За моей дверью - ряд неосвещенных комнат... темных комнат. В занавешенные окна кто-то стучится... я это слышу, кто-то стучится в занавешенные окна иззябшими оледеневшими пальцами.
И я знаю: стучатся "они". Там, за окном - "они".
Это было лет тридцать тому назад. Вражеские полки вступили в наш округ. Все окрестные селения героически решились на отчаянную оборону. Руки, привыкшие к плугу, схватились за дубины и за дедовские старые мушкеты. На смерть! на смерть!.. Зажигали дома, убегали в леса, прятались там в засаде. И это делали те жалкие рабы, которых я с самого детства привык не считать за людей и видел их, всегда покрытых трудовым грязным потом... Казалось, воздух и земля кричат: на смерть! На смерть!..
И я смеялся, я смеялся: о чем же хлопочут рабы? Что они могут защитить? Свою землю? Но ведь она ничего не дает им, кроме кровавого пота.
Свою честь?.. Но разве у них есть честь?
Что же касается меня, то я хотел укрыться в одном из самых отдаленных подземелий замка, вместе с моими слугами.
И когда из-за леса донеслись звуки выстрелов, раскатистые звуки выстрелов, я подошел к дворецкому и велел ему созвать слуг.
- Господин, - ответил дворецкий, и я видел, как дрожала его нижняя челюсть; она дрожала с такой силой, что он стучал зубами, - все слуги убежали в лес с крестьянами.
- Бунтовщики! - крикнул я, стукнув кулаком о стол. - Без моего разрешения... В таком случае, нам придется спасаться вдвоем. И притом, немедля ни минуты. Ты слышишь... уже начали стрелять!
Я был жестоким человеком, и дворецкий меня боялся. Ноги его подкосились, но он сказал твердым голосом:
- Господин, тебе одному придется спасаться и я также ухожу в лес... Как я могу покинуть братьев?
- Ты негодяй! - закричал я изо всех сил и хотел его ударить. Он отодвинулся, моя рука повисла в воздухе, и в глазах его было столько печали, что я невольно опустил взор.
- И ты, господин, тоже - сын этой земли... Ее теперь оскорбляют. И наши кладбища тоже оскорбляют... Не отвечай мне ничего. И подойди к окну...
Я подошел к окну. Я как-то разом потерял свою самоуверенность и подошел к окну.
- Что там такое? - думал я, подходя к этому окну...
Над лесом загоралась бронзовая полоса пожара. И выстрелы трещали явственно. На дворе стояли крестьяне.
- Враг близок! - закричал мне один из них. - Чужестранцы оскорбляют нашу землю. Жители деревень ждут тебя в лесу. Веди нас не на жизнь - мы о ней и не думаем - а на смерть, потому что мы готовы умереть!
Лица у них были простые и грубые, глаза горели воодушевлением.
И я сказал им громко:
- Ступайте прочь!
Я разглядел, как они побледнели.
- Должно быть, мы ослышались... Жители деревень ждут тебя в лесу...
- Ступайте прочь! - повторил я отчетливо.
Выстрелы стали страшными. Затряслись стены замка. К лесу подкатили пушки.
- Ты преступней всякого убийцы на большой дороге, - сказал один из крестьян. И потом тот же голос прибавил:
- Изменник!
Они больше ничего не сказали. И я их больше никогда не встречал на земле, так как их всех - крестьян, их жен, детей и матерей, и слуг моего замка, и моего дворецкого - их всех перестреляли в ту же ночь.
Метко стреляли вражеские пули в ту проклятую ночь.
Я торопливо схватил фонарь. Медлить было нельзя.
Выстрелы все приближались, все учащались... Дрожащими руками открывал я одну за другою потаенные двери, с решимостью отчаянья сбегал по лесенкам, узким, как мышиные норы.
Когда за мной бесшумно захлопнулась последняя из всех дверей, - я вздохнул с облегчением.
"Сюда не придут, я спасен..." - думал я, с лихорадочною поспешностью устраивая себе постель из подгнившей соломы.
В подземелье было тихо, как в могиле.
Выстрелы сюда не доносились.
И я лежал на подгнившей соломе... сколько часов? сколько дней?
Потом в дверь застучали.
Я подумал, что это вражеские солдаты. Но ведь солдаты стали бы ломиться в дверь. И они скоро сорвали бы дверь с петель и показались бы на пороге моего погреба. В дверь никто не ломился, а стук все продолжался - явственный, болезненно-отчетливый и громкий, как стук испуганного сердца.
Сначала я никак не мог прийти в себя от изумления. Но потом я догадался. И как я сразу не догадался?.. Это были "они". Это стучали "они". "Они" пришли из леса...
Я катался по полу и стонал от страха. Потом я дико закричал от страха.
Но разве "они" могут сжалиться?..
"Они" никогда не сжалятся, "они" уже проникли в мое сердце, они уже стучат по стенкам сердца - я это слышу - они стучат по стенкам сердца иззябшими оледеневшими пальцами...
О, пусть умрет мое сердце - и прекратится этот стук! Пусть умрет мое сердце - и прекратится этот адский, невыносимый, этот неистребимый стук! Этот вечный стук!
Я чувствую, что глаза мои разом наливаются кровью и выскакивают из орбит. Мне пришла в голову ужасная... слишком, слишком ужасная мысль. А если и в могиле я буду слышать этот стук?