Минцлов Сергей Рудольфович
В катакомбах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Сергей Минцлов.
В катакомбах

   Первый год своего офицерства я провел в Вильне, затем попал на Кавказ.
   Вильна -- один из самых красивых городов мира -- говорю это, объехав почти весь свет. Описывать ее, конечно, не стану, скажу только, что я жил вместе с товарищем и другом моим, Дмитревским, на самой дальней окраине ее, в предместье Поплавы, в длинном одноэтажном деревянном доме его милой тетки -- Кунигунды Окушко.
   Дом весь утопал в кустах сирени; садик упирался в полотно железной дороги; почти над самым домом, на крутом, желтом яру стояли три гигантские сосны и, точно морской прибой, вечно шумели то тихо, то грозно.
   Ходить на службу, в город приходилось извилистыми закоулками среди сплошных высоких частоколов; по сторонам зеленели сады: Вильна славилась своими фруктами.
   Поплавы занимают глубокую ложбину среди невысоких взгорий; город начинался на горе и на крутом обрыве ее стоял занимавший громадное пространство старинный монастырь, упраздненный после польского восстания. Облупленные, потемнелые здания его и костела глядели из-за белых высоких стен и видны были со всех сторон.
   Я всегда увлекался историей и, попав на родину моих отдаленных предков -- в Литву -- с неизъяснимым восторгом, пядь за пядью, изучал страну и ее столицу Вильну. Исколесил я край пешком вдоль и поперек, едва не погиб в Сахаре близ Немана, не раз блудил в вековых лесах -- тогда еще девственных, населенных медведями и дикими козами.
   Знакомых у меня почти не имелось, и я весь поглощен был впитыванием в себя Литвы.
   Из Москвы я привез драгоценную кладь, главнейшее свое имущество -- огромный сундучище с собранием стихотворений всех русских поэтов. Они и старина -- вот что наполняло тогда всю мою жизнь.
   Разумеется, пропустить без осмотра монастырь над Поплавами я не мог; основан он был чуть ли не при Кейстуте, и притом православными, и лишь много позднее был захвачен и переделан поляками.
   Но напрасно обошел я кругом монастырь, ища вход в него. Попробовал ломиться в запертые ворота, в калитки -- все было закрыто на большие ржавые замки или заколочено; никаких сторожей не имелось и следа.
   В деревянных, окованных железом, воротах сквозили большие щели; припав к ним, я видел громадный, широкий двор, весь заросший лопухами и высокими травами; за ним вставало мрачное здание костела.
   Путь в него был единственный -- через стену ограды. Со стороны города там пролегала улица -- пустынная и пыльная: ближайшие к ней домики таились за деревянными палисадами.
   Лазать офицеру через заборы не совсем-то удобно, но делать было нечего.
   Я сговорился с Дмитревским, тоже очень интересовавшимся загадочным монастырем, и отпросился на денек у своего ротного командира, добрейшего К. Ф. Попова; Дмитревский освободился тоже, и мы, захватив с собой моего вечного спутника по шатаниям, чрезвычайно походившего на белого кролика, денщика и философа Карася и черномазого Ивана, ранним утром пустились в поход; Иван нес мешок с толстой веревкой, пару свечей, спички и мел для пометок; Карасю поручен был наш завтрак.
   Улица вдоль задней стены монастыря безмолвствовала. Мы выбрали близ дальнего угла местечко, где над стеной зеленым стогом высилась, закрывая часть ее, огромная шапка каштана; денщики подсадили нас; мы, сидя верхом на стене, втянули их при помощи веревки, затем по могучим сучьям перебрались на дерево и спустились на землю.
   Полнейшее запустение окружило нас; крыши надворных строений частью прогнулись, частью провалились совершенно; стекла в окнах всюду были выбиты; из живых существ в монастыре имелись только галки, сотнями жившие на колокольне.
   Мы осмотрели и обошли потемнелый от лет костел; он оказался запертым тоже; на высоких окнах его чернели железные решетки; снизу, из травы и кустов на нас смотрели провалы -- дыры в подземелья.
   Мы стали на колени и заглянули в них. Там царили полусумерки; можно было различить серые плиты пола и крупные камни, видимо, скатившиеся из окон; дальше, в потемках, намечалось что-то походившее на лежавшие брусья дерева; пол находился ниже уровня земли приблизительно на сажень.
   Мы оставили денщиков ждать нас, а сами забрали свечи, мел и, ногами вперед, на животах, съехали в подземелье.
   Оно оказалось обширным. В углах и под самой стеной выбивалась травка -- нежная, почти белая; пол устилала сухая листва, очевидно, нанесенная со двора ветром; в глубине, в стене, намечалось черное отверстие.
   Древесные брусья очертились явственней: мы узнали в них гробы; они рядами во множестве стояли поверх пола...
   Мы зажгли свечи и подошли к ним вплотную. Многие из гробов были открыты: в них лежали не скелеты или кости, а точно вчера умершие, сильно исхудавшие люди; я видел бритые щеки, усы, носы, лбы, подбритые у мужчин, сложенные на груди руки... только нагнувшись над самим гробом, можно было сказать, что перед тобой высохшее тело. Впоследствии я не раз видел мумии и должен сказать, что природа искуснее египетских бальзамировщиков -- ее заботы сохранили мертвецов значительно лучше: для этого "чуда" ей, оказывается, достаточно самого простого, сухого подвала!..
   Мы приподняли с десяток крышек. Замечательно, что строгих выражений на лицах не было... Я подолгу всматривался в них и воочию почувствовал нирвану индусов -- этот бесконечный и безразличный покой...
   Мертвецы были одеты в старинные платья -- в разноцветные, выцветшие кунтуши; особенно вылинял голубой цвет -- сделался грязно-белым; нарядные одежды многих были оторочены мехом и кружевами.
   Малиновый кунтуш на одном из покойников был порван на плече; я чуть тронул его и разрыв пополз дальше, по целому месту без малейшего треска.
   С сильно бившимся сердцем, молча, обошли мы вереницы гробов: мы ведь находились среди тех, что давно стали незримыми для человеческих глаз: на изголовьях черных жилищ их еще можно было прочесть имена и даты смерти -- между 1600 и 1675 годами...
   У прохода в стене мы остановились и посветили в него; в густом мраке намечался бесконечный коридор, шириной около сажени. Мы вступили в него; наверху, в наружной стене, двумя тонкими синими струйками пробивался свет; там находились когда-то оконца -- теперь их завалил всякий мусор.
   Что-то еще более странное, чем в первом подземелье, поразило нас: почудилось, будто по сторонам коридора двумя вереницами стоят и ожидают нас люди.
   Мы подняли выше свечи и сделали несколько шагов вперед; пол густо, как ковер, покрывала мягкая пыль.
   Мы не ошиблись: слева и справа, почти плечом к плечу, стояли монахи, одетые в коричневые рясы и подпоясанные белыми веревками; капюшоны полузакрывали бледные лица, головы были опущены на грудь -- мертвецов спеленывали и прислоняли к стене; руки всех были скрещены, как на молитве.
   Свет наших свеч колебался по стенам и казалось, что фигуры движутся и выглядывают друг из-за друга.
   Жуть охватила нас обоих.
   Озираясь и всматриваясь в лица загробного общества, мы медленно продвигались как сквозь строй. Один монах привлек к себе мое особенное внимание, и я остановился около него; Дмитревский отстал, и желтая звездочка его огонька мерцала далеко позади.
   Передо мной стоял громадный, бочкообразный человек; лицо его было видно плохо, и я нагнулся, чтобы заглянуть под капюшон. Впалые, словно слепые, глаза были закрыты; седая щетинка -- бородка -- покрывала щеки: волосы ведь продолжают некоторое время расти и у умерших.
   И вдруг я явственно услыхал, что в толстом животе мертвеца что-то забурчало!
   Я дрогнул и быстро опустил свечу к животу: из него на меня глянули оживленные, черные глазки -- коринки -- и узкая мордочка мыши: она прогрызла труп и в необъятном брюхе устроила гнездо свое.
   Страх сразу исчез. Я пощелкал пальцем по чреву монаха -- раздался такой звук, как если бы я ударил по картинной пустой коробке. Я поставил свечу на пол и приподнял мертвеца -- в своем роде Фальстафа -- не только безо всякого усилия, но буквально, как перышко: так иссыхают тела в подземельях!
   Я поднял еще двух-трех соседей... странно было держать на руках, как куклу, рослого человека -- все они казались сделанными из папье-маше. Не отсюда ли пошла легенда о "подделке" мощей?
   В нескольких местах -- под оконными отверстиями, -- стоявшие там мертвецы превратились в груды костей; даже признака лохмотьев одежд не сохранилось -- вероятно, тела уничтожила сырость еще в очень давние времена.
   Длинный коридор наконец кончился -- впереди засерели ступени каменной лестницы, ведшей наверх; свода над частью ее не было, его заменяли доски не то пола, не то плита.
   Мы поднялись по ней насколько могли и дружными усилиями спин и рук сдвинули преграду и выбрались в приоткрывшуюся щель.
   Сумерки, встретившие нас, показались после полной тьмы подземелья ясным днем. Мы стояли в костеле у бокового алтаря; отодвинутый нами щит был алтарный помост, закрывавший ход вниз.
   Обошли мы и осмотрели костел. Он был мрачный, запущенный, но все в нем было на месте: раскрашенные, почернелые статуи, иконы, запрестольные украшения...
   Посидели мы на скамье против главного алтаря, обменялись мыслями, послушали тишину... несколько раз мимо нас и под самым сводом черкали воздух летучие мыши...
   Мы отправились обратно.
   Денщиков наших близ окна видно не было. Мы покричали им, но никто не отзывался: как выяснилось потом, они сладко уснули в траве на солнышке. Выбраться, между тем, без помощи их из подземелья можно было, лишь подтащив и поставив друг на друга пару закрытых гробов; делать это не хотелось и мы принялись палить чем попало, наугад, во двор. Один из наших снарядов -- ком земли -- угодил в Карася и нас извлекли веревкой на свет Божий.
   И как же оценили и поняли всю прелесть и красоту голубого неба, солнца и всякой травки, мы, вернувшиеся с того света!..

* * *

   Лет двадцать спустя, возвращаясь в Петербург из круговой поездки по Польше, я остановился в Вильне: хотелось подышать воздухом Литвы, повидать старых друзей, посмотреть на милые места, так тесно связанные с моей молодостью...
   Поплавы не изменились. Те же сады и частоколы встретили меня; домик Окушко совсем, по самые трубы, утонул в сирени; по-прежнему важно шумели над ним красные сосны. Но самой тетки в уютном домике уже не было -- им владела незнакомая мне сестра ее. Дмитревский был на Дальнем Востоке, сестры его повыходили замуж и разахались по разным городам...
   Кто возвращается после двадцатилетнего отсутствия, тому знакомых своих лучше всего искать на кладбище!
   Прямо из Поплав, по полотну железной дороги, я прошел на тихое, лесистое кладбище, где под громадой-крестом из гранита покоится знаменитый Сырокомля; я еще офицером любил навещать его могилу с томом его стихов в кармане. До сих пор помню его --
   
   "Эх, пойду я к дедам в гости,
   Им поклон отдам;
   Жбанчик меду на погосте
   Выпью, где лежат их кости,
   И поплачу там!.."
   
   Могила названной тети отыскалась неподалеку от него. Положил я на нее последнюю дань свою -- пучок нарванных мною же полевых цветов, посидел у невысокого холмика, укрывшего под зеленой шубой эту сердечную и приветливую женщину и через Острую Браму вернулся в город.
   Там меня ждали жена и обе дочери: я хотел осмотреть с ними знаменитую когда-то "бывшую" коллегию отцов-иезуитов, а главное -- подземелья ее, паутиной расходившиеся в разных направлениях под городом.
   Описывать коллегию не стану; упомяну лишь, что несколько громадных комнат в ней были от стены к стене, вплотную заполнены уложенными прямо на пол, как кирпичи, всевозможными старинными книгами; высота этих штабелей доходила мне до плеч.
   Это были библиотеки, взятые из монастырей и конфискованные у магнатов во время восстания. Пыль покрывала их на добрый вершок...

* * *

   Спуск в подземелья должен был состояться в костеле.
   Его заперли; несколько человек рабочих отодвинули справа за колоннами помост одного из алтарей, и открылось черное отверстие схода; вниз вела каменная лестница, -- все было так же, как в костел над Поплавами.
   Нас сопровождали ксендз и закристиан, несший зажженную керосиновую лампу; все мы запаслись свечами, рабочие взяли ломы.
   -- Давно уже сюда не ходили!.. -- сказал словоохотливый ксендз. -- Около полувека!
   Он пояснил, что по их старинному плану подземелья идут в три яруса; по его словам, в дни восстания, по приказу Муравьева, в них был произведен обыск, затем они были замурованы: генералу донесли, будто бы в них скрываются повстанцы, а в гробах, наполняющих их, хранится оружие. Я переводил его слова своим спутницам.
   Лестница свела нас в чрезвычайно широкий, длинный и очень высокий коридор; своды его опирались на два ряда кирпичных колонн.
   Коридор был пуст; только в одном из углов, за колоннами, виднелся небольшой ряд гробов. Крышки на них не заколачивались, и мы приоткрыли некоторые и увидели иссохшиеся тела людей с сохранившимися волосами и платьями. Медные дощечки с надписями поведали нам имена умерших -- все это была знать времен императора Александра I.
   Дальше, через несколько шагов, на самой середине коридора мы нашли оброненную кем-то в давние годы черную епанчу. Гробов не было и следа.
   Я спросил о причине этого у ксендза и тот пояснил, что по тому же приказу Муравьева все гробы были снесены в нижние подземелья, в силу чего верхний ярус оказался "очищенным". Ксендз как-то странно произнес это слово.
   Громада-коридор уперся наконец в глухую стену; при свете лампы и свеч на поверхности ее сырым пятном явственно обрисовалось место заделки.
   Рабочие быстро выбили ломами несколько рядов кирпичей и сунули в отверстие руки со свечами: за стеной, в полном беспорядке, почти под самый свод, были нагромождены друг на друга черные гробы.
   Чтобы пройти дальше, надо было перелезать через набитую ими комнату; рабочие расширили пролом, и я со свечой в руке полез вверх по осклизлым крышкам и бокам гробов.
   Комната оказалась обширной; мы добрались до противоположной стены и опять увидели заложенное кирпичами место.
   Рабочие с трудом выломали в тесноте несколько слоев их, и мы протиснулись в отверстие. Перед нами уходил вглубь земли другой коридор, такой же пустынный и высокий; мне показалось, что широкая дорога его склоняется вниз.
   Освещая свой путь, мы двинулись дальше. Скоро во мраке, впереди, выявилось что-то черное -- не то осыпь, не то какой-то предмет; еще несколько шагов и мы различили человека, сидевшего в кресле. Одет он был в темную рясу; поникшую голову и лицо его закрывал капюшон.
   Мы осветили его. Можно было поклясться, что перед нами в старинном кресле находится уснувший или глубоко задумавшийся человек; руки его были сложены по-обычному; на безымянном пальце одной блестело узкое золотое обручальное кольцо.
   Дочь потрогала его; оно двигалось по иссохшему пальцу, но не снималось -- мешало утолщение сустава. Что было вырезано внутри этого, загадочного для монаха, кольца, -- осталось нам неизвестным.
   Мертвый как бы стерег стену; когда мы осмотрели ее -- сейчас же за ним отыскали место заделанной двери. Мертвеца отодвинули вместе с его креслом, застучали ломы и через четверть часа мы вступили в длинную, как добрая рига, сводчатую комнату.
   Свечи озарили поразительное зрелище!
   Все помещение почти под потолок было завалено покойниками; гора их понижалась от середины к стенам и около них, по слоям трупов, тянулись как бы дорожки для прохода.
   Мертвые были набросаны кое-как; в жуткой каше, вперемежку, рядом торчали головы, ноги, руки, спины... бархат кунтушей чередовался с пышными платьями дам; на большинстве одежды были изорваны, сквозь шелк и кружева виднелись голые части тел, вернее, кожи, плотно прилипшей к костям.
   Чья-то рука высунулась на самом верху по локоть и как бы безмолвно взывала к небу; так вскидывают в последний раз руку утопленники перед окончательным погружением в воду.
   На головах двух усатых панов были плотно натянуты замшевые подшлемники... все лежавшее перед нами было цветом польско-литовского рыцарства XVII и XVIII веков!
   Теперь все были равны и все неизвестны в этом хаосе!
   Я обошел кругом этот горный хребет из мертвецов. Идти приходилось по телам; я чувствовал под ногами грудные клетки; они сжимались и опять расширялись и, казалось, мертвецы дышали.
   У двери, где безмолвствовали мои спутники, лежали в виде небольшой штабели дров то головами, то ногами наружу детские трупики.
   Дочь взяла один из них за ножку и изумилась его легкости. Потом слегка постучала им о косяк входа: -- "совсем как вобла!.." -- сказала.
   Над нами послышался слабый и глухой гул -- будто гроза начиналась в отдалении.
   -- Трамвай прошел!.. -- проронил ксендз. -- Мы ведь под улицами города!
   Немного погодя донесся новый, но уже совсем чуть слышный звук.
   -- Не труба ли архангела?.. -- сказал я.
   -- Экипаж... -- отозвался ксендз.
   Снова наступила действительно могильная тишина...
   Мы бросили последний взгляд на мертвецов и оставили их ждать наступления Страшного Суда...
   
   Новгород, 1912 г.

Примечания

   Впервые: Последние новости (Париж), 1926, No 1866, 2 мая, затем в сб. "Святые озера. Недавнее" (с небольшими разночтениями).
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru