплинарнаго суда". Тѣмъ не менѣе профессорскіе совѣты, не входя въ разсмотрѣніе законности предъявленнаго имъ требованія, безпрекословно подчинились послѣднему, и такимъ образомъ рядъ студентовъ оказался исключеннымъ изъ стѣнъ высшей школы путемъ внѣзаконнаго распоряженія, не встрѣтившаго никакого отпора со стороны тѣхъ липъ, которыя, казалось бы, раньше всѣхъ другихъ должны были защищать достоинство этой школы и охранять ея права.
   Это произошло наканунѣ рождественскихъ каникулъ. А передъ самымъ окончаніемъ ихъ, ожидая, очевидно, отпора со стороны учащейся молодежи, правительство позаботилось принять мѣры, которыя парализовали бы возможность такого отпора. Постановленіемъ 11 января совѣтъ министровъ рѣшилъ временно не допускать въ стѣнахъ высшихъ учебныхъ заведеній никакихъ студенческихъ собраній, за исключеніемъ лишь собраній научнаго характера, и предупредить студентовъ, что тѣ изъ нихъ, которые нарушатъ это распоряженіе, будутъ немедленно исключены изъ высшихъ учебныхъ заведеній. Вмѣстѣ съ тѣмъ ректорамъ университетовъ и начальникамъ другихъ высшихъ учебныхъ заведеній совѣтъ министровъ предписывалъ не давать разрѣшенія на устройство студенческихъ собраній, а въ томъ случаѣ, если, вопреки принятымъ мѣрамъ, въ зданіи учебнаго заведенія соберется недозволенная сходка, "немедленно, не выжидая рѣчей, голосованія и постановленій, предложить присутствующимъ разойтись и одновременно, безъ малѣйшаго промедленія, дать знать о сходкѣ мѣстной полицейской власти, освѣдомляя ее и о подготовленіяхъ къ подобнымъ сборищамъ". Въ свою очередь полицейскимъ чинамъ совѣтъ министровъ вмѣнилъ въ обязанность "тотчасъ по увѣдомленіи ихъ о собравшейся неразрѣшенной сходкѣ принимать быстрыя и рѣшительныя мѣры къ прекращенію послѣдней и къ выясненію личностей ея участниковъ". "Совѣтъ министровъ -- говорилось въ извѣщавшемъ объ этомъ правительственномъ сообщеніи -- ожидаетъ, что ректоры университетовъ и вообще начальники высшихъ учебныхъ заведеній, а равно ихъ совѣты, призванные закономъ къ поддержанію правильнаго хода академической жизни, силою своего авторитета и всѣми зависящими отъ нихъ мѣрами окажутъ и съ своей стороны надлежащее содѣйствіе къ точному исполненію настоящаго распоряженія, издаваемаго съ цѣлью охраненія высшей школы отъ безпорядковъ, отвѣтственность за которые всею своею тяжестью возлагается, прежде всего, на начальствующихъ въ учебныхъ заведеніяхъ лицъ и на профессорскія коллегіи".
   Казалось бы, эти ожиданія совѣта министровъ на практикѣ не должны были оправдаться. Въ самомъ дѣлѣ, только что процитированное распоряженіе представляло собою ничто иное, какъ новое и еще болѣе грубое нарушеніе правъ профессорскихъ коллегій даже въ томъ, немало уже урѣзанномъ по сравненію съ правилами 27 августа 1905 г., видѣ, въ какомъ они еще признавались до вступленія на постъ министра народнаго просвѣщенія г. Кассо. На высшую школу дѣлалось новое посягательство, обрушивался новый, до крайности тяжелый ударъ, послѣдствія котораго грозили получить по-истинѣ разрушительное значеніе. Издавая свое постановленіе, совѣтъ министровъ отмѣнялъ касавшіеся правъ высшей школы высочайшіе указы и вмѣстѣ съ тѣмъ въ существѣ дѣла обращалъ начальниковъ высшихъ учебныхъ заведеній въ простыхъ помощниковъ полицейскихъ чиновъ. И, однако же, начальники высшихъ учебныхъ заведеній и профессорскія коллегіи не воспользовались имѣвшимся у нихъ правомъ не выполнять отмѣняющаго законъ министерскаго предписанія впредь до разрѣшенія возникающихъ въ этомъ случаѣ сомнѣній и въ большинствѣ своемъ безпрекословно приняли навязанную имъ роль. Лишь немногіе изъ дѣятелей высшей школы сразу же выступили съ болѣе или менѣе рѣшительнымъ протестомъ противъ такой роли и предписанныхъ совѣтомъ министровъ мѣръ. Подобный протестъ былъ заявленъ директоромъ петербургскаго женскаго медицинскаго института, проф. Салажинымъ, и послѣднему былъ немедленно объявленъ выговоръ отъ министра народнаго просвѣщенія. Еще болѣе крутую мѣру приняло министерство торговли и промышленности по отношенію къ администраціи кіевскаго политехническаго института, совѣтъ котораго 31 января отправилъ министру телеграмму, заявляя, что начавшіяся въ институтѣ студенческія волненія стоятъ въ непосредственной связи съ циркуляромъ совѣта министровъ отъ 11 января, и прося, на основаніи соотвѣтствующей статьи закона, сдѣлать совѣту министровъ представленіе о крайнихъ неудобствахъ, связанныхъ съ проведеніемъ въ жизнь этого циркуляра. Въ отвѣть на эту телеграмму три декана института, профессора Нечаевь, Тимошенко и Шиндлеръ, голосовавшіе вмѣстѣ съ большинствомъ совѣта за ея посылку, были по телеграфу же уволены отъ занимаемыхъ ими каѳедръ, а всѣмъ остальнымъ профессорамъ, голосовавшимъ за телеграмму министру, былъ объявленъ выговоръ.
   Такого рода мѣры репрессіи по отношенію къ профессорамъ были приняты, однако, лишь въ единичныхъ случаяхъ, такъ какъ и случаи сколько-нибудь рѣшительнаго протеста со стороны профессорскихъ коллегій и ихъ избранниковъ на первыхъ порахъ являлись лишь своего рода исключеніемъ. Большая часть профессорскихъ коллегій проявила полную готовность подчиниться предписаніямъ совѣта министровъ, сводившимъ на-нѣтъ почти все, что еще уцѣлѣло отъ пресловутой университетской "автономіи". Въ частности, даже въ московскомъ университетѣ, потерпѣвшемъ немного позже такой жестокій разгромъ, даже въ этомъ университетѣ -- говоря словами доклада, сдѣланнаго 28 января совѣту ректоромъ г. Мануйловымъ -- "съ перваго дня начавшихся волненій университетской администраціей въ точности исполнялись всѣ требованія и постановленія совѣта министровъ и циркулярнаго распоряженія управляющаго министерства народнаго просвѣщенія, при чемъ не было упущено ни одной мелочи" {"Рѣчь", 8 февраля.}.
   "И тѣмъ не менѣе -- продолжалъ г. Мануйловъ свой докладъ -- въ университетѣ все-таки явилось объявленіе забастовки, которую студенты тотчасъ же стали примѣнять на дѣлѣ"... Студенты не помирились съ тѣмъ, съ чѣмъ сравнительно легко помирились профессора, и на новое нарушеніе правъ высшей школы отвѣтили объявленіемъ учебной забастовки, которая, начавшись въ петербургскомъ и московскомъ университетахъ, быстро перекинулась почта во всѣ высшія учебныя заведенія Россіи. Тогда-то и наступилъ моментъ особенно усерднаго примѣненія январьскаго постановленія совѣта министровъ. Запугать учащихся и предотвратить забастовку оно не смогло, но за то оно было обращено въ орудіе энергичной борьбы съ волненіями и жестокой расправы съ учащимися, расправы безпощадной и слѣпой, въ которой сплошь и рядомъ правый съ точки зрѣнія самихъ властей человѣкъ не отличался отъ виноватаго, дѣйствительный участникъ забастовки отъ ея пассивнаго наблюдателя или даже противника.
   При первыхъ признакахъ начавшагося броженія среди учащихся въ университеты, равно какъ и во многія другія высшія учебныя заведенія, были введены заранѣе заготовленные отряды полиціи. Правда, застать сходки, выносившія рѣшеніе забастовки, имъ не удалось: въ громадномъ большинствѣ случаевъ эти сходки были проведены учащимися съ чрезвычайной быстротою и закончились благополучно до появленія полиціи. Но это обстоятельство нисколько не ослабило рвенія полицейскихъ чиновъ. Будучи введена въ высшія учебныя заведенія ради охраны въ послѣднихъ "порядка", полиція заняла въ нихъ, въ строгомъ согласіи съ преподанными ей инструкціями, положеніе хозяина и принялась энергично усмирять волненія и поддерживать "правильный ходъ учебныхъ занятій". Студенты, заподозрѣнные ею въ участіи въ сходкахъ, хотя бы никакихъ доказательствъ такого участія не было на лицо, немедленно арестовывались. Точно также арестовывались и тѣ студенты, которые особенно горячо убѣждали профессоровъ подчиниться рѣшенію большинства учащихся и не читать лекцій единичнымъ остававшимся на нихъ слушателямъ, равно какъ и тѣ, которые пытались препятствовать учебнымъ занятіямъ или же были заподозрѣны въ такихъ попыткахъ. А вслѣдъ за арестомъ или произведенной полиціей переписью часто немедленно шло наложеніе разнообразныхъ взысканій, начиная съ увольненія изъ учебнаго заведенія и кончая тюремнымъ заключеніемъ или административной высылкой въ сѣверныя губерніи. При такихъ условіяхъ количество пострадавшихъ студентовъ въ короткое время достигло колоссальной цифры. Въ Петербургѣ, по подсчету одной изъ мѣстныхъ газетъ, за время съ января по 23 февраля было арестовано 734 студента, переписано полиціей -- 2.384, уволено -- 1.860 студентовъ. Изъ московскаго университета, въ результатѣ полицейскихъ переписей, было въ два пріема уволено около 800 студентовъ, изъ варшавскаго министръ народнаго просвѣщенія въ одинъ день уволилъ 120 студентовъ. Въ томскомъ технологическомъ институтѣ 17 января были переписаны полиціей, какъ участники сходки, 374 студента, которые и были распоряженіемъ министра народнаго просвѣщенія немедленно уволены изъ института, а затѣмъ произведенное спеціальной профессорской коммиссіей разслѣдованіе выяснило, что, по крайней мѣрѣ, 182 изъ этихъ студентовъ могутъ вполнѣ доказать свою непричастность къ сходкѣ, а относительно остальныхъ 192 человѣкъ нѣтъ никакихъ доказательствъ ихъ участія въ сходкѣ {"Сибирская жизнь", 4 февраля.}.
   Къ слову сказать, этотъ томскій эпизодъ вовсе не представляетъ собою какого-либо исключенія и не стоитъ особенно одиноко. Столь же стремительный характеръ дѣйствія полиціи и основанныя на нихъ мѣры высшихъ властей носили почти повсюду. Между прочимъ, характерное свидѣтельство объ этомъ было опубликовано въ "Голосѣ Москвы" въ видѣ письма студента московскаго университета Гадзевича.
   
   "Въ понедѣльникъ 31 января около 12 1/2 часовъ дня,-- разсказываетъ въ своемъ письмѣ г. Гадзевичъ -- выходя изъ канцеляріи историко-филологическаго факультета, куда былъ вызванъ для переговоровъ по дѣлу о выпускномъ свидѣтельствѣ, я былъ неожиданно отправленъ околоточнымъ надзирателемъ въ пустую аудиторію, гдѣ затѣмъ переписанъ со многими другими студентами, изъ числа которыхъ одни, такъ же, какъ и я, пришли по дѣлу въ канцелярію, другіе на лекцію проф. Любавскаго, не состоявшуюся по болѣзни профессора, третьи въ библіотеку и т. д., хотя никѣмъ не было сдѣлано никакихъ попытокъ устроить сходку или срывать занятія.
   "Но смотря на настойчивыя мои просьбы помѣтить при переписи причину нахожденія въ университетѣ, что, какъ говорятъ, рекомендовалъ и ректоръ университета, переписывавшій насъ полицейскій чинъ отказался это сдѣлать, посовѣтовавъ не ходить въ такіе часы въ университетъ. Также и на всѣ мои вопросы о причинахъ и цѣляхъ переписи онъ отозвался полнымъ незнаніемъ.
   "Какъ я, такъ и всѣ знакомые мнѣ товарищи, раздѣляющіе мою участь,-- рѣшительные противники забастовки" {"Голосъ Москвы", 2 февраля.}.
   
   Каковы были послѣдствія этой переписи для г. Гадзевича и его товарищей,-- я не знаю. Но въ печати извѣстно уже не мало случаевъ, когда студенты, попавшіе тѣмъ или инымъ способомъ въ подобную перепись, затѣмъ на основаніи одного этого факта подвергались увольненію.
   
   "Въ субботу 29 января -- разсказывалъ недавно студентъ московскаго университета Терновскій въ письмѣ въ редакцію "Русскихъ Вѣдомостей" -- я пришелъ въ физическій институтъ, въ книжную лавку Общества взаимопомощи студентовъ московскаго университета. Учрежденіе это вполнѣ легализованное, оффиціальнымъ членомъ котораго я состою, такъ же, какъ и громадное большинство записанныхъ въ этотъ день со мной товарищей. Въ вестибюлѣ института, довольно обширномъ, задній уголъ котораго занятъ помѣщеніемъ Общества виднѣлись одинокія фигуры студентовъ, пришедшихъ въ открытый и тогда еще функціонировавшій университетъ по самымъ разнообразнымъ дѣламъ. Наверху шла лекція проф. Лебедева, шла спокойно въ обычномъ порядкѣ. Но вотъ съ шумомъ распахнулись входныя двери института, раздалась команда и вооруженная штыками толпа людей заполнила вестибюль, занявъ входы и выходы. Помню, какъ вбѣжавшій приставъ сталъ требовать сначала у отдѣльныхъ студентовъ, пока не сошлись съ разныхъ концовъ вестибюля 53 человѣка, свѣдѣній о никому невѣдомой сходкѣ, которая, по его словамъ, происходитъ здѣсь. Убѣдившись лично, что ничего противозаконнаго не происходитъ и что на громадный институтъ 53 человѣка -- слишкомъ ничтожное количество, онъ сталъ обвинять насъ уже въ томъ, что кто-то, ни ему, ни намъ неизвѣстный, читалъ здѣсь, полчаса тому назадъ, какое-то воззваніе. Результатомъ этой блокады была наша перепись, несмотря на обоснованныя просьбы профессоровъ Умова и Мензбира, тогда еще помощника ректора, не дѣлать этого. Перепись, а затѣмъ и послѣдовавшее исключеніе являются до сихъ поръ совершенно непонятными. Нужно хотя бы смутно сознавать "за что". Изъ университетской администраціи никто не можетъ ничего сообщить" {"Р. Вѣдомости", 8 марта.}.
   
   И подобные эпизоды повторялись не одинъ разъ. Еще 27 января, когда въ новое зданіе московскаго университета въ виду ожидавшагося объявленія забастовки впервые былъ введенъ нарядъ полиціи, въ этомъ зданіи было переписано 188 студентовъ. По просьбѣ бывшаго тогда ректоромъ г. Мануилова московскій градоначальникъ обѣщалъ, однако, не налагать никакихъ взысканій на этихъ студентовъ въ виду того, что наличность сходки не была удостовѣрена и забастовка не была объявлена. Но и это обѣщаніе не помогло, и вслѣдъ затѣмъ большая часть этихъ студентовъ была распоряженіемъ министра народнаго просвѣщенія уволена изъ университета {"Р. Вѣдомости", 4 марта.}. Аналогичныя исторіи происходили и въ другихъ учебныхъ заведеніяхъ и Москвы, и Петербурга, и различныхъ провинціальныхъ городовъ.
   Полицейскія облавы на студентовъ -- такова оказалась въ своемъ практическомъ осуществленіи главная мѣра, при помощи которой правительство рѣшило поддерживать "правильный ходъ учебныхъ занятій" въ высшей школѣ. На дѣлѣ, однако, и этой мѣрой, какъ уже очень скоро выяснилось, поддерживалась лишь одна видимость, лишь одна пустая и для всѣхъ близко стоящихъ къ школѣ ясная фикція, такъ какъ громадное большинство учащихся съ первыхъ дней объявленной забастовки бросило занятія и семестръ оказался безнадежно сорваннымъ. Въ аудиторіяхъ въ часы лекцій и практическихъ занятій появлялось лишь ничтожное количество постоянныхъ слушателей, да кучка "академистовъ" или "союзниковъ", по наряду обходившихъ различныя аудиторіи и изображавшихъ собою декорацію слушателей. Но нельзя же было примириться съ тѣмъ, что студенческій протестъ оказался осуществленнымъ. Профессорамъ было предъявлено требованіе читать лекціи во что бы то ни стало и большая часть профессоровъ повиновалась: въ рядѣ учебныхъ заведеній лекціи читались и читаются передъ 1--2 студентами или же передъ такими слушателями, которые завѣдомо для профессоровъ не принадлежатъ къ составу ихъ постоянной аудиторіи. Въ тѣхъ учебныхъ заведеніяхъ, въ которыя была введена полиція, къ этому присоединились еще ея спеціальныя заботы о поддержаніи учебныхъ занятій. Особенно выдѣлились въ этомъ отношеніи, если не говорить о провинціальныхъ университетахъ, въ Петербургѣ -- университетъ, высшіе женскіе курсы и политехническій институтъ, въ Москвѣ -- коммерческій институтъ и, въ первые дни послѣ объявленія забастовки, университетъ. Въ теченіе нѣсколькихъ дней въ этихъ заведеніяхъ двери аудиторій, въ которыхъ читались лекціи, охранялись вооруженными городовыми и не разъ въ этихъ аудиторіяхъ и около нихъ разыгрывались бурныя сцены, заканчивавшіяся вмѣшательствомъ полиціи.
   
   22 января во время вечернихъ занятій въ московскомъ коммерческомъ институтѣ,-- разсказывали объ одной изъ такихъ сценъ "Русскія Вѣдомости",-- "обструкціонисты направились въ аудиторію, въ которой читалъ проф. Озеровъ. Студенты, слушавшіе лекцію, захлопнули дверь, ведущую въ аудиторію. Собравшіеся по ту сторону обструкціонисты стали рвать дверь. Завязалась борьба. Посыпалось нѣсколько стеколъ. Въ концѣ концовъ обструкціонистыворвалисьвъ аудиторію. Произошло замѣшательство. Въ институтъ былъ введенъ усиленный нарядъ полиціи, раздѣлившій обструкціонистовъ и сторонниковъ слушанія лекціи. У дверей аудиторіи стали городовые. Проф. Озеровъ возобновилъ свою лекцію" {"Р. Вѣдомости", 30 января.}.
   
   Что собственно могъ читать въ такой обстановкѣ г. Озеровъ и что могли усвоить изъ его лекціи студенты,-- довольно трудно себѣ представить. Но во всякомъ случаѣ далеко не одинъ г. Озеровъ оказался въ состояніи проявить столь спокойное отношеніе къ обстановкѣ своей лекціи и къ тому, что происходитъ въ его аудиторіи съ учащимися. Въ такой же обстановкѣ читали лекціи и многіе его товарищи по коммерческому институту, начиная съ директора послѣдняго, проф. Новгородцева, въ такой обстановкѣ читали и многіе профессора петербургскаго университета. Нѣкоторые изъ профессоровъ петербургскаго юридическаго факультета одно время даже приходили на свои лекціи въ сопровожденіи вооруженнаго полицейскаго эскорта. Одинъ изъ нихъ, проф. Жижиленко, правда, не выдержалъ такого сопровожденія и, не дойдя до аудиторіи, упалъ въ нервномъ припадкѣ, послѣ котораго его пришлось увезти домой. Но другіе его товарищи, какъ, напримѣръ, профессора Пергаментъ и Туганъ-Барановскій, оказались-гораздо крѣпче и относились, повидимому, съ полнымъ спокойствіемъ и къ тому, что ихъ сопровождалъ на лекціи полицейскій конвой, и къ тому, что самыя лекціи имъ приходилось читать въ аудиторіяхъ, находящихся подъ охраной вооруженныхъ городовыхъ, и къ тому, наконецъ, что около этихъ аудиторій полиція арестовывала десятки и сотни студентовъ, протестовавшихъ противъ читаемыхъ въ такой обстановкѣ лекцій. Былъ моментъ, когда казалось, что, по крайней мѣрѣ, выборные представители петербургскаго университета не перенесутъ такихъ сценъ,-- его ректоръ и проректоръ подали было въ отставку. Но достаточно было того, что полиція была выведена -- не изъ университета, а изъ главнаго его коридора,-- и университетскій совѣтъ убѣдилъ своихъ избранниковъ взять ихъ прошенія объ отставкѣ обратно. Петербургская профессура въ лицѣ значительной части своихъ университетскихъ представителей примирилась, такимъ образомъ, съ предоставленнымъ ей положеніемъ, какое одинъ изъ ея членовъ, по словамъ газетъ, охарактеризовалъ, какъ положеніе того поросенка въ мѣшкѣ, котораго берутъ съ собой охотники, отправляясь на охоту за волками.
   Въ провинціальныхъ учебныхъ заведеніяхъ дѣло пошло во многихъ случаяхъ и дальше. Не буду уже говорить объ одесскомъ университетѣ, печальная извѣстность котораго слишкомъ велика. НNo вотъ что, по словамъ газетъ, произошло недавно въ Харьковѣ. "Въ медицинскій корпусъ университета,-- разсказываетъ корреспондентъ "Рѣчи",-- была введена полиція. Профессоръ Зоммеръ предложилъ студентамъ, ходившимъ по коридору, уйти; послѣ ихъ отказа ввели полицію и предложили студентамъ: отправиться на лекціи или въ участокъ. Студенты пошли въ аудиторію, гдѣ устроили физическую обструкцію. Переписано 20 студентовъ" {"Рѣчь", 3 марта.}.
   Отправляться на лекціи или въ участокъ... Эта дилемма, столь откровенно поставленная передъ студентами, временами пріобрѣтаетъ для нихъ еще болѣе острый характеръ, такъ какъ дѣло не всегда ограничивается однимъ участкомъ, а порою за болѣе или менѣе кратковременнымъ пребываніемъ въ послѣднемъ идетъ еще административная высылка. Въ томъ же Харьковѣ губернаторъ, по сообщенію газетъ, среди другихъ мѣръ для поддержанія видимости учебныхъ занятій въ университетѣ употребилъ и такую: онъ вызвалъ къ себѣ часть переписанныхъ полиціей въ университетѣ студентовъ и предложилъ имъ на выборъ подвергнуться административной высылкѣ или же обязаться посѣщать лекціи и запасаться удостовѣреніями въ исполненіи этого обязательства отъ профессоровъ. Университетскимъ профессорамъ, такимъ образомъ, предоставлялась роль своего рода помощниковъ полиціи при опредѣленіи того, кто изъ студентовъ долженъ подвергнуться административной высылкѣ, и, сколько извѣстно, они не отказались открыто и рѣшительно отъ этой роли.
   Немалое количество учащихся, заподозрѣнныхъ въ противодѣйствіи учебнымъ занятіямъ, и отправлено въ настоящее время изъ разныхъ университетскихъ городовъ въ административную высылку, главнымъ образомъ, въ сѣверныя губерніи. "Почти каждую недѣлю -- писалъ недавно архангельскій корреспондентъ одной изъ столичныхъ газетъ -- черезъ Архангельскъ направляются цѣлыя толпы адмистративно-ссыльныхъ для отправки въ отдаленные уѣзды Архангельской губерніи. Высылаемые -- преимущественно учащаяся молодежь обоихъ половъ высшихъ учебныхъ заведеній -- жертвы послѣднихъ университетскихъ событій. Положеніе высылаемой молодежи крайне тяжелое. Денегъ никто почти не имѣетъ, рѣдкіе изъ ссыльныхъ имѣютъ теплую одежду. А между тѣмъ отправка этаповъ на лошадяхъ отмѣнена, и ссыльные дѣлаютъ переходы по 300--400 верстъ пѣшкомъ, по 20 верстъ въ сутки, и волей-неволей принуждены пользоваться въ дорогѣ арестантскими полушубками и бушлатами, мало, однако, защищающими отъ холода, который въ Архангельской губерніи въ настоящую зиму такъ суровъ, что не запомнятъ даже мѣстные привычные старожилы". И окончаніе этапнаго пути не приноситъ высылаемымъ большого облегченія. "Съ пособіемъ на проживаніе и обмундировку -- разсказываетъ тотъ же корреспондентъ -- дѣло обстоитъ грустно. Такъ какъ вновь прибывшіе не были заблаговременно внесены въ смѣту и на нихъ не была потребована ассигновка, то они должны ждать выдачи денегъ до тѣхъ поръ, пока губернская администрація не утвердитъ эту ассигновку. Многимъ приходится продавать имѣющуюся лишнюю теплую одежду, такъ какъ всѣмъ извѣстна канцелярская быстрота. Одежныя же деньги, по всей вѣроятности, придется получить не раньше весны, такъ какъ и на этотъ предметъ нѣтъ ассигновокъ". Къ матеріальнымъ лишеніямъ присоединяются еще всевозможнаго рода лишенія, особенно усердно налагаемыя на вновь прибывающихъ ссыльныхъ. "Каждому вновь прибывающему ссыльному, помимо подписки общихъ правилъ о положеніи административноссыльныхъ, даются для подписи и соблюденія различныя дополнительныя "временныя правила", въ родѣ неотлучки за городъ подъ страхомъ трехмѣсячнаго ареста или 500 р. штрафа, воспрещенія посѣщеній библіотекъ, общественныхъ зрѣлищъ, воспрещенія выхода изъ дома послѣ 9 ч. вечера, храненія "вредныхъ" книгъ участія въ политическихъ партіяхъ и кружкахъ и т. д. Отказывающихся дать подписку предупреждаютъ о невыдачѣ пособія" {"Рѣчь", 18 февраля.}. Приблизительно такія же вѣсти о положеніи высылаемыхъ идутъ и изъ Вологодской губерніи, куда также направлено немалое число административно высланныхъ учащихся. И здѣсь ихъ держатъ въ тюрьмахъ до отправки по этапу, разсылаютъ въ большинствѣ случаевъ въ отдаленные уѣзды и подвергаютъ всевозможнымъ лишеніямъ и стѣсненіямъ, отчасти являющимся неизбѣжной принадлежностью нашей ссылки, отчасти изобрѣтаемымъ заново.
   Помимо такихъ чисто полицейскихъ мѣръ воздѣйствія на учащуюся молодежь по отношенію къ ней пущены въ ходъ еще и другого рода мѣры. Въ екатеринославскомъ горномъ училищѣ совѣтъ профессоровъ уже въ самомъ началѣ учебной забастовки объявилъ студентамъ, что имъ прекращается выдача стипендій и пособій. "Фактически -- поясняла сообщавшая объ этомъ газетная телеграмма -- этимъ исключено сто студентовъ" {"Рѣчь", 10 февраля.}. Въ смыслѣ возстановленія учебныхъ занятій эта мѣра въ Екатеринославѣ особенныхъ успѣховъ не имѣла -- "лекцій нѣтъ", прибавлялъ телеграфировавшій объ ней корреспондентъ,-- но екатеринославскіе профессора довольно вѣрно предугадали тотъ путь, на который вскорѣ направились и усилія центральной власти. Въ концѣ февраля министръ народнаго просвѣщенія обратился къ университетскимъ деканамъ съ предложеніемъ "установи іь дѣйствительный контроль за посѣщеніемъ лекцій и практическихъ занятій стипендіатами". Въ кіевскомъ университетѣ деканы, получивъ такое предложеніе, въ свою очередь разослали профессорамъ бумагу, въ которой сообщали, что ими "уже объявлено студентамъ, получающимъ стипендіи и пособія, о томъ, что означенные студенты должны являться впредь на лекціи со своими лекціонными книжками и предъявлять таковыя въ концѣ каждой лекціи читающему ее профессору для соотвѣтственной отмѣтки, удостовѣряющей явку слушателя на лекціи или практическія занятія". Разсылая членамъ факультета по экземпляру списка студентовъ, пользующихся стипендіями и пособіями, деканы поручали профессорамъ "во-первыхъ, дѣлать на своемъ экземплярѣ означеннаго списка соотвѣтственную отмѣтку о явкѣ на лекціи и практическія знанія каждаго изъ своихъ слушателей, получающихъ упомянутыя льготы, и, во-вторыхъ, о результатахъ упомянутаго контроля сообщать декану еженедѣльно для принятія нужныхъ мѣръ по отношенію къ неисполняющимъ своихъ учебныхъ занятій" {"Рѣчь", 11 марта.}. Почти одновременно съ этимъ, впрочемъ, ректоръ кіевскаго университета объявилъ студентамъ, что по распоряженію попечителя учебнаго округа выдача студентамъ стипендій и пособій прекращается впредь до полнаго возстановленія правильнаго хода учебныхъ занятій {"Рѣчь", 9 марта.}. "Нужная мѣра" была такимъ образомъ принята даже раньше, чѣмъ "дѣйствительный контроль" могъ дать какіе-либо результаты. Та же мѣра примѣняется и въ другихъ мѣстахъ. Въ московскомъ университетѣ въ концѣ февраля было вывѣшено объявленіе исполняющаго обязанности ректора проф. Любавскаго, предупреждающее студентовъ, что "въ случаѣ дальнѣйшаго уклоненія ихъ отъ исполненія ими прямой обязанности посѣщенія лекцій и практическихъ занятій, студентамъ этимъ грозитъ незачетъ текущаго весенняго семестра и лишеніе стипендій, пособій, а равно и освобожденіе отъ платы за ученіе со всѣми послѣдствіями сего" {"Рѣчь", 1 марта.}. Такія же угрозы и предупрежденія по адресу студентовъ-стипендіатовъ сдѣланы за послѣднія недѣли и администраціей петербургскаго университета.
   По этому же пути пошли и нѣкоторыя не имѣющія прямого отношенія въ школѣ правительственныя учрежденія, равно какъ и нѣкоторыя общественныя учрежденія, близкія по своему составу и духу къ нынѣшнему правительству. Какъ разсказывали недавно газеты, канцеляріей туркестанскаго генералъ-губернатора разослано въ различныя высшія учебныя заведенія, гдѣ имѣются туркестанскіе стипендіаты и стипендіатки, отношеніе, въ которомъ она, но порученію генералъ-губернатора, проситъ сообщить ей подробныя "вѣдѣнія о поведеніи и политической благонадежности этихъ стипендіатовъ и стипендіатокъ, а также извѣстить, не принимали ли они какого-либо участія въ учебной забастовкѣ и вообще въ студенческихъ волненіяхъ. Смыслъ этой просьбы не нуждается, конечно, съ поясненіяхъ. Пожалуй, еще проще поставила дѣло саратовская губернская земская управа. Администраціей нѣкоторыхъ петербургскихъ высшихъ учебныхъ заведеній отъ нея получено сообщеніе, въ которомъ она пишетъ, что участіе въ забастовочномъ движеніи многихъ слушателей и слушательницъ высшей школы, ихъ исключеніе и высылка лишаютъ управу возможности руководиться при выдачѣ пособій отдѣльнымъ лицамъ тѣми удостовѣреніями, которыя были выданы имъ ихъ учебнымъ начальствомъ въ декабрѣ или въ январѣ. Поэтому, какъ сообщаетъ саратовская управа, она рѣшила выслать пособія учащимся непосредственно въ учебныя заведенія съ просьбой выдать деньги только такимъ лицамъ, которыя въ текущемъ полугодіи состоятъ въ числѣ учащихся; если же земскій стипендіатъ исключенъ изъ учебнаго заведенія, арестованъ, высланъ по распоряженію администраціи или, наконецъ, не посѣщаетъ занятій безъ уважительныхъ причинъ, то въ этихъ случаяхъ саратовская управа просить причитающуюся на его долю сумму возвратить обратно {"Рѣчь", 8 марта.}. Въ свою очередь и петербургская управа рѣшила принять такія же мѣры. Между прочимъ, по разсказу газетъ, городская исполнительная коммиссія по благотворительности обратилась въ женскій медицинскій институтъ съ просьбой сообщить въ скорѣйшемъ времени, не принимали ли участія въ безпорядкахъ городскія стипендіатки. Однако въ отвѣтъ на эту просьбу директоръ медицинскаго института, проф. Салажинъ, увѣдомилъ коммиссію, что въ институтѣ никакихъ безпорядковъ не происходило, а потому слушательницы и не могли принимать въ нихъ какого-либо участія {"Рѣчь", 9 марта.}. Какъ повели себя въ виду подобныхъ запросовъ начальники другихъ высшихъ учебныхъ заведеній, остается неизвѣстнымъ, но есть много основаній сомнѣваться въ томъ, чтобы ихъ поведеніе могло быть аналогично поведенію проф. Салажина.
   Воздѣйствіе на учащуюся молодежь производится такимъ образомъ и дубьемъ, и рублемъ. Наряду съ этимъ намѣчаются уже и проекты еще болѣе широкихъ репрессій по отношенію къ учащимся. Не такъ давно, напримѣръ, совѣтъ петербургскаго горнаго института, обсудивъ въ экстренномъ засѣданіи, созванномъ по распоряженію министра и торговли и промышленности, мѣры къ возстановленію нормальной жизни въ институтѣ и заслушавъ докладъ по этому вопросу директора института, г. Долбни, постановилъ обязать всѣхъ студентовъ, поступившихъ въ 1910 г., получить въ теченіе марта, а всѣхъ остальныхъ студентовъ до конца семестра -- зачетъ по одному предмету. При этомъ въ случаѣ неисполненія такого требованія совѣтъ проектировалъ студентовъ старшихъ курсовъ уволить на годъ, а студентовъ перваго курса уволить безъ срока съ тѣмъ, чтобы они могли поступить обратно лишь по конкурсу. Правда, это постановленіе пока еще не исполнено и перешло на рѣшеніе министра, такъ какъ три члена совѣта, профессора Бауманъ, Никитинъ и Федоровъ, остались при особомъ мнѣніи и представили мотивированное заявленіе, въ которомъ указываютъ, что осуществленіе постановленія совѣта не поведетъ къ возстановленію нормальной жизни въ институтѣ, а, вызвавъ массовыя увольненія, подготовитъ лишь почву для новыхъ волненій въ слѣдующемъ году {"Рѣчь, 25 февраля.}. Но характерно уже и то, что такого рода проектъ могъ возникнуть въ профессорской коллегіи и даже собрать за себя большинство голосовъ. И нужно сказать, что горный институтъ не стоитъ въ этомъ случаѣ совершенно обособленно,-- подобные проекты возникаютъ и среди нѣкоторыхъ другихъ профессорскихъ коллегій.
   Курсъ взятъ твердый и репрессіи по отношенію къ учащейся молодежи пущены въ ходъ самыя разнообразныя и самыя крутыя. Но, поскольку эти репрессіи имѣли своею цѣлью сломить протестъ учащихся и подавить волненія, онѣ остались въ сущности почти безрезультатными. Правильныхъ занятій до сихъ поръ -- до половины марта -- почти нигдѣ въ высшей школѣ нѣтъ и въ громадномъ большинствѣ высшихъ учебныхъ заведеній семестръ, повторяю, оказался безнадежно потерянъ. Всѣми указанными репрессіями поддерживается и охраняется лишь фикція учебныхъ занятій, лишь видимость порядка и ради соблюденія этой видимости безпощадно калѣчатся и коверкаются тысячи молодыхъ жизней. А наряду съ этимъ той же видимости приносятся и другія жертвы -- ради нея возлагаются на алтарь болѣе абстрактныя, чѣмъ судьба отдѣльныхъ личностей, но не менѣе важныя, цѣнности и колеблются самые устои существованія высшей школы въ странѣ.
   Политика правительства по отношенію къ высшей школѣ, дѣйствительно, ведетъ за собою фактическое разрушеніе послѣдней. Мѣстами эта политика уже вызываетъ противъ себя протестъ не только учащихся, но и учащихъ, причемъ этотъ послѣдній протестъ по необходимости принимаетъ настолько рѣшительную форму, что результатомъ его является, если не уничтоженіе, то во всякомъ случаѣ весьма серьезное ослабленіе самихъ высшихъ учебныхъ заведеній. Выше я уже упоминалъ о томъ, что совѣтъ кіевскаго политехническаго института попытался возражать противъ январьскаго постановленія совѣта министровъ и что отвѣтомъ на эту попытку явились выговоръ всѣмъ подписавшимъ протестъ профессорамъ и увольненіе въ отставку бывшихъ въ ихъ числѣ трехъ декановъ. Часть профессоровъ не нашла возможнымъ безъ ущерба для своего достоинства примириться съ такимъ исходомъ дѣла и, когда выяснилось, что всѣ настоянія передъ министерствомъ на возвращеніи уволенныхъ декановъ не приводятъ къ благопріятному результату, еще семь профессоровъ рѣшили раздѣлить судьбу своихъ избранниковъ и покинули институтъ. Послѣдній потерялъ такимъ путемъ треть своего профессорскаго состава, но, какъ прибавляетъ газетное сообщеніе, еще "предстоятъ дальнѣйшія отставки" {"Рѣчь", 11 марта.}.
   Еще болѣе значительнымъ по своимъ размѣрамъ и послѣдствіямъ оказался разгромъ московскаго университета. Первые дни настоящаго полугодія начались въ немъ, какъ я уже упоминалъ, строгимъ примѣненіемъ со стороны выборной университетской администраціи правилъ, продиктованныхъ январьскимъ постановленіемъ совѣта министровъ. Въ университетъ при первыхъ признакахъ броженія среди учащихся вызвана была полиція, изо дня въ день стали производиться переписи и аресты студентовъ, влекшіе за собою массовыя увольненія и высылки, а изъ профессоровъ часть читала лекціи въ охраняемыхъ полиціей аудиторіяхъ ничтожному количеству слушателей, часть же отказывалась отъ чтенія лекцій при такихъ условіяхъ и этимъ до поры до времени ограничивала весь свой протестъ. Но уже очень скоро университетской администраціи пришлось на опытѣ убѣдиться въ томъ, что, казалось бы, она могла предвидѣть съ самаго начала,-- что полиція, разъ введенная въ университетъ и надѣленная широкими полномочіями для усмиренія происходящихъ въ немъ волненій, становится его настоящимъ хозяиномъ, и притомъ хозяиномъ такимъ, дѣйствія котораго едва-ли могутъ особенно много способствовать успѣшности научныхъ занятій.
   
   "Въ университетѣ -- докладывалъ ректоръ г. Мануйловъ профессорскому совѣту въ засѣданіи 28 января -- создалось совершенно необычное положеніе. Въ силу недавняго постановленія совѣта министровъ поддержаніе правильнаго хода учебной жизни въ университетѣ, возложенное высочайшимъ указомъ 27 августа 1905 г. на обязанность и отвѣтственность совѣта и выбранныхъ имъ должностныхъ лицъ, нынѣ входитъ въ компетенцію двухъ властей: университетской и общей администраціи. Та и другая одинаково отвѣтственны за порядокъ въ университетѣ и уполномочены каждая принимать свои мѣры. Отличіе новаго порядка вещей отъ прежняго, существовавшаго не только послѣ указа 27 августа 1905 г., но и раньше его, состоитъ въ томъ, что полиціи дано теперь право и даже вмѣнено въ обязанность вмѣшиваться въ управленіе университетомъ независимо отъ того, обращается ли къ ней университетская администрація или нѣтъ. Полиція стала отвѣтственнымъ передъ высшимъ начальствомъ,-- каковымъ является для нея министерство внутреннихъ дѣлъ,-- органомъ университетскаго управленія и, какъ таковой она, Исполняя свою новую обязанность, неизбѣжно должна вмѣшиваться во внутреннюю жизнь университета.
   "Такое положеніе вещей -- продолжалъ г. Мануйловъ -- создаетъ совершенно недопустимое двоевластіе, безусловно препятствующее упорядоченію академической жизни, даже при вполнѣ корректномъ и благожелательномъ отношеніи къ университету общей администраціи. Обѣ власти -- и полицейская, и университетская -- добросовѣстно исполняли свои обязанности и тѣмъ не менѣе недоразумѣнія были неизбѣжны, такъ какъ они происходили изъ самаго существа дѣла. Ректоръ считаетъ долгомъ засвидѣтельствовать, что полиція ни разу не подала повода къ жалобамъ: и градоначальникъ, и его подчиненные, съ своей стороны, относились къ университетской администраціи съ полной предупредительностью. Тѣмъ не менѣе при такихъ условіяхъ учебныя занятія и вообще правильная университетская жизнь идти не могутъ" {"Р. Вѣдомости", 8 февраля.}.
   
   Придя къ заключенію, что "при создавшемся въ университетѣ двоевластіи онъ, ректоръ, является безполезнымъ и даже лишнимъ", г. Мануйловъ подалъ прошеніе объ отставкѣ отъ должности ректора. Одновременно подобныя же прошенія подали и помощникъ ректора проф. Мензбиръ, и проректоръ проф. Минаковъ. Но министерство увидѣло въ этомъ протестъ противъ его дѣйствій и отвѣтило немедленнымъ увольненіемъ троихъ названныхъ профессоровъ не только отъ занимавшихся ими административныхъ должностей, но и отъ профессорскихъ каѳедръ. Съ этой карой настолько поторопились, что даже забыли о статьѣ закона, согласно которой проф. Мензбиръ, какъ заслуженный профессоръ, не могъ быть въ такомъ порядкѣ лишенъ права читать лекціи и оставаться членомъ факультета и совѣта. Быть можетъ, впрочемъ, здѣсь дѣло было и не въ забывчивости. По крайней мѣрѣ, и тогда, когда совѣтъ московскаго университета спеціально указалъ на это обстоятельство, министерство все-таки не взяло своего распоряженія относительно проф. Мензбира обратно. Но, конечно, однимъ лишнимъ нарушеніемъ закона больше или меньше не составляетъ большой разницы въ общемъ счетѣ, когда единственная цѣль, какая ставится итогу этого счета, заключается въ томъ, чтобы достигнуть устрашенія.
   Однако, въ данномъ случаѣ разсчеты на устрашеніе не оправдались. Докладъ г. Мануйлова и основанное на этомъ докладѣ рѣшеніе университетской администраціи были одобрены всѣмъ совѣтомъ и благодаря этому немалая часть профессоровъ московскаго университета чувствовала себя слишкомъ сильно затронутой въ своемъ личномъ достоинствѣ и слишкомъ тѣсно связанной съ своими избранниками, чтобы оставить ихъ однихъ нести наложенную на нихъ кару. Съ другой стороны, расправа съ университетскимъ президіумомъ, показавшая, что министерство намѣрено твердо идти по избранному имъ пути, обострила чувство протеста и тѣхъ изъ профессоровъ и преподавателей университета, которые и безъ того не склонны были мириться съ хозяйничаніемъ полиціи въ университетѣ и съ массовыми репрессіями по отношенію къ учащимся, но раньше еще надѣялись на мирное улаженіе дѣла. Въ результатѣ немедленно вслѣдъ за увольненіемъ гг. Мануйлова, Мензбира и Минакова 12 профессоровъ (профессоръ всеобщей исторіи Петрушевскій, профессора-юристы Хвостовъ и Шершеневичъ, профессора физико-математическаго факультета Вернадскій, Зелинскій, Лебедевъ, Чаплыгинъ и Эйхенвальдъ и профессора-медики Алексинскій, Рейнъ, Ротъ и Сербскій) и рядъ приватъдоцентовъ и лаборантовъ подали заявленіе о своей отставкѣ. Въ ближайшіе же дни къ этимъ заявленіямъ присоединился длинный рядъ новыхъ заявленій такого же содержанія и вскорѣ бѣгство преподавателей изъ московскаго университета приняло повальный характеръ. Уже къ 20 февраля, по подсчету, произведенному "Русскими Вѣдомостями", размѣры потерь, понесенныхъ преподавательскимъ составомъ университета, выражались въ такихъ цифрахъ: съ физико-математическаго факультета, гдѣ раньше было 25 профессоровъ и 69 приватъ-доцентовъ, ушло 11 профессоровъ и 36 младшихъ преподавателей, въ томъ числѣ 28 приватъ-доцентовъ; на юридическомъ факультетѣ изъ 14 профессоровъ и 38 приватъ-доцентовъ ушло 5 профессоровъ и 16 приватъ-доцентовъ; на историко-филологическомъ факультетѣ изъ 20 профессоровъ ушло 2 и изъ 39 приватъ-доцентовъ -- 9, а сверхъ того вышли въ отставку два стороннихъ преподавателя этого факультета; наконецъ, съ медицинскаго факультета, гдѣ раньше было 32 профессора и 124 приватъ-доцента, ушло 7 профессоровъ, 18 приватъ-доцентовъ, 1 помощникъ прозектора и 1 ассистентъ; всего же къ 20 февраля ушло 108 преподавателей, въ томъ числѣ 25 профессоровъ, 74 приватъ-доцента, 7 лаборантовъ, ассистентовъ и прозекторовъ и два стороннихъ преподавателя. Если принять вдобавокъ во вниманіе, что многія каѳедры при этомъ уходѣ совершенно лишились преподавателей, и прибавить, что среди ушедшихъ профессоровъ и приватъ-доцентовъ насчитывается рядъ крупныхъ научныхъ силъ, замѣнить которыя при всякихъ условіяхъ было бы далеко не легкимъ дѣломъ, то не трудно будетъ себѣ представить, что въ результатѣ этихъ уходовъ дѣятельность московскаго университета, какъ научнаго и учебнаго учрежденія, оказалась въ весьма значительной степени парализованной. И устранить эту парализованность довольно мудрено. При имѣющемся у насъ скудномъ числѣ ученыхъ, особенно ученыхъ дипломированныхъ, мѣста ушедшихъ преподавателей московскаго университета, если бы даже нашлись охотники немедленно занять эти мѣста, нѣтъ возможности заполнить иначе, какъ переведя на нихъ преподавателей другихъ высшихъ учебныхъ заведеній и, стало быть, ослабивъ эти послѣднія. А между тѣмъ за недѣли, прошедшія съ 20 февраля, успѣлъ уже поступить рядъ новыхъ заявленій объ отставкѣ преподавателей московскаго университета и его каѳедры, кабинеты и лабораторіи еще болѣе опустѣли.
   Можно съ большою вѣроятностью предполагать, что начавшееся разрушеніе высшей школы не остановится на кіевскомъ политехникумѣ и московскомъ университетѣ. Но несравненно большее значеніе, чѣмъ эти предположенія, имѣетъ тотъ несомнѣнный фактъ, что разрушеніе высшей школы, и притомъ разрушеніе еще болѣе серьезное, происходитъ и во многихъ изъ тѣхъ случаевъ, когда внѣшнія формы школы остаются неприкосновенными. Во многихъ учебныхъ заведеніяхъ, сохранившихъ всѣхъ своихъ преподавателей, исчезаетъ или даже почти уже исчезло живое общеніе между учащими и учащимися. Вполнѣ плодотворной работа школы вообще, и высшей школы въ особенности, можетъ быть только при условіи довѣрія учащихся къ преподавателямъ и высокаго авторитета послѣднихъ среди первыхъ. Но довѣріе и авторитетъ въ свою очередь не пріобрѣтаются даромъ и не могутъ существовать при всякихъ условіяхъ, особенно въ высшей школѣ, къ которой учащіеся, справедливо видя въ ней не только сообщающее извѣстную сумму знаній научное учрежденіе, но и воспитательницу нравственныхъ идеаловъ, естественно и законно предъявляютъ повышенныя этическія требованія. До тѣхъ поръ, пока профессора являются въ глазахъ своихъ слушателей независимыми служителями науки, авторитетъ высшей школы и отдѣльныхъ ея дѣятелей стоитъ высоко и она можетъ съ успѣхомъ выполнять свое культурное назначеніе. Но, когда профессоръ обращается въ покорнаго слугу власти, готоваго поступаться своими убѣжденіями и принимать активное участіе въ противорѣчащихъ имъ дѣйствіяхъ, его моральный авторитетъ неминуемо исчезаетъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ ослабляется и культурное значеніе университетскаго преподаванія. Въ этомъ смыслѣ событія послѣднихъ мѣсяцевъ, во время которыхъ немалое количество профессорскихъ коллегій приняло на себя роль исполнителей распоряженій, въ корнѣ уничтожающихъ самоуправленіе высшей школы и попирающихъ ея достоинство, какъ нельзя болѣе пагубно подѣйствовали на взаимоотношенія учащихся и учащихъ въ высшей школѣ, подорвавъ авторитетъ послѣднихъ среди первыхъ, создавъ между ними глубокое разъединеніе и тѣмъ самымъ подготовивъ на будущее элементы разложенія въ академической жизни.
   Эта сторона дѣла, конечно, весьма мало озабочиваетъ правы, тельство, и вообще не склонное интересоваться ею, а въ настоящее время занятое въ сферѣ университетскаго вопроса исключительно заботами объ уничтоженіи тѣхъ послѣднихъ крохъ "свободъ", какія пока еще сохранялись за достаточно уже расшатанной оградой университетской "автономіи". Охранители "культурныхъ помѣщичьихъ гнѣздъ" едва-ли даже способны вполнѣ ясно понять и вполнѣ наглядно представить себѣ, какой тяжелый ударъ наносятъ они русской культурѣ и ея разсадникамъ, заставляя дѣятелей русской высшей школы настежъ раскрывать ея двери передъ полиціей и спокойно заниматься чтеніемъ лекцій во время полицейской расправы надъ не желающими слушать эти лекціи учащимися.
   Слѣдя за развертывающимися передъ нашими глазами событіями, нельзя не задаться, однако, другимъ, болѣе сложнымъ вопросомъ: неужели не озабочены этою стороною дѣла сами профессорскія коллегіи высшихъ учебныхъ заведеній? О непониманіи здѣсь уже едва-ли можетъ идти рѣчь. Во всякомъ случаѣ не дальше, какъ шесть лѣтъ тому назадъ, профессорскія коллегіи,-- не особенно сильно, къ слову сказать, и измѣнившіяся въ своемъ личномъ составѣ съ того времени,-- прекрасно понимали серьезное значеніе указанной стороны вопроса и даже закрѣпили это свое пониманіе въ рядѣ постановленій и документовъ.
   
   "Само собою разумѣется,-- писала въ началѣ 190.5 года коммиссія, избранная совѣтомъ харьковскаго университета для разсмотрѣнія вопроса объ открытіи закрытаго передъ тѣмъ университета,-- что учебная работа университета можетъ приносить пользу... лишь въ томъ случаѣ, если передъ профессоромъ будетъ аудиторія, дѣйствительно желающая работать, способная проявлять неподдѣльный интересъ къ наукѣ.
   "Въ противномъ случаѣ самое изложеніе научныхъ истинъ превратится въ выполненіе тяжелой и позорной для достоинства ученаго формальности, которая не только не возбуждаетъ его энергіи, но, наоборотъ, парализуетъ и тотъ остатокъ научнаго воодушевленія и работоспособности, который все еще сохранилъ до настоящаго времени русскій профессоръ, не смотря на всѣ неблагопріятныя для этого условія.
   "Поэтому возобновленіе занятій можетъ принести пользу, а не вредъ, тогда, и только тогда, если студенчество открыто и свободно признаетъ, что оно, по крайней мѣрѣ, въ большинствѣ, желаетъ и способно продолжать въ настоящее время научную работу, что оно само, по тѣмъ или инымъ соображеніямъ, отказывается вносить въ аудиторіи какіе-либо раздоры и несогласія, при наличности которыхъ немыслимъ правильный ходъ занятій...
   "Рѣшеніе студентовъ должно быть свободно и миролюбиво; никто не въ правѣ заставлять кого-либо учиться силой, никакой профессоръ, уважающій науку и свое достоинство, не пожелаетъ учить изъ подъ палки"... {"Право", 1905 г., No 8.}
   
   Записка, изъ которой я взялъ только что приведенныя строки, была въ 1905 г. принята совѣтомъ харьковскаго университета и, слѣдовательно, выражала собою мнѣніе совѣта или, по крайней мѣрѣ, его большинства. "Никакой профессоръ, уважающій науку и свое достоинство,-- заявляли харьковскіе профессора шесть лѣтъ тому назадъ -- не пожелаетъ учить изъ-подъ палки". Прошло шесть лѣтъ и въ корридорахъ того же харьковскаго университета студентамъ въ присутствіи профессоровъ предлагаютъ отправляться на лекціи или въ участокъ. Гдѣ же голосъ профессорской коллегіи? Гдѣ ея дѣйствія? Голосъ коллегіи, пожалуй, звучитъ и теперь. Получивъ январьскій циркуляръ министра народнаго просвѣщенія ъ предложеніемъ обсудить мѣры надзора за учащимися и привлеченія къ отвѣтственности нарушителей академическаго порядка, харьковскій университетскій совѣтъ выбралъ для разсмотрѣнія этого вопроса особую коммиссію. Послѣдняя въ своемъ докладѣ признала, что подобныя мѣры, можетъ быть, и слѣдуетъ выработать, но нельзя разсчитывать, что онѣ сами по себѣ смогутъ обезпечить нормальное теченіе занятій; этой цѣли онѣ будутъ въ состояніи достигнуть только въ томъ случаѣ, если ихъ дѣйствіе будетъ сопровождаться рядомъ условій другого порядка. Въ качествѣ такихъ необходимыхъ условій коммиссія указала: "улучшеніе общихъ условій русской жизни, повышеніе культурнаго уровня населенія, укрѣпленіе сознанія законности въ обществѣ, упроченіе научныхъ интересовъ въ студенческой массѣ и улучшеніе преподаванія въ средней школѣ, установленіе вполнѣ опредѣленнаго и яснаго правового положенія высшей школы на началахъ самоуправленія и болѣе бережное отношеніе къ авторитету профессоровъ". Въ ближайшій же моментъ "умиротворенію университетской жизни и приведенію ея въ норму содѣйствовало бы, по мнѣній коммиссіи, скорѣйшее возвращеніе къ тому порядку ея, который предшествовалъ актамъ 10 декабря 1910 г. и 11 января 1911 г., и пересмотръ дѣлъ и облегченіе участи потерпѣвшихъ административныя взысканія" {"Р. Вѣдомости", 4 марта.}. Не трудно видѣть, что мнѣніе профессорской коллегіи, хотя оно и выражается теперь въ несравненна болѣе мягкой и сдержанной формѣ, остается въ сущности тѣмъ же, какимъ было и раньше. Только теперь оно -- и въ этомъ существенная разница -- не закрѣпляется никакими соотвѣтствующими ему дѣйствіями. Наоборотъ, высказавъ его, профессора непосредственно переходятъ къ выполненію "тяжелой для достоинства ученаго формальности" и, какъ бы забывъ о томъ, что "никто не въ правѣ заставлять кого-либо учиться силой", идутъ читать лекціи въ аудиторіи, въ которыя студентовъ загоняютъ репрессіями и угрозами.
   И въ такомъ положеніи оказались не одни только харьковскіе профессора. Когда въ началѣ 1905 года нѣкоторые петербургскіе профессора выступили въ печати съ нападками на совѣтъ петербургскаго университета, рѣшившій въ виду студенческихъ волненій оставить временно университетъ закрытымъ, 23 профессора опубликовали письмо, въ которомъ оправдывали и мотивировали это рѣшеніе.
   
   "Сущность дѣла -- говорили между прочимъ, авторы этого письма -- заключается не въ томъ, какъ мы относимся къ забастовкѣ, а въ томъ, возможны ли занятія въ университетѣ при наличности забастовки, въ которую постановили вступить около 2.500 его студентовъ. Рѣшить этотъ вопросъ въ утвердительномъ смыслѣ, по нашему крайнему убѣжденію, можно только въ томъ случаѣ, если отнестись слишкомъ легко къ тѣмъ печальнымъ послѣдствіямъ, которыя представляются неизбѣжными въ случаѣ возобновленія занятій раньше наступленія извѣстнаго общественнаго успокоенія.
   "Возобновленіе занятій въ настоящее время, очевидно, мыслями только въ двухъ видахъ: или занятія формально начнутся для всѣхъ студентовъ и тогда за этимъ несомнѣнно послѣдуютъ осложненія, которыя повлекутъ за собою снова закрытіе университета и массовыя репрессивныя мѣры, или придется прибѣгнуть къ такимъ репрессивнымъ мѣрамъ еще до возобновленія занятій. Иначе говоря, опять будетъ примѣнена та старая система, которая касается только симптомовъ, а не причины зла, и которая, какъ всякое леченіе подобнаго характера, ни къ какому благопріятному результату не приводить, а дѣлаетъ болѣзнь хронической и обостряетъ ее_до послѣдней степени.
   "Мы вполнѣ признаемъ -- продолжали лица, подписавшія письмо,-- возможность искреннихъ протестовъ студентовъ противъ забастовокъ; но отсюда еще далеко до требованій, равносильныхъ обращенію къ мѣрамъ полицейскаго характера, могущимъ повлечь за собой серьезныя бѣдствія для многихъ товарищей. Подобныя мѣры... ни въ какомъ случаѣ не могутъ служить интересамъ науки и университета" {"Право", 1905 г., No 7.}.
   
   Вслѣдъ за опубликованіемъ только что цитированнаго письма въ газетахъ того времени появилось письмо членовъ совѣта петербургскаго политехническаго института, оглашавшее аналогичное постановленіе совѣта этого учебнаго заведенія.
   
   Если настаивать на возобновленіи занятій,-- говорилось въ этомъ постановленіи -- то это "создастъ тяжелый расколъ между учащимися и поставитъ совѣтъ въ необходимость или отказаться, подъ давленіемъ студентовъ, отъ принятаго рѣшенія, или прибѣгнуть къ мѣрамъ административной репрессіи, идущимъ въ разрѣзъ съ педагогическими принципами и достоинствомъ совѣта. Положеніе станетъ еще тягостнѣе, если среди учащихся образуется меньшинство, которое, вопреки общему настроенію студентовъ, пожелаетъ продолжать учебныя занятія во что бы то ни стало. Это вызоветъ разладъ, который можетъ проявиться въ весьма опасныхъ формахъ, въ особенности, если большинство прибѣгнетъ къ обструкціи. При такихъ условіяхъ для продолженія занятій понадобятся особыя мѣры охраны меньшинства, а противъ большинства придется принимать карательныя мѣры, которыя могутъ быть еще усилены административной властью, стоящей внѣ института и чуждой интересамъ учебнаго дѣла. Если этимъ путемъ и удастся возстановить внѣшній порядокъ, то это нанесетъ непоправимый ударъ научному преподаванію и въ институтѣ создастся такая тяжелая атмосфера, при которой будутъ происходить не учебныя занятія, а лишь формальное отбываніе обязанностей и студентами, и преподавателями. Такое веденіе учебныхъ занятій по существу недопустимо въ высшемъ учебномъ заведеніи и будетъ къ тому же совершенно непроизводительнымъ" {"Право", 1905 г., No 3.}.
   
   Подобныя мнѣнія были тогда высказаны совѣтами многихъ высшихъ учебныхъ заведеній и въ концѣ концовъ всѣмъ этимъ мнѣніямъ было дано какъ бы нѣкоторое общее завершеніе въ извѣстномъ постановленіи состоявшагося въ въ мартѣ 1905 г. съѣзда профессоровъ и преподавателей высшихъ учебныхъ заведеній.
   
   "Въ печать проникаютъ -- говорили, между прочимъ, лица, принявшія это постановленіе -- тревожныя вѣсти о новыхъ предположеніяхъ администраціи водворить внѣшній -- формальный и призрачный -- порядокъ въ учебныхъ заведеніяхъ обычными средствами полицейско-бюрократическаго обузданія -- поголовными увольненіями студентовъ и профессоровъ и новымъ устроеніемъ академическаго быта канцелярскимъ путемъ. Передъ нами встаютъ при этихъ слухахъ знакомыя мрачныя картины: обструкція, междоусобіе между учащимися, занятіе зданій высшей школы полицейскою силою, отборъ среди учащихся благонадежныхъ отъ безпокойныхъ, массовыя исключенія и высылки, словомъ -- безчисленныя жертвы...
   "Глубоко увѣренные въ томъ, что возобновленіе указанныхъ мѣропріятій приведетъ къ окончательной гибели высшаго образованія, въ которомъ такъ нуждается наша родина, мы -- заявляли члены въѣзда -- не можемъ оставаться безучастными передъ наступающею бѣдою. При такомъ убѣжденіи мы считаемъ противорѣчащимъ нашему достоинству, нашему понятію о личной чести и гражданскомъ долгѣ -- какимъ бы то ни было образомъ поддерживать практику полицейско-бюрократическаго воздѣйствія на учащееся юношество. Поэтому считаемъ нравственно невозможнымъ чтеніе лекцій, веденіе практическихъ занятій и производство экзаменовъ при условіи примѣненія въ высшихъ школахъ репрессій и насилія. Мы твердо рѣшились этого не дѣлать" {"Право" 1906 г., No 15.}.
   
   Боюсь, что я черезчуръ долго задерживалъ вниманіе читателя на выдержкахъ изъ старыхъ документовъ. Но, думается, у меня есть въ этомъ случаѣ нѣкоторое оправданіе и оно заключается въ томъ, что эти старые документы имѣютъ самое непосредственное отношеніе къ переживаемой нами современной дѣйствительности. Въ самомъ дѣлѣ, трудно было бы, пожалуй, собрать болѣе убѣдительные доводы противъ участія профессорскихъ коллегій и отдѣльныхъ профессоровъ въ насильственномъ водвореніи формальнаго и призрачнаго порядка въ стѣнахъ высшей школы, чѣмъ тѣ, какіе изложены въ приведенныхъ выдержкахъ. И изложены были эти доводы, съ глубокимъ убѣжденіемъ въ ихъ справедливости, никѣмъ инымъ, какъ самими же дѣятелями высшей школы. Но прошло шесть лѣтъ и тѣ же дѣятели, за небольшими сравнительно исключеніями, оказались на совершенно иной позиціи. Въ 1905 г. совѣтъ петербургскаго политехническаго института утверждалъ, что подавленіе студенческой забастовки полицейскими мѣрами "нанесетъ непоправимый ударъ научному преподаванію и въ институтѣ создастся такая тяжелая атмосфера, при которой будутъ происходить не учебныя занятія, а лишь формальное отбываніе обязанностей и студентами, и преподавателями". Въ 1911 г. совѣтъ того же политехническаго института, широко раскрываетъ его двери передъ полиціей. Въ 1905 г. совѣтъ петербургскаго университета не открывалъ послѣдняго, опасаясь появленія въ немъ полиція, въ 1911 г. онъ находитъ вполнѣ возможнымъ удовлетвориться выводомъ полиціи изъ главнаго университетскаго корридора. Въ 1905 г. 23-хъ профессора предупреждали желавшихъ заниматься во время объявленной забастовки студентовъ объ опасности "требованій, равносильныхъ обращенію къ мѣрамъ полицейскаго характера, могущимъ повлечь за собою серьезныя бѣдствія для многихъ товарищей", и утверждали, что "подобныя мѣры ни въ какомъ случаѣ не могутъ служить интересамъ науки и университета". Въ 1911 г. нѣкоторые изъ числа этихъ 23 профессоровъ идутъ читать лекціи въ сопровожденіи городовыхъ, въ то время, когда въ университетѣ совершаются аресты студентовъ. Передъ нами, казалось бы, совершенно различныя позиціи, раздѣленныя одна отъ другой глубокой пропастью, но занимаютъ эти позиціи одни и тѣ же въ общемъ лица, только на разстояніи шести лѣтъ.
   Въ обществѣ и печати есть разныя попытки объясненія этого факта. Одни склонны объяснять его исключительно личными свойствами и личными интересами преподавательскаго состава высшей школы. Неудовлетворительность такого объясненія слишкомъ бьетъ, однако, въ глаза, чтобы на немъ можно было остановиться. Личные интересы и свойства дѣятелей, конечно, играютъ извѣстную роль во всякомъ общественномъ дѣлѣ. Но только ими объяснять позицію, занятую цѣлымъ рядомъ профессорскихъ коллегій въ такомъ крупномъ и остромъ вопросѣ университетской жизни, значитъ, несомнѣнно, уклоняться въ сторону отъ той дороги, которая можетъ привести къ правильному пониманію подлежащаго объясненію факта.
   Есть и другое объясненіе. Нѣкоторые изъ наблюдателей современной русской жизни готовы съ чувствомъ извѣстнаго удовлетворенія усматривать въ позиціи, занятой теперь большинствомъ профессорскихъ круговъ, признакъ того, благотворнаго съ точки зрѣнія данныхъ наблюдателей, явленія, что зрѣлые общественные элементы отдѣлились отъ радикально настроенной молодежи. Поскольку, однако, такое объясненіе пытается идти дальше простого констатированія факта раскола между учащимися и учащими въ высшей школѣ, оно въ свою очередь врядъ-ли способно выдержать серьезную критику. Прежде всего, вѣдь, сказать, что нынѣшняя позиція профессоровъ объясняется ихъ зрѣлостью, вмѣстѣ съ тѣмъ значило бы сказать, что позиція, занимавшаяся тѣми же кругами въ 1905 году, должна быть объяснена тогдашней ихъ незрѣлостью. Но вѣдь громадное большинство нынѣшнихъ профессоровъ и шесть лѣтъ тому назадъ вовсе не были юношами, совершенно неопытными въ вопросахъ академической жизни. Наоборотъ, они пришли тогда къ своей позиціи -- и сами это подчеркивали -- путемъ "долгаго тяжелаго опыта". Въ теченіе длиннаго ряда лѣтъ въ нашей высшей школѣ практиковалась по отношенію къ учащимся система полицейскихъ репрессій, годъ отъ году возраставшихъ въ своей тяжести, а профессура считала возможнымъ при условіи примѣненія этихъ репрессій вести учебныя занятія и вела ихъ даже тогда, когда они обращались въ явную фикцію, служащую только для поддержанія названной системы. Лишь послѣ ряда тяжелыхъ и горькихъ испытаній, вскрывшихъ, между прочимъ, глубокое паденіе профессорскаго авторитета въ студенческой средѣ, многіе профессора замѣтили въ такомъ способѣ дѣйствій ошибку и на будущее время заявили: "мы твердо рѣшили этого не дѣлать". Теперь же опять дѣлается какъ разъ то, чего "твердо рѣшили" не дѣлать. Передъ нами такимъ образомъ не какое-либо новое явленіе, а лишь возвратъ къ старой практикѣ, и, какъ таковой, онъ, очевидно, и долженъ быть объяснимъ.
   Сами профессора, вернувшіеся къ этой старой практикѣ, не торопятся выступить съ какими-либо объясненіями передъ обществомъ. Больше того,-- они какъ будто даже стараются избѣгать такихъ объясненій и тщательно уклоняются, напримѣръ, отъ присутствія и участія въ общественныхъ собраніяхъ, въ которыхъ по тому или иному поводу обсуждаются вопросы современной университетской жизни, какъ бы считая, что такое обсужденіе является дѣломъ исключительно замкнутой профессорской среды, а не всего общества, окружающаго высшую школу и связаннаго съ ней тысячью болѣе или менѣе крѣпкихъ нитей. При такихъ условіяхъ пріобрѣтаетъ особенную цѣнность всякое мнѣніе, идущее непосредственно изъ профессорскихъ круговъ, и въ этомъ смыслѣ чрезвычайно любопытна напечатанная недавно въ "Рѣчи" въ видѣ "письма въ редакцію" статья профессора московскаго университета кн. Е. Трубецкого. Самъ г. Трубецкой принадлежитъ къ числу ушедшихъ изъ московскаго университета послѣ увольненія его президіума профессоровъ, но тѣмъ не менѣе въ "письмѣ" его есть нѣкоторыя черты, способныя до извѣстной степени освѣтить психологію и части, по крайней мѣрѣ, тѣхъ профессоровъ, которые остаются на каѳедрахъ и вмѣстѣ съ тѣмъ считаютъ нужнымъ и возможнымъ при настоящихъ условіяхъ поддерживать фикцію занятій.
   Г. Трубецкой прежде всего категорически заявляетъ, что уходъ московскихъ профессоровъ въ отставку ни въ какомъ случаѣ не долженъ быть истолковываемъ, какъ "политическая демонстрація" или какъ "актъ политической борьбы". Значеніе этого ухода совсѣмъ другое, онъ является "протестомъ противъ всякой политики въ университетѣ".
   
   "Разъ университетъ существуетъ не для ученія, а или для революціи или для порядка,-- профессорамъ въ немъ дѣлать нечего. Это -- тотъ урокъ, который должно извлечь изъ нашего ухода не только правительство, но и общество. Преподать его направо и налѣво, такова была священная обязанность московскихъ профессоровъ передъ Россіей и университетомъ".
   
   Дѣло въ томъ, что высшая школа должна быть поставлена совершенно внѣ политической борьбы.
   
   "Университетъ въ дни политической борьбы, какъ учрежденіе Краснаго Креста во время войны, долженъ находиться подъ нейтральнымъ флагомъ и быть свободенъ отъ обстрѣла съ обѣихъ сторонъ.
   "Причина нашего ухода изъ московскаго университета заключается именно въ неуваженіи къ его нейтралитету, въ попраніи его академическаго знамени съ двухъ сторонъ.
   "Ближайшимъ поводомъ, конечно, послужили тѣ правительственныя распоряженія, о которыхъ говорится въ извѣстномъ постановленіи совѣта московскаго университета. Но, еслибы не было академическихъ забастовокъ, не было бы и этихъ распоряженій. Тогда не зачѣмъ было бы выходить въ отставку ректору московскаго университета, а, слѣдовательно, и профессорамъ.
   "Отвѣтственность за разрушеніе старѣйшаго университета падаетъ на обѣ воюющія стороны -- на революціонные комитеты и на правительство".
   
   Въ дальнѣйшемъ своемъ изложеніи г. Трубецкой даетъ къ этой схемѣ нѣкоторыя конкретныя поясненія. Съ забастовками "господъ лѣвыхъ" -- говоритъ онъ -- профессора боролись и могли бороться своимъ нравственнымъ авторитетомъ. Дѣло ухудшалось, ученіе становилось совершенно невозможнымъ, когда умиротвореніе студентовъ взяла въ свои руки вмѣсто профессуры полиція, когда лекціи обращались въ "профанацію, въ издѣвательство надъ наукой", въ "способъ изобличенія виновныхъ". Но съ этимъ еще не наступалъ моментъ для ухода, такъ какъ оставалась еще "надежда на возрожденіе", оставался еще нравственный авторитетъ профессуры. Они исчезли, когда избранники московскаго университета были "извержены изъ среды профессоровъ за то, что исполняли волю избравшаго ихъ совѣта, за поступокъ, единогласно одобренный всѣмъ составомъ профессоровъ. Правительство ясно показало, что оно не считается съ рѣшеніемъ профессорской коллегіи", а между тѣмъ "или учащая коллегія пользуется нравственнымъ авторитетомъ, или университетъ перестаетъ быть университетомъ". И, такъ какъ не было надежды, что лѣвые или правительство уступятъ, то и наступилъ моментъ "преподать урокъ направо и налѣво" {"Рѣчь", 23 февраля.}.
   Г. Трубецкой излагаетъ всѣ эти соображенія отъ имени всѣхъ ушедшихъ въ отставку московскихъ профессоровъ. Я. не знаю, имѣются ли у него на это достаточныя полномочія, и съ своей стороны думаю, что, по крайней мѣрѣ, нѣкоторые изъ его товарищей не подписались бы подъ всѣми его разсужденіями и мотивировали бы свою отставку нѣсколько иначе. Однако, врядъ-ли приходится сомнѣваться и въ томъ, что въ этихъ разсужденіяхъ сказалась не только личная точка зрѣнія самого г. Трубецкого. При всей своей внѣшней импульсивности послѣдній довольно ярко отражаетъ въ своей фигурѣ одно изъ замѣтныхъ теченій русской либеральной мысли въ той его окраскѣ, какую оно получило въ нашей профессорской средѣ. Въ виду этого обстоятельства разсужденія г. Трубецкого могутъ служить своеобразнымъ показателемъ настроенія опредѣленной общественной группы. Попробуемъ же присмотрѣться къ нимъ поближе.
   Университетъ долженъ быть поставленъ внѣ политической борьбы,-- утверждаетъ г. Трубецкой и у него какъ будто не возникаетъ и сомнѣнія въ томъ, что этотъ результатъ можетъ быть достигнутъ при всякихъ условіяхъ, въ рамкахъ всякаго политическаго строя. И отсюда, изъ этого молчаливо допускаемаго предположенія вытекаютъ уже всѣ дальнѣйшія разсужденія г. Трубецкого, весь его "урокъ направо и налѣво". Этотъ двусторонній урокъ въ сущности оборачивается преподавателемъ даже въ одну сторону. Конечно,-- говоритъ онъ -- "правительственныя распоряженія" помѣшали правильной жизни высшей школы. "Но, если бы не было академическихъ забастовокъ, не было бы и этихъ распоряженій". Оно какъ будто и такъ. Конечно, если бы не было студенческаго протеста, зачѣмъ бы правительству и подавлять его? Вина, стало быть, вся на сторонѣ студенчества, среди котораго почему-то развелись "господа лѣвые". Но любопытно знать, что сказалъ бы г. Трубецкой, еслибы ему предложить примѣрно слѣдующее разсужденіе: "Конечно, нехорошо, что министръ народнаго просвѣщенія уволилъ гг. Мануйлова, Мензбира и Минакова и отъ административныхъ, и отъ профессорскихъ должностей. Но вѣдь и то сказать, зачѣмъ же они подавали въ отставку отъ административныхъ должностей. Если бы они этого не сдѣлали, не было бы и министерскаго распоряженія, лишившаго ихъ каѳедръ. Вотъ профессора петербургскаго университета уговорили своего ректора не подавать въ отставку, такъ и онъ сохранилъ каѳедру, и имъ не пришлось уходить въ отставку, ибо и "нравственный авторитетъ" у нихъ остался, и надежда на возрожденіе высшей школы есть, хотя сейчасъ и хозяйничаетъ въ ней полиція". Можно съ увѣренностью сказать, что г. Трубецкой отвергнулъ бы такое разсужденіе и по существу былъ бы при этомъ, несомнѣнно, правъ. А между тѣмъ вѣдь это гипотетическое разсужденіе построено по тину собственнаго разсужденія г. Трубецкого и все отличіе перваго отъ второго заключается въ характерѣ охватываемыхъ ими фактовъ, а не въ развитіи основной мысли, совершенно одинаковомъ въ обоихъ случаяхъ. Но, когда одинаковое развитіе одной и той же по существу мысли приводитъ къ двумъ выводамъ, изъ которыхъ одинъ принимается, а другой отвергается, нѣтъ надобности болѣе доказывать, что мы имѣемъ дѣло съ логической ошибкой.
   Я позволилъ себѣ остановиться на этой логической ошибкѣ такъ какъ за нею, на мой взглядъ, стоитъ нѣчто другое, гораздо болѣе важное, чѣмъ случайная неправильность недостаточно дисциплинированной мысли. Въ этой частной логической ошибкѣ какъ нельзя нагляднѣе вскрывается характерная психологическая черта -- я готовъ бы сказать: первородный грѣхъ -- русскаго либерализма, не рѣшающагоя сдѣлать послѣдовательные выводы изъ своихъ собственныхъ посылокъ и при встрѣчѣ съ противникомъ не столько вступающаго въ борьбу съ нимъ, сколько пытающагося вести переговоры, а въ крайнемъ случаѣ старающагося спасти часть желаемыхъ цѣнностей путемъ уступки того цѣлаго, въ составъ котораго онѣ входятъ. Эта черта ярко сказалась роли профессуры въ трагической судьбѣ нашей высшей школы, сказалась она и въ томъ фазисѣ этой длящейся трагедіи, который мы переживаемъ въ послѣдніе мѣсяцы.
   Въ моментъ недавняго еще высокаго подъема волны общественнаго движенія въ либеральныхъ кругахъ нашего общества и, въ частности, въ кругахъ професссорскихъ неоднократно и громко высказывалось убѣжденіе, что академическая свобода и правильная академическая жизнь немыслимы безъ свободы политической. Но высоко поднявшаяся волна схлынула и начался отливъ. За это время академическую свободу, хотя и недостаточно опредѣленную въ своихъ конкретныхъ очертаніяхъ и нѣсколько проблематическую въ своемъ основаніи, мы получили, политическая же свобода осталась недостигнутой. И, какъ только выяснился этотъ фактъ, немалая часть либеральной профессуры начала старательно отгораживать высшую школу отъ всякихъ вѣяній политики, усматривая въ этомъ лучшее средство къ укрѣпленію и поддержанію университетской автономіи и вмѣстѣ съ тѣмъ отказываясь отъ всякихъ дѣйствій, направленныхъ къ защитѣ этой автономіи. Благодаря этому, задача защиты правъ высшей школы отъ вскорѣ уже возобновившаго свой натискъ на нее противника всею своею тяжестью упала на плечи учащихся, тогда какъ профессорскія коллегіи въ большинствѣ случаевъ не только сами уклонялись отъ борьбы, но и уговаривали молодежь ограничиваться лишь тѣмъ, что дается безъ борьбы, каждый разъ мотивируя необходимость такого самоограниченія интересами укрѣпленія университетской автономіи. Подъ видомъ такого укрѣпленія большинство дѣятелей школы постепенно сдавало одну позицію за другою и по мѣрѣ того, какъ происходила такая сдача, все сильнѣе становилось расхожденіе между учащими, стремившимися уединить школу отъ жизни, и учащимися, не желавшими и не могшими замуроваться отъ послѣдней. Это расхожденіе въ послѣдніе годы не разъ уже принимало весьма рѣзкія формы, но до поры, до времени либеральная часть профессуры все же старалась сохранить болѣе или менѣе нейтральное положеніе между учащейся молодежью и облегающими высшую школу силами реакціи. Однако, логика жизни оказалась безпощадной и психологія, въ основу которой легла надежда на уступки, якобы получаемыя путемъ подчиненія, въ концѣ концовъ дала свои неизбѣжные плоды. Разыгрывающійся на нашихъ глазахъ новый фазисъ трагедіи высшей школы открылъ передъ нами старое зрѣлище -- профессуру, въ лицѣ большинства своихъ членовъ взявшую на себя, говоря словами ея же представителей, "тяжелую для достоинства ученаго" обязанность сохраненія формальнаго и призрачнаго порядка въ высшей школѣ въ интересахъ поддержанія полицейско-бюрократической системы. Насколько богаты урожаемъ окажутся сѣмена разложенія, вносимыя путемъ выполненія этой обязанности въ академическую жизнь, предугадать пока трудно, но самая наличность такихъ сѣмянъ уже и теперь не подлежитъ сомнѣнію.
   Однако, итогъ совершающихся сейчасъ въ высшей школѣ и въ близкихъ къ ней общественныхъ кругахъ событій нельзя ограничить одною только что указанной ихъ стороной. Въ нихъ есть и другая сторона, значеніе которой настолько ясно, что его достаточно намѣтить въ самыхъ общихъ чертахъ. Говоря словами г. Трубецкого, можно сказать, что эти событія дѣйствительно преподали "урокъ не только правительству, но и обществу". Только содержаніе этого урока, думается, совсѣмъ не таково, какимъ его етарается намъ представить г. Трубецкой. Въ самомъ дѣлѣ, слѣдя за развитіемъ этихъ событій, общество могло какъ нельзя болѣе наглядно убѣдиться въ томъ, какъ трудно изолировать одну отъ другой различныя стороны народной жизни, какъ шатко и непрочно развитіе даже чисто научныхъ учрежденій тамъ, гдѣ нѣтъ элементарныхъ гражданскихъ правъ. А вмѣстѣ съ тѣмъ общество могло вынести изъ прешедшихъ передъ его глазами событій и другой, не менѣе важный, урокъ,-- могло убѣдиться, что даже тогда, когда мало надежды на немедленную побѣду, необходимо энергичное отстаиваніе этихъ правъ, необходимо уже для того, чтобы сохранить хотя личное достоинство и возможность самоуваженія. И тѣ слова горячаго привѣта и сочувствія, которыя направлялись и до сихъ поръ еще направляются съ разныхъ концовъ Россіи по адресу ушедшихъ съ своихъ каѳедръ кіевскихъ и московскихъ профессоровъ, показываютъ, какъ восприняли этотъ урокъ широкіе слои русскаго общества. Такіе уроки не забываются и не пропадаютъ даромъ,-- они будятъ мысль и чувство и даютъ толчекъ къ напряженной дѣятельности.

В. Мякотинъ.

"Русское Богатство", No 3, 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru