Минцлов Сергей Рудольфович
Кресло Торквемады

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


Сергей Минцлов.
Кресло Торквемады

   Я каждое воскресенье встречался с Мошинским на Подоле, в Киеве. По этим дням обширная площадь около Братского монастыря и проулок, ведущий к Днепру, превращались в шумную ярмарку, где за треть цены можно было приобрести все, что угодно; ближе к тротуарам теснились ряды столиков и брезентов, разостланных прямо на земле; на них грудами лежали книги, рукописи и всякие старинные вещи; публика вокруг них толпилась своя, особенная, "серьезная".
   Мошинский был небольшой и невзрачный, пожилой человек в очках, всегда одетый в поношенную шубу с вытертым кенгуровым воротником или в выцветшее пальто; длинные, но редкие, седые волосы его зимой прикрывал теплый уродливый картуз, летом старая фетровая шляпа.
   Вид у него был небогатого мещанина, но если он подымал глаза -- большие, серые, увеличенные очками -- в нем угадывался ученый. Торговцы сообщили мне его фамилию, лично же с ним знаком я долго не был.
   Обход книжных рядов он совершал медленно; взяв заинтересовавшую его книгу, развертывал ее не торопясь и подолгу знакомился с ее содержанием; торговцы относились к нему с уважением, даже приберегали специально для него некоторые находки.
   Скоро я приметил, что этот бедно одетый человек в деньгах не стесняется: раза два-три при мне он степенно, как делал все, раскрывал шубу, доставал из бокового кармана бумажник и платил по сто и более рублей за то, за что я не дал бы и половины; книги и вещи он покупал только имевшие отношение к мистике.
   Если, пройдя торг в один конец, я не встречал своего незнакомого знакомца -- я начинал несколько беспокоиться и сам ловил себя на этом. Но почти всегда в таких случаях оказывалось, что он просто опаздывал и я, возвращаясь по другой стороне проулка, с удовлетворением встречал его.
   То же, видимо, испытывал и Мошинский: скоро мы начали улыбаться друг другу и кланяться, а потом и познакомились.
   Услыхав мою фамилию, он как-то особенно внимательно взглянул на меня.
   -- Вы не брат известной теософки? -- спросил.
   Я ответил утвердительно. Его имя было не совсем обычное -- Никодим Павлович.
   Мошинский пригласил меня посетить его и дня через два я под вечер зашел к своему новому приятелю. Жил он близ Десятинного собора, в собственном доме.
   У ворот пришлось позвонить. Точно под дугой, важно и глухо звякнул колокол; калитку отворила пожилая дворничиха; за заросшим травой двором вставал запущенный, давно не штукатуренный двухэтажный домик-особняк времен Николая I; за ним зеленели деревья сада.
   К дому вела дорожка, выстланная плитами; я поднялся на невысокое крыльцо с двумя пологими каменными лесенками по бокам и, позвонив снова, открыл незапертую дверь.
   В небольшой прихожей, у двух стен, стояли коники для лакеев, но, кроме вешалки да знакомого мне пальто и шляпы хозяина, ничего и никого не было.
   Почти сейчас же выглянул из соседней комнаты и он; на нем был черный бархатный пиджак и очень короткие коричневые брюки, обнажавшие порыжелые голенища сапог.
   -- А, а?!.. -- воскликнул Мошинский, торопливо идя навстречу; лицо его осветилось улыбкой. -- Очень рад, пожалуйте!!..
   Мы вошли в гостиную времен Александра I, с мебелью из золотистой карельской березы с очень потертой шелковой малиновой обивкой; стену украшали два больших портрета и несколько миниатюр в бронзовых рамках-ампир.
   Всякая вещь соответствовала другой; сразу видно было, что они собирались не по старьевщикам, а хранились в полной неприкосновенности в семье с давних дней. Пыли нигде не было и следа -- все находилось в чистоте и строгом порядке.
   Из гостиной хозяин ввел меня в просторный кабинет, очень походивший на магазин старьевщика; первым бросилось мне в глаза высокое кресло с прямой спинкой, стоявшее на возвышении, на маленькой кафедре; на сплошной кожаной обивке его были вытеснены какие-то вензеля и рисунки; еще можно было различить следы позолоты и раскраски. Мебель кругом была старинная, но разнокалиберная; у стены грузно темнели шкапы; в приоткрытые дверцы их виднелись корешки книг.
   Большой письменный стол -- единственная современная вещь -- покрывали старинные безделушки, физические приборы и рукописи; ими же были завалены два других черных стола; пыль слоями покрывала все -- уборка в этой комнате, видимо, была строжайше запрещена.
   Хозяин указал на широкий кожаный диван и предложил сесть, а сам поместился против меня, в низеньком кресле.
   -- Здесь все средневековое!.. -- сказал Мошинский, заметив внимание, с каким я разглядывал вещи. -- Я несколько лет провел в Испании и почти все это вывез оттуда... Это стул Торквемады... -- добавил он и кивнул на возвышение.
   -- Вы убеждены в этом? -- осторожно спросил я, -- теперь везде такая масса подделок...
   Мошинский отрицательно качнул головой.
   -- Знаю! Но я купил его не у антикваров, а в Севилье, из подвалов собора, у сторожей. Торквемада, сидя на нем, присутствовал на пытках и присуждал людей к сожжению на костре... тысячи! -- внушительно добавил он и умолк.
   Я осмотрел кресло. Древности оно было несомненной. Мошинский указал на вытесненный на нем вензель, затем взял со стола толстую книгу, отыскал в ней какой-то рисунок и подал мне.
   -- Смотрите?.. -- проговорил он.
   Я сличил герб и вензель спинки кресла с имевшимся в книге; все оказалось тождественным; подпись под напечатанным рисунком гласила, что это знак и печать знаменитого инквизитора.
   -- Деньги всесильны!.. -- заметил я, убедившись в верности слов хозяина и отдавая ему книгу. -- Вещь весьма почтенная!
   Около кресла, на стене, висел лист картона с прикрепленными к нему железными, странного вида щипчиками, ножами, крючками и подобиями груш; на полу под ним лежали зажимы, огромная ссохшаяся кожаная воронка, топоры.
   -- Орудия пытки... -- проронил Мошинский. -- Этот ножичек на длинной рукоятке служил для вырезывания языков; щипчиками вырывали ногти, грушу впихивали в рот, затем завинчивали в ней винт, она распиралась и разрывала губы; воронку вставляли в горло и вливали воду из ведра, пока человек не раздувался.
   -- Вот не предполагал я у вас такой коллекции!!.. -- воскликнул я.
   -- У меня нет коллекций... -- возразил Мошинский. -- У меня есть только нужные для моей работы предметы!
   -- Не понимаю... следов "Сада пыток" у вас не замечаю?..
   Мошинский не ответил и поднял очки на лоб.
   -- Скажите, вы верите в потустороннее?..
   Я ответил утвердительно.
   -- А верите в то, что сейчас вокруг нас вот здесь, между вами и мной, стоят и движутся невидимые существа, проносятся тысячи звуков, сцены даже из жизни других планет?
   -- Не знаю... не предполагаю!.. -- отозвался я.
   -- Но кинематограф-то признаете? рисунки, передаваемые на расстоянии, видели? музыку по беспроволочному радио слышали?
   -- Слышал!..
   -- Значит, они есть кругом нас! Сейчас, быть может, гремит оркестр, звонят колокола, бегут толпы людей, а мы видим только стены этой комнаты... по-нашему, кругом тишина... А приемник радио слышит и видит! Мы слишком грубые аппараты и слишком поверили в силу разума!.. Но все же иногда мы что то смутно улавливаем -- отсюда наша нервность, предчувствие и -- самое важное -- ясновидение! Вы слыхали о новых Милликановых лучах?
   -- Кое-что...
   -- Это могущественнейшие из сил, посылаемых нам небесной бездной! Их сила чудовищна: солнечный луч не может проникнуть сквозь тончайшую металлическую пластинку. Рентгеновский задерживается листом в два миллиметра толщиной, а звездный пронизывает слой металла до восьмидесяти миллиметров! Любая каменная стена, любая броня пробиваются им. В самую глухую тюрьму он может внести что угодно -- свет, звук, изображение, может убить и взрастить, даже изменить природу вещей! Да, да, это так!
   Вот это открытие и заставило меня обратить особенное внимание на средние века...
   -- Почему?
   -- Потому что тогда человек более чутко и непосредственно воспринимал все. Он стоял на верном пути... мы потом потеряли его чутье!
   -- Это вы про алхимию так говорите?
   -- Про астрологию. Мы не верим во влияние звезд на людей, в гороскопы, а вот на пороге двадцатого века открылось, что древние были правы, что именно под влиянием звезд слагается наша судьба! Сила лучей, даже самых слабых -- солнечных -- и их действие на все в мире огромно, а звездных неизмеримо: это тот философский камень, который когда-то искало человечество!
   -- Область для меня малознакомая!.. -- отозвался я. -- Но не слишком ли вы преувеличиваете значение этих лучей? Я не отрицаю его, но надо что-то оставить и на долю собственной психологии человека!
   -- Таковой нет!
   -- Как нет?!
   -- Нету!.. это просто пустое место! Вероятно, граммофонные аппараты тоже воображают, что они великие певцы и мыслители!
   -- А Шекспир, Достоевский, Толстой -- это тоже аппараты?
   -- Разумеется! И что вы, собственно, понимаете под словом "психология" -- душевные движения?
   -- Да!
   Мошинский тихо засмеялся и сдвинул очки на переносицу -- у него была привычка то подымать их, то опускать во время разговора.
   -- А вы не замечаете забавной вещи?.. -- начал он, -- возьмите хотя бы Достоевского, ведь вместо любого действия или мысли, герои его могли бы с таким же успехом и правом поступить или подумать совсем наоборот? Например, Раскольников пошел убивать старуху, а затея его могла кончиться не убийством, а необыкновенной дружбой его с ней и это тоже было бы психологически верно, как убийство! Я лично знаю такой случай: один господин решил застрелить другого, взял револьвер и отправился в засаду. А по дороге услыхал писк: в канаве утопал выброшенный щенок. Он достал щенка, положил его в карман и унес домой, а убийство так никогда и не осуществилось! Есть ли что-либо курьезнее такой псевдонауки? Попробуйте в любой другой области, ну хоть бы в архитектуре, построить что-либо "наоборот"!!
   -- При чем же все-таки здесь орудия пыток?..
   Мошинский опять поднял очки.
   -- Нужно выявить и зафиксировать то, что пока незримо несется или творится вокруг нас! -- сказал он. -- Надо скопить лучевую энергию, чтобы пробить стену, отделяющую нас от потустороннего мира; хочу осветить и заставить звучать пространство -- вот моя задача! Поэтому мне необходимы предметы, пропитанные излучениями людей -- они притягивают звездные. Вещи культа и пыток самые сильные -- они в своем роде заряженные лейденские банки, особенно кресло Торквемады!
   -- И как идут ваши опыты?
   -- Идут!.. -- загадочно повторил Мошинский, -- еще немного и "тот" мир будет открыт!
   Сгущались сумерки; в кабинете сделалось полутемно; кресло и орудия пыток черными пятнами рисовались на стене.
   -- А как вы дошли до вашей мысли? -- спросил я несколько погодя.
   Задумавшийся Мошинский встрепенулся.
   -- Нечаянно!.. -- отозвался он. -- Со мной произошел странный случай, ясно доказавший мне, что мы слепцы даже в духовном смысле... вам будет интересно послушать?
   -- Очень, очень!.. пожалуйста, расскажите!
   Хозяин опять переместил очки.
   -- Этот дом я купил тридцать лет назад!.. -- начал он. -- Приехал я из Петербурга и стал искать квартиру; мне указали на этот дом... владела им некая здешняя же помещица. Прикатил я к ней, вхожу в переднюю, затем в гостиную и чувствую что-то странное: видел я, будто, где-то эту комнату -- и кончено! между тем, в Киев попал я впервые в жизни! Появилась хозяйка -- приветливая такая, благообразная барыня в черном. Разговорились мы с ней -- оказалось, к дочери за границу собралась уезжать.
   Повела она меня дом показывать; входим вон в ту комнату и меня будто удержал кто-то у порога.
   -- Скажите?.. -- спрашиваю, -- за этой дверью слева горка с фарфором стоит?
   -- Да!
   -- А за ней буфет резной, особенный, в виде часовни готической?
   -- Да!.. -- повторила. И удивилась, -- когда же это вы у меня побывали? Извините, я вас что то не помню?..
   Я ответил и скорей в ту комнату! Знаю ее и кончено! каждую чашку в горке и ту будто бы вчера в руке держал! Смотрю -- коридор на меня черной дырой уставился... все знакомое... рукой должен был сердце придержать -- так оно забилось! Дух даже захватило. Силюсь вспомнить -- и ничего не могу. Глаза помнят, а мозг нет!
   И вдруг -- сам не знаю отчего -- я предложил продать мне дом целиком со всеми вещами. Она обрадовалась и через неделю я гулял в нем полным хозяином.
   Много часов я простоял в каждой комнате и все пытался дознаться -- где и когда я их видел? -- как занавес висел перед глазами! И что еще странно: чем больше я напрягал мысль -- тем более забывал подробности; первоначальное, ясное впечатление точно стиралось и угасало. Зато выявлялось все резче другое -- стала тянуть к себе дверь коридора... самая обыкновенная, вот взгляните сами!..
   Мы поднялись и вошли в столовую; слева, в горке, белел фарфор; против нее высился фигурный буфет художественной, итальянской работы; дальше чернел вход в коридор; по сторонам его висела пара каких-то небольших, неразличимых портретов... ничего особенного я не приметил и не почувствовал.
   Мы вернулись и сели.
   -- И чем дальше, тем тяга эта становилась все сильнее!.. -- продолжал Мошинский. -- Я стал наводить справки у соседей -- не случалось ли на их памяти чего-либо особенного в доме -- никто не слыхивал! Один знакомый посоветовал обратиться в полицейский архив. Я заплатил чиновнику и через неделю у меня в руках было дело 1831 года об убийстве с целью грабежа в этом доме его владельца... из протокола явствовало, что убит он был сзади топором у двери в коридор, а убийца прятался за диваном, на котором вы сидите!..
   Я невольно покосился назад, затем на дверь.
   -- Но при чем же в этой истории вы?..
   Мошинский пожал плечами.
   -- Не знаю!.. полагаю, что в прошедшей жизни я был близким другом убитого! Он был пожилой человек и, как я, одинокий... Что меня изумило, так это свидетельство протокола, что он занимался алхимией. Алхимик в России, в тридцатых годах -- разве это не удивительно?!..
   -- Странная история!.. -- сказал я. -- И что же, слышали вы в доме какие-нибудь шорохи, стуки, видели что-нибудь необыкновенное?
   -- Ничего!.. -- отозвался Мошинский. -- Но эта история, в связи с новейшими открытиями, натолкнула меня на идею устройства лучевого аккумулятора. И когда я пробовал наводить аппарат на комнаты, то разбирал отдаленные, тоже знакомые как будто, голоса, шлепанье туфель, шаги!.. Но аппарат еще слаб... еще несколько месяцев, я исправлю, закончу его и тогда приглашу вас на великое торжество из торжеств!..
   Недели через две я должен был уехать из Киева и вернулся в него только через полгода.
   Один из первых моих визитов был к Мошинскому.
   Запертую дверь в переднюю отворила приземистая, плотная, поразительно походившая на бульдога дама в коричневом старомодном платье; бурые волосы ее были собраны на затылке в виде скрученного жгута, руки сжаты в кулаки и как бы изготовлены к боксу. Вид у нее был самый энергичный.
   -- Вам кого?.. -- спросила она угрожающим тоном.
   Я назвал имя своего приятеля и себя и добавил, что уезжал и пришел его проведать.
   -- А, приезжий!.. -- милостивей произнесла дама и отступила от двери. -- Входите! А то все какие-то старьевщики лезут! Вот уж знакомства позавел себе дядюшка!
   -- Так вы племянница Никодима Павловича? -- осведомился я.
   -- Да. Марьей Игнатьевной зовут меня!.. Пожалуйте, милости прошу!
   Она сразу преобразилась в добродушную хлопотунью и повела меня за собой.
   Мы вошли в знакомую гостиную; я спросил о Никодиме Павловиче и в ответ увидал удивленный взгляд.
   -- Так вы ничего не знаете?! -- воскликнула Марья Игнатьевна.
   -- Ровно ничего! Вы меня пугаете?., что же случилось?..
   -- С ума сошел дядя!!..
   -- Да вы шутите, конечно?!
   -- И не думаю: аппарат какой-то он все изобретал, так вот от этого! Доктора говорят, что изобретатели все полусумасшедшие!
   -- Где же он?
   -- Здесь, конечно: не отдала я его в больницу! Во второй этаж пришлось перевести -- все бежать пытался из нижнего. Ведь что он натворил-то: взрыв страшный, пожар; едва успели загасить и его самого вытащить. Почему-то особенно боится столовой -- с трудом приходится проводить его через нее в ванную!..
   -- Но, надеюсь, ненормальность у него временная, есть надежда на его излечение?
   Марья Игнатьевна махнула рукой.
   -- Да уж изверились мы!.. Сначала буйный он был, бросался драться на людей, потом прятаться стал -- мания преследование у него развилась! Ужас, что мы пережили: один раз из петли его вынули -- удавиться хотел! И все умолял аппарат его уничтожить, а от него и щепки не осталось -- в порошок разнесло! Теперь тихий стал, смирный, только все разговаривает с кем-то; хохочет иногда...
   -- Можно повидать его?
   -- Можно, конечно, но сейчас не советую: он будет нести такую чепуху, что ничего не понять! А вы приходите проведать его в среду -- послезавтра, значит!
   -- Почему в среду?
   -- Да уж так! Доктора и те диву даются: по средам он просыпается совсем здоровым; часов с шести утра и до полудня он в полном сознании, а потом опять помутится... Каждую среду так!..
   Мы побеседовали еще немного, я простился с Марьей Игнатьевной и запел.
   В среду я запоздал и лишь в начале двенадцатого часа вошел в гостиную Мошинского. Он был там же и с очками на лбу что то делал, нагнувшись над столом с альбомами.
   Услыхав шаги, он опустил очки и оглянулся.
   -- А, гость милый?!.. -- возгласил он и заспешил мне навстречу. -- Как я рад, как кстати вы пришли!.. пойдем, пойдемте ко мне!
   Он потащил меня за рукав наверх и мы очутились в небольшой, уютной спальне с маленьким синим диваном и письменным столиком.
   -- Знаете, ведь я с ума сошел?.. -- начал он, понизив голос и заперев дверь на ключ. Я сел на диван, он подвернул ногу и боком поместился на кровати.
   -- Да, да!! так думают все, между тем в действительности -- я только сделался нормальным человеком, а раз в неделю кругозор мой суживается, тускнеет, я возвращаюсь в клетку! Конечно, от обычных житейских норм это далеко, по-своему люди правы!
   Я незаметно всматривался в Мошинского, но никаких признаков душевного расстройства в лице его не находил: на мой взгляд, он сделался несколько нервнее, суетливее, торопливее стал говорить -- и только.
   -- Что же случилось с вами?.. -- спросил я.
   Он схватился за виски и стиснул их.
   -- Ужас!.. Помните, я вам говорил о стене, отделяющей нас от потустороннего мира? Мои лучи по моему недосмотру внезапно вырвались и пробили ее! Я увидал все!!., доктора болтают о галлюцинациях -- нет, это только скрытая от людей действительность!..
   -- Да что же произошло?!.. -- продолжал я допытываться.
   Мошинский снял очки и положил их на столик.
   -- Я кончил свой аппарат. Днем, в три часа, он был готов, заряжен и поставлен в кабинете на стол. Я достал из шкапа книгу и стал отыскивать нужную справку; в это время услыхал слабый треск, но не обратил на него внимания -- между тем, теперь для меня это несомненно -- отчего-то соединились провода в аппарате! Продолжаю читать и чувствую, что из-под локтя у меня растет что-то огромное, серое... повел глазами -- у самого лица моего громадная морда чудовища -- пещерного медведя с разинутой пастью! Я хотел крикнуть, броситься прочь -- и не мог -- замер! Потом очнулся, рванулся вбок и наступил на связанного человека в средневековом платье -- он лежал весь залитый кровью; диван исчез -- вместо него вижу бревно на ножках -- кобылу; к ней с заткнутым ртом прикручен полуголый человек: два палача вырезывали у него ремни из спины! Я весь потом облился и назад -- там в кресле сидят мощи человеческие -- высокий, изможденный старик в сутане... глаза мертвые, впалые... Торквемада!.. Что развернулось передо мной -- не передать! Был хаос; мчались всадники, погони, охоты, резали людей, пировали, веселились, гремели крики, подходил с гривой дыбом лев, только что растерзавший негра!.. Я ринулся бежать -- и чуть не угодил под топор: чернобородый мужик в синей рубахе взмахнул и ударил им по голове полного барина в пестром шлафроке... я прочь!.. Аппарат попался мне под руку -- я его об землю!.. Сверкнула молния, меня отшвырнуло... помню стопушечный удар грома... и я потерял сознание!..
   -- Аппарат, значит, погиб?
   -- Да, слава Богу, я бы его все равно уничтожил: нельзя человеку заглядывать за стену!..
   -- И больше подобных видений у вас не бывает?
   -- Бывает, только в тысячной доле: лучи ушли, но пробили в моем зрении брешь в потустороннее! Я теперь человек, стоящий у щелки и видящий самую малую часть океана видений и звуков. Например, вижу, что из-за спины у вас подымается черная кобра -- она живет в этом диванчике...
   Я в испуге сорвался с места и огляделся -- так убедительно были произнесены эти слова. На диване ничего не было и я опустился обратно; внизу, в столовой башенные часы глухо и важно пробили двенадцать.
   Мошинский как бы не заметил моего порывистого движения.
   -- Со мной говорят люди разных эпох, -- я отвечаю!.. -- продолжал он: -- не могу же я быть невежливым? Слепые уверяют, что это мои галлюцинации... вздор чистейший!..
   Он делался все возбужденнее; темно-серые глаза его стали излучать тусклое сияние, близкое к лунному; речь сделалась бессвязной. Он вскочил и быстро заходил по спальне.
   В дверь к нам постучали.
   Мошинский разом остановился и приложил палец ко рту в знак молчания.
   -- Тссс!!.. -- прошептал он, -- не уходите!.. бойтесь коридора -- там ждут!.. это злое место!!..
   Я отпер дверь; за нею с улыбкой на лице стояла Марья Игнатьевна.
   -- За вами прислали!.. -- сказала она, явно с целью выручить меня от больного.
   Я стал прощаться; Мошинский крепко потряс мне руку и проводил до лестницы; дальше он не пошел, вдруг сделался угрюмым, озабоченным и повернул обратно.
   Побывать вторично у своего приятеля мне не удалось: я опять должен был уехать из Киева.
   Месяца через три, будучи в Одессе, я купил "Киевскую мысль" и, вопреки своему обычаю, начал чтение с отдела происшествий. Меня хватило точно обухом и я, не веря глазам, вторично пробежал довольно длинную заметку. Она гласила, что в ночь на среду домовладелец и собиратель древностей Н. П. Мошинский и его племянница были найдены у себя в квартире у входа в коридор с разрубленными головами; грабители влезли в окно из сада и еще не найдены; судя по оставленным следам, один из них прятался за большим диваном, а другой за дверью в столовой.
   
   Париж, 1925
   
   
   
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru