Миров Михаил Васильевич
Рассказ о шести документах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Миров.
Рассказ о шести документах

От автора

   В Туапсе -- маленький портовый городок Черноморья, который надеется вырасти когда-нибудь в Гамбург-- я заглянул в дни моих скитаний по Кавказу, в лето от рождества христова тысяча девятьсот двадцать шестое.
   В маленькой армянской лавчонке близ духана с дикой вывеской

СТОЛОВАЯ И ШАШЛЫК
ИЗ МОЛОДОГО БАРАШКА
"КОНКУРЕНЦИЯ И ЧИСТОТА"
ПАНИКА КАНАЛИДИ

   я купил полфунта брынзы, и мне завернули ее в измятый лист исписанной бумаги.
   Я пошел на берег Туапсинки, -- которая никогда не станет гамбургской Эльбой, -- и там, сидя на придорожном камне, развязал мой дорожный мешок.
   Я ел с торжественной медлительностью, усердно и долго прожевывая каждый кусок. Намеченный план скитаний приближался к середине, деньги близились к концу. Дневной порцион, после долгих прений с самим собой, пришлось уменьшить, чтобы не урезывать плана.
   Купленная брынза была с'едена, крошки были тщательно подобраны. И только тогда взгляд мой, уже не зачарованный видом пищи, смог разглядеть и прочесть ровные строчки, вымокшие в соленом соке сыра.
   Из этих строчек, написанных твердым почерком властной руки, глядел на меня обрывок приказа:
   
   "...приказываю, чтоб бойцы лишнего оружия не присвоивали, чтоб больше не было ни одного бойца с двумя седлами, револьверами иль саблями.
   Все захваченное в бою оружие должно сдаваться в штаб, потому как добровольцев пишется к нам много, а оружия нехватка..."
   
   Я прочел... И мои затрепетали ноздри от волнующего острого запаха гражданской войны.
   Дыханье тех больших мятежных дней, обстрелянных великими сраженьями, израненных голодом и мором -- дыханье тех дней обожгло мои думы.
   Казалось, что уши мои снова явственно слышат огневую музыку перестрелок, что глаза мои настороженно и пытливо вглядываются в темь, в беспокойном предчувствии ночных атак, что и ноги мои устали не от горных скитаний, а от длинных переходов отступающих частей.
   Я побежал, дрожа от нетерпеливого волнения, к армянину, продававшему брынзу, и нашел его в ленивой безмятежности курившего трубку.
   Я купил у него весь запас его оберточной бумаги. Дорого заплатил за высказанную радость находки, за торопливые ищущие движения пальцев, перебиравших измятые страницы брошенных бумаг.
   -- Приходы завтрэ... Ищо болшэ будэт... Ито лучше будэт...
   На утро следующего дня он достал мне целый ворох исписанных страниц: переписка фирмы Нобель за 1914 год; копии каких-то длинных протоколов долгих тыловых заседаний времен первого года нэпа и еще какую-то кучу никому ненужных, негодных бумаг.
   -- Нет, друже, это мне не годится... И даром не возьму! -- угрюмо сказал я, собираясь уходить.
   Армянин не пускал меня, держал за рукав, орал, что я его ограбил.
   Ох, много, много проклятий сыпалось мне вдогонку. Жилистые, узловатые кулаки армянина грозили мне -- уходящему, не смогшему осилить смеха, -- бегущему, согнувшись от хохота.

ПЕРВЫЙ ДОКУМЕНТ

   (Написан на двух листах линованной бумаги довоенного образца, пожелтевшей, очевидно, от долгого хранения).

ТОВАРИЩУ КОМИСАР НАЧАЛЬНИКУ СОВЕЦКОЙ ВЛАСТИ
станицы Горобеевой со всей окрестностью, хуторами и станицами к ней приписом перечисленных.

   Пришлой крестьянки Черниговской губернии, Новозыбковского уезда, Белоколодезьской волости, села Дурни, Куценко Анны Гавриловны, местожительством ноне обретающейся на хуторе Стародубском близ станицы нашей Раздольной опять же к вашей подначальной станице Горобеевой приписанной.

ПРОШЕНИЕ
нащет суда и управы

   Покорнейше и слезно прошу Вас, Товарищ Комисар Начальник, как совецка власть на защиту бедности пристоящая есть, обратить внимание на жалобу мою -- и не оставить без суда долю мою почти вдовью и детей моих малых, хуже сирот.
   Октября сего месяца, а числа 2-го, если считать по старому числу потому как новому за коротким пребыванием в нашей местности совецкой власти до сих пор не обучены. Выехала я спозаранку, с малолетним сынком моим Федором, на лошади -- мерине девяти годов гнедой масти -- и с телегой за мужиком моим, Никитой Архипичем, в город, в больницу. А мужика моего пятая неделя как обезножило, по причине неосторожного переезда. И обезножило его в чистую, одни культяпки от обоих ног остались. Так что сами видите, что не работник он у меня, а только хлебом кормить и еще присмотру, как дитя малое требует. А самому большаку Федору теперь у меня осьмой только год идет.
   Теперь понятно воистину и без сумления должно стать Вам Товарищ Комисар Начальник положенье мое горькое и судьба хуже вдовьей, тем более, что нездешние мы, а пришлой народ, безземельные.
   Ехала я значит, с самой зари и думала на поночлег остаться в станице Горобеевой, да только мерин мой некованный, а земля на проселке от морозу как камень, и пришлось мне к Горобеевой станице совсем ночью почти к свету под'езжать.
   Не доезжа до нее версты за три догоняют вижу меня трое верхами. Захолонуло, застыло у меня сердце от страху -- только вижу будто свои товарищи, вроде тех, что у нас на станице постояльцами. И были все трое они в солдатской военной форме и при кокардах значит Совецкой Красной Звезды.
   Догнали они меня и показывай, говорят, баба, документы! А я им в ответ значит говорю:
   -- Какие у бабы могут быть документы, тем более при муже калеке? И еду я с сынком моим -- об'ясняю я им всю правду -- за мужиком своим в город, в больницу.
   Тут зажег один из них серник и прямо в глаза мне светит. И сволокли они меня наземь и все втроем меня силком испозорили. Отбивалась я всеми силами-Христом богом молила не позорить матери на глазах у малого дите. Но где же совладать бессильной женщине с тремя казаками.
   И выпрягли они моего мерина из телеги и прямо с хомутом и сбруей угнали. Одну дугу да оглобли, да телегу без коня посреди степи оставили.
   И обобрали они меня дочиста. Шубу нагольную с меня сняли почти новую, романовскую, с расшивою и бурку, что мужика укрыть везла, хлеба две ковриги цельных и сала оковалок фунтов на десять--все чисто забрали.
   И был один из них при усах и шрам во всю щеку вроде сабельной, а двое других бритые и мало приметные.
   И подозрение ведет меня на ваших солдат, Товарищ Комисар Начальник, и прошу я Вас слезами горькими нащет суда и управы.
   Положенье мое Товарищ Комисар Начальник, хужего не сыщешь.
   Как же я это теперь опозоренная буду детям моим честной матерью и мужику моему законной женой.
   И прошу я Вас покорнейше, слезно молю я Вашу Милость, найти душегубов моих и воротить мне добро мое -- мерина гнедого девяти годов, сбрую ременную, шубу нагольную, романовскую с расшивою и бурку мужнину почти не надеванную.
   И еще прошу я Вас наказать злодеев моих по всей строгости, в чем и подписываюся:

Куценко, Анна Гавриловна

   А за нее неграмотную расписался и прошение написал и составил бывший Георгиевский Кавалер и действительный инвалид Германской Войны --

Георгий Кузмич Лопухов

ДОКУМЕНТ ВТОРОЙ

   (Написан крупным мужским почерком, рукой, с детства привыкшей к перу)

КОМАНДИРУ И ВОЕНКОМУ 105 ОТДЕЛЬНОЙ КАВАЛЕРИЙСКОЙ БРИГАРЫ тов. ВОРОНОВУ

   Военкома I эскадрона -- Болотина
   Довожу до Вашего сведения, что мною арестованы и обезоружены 3 красноармейца вверенного мне эскадрона Охромов Ф. М., Град К. П. и Несвояхата И. Л., заподозренные в участии в изнасиловании и ограблении гражданки Куценко.
   Копия заявления Куценко и протокол очной ставки при сем прилагается.
   Хотя по отношению к трем арестованным никаких изобличающих их вину вещественных доказательств обыском обнаружено не было, но следующие обстоятельства с полной очевидностью доказали мне их виновность.
   1) Заочное описание гр-кой Куценко числа, одежды и примет на нее напавших (усы и сабельный шрам на щеке Несвояхаты).
   2) Указанные кр-цы в ночь на 16 октября, т.-е. в момент совершения преступления, находились в конном дозоре за пределами станицы.
   3) На очной ставке как сама гр-ка Куценко, так и семилетний сын ее, привлеченный к опознанию вне присутствия матери, признали в пред'явленных им кр-цах грабителей, на них напавших.
   Обращая Ваше внимание на тот факт, что при исполнении моего приказа об обезоружении все трое кр-цев, а в особенности Несвояхата, пытались оказать сопротивление,
   полагаю нужным немедленно передать их суду Реввоентрибунала, выделенного из политсостава нашей бригады, и судить их тут же на месте, с участием представителей от трудового казачества, для укрепления основ советской власти на только-что освобожденной от ига белых области.
   Так как приговор будет неизбежно только один -- к высшей мере, то такая жестокая кара послужит уроком для тех из наших бойцов, в которых еще живы традиции партизанщины, и покажет им, что мы -- регулярная часть Красной армии -- с железной и стойкой дисциплиной, а не партизанский отряд, зараженный всеми недостатками батьковщины.
   Жду Ваших распоряжений.

Военком I эскадрона -- Болотин

ДОКУМЕНТ ТРЕТИЙ

   (Написан трудным корявым почерком на двух листах сахарной оберточной бумаги).
   Докладаю вам, товарищ Комиссар, в письменном виде, что хотя я и под вашим началом хожу, но и сам, просю не забувать, отделенный командир и на груди у меня, товарищ комиссар, не плевок застыл, а орден Красного Знамени за геройство революции и за красную беспощадность с врагом. И товарищи мои бойцы выверенные тож не однажды, и жисть свою за совецку власть способны угробить, и не трясутся за нес нисколечки.
   Докладаю вам, товарищ Комиссар, в полном абсолюте, что оскорбление вы нам строите кровное, потому как сучий язык, бабий наговор, у вас силу имеет, а наше слово для вас легкое.
   И со стороны нам известно стало, что мыслю вы имеете порешить нас расстрелом, как самых что ни есть последних беспощадных врагов Республики, в то же время, как мы есть бойцы за правду рабочекрестьянского нашего народа, в красном геройстве даже очень и не раз отличенные.
   А что для нас хуже хужего, что смерти неисчислимо раз горьше, так это,-- что в позор нас введено очень уж срамный,-- то, что обезоружнили нас и с коней поснимали. Потому как винтовки да сабли наши, еще в семнадцатом годе кровью добытые, до самого того последнего срамного часу были при нас неразлучными. И даже, когда случалось в госпиталя нас класть ранеными -- с нами вместях и оружие ложилось. До того самого обезоруженья, были мы красные народные бойцы в почете и красоте полной, а теперь все равно, что вражьи шпионы, такая теперь на нас оглядка.
   Потому, лучше человека пулей изничтожить, как она есть вещество чистое, бессрамное, а со смертью мы, товарищ Комиссар, осьмой год перемигиваемся, свыклись. А до такого позору великого передо всем полком довести -- эта казнь неслыханная по срамоте своей и по лютости. И в ответе вы за нее будете преогромном.
   А что касается самого дела, если судить по возможности, то вся обстоятельность в нем лживая, наговорная и веры к себе иметь не должна. Потому как мерин, тулуп, и бурка, хлеб да сало той гражданки, что на нас, как на последних шкуродеров, показанье делает -- нам ни к чему были, все одно, что кобыле второй хвост.
   Корысти такой у нас не могло быть, и даже интереса никакого, потому, как хлеба да сала у нас у самих хватает до обжору, раз стоим мы постоем на хозяйских хлебах, а станица, всем известно, не об'едена нисколечки, потому как она от железной дороги и даже от шосса далекая.
   А про бурку и тулуп и говорить нечего. Бурки у нас у самих, само понятно, имеются, а про тулуп бабий и думать нечего-- раз в нем у нас же такая же потреба, как в бельме на глазу.
   А если вы про мерина думаете, то думка ваша неверная. Кони у нас у самих, сами небось знаете, заправские, всей бригаде на диво -- огонь, а не кони. Так что для обменки у нее мерина брать нем и не стоило, потому, прогад и невыгода. И если кому сказать, в веру не возьмет, смеяться станет--потому смехота одна чтоб в обменку на наших кровных жеребцов загнанных меринов у баб отбирать. А если думать что для загонки, для продажности, то в одну ночь куда продать и кто купит. А коня в незнамой станице, все одно, что шила в мешке, никуда не скроешь.
   А что касательно изнасильничья, так это мы свободно докажем наговор.-- Потому с Охромовым стою я в одной хате и одной бабой, с ее полного согласия, пользуемся. И баба тая есть никто иная, как хозяйски дочь -- Аграфена, а по отечеству Дмитровна, и фамилия ей будет Бочка. В случае чего, она даже показать в полной силе, что отказу в ласке от нее мы не видели ни единого разу, и были мы от нее в полной мере, и тая гражданка, что на нас показывает, с ней и в сравнение пойти не сможет, такая она есть обрыдлина.
   А что касаемо третьего нашего товарища, то хоть Кузьма Град на какую бабу показать и не в силе, но опять же гражданка тая твердо говорить, что в черед ее все трое насильничали, а раз так, то и Град выходит тут непричемный.
   Опять же упреждаем вас, товарищ Комиссар, что в ответе будете сильном, потому как нас передо всем эскадроном вы неслыханно люто испозорили, в чем руку свою и прикладаем.

Иван Несвояхата -- Отделенный командир второю отделения первою взводу
Охромов Фома -- Боец первою взводу
А за неграмотного бойца том первого взводу с ею полною согласия, за Кузьму Града мы двое:
Иван Несвояхата -- Отделенный командир второю отделения первою взводу
Охромов Фома Боец первого взводу

ДОКУМЕНТ ЧЕТВЕРТЫЙ

В ШТАБ 105 ОТДЕЛЬНОЙ КАВБРИГАДЫ
Комэскадрон 2 --Громко. Ивана

ДОНЕСЕНЬЕ

   В райони расположенья моего эскадрона, во время ночной облавы на плавнях захвачено було трое бандитов. И во время захвата був убит бандитской пулею доблестный боець второго эскадрону Мищук Федор, которого мы с честью, як полагается, и сховалы.
   И отобрано було военного снаряжения и цивильного имущества у трех бандитов, про которых выше рапортую:
   Коней 4 (четверо) трое жеребцов под седлами и один мерин под крестьянской сбруею и вси, як один, гнедые.
   Винтовки .... 2 (двое) обидьви в полной справ- ности.
   Обрез 1 (один).
   Сабель казачьих . 3 (трое штук). Патронов .... без счету. Кожух 1 (один).
   Бурок 4 (четверо штук).
   Нащет бандитов рапортую, як один сбежать собрався, пришлось пристрелить, двоих других живьем на ваше распоряженье при сем рапорти направляю под охраною.
   Нащет имущества и снаряженья, опять же при сем рапорти в штаб бригады переправляю.
   Нащет Мищука Федора прошу приказом з числа бойцов сключить и з бумаг вымарать.
   Показанье с двоих живых бандитов снято, а убитый на месте закопан. И назвались они казаками станицы Ахматуринской -- один Городенный Григорий, другий Титаренко Степан, а убитого тож объявили казаком станицы Ахматуринской, Безбородько Иваном.
   И спасались они вси в трех плавнях от нашей Совецькой власти. А нащет кожуха и мерина в крестьянской сбруи -- показанье дали, будто проезжа баба була ими обобрана. А остатни кони и вооруженье свое, кажут, було собственное.
   Окромя сего случая во всем райони расположенья моего эскадрона спокойствие полное.

Комэскадрон 2/105 Иван Громко

ДОКУМЕНТ ПЯТЫЙ

Весьма срочно
Совершенно секретно

ПРЕДСЕДА ТЕЛЮ РЕВВОЕН ТРИБУНАЛА ТОВАРИЩУ КРОТОВУ
Копия -- Военкому Болотину

   Приказываю дело немедля прекратить. Военкома Болотина шлепну на месте, или пусть стреляется сам, если только Несвояхату и двух других уже успели пустить в расход.
   Действительных бандитов направляю немедля до Вас и самолично приехав бы, если б не нога.

Комбриг и Военкомбриг 105 Ворохов

ДОКУМЕНТ ШЕСТОЙ

   (Текст документа изложен на двух листах писчей бумаги, исписанных с обеих сторон. Подписями -- с закорючками и без за корючек, полуграмотными и почти неграмотными -- заполнено еще пять таких же листов.)
   

Товарищу Комбригу 105 отдельной Кавбригады
от бойцов первого взводу всех до единого,
а второго и третьего взводов, опять же
всех исключая шестерых: Командира
третьего взводу Фарафонова Ивана, и
бойцов -- Иванова Павла. Степанчука Ивана,
Колупова Трифона, Годи Митрия, и еще
Командира нашего эскадрону Коцюбы Кузьмы
Васильича, как они есть хоть и партейные,
по общему нашему мнению не согласные.

ЗАЯВЛЕНИЕ И РАППОРТ

   Докладываем до вашего сведения, что с сего часу военкома нашего товарища Болотина за комиссара своего считать беспрекословно нет никакой возможности, и никакого подчинения ни в бою, ни в резерве, ему от нас и ждать нечего, и вся личность его для нас потерянная.
   Просим вас все скопом нам припятствия в этом деле не строить и назначить нам нового комиссара, которому с полным сердцем пойдем в подчинение.
   Два с лишком года, мы под вашим приказом ходили, доблестный товарищ Ворохов, Трофим Егорыч, как вы есть наш товарищ Комбриг. Два года под вашим началом с офицерьем и разной буржуазной нацией в гражданской войне пребываем и никакого самого малого отрыва от боевой дисциплины за нами не значилось и по теперешний день не числится.
   До этого военкома, был у нас, дорогим комиссаром нашим, товарищ и братан ваш родный, Ворохов Андрей Егорыч. С того самого памятного дня семнадцатого году, как мы золотопогонников наших раскомандирили, и распатронили все офицерье начисто, комиссаром мы его себе выбрали и рубились беспощадно, в неисчислимых боях под его командою с беляками и бандитами.
   С того самого печального часу, как истый геройский боец за Трудовую Республику дорогой наш и бесценный Комиссар -- братан ваш родный -- Ворохов Андрей Егорыч был зверски зарубан вражьими шашками,-- с того самого печального незабываемого часу, служит он нам вечной памятью и примером цели для всех.
   И после такого комиссара назначили вы нам своею волею Военкомом Товарища Болотина для такой чести совсем непригодного, который троих из нас передо всем эскадроном и перед полным как есть станичным сходом испозорил вконец. Тем более, кого-ж?
   Командира 2 отделения 1 взводу Ивана Несвояхата, которому первому из всех бойцов и командиров бригады Орден Красного Знамени даден был, и еще двух всем известных заслуженных бойцов -- Охромова Фому и Града Кузьму.
   Мало того, что обвинил он их неслыханно люто, будто безоружную бабу в черед все трое изнасильничали и ограбили, мол, дочиста, так еще при полном скоплении народа и при всех нас в здешней школе допрашивал и судить заставил Революционным Военным трибуналом, все время издевку имея над ними, как над самыми последними бандитами, которых они же беспощадно рубали в неисчислимых, бесчетных боях.
   И растрелял бы он их как последних гадов -- если б хоть на день опоздала бумага, ваша, дорогой наш товарищ Комбриг, с полным об'яснением истины дела, как случилось.
   А такой комиссар, что трех своих лучших, всем известных бойцов, ни во что не ставит, у которого бабий наговор безо всякого доказательства такой перевес имеет, что под расстрел бойцы подводятся, а прошение всех бойцов с полным ручательством головами всего эскадрона, безо всякого внимания умалкивается втуне -- такой военком не командир революционный есть, а судейский чинуш и прихвостень старорежимной правки, и в революционные комиссары нет у него ни таланту, ни годности.
   И решенье, товарищ Комбриг, у нас твердое -- под расстрел лучше итти, а с таким военкомом не оставаться.
   Какая будет на то ваша воля, так мы и согласные.
   Только просьба наша к вам великая -- принять наши боевые заслуги под Екатеринодаром, в Астраханских степях, на Украине и на Кубани в полное внимание и уважить наше заявление -- Комиссара назначить нам другого, а этого совсем от нас убрать, чтобы в эскадроне его и вовсе не было.
   И еще просим вас, товарищ Комбриг, тую бабу, что на наших бойцов показывала, и тех трех бандитов, которые ее насильничали -- на наш суд отдать.
   Будем судить мы их всем эскадроном единогласным решением -- и какое решение наше будет, такой и будет приговор.
   Под этой второй нашей просьбой всем эскадроном, кроме командира нашего тов. Коцюбу, Кузьмы Васильевича, и те пятеро, что на сменку военкома несогласные, то ж подписываются.
   На документе 293 подписи за себя и за неграмотных.

--------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Три встречи. Рассказы / Михаил Миров. -- Москва: изд-ское т-во "Недра", 1928 (7-я тип. "Искра революции" Мосполиграфа). -- 163 с., [4] с. объявл.; 19х14 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru