Минцлов Сергей Рудольфович
На крестах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Историческая повесть.
    Текст издания: журнал "Юный Читатель", No 14, 1906.

С. Р. Минцловъ.

НА КРЕСТАХЪ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВѢСТЬ.

0x01 graphic

ГЛАВА I.

   Послѣдній тринадцатый мѣсяцъ 1381 года {Мартъ 1382 г. Годъ у Литовцевъ начинался съ апрѣля,-- Голубинаго мѣсяца,-- и раздѣлялся на 13 лунныхъ мѣсяцевъ; каждый мѣсяцъ имѣлъ ровно 4 недѣли.} выдался удивительно теплый. Еще въ началѣ его солнце согнало снѣгъ съ полей, и рѣки и озера Литвы вспухли и готовились вскрыться. Синій какъ небо ледъ на нихъ потрескался; снѣгъ лежалъ только въ глубокихъ оврагахъ, да въ дебряхъ лѣсовъ.
   Былъ полдень. На краю дороги, только что выбѣжавшей изъ обнаженнаго дубоваго лѣса въ поле, сидѣлъ на песчаномъ бугрѣ широкоплечій человѣкъ, одѣтый въ тулупъ и лацти.
   Около него лежала палка и бѣлая войлочная шапка -- колпакъ. Изъ за спины торчали рога канклиса -- струннаго инструмента въ родѣ небольшой арфы. Русая голова сидѣвшаго была понурена; руки лежали на колѣняхъ. Не то думалъ онъ какую то думу, не то безсознательно прислушивался къ говору ручейка, весело журчавшаго вдоль дороги.
   Солнце црипекало порядочно.
   Далекая перекличка тянувшихъ но поднебесью гусиныхъ и лебединыхъ стай иногда заставляла сидѣвшаго подымать кверху лицо и тогда можно было видѣть, что онъ слѣпъ: вмѣсто глазъ солнце освѣщало пустыя впадины со слѣдами давнихъ, но страшныхъ обжоговъ на лбу и щекахъ. Вдругъ слѣпецъ насторожился и повернулся къ лѣсу: оттуда, почудилось ему, донеслись отдаленные голоса,
   Чуткое ухо не обмануло его: на опушкѣ скоро показалось двое людей въ странныхъ, по тѣмъ мѣстамъ, монашескихъ одѣяніяхъ: на обоихъ были свѣтло-сѣрыя рясы съ капюшонами, надѣтыми на головы; поясами неизвѣстнымъ служили веревки. Одинъ изъ монаховъ -- средняго роста, некрасивый, но съ удивительно яснымъ взглядомъ карихъ глазъ, имѣлъ на ногахъ грубые кожаные башмаки; другой, болѣе пожилой, высокій и сухощавый блондинъ съ сильно развитыми плечами, шелъ босикомъ. Что-то суровое и непреклонное было написано на правильномъ, однѣми прямыми линіями очерченномъ лицѣ и въ сѣрыхъ глазахъ его.
   -- День добрый!-- на чистомъ литовскомъ языкѣ сказалъ первый изъ нихъ, поравнявшись съ сидѣвшимъ.
   Напряженное выраженіе, появившееся было на лицѣ слѣпца, при звукахъ родной рѣчи изгладилось.
   -- Спасибо...-- отвѣтилъ онъ.-- И вамъ счастливый путь. Васъ вѣдь двое?
   Монахи свернули съ дороги и подошли къ нему.
   -- Ты слѣпъ?-- спросилъ опять молодой, съ участіемъ въ голосѣ. Видъ страшныхъ шрамовъ заставилъ передернуться углы губъ его.
   -- Какъ это случилось съ тобой?
   -- На угли лицомъ упалъ...-- отвѣтилъ слѣпой:-- въ бою съ нѣмцами.
   -- И давно это было?
   -- Семь зимъ прошло...
   Высокій монахъ сѣлъ неподалеку отъ разговаривавшихъ; товарищъ послѣдовалъ его примѣру и помѣстился рядомъ со слѣпымъ.
   -- Да! Много горя на свѣтѣ,-- сказалъ молодой монахъ.-- Сколько несчастій приносятъ эти вѣчныя войны!-- А что, далеко еще до Вильно?-- добавилъ онъ помолчавъ.
   -- Нѣтъ: версты четыре всего. Отсюда Турья гора съ замкомъ Гедимина должна быть видна.
   Монахъ прикрылъ ладонью глаза, защищая ихъ отъ солнца, и посмотрѣлъ впередъ.
   За мягкими извилинами холмовъ вдали неясно рисовались очертанія темной, высокой горы, увѣнчанной какими то сѣрыми, неровно подымавшимися другъ надъ другомъ пятнами. То были стѣны и башни замка, опоясывавшія вершину горы.
   -- Да, вижу...-- проговорилъ монахъ.-- Но какъ же ты ходишь такъ далеко одинъ?
   -- Привыкъ.-- Былъ у меня мальчикъ поводырь, да ушелъ: соскучился. Я вѣдь уже шесть зимъ по этой дорожкѣ хожу!
   Монахъ оглянулся, ища глазами жилье, но только вѣковые дубы безмолвной стѣной вставали за спиной его.
   Слѣпой какъ бы угадалъ мысль собесѣдника.
   -- Селенья здѣсь нѣтъ .-- проговорилъ онъ,-- Священная роща это.
   Высокій монахъ, прямой, какъ отвѣсная скала, пошевельнулъ слегка плечами и съ презрительнымъ выраженіемъ на лицѣ обвелъ лѣсъ глазами.
   Товарищъ его нѣсколько секундъ молча глядѣлъ на неохватныя и для пяти человѣкъ стволы деревьевъ.
   -- Что же ромове {Литовское капище.} здѣсь, молиться ты сюда ходишь? спросилъ онъ, внимательно изучая лицо слѣпого.
   Слѣпой покачалъ головою.
   -- Нѣтъ...-- Съ тѣхъ поръ, какъ пришла къ намъ проклятая нѣмецкая вѣра -- запустѣли ромове.
   Глаза высокаго монаха вспыхнули отъ негодованія какъ клинокъ, на который глянуло солнце. Онъ открылъ ротъ, чтобы крикнуть на дерзкаго язычника, но товарищъ его поднялъ руку: высокій не издалъ ни звука и только вперилъ сверкающіе глаза свои на слѣпого.
   -- Ты бранишь ее, а знаешь ли ты ее?-- мягко спросилъ молодой монахъ.
   -- Нѣтъ!-- возбужденно сказалъ слѣпой.-- И знать не хочу!-- Я знаю, что она сожгла домъ и семью у меня, знаю, что изъ за нея я брожу теперь одинъ на землѣ, ненужный никому, безглазый. Нѣмцы избиваютъ и жгутъ Литву, потому что такъ велитъ ихъ вѣра. Ихъ криве-кривейто {Первосвященникъ.}, каждый годъ шлетъ на насъ тысячи тысячъ нѣмцевъ, чтобъ уничтожать насъ: мы хуже собакъ въ глазахъ ихъ! Но собаки -- они!-- О, Перкунасъ!-- страстно воскликнулъ слѣпой, всплеснувъ руками: услышь мольбу нашу -- истреби это племя и вѣру ихъ!
   -- Въ злыхъ дѣлахъ виноваты только люди,-- возразилъ молодой монахъ;-- о вѣрѣ не говори такъ. Ни Перкунасъ, ни Богъ нѣмцевъ не желаютъ людямъ зла.
   -- Перкунасъ -- да, но развѣ онъ и Богъ нѣмцевъ одно и то же?
   -- Если хочешь -- да.
   -- Нашъ свѣтлый Богъ, Богъ огня и жизни?!-- продолжалъ слѣпой съ возростающимъ возбужденіемъ и негодованіемъ.-- Онъ то же, что Богъ, заливающій кровью и пожарами страну нашу? Богъ убійцъ, кормящій своимъ тѣломъ нѣмцевъ? Да литвинъ ли ты?! Кто ты такой?
   -- Я братъ твой,-- отвѣтилъ монахъ.-- Ты не знаешь вѣры нѣмцевъ, а я знаю ее. Ихъ Богъ велѣлъ имъ любить людей какъ самихъ себя, но многіе забыли это. Ихъ Богъ не мститъ, а прощаетъ. Онъ покоряетъ народы не мечемъ и огнемъ, а любовью, и если иначе поступаютъ люди, то поступаютъ такъ сами отъ себя, а не по его приказу.
   Слѣпой напряженно слушалъ.
   -- Не мститъ...-- повторилъ онъ.-- Живой не можетъ не мстить.-- Такой богъ выдумка.
   -- Онъ есть и идетъ сюда.
   -- Идетъ?!
   -- Да.-- Развѣ ты не чувствуешь этого? Ромове пустѣютъ оттого, что онъ близко. Уже воздвигаются кое-гдѣ настоящія жилища его: костелы. Имя его -- Спаситель.
   Слѣпой опустилъ голову.
   -- Имя это я слышалъ уже...-- проговорилъ, черезъ нѣкоторое время, онъ.-- Я этого Бога не знаю. Но знаю, что дыханіе смерти идетъ впереди его. Смотри -- онъ схватилъ за руку сидѣвшаго рядомъ монаха и потрясъ ее: здѣсь были жрецы и храмъ, на празднества тысячи людей приходило сюда, а теперь нѣмые камни тамъ только! Зрячіе не видятъ, а я чувствую, что умираетъ Литва.
   -- Умираетъ старая вѣра ея, ты хочешь сказать?
   -- Вѣра -- душа Литвы. Она уходитъ съ земли. Лѣсъ этотъ стоитъ, какъ прежде, но онъ уже не тотъ, и говоръ его не тотъ, и люди не тѣ. Умираетъ Литва.
   -- Возрождается!-- выразительно сказалъ монахъ.-- Земля замирала на зиму, теперь весна и она просыпается. Слышишь, журчатъ уже ручейки? То-же и съ Литвою.
   -- Журчатъ ручьи и крови, и слезъ -- иныхъ я не слышу!..-- произнесъ слѣпецъ и хотѣлъ добавить еще что-то, но остановился и сталъ прислушиваться.
   Монахъ невольно оглянулся и увидалъ выѣзжавшихъ изъ лѣса всадниковъ. Впереди на косматомъ буланомъ конькѣ быстрою рысью ѣхалъ какой-то сутуловатый, широкоплечій человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ и такомъ же остроконечномъ, войлочномъ колпакѣ на головѣ: на груди у него поблескивала толстая золотая цѣпь, служившая отличительнымъ знакомъ лицъ высокаго рода. Всадники всѣ были вооружены копьями и луками; на бокахъ у нѣкоторыхъ позвякивали сабли, у большинства вмѣсто нихъ висѣли дубины съ толстыми комлями на нижнихъ концахъ.
   Отрядъ состоялъ человѣкъ изъ трехсотъ.
   Ѣхавшій впереди поравнялся съ сидѣвшими и затянулъ повода. Маленькіе глаза его, мрачно выглядывавшіе изъ глубины черепа, съ презрѣніемъ скользнули по монахамъ и остановились на лицѣ слѣпого.
   -- День добрый!-- произнесъ молодой монахъ.
   Всадникъ не отвѣтилъ на привѣтствіе даже кивкомъ головы.
   -- Здравствуй, Любартъ!-- произнесъ онъ звучнымъ голосомъ.
   Слѣпой торопливо поднялся на ноги...
   -- Живи, кунигасъ! {Князь.} Низко кланяюсь тебѣ!..-- отвѣтилъ онъ, коснувшись земли рукою.
   -- Бродишь еще?-- продолжалъ названный кунигасомъ,-- Поешь?
   -- Пою. А что же дѣлать мнѣ больше? На что я гожусь еще?-- горечь прозвучала въ отвѣтѣ слѣпого.
   -- Пѣсня -- даръ боговъ!-- сказалъ кунигасъ, сдерживая не стоявшаго на мѣстѣ коня своего.-- Мы мечами защищаемъ родину, ты одушевляешь насъ пѣснями. Одно дѣло стоитъ другого.
   Всадники окружили сидѣвшихъ со всѣхъ сторонъ и внимательно слушали разговоръ. Кони фыркали и рыли песокъ копытами. Воздухъ наполнился запахомъ ихъ пота.
   -- Нѣтъ у меня пѣсенъ теперь...-- отозвался слѣпой:-- душа не лежитъ...-- пѣть ничего!
   -- А что Кейстутъ въ Вильно?-- спросилъ кунигасъ, перемѣняя разговоръ.
   -- Нѣтъ, давно ушелъ. Теперь на Руси онъ.
   -- Ну, прощай... увидимся въ Вильно!-- кунигасъ сталъ поворачивать коня.-- Только зачѣмъ ты съ этой дрянью водишься?-- добавилъ онъ, кинувъ косой взглядъ на монаховъ: добра отъ нихъ не будетъ!
   -- Съ какой дрянью?-- съ удивленіемъ спросилъ слѣпой, но кунигасъ уже скакалъ далеко по дорогѣ; вмѣсто отвѣта кругомъ раздался топотъ копытъ да бряцанье оружія.
   -- Кто вы такіе?-- сурово сказалъ слѣпой, когда все утихло. Онъ выпрямился во весь богатырскій ростъ и обращалъ то въ ту, то въ другую сторону лицо свое.
   Отрядъ уже былъ далеко.
   -- Мы -- монахи,-- отозвался молодой.
   -- Что такое монахи?
   -- Божьи слуги.
   -- Вы христіане?
   -- Да.
   Слѣпой отступилъ назадъ и чуть не упалъ черезъ бугоръ.
   -- Уходите!-- проговорилъ онъ, махая рукой.-- Уходите! Я не хочу васъ знать!
   -- Да, намъ время итти!-- мягко сказалъ молодой, взглянувъ на солнце.-- Но мои слова о Богѣ останутся съ тобой и ты подумай о нихъ. Когда увидимся, побесѣдуемъ снова.
   -- Уходите!-- повторилъ, все отступая, слѣпой. Лицо его обезобразилось еще больше отъ отвращенія.
   -- Не сердись на насъ: мы не сдѣлали ничего худого. Будь здоровъ!
   Оба монаха направились къ городу. Молодой нѣсколько разъ оборачивался и видѣлъ, что слѣпой стоитъ какъ изваяніе и, наклонивъ ухо, прислушивается къ удалявшимся шагамъ ихъ.
   -- Надо было разнести его, Францискъ!-- негодующе проговорилъ, наконецъ, высокій монахъ,-- Громъ нуженъ, чтобы заставить повѣрить этихъ людей!
   -- Развѣ на самого себя ты кричишь, братъ Мартинъ?-- тихо возразилъ Францискъ.-- Спаситель завѣщалъ относиться къ ближнему какъ къ самому себѣ.
   Высокій молча шагалъ около товарища.
   

ГЛАВА II.

   Дня черезъ два, въ ясный и тихій вечеръ, на верхней открытой площадкѣ главной башни Тройскаго замка сидѣли закутанныя въ собольи накидки двѣ женщины.
   Одна -- съ легкою просѣдью въ каштановыхъ волосахъ и съ выразительнымъ, умнымъ лицомъ,-- сидѣла на рѣзномъ деревянномъ креслѣ и глядѣла на вечеревшую блѣдно-лиловую даль. Рядомъ, облокотясь на ручку кресла, помѣщалась молодая бѣлокурая женщина. Солнце только что опустилось за лѣсистую гору, закрывавшую западъ, и словно раскаленный, громадный горнъ дышалъ изъ-за нея пламенемъ на блѣдное, ушедшее еще выше небо.
   Внизу виднѣлся дворъ и зубцы каменныхъ стѣнъ, ограждавшихъ его. Къ югу, востоку и западу отъ замка разстилалась ровная какъ скатерть снѣжная гладь, за которой вставала цѣпь холмовъ и безконечные вѣковые лѣса. Опытный глазъ сейчасъ опредѣлилъ бы, что замокъ стоитъ на островѣ, среди огромнаго озера; въ этомъ его убѣдилъ бы еще и мостъ, тянувшійся на каменныхъ быкахъ къ башнѣ на сѣверномъ берегу, отдѣлявшемуся отъ острова только узкою полосой льда. Пылавшій западъ меркъ и окрашивался блѣдно-малиновымъ цвѣтомъ. Вечеръ гасъ; лиловыя тѣни ложились на заозерье и сгущались все больше и больше, превращая берега и лѣса на нихъ въ угольную кайму.
   Вдали за озеромъ, высоко на блѣдномъ небѣ кружились какія-то черныя точки.
   -- А помнишь, Оллита, какъ ты прискакала сюда со своимъ Альбрехтомъ?-- спросила, послѣ нѣкотораго молчанія, пожилая женщина.
   Сидѣвшая на скамьѣ, вмѣсто отвѣта, склонилась еще ниже и долгимъ, крѣпкимъ поцѣлуемъ прижалась къ рукѣ ея. Пожилая съ легкой улыбкой погладила ее по румяной щекѣ другой рукой, бѣлой и выхоленной, и какъ бы закованной у кисти въ тяжелый и широкій золотой браслетъ.
   -- Очень хотѣлось Полангенскимъ игрецамъ съ кунигасомъ добыть тебя обратно!-- продолжала она, отведя куда-то въ даль голубые глаза свои.-- Ровно 25 лѣтъ тому назадъ и я, какъ ты, примчалась сюда съ Кейстутомъ по той же дорогѣ... Славное было время!
   -- Славное, княгиня? Чѣмъ же?-- спросила, выпрямляясь, Оллита.-- Нѣтъ, мнѣ жутко было!-- добавила она, закрывая лицо руками.-- Если-бъ поймали насъ -- Альбрехта сожгли бы, а меня закопали-бъ живою въ землю, какъ бѣглую вайделотку (жрицу)!
   -- Ты и теперь еще боишься жрецовъ?
   -- Нѣтъ...-- увѣренно отвѣтила Оллита.-- Это не боязнь, но мнѣ непріятно встрѣчаться съ ними: они косятся на меня за то, что ты и князь добры ко мнѣ.
   -- Въ Трокахъ я госпожа,-- выразительно произнесла княгиня.-- Здѣсь даже коситься на тебя могутъ только тайкомъ! Посмотри, какая стая воронъ!-- перемѣнивъ тонъ, быстро добавила она.
   Оллита взглянула на небо и увидала надъ горизонтомъ какую-то движущуюся черную сѣть. Черныя точки въ ней быстро увеличивались; скоро можно стало различить птицъ, густой стаей летѣвшихъ къ Трокамъ. Надъ противоположнымъ берегомъ стая закружилась, какъ снѣгъ въ метель, и съ крикомъ, долетѣвшимъ до замка, разсыпалась надъ лѣсомъ.
   -- Не къ добру это...-- проговорила княгиня.-- Все за послѣднее время нехорошо...
   -- Княгиня опять гадала?
   -- Да...
   -- Чего же боится княгиня?-- помолчавъ, тише спросила Оллита.
   -- Боюсь?-- особая надменная нотка прозвучала въ вопросѣ княгини.-- Я этого слова не знаю. Жду чего-то худого... оттуда, откуда летѣли вороны,-- добавила она, кивнувъ головой на заозерье.
   -- Отъ князя Ягайлы?
   -- Да. Великій князь слишкомъ довѣрчивъ. Нужно было уничтожить злого щенка, а не отпускать на волю. Попомни слова мои: быть худу Литвѣ отъ Ягайлы!
   -- Онъ же не великій князь и не можетъ стать имъ!-- увѣренно возразила Оллита:-- вѣдь отъ князя Кейстута корона Литвы перейдетъ къ Витовту, сыну княгини!
   Княгиня молчала. Лицо ея немного поблѣднѣло, глаза какъ бы углубились и сдѣлались сосредоточеннѣй: видно было, что въ ней поднялась какая-то внутренняя борьба отъ словъ Оллиты.
   -- Будущее въ рукахъ Прауримы! {Литовская богиня.}, она только намеками говоритъ о немъ людямъ -- проговорила она черезъ нѣкоторое время:-- Ягайло обошелъ Витовта своей мнимой дружбой, и тотъ вѣритъ ему больше, чѣмъ намъ.
   Уже стемнѣло совершенно. На небѣ начали загораться звѣзды.
   Княгиня плотнѣй закаталась въ свою мѣховую накидку и поднялась съ кресла. За ней встала и Оллита.
   -- Пора тебѣ домой,-- проговорила первая.-- Передай привѣтъ отъ меня твоему больному и скажи, что надѣюсь скоро увидѣть его въ замкѣ. Есть ли у тебя еще травы для него?
   -- Есть пока. А княгиня развѣ не пойдетъ внизъ?
   -- Нѣтъ... посмотрю еще на звѣзды...
   Оллита поцѣловала руку княгини и, нагнувшись, вошла въ крытый сверху ходъ въ одномъ изъ зубцовъ стѣны и осторожно стала спускаться въ темнотѣ по широкой, огражденной перилами лѣстницѣ. Скоро она очутилась въ помѣщеніи верхняго яруса. Со всѣхъ четырехъ стѣнъ тускло глянули узкія стрѣльчатыя бойницы; противъ каждой на низкихъ станкахъ безъ колесъ стояли пушки; возлѣ нихъ высились пирамиды каменныхъ ядеръ. Оллита миновала еще два такихъ же безмолвно темныхъ яруса и по винтообразной лѣстницѣ сошла въ просторный, вымощенный каменными плитами залъ.
   Изъ ряда продолговатыхъ, наполненныхъ масломъ лампъ, подвѣшенныхъ на трехъ цѣпяхъ къ концамъ желѣзныхъ прутовъ, вбитыхъ въ стѣну, горѣла только одна.
   Толстый фитиль ея, укрѣпленный на деревянномъ поплавкѣ, коптилъ и давалъ тусклый свѣтъ, освѣщавшій только ближайшую къ лѣстницѣ часть залы; остальная смутными очертаніями проступала изъ полутьмы, висѣвшей въ отдаленномъ концѣ и подъ высокими сводами.
   Звуки легкихъ шаговъ Оллиты пробудили эхо. Какая-то тѣнь отдѣлилась отъ стѣны и направилась къ Оллитѣ.
   -- Это ты, Омуличъ?-- спросила, она останавливаясь.
   -- Я, боярыня,-- отвѣтилъ спрошенный. Свѣтъ лампы легъ на мгновеніе на лицо его. Губастое и широкое, окаймленное изъ подъ шеи свѣтло-рыжей бородкой, оно производило впечатлѣніе простоватаго.
   -- Княгиня еще не идетъ?
   -- Нѣтъ, она наверху осталась. А что, можетъ есть новости отъ князя Кейстута?-- оживившись, добавила Оллита, ожидая услыхать что-либо и о мужѣ.
   Омуличъ отрицательно качнулъ головою.
   -- Нѣтъ, вѣсти не оттуда, боярыня: изъ Вильно стремянный княжича Витовта сейчасъ пригналъ.
   -- Что тамъ?-- вся охваченная какимъ-то щемящимъ предчувствіемъ спросила Оллита.
   -- Ягайло ночью захватилъ Вильно. Княжичъ едва успѣлъ ускакать изъ города.
   Оллита всплеснула руками и молча остановила взглядъ на любимомъ слугѣ князя Кейстута.
   -- Надо доложить княгинѣ: и намъ скоро гостей ждать надо.
   -- Сейчасъ, сейчасъ!-- проговорила Оллита и бросилась къ углубленью въ стѣнѣ, гдѣ находилась лѣстница.
   Шаги ея спѣшно и легко простучали нѣсколько разъ, наполнивъ опять смутными отголосками залъ, и стихли.
   Омуличъ остался одинъ и, подойдя къ лампѣ, поднялся на носки и поправилъ фитиль. Теперь можно было лучше разглядѣть этого плотно скроеннаго, низкорослаго человѣка; лицо его оказывалось далеко не такимъ простоватымъ, какъ говорило первое впечатлѣніе: изъ подъ низкаго лба зорко глядѣли маленькіе, свѣтившіеся умомъ глаза; курчавые, красные его волосы, свисая со лба, какъ шапкой покрывали всю голову.
   Минутъ черезъ пять княгиня, въ сопровожденіи Оллиты, сошла въ залъ.
   -- Вильно взято?-- коротко спросила она, завидѣвъ Омулича.
   Красивое, нѣсколько сухое лицо княгини было слегка блѣдно, но ледяное спокойствіе лежало на немъ.-- Позови стремяннаго.
   Омуличъ повернулъ голову и слегка свистнулъ.
   На этотъ зовъ, замѣнявшій въ тѣ времена наши звонки, въ концѣ зала раздалось откашливанье; показался какой-то человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ, съ растеряннымъ выраженіемъ на потномъ еще лицѣ, съ прилипшими ко лоу всклокоченными и мокрыми волосами; подойдя, онъ низко поклонился княгинѣ; висѣвшая у пояса его широкая сабля звякнула.
   -- Витень?-- спросила она, вглядываясь въ него.
   -- Я, милостивая госпожа,-- нѣсколько хрипло отвѣтилъ тотъ.
   -- Говори. Почему не оборонялись вы?
   -- Сонныхъ захватили!-- отвѣтилъ стремянный.-- Какъ съ пожара, кто въ чемъ былъ, пришлось бѣжать! Вчера и слыхомъ не слыхать ничего было въ городѣ, а ночью вдругъ нагрянули... добро бы одни Ягайловы люди, а и нѣмецкій отрядъ съ нимъ былъ.
   Губы княгини сжались.
   -- Дождались? Пропировали Вильно? Вмѣсто того, чтобы слѣдить за Ягайлой, уши поразвѣсили вслѣдъ за княземъ? Безъ боя сдали верхній и нижній замки?
   -- Матушка княгиня! -- воскликнулъ Витень:-- да вѣдь миръ теперь, Ягайло дары присылалъ княжичу! Нашъ грѣхъ, что говорить! Тихо подобрались проклятые, и не услыхалъ никто. Пересѣкли стражу... Стали мы выбѣгать на шумъ, да вѣдь вразбродъ драться пришлось: много во дворѣ народа легло. Мы съ княжичемъ въ ровъ со стѣны спустились. Меня онъ къ тебѣ послалъ упредить, а самъ въ Гродно войско сбирать поскакалъ.
   Княгиня обвела взглядомъ фигуру стремяннаго.
   -- Ступай,-- презрительно проговорила она.
   Витень низко поклонился, коснувшись рукой пола, повернулся и скрылся въ темнотѣ.
   -- Григорій,-- сказала княгиня, выждавъ когда стихли тяжелые шаги гонца.
   Омуличъ, стоявшій поодаль, приблизился.
   -- Не сегодня, завтра нагрянутъ и къ намъ. Троки должны ихъ встрѣтить не такъ, какъ Вильно.
   -- Будь спокойна, госпожа,-- отозвался Омуличъ.-- Ворота закрыты и стража вездѣ на мѣстахъ. Сейчасъ поѣдетъ дозоръ по дорогѣ въ Вильно.
   -- Зерна, главное, надо успѣть перевезти изъ Трокъ побольше. Скота пригони. А ты немедля перебирайся въ замокъ,-- добавила княгиня, обращаясь къ Оллитѣ.-- Григорій, дай ей людей, чтобъ помогли перенести рыцаря Рудольфа и всѣ вещи. и пусть надежные люди изъ города идутъ сюда же. Я выйду на дворъ сейчасъ.
   Княгиня удалилась во внутренніе покои; Омуличъ и встревоженная Оллита быстро направились къ выходу.
   

ГЛАВА III.

   Недавно еще безмолвно-пустынный, тонувшій во мракѣ, дворъ сталъ неузнаваемъ. Всюду двигались огни факеловъ; при колеблющемся красноватомъ свѣтѣ ихъ кипѣла дѣятельность: на стѣны носили оружіе, камни; раздавался говоръ и стукъ дерева и желѣза; у входовъ въ угловыя башни складывали костры и ставили треноги съ цѣпями и огромными котлами на нихъ со смолой и водой; замокъ приготовлялся къ осадѣ.
   Человѣкъ около ста, съ саблями, направились вслѣдъ за Оллитой къ воротамъ.
   Омуличъ крикнулъ стражѣ, стоявшей на башнѣ, чтобъ опустили мостъ; загрохотали толстыя цѣпи и часть моста, укрѣпленная на желѣзной оси у подножія башни и стоявшая стоймя, закрывая въѣздъ, стала медленно опускаться.
   Мостъ тянулся, впереди темный и узкій. Въ концѣ его чернымъ силуэтомъ рисовалась на небѣ передовая башня.
   Двое людей вступили на мостъ, освѣщая путь факелами; за ними двинулись остальные.
   Съ предмостной башни завидѣли шествіе и въ бойницахъ показались копья и люди. Факелы слабо озаряли бритыя лица ихъ; тускло засвѣтились желѣзные высокіе русскіе шлемы и оплечья желѣзныхъ кольчугъ {Рубахи изъ желѣзныхъ мелкихъ колецъ.}...
   -- Отворяй ворота!-- крикнулъ одинъ изъ сопровождавшихъ Оллиту.-- Въ городъ за запасами идемъ. Своихъ молодцовъ половину, Войшелкъ, съ нами шли скорѣй!
   -- Сейчасъ!-- словно протрубилъ сверху мѣдный голосъ.-- Заторопились теперь, а раньше Омуличъ что думалъ?
   -- Подвозъ запоздалъ!-- крикнули опять снизу.-- Самъ знаешь, каковы дороги -- безъ возовъ увязнешь!
   На огромныхъ, окованныхъ желѣзомъ воротахъ заскрипѣлъ засовъ и половинки ихъ отворились внутрь; открылась какъ бы просторная, высокая пещера подъ башней. Съ лѣвой стороны виднѣлся ходъ наверхъ, наполненный свѣтомъ отъ факеловъ; на каменныхъ ступеняхъ изогнутой лѣстницы тѣснились воины. Нѣсколько человѣкъ отпирало вторыя, наружныя ворота.
   Они открылись и на Оллиту глянули изъ подъ горы огоньки домовъ: Троки ютились совсѣмъ близко отъ предмостной башни велико-княжескаго жилища.
   Темная дорога была пустынна.
   Отрядъ быстро добрался до города и разсыпался по узкимъ, немощенымъ и не освѣщавшимся ни единымъ фонаремъ улицамъ. Раздался стунъ въ двери домовъ; послышался говоръ, въ дворахъ и на улицахъ гамелькали факелы: вѣсть, принесенная воинами изъ замка, подняла всѣхъ обитателей города на ноги.
   Оллита въ сопровожденіи пяти человѣкъ свернула влѣво, въ еще безмолвный переулокъ и направилась къ своему дому. Сдавленная высокими частоколами дорога вся тонула въ садахъ, отчего на ней казалось еще темнѣе, чѣмъ на только что оставленной улицѣ; легкій вѣтеръ однообразно посвистывалъ въ еще обнаженнымъ вѣтвяхъ деревьевъ.
   Оллита остановилась у однихъ изъ воротъ справа и постучала въ нихъ деревяннымъ молоткомъ, висѣвшимъ для этой цѣли на прибитомъ къ столбу ремнѣ.
   Залаяли собаки; захрипѣла и хлопнула во дворѣ дверь, послышались шаги.
   -- Это я, Ромунтъ!-- громко произнесла Оллита.-- Отворяй скорѣй.
   Ворота распахнулись и двѣ большія собаки, махая хвостами, бросились на грудь Оллиты и чуть не свалили ее съ ногъ; она и ея спутники вошли во дворъ.
   -- Ромунтъ,-- сказала Оллита: позови всѣхъ людей, забирайте что можно изъ вещей и идемъ въ замокъ: Ягайло захватилъ Вильно.
   Ромунтъ,-- высокій и худощавый человѣкъ съ разрубленной когда-то наискосокъ лѣвой щекой, сдѣлалъ невольное движеніе руками. Заспанные сѣро-желтые глаза его вдругъ сдѣлались острыми и внимательными, какъ у ястреба.
   -- Захватилъ Вильно?!-- съ изумленіемъ повторилъ онъ, какъ бы не вѣря утамъ своимъ.-- А. княжичъ Витовтъ что же дѣлалъ?
   -- Витовтъ спасся,-- уклончиво отвѣтила Оллита.-- Начинайте сейчасъ укладку; лошадей и коровъ съ собой возьмемъ...
   Она взбѣжала по ступенькамъ на невысокое крыльцо; на порогѣ навстрѣчу ей показалась женская фигура, державшая за руку небольшого мальчика.
   -- Мама!-- воскликнулъ онъ серебристымъ голоскомъ, бросаясь впередъ. Оллита нагнулась и мальчикъ обвилъ ея шею руками и повисъ на ней.-- Мы тебя давно ждемъ!
   -- Что дѣдушка?-- спросила Оллита, лаская мальчика.-- Не скучалъ безъ меня?
   -- Нѣтъ, я вѣдь игралъ съ нимъ, отвѣтилъ мальчикъ.
   -- Няня, -- вполголоса произнесла Оллита, поворачивая лицо въ сторону женщины:-- княгиня Бейрута просила насъ сегодня же переѣхать къ ней въ замокъ -- ей скучно одной. Собери и отдай Ромунту все бѣлье и платье: онъ отвезетъ за нами.
   -- А дѣдушка?-- спросилъ внимательно мальчикъ.-- Его тоже съ собой возьмемъ?
   -- Конечно. Иди пока, помоги нянѣ, а я къ нему пройду.
   Оллита вошла въ довольно большую комнату съ темнымъ потолкомъ на непокрытыхъ снизу дубовыхъ балкахъ; въ огромномъ каминѣ пылали корни и змѣистый огонь освѣщалъ длинный дубовый столъ, и рядъ простыхъ, деревянныхъ креселъ и лавокъ, составлявшихъ всю незатѣйливо-суровую обстановку столовой. Стѣну по бокамъ камина занимали полки, сплошь уставленныя блюдами, тарелками и большими кружками и кубками; небольшая часть ихъ были серебряные, все же прочее изъ простой глины и олова. На другихъ стѣнахъ висѣло оружіе.
   Оллита подошла къ полуотворенной двери и заглянула въ нее.
   -- А, наконецъ-то!-- прогудѣлъ навстрѣчу ей голосъ настолько низкій, что человѣческое горло не могло бы, казалось, выдержать такой тяжкой массы звуковъ.
   -- Княгиня задержала меня немного, дядя!-- отвѣтила Оллита, направляясь къ огромной кровати, накоторой лежалъ человѣкъ такихъ же необычайныхъ размѣровъ, какъ и кровать подъ нимъ. Опредѣлить возрастъ его по лицу не смогъ бы никакой знатокъ: до такой степени морщины и рубцы отъ давно зажившихъ ранъ перемѣшались на немъ. Болѣзнь видимо заставила нѣсколько поблѣднѣть щеки лежавшаго; тѣмъ не менѣе онѣ все-таки были окрашены въ близкій къ кирпичному цвѣтъ, причемъ носъ очевидно не капитулировалъ ни передъ какими болѣзнями и производилъ впечатлѣніе доброй картофелины фіолетоваго цвѣта; мѣшки подъ глазами и совершенно сивые усы и волосы на головѣ указывали, что владѣльцу ихъ во всякомъ случаѣ было лѣтъ около 60-ти. Сѣрые глазки лежавшаго съ любовнымъ выраженіемъ остановились на лицѣ Оллиты.
   Онъ протянулъ лѣвую громаднѣйшую и волосатую ручищу, и ладонь Оллиты исчезла въ ней, какъ въ муфтѣ; вмѣсто правой руки у самаго плеча его виднѣлся какой-то обрубокъ.
   -- Какъ себя чувствуете, дядя?
   -- Ничего...-- прогудѣла опять октава:-- плясать скоро будемъ.-- Слышно было, что литовскій языкъ чуждъ былъ ему; нѣмецкій акцентъ явственно слышался въ произношеніи его.-- О мужѣ какія вѣсти?
   -- Новаго ничего пока... А вотъ изъ Вильно есть.
   -- Какія?
   -- Да плохія, дядя...-- Оллита нарочно медлила, боясь взволновать больного.-- Ягайло воспользовался тѣмъ, что князь Кейстутъ ушелъ на Русь, и взялъ Вильно.
   Рудольфъ выпустилъ руку Оллиты, оперся о кровать и, сдѣлавъ нѣкоторое усиліе, сѣлъ.
   -- Замки взялъ или городъ только?
   -- И замки, и городъ,-- отвѣтила Оллита,-- Витовтъ бѣжалъ въ Гродно.
   -- Повѣсилъ бы я его вмѣстѣ съ Ягайлой!-- отрывисто сказалъ Рудольфъ, ударивъ кулакомъ по подушкѣ.-- Болванъ!
   -- Намъ надо сегодня же перейти на островъ,-- продолжала Оллита:-- княгиня съ часа на часъ ждевъ появленія Ягайлы.
   -- Да это такъ и будетъ!-- проворчалъ Рудольфъ.-- Бить, такъ разомъ, съ налета бить! Не такая онъ ослица, какъ этотъ Витовтъ! Что-жъ... времени не трать, дочка... собирайся!-- ласково добавилъ старый вояка, называвшій такъ иногда жену своего племянника, къ которой привязался со всей силой и нѣжностью, на которую только была способна огрубѣлая въ бояхъ и пирахъ душа стараго холостяка.
   -- А вы, дядя, какъ,-- дойдете или можетъ быть лучше будетъ, если перенесутъ васъ? Княгиня нарочно для этого прислала людей со мной.
   -- Спасибо ей!-- произнесъ Рудольфъ,-- я и самъ добреду. Сыщи мнѣ только дубину покрѣпче!
   Онъ сдѣлалъ нѣсколько несовсѣмъ твердыхъ шаговъ.
   -- Дойду!-- весело воскликнулъ Рудольфъ.-- Отвыкъ я только ходить немного... изъ за тебя съ мальчишкой! Мудрите ужъ вы тутъ съ нимъ надо мной очень...-- ворчливо добавилъ онъ, будто сердясь, но глаза выдавали, сколько совсѣмъ другого чувства крылось подъ его словами.
   Въ комнатахъ началась суета. Опоражнивали огромные лари, стоявшіе у стѣнъ съ бѣльемъ и платьемъ; съ полокъ снимали метталлическую посуду и оружіе; все выносилось на дворъ и укладывалось на телѣги.
   Оллита передала небольшой изъ рѣзной кости ларчикъ съ драгоцѣнностями нянѣ и, взявъ за руку сына, вышла на дворъ, слѣдя за каждымъ движеніемъ Рудольфа, еще въ первый разъ вставшаго съ постели послѣ сильной горячки. Рядомъ съ нимъ она, несмотря на свой высокій для женщины ростъ, казалась совсѣмъ маленькой: русая голова ея едва достигала до половины груди Рудольфа.
   Онъ остановился среди двора и сталъ смотрѣть на укладку.
   -- А что, какъ будто посвѣтлѣло вдругъ?!-- замѣтилъ онъ черезъ нѣкоторое время.
   Дѣйствительно, мракъ на дворѣ смѣнили сумерки; бурыя стѣны построекъ выступили явственно и вдругъ какъ бы поалѣли.
   -- Да не пожаръ ли гдѣ?-- добавилъ онъ, оборачиваясь.
   Въ лицо ему глянуло яркое зарево: горѣло въ отдаленномъ концѣ города, но пламя усиливалось съ каждымъ мгновеніемъ; видны стали огромные, огненные языки, взвивавшіеся въ черное небо; тысячи искръ летѣли вверхъ. Высоко въ дыму поблескивали, какъ серебро, крылья голубей, кружившихся надъ пожарищемъ.
   На дворѣ стало свѣтло, какъ днемъ.
   Всѣ побросали работу и столпились, глядя на пожаръ.
   -- На Виленской дорогѣ горитъ...-- проронилъ Ромунтъ.-- Это ужъ не ягайловцы ли потѣшаются тамъ? Ну те-ка, братцы, живѣй выводи лошадей!
   Онъ поспѣшилъ къ оставленнымъ среди двора двуколкамъ; за нимъ разсыпались по всѣмъ угламъ и другіе, обшаривая и осматривая ихъ въ послѣдній разъ.
   Рудольфъ, сопровождаемый Оллитой и внукомъ, медленно вышелъ за ворота; двинулся и весь небольшой караванъ; собаки сопровождали его,
   Незадолго до того пустынный проулокъ кипѣлъ жизнью; вездѣ виднѣлись навьюченные разнымъ скарбомъ мужчины, женщины и дѣти, направлявшіеся кто въ замокъ, кто въ издавна устроенныя укромныя мѣста въ окрестныхъ лѣсахъ.
   Къ мѣсту пожара проскакало нѣсколько вооруженныхъ всадниковъ.
   Оллитѣ почудились отдаленные крики. Рудольфъ заслышалъ ихъ тоже и пріостановился.
   -- Тамъ дерутся...-- отрывисто проговорилъ онъ, распрямляя широкія плечи; ноздри его раздулись, какъ у зачуявшаго сѣчу боевого коня.
   Крики дѣлались явственнѣй. Даже неопытное ухо могло различить, что это не простое смятенье, а шумъ боя.
   -- А ну, дочка, маршъ впередъ съ Генрихомъ!-- оживленно скомандовалъ Рудольфъ. Онъ словно разомъ выздоровѣлъ отъ знакомыхъ звуковъ.
   -- Мечъ подайте сюда; кто съ оружіемъ -- ко мнѣ!
   Ромунтъ досталъ лежавшій сверху въ повозкѣ длинный мечъ Рудольфа и подалъ ему. Рудольфъ бросилъ свою дубинку и оперся на мечъ.
   -- Дѣдушка, это война?-- спросилъ мальчикъ, не сводившій глазъ съ пожара.
   -- Война!-- прогудѣлъ старый богатырь, облачась съ помощью Ромунда въ доспѣхи.-- Маршъ маршъ живѣе въ замокъ: мы васъ сейчасъ догонимъ!
   Обозъ прошелъ впередъ; Рудольфъ съ кучкой вооруженныхъ людей охранялъ его сзади, готовый каждую минуту встрѣтить налетъ врага.
   Главная улица, освѣщенная отблескомъ ножара, казалась огромнымъ базаромъ; люди, вороха разныхъ вещей, скотъ, повозки -- все перемѣшивалось въ пестрой сутолокѣ.
   Ворота предмостной башни были распахнуты настежь и въ нихъ вливался потокъ людей и повозокъ, нагруженныхъ зерномъ и сѣномъ. У воротъ стояла наготовѣ толпа великокняжескихъ воиновъ. Копья чуть зыблились надъ шлемами ихъ и отсвѣчивали отъ зарева.
   Рудольфъ присоединился къ отряду со своими людьми.
   Оллита была уже на срединѣ моста, когда мальчикъ вдругъ крѣпко потянулъ ее за руку.
   -- Мама,-- проговорилъ онъ:-- смотри, тамъ загорѣлось! Это не нашъ домъ?
   Оллита оглянулась и увидала языки огня, съ силой вырывавшіеся изъ сумерекъ ночи какъ разъ надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ находился домъ ихъ.
   Сердце ея сжалось.
   -- Нашъ какъ будто!..-- произнесла она.-- Это ничего, мы потомъ другой выстроимъ.
   Мысль, что погибаетъ ихъ милый, спрятавшійся въ саду домъ, вызвала слезы къ горлу мальчика. Но онъ вспомнилъ, что онъ сынъ рыцаря, что надъ слезами всегда смѣются и пересилилъ ихъ.
   -- Конечно...-- какъ будто спокойно отвѣтилъ онъ.-- Только, мама, все же очень жалко его!
   Мостъ и самый замокъ ярко освѣтились двойнымъ пожаромъ. Въ узкихъ окнахъ послѣдняго блестѣла слюда; казалось, громада замка пробудилась отъ сна и вперила въ пространство блѣдно-красные глаза свои. Пожаръ на берегу усиливался. Вѣтеръ раздувалъ пламя и, словно безчисленные звѣзды и факелы, неслись по воздуху раскаленныя головешки.
   Когда Оллита вошла съ сыномъ во вторыя ворота -- пылала уже цѣлая полоса города. Позади съ первой башни загрохотали выстрѣлы; немного погодя завизжали и загремѣли цѣпи и часть моста поднялась съ обѣихъ сторонъ и наглухо закрыла ворота башенъ.
   Замокъ приготовился къ осадѣ.
   

ГЛАВА IV.

   Омуличъ проводилъ Оллиту въ приготовленныя для нея и Рудольфа комнаты въ нижнемъ ярусѣ замка.
   Оллита уложила мальчика на кроватку, когда-то служившую Витовту, и оставивъ его на попеченіи няньки, вышла въ залъ и поднялась оттуда къ княгинѣ.
   Бейрута стояла на верхней площадкѣ башни и внимательно глядѣла на городъ.
   -- Наконецъ-то!-- проговорила она, оглянувшись на шаги Оллиты.-- Что вы замѣшкались такъ; чуть-чуть не отхватили васъ: по берегу цѣлый отрядъ скакалъ на перерѣзъ вамъ къ башнѣ.
   -- Мы не ожидали, что ягайловцы уже въ городѣ!-- отвѣтила Оллита.
   -- А гдѣ Рудольфъ?
   -- Онъ у предмостной башни остался.
   -- Какъ? Сражаться?!-- съ удивленіемъ вырвалось у Бейрута.-- Но вѣдь онъ боленъ!
   -- Онъ воинъ, госпожа!-- отвѣтила Оллита, и гордость прозвучала въ ея голосѣ.-- Онъ выздоровѣлъ, какъ заслышалъ бой. И Альбрехтъ такой же.
   -- И мальчикъ твой будетъ въ нихъ!-- промолвила княгиня, кладя руку на плечо Оллиты.
   -- Кажется, нѣмцевъ нѣтъ противъ насъ...-- добавила она, на сводя глазъ съ города.-- Я видѣла только польскіе и литовскіе отряды. Рудольфъ будетъ доволенъ: не придется ему отказываться идти противъ сородичей.
   Пожаръ въ городѣ принималъ все большіе размѣры; находившіеся на стѣнахъ замка были освѣщены какъ, днемъ.
   -- Вѣтеръ дуетъ не на городъ!-- сказала Бейрута.-- Это счастье, иначе все сгорѣло бы!
   Вниманіе Оллиты привлекли какія-то черныя точки, въ большомъ числѣ показавшіяся на льду озера; онѣ спускались съ горы, встававшей на западномъ берегу.
   Бейрута обернулась на зовъ Оллиты. Можно было уже различить значительный конный отрядъ, вразсыпную быстро приближавшійся къ замку.
   -- Врасплохъ, съ другой стороны захватить думаютъ!-- надменно проговорила княгиня.-- Напрасно только!
   Она дернула за веревку, сползавшую внизъ между зубцами башни, и на дворѣ прозвучалъ ударъ колокола.
   На стѣнахъ все встрепенулось; черезъ нѣсколько минутъ на башню явился Омуличъ.
   Бейрута молча указала ему рукой на приближавшихся враговъ, и Омуличъ, глянувъ внизъ, такъ же быстро, какъ и появился, исчезъ въ темномъ ходѣ.
   Но княгиня могла бы и не звать никого: стража была на всѣхъ стѣнахъ, и даже одинъ человѣкъ не смогъ бы подобраться незамѣченнымъ.
   Скоро на западной сторонѣ блеснули молніи: выстрѣлы огромныхъ, похожихъ скорѣе на пушки, крѣпостныхъ ружей гулко раскатились по двору. Дымъ закрылъ стѣну. Швырнула клубами дыма и ярко сверкнула огнями и темная, обращенная къ замку сторона предмостной башни -- грохотъ какъ эхо отозвался и оттуда.
   Часть нападавшихъ, спѣшившихъ къ мосту, попала между двухъ огней; видно было, какъ три фигуры упали и остались лежать на снѣгу; какая то лошадь, взбѣсясь, пронеслась мимо стѣнъ, волоча за собой сбитаго съ сѣдла и зацѣпившагося за стремя всадника.
   Около сотни человѣкъ съ нѣсколькими лѣстницами и длинными шестами заскакали со стороны озера, но встрѣченные пулями и стрѣлами, тотчасъ же повернули обратно.
   -- Наши!-- воскликнула Оллита.-- Вылазка!
   Подъ мостомъ, гдѣ выходилъ къ озеру потайной ходъ изъ передовой башни, тускло заблестѣли высокіе шлемы и копья -- оттуда быстро высыпали воины. Впереди былъ огромный, больше чѣмъ головою превышавшій всѣхъ человѣкъ.
   -- Рудольфъ,-- проговорила, завидѣвъ его, княгиня.
   Вылазка черной волной хлынула на непріятелей.
   Ледъ былъ уже слабый, и ноги коней послѣднихъ проваливались и скользили, не давая возможности вѣрно направлять удары. Заблестѣли мечи; ни криковъ, ни ударовъ съ башни слышно не было; видно только было въ полутьмѣ, какъ пѣшіе увертывались отъ всадниковъ и какъ опрокидывались то тѣ, то другіе. Мечъ Рудольфа блестѣлъ въ воздухѣ и опускался нѣсколько разъ и каждый разъ на землю валился или человѣкъ, или конь вмѣстѣ со всадникомъ.
   Взрывъ криковъ, торжествующихъ и злобныхъ, долетѣлъ до Оллиты и княгини, и бившійся вразсыпную польскій отрядъ вдругъ подался прочь отъ замка: Омуличъ ударилъ на него съ другой стороны съ новымъ отрядомъ.
   Все перемѣшалось и нѣсколько мгновеній нельзя было разобрать, что происходитъ внизу. Выстрѣлы смолкли; явственно доносились крики, удары и лязгъ по желѣзу мечей.
   И вдругъ густая толпа, возившаяся внизу, разомъ порѣдѣла: всадники не выдержали натиска съ двухъ сторонъ и поскакали прочь влѣво и вправо по льду. Со стѣнъ засверкали огни и захлопали выстрѣлы.
   Оллита, съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдившая за боемъ, облегченно вздохнула. Глаза ея отыскали среди защитниковъ фигуру Рудольфа, направлявшагося къ замку.
   Часть воиновъ принялась осматривать небольшія груды тѣлъ, темнѣвшихся то здѣсь, то тамъ на снѣгу. Нѣкоторыхъ подымали и относили на островъ, другихъ оставляли лежать на мѣстахъ.
   -- Нашихъ немного...-- проговорила Бейрута, видя, что послѣднихъ значительно больше.
   -- Пойдемъ, займемся перевязкой...
   Обѣ женщины скрылись. Пожаръ утихалъ; зарево уменьшалось и блѣднѣло; сумерки охватывали островъ и безмолвныя башни его. Мало-по-малу опустѣло и пространство между нимъ и берегомъ, и только черные зловѣщіе бугры -- пиршество для воронъ,-- оставались неподвижно лежать на своихъ мѣстахъ.
   Во дворѣ царила дѣятельность.
   Убитыхъ -- ихъ оказалось десять человѣкъ -- положили въ дальнемъ концѣ двора у песчанаго бугра, уже не разъ переносившаго храбрыхъ въ вѣчную колыбель. Погребеніе литовцы совершали только на третьи сутки, но война допускала нарушеніе обычаевъ и сожженіе тѣлъ на другой день. Мертвый не долженъ былъ оставаться въ потьмахъ и потому противъ нихъ разложили костеръ; пламя его освѣщало кирпичную стѣну, рядъ блѣдныхъ, суровыхъ лицъ съ заостренными, неподвижными чертами, обращенными къ небу, и высокаго тилиссона -- жреца мертвыхъ, {Въ древней Литвѣ каждый жрецъ имѣлъ свою спеціальность: вайделоты -- приносили жертвы, лечили и наставляли народъ, швальгоны -- совершали браки, лингусоны и тилиссоны -- хоронили и т. д.} въ высокой черной шапкѣ и длинной сѣрой одеждѣ, обшитой внизу и по краямъ полосами черныхъ шкуръ какого-то животнаго; онъ одинъ долженъ былъ провести ночь у костра, читать молитвы и слѣдить за священнымъ огнемъ, зажженнымъ отъ кремня изъ руки Перкуна {Статуя Перкуна имѣла въ поднятой рукѣ кремень -- символъ огня и молній.}. Къ мертвымъ ночью не допускался никто; въ отдаленіи виднѣлась толпа горожанъ: мужчинъ и женщинъ, молча слѣдившихъ за медленно-важными дѣйствіями жреца и переливами свѣта на мертвыхъ лицахъ. Костеръ трещалъ, разгорался минутами ярче и, подобно тѣни отъ облаковъ на землѣ, скользили тогда, уходя съ лицъ ихъ, тѣни, уступая на мигъ мѣсто красноватымъ пятнамъ; казалось, мертвые усмѣхались тогда чему-то -- тому, что увидали остеклѣвшіе, открытые глаза ихъ въ темной выси, недоступной живымъ.
   Раненыхъ было значительно больше.
   Княгиня приказала отвести для нихъ комнату въ замкѣ; на каменный полъ настлали вороха сѣна и на немъ устроили нѣсколькихъ раненыхъ болѣе тяжело; княгиня опытной рукой быстро и легко дѣлала перевязки: Оллита помогала ей, обмывая глубокія и страшныя раны, нанесенныя мечами и копьями.
   Рудольфъ не получилъ ни одной царапины, хотя весь былъ забрызганъ кровью. Въ сопровожденіи Ромунта онъ медленно вошелъ въ низкій сводчатый ходъ, прорытый подъ стѣной, откуда появилась вылазка и направился къ замку. Въ комнатѣ, предназначенной для него, Ромунтъ разстегнулъ и снялъ съ него латы и тяжелый шлемъ и увидѣлъ, что напряженіе, перенесенное господиномъ, не прошло ему даромъ: лицо стараго богатыря осунулось и казалось бурымъ; глаза потускнѣли.
   Ромунтъ принесъ огромный кубокъ, въ который входило бутылки полторы крѣпкаго вина, и Рудольфъ съ жадностью выпилъ его, но не однимъ духомъ, какъ бывало прежде, а съ передышками.
   Вино подбодрило его и, несмотря на настоянія Ромунта, Рудольфъ не согласился улечься на приготовленную для него постель, а остался ожидать княгиню. Ромунтъ сталъ развязывать узлы и разбирать вещи.
   -- Узналъ ли господинъ одного человѣка?-- сказалъ наконецъ онъ, видя и слыша, что Рудольфъ усѣлся въ кресло и задышалъ, какъ засыпающій человѣкъ.
   -- Что, кого?-- спросилъ тотъ, открывая глаза.
   -- Это же жмудины были съ поляками...
   -- Такъ что же?
   -- Вѣдь тотъ, кто ударилъ васъ по шлему и ускакалъ -- полангенскій кунигасъ былъ.
   Сонливость соскочила съ Рудольфа.
   -- О!-- прогудѣлъ онъ, потеревъ рукой лицо.-- Ну, жаль, что я его не убилъ! Попомню въ другой разъ!-- Смотри, не говори пока о немъ Оллитѣ!
   Ромунтъ пожалъ плечами.
   -- Все равно, узнаетъ боярыня...-- отвѣтилъ онъ.
   Было далеко за полночь, когда замокъ погрузился наконецъ въ сонъ. Только стража бодрствовала на стѣнахъ; изрѣдка доносилось далекое пѣніе пѣтуха, да бормотанье молитвъ тилиссона, подкладывавшаго въ костеръ дубовые сучья. Онъ вскрикивалъ иногда въ экстазѣ, подымая руки къ огню. Пожаръ окончился. Тьма окутала міръ за стѣнами замка, и подъ покровомъ ея во всю конскую прыть мчался черезъ озеро, пригнувшись къ лукѣ, гонецъ къ Кейстуту отъ княгини Бейруты.
   

ГЛАВА V.

   Край солнца глянулъ на кирпичныя стѣны и башни замка и онѣ вспыхнули пурпуромъ.
   Но во дворъ лучи не могли еще заглянуть; тамъ было сумрачно и холодно.
   На бугрѣ мертвыхъ высился громадный костеръ изъ дубовыхъ сучьевъ и цѣльныхъ стволовъ; вокругъ него неподвижнымъ кольцомъ молча стояла толпа; у многихъ, дымясь, горѣли въ рукахъ факелы. На кострѣ тѣснымъ рядомъ лежали убитые; на груди у каждаго виднѣлись сабли, за рукояти которыхъ держались мертвыя, изжелта блѣдныя руки; у локтей лежали копья и палицы; въ ногахъ стояли кувшины съ водой и съѣстными припасами, тѣнь которыхъ должна была идти за тѣнями людей въ иной міръ. Тилиссонъ медленно ходилъ по костру и раскладывалъ на убитыхъ ступни засушенныхъ медвѣжьихъ лапъ съ огромными когтями. Когти эти предназначались служить при входѣ на крутую гору, гдѣ сидитъ Оккапирмосъ {Богъ -- Саваоѳъ. Праздникъ его былъ 25 декабря.} и судитъ души людей передъ пропускомъ достойныхъ въ страну блаженства. Души преступниковъ осуждались на вѣчное мерцанье во тьмѣ.
   Жрецъ поминутно оглядывался на небо: сожженіе должно было начаться какъ разъ въ тотъ мигъ, когда взглянетъ на мертвыхъ солнце.
   Край золотого диска показался надъ стѣной и обдалъ яркимъ свѣтомъ вершину костра.
   -- Солнце!-- воскликнулъ тилиссонъ, взмахнулъ руками и молитвенно сложилъ ихъ затѣмъ на груди, опустивъ голову.
   Факелы бросили къ костру, и бурый дымъ клубами повалилъ со всѣхъ сторонъ къ небу. Окруженный ими, какъ облаками, жрецъ запѣлъ погребальный гимнъ и медленно спустился съ костра. Стоявшая кругомъ толпа подхватила заунывный напѣвъ; въ тактъ мѣрно зазвенѣли сабли, по которымъ ударяли стрѣлами. Никто не плакалъ въ суровой толпѣ: близкихъ убитыхъ въ ней не было, да смерть и не была страшна для литовцевъ: они видѣли въ ней только переселеніе въ лучшій и свѣтлый міръ. Больные и старые, утомившись жизнью, зачастую всходили на костеръ и умирали въ огнѣ съ радостной мыслью о близкомъ воплощеніи въ новую оболочку.
   Литвинъ грезилъ будущей жизнью и уходъ въ нее не сопровождалъ надрывающими сердце обрядами; онъ не хотѣлъ, чтобы тлѣніе прикасалось къ нему и сжигалъ своего мертвеца, отправляя омытую огнемъ душу его по яркимъ лучамъ солнца къ горѣ вседержителя Оккапирмоса; даже самый гимнъ надъ костромъ являлся не плачемъ, а только прощаньемъ, пожеланьемъ счастливаго пути и счастливыхъ вѣчныхъ дней уходящему въ дальнее странствованіе человѣку.
   Огненныя пряди со свистомъ и трескомъ стали прорываться сквозь густой дымъ; мертвыхъ уже не было видно. Толпа подалась назадъ отъ сильнаго жара; сабли зазвенѣли чаще, напѣвъ ускорился, и въ тотъ мигъ, когда пламя забушевало по всему костру, съ особой силой крутясь тамъ, гдѣ лежали тѣла, грянулъ радостный гимнъ -- величанье боговъ. Омытыя огнемъ души убитыхъ уходили въ эту минуту по золотымъ путямъ въ небо. Въ толпѣ раздались крики, замахали въ знакъ прощанья и привѣта руки и сабли.
   Бейрута и Оллита съ площадки башни слѣдили за обрядомъ сожженія. Имъ видно было то, что происходило посерединѣ костра.
   -- Смотрите...-- они шевелятся!-- съ легкимъ испугомъ произнесла Оллита, глядя на огонь. Окруженные имъ мертвые дѣйствительно стали корчиться; иные какъ бы пытались сѣсть и вдругъ яркіе языки огня появились на нихъ и закрыли ихъ.
   Внизу загремѣли крики. Бейрута достала бѣлый платокъ свой и тоже замахала имъ; примѣру ея послѣдовала Оллита.
   Пламя быстро дѣлало свое дѣло. Костеръ осѣдалъ, уменьшался и, наконецъ, только нѣсколько красныхъ головешекъ осталось на покрытомъ золой мѣстѣ. Тилиссонъ заботливо собралъ пепелъ въ большой кувшинъ. Двое людей рыли тѣмъ временемъ на скатѣ кургана могилу, кувшинъ опустили въ нее и засыпали струями желтаго песка.
   Часть присутствовавшихъ ушла на стѣны; другая осталась и размѣстилась на землѣ вокругъ кургана: предстояла тризна.
   Началось угощеніе, состоявшее изъ алюса и варенаго мяса. Зазвучалъ канклисъ, послышалась протяжная пѣсня жреца, величавшаго мертвыхъ. Часть пищи отдѣлялась и оставлялась для послѣднихъ на курганѣ; если кто ронялъ что-либо въ эти минуты -- поднимать было нельзя, такъ какъ чья-то душа, значитъ, нуждалась въ оброненномъ. Становилось шумнѣе; оживленіе росло внизу.
   А за стѣной, на взрыхленномъ льду пустыннаго озера совершалась другая тризна: сотни воронъ и галочья дрались и чернымъ ковромъ покрывали тѣла поляковъ; крики ихъ далеко разносились кругомъ.
   Бейрута долго глядѣла на пиршество зловѣщихъ птицъ.
   -- Не побѣдили мы ихъ!-- вырвались слова у нея.
   Оллита встрепенулась и посмотрѣла на княгиню.
   Блѣдность и суровое выраженіе лица той поразили ее.
   -- Кого, княгиня? Этихъ?-- она съ презрѣніемъ указала кивкомъ головы на берегъ, на которомъ въ почтительномъ отдаленіи отъ стѣнъ пестрѣли кое-гдѣ кучки поляковъ.
   -- Придетъ князь и разгонитъ ихъ какъ овецъ по полю!
   -- Князь ихъ размечетъ, какъ щенятъ...-- надменно произнесла Бейрута.-- Не про нихъ я говорю.-- Идетъ черная туча...-- она протянула руку къ западу, къ безоблачно синему небу. Великій Лездейко {Великій Криве -- Кривейто Литвы, славившійся своими пророчествами. Когда его запросили -- долго ли будетъ существовать ромове въ Вильно -- онъ прислалъ возъ кирпичей; одинъ изъ нихъ былъ съ крестомъ и Лездейко велѣлъ каждый годъ задѣлывать въ стѣны по кирпичу, сказавъ, чтобы кирпичъ съ крестомъ оставили послѣднимъ.} правъ былъ: осталось всего шесть кирпичей изъ присланныхъ имъ въ ромове -- черезъ шесть лѣтъ должно пасть оно.
   -- Что же будетъ на мѣстѣ его?
   -- На послѣднемъ кирпичѣ вырѣзанъ крестъ: крестъ встанетъ надъ ромове.
   -- На крестѣ былъ распятъ ихъ Богъ, тихо сказала Оллита.-- Они должны были бы ненавидѣть крестъ, а они почитаютъ его. Альбрехтъ не могъ объяснить мнѣ, почему это такъ.
   Бейрута не слыхала словъ ея. Лицо ея поблѣднѣло еще болѣе, подъ глазами рѣзко проступила синева: великой княгиней овладѣло вдохновеніе.
   -- Лездейко сказалъ только про Вильно, а я скажу больше -- про всю Литву. Она погибнетъ какъ ромове, когда на крестахъ будутъ распяты въ ней люди. Бойтесь крестовъ!
   Оллита, замеревъ, слушала въ суевѣрномъ страхѣ: Бейрута пользовалась широкой славой, какъ пророчица и гадалка.
   И вдругъ она вытянула впередъ руки, какъ бы отстраняясь отъ чего-то страшнаго; на лицѣ ея показалось выраженіе ненависти и ужаса; на берегу надъ толпой поляковъ рѣзко обозначился большой черный крестъ. На немъ виднѣлся распятый и вѣтеръ трепалъ короткую пелену, закрывавшую часть тѣла его.
   Толпа на берегу обнажила головы; выступилъ высокій человѣкъ въ бѣлой рясѣ: поляки совершали заупокойную службу по своимъ убитымъ.
   Княгиня закрыла на мигъ лицо руками, взглянула затѣмъ еще разъ на берегъ и кинулась прочь, къ выходу съ башни.
   Полная смятенія Оллита послѣдовала за нею.
   

ГЛАВА VI.

   Прошло нѣсколько дней.
   Со стѣнъ замка видно было, что къ полякамъ, расположившимся въ Трокахъ, подходили значительныя подкрѣпленія, но новыхъ нападеній они но производили.
   Островъ дѣлался все неприступнѣе: ледъ озера весь залился водой и разрыхлился до того, что спуститься на него являлось опаснымъ. Тѣмъ, не менѣе положеніе обитателей замка было безвыходное: скораго прибытія Кейстута и освобожденія ожидать не приходилось, съѣстныхъ же припасовъ могло хватить самое большее -- недѣли на двѣ.
   Бейрута приказала уменьшить наполовину выдачу муки и солонины; ежедневно она въ сопровожденіи Оллиты и Рудольфа обходила крѣпостныя стѣны, и величавое спокойствіе ея сильно подымало духъ суровыхъ защитниковъ замка.
   -- Твой бывшій женихъ здѣсь, Оллита,-- сказала однажды Бейрута, возвратившись съ обхода стѣнъ.
   Оллита вздрогнула.
   -- Полангенскій кунигасъ? Княгиня видѣла его?
   Бейрута слегка наклонила голову.
   -- Онъ явился мстить за то, что князь прогналъ его тогда, когда онъ требовалъ меня, какъ бѣглую вайделотку {Такъ назывались жрицы богини Прауримы, поддерживавшія неугасимый огонь въ ея святилищѣ.},-- воскликнула волнуясь Оллита.
   -- Это такъ,-- спокойно согласилась Бейрута.-- Я сказала тебѣ это потому, что кунигасъ упоренъ, а мы долго держаться не можемъ... Не въ силѣ дѣло,-- добавила она, замѣтивъ недоумѣніе, выразившееся на лицѣ Оллиты:-- людей у насъ довольно, но нѣтъ хлѣба.
   -- Что хочетъ сказать княгиня? Мы будемъ въ рукахъ кунигаса?
   -- Нѣтъ. Я обдумала все. Когда вскроется озеро, мы уйдемъ черезъ него къ Витовту, въ Гродно. Если не отстоится замокъ, его возьмутъ безъ насъ.
   Разговоръ этотъ происходилъ въ первый день голубинаго {Апрѣль.} мѣсяца.
   А на третій день находившіяся на башнѣ княгиня и Оллита услыхали давно знакомые звуки: воздухъ наполнился страннымъ шуршаньемъ и шипомъ талаго снѣга; буро-сѣрая неподвижная пелена кругомъ зашевелилась и вдругъ почти разомъ открылась и заголубѣла вся ширь озера. Ни единой льдины не бѣлѣло на поверхности его -- все погрузилось въ воду и смѣшалось съ ней, разсыпаясь кристаллами отъ тренія другъ о друга. На востокѣ четко обозначился рядъ небольшихъ островковъ, начинавшихся неподалеку отъ замка. Мертвое спокойствіе разомъ превратилось въ жизнь.
   Много лѣтъ наблюдала эту картину княгиня, но каждую весну красота ея съ прежней силой дѣйствовала на сердце ея. Мысль, что можетъ быть въ послѣдній разъ видитъ она Гальву, {Имя Трокскаго озера.} заставила сдвинуться брови княгини.
   -- Завтра въ путь,-- проговорила она.-- Вернемся ли мы сюда, Оллита?
   -- Вернемся!-- насколько могла, весело отозвалась та. А у самой смутно было на душѣ, полной какимъ-то недобрымъ предчувствіемъ.
   Весь день по приказу княгини стража зорко наблюдала за берегомъ, но никакихъ заготовокъ лодокъ со стороны враговъ не замѣчалось.
   Позднимъ вечеромъ Омуличъ съ однимъ гребцомъ отплылъ въ небольшой душегубкѣ осмотрѣть острова, мимо которыхъ предстояло проходить на другой день. Крошечные клочки земли были пустынны. Пустыненъ и тихъ былъ и берегъ озера, къ которому подошла на обратномъ пути лодка. Враги словно и не предполагали, что обитателямъ замка можетъ придти мысль оставить его.
   Вернувшись, Омуличъ доложилъ княгинѣ о результатѣ поѣздки; рано утромъ во дворѣ застучали деревянные молотки; шпаклевали и осмаливали вытащенныя изъ подъ навѣса лодки. Вслѣдствіе небольшого размѣра ихъ рѣшено было плыть на двухъ.
   Надежнѣйшіе изъ слугъ подъ руководствомъ Омулича занялись другимъ дѣломъ: переноской сокровищъ въ тайникъ, ходъ въ который велъ изъ подземелій, находившихся подъ островомъ. Золотые и серебряные кубки, блюда, миски съ насыпанными въ нихъ драгоцѣнными камнями, употреблявшимися тогда для украшенія платьевъ, цѣнное оружіе, добытое большею частью въ бояхъ съ нѣмцами и русскими -- все это цѣлыми корзинами сносилось въ освѣщенную горѣвшимъ факеломъ, придавленную низкими сводами комнатку съ кирпичными стѣнами.
   Бейрута пришла взглянуть на укладку сокровищъ, и при ней наглухо заложили кирпичами и замазали цементомъ дверь въ тайникъ. Чтобъ враги окончательно не могли отыскать его, Омуличъ распорядился, чтобъ подкопали стѣны корридора, и тяжкія глиняныя глыбы съ гуломъ рухнули съ боковъ и сверху и наглухо завалили подземелье на нѣсколько саженъ.
   -- Теперь не найдутъ!-- съ торжествомъ заявилъ Омуличъ, глядя на дѣло рукъ своихъ.
   Бейрута, не проронивъ ни слова, направилась къ выходу. Слуги безмолвно слѣдовали за ней, освѣщая ей путь факелами.
   Думалъ ли въ ту минуту Омуличъ, что слова его окажутся пророческими? Богатства Кейстута не найдены до сихъ поръ, и ходитъ много легендъ о нихъ у окрестныхъ жителей.
   Въ замкѣ почти никто не зналъ о намѣреніи княгини.
   Какъ только стемнѣло, двѣ лодки были вытащены изъ потайныхъ воротъ на берегъ острова и спущены на воду. Пѣтухи прокричали полночь, когда изъ тѣхъ же воротъ вышла небольшая кучка людей и стала разсаживаться по лодкамъ. Въ одной помѣстилась княгиня съ двумя преданными ей служанками, Омуличъ и трое воруженныхъ людей; въ другую сѣли Оллита съ сыномъ и няней его, Рудольфъ и Ромунтъ съ двумя слугами.
   Омуличъ остался оберегать замокъ.
   -- Прощай! Храни тебя Перкунъ!-- тихо проговорила княгиня, положивъ руку на обнаженную голову суроваго бойца. Омуличъ покрылъ руку ея поцѣлуями.
   -- Путь добрый! Благополучно найти князя!-- отвѣтилъ онъ, пособляя княгинѣ входить въ лодку.-- Попомнятъ еще насъ полячье!..
   Лодки безшумно отчалили отъ острова. Впереди пошла та, гдѣ сидѣла Оллита.
   Темная ночь едва позволяла различать что-либо. Смутной громадой подымался справа за бортомъ замокъ, уходившій въ небо; онъ будто сотканъ былъ изъ тумана и, медленно двигаясь, переходилъ за корму пока, наконецъ, пропалъ и слился съ глубокой тьмой.
   Ромунтъ сидѣлъ на носу и напряженно вглядывался впередъ, изрѣдка прикасаясь къ плечамъ гребцовъ, и тѣ разомъ замирали на веслахъ и тоже начинали вслушиваться въ глубокую тишину.
   Обозначился впереди первый островъ. Низкій берегъ его едва подымался надъ уровнемъ воды и только нѣсколько небольшихъ деревьевъ давали возможность приблизительно опредѣлить положеніе его.
   Ромунту почудился стукъ уключинъ. Онъ тронулъ гребцовъ, и весла остановились въ воздухѣ. Слышно было, какъ журчала подъ килемъ да капала съ веселъ вода. Другихъ звуковъ не доносилось. Ромунтъ хотѣлъ было дать знакъ продолжать грести, какъ вдругъ почти на самый носъ лодки надвинулось что-то безформенное и огромное.
   -- Назадъ!-- прошепталъ Ромунтъ, припавъ между плечъ гребцовъ. Весла съ силой уперлись въ воду, но было уже поздно: лодка стукнулась о другую, принадлежавшую неизвѣстнымъ.
   -- Кто тамъ не смотритъ?-- раздалось сдержанное восклицаніе со встрѣчной лодки на жмудскомъ нарѣчіи,-- Ты Куркасъ? Рагутиса {Богъ пьянства и веселья, то же что Вакхъ древнихъ. Пятницкая церковь въ городѣ Вильно возведена на остаткахъ стѣнъ главнаго капища этого бога.} что ли праздновалъ?
   Рудольфъ ухватился за руль и разомъ повернулъ его въ сторону. Совсѣмъ близко позади показалась лодка Бейруты.
   -- Стой!-- повелительно крикнулъ тотъ же человѣкъ.-- Куркасъ, Земинисъ, гдѣ вы? Лодка впереди, не упустите лодку!
   -- Здѣсь.... здѣсь...-- отозвались голоса съ разныхъ сторонъ изъ тьмы.
   На перерѣзъ бѣглецамъ выросла новая длинная тѣнь; со сторонъ островка показалась третья.
   -- Наддайте, други!-- сказалъ Ромунтъ, приготовляя копья. Лодка вздрогнула отъ дружныхъ ударовъ гребцовъ и понеслась какъ листъ въ бурю. Погоня не отставала. Бейрута заслышала шумъ и лодка ея повернула въ сторону и скрылась во мракѣ.
   -- Слава Прауримѣ!-- проговорила Оллита, видя, что княгиня ушла благополучно.
   Послышались лязгающіе звуки желѣза. Рудольфъ вынулъ изъ ноженъ мечъ свой.
   -- Ложись на дно съ Генрихомъ... обратился къ Оллитѣ старый богатырь.-- Будемъ биться!
   Оллита протянула руку къ Ромунту.
   -- Дай мнѣ копье,-- произнесла она вмѣсто отвѣта.-- Лежать должны только мертвые.
   Мальчикъ стоялъ, крѣпко прижавшись къ колѣнямъ ея.
   -- А мнѣ копье, мама?-- прошепталъ онъ просящимъ голосомъ.
   -- Ты еще маленькій; лягъ, дружокъ!-- отвѣтила Оллита, заставляя его опуститься на дно.
   Не успѣлъ мальчикъ лечь -- лодка качнулась съ такой силой, что черпнула бортомъ; на нее налетѣла выскочившая откуда-то сбоку, наполненная черными фигурами людей, другая. Рудольфъ успѣлъ хватить мечомъ по врагамъ и тяжкою глыбою рухнулъ въ воду. Едва удержавшіеся за борта гребцы и Ромунтъ заработали копьями. Раздались крики и стукъ оружія. Оллита и мальчикъ перевѣсились черезъ бортъ и, напрягая всѣ силы, старались вытащитъ фыркавшаго и барахтавшагося Рудольфа; вдругъ Оллита почувствовала, что ноги ея погружаются въ ледяную воду: пробитая лодка быстро наполнялась ею и утопала. Еще мигъ -- и успѣвшая схватить въ объятія мальчика Оллита и спутники ея очутились въ озерѣ.
   Подоспѣли еще три лодки жмудиновъ и всѣ сообща стали вылавливать изъ воды утопавшихъ. Озеро поглотило только одну няню Генриха и ящичекъ съ драгоцѣнностями Оллиты.
   -- Что это? Женщина?-- раздалось восклицаніе на одной изъ лодокъ, куда втащена была Оллита.
   -- Откуда ты? что вы здѣсь дѣлали?-- задалъ вопросъ одинъ изъ неизвѣстныхъ, низко нагнувшись надъ лицомъ ея и стараясь распознать его.
   -- Ѣхали въ замокъ...-- Мы -- бѣглецы изъ Вильно,-- громко, чтобы услыхали остальные спутники ея, отвѣтила Оллита. Она дрожала всѣмъ тѣломъ. На нее накинули чей-то кафтанъ. Оллита закуталась въ него и, прижавъ къ себѣ сына, съ тревогой смотрѣла на сосѣднюю лодку, откуда доносился глухой топотъ и сопѣнье боровшихся людей; тамъ старались связать Рудольфа. Но это было не такъ легко, какъ съ остальными.
   Ударомъ кулака въ лобъ Рудольфъ опрокинулъ навзничь схватившаго было его жмудина, бросился на второго и, поднявъ его какъ щенка за воротъ, швырнулъ въ воду. Оллита видѣла, какъ двѣ тѣни, странно взмахнувъ руками, мелькнули въ воздухѣ и шлепнулись въ озеро. На лодкѣ раздались полузаглушенные крики, возня усилилась; на помощь подоспѣла сосѣдняя лодка; на крушившаго кулакомъ, какъ пудовой гирей, стараго богатыря разомъ набросились со всѣхъ сторонъ жмудины и ударами веселъ свалили, наконецъ, его на дно лодки. Изъ воды вылавливали брошенныхъ Рудольфомъ. Одинъ выкарабкался самъ, другого вытащили мертвымъ.
   -- Да это однорукій!-- запыхавшись отъ свалки, крикнулъ одинъ изъ вязавшихъ Рудольфа.-- Изъ замка, значитъ, они!!!
   -- Не было ли еще лодокъ съ ними?-- спросилъ чей то голосъ, судя по оттѣнку повелительности, принадлежавшій начальствовавшему человѣку.
   -- Не видѣли... Нѣтъ...-- отозвались кругомъ.
   -- Къ берегу тогда... тамъ разберемъ все!-- приказалъ тотъ же жмудинъ.-- Куркасъ! останься караулить.
   -- Куркасъ убитъ однорукимъ!-- отвѣтили съ лодки, помогавшей вязать Рудольфа.
   -- Поглоти его земля!-- съ гнѣвомъ произнесъ первый.
   -- Земинисъ, останься ты тогда. Передъ утромъ спрячьте лодку на островѣ!
   Весла опустились въ воду, и всѣ лодки, кромѣ одной, двинулись, какъ соображала Оллита, къ востоку отъ Трокъ.
   -- Если вздумаешь кричать -- завяжемъ ротъ, какъ всѣмъ твоимъ,-- тихо произнесъ голосъ отдававшаго приказанія жмудина надъ ухомъ Оллиты.
   Оллита пожала плечами, не отвѣтивъ ни слова.
   Кому могъ помочь крикъ ея? Защитники замка не въ силахъ были отбить ихъ, такъ какъ другія лодки изъ предосторожности не были еще вывезены на берегъ.
   Тьма сгустилась еще больше. Началъ вставать туманъ. Какъ въ дыму, едва замѣтны стали очертанія людей, сидѣвшихъ рядомъ. Лодки держались близко другъ отъ друга, но только по стуку уключинъ можно было угадывать, гдѣ шли онѣ.
   Ухо Оллиты попрежнему ловило каждый звукъ, но напряженной тревоги уже не было въ ней; княгиня спаслась, а судьба ея и спутниковъ ея была въ рукахъ Оккапирмоса {Литовцы вѣрили въ предопредѣленіе.}.
   Она тихо заговорила съ сыномъ, стараясь какъ-нибудь унять дрожь, овладѣвшую ребенкомъ.
   

ГЛАВА VII.

   На угольно-черномъ берегу, куда причалили лодки, ожидали люди. Судя по говору, поднявшемуся между ними, можно было догадаться, что лодки ходили развѣдать,-- нельзя ли захватить врасплохъ замокъ. У враговъ заготовлялась цѣлая флотилія.
   Вѣсть, что захватили плѣнныхъ, заставила толпу шумно стѣсниться къ самой водѣ, чтобъ разглядѣть хоть кого-нибудь изъ привезенныхъ. Сперва вынули и пронесли тѣла двухъ убитыхъ Рудольфомъ и двухъ раненыхъ мечомъ и копьями. Негодующій говоръ и угрозы встрѣтили Оллиту, первой выведенную изъ лодки. За ней слѣдовали съ закрученными за спиной руками остальные; гигантъ Рудольфъ весь былъ спеленатъ веревками.
   Ведшій куда-то Оллиту жмудинъ сдѣлалъ шаговъ двѣсти и остановился; Оллита различала передъ собой что-то черное; похрапыванье и хрустъ отъ жеванья, доносившійся слѣва и справа, сказали, что передъ ней лошади.
   Невидимые въ темнотѣ и туманѣ, жмудины стали сѣдлать коней; плѣннымъ связали подъ брюхами коней ступни ногъ, Оллиту оставили на свободѣ; только по бокамъ коня ея, держа его въ поводу, помѣстились два всадника; одинъ изъ нихъ взялъ и посадилъ мальчика на сѣдло передъ собой.
   -- А съ мамой мнѣ нельзя ѣхать?-- съ легкой дрожью въ голосѣ спросилъ мальчикъ.
   Раздался смѣхъ.
   -- Надежнѣй такъ-то: не уйдетъ безъ тебя!-- отвѣтилъ грубый голосъ.
   -- Ему холодно, надѣньте что нибудь на него!-- проговорила Оллита, продолжая обнимать одной рукой мальчика.
   -- Ничего, сейчасъ жарко станетъ!-- сказалъ тотъ же жмудинъ. Лошади тронулись.
   Дорога, очевидно, была хорошо извѣстна сопровождавшимъ плѣнныхъ, такъ какъ сдержанная рысь лошадей скоро перешла въ скачку. Жмудинъ былъ правъ: черезъ нѣкоторое время всадниковъ пробила испарина.
   Оллита пыталась опредѣлить, гдѣ они и куда ѣдутъ, но сдѣлать это оказалась не въ состояніи. Ихъ обступалъ лѣсъ: Оллита заключила это по полосѣ неба, нѣсколько болѣе свѣтлой, чѣмъ все остальное по сторонамъ.
   Нѣсколько разъ колючія вѣтви елей задѣвали ее по лицу, и это окончательно убѣдило ее въ правильности догадки.
   Спустя довольно долгое время желтымъ глазомъ мигнулъ впереди сквозь туманъ огонекъ.
   Показался нумай {Изба литовцевъ. Имѣла видъ бревенчатаго длиннаго сарая.}. Въ отворенную дверь глядѣлъ костеръ, пылавшій посрединѣ нумая, въ особо дѣлавшемся углубленіи; виднѣлись скамьи и столы.
   Жмудины остановились подъ какимъ-то длиннымъ навѣсомъ и стали слѣзать съ коней и развязывать плѣнныхъ.
   Гурьбой ихъ ввели въ нумай; ослѣпленная переходомъ изъ мрака къ яркому свѣту, Оллита зажмурила глаза, и когда открыла ихъ, увидала, что нумай пустыненъ.
   На плотно убитомъ глиняномъ полу вдоль стѣнъ тянулись липовые бѣлые столы и скамьи. Въ лѣвомъ углу на огромномъ сѣдомъ валунѣ лежали три черепа: человѣческій, бычачій и конскій. Оллита невольно крѣпче сжала руку мальчика: черепа означали, что близко капище страшнаго властителя болѣзней и смерти -- бога Поклюса.
   На шумъ шаговъ вошедшихъ изъ-за камня показался худощавый человѣкъ съ заспаннымъ лицомъ и всклокоченными волосами; на немъ была длинная, походившая на халатъ, черная одежда, подпоясанная кускомъ бѣлаго полотна. При видѣ Оллиты на лицѣ его изобразилось недоумѣніе, затѣмъ удивленіе; онъ какъ будто узналъ ее и гиганта Рудольфа.
   Одинъ изъ жмудиновъ, привезшихъ плѣнныхъ, подошелъ къ жрецу и, съ почтительнымъ видомъ наклонивъ голову, вполголоса заговорилъ съ нимъ.
   Оллита напрягла слухъ и по отрывкамъ фразъ догадалась, что жмудины думали найти въ капищѣ кунигаса, но тотъ уѣхалъ въ Вильно и возвратится только завтра или, можетъ быть, даже черезъ нѣсколько дней.
   Плѣнныхъ рѣшено было оставить при капищѣ.
   Живя въ Трокахъ, Оллита избѣгала посѣщеній капищъ, гнѣздившихся вокругъ города, но по наслышкѣ знала о всѣхъ.
   Знала и о враждебно относившемся къ Кейстуту, за женитьбу его на вайделоткѣ Бейрутѣ, страшномъ главномъ святилищѣ Поклюса, находившемся среди глухихъ лѣсовъ и овраговъ, гдѣ совершались человѣческія жертвоприношенія для умилостивленія владыки преисподней. Жрецы его славились особымъ искусствомъ врачеванія и еще болѣе своею суровостью.
   Черезъ боковыя двери плѣнныхъ вывели изъ нумая, служившаго пріютомъ для богомольцевъ, на внутренній дворъ.
   Младшій жрецъ, встрѣтившій ихъ, зажегъ отъ костра длинный сукъ съ сильно осмоленной верхушкой и пошелъ впереди, освѣщая дорогу.
   Обширный дворъ былъ густо посыпанъ пескомъ.
   Въ отдаленіи неясно виднѣлись какія-то длинныя стѣны. Шествіе молча приблизилось къ небольшому бревенчатому зданію, имѣвшему видъ часовни, и жрецъ отворилъ дверь въ него. Свѣтъ факела ударилъ во внутрь строенія, и шедшіе впереди Оллиты и Рудольфа увидѣли вторую стѣну и черное отверстіе въ ней. Жрецъ нагнулся и вошелъ въ него. Высокій частоколъ изъ стоймя врытыхъ въ землю и заостреввыхъ сверху бревенъ тянулся во тьму съ обѣихъ сторонъ.
   -- Куда это насъ къ черту ведутъ безъ конца?!-- прорычалъ Рудольфъ, съ яростью глядя на окружавшихъ его жмудиновъ. По налившимся кровью глазамъ и лицу его видно было, что если бы свободна была единственная рука его,-- не одну голову раскололъ бы онъ о боковыя стѣны.
   Узкій, открытый сверху, корридоръ скоро кончился; показалась новая стѣна изъ бревенъ и дверь въ ней.
   Жрецъ отворилъ ее и сталъ пропускать однихъ плѣнныхъ. Затѣмъ дверь захлопнулась, задвинулся засовъ и молча столпившіеся плѣнные услыхали звуки удалившихся шаговъ.
   Свѣтъ, пробивавшійся сквозь щели изъ корридора, ослабѣвалъ и, наконецъ, исчезъ совершенно.
   -- Гдѣ мы, въ тюрьмѣ что ли?-- негодуя спросилъ Рудольфъ.
   -- Въ тюрьмѣ, дядя, -- отвѣтила Оллита, немедленно принимаясь развязывать веревки, глубоко врѣзавшіяся на немъ въ тѣло.
   Рудольфъ расправилъ, наконецъ, отекшую руку.
   -- Первой же свиньѣ, которая всунетъ сюда носъ свой, разможжу его!-- съ угрозой произнесъ онъ, сжимая кулакъ.
   Оллита принялась развязывать остальныхъ; всѣ начали раздѣваться и выкручивать мокрыя насквозь платья. Слышно было, какъ вода текла ручьями на солому, устилавшую полъ.
   Найдя укромный уголокъ у стѣны, Оллита раздѣла мальчика и, устроивъ нѣчто вродѣ теплаго гнѣзда, уложила его; вмѣсто одѣяла послужила солома. Оллита стала выжимать и прицѣплять къ остаткамъ мелкихъ сучковъ на стѣнѣ платье его.
   -- Ты, мама, здѣсь?-- спросилъ утомленный всѣмъ испытаннымъ мальчикъ, встревоженный отходомъ ея.
   -- Здѣсь; здѣсь... никуда не уйду!-- отозвалась она.-- Спи спокойно.
   Оллита нагнулась къ нему и почувствовала, что щеки мальчика горячи и мокры отъ слезъ.
   -- О чемъ ты, что съ тобой, милый?-- заботливо спросила она, гладя и цѣлуя его.-- Не бойся ничего; Перкунасъ знаетъ все и поможетъ намъ.
   Генрихъ обхватилъ ее за шею.
   -- Я не боюсь, мамочка... пролепеталъ онъ, стараясь сдержать рыданія.-- Я совсѣмъ ничего... только няню мнѣ очень жаль!
   -- Всѣ мы умремъ, Генрихъ, -- сказала Оллита, прижимая его къ себѣ.-- Тамъ, въ томъ мірѣ лучше живется людямъ, тамъ нѣтъ ни войнъ, ни убійствъ, ни голода. И мы съ тобой придемъ туда и увидимъ няню.
   -- А скоро это будетъ?-- спросилъ, притихнувъ мальчикъ,
   -- Не знаю, милый... совсѣмъ тихо -- отвѣтила Олли та.-- Можетъ быть очень скоро... Спи теперь... И я лягу сейчасъ.
   -- Что ты ему все о Перкунѣ твердишь!-- заворчалъ Рудольфъ, разобравъ нѣсколько словъ ея.
   -- Дядя, скажите ему про вашего бога!-- возразила Оллита.-- Пусть онъ знаетъ и нашихъ, и вашихъ боговъ и самъ выберетъ лучшихъ, когда... если выростетъ... поправилась она.
   -- Я не попъ, не умѣю о богахъ говорить!-- отвѣтилъ Рудольфъ, зарываясь, чтобы согрѣться, въ солому.-- Ты не знаешь, что это за мѣста, гдѣ мы теперь?
   -- Храмъ Поклюса, отвѣтила Оллита.
   Рудольфъ плюнулъ и что-то прогудѣлъ, скрываясь съ головой подъ соломой.
   Слуги молча размѣстились поодаль. Ромунтъ изслѣдовалъ тюрьму и, убѣдившись, что стѣны вездѣ крѣпки, прикрылъ еще больше соломой Оллиту и мальчика и улегся затѣмъ неподалеку отъ нихъ.
   Въ тюрьмѣ наступило безмолвіе.
   

ГЛАВА VIII.

   Чутко спавшую Оллиту разбудилъ шелестъ соломы. Она подняла голову и въ мутныхъ сумеркахъ различила фигуру Ромунта, обходившаго стѣны ихъ небольшой тюрьмы и пробовавшаго шатать каждый столбъ. Ромунтъ походилъ на пойманнаго волка, пытавшагося вырваться изъ клѣтки; но бревна были врыты глубоко и кромѣ того соединены между собой на большомъ разстояніи отъ земли перекладиной.
   Камышевую крышу поддерживали извнутри громадные, четырехъ-угольные столбы; Оллитѣ бросились въ глаза висѣвшія по бокамъ ихъ толстыя желѣзныя кольца.
   Разсвѣтало. Остальные плѣнные еще спали; Оллита быстро накинула неуспѣвшее просохнуть платье и, прислушавшись къ спокойному дыханію сына, подошла къ грудѣ соломы, изъ подъ которой слышался прерывистый храпъ Рудольфа. Осторожно сняла она часть соломы съ лица его и приложила руку ко лбу: Рудольфъ пылалъ, какъ въ огнѣ, и время отъ время чмокалъ губами, ища питье.
   Прикосновеніе холодной руки успокоило его. Когда черезъ нѣсколько времени Оллита сняла ее, онъ открылъ глаза, но какъ будто узналъ ее не сразу.
   -- Оллитушка, ты?!..-- прогудѣлъ, наконецъ, онъ.-- Дай мнѣ напиться.
   -- Пока еще ничего не принесли намъ, дядя... мягко отвѣтила она, кладя другую руку ему на лобъ.
   -- Не принесли?-- Рудольфъ приподнялся, долго оглядывался кругомъ, и наконецъ вспомнилъ, гдѣ они и что произошло съ ними. Оллита съ безпокойствомъ слѣдила за его движеніями; мозгъ Рудольфа видимо сталъ работать съ большимъ трудомъ: болѣзнь опять начинала разыгрываться. Ромуятъ разбудилъ слугъ и помогъ одѣться Рудольфу.
   На восходѣ солнца заключеннымъ принесли три широкогорлыхъ кувшина изъ черной глины съ водой и холодной печеной рѣпы, замѣнявшей тогда во многихъ мѣстахъ Литвы хлѣбъ для простого народа.
   Время потянулось медленно. Оллита нѣсколько разъ подавала пить Рудольфу и тихо разговаривала съ мальчикомъ.
   Другіе заключенные заглядывали отъ скуки въ щели между столбами; съ одной стороны тюрьмы тянулась какая-то длинная, неровная стѣна, сложенная изъ необтесанныхъ гранитныхъ валуновъ; съ двухъ другихъ сторонъ вставалъ густой дубовый лѣсъ, уже чуть опушавшійся молодою зеленью.
   Солнце перешло далеко за полдень, когда сильно проголодавшіеся плѣнники заслышали въ корридорѣ шаги; отворилась дверь, но вмѣсто слугъ, приносившихъ пищу, у порога показались двое жрецовъ; за ними виднѣлись вооруженные люди.
   Оллита осторожно разбудила забывшагося Рудольфа и помогла ему подняться на ноги. Его пошатывало, какъ хмѣльного, но сила воли поборола нездоровье и черезъ нѣсколько минутъ онъ довольно твердымъ шагомъ пошелъ рядомъ съ Оллитой. Наискосокъ отъ двери въ тюрьму была открыта другая -- во внутренній дворъ. Плѣнные и сопровождавшіе ихъ пересѣкли его, направляясь на край стѣны изъ валуновъ.
   Жрецы, шедшіе впереди, свернули за уголъ; открылся другой, меньшихъ размѣровъ, продолговатый дворъ, въ видѣ буквы И, обнесенный съ трехъ сторонъ низкими колоннами изъ темнаго гранита; за колоннами сѣрѣли сплошныя стѣны; проходъ между ними закрывала односкатная деревянная кровля. Проходъ упирался въ гору; на нее вели ступени изъ наложенныхъ одна на другую каменныхъ глыбъ. Оллита насчитала двѣнадцать ступеней. Не безъ труда одолѣли ихъ плѣнные и очутились на усыпанной мелкимъ, бѣлымъ пескомъ площадкѣ; колонны и стѣны на ней были вдвое выше, чѣмъ по бокамъ двора. Кое-гдѣ у колоннъ стояли жрецы съ двурядными бѣлыми поясами и такими же нашивками на подолахъ и обшлагахъ черныхъ, широкихъ платьевъ.
   Стѣна казалась разсѣченной посрединѣ отъ верха до земли; плѣнныхъ остановили передъ этимъ входомъ, и глазамъ ихъ открылась внутренность капища; надъ высокими стѣнами голубѣло небо -- крыши надъ храмами литовцы не дѣлали. Прямо противъ плѣнныхъ въ высокомъ, наполненномъ сумерками гротѣ изъ огромныхъ камней вставала вырѣзанная изъ дуба фигура высокаго и худого старика въ черномъ жреческомъ платьѣ и съ бѣлой повязкой на лбу. Лицо старика казалось блѣднымъ и истощеннымъ; подъ огромными, пронзительно страшными глазами синѣли впадины; съ костляваго подбородка свисла на грудь узкая и длинная, сѣдая борода.
   То былъ богъ Поклюсъ. У ногъ его пылалъ вѣчный огонь, ярко выдѣляя изъ полутьмы глаза и блѣдное лицо бога и три черепа, лежавшіе у ногъ его. Глыба: на которой стоялъ Поклюсъ, обложена была большими темными, раскрашенными бѣлыми полосами камнями.
   Оллита опустилась на колѣни; литвины упали ницъ и только Рудольфъ остался на ногахъ, съ недоумѣніемъ озираясь кругомъ.
   -- Подойдите ближе... раздался голосъ.
   Тутъ только Рудольфъ различилъ, что принятое имъ за раскрашенные камни были неподвижно сидѣвшіе жрецы съ черными повязками на лбахъ.
   Плѣнные приблизились къ костру.
   -- Женщина,-- проговорилъ одинъ изъ жрецовъ съ глазами, походившими на глаза Поклюса: ты бѣглая вайделотка изъ храма Прауримы -- Оллита?
   -- Я жена ближняго боярина великаго князя Кейстута,-- не совсѣмъ ровнымъ голосомъ возразила Оллита.
   -- Ты -- только плѣнница,-- сухо обрѣзалъ жрецъ.-- А эти люди -- твои слуги?-- онъ чуть кивнулъ на нихъ.
   -- Да.
   -- Уведите ихъ...
   Приведшіе плѣнныхъ быстро отдѣлили троихъ слугъ и направились съ ними обратно. Всѣ они, особенно Ромунтъ, оглядывались до самого выхода, надѣясь проститься хоть взглядомъ съ госпожей своей, но Оллита, какъ бѣлое изваяніе, стояла и не шевелилась.
   -- Знаешь, что дѣлаютъ съ вайделотками, измѣнившими своему обѣту? {Вѣчное дѣвство и служеніе богинѣ.} -- медленно спросилъ жрецъ, вперяя глаза свои въ лицо Оллиты.
   -- Знаю. Великій князь Кейстутъ освободилъ меня отъ обѣта и самъ былъ на моей свадьбѣ,-- твердо отвѣтила Оллита.
   -- Отъ обѣта богамъ могутъ разрѣшить только боги!..-- возразилъ жрецъ.-- Ты должна была просить насъ разрѣшить тебя, а ты обратилась къ князю! И теперьнѣтъ великаго князя Кейстута:-- великій князь на Литвѣ -- Ягайло.
   -- Какъ нѣтъ?-- не удержавшись, почти вскрикнула Оллита.-- Гдѣ же онъ?
   Рудольфъ сдѣлалъ шагъ впередъ и задышалъ, какъ мѣхъ; огромные пальцы единственной руки сжались въ кулакъ: старый богатырь любилъ привѣтливаго героя Литвы.
   -- Великій князь теперь -- Ягайло, повторилъ жрецъ.-- Поклюсъ отдалъ тебя въ наши руки и мы будемъ судить тебя.
   Оллита молчала.
   Неподвижныя фигуры жрецовъ зашевелились; они тихо обмѣнялись нѣсколькими словами.
   -- Знаешь ли ты этого человѣка?-- спросилъ другой, сѣдобородый жрецъ съ бѣлой повязкой на лбу, сидѣвшій нѣсколько выше всѣхъ остальныхъ. Оллита оглянулась по направленію, указанному взглядомъ жреца, и невольно подалась ближе къ Рудольфу.
   Позади нея стоялъ сутуловатый человѣкъ, въ сѣромъ кафтанѣ съ короткою золотой цѣпью на груди; изъ подъ сросшихся на переносьѣ бровей на Оллиту глядѣли горѣвшіе какъ у волка глаза; заостренныя уши, торчавшія впередъ, еще болѣе увеличивали это сходство.
   -- Полангенскій кунигасъ...-- съ легкимъ испугомъ проговорила она.
   Кунигасъ выдвинулся впередъ и всталъ рядомъ съ Оллитой и Рудольфомъ. Глаза послѣдняго напали наливаться кровью, ноздри раздулись. Глубоко дыша, онъ не сводилъ взгляда съ угрюмаго лица кунигаса.
   -- Онъ сказалъ намъ, что ты обѣщала выйти за него замужъ, но обманула его и ушла въ вайделотки...-- продолжалъ сѣдой жрецъ, и грозно возвысилъ голосъ.-- Но ты дала обѣтъ, чтобъ обмануть потомъ боговъ и бѣжать съ нѣмцемъ! За это ты подлежишь сожженію на кострѣ!..
   Блѣдная, какъ зимній снѣгъ, Оллита слушала безмолвно; мальчикъ, застывъ отъ ужаса, обнялъ ея колѣни. Слышалось только дыханіе Рудольфа.
   Жрецъ выждалъ нѣсколько мгновеній.
   -- Но вѣрный сынъ боговъ, кунигасъ, проситъ за тебя... заговорилъ онъ опять, уже болѣе спокойнымъ тономъ.-- Онъ проситъ отдать тебя ему. Берегись, если опять обманешь его! Руки Поклюса держатъ весь міръ! Будь вѣрной женой кунигасу!
   -- Я?-- едва выговорила Оллита.-- Его женой?! Никогда!
   Столько ненависти и отвращенія было въ ея голосѣ, что кунигасъ поблѣднѣлъ въ свою очередь. Лицо его перекосилось; онъ схватилъ Оллиту за руку и дернулъ къ себѣ.
   -- Молчи! на костеръ пошлю!-- хрипло произнесъ онъ и вдругъ отпустилъ ее. Оллита отшатнулась; кунигасъ приподнялся съ земли: страшная рука Рудольфа держала его за воротъ.
   -- Собака!-- рявкнулъ Рудольфъ. Лицо его исказилось до неузнаваемости.
   Бившійся кунигасъ описалъ широкій кругъ въ воздухѣ и, какъ камень изъ пращи, ударился прямо въ середину священнаго костра. Дубовые обрубки и угли огненнымъ градомъ брызнули на вставшихъ съ мѣстъ жрецовъ. Раздались крики. Платье на кунигасѣ вспыхнуло мгновенно; живой факелъ поднялся въ срединѣ костра, метнулся прочь и, срывая съ себя огненныя лохмотья, кинулся бѣжать, но черезъ нѣсколько шаговъ повалился на песокъ и сталъ кататься на немъ за спиной Рудольфа. Къ нему поспѣшили люди.
   -- Собаки!-- проревѣлъ Рудольфъ, схватывая пылающій сукъ,-- Сжечь ее?! Проклятые!
   Онъ ринулся, взмахнувъ сукомъ на бросившихся вразсыпную жрецовъ. Старикъ съ бѣлой повязкой успѣлъ отскочить и скрыться за камнемъ Поклюса; сукъ, занесенный надъ нимъ, ударилъ о землю, переломился пополамъ и раскаленные угли отъ него шипя полетѣли въ темную глубь пещеры.
   Не видя никого передъ собой, Рудольфъ яростно ударилъ остаткомъ сука по камнямъ, на которыхъ сидѣли жрецы, и, замѣтивъ надъ собой статую Поклюса, вскочилъ на камень.
   Со всѣхъ сторонъ бросились къ нему скрывшіеся было жрецы; изъ входныхъ дверей бѣжали слуги съ веревками и палками въ рукахъ. И вдругъ все застыло на мѣстахъ своихъ.
   -- Стой! стой!-- раздались вопли; десятки рукъ протянулись къ Рудольфу, но онъ не слыхалъ ничего. Страшный ударъ обрушился на голову Поклюса; раздался трескъ; въ воздухѣ полетѣли щепки отъ сука и глиняная голова Поклюса разсыпалась на куски; огромная статуя покачнулась и рухнула внизъ, уткнувшись плечами въ костеръ. Гулъ пронесся по капищу.
   На мѣстѣ ея на гиганскомъ камнѣ, какъ разъяренный быкъ, показался нагнувшій голову и выставившій плечо Рудольфъ. Черезъ мигъ онъ спрыгнулъ внизъ.
   Все, кромѣ Оллиты, съ воемъ и дикими воплями кинулось къ нему. Замелькали веревки, палки; съ визгомъ и стономъ повалилось нѣсколько людей, сшибленныхъ имъ, и наконецъ рухнулъ опутанный веревками и самъ Рудольфъ.
   Другіе кинулись на Оллиту и, вырвавъ, несмотря на отчаянное сопротивленіе и мольбы ея, мальчика, унесли его во внутренность капища.
   Почти не сознававшую ничего Оллиту и разъяреннаго Рудольфа отволокли и бросили, связанныхъ, въ прежнюю тюрьму.
   

ГЛАВА IX.

   Уже темнѣло, когда Оллита и Рудольфъ, оказавшіеся только вдвоемъ въ тюрьмѣ, услыхали шаги и скрипъ отворяемой двери.
   Рудольфъ повернулъ голову къ входившимъ и увидалъ жреца съ черной повязкой на лбу -- того, который допрашивалъ въ капищѣ Оллиту. За нимъ виднѣлись лица двухъ другихъ жрецовъ; дальше, въ узкомъ корридорѣ тѣснились вооруженные люди.
   Жрецъ всмотрѣлся въ лежавшихъ на соломѣ плѣнниковъ и, убѣдившись, что они связаны, медленнымъ шагомъ подошелъ къ нимъ.
   -- Бѣглая вайделотка Оллита,-- сурово проговорилъ онъ:-- тотъ, кто хотѣлъ спасти тебя -- умеръ. Великій совѣтъ приговорилъ тебя слѣдовать за нимъ въ вѣчную жизнь...
   Рудольфъ завозился, пытаясь порвать узы, но усилія его были напрасны. Жрецъ тѣмъ не менѣе отодвинулся нѣсколько ближе ко входу.
   -- А ты, нечестивый гадъ,-- съ бурно прорвавшейся вдругъ ненавистью крикнулъ жрецъ, обращаясь къ Рудольфу:-- ты, оскорбитель владыки міра, будешь сожженъ на колѣ вдали отъ лика боговъ!
   Онъ замахнулся, чтобы ткнуть его ногой, но память о чудовищной силѣ лежавшаго удержала его.
   -- Гадъ!-- крикнулъ онъ еще разъ.-- Солнце не увидитъ смерть твою! Будешь вѣчно томиться во тьмѣ и не будетъ тебѣ выхода изъ нея. Завтра послѣдній день твой! Не кормить ихъ!.. рѣзко добавилъ онъ, выходя изъ тюрьмы и оглянувшись на ненавистныхъ людей.
   -- А Генрихъ?-- крикнула Оллита.-- Съ сыномъ что будетъ?
   Жрецъ не отвѣчалъ; дверь захлопнулась; шаги въ проходѣ удалились и стихли.
   Рудольфъ перевернулся въ напрасныхъ усиліяхъ освободить руку; черезъ нѣкоторое время онъ стихъ и въ сумеркахъ слышалось только прерывистое дыханіе его.
   -- Что же, какъ собаки издыхать будемъ?!-- проревѣлъ вдругъ онъ съ новою яростью и закрутился'опять на соломѣ.
   -- Дядя, дядя,-- тихо проговорилъ подлѣ него голосъ Оллиты; она подкатилась къ нему.-- Успокойся... погоди немного... Лягъ на спину...
   Рудольфъ пересталъ биться.
   Съ трудомъ Оллита придвинулась совсѣмъ вплотную къ нему и. нащупавъ ртомъ толстую мочальную веревку, нѣсколько разъ опоясывавшую Рудольфа, принялась перегрызать ее. Работа шла медленно: веревка такъ глубоко въѣлась въ тѣло стараго богатыря, что перегрызть ее можно было только до половины; Оллита ощущала, что рукавъ его промоченъ кровью.
   -- Больше нельзя... проговорила она, сдѣлавъ послѣднее усиліе захватить зубами остатокъ веревки.-- Попробуй разорвать ее.
   Рудольфъ напрягъ всѣ силы; послышался легкій трескъ; веревка лопнула и конецъ ея стегнулъ по лицу Оллиты. Распутаться окончательно было дѣломъ нѣсколькихъ мгновеній; Рудольфъ расправилъ окровавленную затекшую руку и принялся развязывать свою спутницу. Освободивъ ее, Рудольфъ поспѣшилъ къ стѣнѣ и сталъ пытаться просунуть въ щель между бревнами руку, но проходила только одни пальцы ея.
   Оллита направилась къ другой стѣнѣ, но ни подгнившихъ, ни болѣе широко разставленныхъ бревенъ не оказалось.
   Положеніе было безвыходное. Мозгъ Оллиты работалъ усиленно, но средствъ для спасенія не выискивалось.
   Обойдя тюрьму, Оллита сѣла около одного изъ столбовъ, поддерживавшихъ камышевую крышу, и вдругъ глаза ея различили, валявшіяся на соломѣ веревки. Она подняла и связала ихъ: длина получилась значительная.
   Съ веревкой въ рукахъ Оллита подошла къ Рудольфу и тронула его за локоть.
   -- Дядя... тихо проговорила она.
   Рудольфъ оглянулся.
   -- Смотрите... закинемъ петлю на верхушку столба и выберемся.
   Рудольфъ смѣрилъ глазами стѣну и покачалъ головою.
   -- Нѣтъ... прогудѣлъ онъ, насколько могъ тише: съ одной рукой не вылѣзу. А ты -- да. Становись ко мнѣ на плечи и бѣги.
   Оллита отстранила протянутую руку его.
   -- Нѣтъ... прошептала она.-- Или вмѣстѣ уйдемъ, или оба останемся.
   -- Глупости!-- возразилъ Рудольфъ:-- я уже старый чортъ, все равно умирать пора, а тебѣ жить надо. Уходи!
   -- Нѣтъ. Дядя, вы меня знаете, -- твердо добавила она, увидавъ жестъ нетерпѣнія, сдѣланный имъ.-- Я уйду только съ вами.
   -- Такъ я тебя... рявкнулъ вскипѣвшій Рудольфъ, но Оллита быстро зажала ему ротъ рукой:-- черезъ стѣну переброшу... разобрала она сквозь свои пальцы.
   -- Я все-таки вернусь сюда...
   -- А Альбрехтъ, а Генрихъ?-- горячо сказалъ Рудольфъ,-- съ ними что станется!? О нихъ подумай!
   -- Я думала!-- съ особымъ подъемомъ духа отвѣтила Оллита.-- Они будутъ счастливы. Генрихъ будетъ служить богамъ, пока Альбрехтъ не найдетъ его. Жрецъ бы сказалъ, если бъ хотѣлъ сжечь его.
   Новая мысль блеснула въ головѣ Оллиты.
   -- Дядя, а если мы сдѣлаемъ арканъ -- выдернете вы имъ бревно изъ земли?-- быстро спросила она.
   Рудольфъ поглядѣлъ на стѣну, попробовалъ пошатать нѣсколько бревенъ, и пожалъ плечами.
   -- Не знаю... прогудѣлъ онъ.-- Перекладина наверху очень крѣпка, кажется... надо ее сперва отодрать.
   -- Подсадите меня, дядя...
   Рудольфъ сталъ на одно колѣно, Оллита ступила на ногу его и разомъ очутилась на плечѣ Рудольфа.
   -- Не могу достать... прошептала она, сдѣлавъ нѣсколько попытокъ дотянуться до перекладины.
   Рудольфъ поднялъ отвѣсно вверхъ руку.
   -- Становись... прогудѣло внизу.
   Уцѣпившись обѣими руками за бревно стѣны, Оллита поставила ногу на широкую ладонь стараго богатыря и поднялась еще выше. Толстый продольный брусъ, скрѣплявшій бревна, былъ глубоко врубленъ вѣкаждое изъ нихъ. Оллита быстро обвязала его веревкой, и держась за нее, спустилась на плечо Рудольфа и соскочила затѣмъ на солому.
   -- Готово!
   Рудольфъ обмоталъ нѣсколько разъ вокругъ руки конецъ веревки и подтянулъ ее: брусъ не поддавался. Глухо ворча, Рудольфъ распустилъ веревку и, обвязавшись ею подъ мышками, навалился на нее, какъ буйволъ въ ярмо. Брусъ громко крякнулъ надъ головами плѣнниковъ, затѣмъ раздался трескъ и неудержавшій равновѣсія Рудольфъ повалился на землю.
   Оллита быстро сняла съ него веревку; рука ея свободно проходила въ щели между бревнами и она продернула вокругъ одного изъ нихъ веревку; Рудольфъ спустилъ петлю почти къ самой землѣ и туго затянувъ ее, перекинулъ свободный конецъ черезъ плечо и присѣлъ на корточки, спиной къ стѣнѣ.
   Оллита, придерживавшая столбъ, ощутила, что громадное дерево покачнулось, медленно подалось вверхъ и затѣмъ разомъ осунулось назадъ: тяжесть чувствовалась непомѣрная.
   -- Что, поднимете, дядя? съ безпокойствомъ спросила Оллита, нагнувшись къ Рудольфу и все же не различая во мракѣ лица его.
   -- По-ды-му...-- продышала въ отвѣтъ ей темная масса у стѣны; веревка вдругъ напряглась, какъ тетива, столбъ быстро пошелъ вверхъ и накренился въ сторону Оллиты. Она отскочила къ стѣнѣ; Рудольфъ повернулся и обхватилъ его; казалось, два чудовищныхъ медвѣдя схватились бороться во тьмѣ и одинъ громаднѣйшій, повалился почти безвучно подъ ноги другому. Выходъ былъ! Но около столба опустился на землю и побѣдитель.
   Оллита бросилась къ нему: Рудольфъ дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, отъ страшнаго напряженія.
   -- Ол-ли-та по-до-ж-ди...-- надорванно прохрипѣлъ онъ, почувствовавъ, что она старается помочь ему встать на ноги, и опустилъ затѣмъ голову на руку: жилы въ вискахъ его бились, какъ молоты.
   Воды въ тюрьмѣ не было. Оллита смастерила родъ опахала изъ пука соломы и принялась обвѣвать имъ голову Рудольфа. Свѣжій воздухъ оказалъ свое дѣйствіе: черезъ нѣсколько минутъ Рудольфъ сдѣлалъ попытку встать и затѣмъ поднялся окончательно. Оллита поддержала его.
   -- Ничего... теперь ничего... отошло...-- сказалъ Рудольфъ, слегка отстраняя ее: не будемъ терять времени.
   Оллита осторожно ступила на край лежавшаго бревна и перепрыгнула черезъ яму, образовавшуюся на мѣстѣ его. За нею широко шагнулъ и Рудольфъ. Плѣнники остановились у стѣны и стали прислушиваться, но ни шороха, и никакихъ другихъ звуковъ не доносилось. Жрецы слишкомъ были увѣрены въ прочности тюрьмы и стражи при ней не имѣлось: мощныя стѣны изъ цѣлыхъ дубовъ всегда надежно охраняли свою добычу.
   Ночь стояла темная, теплая. Воздухъ не шелохнулся; черными изломами вырѣзались передъ глазами бѣглецовъ стѣна капища и лѣса слѣва и справа отъ нея. А надъ очертаніями ихъ раскидывалось звѣздное небо, слегка отражавшее въ одномъ мѣстѣ какое-то слабое сіяніе -- тамъ горѣлъ за стѣной вѣчный огонь передъ изображеніемъ Поклюса.
   Двѣ темныя фигуры, крадучись, направились вдоль стѣны тюрьмы къ лѣсу, вправо отъ пролома.
   Въ отдаленіи пропѣли пѣтухи; съ вышины неба сорвалась блѣдная звѣзда и, когда тускло золотистая дуга, очерченная ею, исчезла и потухла вмѣстѣ съ ней,-- бѣглецовъ уже видно не было.
   Недвижность и тишина опять овладѣли міромъ.
   

ГЛАВА X.

   Та же глухая ночь застигла въ пути слѣпого брутанника и случайнаго спутника его, молодого литвина.
   Разговоръ, шедшій между ними, по мѣрѣ наступленія темноты, прерывался чаще и чаще и, наконецъ, стихъ совершенно.
   Слѣпой шелъ спокойно и ровно; молодой дѣлался все тревожнѣе и то и дѣло озирался кругомъ.
   -- До Горъ еще далеко, -- проговорилъ, наконецъ, онъ. Неподвижный лѣсъ черными стѣнами обступалъ узкую дорогу, по которой пробирались они; косматыя вѣтви простирались надъ ней, закрывая небо, съ блестѣвшими кое-гдѣ алмазными пылинками звѣздъ. Пахло травой, липами и тополями.
   -- Если не очень усталъ, пройдемъ еще,-- сказалъ слѣпой.-- Спать не хочется...
   -- Пройдемъ...-- согласился спутникъ его, тревожно вглядываясь въ то же время впередъ и по сторонамъ.
   -- Камни не видны?-- спросилъ спустя недолгое время слѣпой.
   -- Нѣтъ... впрочемъ, кажется, вотъ они...-- Впереди, перегораживая дорогу, замерещилась какая-то черная громада. Путники подошли ближе; дорога вошла въ тѣсное ущелье между двумя высокими скалами и пересѣкла другую дорогу; широкій и низкій валунъ лежалъ посрединѣ перекрестка. На четырехъ углахъ послѣдняго поднималось по небольшому кургану.
   Слѣпой ощупалъ рукой ближайшій камень и, вынувъ изъ сумы своей кусокъ хлѣба, бросилъ его въ сторону отъ дороги. То же продѣлалъ и молодой литвинъ. Это была жертва душамъ умершихъ, проходившимъ черезъ перекрестокъ.
   -- Еще десять верстъ до Горъ,-- шепотомъ произнесъ молодой литвинъ.-- Замѣшкались мы на Ше {Ше -- въ переводѣ значитъ рѣка.}. Не хорошо здѣсь ночью...
   -- Для меня вездѣ и всегда ночь,-- отозвался слѣпой. Теперь свѣжѣе, легче идти.
   -- Да, но не по пути мертвыхъ...-- буркнулъ товарищъ его, косясь на курганы и изогнувшуюся между ними встрѣчную пустынно-черную дорогу.
   Они быстро и осторожно пересѣкли ее, какъ бы боясь толкнуть одну изъ душъ, невидимыхъ страницъ, осужденныхъ скитаться вокругъ капища, и зашагали дальше.
   -- Уфъ...-- сказалъ черезъ нѣкоторое время молодой, вытирая ладонью испарнау, выступившую на лбу его, несмотря на прохладную ночь.
   -- Хвала Неркуну, что пронесъ благополучно...-- боялся таки я этого перекрестка... Ты бывалъ здѣсь въ храмѣ Поклюса?
   -- Былъ... Бо я былъ уже слѣпъ, когда пришелъ въ него. На-дняхъ опять побываю въ немъ.
   Слѣпецъ понурилъ голову и задумался.
   -- Вся земля -- капище бога Поклюса...-- проговорилъ онъ послѣ длительнаго молчанія.-- Бойся всего тогда. Я вѣрилъ когда-то во всѣхъ боговъ, но теперь не знаю, есть-ли они, кромѣ него!..
   Спутникъ оглянулся со страхомъ.
   -- Не говори такъ!-- быстро сказалъ онъ.-- Развѣ ты не слыхалъ поученій жрецовъ о богахъ?
   -- Жрецы говорятъ слова, дѣла же я вижу только одного Поклюса: что вѣчно на землѣ, кромѣ смерти?
   -- А это?-- молодой порывисто указалъ на лѣсъ, казалось, чутко ловившій каждое слово ихъ.-- И развѣ не родятся каждый день люди?
   -- Родятся, чтобы умереть...-- тихо возразилъ слѣпой.-- И лѣсъ этотъ погибнетъ, и рѣки высохнутъ, и камни разсыпаются. Вѣченъ только одинъ Поклюсъ: свѣтлые боги не могутъ одолѣть его. Я знаю только смерть и не знаю, есть-ли что-нибудь послѣ нея...
   -- Многіе же люди видѣли души умершихъ!
   Слѣпой развелъ руками.
   -- Не знаю... Я ли не искалъ такихъ, я ли не хотѣлъ вызвать нѣкоторыя души: мертвые -- мертвы!
   -- Ты былъ очень несчастливъ,-- помолчавъ, сказалъ молодой,-- ты слѣпъ и не видишь свѣта и счастья...
   -- Счастье караулитъ смерть,-- съ горькой усмѣшкой отвѣтилъ слѣпой.
   -- А ты слыхалъ что-нибудь о богѣ нѣмцевъ?
   -- Да, кое-что .-- отвѣтилъ молодой.
   -- Я недавно узналъ, что нѣмцы его убили,-- распяли на крестѣ: вотъ какіе это люди! Поклюсъ, значитъ, сильнѣе и ихъ бога,-- добавилъ онъ.
   Путники прошли нѣкоторое разстояніе молча; дорога вилась по буграмъ; взойдя на одинъ изъ нихъ, молодой литвинъ вдругъ схватилъ за руку спутника и остановился.
   -- Что ты?-- спросилъ, споткнувшись, слѣпецъ.
   -- Свѣтъ... Огни въ лѣсу ходятъ...-- прошепталъ тотъ, объятый ужасомъ.
   Влѣво отъ дороги, въ темной чащѣ лощины мелькнули огоньки; какія-то неясныя, сѣрыя тѣни плавно и медленно несли ихъ по воздуху.
   -- Поютъ...-- тихо проговорилъ слѣпой, напряженно приникнувъ ухомъ.
   Видѣніе приближалось. Путники быстро свернули къ краю дороги и припали къ землѣ между оказавшимися тамъ крупными камнями.
   Пѣніе становилось слышнѣй,-- но слова были непонятны литвинамъ: сквозь вѣтви можно было различить людей въ свѣтлыхъ рясахъ, препоясанныхъ веревками и съ непокрытыми головами; въ рукахъ они несли зажженныя свѣчи, освѣщавшія лица ихъ. Впереди выступалъ высокій плечистый человѣкъ съ какъ бы вырубленнымъ изъ камня суровымъ лицомъ: онъ несъ большой черный крестъ, высоко поднявъ его надъ головою.
   Позади пѣвшихъ людей въ рясахъ, не то робко, не то взволнованно слѣдовала небольшая кучка простыхъ литвиновъ въ кафтанахъ совсѣмъ бѣлаго цвѣта; въ рукахъ у нихъ тоже находились небольшія свѣчи.
   -- Что тамъ такое?-- прошепталъ слѣпой надъ плечомъ товарища.
   -- Не знаю... люди съ огнями идутъ сюда,-- едва слышно отвѣтилъ тотъ.-- Нѣмецкіе жрецы, говорили, устроили ромове гдѣ-то здѣсь въ лѣсу; они это должно быть.
   Знакомый голосъ поразилъ вдругъ ухо слѣпца; онъ напрягъ память и разомъ вспомнилъ встрѣчу свою подъ Вильной съ кунигасомъ и двумя незнакомцамиГолосъ дѣйствительно, приналежалъ невысокому монаху, говорившему съ нимъ тогда. Теперь онъ шелъ позади несшаго крестъ и голосъ его, слабый, но какой-то проникающій въ душу, выдѣлялся изъ всего небольшого хора.
   Жуткая волна прокатилась по тѣлу слѣпого.
   -- Они... они и есть!.. У священнаго камня, должно быть, ромове ихъ,-- прошепталъ оправившійся отъ испуга молодой литвинъ.-- Убьютъ ихъ наши...
   -- Что поютъ они?
   -- Не разберу... по-нѣмецки должно быть что-то... или нѣтъ... похоже на наше...
   Пѣли въ дѣйствительности на латинскомъ языкѣ, такъ напоминающемъ литовскій {По-литовски: Богъ -- дивасъ, отецъ -- тевасъ, старикъ -- сенисъ, ночь -- нактисъ, человѣкъ -- жмогусъ, земля -- жемя, Литва -- Аускотисъ, чужестранецъ -- гудасъ, полякъ -- ленкосъ и т. д. Языкъ этотъ одинъ изъ древнѣйшимъ арійскихъ языковъ и наиболѣе близокъ къ санскритскому.}.
   Шествіе направлялось прямо къ тому мѣсту, на которомъ лежали путники. Еще мгновенье -- и имъ пришлось бы вскочить и бѣжать прочь, но передній монахъ взялъ немного лѣвѣе лежавшихъ и вступилъ на дорогу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ.
   -- Христосъ воскресе!-- съ глубокою радостью воскликнулъ по-литовски невысокій монахъ, останавливаясь посрединѣ дороги и поднявъ руки къ небу.
   -- Воскресе!-- отозвался лѣсъ; онъ вдругъ пробудился отъ сна, и эхо волнами захлестало кругомъ.
   -- Воскресе! Воскресе!-- донеслось совсѣмъ издалека.
   Слѣпой крѣпко стиснулъ локоть товарища.
   -- Воистину воскресе!-- робко отозвалась кучка литовцевъ, а лѣсъ опять подхватилъ и подтвердилъ: воскресе!
   -- Христосъ воскресе!-- воскликнулъ снова монахъ, оборачиваясь въ другую сторону; высокій товарищъ его медленно осѣнялъ въ то же время крестомъ.
   -- Да освятится отнынѣ дорога сія!-- громко продолжалъ первый: Боже, благослови шествующихъ по ней ко храму твоему. Христосъ воскресе!
   И онъ запѣлъ латинскій гимнъ, подхваченный другими монахами; шествіе повернуло обратно. Гулъ шелъ во всѣ стороны; казалось, лѣсъ пѣлъ съ ними непонятную молитву. Огни стали мелькать все рѣже и дальше за стволами деревьевъ и, наконецъ, скрылись совершенно. Тьма заполонила опять весь лѣсъ; не то отдаленное пѣніе доносилось до слѣпого и его товарища, не то предутренній вѣтеръ проснулся въ вершинахъ и заговорилъ съ ними о видѣнномъ.
   -- Слышалъ?-- возбужденно прошепталъ слѣпой, убѣдившись, что голоса уже стихли,-- слышалъ -- ихъ богъ воскресъ!..
   -- Да...-- взволнованно и раздумчиво отвѣтилъ другой.-- Да правда ли это?
   -- Что-жъ дубамъ что ли этимъ приходилъ онъ сюда лгать?!-- воскликнулъ слѣпой.
   -- Значитъ онъ сильнѣй Поклюса! Ихъ богъ одолѣлъ его, пришелъ съ того свѣта! говорили они...-- подтвердилъ молодой.
   Слѣпой закрылъ лицо руками и опять опустился на землю; спутникъ подошелъ къ нему и прикоснулся къ плечу его: слѣпой весь вздрагивалъ отъ сдерживаемыхъ рыданій.
   

ГЛАВА XI.

   Свѣжее утро застало Оллиту и Рудольфа въ глубинѣ лѣсовъ, далеко отъ капища. Путь они рѣшили держать на Гродно, къ Витовту и княгинѣ Бейрутѣ, но звѣздъ сквозь навѣсъ вѣтвей почти видно не было и идти приходилось наугадъ.
   Нѣсколько разъ бѣглецы чуть не увязли въ болотахъ, срывались въ темнотѣ съ песчаныхъ обрывовъ овраговъ, и вновь взбирались на нихъ и, наконецъ, истомленные до нельзя, одолѣли еще препятствіе -- чащу орѣшника и очутились на просторной полянѣ.
   Разсвѣтало; румяныя облака смотрѣли на нихъ съ заголубѣвшаго неба; курчавая шапка какого-то могучаго клена вставала надъ моремъ зеленыхъ вершинъ и горѣла золотомъ.
   Рудольфъ какъ тяжкій обвалъ осѣлъ и затѣмъ повалился на невысокую, сѣдую отъ росы траву; багровое лицо его имѣло синеватый отіѣнокъ. Едва передвигавшая ноги Оллита присѣла около дяди и почувствовала, что сейчасъ упадетъ отъ усталости. Тѣмъ не менѣе черезъ нѣсколько минутъ она нашла въ себѣ силы, чтобы встать и устроить изъ вѣтокъ и листьевъ нѣчто въ родѣ подушки Рудольфу, разомъ впавшему не то въ сонъ, не то въ забытье; голова его опущена была въ небольшую яму. Позаботиться о себѣ Оллита была уже не въ состояніи; она выбрала мѣстечко близь дяди, менѣе заросшее травой, легла на него лицомъ прямо на землю и мертвый сонъ сковалъ ее.
   Солнце прошло уже большую часть пути своего, когда Оллита открыла глаза и сѣла. Голова ея болѣла нестерпимо; ей казалось, что ее шатаетъ, какъ человѣка, сошедшаго послѣ бури на родномъ ея Балтійскомъ {Балтисъ -- слово литовское и значитъ -- бѣлый.} морѣ на берегъ.
   Рудольфъ еще спалъ. Преодолѣвъ слабость, Оллита отыскала по близости ручеекъ и умылась; холодная вода нѣсколько освѣжила ее. Надо было позаботиться о пищѣ, между тѣмъ у обоихъ бѣглецовъ ничего съ собой не было. Оллита обвела взглядомъ лѣсъ, еще недавно одѣвшійся молодою зеленью, придумывая, чтобы добыть въ немъ съѣдобное, но время года стояло раннее: ни ягодъ, ни грибовъ еще не было. Боясь далеко отойти отъ Рудольфа и заблудиться, прислушиваясь къ каждому крику птицы и треску сучьевъ, Оллита обошла кругомъ поляну, набрала нѣсколько горстей прошлогоднихъ желудей и вернулась съ ними обратно.
   Рудольфъ уже не спалъ. Мутнымъ взглядомъ обвелъ онъ Оллиту и невнятно проговорилъ только одно слово: пить!
   -- Сейчасъ! А встать вы не можете?-- затаивъ тревогу, охватившую ее отъ больного вида дяди, спросила Оллита.
   Купанье въ озерѣ и напряженіе послѣднихъ сутокъ не прошли даромъ для него, еще не оправившагося отъ прежней болѣзни.
   Рудольфъ сдѣлалъ усиліе, чтобы сѣсть; поперечная жила на лбу его вздулась, и онъ тотчасъ же повалился на прежнее мѣсто.
   -- Не могу...-- Онъ потрясъ головою.
   -- А надо, дядя!-- спокойно, съ ласковой настойчивостью сказала Оллита.-- Я помогу вамъ...
   Она ссыпала желуди въ карманы платья, изодраннаго отъ ночного странствованія по лѣсу, нагнулась, и поддерживаемый ею Рудольфъ съ трудомъ всталъ на ноги, но зашатался и чуть было не задавилъ ее тяжестью своего тѣла. Оллита отыскала толстый сукъ; опираясь рукой на него и поддерживаемый съ другой стороны Оллитой, Рудольфъ медленно спустился въ оврагъ, добрался до ручья и долго утолялъ жажду.
   -- Плохо... прогудѣлъ, наконецъ, онъ, едва поднимаясь опять на ноги: жжетъ... горитъ все во мнѣ!..-- Онъ нѣсколько разъ ухватилъ себя за грудь, какъ бы желая открыть и освободить ее. всть онъ не хотѣлъ.
   Оллита принудила его проглотить пару желудей и осторожно повела его вверхъ по теченію ручья; итти старались по водѣ, чтобы не оставлять слѣдовъ. Рудольфъ тяжелѣлъ все болѣе и болѣе; ноги его подкашивались.
   -- Нѣтъ...пробормоталъ онъ наконецъ, останавливаясь: Одна... ступай! Я тутъ... останусь...
   Оллита оглядѣлась и свернула вправо, въ заросль орѣшника. Употребляя послѣднія усилія, Рудольфъ добрался до песчаной стѣны оврага и легъ подъ выступомъ, образовавшимъ въ томъ мѣстѣ родъ небольшого навѣса.
   Оллита въ нѣсколько минутъ устроила изъ листьевъ и мха постель, помогла Рудольфу перебраться на нее, сѣла около него и задумалась.
   Положеніе было безвыходное. Кто могъ догадаться искать ихъ въ этихъ дебряхъ, кромѣ, конечно, погони жрецовъ? Что можно было предпринять съ больнымъ на рукахъ? А что на Рудольфа надвигалась, какъ туча, его старая болѣзнь, но еще въ сильнѣйшей степени -- сомнѣній для Оллиты уже не было: Рудольфъ начиналъ бредить, вскрикивалъ и махалъ рукою; лобъ его обжигалъ ладонь ея. Опасаясь погони, Оллита подняла валявшуюся около нея сухую палку и направилась къ ручью, внимательно осматривая каждую пядь земли; малѣйшіе слѣды его тщательно заметались и сглаживались. Сдѣлавъ затѣмъ шаговъ сто вверхъ по водѣ ручья, она вышла на бережокъ и пошла дальше съ цѣлью осмотрѣть мѣстность. Оврагъ расширялся, обрывы по бокамъ становились все ниже, почва подъ ногами дѣлалась вязкой и совершенно черной; лѣсъ, наконецъ, пропалъ и впереди открылось необозримое болото, все покрытое мелкими озерками, голубѣвшими среди камышей; топь была непролазная. Нѣсколько важныхъ аистовъ бѣлѣли неподалеку; гдѣ-то хлопали крыльями многочисленныя дикія утки, гоготали гуси.
   Оллита обвела взглядомъ болото и, убѣдившись, что перехода черезъ него нѣтъ, смотрѣла на солнце и разсчитала приблизительное направленіе, котораго слѣдовало держаться въ пути на Гродно.
   Напрасно потративъ время на поиски какихъ-либо лекарственныхъ травъ, но, найдя за то одиннадцать зеленоватыхъ утиныхъ яицъ, Оллита вернулась къ Рудольфу. Онъ лежалъ на спинѣ съ устремленными вверхъ помутившимися глазами и что-то проговорилъ невнятнымъ и хриплымъ голосомъ.
   Думая, что слова его относятся къ ней, Оллита нагнулась и спросила, что онъ хочетъ, но отвѣта не послѣдовало. Рудольфъ не узналъ ее.
   Прежде всего требовалось отыскать сколько-нибудь безопасное убѣжище для больного.
   Оллита отправилась на новые поиски. Къ счастью ея, неподалеку въ песчаномъ обрывѣ оказалась глубокая и просторная впадина, гдѣ свободно могло помѣститься и втрое большее число людей. Оллита набрала моху и листьевъ, и въ самомъ дальнемъ углу устроила постель для Рудольфа.
   Предстояла трудная задача: перенести больного. Оллита розыскала въ лѣсу два большихъ, сломанныхъ недавнею бурей, сука съ пустыми вѣтвями и, сплетя послѣднія, положила это подобіе салазокъ около Рудольфа; съ чрезвычайнымъ трудомъ перевалила она его на нихъ, взялась, какъ за оглобли, за концы суковъ и, напрягши всѣ силы, сдѣлала нѣсколько шаговъ и остановилась. Послѣ нѣсколькихъ отдыховъ Оллита втащила, наконецъ, больного въ пещеру и, устроивъ его на постели, отправилась уничтожать оставленные слѣды.
   Оврагъ уже погрузился въ сумерки, когда Оллита окончила работу. Ручей дымился туманомъ; на противоположномъ обрывѣ, словно высыпавшіе посмотрѣть на солнце великаны, краснѣли въ послѣднихъ лучахъ солнца сосны; сквозь вершины ихъ глядѣла далекая блѣдная бирюза неба.
   Поужинавъ сырымъ яйцомъ и какою-то найденной у воды травкой, Оллита принесла въ пещеру нѣсколько камней и палку, могущую послужить въ случаѣ нужды вмѣсто копья, и, устроивъ себѣ ложе, улеглась на немъ. Но сонъ бѣжалъ отъ нея: слишкомъ много тѣснилось въ ней думъ о сынѣ, о мужѣ и объ ихъ съ Рудольфомъ судьбѣ. Рудольфъ часто стоналъ и метался во снѣ; изъ лѣса доносились голоса ночныхъ птицъ, раза два слышался отдаленный волчій вой.
   Около середины ночи Олитта задремала и вдругъ вздрогнула и открыла глаза отъ легкаго прикосновенія; между нею и трудно дышавшимъ Рудольфомъ горѣли на землѣ два фосфорическіе огонька. Оллита быстро схватила палку и зеленоватые кружки отдѣлились отъ пола; крылья мягко обвѣяли лицо Оллитѣ и видѣніе исчезло.
   Испугъ ея прошелъ сразу: глаза принадлежали, не волку, а совкѣ -- ночной птицѣ, величиной съ галку.
   Оллита поднялась и ощупью подошла къ выходу.
   Ни зги не было видно, ни кругомъ, ни вверху. Тьма безмолвствовала и вмѣстѣ съ тѣмъ жила невѣдомой жизнью: воздухъ черкали безчисленныя, почти безлунныя тѣни; сотни свѣтящихся глазъ мелькали вверху и внизу и со всѣхъ сторонъ, и ихъ многочисленность, ихъ загадочная беззвучность поселили невольный страхъ въ душѣ Оллиты. Она вернулась назадъ, творя молитву богинѣ, властительницѣ лѣсовъ -- Медзіозіймѣ и улеглась опять на постель.
   

ГЛАВА XII.

   Прошло дней пятнадцать со времени бѣгства плѣнныхъ и игрецы бога Поклюса послѣ непрерывныхъ поисковъ прекратили послѣдніе. Никто изъ приходившихъ въ храмъ не могъ сказать имъ, гдѣ бѣглецы: никто не встрѣчалъ и не слыхалъ ничего о нихъ. Не знали ничего и въ Трокахъ, куда засылали жрецы своихъ людей, думая, что Оллита укрылась тамъ.
   Въ одинъ ненастный день небольшая кучка всадниковъ быстро скакала по песчаной дорогѣ изъ Вильно въ Троки. Всадниковъ было всего пять человѣкъ. Впереди, на высокомъ рыжемъ конѣ, рѣзко выдѣлявшемся среди косматыхъ и низкорослыхъ литовскихъ лошадей, ѣхалъ также отличавшійся отъ прочихъ всадниковъ человѣкъ, въ длинномъ сѣромъ плащѣ, изъ подъ котораго виднѣлись латы. Голову его покрывалъ нѣмецкій шлемъ. Латы на груди и шлемъ, вдавленные и изсѣченные во многихъ мѣстахъ, свидѣтельствовали, что владѣлецъ носилъ ихъ не даромъ и побывалъ во многихъ бояхъ. Забрало шлема было поднято и позволяло различить озабоченное, суровое, но еще молодое лицо воина, длинные русые усы и часть волнистой бороды такого же цвѣта; свѣтлые глаза его всматривались изъ подъ ровныхъ, прямыхъ бровей въ даль, задернутую дождемъ, какъ туманомъ.
   Это былъ Альбрехтъ, рыцарь, попавшій когда-то въ плѣнъ къ литовцамъ и, благодаря женитьбѣ на Оллитѣ, оставшійся служить мечамъ Кейстуту противъ всѣхъ, исключая нѣмцевъ. Остальные всадники, слуги его, въ сѣрыхъ кафтанахъ и высокихъ войлочныхъ шапкахъ поспѣвали за нимъ. Вода лила съ нихъ ручьями; отъ лошадей валилъ паръ.
   Со взгорка на всадниковъ глянули, наконецъ, красныя стѣны и башни замка, и тусклая ширь озера. Дальше виднѣлись строенія Трокъ.
   Всадники прибавили хода и скоро достигли разбросанныхъ нумаевъ предмѣстья.
   -- Что это?-- съ удивленіемъ проговорилъ одинъ изъ всадниковъ, увидавъ пожарище. За первымъ послѣдовало второе, третье: цѣлый рядъ почернѣвшихъ, покрытыхъ углями и обгорѣлыми бревнами, мѣстъ представился глазамъ пріѣхавшихъ, Кое гдѣ виднѣлись уцѣлѣвшіе нумаи, болѣе уединенные или гуще окруженные садами; большинство деревьевъ уныло протягивало къ небу мокрыя, обожженныя и мертвыя вѣтви.
   -- Свои же своихъ жгли?
   -- Поляки не свои -- они здѣсь были!-- буркнулъ другой, угрюмо посматривая кругомъ.-- Развѣ не слышалъ, что говорили вездѣ?
   Первый всадникъ поворотилъ въ узкій, утопавшій въ садахъ проулокъ: нумаи и дома нѣмецкой стройки всѣ были цѣлы въ немъ; всѣ выставляли камышевыя и деревянныя крыши надъ гущей яблонь и черемухъ, покрытыхъ, какъ снѣгомъ, цвѣтами.
   Сдѣлавъ еще поворотъ, Альбрехтъ вдругъ рѣзко осадилъ захрапѣвшаго коня своего: сквозь обгорѣлый садъ виднѣлись груды пепла и головешекъ. Это было все, что осталось отъ его дома; уцѣлѣли только ворота, за ними царило безмолвіе.
   Всадники соскочили съ коней и, привязавъ ихъ къ деревьямъ, обошли мѣсто пожара. Альбрехтъ позвалъ нѣсколько разъ по именамъ жену и сына -- никто не отзывался. Не видно было даже собакъ, вѣрныхъ сторожей его жилища.
   Сдвинувъ брови, остановился Альбрехтъ надъ пепелищемъ; еще не доѣзжая Вильно, онъ узналъ, что и Троки были взяты Ягайломъ, но не зналъ, что ихъ жгли и не слыхалъ ничего о судьбѣ семьи своей. Только неразлучность Оллиты съ княгиней Бейрутой нѣсколько успокаивала его: онъ зналъ, что Ягайло изъявилъ уже покорность дядѣ и между нимъ и Кейстутомъ должно было состояться примирительное свиданіе, и что княгиня въ безопасности. Но гдѣ именно -- никто изъ опрошенныхъ въ пути людей не могъ указать; одни говорили, что въ Гродно, другіе -- будто она при Кейстутѣ, третьи называли даже нѣмецкіе замки, куда скрылась она.
   Альбрехтъ рѣшилъ ѣхать въ замокъ и тамъ узнать что-либо вѣрное о семьѣ и княгинѣ. Слуги стояли уже около лошадей; стремянный помогъ тяжело вооруженному рыцарю сѣсть на сѣдло, и всадники медленно выѣхали въ раскрытыя настежъ ворота. На улицахъ попадалось много людей; почти всѣ знали Альбрехта и кланялись ему. Альбрехтъ нѣсколько разъ останавливался и раскрашивалъ о семьѣ, но всѣ только пожимали плечами и давали одинъ отвѣтъ, что она бѣжала куда-то изъ замка съ княгиней.
   Огромныя ворота передовой башни были закрыты.
   -- Кто такіе?-- крикнулъ, нагнувшись изъ бойницы, вооруженный литвинъ.
   -- Свои!-- звучно отозвался Альбрехтъ, поднявъ лицо. Въ отвѣтъ раздалось радостное восклицаніе: рыцаря узнали. На башнѣ поднялась суматоха, протрубила труба; позади башни глухо зазвякали цѣпи: опускался пролетъ моста. Ворота открылись и кучка защитниковъ замка окружила прибывшихъ. Альбрехтъ, едва успѣвая отвѣчать на разспросы и привѣтствія, въѣхалъ на мостъ и увидѣлъ спѣшившаго къ нему навстрѣчу Омулича.
   -- Рыцарь одинъ?-- воскликнулъ тотъ съ недоумѣніемъ.-- А князь Кейстутъ?!
   -- Князь теперь въ Вильно,-- отвѣтилъ Альбрехтъ.-- Я поѣхалъ впередъ.
   -- Разбили Ягайлу? въ плѣну онъ?
   -- Нѣтъ. Онъ прощенья проситъ у князя и князь мириться къ нему поѣхалъ.
   -- Да ты шутишь?!-- воскликнулъ Омуличъ.
   -- Нѣтъ.
   Омуличъ схватился за свои курчавые, ничѣмъ непокрытые волосы.
   -- Эхъ! такъ это правда!..-- со злобой проговорилъ онъ, входя рядомъ со слѣзшимъ съ коня Альбрехтомъ во дворъ замка:-- опять увернулся, лиса! А мы-то тутъ доброй вѣсти ждали! Вы всѣ какъ не отговорили князя отъ мира?!
   -- Я раньше уѣхалъ, и не зналъ ничего -- гонцовъ князя Ягайлы встрѣтилъ, такъ они сказали мнѣ. Гдѣ Оллита и дядя?
   -- Они съ княгиней бѣжали. Княгиня теперь въ Гродно.
   -- И они тамъ?
   Омуличъ пожалъ плечами и пропустилъ въ отворенную дверь замка Альбрехта. Гулъ тяжелыхъ шаговъ его прокатился подъ сводами зала. Одинъ изъ слугъ быстро и умѣло отстегнулъ ремни латъ и шлема, и Альбрехтъ, освободившись отъ груза ихъ, облегченно вздохнулъ и расправилъ рукой слипшіеся отъ пота русые волосы.
   -- Навѣрное, значитъ, они съ княгиней?-- спросилъ онъ, глядя въ глаза Омуличу.-- Есть вѣсти отъ жены?
   Нерѣшительность, написанная на лицѣ Омулича, не ускользнула отъ Альбрехта.
   -- Что случилось? Говори прямо!-- онъ взялъ за плечо собесѣдника.
   -- Навѣрное ничего не знаю,-- отвѣтилъ Омуличъ.-- Лодку, гдѣ были твоя жена и дядя, перехватили Ягайловцы, княгиня же прошла благополучно. Твои были отданы въ храмъ Поклюса...
   -- Ну?-- голосъ Альбрехта измѣнился.
   -- Но они бѣжали оттуда; искали ихъ жрецы и наши люди, но никто не знаетъ еще, гдѣ они.
   Сдвинувъ брови, съ потемнѣвшимъ лицомъ, слушалъ Альбрехтъ разсказъ Омулича.
   -- Навѣрное бѣжали они отъ жрецовъ?
   -- Навѣрное, навѣрное.
   -- И давно?
   -- Недѣли двѣ тому назадъ будетъ... Можетъ быть, они уже въ Гродно: путь не близкій вѣдь!
   Альбрехтъ не отвѣтилъ.
   Омуличъ усадилъ его за дубовый столъ въ угловой комнатѣ, но Альбрехтъ и не прикоснулся къ жаркому изъ дикой козы и только съ жадностью молча пилъ алюсъ {Родъ пива изъ меда.} изъ огромной каменной кружки.
   Омуличъ разсказалъ ему подробности осады замка и о внезапномъ уходѣ къ Вильно жмудиновъ и поляковъ, не добившихся никакихъ успѣховъ.
   -- Говорили, что миръ далъ князь,-- закончилъ онъ,-- только не вѣрилъ никто, думали, что разбилъ онъ Ягайлу.
   -- Ѣду завтра въ Гродно...-- раздумчиво проговорилъ Альбрехтъ вмѣсто отвѣта.
   -- Лучше погоди,-- возразилъ Омуличъ,-- дня черезъ два гонца отъ княгини жду. Если не привезетъ вѣстей о нихъ -- дѣлать тебѣ въ Гродно нечего: лучше здѣсь опять начнемъ искать.
   Долго обсуждали Альбрехтъ и Омуличъ, какъ и гдѣ повести новые поиски; только пѣніе вторыхъ пѣтуховъ развело ихъ по безмолвнымъ и холоднымъ комнатамъ пустыннаго замка.
   

ГЛАВА XIII.

   Дней черезъ пять послѣ пріѣзда Альбрехта въ замокъ, по малопроѣзжей, густо заросшей высокой травой Невяжской дорогѣ медленно подвигался слѣпой Любартъ; на этотъ разъ его сопровождалъ мальчикъ. На видъ послѣднему было лѣтъ семь; довольно высокій и стройный, съ вьющимися бѣлокурыми волосами и худощавымъ, искреннимъ лицомъ, онъ сразу вызывалъ чувство какого-то удовольствія въ томъ, кто смотрѣлъ на него.
   То же чувство, казалось, испытывалъ и слѣпой: онъ шелъ, склонивъ ухо къ мальчику; на губахъ слѣпого нѣтъ-нѣтъ и показывалась сдержанная имъ ласковая улыбка.
   -- Ты зови меня дѣдушкой,-- замѣтилъ онъ, чувствуя, что мальчикъ затрудняется въ обращеніяхъ къ нему.
   Мальчикъ окинулъ взглядомъ лицо и голову слѣпого.
   -- Но вѣдь вы еще очень молоды,-- серьезно возразилъ онъ,-- у васъ совсѣмъ не сѣдая голова!
   -- Не въ годахъ старость,-- отвѣтилъ слѣпой.-- Я старъ прожитымъ, мой другъ. Мнѣ кажется, что за спиной у меня много, много зимъ: болѣе ста!
   Мальчикъ оглянулся на его спину, и чуткій слѣпой, почувствовавъ это движеніе, отгадалъ значеніе его.
   -- Маленькій же ты еще человѣкъ!-- мягко проговорилъ онъ.-- Хорошенько смотри, запоминай мѣста: можетъ быть, тебѣ много по нимъ ходить придется! Эта дорога, по которой идемъ мы, ведетъ къ рѣкѣ Невяжи; какъ увидишь перекрестокъ, скажи мнѣ: встрѣчная дорога пойдетъ на Жмудь изъ Трокъ.
   -- Троки!-- воскликнулъ мальчикъ и лицо его, вспыхнувъ на мигъ оживленіемъ, опечалилось. Голубые глаза его застлались слезами; онъ покосился на своего спутника, какъ бы боясь, не видитъ ли онъ этихъ слезъ, и осторожно и быстро вытеръ ихъ свободной лѣвой рукой.
   Слѣпой не имѣлъ вида человѣка, уловившаго что-либо: лицо его было задумчиво, какъ всегда, но что-то особенное, какое-то ясное спокойствіе проступало на немъ, вмѣсто обычнаго вопросительно-страдальческаго выраженія.
   -- Тамъ мама...-- добавилъ мальчикъ неровнымъ голосомъ.
   -- Нѣтъ, мамы теперь тамъ нѣтъ,-- возразилъ слѣпой,-- она бѣжала съ твоимъ дѣдомъ изъ храма, но только въ Трокахъ нѣтъ ихъ, я знаю.
   -- А гдѣ же она? Мы найдемъ ихъ?-- мальчикъ съ жаднымъ вниманіемъ устремилъ глаза на лицо спутника.
   -- Найдемъ, найдемъ! Люди вѣдь не песчинки, особенно твой дѣдъ; правда, дружокъ? А какая у него рука то, какъ моя нога, а?
   Мальчикъ взглянулъ на ногу слѣпого, по которой онъ хлопнулъ ладонью, и слегка улыбнулся.
   -- У дѣдушки меньше... немного только!-- возразилъ онъ.
   -- Все будетъ хорошо, все; не бойся!.. Не боишься теперь меня?
   Мальчикъ довѣрчиво прижался плечомъ къ нему.
   -- Нѣтъ... Сначала, когда меня отдали вамъ, было страшно, а теперь нѣтъ. Вы...-- онъ остановился, подыскивая похвалу,-- вы рыцарь!-- увѣренно заключилъ онъ.
   -- Я?!-- Слѣпой даже остановился отъ недоумѣнія.-- Я, слава Нотримпосу,-- литвинъ. Ты хотѣлъ похвалить меня,-- уже не сурово добавилъ онъ,-- но это слово дурное; рыцари -- дурные люди!
   -- Неправда!-- горячо воскликнулъ мальчикъ и румянецъ засквозилъ на его щекахъ.-- Рыцари самые лучшіе и храбрые люди: мой отецъ и дѣдушка -- рыцари!
   Слѣпой хотѣлъ возразить, но удержался.
   -- А ты кто же?-- мягко спросилъ онъ,-- нѣмецъ ты или литвинъ?
   -- Мой отецъ -- нѣмецъ, мама -- литвинка,-- проговорилъ въ раздумьѣ мальчикъ.-- Отецъ меня учитъ понѣмецки... Только мнѣ кажется, что я литвинъ.
   Слѣпой обнялъ его одной рукою и прижалъ къ себѣ.
   -- Люби Литву, она твоя родина!-- тихо проговорилъ онъ.-- Нѣтъ края на свѣтѣ лучше ея!
   Слѣпой умолкъ и отпустилъ поводыря своего.
   -- А чему еще училъ тебя отецъ?-- спросилъ онъ, пройдя нѣкоторое разстояніе.
   -- Онъ выучилъ меня стрѣлять изъ лука и биться на мечахъ,-- съ гордостью отвѣтилъ мальчикъ.-- У меня есть уже свой мечъ, маленькій только.
   -- А... о Христѣ онъ тебѣ не говорилъ?-- легкое волненіе послышалось въ голосѣ слѣпого.
   -- Говорилъ. И о Богородицѣ я знаю.
   И мальчикъ, побуждаемый слѣпымъ, сталъ передавать все, что зналъ изъ Евангелія.
   Но религія въ тѣ времена извѣстна была лишь немногимъ спеціалистамъ-богословамъ, занимавшимся изученіемъ ея; не только монахи, но и пріоры {Настоятели.} монастырей зачастую бывали тогда неграмотны и предпочитали кубки вина и травлю лисицъ книжной премудрости. Люди недуховнаго званія знали еще менѣе, и Альбрехтъ не выдѣлялся въ этомъ отношеніи изъ общаго уровня: онъ разсказывалъ сыну, что Богъ въ образѣ человѣка сходилъ на землю, превращалъ воду въ вино и камни въ хлѣбъ и за это распятъ былъ на крестѣ завидовавшими ему людьми. Вѣра Оллиты, видимо, была лучше извѣстна мальчику: онъ то и дѣло упоминалъ литвинскихъ боговъ и по разсказу его выходило, что Оккапирмосъ {Богъ Вседержитель Литвы.}, видя упадокъ христіанства, послалъ на землю своего сына -- Христа, возстановить вѣру, но сынъ былъ распятъ, затѣмъ воскресъ, являлся людямъ, и, когда окончательно увѣровали въ него и въ загробную жизнь, онъ улетѣлъ на небо.
   Путанный разсказъ мальчика тѣмъ не менѣе казался яснымъ слѣпому; онъ нѣсколько разъ кивалъ головой и вполголоса повторялъ: "такъ, такъ". Видимо особенно много передумалъ онъ за послѣднее время, и слова мальчика какъ разъ совпадали съ тѣмъ, къ чему пришелъ онъ и вынесъ изъ разспросовъ тѣхъ, кто только могъ сказать ему что-либо о нѣмецкой вѣрѣ. Особенно напряженно выслушалъ онъ, что Христосъ заповѣдалъ любить всѣхъ людей и не мстить никому... Ему вспомнилась встрѣча подъ Вильно съ монахомъ и рѣчь его.
   Мальчикъ давно кончилъ свой разсказъ и молча поспѣвалъ за своимъ спутникомъ; тотъ быстро шагалъ, увлеченный думою.
   -- Не мстить . любить...-- раздѣльно произнесъ наконецъ онъ, поднявъ незрячее лицо свое къ небу.-- А вѣдь это можно, мальчикъ!-- Горячая убѣжденность прозвучала въ его голосѣ.
   -- Впереди люди и вумай какъ будто!..-- быстро сказалъ пріостанавливаясь мальчикъ.
   Слѣпой сразу не понялъ его.
   -- Что, что?-- переспросилъ онъ, приходя въ себя.-- Люди? какіе люди?
   -- Наши, литвины,-- мальчикъ защитился рукой отъ бившаго прямо въ глаза солнца и вглядѣлся вдаль.
   Со взгорка, на которомъ стояли они, открывалась веселая зеленая лощинка; за ней сѣрѣло на холмѣ, у лѣса, длинное, довольно низкое зданіе съ камышевою крышею; надъ нимъ курился дымокъ; около нумая виднѣлись подъ навѣсомъ привязанные къ столбамъ кони и какіе-то люди.
   -- Гора тамъ?
   -- Да,-- отвѣтилъ мальчикъ.
   -- Тамъ и дорога на Жмудь!
   Путники спустились въ лощину, по серединѣ которой, какъ зеркала, лежали заводи ручья, отражавшіе берега, рѣзунъ-траву, бѣлыя купы медуницы и кукушкиныхъ слезъ.
   Вмѣсто моста протянулись двѣ толстыя сосны; слѣпой съ большой осторожностью перебрался по нимъ вмѣстѣ со своимъ вожатымъ. Лай огромной собаки и громкія восклицанія встрѣтили появленіе на мосту путниковъ; слѣпой брутанникъ пользовался широкой извѣстностью и почетомъ, и зоркіе глаза литвиновъ издалека распознали дорогого гостя. Изъ отворенной двери нумая выглянуло нѣсколько привлеченныхъ шумомъ мужчинъ и женщинъ и окружили вновь прибывшихъ; нѣкоторые изъ мужчинъ держали въ рукахъ недопитые рога {Рога туровъ и быковъ замѣняли у литовцевъ стаканы.} съ паскайлесомъ {Хмѣльной напитокъ изъ меда съ большою примѣсью особыхъ пахучихъ травъ.}; раскраснѣвшіяся лица свидѣтельствовали, что собственники ихъ осушили уже не малое число такихъ посудъ.
   -- Э, да тебя поздравить надо!-- зычно крикнулъ невысокій, кряжистый литвинъ съ круглымъ лицомъ и головою, вросшей безъ шеи въ широкія плечи; необычайная сила чудилась въ каждомъ движеніи его, но и такое же необъятное добродушіе проступали въ каждой чертѣ лица его.-- Съ поводыремъ!
   И онъ потянулся, чтобы обнять слѣпого, но пошатнулся и, чуть не сваливъ съ ногъ ближайшаго сосѣда, очутился въ объятіяхъ совсѣмъ другого.
   Раздались шутки и смѣхъ.
   -- Здравствуйте, здравствуйте!-- привѣтливо отвѣчалъ слѣпой.
   -- Куда бредешь, Любартъ? Откуда добылъ мальчугана?-- спрашивали другіе, но слѣпой, прижатый къ груди тоже сильно подгулявшимъ хозяиномъ вумая, не могъ отвѣтить.
   За него отозвался высокій, худощавый человѣкъ съ вѣнкомъ изъ дубовыхъ вѣтокъ на головѣ, изъ-подъ котораго, какъ землеройка изъ травы, выглядывало схожее съ нею непріятное лицо. Длинный кафтанъ усѣянный множествомъ пуговицъ и перехваченный краснымъ поясомъ, указывалъ, что владѣлецъ его принадлежалъ къ числу жрецовъ веселаго бога Рагутиса {Другое имя его -- Курко. Богъ пировъ и веселья, то же самое, что и Вакхъ древнихъ.}.
   -- Жрецы Поклюса подарили ему мальченку,-- проговорилъ онъ.-- Видѣлъ я ихъ въ ромове!
   Онъ обвелъ презрительнымъ взглядомъ мальчика.
   -- Это его дѣдъ и мать убѣжали оттуда!
   -- О! вотъ оно что!-- послышались удивленные возгласы; нѣсколько человѣкъ, отстранивъ другихъ, протѣснились ближе, чтобы получше разсмотрѣть внука человѣка, совершившаго неслыханное святотатство.
   Разсужденія незнакомцевъ и видъ ихъ взволновали мальчика, но онъ не опускалъ глазъ и твердо выдерживалъ непріязненные и любопытные взгляды.
   Слѣпого ввели въ нумай и усадили на почетное мѣсто у середины стола; мальчика оттиснули было назадъ, но слѣпой, почувствовавъ, что его нѣтъ, торопливо ошарилъ вокругъ рукой и, найдя его позади, усадилъ рядомъ съ собою. Всѣ шумно размѣстились по лавкамъ и сосновымъ чурбанамъ, пополнявшимъ недостатокъ ихъ, вокругъ двухъ сдвинутыхъ другъ съ другомъ длинныхъ столовъ; жареныя птицы и дикій кабанъ, стоявшій на колѣняхъ на широкой деревянной доскѣ и какъ бы грозившій еще людямъ страшными, далеко загнутыми назадъ клыками, и кувшины съ напитками покрывали столы. Передъ пирующими лежали липовые кружки, замѣнявшіе тарелки; ножей и вилокъ не было, каждому предоставлялось пользоваться собственнымъ ножомъ, висѣвшимъ всегда у пояса.
   Посрединѣ нумая, въ выложенной камнями круглой ямѣ пылалъ огонь; надъ нимъ жарилась проткнутая длинными вертелами дичь и какое-то мясо.
   -- Долго же праздникъ весны {Совершался въ концѣ апрѣля; пиръ въ этотъ день открывался жрецомъ, читавшимъ благодарственную молитву за уходъ зимы, затѣмъ онъ бралъ зубами рогъ или другую посудину съ пивомъ или медомъ, выпивалъ ее безъ помощи рукъ и перебрасывалъ черезъ голову. Тоже продѣлывали и присутствовавшіе и по удачѣ перебросовъ, гадали о будущемъ.} у васъ затянулся!-- сказалъ слѣпой, принимая изъ чьихъ-то рукъ огромный рогъ съ напиткомъ.
   -- Милый!-- воскликнулъ, хлопнувъ его по плечу хозяинъ -- пожилой литвинъ съ насмѣшливо-умнымъ краснымъ и бритымъ лицомъ.-- Опомнись: нынче вѣдь пятница! {Литовцы славились гостепріимствомъ и любовью къ пирамъ и музыкѣ; всякій праздничный день, при малѣйшей возможности къ тому, начинался пѣснями, хороводами и заканчивался пирушкою. Пятница была то же, что воскресеніе или суббота у христіанъ и у евреевъ.} И гости...-- онъ широко обвелъ рукой кругомъ:-- видишь сколько! Пей, другъ!
   Слѣпой хлебнулъ изъ своего рога, но тотчасъ же отнялъ его отъ губъ.
   -- Это паскайлесъ, -- проговорилъ онъ.-- Дай мнѣ амоса!
   -- Почему? Почему не хочешь его пить?!-- присталъ подгулявшій хозяинъ.
   -- Онъ мутитъ умъ,-- отвѣтилъ слѣпой.-- А мнѣ завтра надо быть въ Трокахъ...
   -- Придешь: подвеземъ тебя!..-- вмѣшался литвинъ, сидѣвшій неподалеку.
   -- И съ ясной головой...-- серьезно докончилъ слѣпой.-- Дѣло есть тамъ...
   -- Ка-кое?-- запинаясь, спросилъ хозяинъ. Рогъ съ амосомъ былъ уже въ рукѣ слѣпого, но онъ какъ бы забылъ о немъ.
   -- Большое...-- задумчиво повторилъ онъ,-- для меня большое!.. Его вотъ отведу къ отцу!-- съ неожиданной лаской добавилъ онъ и чуть провелъ лѣвой рукой по мягкимъ волосамъ мальчика.
   -- Мальчишку?-- переспросилъ помѣщавшійся напротивъ него жрецъ, и маленькіе его глазки потемнѣли отъ злобы.-- Какъ же ты смѣешь? Жрецы дали тебѣ его съ тѣмъ, чтобъ никогда не увидалъ онъ своихъ, ты клалъ руку на голову въ этомъ! {Присяга состояла въ томъ, что литвинъ лѣвой рукой касался священнаго дуба, правую кладь на голову и произносилъ: "пусть я почернѣю, какъ уголь" или "отвердѣю, какъ камень". Даже до сихъ поръ эти слова часто замѣняютъ божбу на Литвѣ.}
   -- Да я нарушу клятву,-- просто, какъ будто дѣло шло не о неслыханномъ на Литвѣ преступленіи, отвѣтилъ слѣпой,
   -- Ты... ты это говоришь такъ?-- жрецъ ударилъ кулакомъ по столу. Шумный говоръ вдругъ стихъ, и всѣ приковались глазами къ кричавшему.
   -- Не смѣешь отдавать мальчишку! Знаешь, что ждетъ тебя за ложную клятву? Сожгутъ тебя вдали отъ боговъ! -- На губахъ у жреца была пѣна.
   Слѣпой терпѣливо слушалъ, склонивъ голову.
   -- Я слѣпъ, но не глухъ...-- мягко проговорилъ онъ.-- И не грози: люди мнѣ не страшны, а боги оправдаютъ меня.
   -- Отдашь его?!-- жрецъ всталъ и вперилъ сверкающіе глаза въ слѣпого.
   -- Отдамъ, -- спокойно отвѣтилъ тотъ.
   -- Такъ я отбираю отъ тебя этого нѣмецкаго щенка!-- съ яростью крикнулъ жрецъ и, перегнувшись черезъ столъ, протянулъ длинныя руки къ мальчику, чтобы схватить его.-- Берите его!!
   Мальчикъ вскочилъ со скамьи и, схвативъ ножъ, положенный на столъ передъ слѣпымъ рядомъ съ кушаньемъ, замахнулся имъ.
   -- Я литвинъ, а не щенокъ,-- воскликнулъ онъ звенящимъ голосомъ,-- тронь только! убью тебя! это ты -- собака!
   Жрецъ отнялъ прочь руки, но тотчасъ же хотѣлъ снова кинуться на маленькаго врага черезъ столъ; хозяинъ отстранилъ жреца; другіе схватили и усадили его на прежнее мѣсто; мальчикъ стоялъ блѣдный, какъ полотно, крѣпко сжавъ въ рукѣ ножъ, блестѣвшій отъ огня.
   -- Стой!-- произнесъ разомъ отрезвѣвшій хозяинъ,-- онъ мой гость! обижать у меня въ нумаѣ я никого не позволю!
   -- Молодецъ, мальчуганъ!-- крикнулъ голосъ съ конца стола.-- Не давайся никогда въ обиду!
   -- Какой онъ нѣмецъ -- литвинъ онъ, по всему видно!-- заговорили другіе.
   Гордая вспышка мальчика понравилась присутствовавінимъ; то одинъ, то другой подходили къ нему, гладили его и наперерывъ угощали изъ своихъ роговъ. Онъ вѣжливо благодарилъ и нѣсколько глотковъ паскайлеса, сдѣланныхъ имъ только для того, чтобы не обидѣть предлагавшихъ, уняли дрожь, овладѣвшую было имъ; на блѣдныхъ щекахъ его проступила краска.
   -- Что за ссоры?! Пейте!-- понуждалъ хозяинъ,-- ты вѣдь богу Рагутису служишь, ну и служи ему; пей, веселись! Не твое дѣло ссоры! Такъ вѣдь?-- обратился онъ ко всѣмъ гостямъ, и дружные клики поддержали его.
   -- Любартъ человѣкъ справедливый и если онъ хочетъ нарушить клятву -- значитъ, не просто дѣло! онъ скажетъ намъ -- почему.
   Взгляды всѣхъ обратились на слѣпого; нѣкоторые легли на столъ, чтобы лучше разглядѣть лицо его.
   Любартъ обнялъ мальчика и усадилъ опять рядомъ съ собой.
   -- Жрецы знали, что я искалъ поводыря себѣ,-- заговорилъ Любартъ,-- и, когда, я пришелъ, дали мнѣ вотъ его... онъ указалъ на Генриха.-- И поклялся не отдавать его, а обмѣняться съ кѣмъ-нибудь въ Жмуди, такъ какъ рѣшилъ исполнить то, что хотѣли они. Но потомъ я раздумалъ... Это не оправданіе: я виноватъ и достоинъ смерти, по я такъ сдѣлаю. Други!-- добавилъ онъ, повысивъ голосъ, и слова его звучно дошли до самыхъ отдаленныхъ угловъ,-- вѣра Литвы говоритъ, что огонь омываетъ вину... Зову васъ на тризну къ себѣ: въ Трокахъ я взойду на костеръ!
   Говоръ изумленія прошелъ между пировавшими.
   Всѣ повскочили съ мѣстъ, бросая на столы недопитые рога, и стѣснились вокругъ слѣпца; паскайлесъ бурыми ручьями потекъ на плотно убитый земляной полъ.
   -- Что онъ сказалъ? Ты -- на костеръ? Изъ-за мальчишки?
   Всѣ зашумѣли разомъ.
   Любартъ качнулъ головою.
   -- Нѣтъ!-- отвѣтилъ онъ,-- я давно хотѣлъ это сдѣлать, но рѣшилъ только теперь...
   -- Да почему? Ты еще здоровъ, ты нуженъ намъ!
   Смерть на кострѣ не была рѣдкостью на Литвѣ: безнадежно-больные, дряхлые, утомленные жизнью люди часто сами шли на костры, чтобы очиститься огнемъ и унестись въ страну, гдѣ лучше живется, чѣмъ въ подлунномъ мірѣ. На такія самосожженія стекалось много народа; это былъ праздникъ уходившаго къ Оккапирмосу; проводить и проститься съ нимъ собирались сотни людей; вражда исчезала; онъ видѣлъ только друзей, коверъ цвѣтовъ на кострѣ и цвѣты въ рукахъ у всѣхъ, слышалъ звуки канклисовъ, пожеланія добра и привѣты со всѣхъ сторонъ.
   Но Любартъ!.. Извѣстнѣйшій брутанникъ въ Литвѣ, желанный и почетный гость вездѣ, жизнь котораго текла такъ завидно для многихъ, и вдругъ идетъ на костеръ! Мысль эта была черезчуръ неожиданна для присутствовавшихъ.
   Мальчикъ съ ужасомъ смотрѣлъ на него, широко открывъ глаза.
   -- Время пришло!-- сказалъ Любартъ.-- Знайте! я переставалъ вѣрить въ боговъ, и смерть казалась мнѣ еще темнѣй жизни. Я хотѣлъ умереть и страшился. Но теперь я вѣрю, что есть другой міръ, и хочу его: Христосъ воскресъ!
   -- Ты христіанинъ?-- воскликнулъ жрецъ, сжавъ кулаки.
   -- Я?-- гордо переспросилъ Любартъ,-- Я литвинъ и умру литвиномъ!
   -- Эти слова говорятъ христіане!-- съ ненавистью продолжалъ жрецъ,-- ихъ ромове неподалеку отсюда. Всѣ они будутъ скоро мертвы.
   Впадины глазъ Любарта, обращенныя на огонь, повернулись къ говорившему.
   -- Христіанъ много, не убьете всѣхъ!
   -- Всѣхъ убьемъ!-- возразилъ жрецъ.-- Не останется на Литвѣ этой заразы!
   -- Вѣра воскреснетъ ихъ!-- съ силой возразилъ Любартъ -- Христосъ за нихъ, а онъ сильнѣй всѣхъ послѣ Оккапирмоса! Зачѣмъ, люди, мѣшаетесь въ дѣла боговъ?!
   Жрецъ не успѣлъ отвѣтить, такъ какъ въ нумай вошли, звякая саблями, новыя лица: трое литвиновъ въ запыленныхъ и изорванныхъ кафтанахъ; побурѣвшія лица ихъ носили слѣды сильнаго утомленія.
   Они что-то сказали ближайшимъ, тѣ ахнули, и общее вниманіе перенеслось къ вновь вошедшимъ. Хозяинъ направился навстрѣчу имъ колеблющимися шагомъ.
   -- Князь Кейстутъ схваченъ Ягайлой!-- громко произнесъ одинъ изъ нихъ.-- Дайте коней до Трокъ: наши измучены.
   Если бъ за стѣной вдругъ прозвучала труба нѣмецкаго полчища, она не произвела бы большаго впечатлѣнія. Нѣсколько мгновеній всѣ молча глядѣли другъ на друга; раскраснѣвшіяся отъ напитковъ лица вытянулись, многіе поблѣднѣли; затѣмъ раздался дружный взрывъ негодующихъ криковъ. Въ воздухѣ замелькали обнаженныя ножи и сабли.
   -- Смерть Ягайлѣ!-- заревѣла разъяренная толпа.
   -- Гдѣ нашъ князь?!
   -- Его отвезли въ Крево... сказалъ тотъ же незнакомецъ.-- Но скорѣе лошадей, надо дать знать въ замокъ!
   Нѣсколько человѣкъ бросились пересѣдлывать подъ незнакомцевъ своихъ коней другіе заботливо подкрѣпляли ихъ паскайлесомъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ частый перебой копытъ извѣстилъ слѣпого объ отъѣздѣ гонцовъ. Нумай опять наполнился шумнымъ говоромъ, но хмѣль уже ушелъ изо всѣхъ головъ; веселье исчезло. Вопросъ, какъ выручить князя Кейстута, занималъ всѣхъ.
   Нѣсколько человѣкъ тотчасъ же собрались ѣхать въ Троки. Поднялся и Любартъ съ мальчикомъ. Ихъ пригласилъ къ себѣ въ легкую двуколку богатырьлитвинъ.
   -- Такъ жду васъ на тризну въ Троки!-- сказалъ слѣпой, простясь съ провожавшимъ его хозяиномъ и остававшимися еще другими гостями.
   -- Будемъ... отозвались голоса.
   -- А мальчика оставь лучше мнѣ!-- заявилъ жрецъ, подойдя къ повозкѣ.
   -- Отойди!-- рѣзко вмѣшался владѣлецъ ея, подсаживавшій слѣпого... Не приставай къ человѣку, идущему къ богамъ!
   Литвинъ вскочилъ на облучекъ; косматый рыжій конекъ рванулъ, канклисъ стукнулся о перекладину, и грудные, глубокіе звуки его прозвучали въ воздухѣ; повозка быстро покатилась впередъ.
   Полные раздумья, разошлись и разъѣхались, понуривъ головы, провожавшіе слѣпца.
   

ГЛАВА XIV.

   Вѣсть о плѣнѣ Кейстута грянула громомъ на обитателей Тройскаго замка.
   Омуличъ въ безсильномъ бѣшенствѣ клоками рвалъ свои рыжія кудри оттого, что его не было при князѣ; Альбрехтъ, какъ статуя, неподвижно застылъ у окна, за которымъ краснѣли зубцы стѣнъ и голубѣли небо и гладь широкаго озера.
   Со всѣхъ сторонъ вѣсти пали безрадостныя: гонецъ изъ Гродно привезъ наканунѣ запросъ княгини Бейруты объ Оллитѣ -- гдѣ она и что съ нею. Правда, поиски, энергично поведенные Альбрехтомъ и Омуличемъ, увѣнчались нѣкоторымъ успѣхомъ: были свѣдѣнія, что видѣли проѣзжихъ, повстрѣчавшихъ у дороги въ Нерійскомъ лѣсу женщину, тотчасъ же скрывшуяся въ чащѣ. По примѣтамъ какъ будто она походила на Оллиту. Но отчего она не возвращалась въ замокъ?-- этого ни Альбрехтъ, ни Омуличъ не могли постичь. Они рѣшили ѣхать съ цѣлымъ отрядомъ, обшарить тотъ лѣсъ -- и вдругъ новая бѣда! Долгъ боролся въ Альбрехтѣ съ чувствомъ. Онъ не только любилъ Кейстута, какъ отца, но и былъ обязанъ ему спасеніемъ жизни и своей, и Оллиты. Не обдумавъ напередъ дѣла, Ягайло не посмѣлъ бы захватить великаго князя-дядю; все поведеніе его ясно говорило, что онъ самъ хочетъ сѣсть на вилевскій столъ, и что Кейстутъ не выйдетъ живымъ изъ рукъ его. И рядомъ съ фигурой послѣдняго вставалъ образъ жены, одиноко скитающейся въ глухихъ лѣсахъ, полныхъ дикимъ звѣрьемъ и ищейками, еще злѣйшими, чѣмъ звѣри, жрецовъ.
   Тяжелая рука, опустившаяся на плечо, заставила Альбрехта оглянуться.
   За нимъ стоялъ Омуличъ; глаза его окаймились синью; веснушчатое лицо казалось избитымъ отъ проступившихъ на немъ багровыхъ пятенъ.
   -- Что-же предпримемъ?-- спросилъ онъ, усиленно постукивая ладонью лѣвой руки по костяной рукояткѣ ножа, висѣвшаго на его поясѣ.
   Альбрехтъ поднялся и провелъ жилистой рукой и лбу и волосамъ.
   -- Ѣдемъ...-- отвѣтилъ онъ глухимъ, но твердымъ голосомъ:-- въ Крево, конечно. Вели сѣдлать.
   Омуличъ молчалъ; онъ зналъ, что Альбрехтъ не отвѣтитъ иначе, но все-же такое самоотверженіе подѣйствовало на него.
   -- Сейчасъ...-- отозвался онъ черезъ нѣкоторое время.-- А отрядъ для поисковъ боярыни возьмемъ съ собой: захватить Крево мы все равно не можемъ, князя нужно выкрасть. Возьмемъ всѣхъ людей, пусть пропадетъ замокъ, но боярыню намъ отыщутъ!
   Скрипъ отворенной двери заставилъ Омулича оглянуться: у порога стоялъ коморникъ {Слуга.}.
   -- Боярина спрашиваютъ внизу...-- проговорилъ онъ, обращаясь къ Альбрехту.
   -- Кто такой?
   -- Любартъ слѣпой... брутанникъ.
   -- Гони его къ чорту!-- съ неожиданно прорвавшейся яростью крикнулъ Альбрехтъ и такъ хватилъ могучимъ кулакомъ по столу, что посуда на немъ подскочила чуть не на полъ-аршина; часть ея съ грохотомъ и трескомъ повалилась на полъ.-- Пѣть онъ мнѣ выдумалъ, дьяволъ?!
   -- Папа!-- прозвенѣлъ дѣтскій знакомый голосокъ.-- Папа!
   Альбрехтъ разомъ остановился: изъ-за спины слуги вынырнула маленькая худощавая фигурка и съ радостнымъ крикомъ бросилась къ нему.
   Одно мгновеніе -- и мальчикъ былъ на рукахъ его и покрывалъ лицо его поцѣлуями.
   -- Генрихъ!-- выговорилъ потрясенный Альбрехтъ.-- Ты это? Откуда? А мама гдѣ?-- Альбрехтъ быстро направился съ нимъ къ дверямъ, думая найти и Оллиту.
   -- Мамы нѣтъ съ нами,-- отвѣтилъ мальчикъ,-- я съ дѣдушкой... съ дѣдушкой-слѣпымъ то-есть, дѣдушка Рудольфъ съ мамой.
   -- Гдѣ, какой это слѣпой? зови его сюда!
   Коморникъ исчезъ и, немного погодя, въ комнату осторожно вступилъ Любартъ, бережно поддерживаемый имъ подъ руку.
   -- Гдѣ жена съ дядей?-- быстро спросилъ Альбрехтъ, не давъ даже слѣпому произнести обычное привѣтствіе.
   Любартъ слегка развелъ руками.
   -- Не знаю, не встрѣчалъ ихъ; есть слухъ, что они въ Нерійскомъ лѣсу у болотъ.
   -- Гдѣ ты его взялъ?-- продолжалъ закидывать вопросами Альбрехтъ, указывая на обнявшаго его шею сына.-- Какъ онъ попалъ къ тебѣ?
   -- Жрецы бога Поклюса отдали мнѣ его,-- отвѣтилъ слѣпой.-- А я привелъ къ тебѣ: возьми его.
   Альбрехтъ опустилъ руку въ карманъ, но, найдя тамъ всего нѣсколько монетъ, отстегнулъ съ груди толстую золотую цѣпь, {Служила знакомъ особаго отличія, а также высокаго происхожденія.} подарокъ Кейстута, и подалъ ее слѣпому.
   -- Возьми себѣ, другъ!-- проговорилъ Альбрехтъ.
   -- Что это?-- съ недоумѣніемъ спросилъ Любартъ, ощутивъ прикосновеніе металла къ рукѣ своей.
   -- Цѣпь моя: возьми ее за Генриха.
   Слѣпой вернулъ подарокъ.
   -- Спасибо, не нужно мнѣ ея, бояринъ,-- спокойно произнесъ онъ:-- я за подарки пою только пѣсни.
   -- Да ты садись, садись!-- всхлопотался опомнившійся Омуличъ, усаживая Любарта.
   -- Эй, меда сюда, алгоеа!
   Слуга побѣжалъ за новыми кувшинами взамѣнъ разбитыхъ Альбрехтомъ.
   Опустился на стулъ и Альбрехтъ, не выпуская изъ рукъ сына и съ радостной улыбкой глядѣлъ на него и шершавилъ на немъ волосы.
   -- Папа, попроси дѣдушку не умирать!-- вдругъ затуманясь печалью, сказалъ мальчикъ.
   -- Что такое?-- переспросилъ удивленный Альбрехтъ.
   Слѣпой съ улыбкой ошарилъ впереди себя руками, и Генрихъ, замѣтивъ, что онъ ищетъ его, соскользнулъ съ колѣнъ отца и бросился въ объятія слѣпого.
   -- Милый ты...-- проговорилъ Любартъ.-- Развѣ я умру? Я воскреснуть хочу!
   Альбрехтъ не понялъ ничего и, подумавъ, что мальчикъ спуталъ что-либо, занялся вмѣстѣ съ Омуличемъ потчиваніемъ и разспросами слѣпого.
   Любартъ разсказалъ, что слышалъ въ капищѣ Поклюса о совершенномъ Рудольфомъ и о бѣгствѣ ихъ. О своихъ намѣреніяхъ онъ не обмолвился ни словомъ, и только все гладилъ Генриха, перебѣгавшаго и ласкавшагося то къ отцу, то къ нему.
   Смутные слухи о происшествіи въ капищѣ уже были извѣстны Альбрехту и Омуличу, тѣмъ не менѣе разсказъ человѣка, узнавшаго все отъ очевидцевъжрецовъ, жадно былъ выслушанъ обоими.
   -- Молодчина!-- не удержался и вскрикнулъ Альбрехтъ, когда Любартъ описалъ, какъ Рудольфъ разметалъ жрецовъ и сбросилъ въ огонь статую Поклюса.
   Слѣпой окончилъ повѣствованіе и поднялся.
   -- Спасибо вамъ,-- проговорилъ онъ.-- У меня есть къ тебѣ еще и другое дѣло, бояринъ.
   -- Какое? исполню, говори!-- отвѣтилъ Альбрехтъ.
   -- Неподалеку отъ ромове Поклюса нѣмецкіе жрецы устроили капище...
   -- Кто такіе?-- спросилъ Альбрехтъ, переводя глаза на Омулича.
   -- Знаю,-- отвѣтилъ тотъ, кивнувъ головой,-- ты видѣлъ вчера ихъ въ городѣ -- помнить, тли двое въ рясахъ: одинъ высокій, другой пониже.-- Мартинъ и Францискъ зовутъ ихъ.
   -- А, монахи! Ну, такъ что-же?
   -- Ихъ хотятъ убить наши жрецы; скажи имъ, чтобъ не возвращались они въ Нерійскій лѣсъ.
   Альбрехтъ усмѣхнулся.
   -- Хорошо, только послушаются ли они меня?
   -- А что, не любятъ ихъ здѣсь?
   -- Франциска любятъ,-- вмѣшался Омуличъ,-- онъ ласковый. А Мартинъ все кричитъ, да грозитъ своимъ Богомъ.
   -- Почему самъ ты не предупредишь ихъ?-- спросилъ Альбрехтъ.
   Слѣпой слегка качнулъ головою.
   -- Я не хочу говорить теперь о вѣрѣ въ боговъ; они могутъ смутить меня, но я хочу видѣть своихъ мертвыхъ у Оккапирмоса,-- отвѣтилъ онъ.-- Будьте счастливы,-- закончилъ онъ, низко, почти земно кланяясь обоимъ.-- Гдѣ ты, мальчикъ?
   Генрихъ оторвался отъ отца и бросился ему на шею, на рѣсницахъ его висѣли слезы.
   Слѣпой обнялъ его и поцѣловалъ, какъ родного.
   -- Храни тебя Перкунъ и Христосъ,-- растроганно проговорилъ онъ.-- Живите въ счастьѣ!
   Онъ повернулся и пошелъ къ двери, провожаемый всѣми. Омуличъ отправился вмѣстѣ съ нимъ внизъ, а Альбрехтъ удержалъ сына съ собой и остался въ комнатѣ.
   Мальчикъ, посаженный имъ верхомъ на колѣно; какъ на лошадку, медленно склонился къ плечу Альбрехта и вдругъ разрыдался.
   -- Что ты? о чемъ ты, дурачокъ?-- спросилъ удивленный Альбрехтъ, стараясь взглянуть на лицо его, но мальчикъ крѣпко уткнулся имъ.-- Ты мужчина и вдругъ плачешь? Тебѣ не стыдно?
   -- Нѣтъ, -- сказалъ мальчикъ, отрывая раскраснѣвшееся, мокрое лицо свое и смѣло глядя прямо въ глаза отца своими синими глазами.-- Дѣдушка-слѣпой такой хорошій! И...-- голосъ Генриха задрожалъ и перешелъ въ плачъ,-- и онъ сгоритъ на кострѣ изъ-за меня!
   -- Что за вздоръ!-- возразилъ Альбрехтъ.-- Полно, ты во снѣ это видѣлъ или не понялъ его! Выпей вотъ меда...
   Онъ далъ мальчику отхлебнуть нѣсколько глотковъ изъ своей кружки.
   Вернувшійся Омуличъ помогъ Альбрехту развлечь Генриха увѣреніями, что со слѣпымъ ничего не случится, и что онъ завтра же опять увидитъ его. Тѣмъ не менѣе, голосъ его звучалъ не совсѣмъ увѣренно: Омуличъ уже узналъ внизу о рѣшеніи слѣпого.
   Мальчикъ отправился въ обходъ по пустынному замку, но ни конюшня со множествомъ лошадей, ни собаки, на которыхъ любилъ онъ смотрѣть раньше, ничто особенно не приковывало къ себѣ вниманіе его; тихо бродилъ онъ всюду и не дѣтски серьезное, печальное выраженіе не сходило съ лица его.
   Омуличъ и Альбрехтъ засѣли за столъ обсуждать планъ дѣйствій.
   Рѣшено было выѣхать на другой день рано утромъ и въ Нерійскомъ лѣсу оставить отрядъ для поисковъ Оллиты и Рудольфа; самимъ же, съ нѣсколькими слугами, скакать въ Крево. Генриха Альбрехтъ положилъ взять съ собой, такъ какъ не рѣшался оставить его безъ себя въ замкѣ, гдѣ къ тому же почти не оставалось охраны.
   Остатокъ дня и вечеръ были посвящены на приготовленія къ предстоявшему путешествію.
   Альбрехтъ уже собрался ложиться спать и разговаривалъ съ сыномъ, когда отворилась дверь и въ комнату заглянулъ Омуличъ.
   -- Выйди, бояринъ, ко мнѣ, дѣло есть,-- произнесъ онъ дѣланно-равнодушнымъ голосомъ.
   Альбрехтъ вышелъ къ нему; Омуличъ плотно притворилъ за нимъ дверь и отвелъ его на нѣсколько шаговъ въ сторону.
   -- Слѣпой Любартъ убитъ,-- шепотомъ сказалъ онъ: сейчасъ наши вернулись изъ города!
   Альбрехтъ сдѣлалъ движеніе изумленія.
   -- Какъ такъ? Кѣмъ?
   -- Неизвѣстно. Попросилъ, чтобы его оставили одного въ саду, потомъ слышатъ крикъ. Бросились туда -- слѣпой лежитъ навзничь и ножъ у него въ груди торчитъ.
   -- Да за что же? Кого подозрѣваютъ?
   -- Никого не видали,-- отвѣтилъ Омуличъ: только ножъ жреческій, съ красной рукояткой.
   -- Жрецовъ Рагутиса?
   -- Да.
   -- Вотъ тебѣ и веселые жрецы!-- проговорилъ Альбрехтъ.
   -- Какъ же намъ теперь съ Генрихомъ быть?
   -- Да ужъ завтра какъ-нибудь... Ну, спокойной ночи!
   Утомленный дорогой и всѣми испытаніями за день, мальчикъ уже спалъ, когда Альбрехтъ воротился въ свою комнату.
   Альбрехтъ постоялъ нѣсколько секундъ надъ нимъ, поглядѣлъ на него и улегся на свою кровать.
   

ГЛАВА XV.

   Первые лучи солнца только-что глянули въ открытыя окна замка, когда Альбрехтъ, одѣтый по дорожному -- въ кожаный колетъ и высокіе сапоги, спустился во. дворъ. Тамъ было шумно: выводили и сѣдлали коней, приторачивали вьюки съ припасами, звякали сабли.
   Ому личъ наблюдалъ за укладкой. Двоимъ слугамъ онъ велѣлъ положить въ сумы по парѣ короткихъ желѣзныхъ ломовъ, нѣсколько долотъ и топоровъ, которые могли понадобиться при освобожденіи Кейстута.
   -- А гдѣ сынъ? Спитъ?-- спросилъ онъ, увидѣвъ, что Генриха нѣтъ около Альбрехта.
   -- Встаетъ,-- отвѣтилъ тотъ: я разбудилъ его.
   -- Какъ же рѣшилъ сказать ему про слѣпого?
   -- Альбрехтъ слегка нахмурился.
   -- Что за нѣжности,-- скажу, какъ есть. Пусть привыкаетъ: каждый день умираютъ люди.
   Омуличъ поглядѣлъ на лицо рыцаря и, не отвѣтивъ ничего, принялся за послѣдній осмотръ ногъ лошадей, предназначенныхъ для похода. Литвинамъ были чужды суровые нравы рыцарей.
   Немного погодя, на дворѣ появился Генрихъ; дѣтская фигурка его казалась чѣмъ-то необычайно маленькимъ среди коней, сабель, копій и загорѣлыхъ людей въ кольчугахъ и желѣзныхъ шлемахъ.
   -- Генрихъ!-- крикнулъ Альбрехтъ, завидѣвъ его,-- поди сюда!
   Мальчикъ подбѣжалъ къ отцу.
   -- Ты поѣдешь съ нами,-- проговорилъ Альбрехтъ,-- не разучился ѣздить верхомъ?
   Щеки мальчика вспыхнули отъ неожиданной радости.
   -- Нѣтъ, не разучился!-- быстро отвѣтилъ онъ.-- Я съ вами все время верхомъ поѣду?
   -- Да.
   -- Все время до князя Кейстута?
   -- Да.
   Генрихъ подпрыгнулъ и захлопалъ въ ладоши. Разгорѣвшимися глазами оглядѣлъ онъ подведенныхъ къ отцу двухъ лошадей и тотчасъ замѣтилъ, что стремена на одной были черезчуръ коротки, и видимо предназначались для очень маленькихъ ногъ.
   Альбрехтъ кивнулъ ему головой на нее; съ замирающимъ сердцемъ мальчикъ поднялъ лѣвую ногу, чтобы ступить въ стремя, но оно было слишкомъ высоко отъ земли. Стремянной, державшій коня Альбрехта, подхватилъ Генриха и онъ въ одно мгновеніе, весь пунцовый отъ волненія, очутился въ сѣдлѣ; ему приправили ремни по ногѣ и тутъ толы.о мальчикъ замѣтилъ, что уже всѣ на коняхъ и Альбрехтъ командуетъ что-то.
   Отрядъ длинной змѣею направился къ воротамъ: блеснуло, какъ серебро, озеро, гулко застучали по мосту копыта коней, вспугнувъ изъ подъ него цѣлую стаю дикихъ утокъ.
   Мальчикъ озирался съ радостнымъ видомъ. Онъ ѣхалъ съ воинами въ настоящій походъ и эта мысль наполняла его душу безграничнымъ и горделивымъ счастьемъ, Альбрехтъ, ѣхавшій рядомъ съ Омуличемъ, сдѣлалъ ему знакъ держаться ближе.
   -- Вотъ что...-- началъ онъ, когда стремя Генриха коснулось его колѣна.-- Я съ тобой не буду говорить такъ, какъ твоя мать; она тебѣ смягчала все, какъ кашку. Ты теперь мужчина и въ кашкѣ нѣтъ нужды. Твой слѣпой умеръ...
   Мальчикъ измѣнился въ лицѣ и уставилъ на отца большіе глаза свои.
   -- Его убилъ кто-то...-- продолжалъ Альбрехтъ.-- Это, братъ, часто случается на землѣ!
   Въ душѣ Генриха происходила страшная борьба. Онъ хотѣлъ спросить о слѣпомъ дѣдушкѣ, укорить отца за то, что онъ не повѣрилъ вчера ему -- и не проронилъ ни звука: онъ чувствовалъ, что если раскроетъ ротъ, то слезы хлынутъ изъ глазъ его -- его, мужчины, ѣдущаго среди настоящихъ воиновъ на большомъ конѣ.
   Омуличъ осадилъ лошадь и подъѣхалъ къ Генриху съ другой стороны.
   -- Но ты увидишь его, я обѣщалъ тебѣ и исполню это,-- проговорилъ онъ, нагнувшись къ мальчику.-- Намъ тоже жалко слѣпого: никто не пѣлъ такъ пѣсенъ, какъ онъ, но что же дѣлать? Не въ нашей власти было сберечь его!
   -- Значитъ... онъ не на кострѣ... умеръ?-- закусивъ нижнюю губу, выговоривъ мальчикъ.
   -- Нѣтъ! Откуда ты узналъ про этотъ костеръ?
   Генрихъ разсказалъ все, что произошло третьяго дня.
   Омуличъ слушалъ съ большимъ любопытствомъ.
   -- Да-а...-- протянулъ онъ, когда мальчикъ окончичилъ разсказъ.-- Понимаю теперь...
   Онъ повернулся на сѣдлѣ и вполголоса, чтобы не разобралъ Генрихъ, сказалъ Альбрехту:
   -- Теперь ясно, за что убитъ Любартъ!
   -- За что!
   -- За твоего сына.
   Омуличъ повторилъ все слышанное отъ Генриха.
   Альбрехтъ поднялъ на него изумленные глаза.-- Теперь понимаешь?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Альбрехтъ!-- Какой смыслъ убивать человѣка, рѣшившагося сгорѣть живьемъ?!
   -- На красное, усыпанное веснушками лицо Омулича легло озабоченное, смутное выраженіе.
   -- Смыслъ большой!-- отвѣтилъ онъ.-- Слѣпой нарушилъ клятву и не успѣлъ омыть вины на огнѣ: онъ пошелъ съ ней къ Оккапирмосу -- этого и хотѣлъ убившій его. Нехорошо душѣ Любарта.
   Отрядъ миновалъ между тѣмъ Троки и свернулъ за Омуличемъ въ поле.
   Несмотря на ранній часъ, вокругъ холма, одиноко подымавшагося среди равнины, пестрѣли кучки народа; со всѣхъ сторонъ туда же направлялись люди.
   Нѣсколько лошадей возило къ холму дубовыя бревна и человѣкъ двадцать втаскивали и складывали ихъ на вершинѣ его.
   -- Что это? Куда мы свернули?-- спросилъ, оглядѣвшись, Альбрехтъ.
   -- Тамъ Любартъ, отвѣтилъ Омуличъ.-- Надо проститься съ нимъ; на завтра костеръ для него готовятъ. Смотри: богъ поклюсъ обнажаетъ правду,-- говорятъ у насъ. Видишь, сколько людей идетъ къ слѣпому -- его любили у насъ!
   Дѣйствительно, не только жители Трокъ, но и отдаленныхъ селеній, куда быстро успѣла проникнуть вѣсть о смерти Любарта, спѣшили притти проститься съ нимъ. Родныхъ у слѣпого не было, но то, что должны были свершить они надъ тѣломъ его, взялъ на себя какъ одинъ человѣкъ -- народъ. Всякій несъ съ собой какую-либо жертву богамъ за душу умершаго: одни черныхъ козловъ и козлятъ, другіе напитки и разныя вещи, тѣни которыхъ должны были сопровождать душу Любарта на томъ свѣтѣ. Костеръ складывали громадный; пестрыя кучки женщинъ и дѣтей собирали цвѣты и травы и вили изъ нихъ вѣнки и жгуты, для украшенія смертнаго ложа слѣпца.
   Омуличъ ѣхалъ мрачный; онъ уважалъ слѣпого брутанника, и мысль, что душа его не увидитъ страны блаженства, а осуждена вѣчно скитаться во тьмѣ, камнемъ легла на него.
   У подошвы холма бѣлѣлъ растянутый широкій кусокъ полотна; около него толпились люди. Завидѣвъ подъѣхавшихъ, они разступились; Омуличъ соскочилъ съ коня и, снявъ съ сѣдла Генриха, подошелъ вмѣстѣ съ нимъ къ убитому; воины, кромѣ Альбрехта, оставшагося верхомъ, спѣшились тоже и стѣснились за спиной Омулича. Тѣла видно не было: оно все было засыпано цвѣтами, и среди нихъ темнѣлъ канклисъ, неразлучный другъ слѣпца.
   Открыто было только лицо: Любартъ лежалъ блѣдный, но съ такой улыбкой, съ такимъ яснымъ, счастливымъ выраженіемъ лица, что дѣлалось жутко; всякій чувствовалъ себя передъ нимъ на рубежѣ другого міра. Надъ мертвымъ сооружали на увитыхъ цвѣтами шестахъ легкій навѣсъ изъ зеленыхъ вѣтвей для защиты отъ солнца.
   -- Это дѣдушка?-- замирающимъ голосомъ, тихо спросилъ мальчикъ, вытягивая шею, чтобы лучше разсмотрѣть слѣпого: передъ Генрихомъ былъ не прежній Любартъ.
   -- Да, отозвался Омуличъ.-- Подойди и простись съ нимъ.
   Мальчикъ осторожно подался впередъ и, нагнувшись, поцѣловалъ мертваго въ губы, но тотчасъ отшатнулся и невольно прикоснулся рукой къ губамъ своимъ. Омуличъ вынулъ изъ-за пояса длинный ножъ и положивъ его около Любарта, простился съ нимъ и отошелъ въ сторону, уступивъ свое мѣсто другимъ.
   Позади толпы кучка людей вела вполголоса споры; до Омулича долетѣли слова: "христіанинъ! Я знаю, что онъ христіанинъ"! Голоса становились все громче и возбужденнѣе.
   -- Не будетъ блаженства этому человѣку!-- рѣзко проговорилъ кто-то позади Омулича. Онъ оглянулся и увидалъ двухъ знакомыхъ монаховъ: оба глядѣли на происходившее.
   Высокій стоялъ, скрестивъ руки и сдвинувъ брови, и озиралъ воздвигавшійся костеръ на холмѣ и приготовленія къ тризнѣ.
   Омуличъ невольно вздрогнулъ, услыхавъ эти слова: высокій монахъ произнесъ вслухъ его мысль.
   -- Развѣ улыбается хорошо тотъ, кому худо?-- задушевно сказалъ Францискъ.
   -- Взгляни на лицо его.
   -- Навожденіе это!-- возразилъ Мартинъ.-- Дьяволъ улыбается изъ него, чтобы прельщать людей!
   Слова невысокаго монаха какъ бы сбросили тяжесть, давившую сердце Омулича; ему стало легко; сказаннаго Мартиномъ онъ не понялъ.
   -- Онъ былъ хорошій человѣкъ!-- вмѣшался Омуличъ, обращаясь къ Франциску: у меня есть слово отъ него къ обоимъ вамъ.
   -- Отъ него? Какое?-- съ легкимъ удивленіемъ спросилъ тотъ.
   -- Вчера онъ былъ въ замкѣ и просилъ передать вамъ, чтобы вы уходили отсюда. Жрецы злы на васъ,-- добавилъ Омуличъ шепотомъ:-- берегитесь, хотятъ убить васъ.
   На изможденномъ, казалось, просвѣчивавшемъ насквозь лицѣ внимательно слушавшаго монаха проступила тихая улыбка.
   -- Братъ,-- проговорилъ онъ, кладя худую руку свою съ обозначившимися въ кисти ея костями на руку Омулича, опущенную на рукоять меча:-- безъ воли Божіей ни одинъ волосъ не спадетъ съ головъ нашихъ. Мы сюда присланы имъ и здѣсь и будемъ.
   Голосъ монаха былъ мягкій и слабый, но такая духовная сила звучала въ немъ, что Омуличъ не возразилъ ничего.
   Высокій Мартинъ стоялъ неподвижно, какъ изваяніе.
   -- Какъ знаешь,-- пробормоталъ Омуличъ: я исполнилъ то, что велѣлъ вотъ онъ... онъ кивнулъ на тѣло и, держа за руку Генриха, сталъ пробираться обратно. Мальчикъ имѣлъ растерянный видъ, глаза его были сухи.
   Омуличъ почувствовалъ, что Генрихъ дергаетъ его за руку, и нагнулся къ нему.
   -- Почему онъ такой холодный?-- шопотомъ спросилъ мальчикъ.
   -- Потому что онъ умеръ,-- отвѣтилъ Омуличъ.-- Ну, садись на коня...
   Громкіе крики заставили Омулича, уже поднявшаго Генриха надъ сѣдломъ, быстро опустить его и оглянуться.
   -- Здѣсь говорятъ, что онъ былъ христіанинъ!-- прокричалъ, покрывая всѣхъ, рѣзкій голосъ Мартина; правая рука его указывала на мертваго.-- Если такъ, я требую, чтобъ его отдали намъ. Долой этотъ нечестивый костеръ!
   -- Неправда!-- гуломъ пронеслось кругомъ: онъ не измѣнялъ богамъ! Уходите прочь, нѣмецкіе жрецы!
   -- Запрещаю вамъ прикасаться къ нему!-- какъ сталь прозвучалъ опять голосъ монаха: не смѣть совершать надъ нимъ вашей проклятой Богомъ тризны!
   Омуличъ вскочилъ на коня и среди взволнованной толпы отыскалъ глазами другого монаха: онъ молча и грустно глядѣлъ на своего товарища, казалось, вдругъ обуяннаго какимъ-то неистовымъ бѣсомъ. Передъ тѣломъ Любарта сплотилась стѣна литвиновъ; Мартинъ бросился на нее, чтобъ пройти къ мертвому, но нѣсколько рукъ остановило его.
   Угрожающіе крики раздались отовсюду.
   -- Бить ихъ!-- послышались полные ненависти возгласы.-- Мертваго опоганить хотятъ!
   Въ рукахъ у многихъ заблестѣли клинки ножей и сабель, но высокій монахъ, грозно крича, смѣло шелъ на нихъ.
   Что онъ кричалъ -- разобрать было невозможно. Гулъ толпы напоминалъ морской прибой въ бурю.
   Омуличъ быстро двинулъ коня къ монаху и замахалъ рукою.
   Черезъ нѣсколько мгновеній все стихло.
   -- Вы знаете, кто я?-- громко произнесъ онъ, обращаясь ко всѣмъ.
   -- Знаемъ!-- отозвались сотни голосовъ.
   -- И ты меня знаешь,-- обратился онъ къ Мартину, еще тяжело дышавшему и гнѣвно сверкавшему на него глазами.-- Вчера слѣпой Любартъ былъ у насъ въ замкѣ, и пусть я окаменѣю навѣки, если скажу неправду -- Омуличъ положилъ руку на голову: Любартъ не оставлялъ вѣры отцовъ!
   Говоръ одобренія прошелъ надъ толпой.
   -- Душа его будетъ въ аду!-- произнесъ высокій монахъ.-- Опомнитесь, бросьте вашихъ поганыхъ боговъ: близокъ день страшнаго суда!...
   Монахъ не докончилъ и пошатнулся: два литвина схватили его за горло. Мигъ -- и онъ былъ бы исколотъ поднявшимися надъ нимъ ножами, но повелительный окрикъ Омулича заставилъ схватившихъ отпустить монаховъ.
   -- Уходи!-- властно сказалъ Омуличъ, надвигая на него храпѣвшаго и кропившаго пѣной коня.-- Не время тебѣ здѣсь быть -- уходи!
   Мартинъ уклонился въ сторону и что-то отвѣтилъ, но снова чуть не попалъ подъ коня Омулича. Порывистымъ движеніемъ монахъ накинулъ капюшонъ на свою голову и изъ-подъ темнаго навѣса его глянули полные гнѣва глаза. Монахъ плюнулъ на землю и провожаемый общимъ улюлюканьемъ и крикомъ повернулся и зашагалъ прочь изъ толпы; литвины разступались и пропускали его, не трогая, но глубокое озлобленіе отражалось на всѣхъ лицахъ.
   Францискъ сталъ пробираться вслѣдъ за первымъ; онъ тоже накинулъ капюшонъ на голову и по лицу его текли слезы.
   Омуличъ выбрался къ своимъ и отрядъ, объѣхавъ холмъ, вернулся на прежнюю дорогу и быстро поскакалъ по ней, наверстывая потерянное время.
   Нѣсколько разъ то одинъ, то другой изъ всадниковъ оглядывался, но ни Трокъ, ни поля съ курганомъ видно не было -- все закрыли облака пыли, поднятыя копытами коней.
   

ГЛАВА XVI.

   Солнце прошло три четверти пути своего, когда Альбрехтъ и Омуличъ завидѣли впереди песчаный подъемъ на высокую, заросшую густымъ и мрачнымъ боромъ гору.
   -- Нерійскій лѣсъ,-- проговорилъ Омуличъ, сдерживая коня.
   Веселые, лиственные, полные тѣни и гама птичьихъ голосовъ лѣса остались позади и словно необъятный, свѣтло-зеленый коверъ представлялись глазамъ людей, подымавшихся на гору. Сдѣлалось вдругъ нестерпимо знойно; воздухъ, наполненный густымъ запахомъ смолы, переливался въ просвѣтахъ между неохватными соснами. Безконечныя колонны ихъ вставали влѣво и вправо и впереди отряда; безмолвіе смѣнило шумъ дубовыхъ и липовыхъ чащъ и только ровный, чуть слышный гулъ стоялъ въ густыхъ, но сквозныхъ вершинахъ. Дорога вилась по ущелью, вырытому, очевидно, дождями въ скатѣ горы.
   Омуличъ утиралъ нотъ со лба и молча поглядывалъ кругомъ.
   -- Да, говорить легче, чѣмъ сдѣлать!-- пробормоталъ онъ про себя.-- Какъ найти ихъ въ такомъ лѣсищѣ!..
   Тяжелый подъемъ, наконецъ, кончился; отрядъ выбрался на широкую вершину горы и Омуличъ, переговоривъ съ Альбрехтомъ, приказалъ остановиться и разсѣдлать покрытыхъ мыломъ, глубоко дышавшихъ боками коней.
   Говоръ и шумъ раздались въ величавомъ бору. Подъ соснами показались стреноженные кони, отпущенные на пастбище; люди расположились кружками и принялись утолять разыгравшійся голодъ.
   Давъ время слегка поѣсть и отдохнуть всѣмъ, Омуличъ собралъ общій совѣтъ. Толпа литвиновъ тѣснымъ полукругомъ усѣлась на густомъ коврѣ изъ черники противъ Омулича и Альбрехта.
   Омуличъ еще въ Трокахъ предупредилъ, что въ Крево пойдетъ съ нимъ только пять человѣкъ, остальные же сто останутся для поисковъ въ Нерійскомъ лѣсу. Нужно было только обдумать сообща, какъ и откуда повести поиски.
   -- Кто хорошо знаетъ дорогу, у которой видѣли боярыню?-- спросилъ Омуличъ.
   -- Я,-- вызвался одинъ высокій литвинъ съ сильною сѣдиной на вискахъ.-- И лѣса кругомъ знаю: выросъ я въ нихъ!
   Ходъ поисковъ опредѣлили скоро: рѣшили устроить нѣчто вродѣ загоновъ и, такъ какъ бѣглецы прятались отъ людей -- безпрестанно кричать при этомъ, что ищутъ друзья и Альбрехтъ.
   Сѣдой литвинъ, знавшій мѣстность, долженъ былъ руководить направленіемъ частей отряда отъ широкой Неріи {Нерія -- теперешняя Вилія.} къ громаднымъ болотамъ, находившимся, по словамъ его, на полдня пѣшаго пути вправо отъ горъ.
   Омуличъ и Альбрехтъ встали со своихъ мѣстъ, за ними поднялись и остальные.
   Видъ, открывавшійся съ вершины горы, былъ удивительный: на необъятную даль разстилались внизу казавшіеся травой всхолмленные лѣса; слѣва и впереди, куда предстояло ѣхать меньшей части отряда, желтѣли и бѣлѣли высокія, кругло очерченныя горы. Широкою, прихотливой полосой изгибалась между ними синяя Нерія; темная зелень сплошного бора, покрывавшаго горы, смѣнялась мѣстами пестрыми коврами луговъ и свѣтлыми купами липовыхъ и тополевыхъ чашъ.
   Но любоваться видомъ было некому: всѣхъ слишкомъ озабочивало предстоявшее дѣло. Часть остававшихся для поисковъ должна была постоянно находиться въ засадѣ вблизи дороги и быть готовой къ бою на случай погони за княземъ: вернуться Альбрехтъ и Омуличъ рѣшили по тому же пути.
   Восемь всадниковъ, считая въ томъ же числѣ и Генриха, старавшагося бодро сидѣть на конѣ, несмотря на усталость отъ большого переѣзда, отдѣлилось отъ окружавшихъ ихъ литвиновъ и тронулись подъ гору. Горячія пожеланія успѣха провожали ихъ. Кони почти садясь на крупы, медленно стали спускаться внизъ; иногда песокъ сползалъ подъ ногами ихъ и конь и всадникъ на немъ, не шевелясь какъ изваянье, съѣзжали на нѣсколько саженъ. Въ поводу у каждаго шелъ запасной конь; на нихъ пересаживались затѣмъ, чтобъ дать отдохнуть и нѣсколько облегчить подсѣдельнаго; позади отряда вели еще двухъ осѣдланныхъ лошадей, предназначавшихся для князя Кейстута.
   Ночь застигла путниковъ вблизи рѣки. Надо было дать вздохнуть и конямъ и людямъ, съ тѣмъ, чтобъ къ разсвѣту поспѣть въ- Крево: переходы по полутораста верстъ въ сутки въ Литвѣ не считались чѣмъ то необычайнымъ. Омуличъ своротилъ къ рѣкѣ и на песчаной отмели ея скоро запылалъ костеръ, отражаясь и зыблясъ въ черной глубинѣ водъ, и освѣщая ужинавшихъ людей. Кони паслись неподалеку.
   Генрихъ взялъ предложенный ему кусокъ хлѣба и мяса, ѣсть онъ былъ не въ состояніи, прилегъ на песокъ и разомъ, какъ камень на дно, погрузился въ глубокій сонъ. Одинъ за другимъ полегли остальные, подмостивъ подъ головы кто сѣдло, кто просто кучку песка; остался бодрствовать только Омуличъ. Онъ подкидывалъ вѣтки въ огонь и, задумавшись, слѣдилъ за искрами, взметавшимися отъ нихъ къ темному небу. Ночь была безлунная; кое гдѣ мерцали звѣзды. Омуличъ переводилъ глаза отъ костра на ночные часы -- Большую Медвѣдицу -- и около полуночи разбудилъ всѣхъ кромѣ Генриха: усталый мальчикъ спалъ слишкомъ сладко, разметавшись на тепломъ отъ огня пескѣ.
   Альбрехтъ всталъ и, увидавъ, что Генрихъ еще спитъ, приподнялъ его за плечо.
   -- Вставай!-- громко сказалъ онъ нѣсколько осипшимъ отъ сна голосомъ:-- пора!
   Послѣ второй встряски мальчикъ сѣлъ и затѣмъ всталъ; ноги его почти не дѣйствовали; одинъ изъ слугъ подвелъ его къ лошади и усадилъ въ сѣдло. Генрихъ, видимо, смутно сознавалъ, гдѣ и что съ нимъ и, очутившись въ сѣдлѣ, закрылъ глаза и вдругъ зашатался.
   -- Не спи!-- крикнулъ Альбрехтъ, легкимъ хлопкомъ по плечу заставивъ вздрогнувшаго мальчика выпрямиться и открыть глаза.-- Надо привыкать къ походамъ: не дѣвченка.
   Небольшой отрядъ медленно выбрался на дорогу, едва обозначавшуюся среди черноты лѣса, и отдохнувшіе кони пошли рысью.
   Омуличъ глядѣлъ то впередъ, то на ѣхавшаго между нимъ и Альбрехтомъ мальчика; Генрихъ сидѣлъ нѣкоторое время прямо, затѣмъ утомленіе и сонъ взяли свое -- онъ клгонулся нѣсколько разъ въ гриву коня.
   Альбрехтъ хотѣлъ опять толкнуть его, но Омуличъ удержалъ протянутую руку; нагнувшись, онъ осторожно снялъ съ сѣдла крѣпко уснувшаго мальчика и помѣстилъ его передъ собою.
   -- Баловство!-- проворчалъ Альбрехтъ.
   -- Маленькій онъ, усталъ,-- вполголоса возразилъ Омуличъ, устраивая поудобнѣе Генриха.
   Безлунная ночь дѣлаетъ однообразной и утомительной всякую дорогу; все черно кругомъ; безмолвіе и мѣрная качка коня дѣйствуютъ усыпительно; кажется, нѣтъ конца ночному пути.
   Изрѣдка всхрапывали и пугливо жались къ сторонѣ кони: чуяли близость медвѣдя или волка; громадная горбатая тѣнь медленно перешла въ одномъ мѣстѣ дорогу, совсѣмъ близко передъ ѣхавшими; зоркіе глаза Альбрехта и Омулича узнали въ ней зубра, по такія встрѣчи были обычны и они не обмѣнялись ни словомъ.
   Безмолвствовали и прочіе.
   Дорога вилась по холмамъ; не разъ приходилось переѣзжать въ бродъ рѣки и кони пили на ходу и шумно разбрызгивали загадочно темную воду. Небо, наконецъ, посвѣтлѣло; сдѣлалось замѣтно свѣжѣе: хвойный лѣсъ перешелъ въ лиственный, однообразно зачирикала предвѣстница утра -- ранняя птичка. Показались луга, покрытые высокой душистой травой; замаячила въ сумеркахъ гряда невысокихъ холмовъ.
   -- Близко Крево,-- проговорилъ Омуличъ:-- видны курганы.
   -- Какіе это курганы?-- спросилъ, приподымаясь на стременахъ, Альбрехтъ, не бывавшій никогда въ тѣхъ краяхъ.
   -- Не знаю,-- отвѣтилъ Омуличъ.-- Въ здѣшнихъ мѣстахъ много ихъ. Люди, говорятъ, какіе то жили тутъ -- неподалеку городище есть. А въ курганахъ хоронили ихъ.
   Нѣсколько вспугнутыхъ топотомъ копытъ орловъ съ клокотомъ взлетѣло съ вершины ближайшаго кургана, разъ въ пять превышавшаго всадниковъ съ ихъ конями.
   Впереди, четко вырисовываясь на сѣромъ небѣ, обозначилась прямая линія какого-то вала.
   -- Городище,-- произнесъ Омуличъ, кивнувъ на валъ головою,-- Я думаю, тамъ намъ будетъ лучше всего пристать.
   -- Тамъ -- такъ тамъ,-- отвѣтилъ Альбрехтъ.-- А кто въ немъ живетъ?
   -- Никого; оно заброшено. Туда и не ходитъ никто,
   Альбрехтъ молча кивнулъ головою.
   Крутой, поросшій травой валъ городища тянулся но краю холма; до гребня было не менѣе, какъ двѣнадцать саженъ; длина его простиралась шаговъ на двѣсти по одной сторонѣ.
   Омуличъ направилъ коня по едва замѣтной среди кустовъ тронѣ и, сдѣлавъ нѣсколько зигзаговъ по скату, первымъ въѣхалъ черезъ размытую дождями часть вала въ котлообразную внутренность городища.
   Густая трава и бурьянъ сплошь заполняли его; въ одномъ мѣстѣ темнѣло подъ валомъ какое-то углубленіе. Омуличъ свернулъ къ нему и глазамъ всадниковъ представилась довольно обширная пещера. Отрядъ спѣшился.
   Альбрехтъ первымъ вошелъ въ пещеру; она оказалась настолько просторной, что въ случаѣ нужды могла бы вмѣстить даже коней ихъ. Потолокъ былъ черезъ отъ копоти; близъ входа, слѣва у стѣны виднѣлось въ плотно слежавшемся пескѣ круглое углубленіе, служившее, очевидно, когда-то мѣстомъ для костра.
   Омуличъ осторожно внесъ спавшаго мальчика и уложилъ его на плащъ изъ толстаго сукна въ дальнемъ углу.
   -- До Крево отсюда рукой подать,-- сказалъ онъ, оборачиваясь къ Альбрехту.-- Я пойду съ кѣмъ-нибудь на развѣдки: вы оставайтесь пока здѣсь.
   Появленіе сразу восьми человѣкъ должно было непремѣнно обратить на себя вниманіе жителей городка и замка. Альбрехтъ зналъ это и согласился съ предложеніемъ Омулича.
   -- Хорошо!-- какъ всегда, немногословно, отвѣтилъ онъ.-- Будемъ ждать.
   Съ вышины его хорошо видна была изгибавшаяся среди камышей рѣка, впадавшая верстахъ въ двухъ отъ городища въ другую -- нѣсколько болѣе широкую.
   При самомъ впаденіи ея надъ обнесеннымъ зубчатыми стѣнами мысомъ вставала башня, сторожившая всю равнину; Альбрехтъ насчиталъ въ ней четыре этажа; за ней подымалась другая, круглая, нѣсколько меньшихъ размѣровъ.
   По другую сторону рѣки широко раскидывались среди садовъ нумаи; улицъ не замѣтно было и слѣда, за то явственно обозначалась передъ замкомъ площадь.
   Слуги вполголоса дѣлали предположенія, въ какой изъ башенъ находится князь. Альбрехтъ обозрѣлъ мѣстность и, оставивъ одного изъ нихъ сторожевымъ въ травѣ на валу, спустился съ остальными въ пещеру и расположился на отдыхъ, въ которомъ такъ нуждались всѣ.
   

ГЛАВА XVII.

   Омуличъ вернулся послѣ полудня съ усталымъ и мрачнымъ лицомъ.
   Слуги встрѣтили его еще за валомъ.
   -- Ну, что? Гдѣ князь? живъ, онъ? посыпались жадные вопросы.
   -- Живъ,-- угрюмо отвѣтилъ Омуличъ.-- Вонъ въ этой большой башнѣ онъ.
   -- Во время поспѣли!-- продолжалъ онъ, обращаясь къ появившемуся Альбрехту и входя вмѣстѣ со всѣми въ городище.-- Проклятый покончить князя обѣщалъ: коморники, говорятъ, пьяные проболтались.
   -- Кто такіе?-- спросилъ одинъ изъ слугъ, быстроглазый крѣпышъ со смѣлымъ лицомъ.
   -- Кучукъ, Жибентай, Лисица...
   Быстроглазый подернулъ носомъ.
   -- Висѣльники, знаю ихъ всѣхъ. За добромъ не посылаетъ Ягайло этихъ.
   -- Какъ пройдемъ къ князю?-- спросилъ Альбрехтъ, усаживаясь у стѣны въ пещерѣ. Слуги сбились тѣсною кучкой около него и Омулича.
   -- Князь въ подземельѣ,-- отвѣтилъ Омуличъ: я пробрался за ровъ и прошелъ мимо окна его, но заглянуть не могъ,-- сторожевой торчалъ; видѣлъ только, что въ окнѣ толстые желѣзные пруты.
   -- Ломомъ выбить ихъ!
   -- А сторожевые? возразилъ Омуличъ.-- На башнѣ еще стоитъ человѣкъ: услышитъ шумъ.
   -- Два человѣка -- два удара сабли,-- отвѣтилъ Альбрехтъ. Выбить потомъ дверь или пруты, и готово дѣло.
   Омуличъ отрицательно покачалъ головою.
   -- Слишкомъ большой шумъ выйдетъ, весь замокъ сбѣжится. Подпоить, я думаю, сторожей и украсть ключи...
   -- Отлично!-- повеселѣвъ, сказалъ Альбрехтъ.
   Мысль эту одобрили и остальные. Для приведенія ея въ исполненіе Омуличъ избралъ шустраго крѣпыша; самому ему итти въ замокъ было невозможно, такъ какъ многіе изъ ягайловцевъ знали его въ лицо.
   Не теряя времени Омуличъ снабдилъ избраннаго нѣсколькими червонцами и, условившись съ нимъ, какъ дѣйствовать и гдѣ встрѣтиться, отпустилъ его въ Крево.
   Проснувшійся Генрихъ поднялся на своемъ ложѣ и внимательно слушалъ переговоры старшихъ.
   Омуличъ попросилъ разбудить его, когда солнце начнетъ склоняться къ закату, и повалился на землю. Только что сталъ засыпать онъ, какъ вдругъ почувствовалъ на щекѣ своей теплое дыханіе. Онъ открылъ глаза и увидалъ нагнувшагося надъ нимъ мальчика; въ пещерѣ кромѣ нихъ никого не было.
   -- Что тебѣ?-- спросилъ онъ.
   -- А меня возьмете съ собой?-- прошепталъ Генрихъ.
   -- Зачѣмъ?-- удивился Омуличъ.-- Ты оставайся здѣсь, при лошадяхъ, тамъ ты помѣшаешь намъ.
   -- Милый дядя Гриша,-- умоляюще сказалъ Генрихъ. Пожалуйста, возьмите, право я никому не буду мѣшать! Упроси папу не оставлять меня здѣсь одного.
   Мольба мальчика была такъ горяча, что Омуличъ, не смотря на всю важность предстоящаго дѣла, не смогъ отвѣтить отказомъ.
   -- Ну, увидимъ тамъ...-- проговорилъ онъ.
   -- А что, не болитъ-ли у тебя что отъ ѣзды?
   -- Нѣтъ,-- живо возризилъ мальчикъ: ноги только странныя какія-то -- ходить неловко!
   -- Ну, буду спать теперь,-- заявилъ Омуличъ, поворачиваясь на другой бокъ, и дѣйствительно заснулъ почти мгновенно.
   Остатокъ дня прошелъ для Альбрехта медленно: онъ остался бодрствовать только вдвоемъ съ Генрихомъ я все время пробылъ съ нимъ въ кустахъ на валу, наблюдая за окрестностью. Пролегавшая неподалеку дорога была пустынна; только однажды проскакало по ней, направляясь въ Крево, двое какихъ то людей; Альбрехтъ хорошо разсмотрѣлъ ихъ, скрытый самъ въ густой зелени. Запотѣвшіе кони, пыльные кафтаны -- все указывало, что они ѣхали откуда-то издалека.
   Въ урочное время Альбрехтъ разбудилъ всѣхъ, и въ сумерки небольшая кучка людей спустилась съ городища; свернувъ съ дороги, ведшей въ городъ, она направилась къ рѣкѣ, нѣсколько выше его.
   Планъ Омулича заключался въ томъ, чтобы, минуя городъ, пройти берегомъ Кревки до широкаго рва передъ замкомъ и незамѣтно выбраться изъ него передъ башней. Посланный, исполнивъ свое дѣло, долженъ былъ ждать ихъ у двери въ подземелье.
   Глубокая Кревка скоро глянула изъ темноты на нихъ тускло-чернымъ изгибомъ; пахнуло сыростью; изъ-подъ прибрежныхъ кустовъ показывались дымки тумана; отъ берега шарахнулось и пропало во тьмѣ нѣсколько мирно спавшихъ утокъ.
   Итти было трудно: ноги увязали въ пескѣ, и то и дѣло приходилось продираться сквозь кусты или взбираться на многочисленные бугры.
   На небѣ медленно зажигались звѣзды, казавшіяся сперва блѣдными пылинками; черная высь неба стала принимать синеватый оттѣнокъ и скоро на немъ вырисовалась двурогая громада замка.
   Омуличъ остановился: путь впереди пересѣкала новая полоса воды, имѣвшая, насколько хваталъ привыкшій къ темнотѣ глазъ, шаговъ сто пятьдесятъ ширины.
   -- Ровъ,-- проговорилъ Омуличъ.-- Здѣсь переплывемъ на ту сторону.
   Всѣ скинули съ себя обувь и платье и запрятали его подъ кусты; Омуличъ посадилъ къ себѣ на плечи не проронившаго ни слова за весь переходъ Генриха и первый тихо ступилъ въ воду; Альбрехтъ поплылъ, привязавъ за спиной мечъ свой; остальные держали во рту сабли.
   Генрихъ погрузился въ воду почти по поясъ и съ сильно бившимся сердцемъ глядѣлъ на противоположный берегъ, чернѣвшій высоко впереди. Пловцы всѣ были хорошіе; не раздавалось ни всплеска, ни малѣйшаго шума; никто не могъ бы различить и заподозрить присутствіе людей въ темной глубинѣ рва.
   Альбрехтъ обогналъ Омулича и, ухватись рукою за дернъ, первымъ сталъ взбираться на крутой скатъ вала; Омуличъ подсадилъ Генриха и они вмѣстѣ съ остальными, какъ кошки, быстро полѣзли вверхъ, цѣпляясь въ траву.
   Альбрехтъ уже лежалъ у самаго гребня вала такъ, что только голова его подымалась надъ нимъ.
   -- Тсс!..-- раздалось тихое шипѣнье его, и всѣ разомъ припали къ землѣ и застыли, какъ камни.
   Омуличъ безшумно подползъ къ Альбрехту и, приподнявшись на рукахъ, выглянулъ изъ-за вала. Совсѣмъ близко впереди выростала словно углемъ начерченная на небѣ зубчатая стѣна; въ сторонѣ чудовищнымъ призракомъ вздымалась громадная башня, въ которой томился Кейстутъ; подозрительнаго замѣтно ничего не было. Омуличъ хотѣлъ уже обратиться къ Альбрехту за разъясненіемъ, какъ вдругъ глаза его различили всего въ нѣсколькихъ шагахъ впереди какую то человѣческую фигуру: она подалась ближе къ краю вала и этимъ движеніемъ обнаружила себя.
   -- Сторожевой...-- прошепталъ Альбрехтъ на ухо Омуличу.
   Омуличъ, не сводя глазъ, слѣдилъ за неизвѣстнымъ.
   Посланный ими человѣкъ не могъ находиться тамъ: онъ долженъ былъ, споивъ знакомую стражу, самъ стоять у башни на. случай, если бъ кто вздумалъ заглянуть, на мѣстѣ-ли сторожевой внизу.
   Загадочная фигура вдругъ направилась въ ихъ сторону; Омуличъ быстро приготовилъ для удара саблю; Альбрехтъ вытянулъ руку съ мечемъ, и неизвѣстный не успѣлъ бы и пикнуть, какъ былъ бы разсѣченъ и проколотъ въ одно мгновенье. Даже Генрихъ, лежавшій около нихъ, схватился за рукоятку ножа своего.
   -- Бояринъ?.. Омуличъ?.. Вы это?-- долетѣлъ до нихъ шопотъ.
   -- Мы, шопотомъ же отозвался послѣдній, подымаясь на ноги: онъ узналъ голосъ посланнаго коморника.
   -- Отчего ты здѣсь?
   -- Ключей нѣтъ, нельзя было напоить!-- торопливо заговорилъ тотъ.-- Днемъ пригнали гонцы изъ Вильно: приказано скорѣе убить князя, на разсвѣтѣ покончатъ его.
   Альбрехтъ потрясъ кулаками; у Омулича чуть не вырвалось злобное восклицаніе.
   -- Много стражи въ башнѣ?-- спросилъ онъ, стиснувъ зубы.
   -- Много... Снаружи, если рѣшетку выбивать, услышатъ.
   -- И у двери сторожевой стоитъ?
   -- Этого я убралъ... не охнулъ даже.
   -- Дверь пробовалъ, крѣпкая или нѣтъ?
   -- Толстая изъ дубовыхъ брусовъ, желѣзомъ окована...
   Омуличъ оглянулся и увидалъ, что остальные спутники его выбрались наверхъ и лежатъ рядомъ, позади его.
   -- Скорѣе назадъ, тихо сказалъ Омуличъ, нагнувшись къ ближайшему:-- идите вдвоемъ, ломы нужны, топоръ.
   Двѣ черныя тѣни соскользнули съ откоса вала и исчезли, точно провалились въ пропасть.
   Оставивъ всѣхъ ожидать возвращенія ихъ, Омуличъ, держа въ зубахъ саблю, ползкомъ направился къ стѣнѣ и затѣмъ вдоль нея къ башнѣ. Въ углу рука его уперлась на какой-то мягкій и какъ будто теплый бугоръ; Омуличъ ощупалъ его и убѣдился, что передъ нимъ трупъ сторожевого; онъ обогнулъ его и очутинся у входа въ подземелье. Дверь была невысокая, но тяжелая и прочная; убѣдившись, что разбить ее можно только топоромъ, Омуличъ завернулъ за другой уголъ и, нащупавъ въ стѣнѣ окно, находившееся у самой земли, припалъ къ нему.
   Пролѣзть между желѣзными, почти въ руку толщиной, полосами нечего было и думать. Омуличъ приникъ между ними ухомъ и прислушался: подъ башней царило глубокое безмолвіе, не доносилось даже дыханія спящаго человѣка. Между тѣмъ князь находился въ этой тюрьмѣ.
   -- Княже!-- прошепталъ. Омуличъ, прижавъ къ желѣзу лицо свое.
   Отвѣта не было.
   -- Княже!-- повторилъ онъ громче и, нѣсколько выждавъ, позвалъ Кейстута еще нѣсколько разъ.
   Подземелье безмолвствовало.
   -- Спитъ,-- подумалъ Омуличъ.
   Еще повышать голосъ не приходилось: могли услыхать верхніе сторожевые.
   Тѣмъ-же путемъ Омуличъ вернулся обратно; вскорѣ появились и посланные съ ломами, топоромъ и веревкою.
   -- Надо выломать одну изъ полосъ въ окнѣ,-- тихо произнесъ Омуличъ, обращаясь къ неподвижно распластавшимся на росистой травѣ товарищамъ.
   -- Услышатъ!-- возразилъ кто-то. Лучше-бы завѣсить окно чѣмъ-нибудь снаружи, а извнутри работать!..
   -- Да спитъ князь -- звалъ я его, не отвѣчаетъ!-- Разбудить его сперва!..
   -- Какъ?
   -- А вотъ какъ,-- вмѣшался молчавшій Альбрехтъ.-- Генрихъ можетъ пролѣзть въ окно?
   -- Можетъ,-- отвѣтилъ подумавъ, Омуличъ.
   -- Онъ и пойдетъ,-- рѣшилъ Альбрехтъ.
   Словно гигантская черная змѣя, беззвучно поползли всѣ другъ за другомъ и залегли вокругъ окна и двери башни.
   Омуличъ обвязалъ мальчика веревкой, и помогъ ему протискаться между прутами въ окнѣ. Альбрехтъ передалъ сыну ломъ и топоръ, и взялъ другой конецъ веревки, чтобы опускать его.
   Омуличъ просунулъ лицо свое къ лицу Генриха.
   -- Умница!-- тихо проговорилъ онъ, съ необычайною ласкою въ голосѣ.-- Найди-же князя и разбуди его: пусть ломаетъ окно, мы закроемъ его отсюда. Не боишься?
   -- Нѣтъ...-- дрогнувшимъ голосомъ отвѣтилъ мальчикъ, крѣпко уцѣпившись одной рукой за край окна, а другой прижимая къ груди тяжелый ломъ и топоръ. Веревка подалась внизъ и мальчикъ исчезъ внутри башни.
   Опускать пришлось недолго: подземелье оказалось не глубокимъ, такъ что взрослый человѣкъ безо всякой помощи могъ бы достать съ пола, рукой до окна; движенія веревки дали знать, что Генрихъ отвязался. Альбрехтъ и Омуличъ припали къ окну. Слышны были осторожные и неувѣренные шаги, ступавшаго въ глубокой тьмѣ мальчика, долетѣлъ тихій зовъ его, и все стихло.
   Минуты казались недѣлями. Омуличъ сидѣлъ, вцѣпившись руками въ полосы въ окнѣ, и нѣтъ, нѣтъ и начиналъ рвать ихъ, но желѣзо не чувствовало его усилій.
   Альбрехтъ вдругъ сдержалъ его руки: въ подземельѣ, далеко въ глубинѣ его, послышались голоса; одинъ принадлежалъ Генриху.
   -- Князь это... князь говоритъ съ нимъ...-- напрягшись, какъ тетива, пробормоталъ Омуличъ.-- Идутъ... идутъ сюда!..
   Оба ухватились за веревку, какъ-бы приготовляясь тащить обоихъ. Ее дернули снизу и черезъ мигъ въ окнѣ показался Генрихъ.
   -- Князь?..-- прерывистымъ шопотомъ спросилъ Омуличъ.-- Гдѣ онъ?
   -- Князь не можетъ придти,-- возбужденно отвѣтилъ выбираясь изъ окна Генрихъ: онъ прикованъ цѣпью къ стѣнѣ.
   Омуличъ опустилъ руки и обратилъ взглядъ на Альбрехта.
   -- Остается ломать отсюда!-- проговорилъ онъ; немного погодя Альбрехтъ уже ощупывалъ рукой камни въ стѣнѣ внутри тюрьмы и найдя цементный шовъ, просунулъ въ окно ломъ. Ударъ гулко пронесся во тьмѣ тюрьмы; глухо отдался онъ и снаружи. Удары посыпались одинъ за другимъ; Омуличъ схватилъ другой ломъ и сталъ долбить верхъ стѣны надъ той-же полосой, надъ которой трудился Альбрехтъ.
   -- Эй, что тамъ такое?-- окрикнулъ сверху неизвѣстный голосъ.-- Кто тамъ стучитъ?
   Альбрехтъ и Омуличъ застыли съ ломами въ рукахъ.
   -- Свидригайло, гдѣ ты?!-- раздался новый, уже тревожный крикъ.
   Омуличъ и Альбрехтъ бросились на прутъ и принялись трясти его, но онъ былъ вмурованъ глубоко въ камни и не подавался.
   Омуличъ всталъ на ноги: ломать дальше окно было безполезно; въ замкѣ поднялась тревога.
   -- Бѣгите!-- спокойно проговорилъ онъ, обращаясь къ Альбрехту и коморникамъ, стѣснившимся кругомъ нихъ.-- Князя не спасти теперь!
   -- А ты?-- спросилъ Альбрехтъ, видя, что Омуличъ нагибается опять къ окну.
   -- Я -- слуга князя, отвѣтилъ онъ. Я провожу его къ Оккапирмосу
   -- Княже!-- крикнулъ онъ во весь голосъ въ окно,-- я, Григорій, пришелъ къ тебѣ!
   Свѣтъ блеснулъ изъ-за угла стѣны, за которымъ находились главныя ворота, показалась, озаренная высоко поднятыми факелами, толпа вооруженныхъ людей.
   -- И мы не уйдемъ!-- заявило еще трое изъ слугъ.
   Альбрехтъ тряхнулъ головою и молча приготовился къ сѣчѣ. Омуличъ схватилъ его за руку и съ силой оттолкнулъ прочь отъ стѣны.
   -- Уходи!-- повелительно проговорилъ онъ:-- ты не одинъ, спасай мальчика и жену, бѣги!
   Альбрехтъ опомнился. Погибать въ неравномъ бою, не принося и тѣни пользы князю, было безсмысленно. Онъ схватилъ лѣвой рукой Генриха и, поваливъ ударомъ меча наскочившаго на него съ поднятой палицею литвина, бросился съ двумя изъ слугъ къ валу.
   -- Дядя, милый Гриша!-- отчаянно крикнулъ, обернувшисъ назадъ, Генрихъ.
   Альбрехтъ оглянулся.
   Смѣшанный съ дымомъ свѣтъ факеловъ игралъ на сѣрой стѣнѣ и, казалось, кровавыя пятна появлялись и передвигались по ней; трое обнаженныхъ людей, прижавшись къ углу у башни, рубились съ насѣдавшею на нихъ съ ревомъ и криками огромной толпой; мелькали копья и сабли; надъ сѣтью ихъ, на большомъ камнѣ возвышался четвертый человѣкъ -- рыжій Омуличъ со сверкавшей, отъ огней факеловъ, саблей въ рукахъ.
   Въ моментъ, когда оглянулся Генрихъ, копье вонзилось прямо въ середину груди Омулича; онъ вскинулъ вверхъ руки и повалился навзничъ подъ радостный вой враговъ.
   Часть толпы бросилась за бѣжавшими.
   Альбрехтъ сѣлъ на край вала и въ одно мгновенье слетѣлъ, какъ на салазкахъ, въ воду и поплылъ, держа одной рукой мальчика. За нимъ зашлепались въ воду слуги; преслѣдователи остановились въ недоумѣніи на валу и только угрозами и бранью проводили скрывшихся во тьмѣ бѣглецовъ.
   А въ подземельѣ, подъ башней, совершилось страшное дѣло: Кучукъ, Прокоша, Жибентай и Лисица, не дожидаясь зари, удавили шнуркомъ любимца Литвы, свѣтлаго князя Кейстута.
   

ГЛАВА XVIII.

   Пасмурное утро застало бѣглецовъ далеко отъ Крево.
   Четверо всадниковъ, считая въ томъ числѣ Генриха, быстро неслись обратно, имѣя въ поводу всѣхъ лошадей погибшихъ товарищей.
   Всѣ были мрачны; на блѣдномъ лицѣ мальчика отражалась глубокая тоска.
   Всадники уже дважды мѣняли подсѣдельныхъ коней и все мчались и мчались впередъ, словно преслѣдуемые погоней; но ея не было: Альбрехтъ торопился въ Нерійскій лѣсъ.
   Начался дождь. Казалось, само небо и деревья и каждая травинка плакали объ утратѣ, понесенной Литвой.
   Альбрехтъ остановилъ коней и, снявъ съ запасного войлочную попону, накинулъ ее на плечи мальчика.
   Былъ, вѣроятно, полдень, когда передъ бѣглецами встали въ дымкѣ дождя и тумана мрачныя даже въ солнечный день Нерійскія горы. На песчаномъ подъемѣ зашатались и пали кони подъ Альбрехтомъ и однимъ изъ слугъ.
   -- Не надо!-- отрывисто приказалъ Альбрехтъ, увидавъ, что коморники хотятъ снять сѣдла съ хрипѣвшихъ коней. Онъ пересѣлъ на подручную лошадь. Подъемъ скоро остался за ними. Близко было и условное мѣсто встрѣчи съ оставленнымъ отрядомъ.
   Показалось, наконецъ, и оно, но пустынное и безмолвное.
   Альбрехтъ остановилъ коня и оглядѣлся. Никого не было, слышалось только шуршанье дождя.
   Одинъ изъ коморниковъ вложилъ два пальца въ ротъ и рѣзкій свистъ, заставивъ вздрогнуть коня подъ Альбрехтомъ, далеко разнесся вокругъ.
   Въ сторонѣ отъ дороги зашевелились внизу густыя вѣтви мохнатой ели и показался скрывавшійся подъ ней отъ дождя человѣкъ.
   Завидѣвъ Альбрехта, онъ свистнулъ въ свою очередь, и угрюмый боръ вдругъ ожилъ и заговорилъ многочисленными голосами. Со всѣхъ сторонъ затрещали сухія вѣтки и раздалась людская рѣчь: отрядъ, очевидно, весь былъ въ сборѣ. Первой выбѣжала на опушку какая-то женщина, за ней появился громадный однорукій человѣкъ.
   -- Мама!-- крикнулъ во весь голосъ сразу узнавшій ихъ Генрихъ и бросился на встрѣчу бѣжавшимъ; Альбрехтъ поспѣшилъ за нимъ и оба очутились въ объятіяхъ Оллиты и Рудольфа. Слуги и воины остановились поодаль.
   -- А гдѣ князь?-- съ оттѣнкомъ тревоги въ голосѣ спросилъ старый литвинъ, выждавъ, пока минулъ первый порывъ радостной встрѣчи.
   Улыбка разомъ пропала съ потемнѣвшаго лица Альбрехта.
   -- Не удалось спасти его,-- отвѣтилъ онъ, стараясь скрыть подъ суровымъ видомъ горе, таившееся въ немъ.-- Казненъ онъ -- по приказу Ягайлы.
   Оллита закрыла руками исхудалое лицо свое.
   Раздалось нѣсколько вскриковъ; толпа всколыхнулась и тѣснымъ кольцомъ обступила прибывшихъ.
   Альбрехтъ передалъ все происшедшее.
   Его слушали, затаивъ дыханіе, и, когда онъ кончилъ, проклятья посыпались на голову Ягайлы.
   -- Хорошо сдѣлалъ Григорій и тѣ трое...-- въ раздумьи проговорилъ старый литвинъ, руководившій розысками Оллиты и Рудольфа: не одинъ князь будетъ теперь идти къ горѣ боговъ!
   -- Что же мы будемъ дѣлать теперь?-- произнесъ одинъ изъ коморниковъ, разведя руками.
   Отвѣта не далъ никто.
   -- Въ Троки нельзя идти,-- сказалъ старый литвинъ:-- чужое теперь это мѣсто...
   -- Ты что думаешь, бояринъ?-- обратился онъ вдругъ къ Альбрехту.
   Альбрехтъ взглянулъ на Оллиту.
   Было время, когда онъ, исполняя желаніе ея, остался на ея родинѣ, на Литвѣ, при князѣ Кейстутѣ. Теперь князя не стало, не стало и безопаснаго гнѣзда у нихъ, свитаго не мало лѣтъ назадъ на берегахъ голубаго Гальвы...
   Оллита поняла вопросъ его.
   -- Что хочешь, дѣлай!-- вся въ слезахъ отвѣтила она.-- Я бы хотѣла только повидать хотя разъ еще княгиню!
   -- Я уйду на родину... проговорилъ Альбрехтъ. Кто бы ни былъ теперъ великимъ княземъ на Литвѣ -- Ягайло или другъ его Витовтъ -- имъ я служить не стану!
   Вдругъ лицо его передернулось: онъ вспомнилъ, что по законамъ Германіи всякій, женившійся въ чужой странѣ на иноземкѣ, по возвращеніи подлежалъ вмѣстѣ съ ней казни.
   -- Не въ Германію, поправился онъ:-- къ теплымъ горамъ {Богемія.}. Но никогда не подыму меча своего противъ Литвы.
   Воины и коморники разбились на кучки: начались обсужденія и переговоры о будущемъ; вѣсть, привезенная Альбрехтомъ, разомъ порвала крѣпкую связь между этими людьми; каждый чувствовалъ себя одинокимъ и ненужнымъ никому.
   Альбрехтъ сталъ разспрашивать Оллиту и Рудольфа о пребываніи ихъ въ лѣсу; всѣ они пріютились отъ дождя, какъ подъ шатромъ, подъ столѣтнею елью; Генрихъ усѣлся между матерью и дѣдомъ, непрерывно ласкавшими его.
   Рудольфъ сильно измѣнился: болѣзнь и годы сломили его и уже не вѣяло прежнею нечеловѣческой мощью отъ его нѣсколько опустившихся плечъ и похудѣвшей груди. Сильно исхудала и Оллита, но, казалось, только выиграла отъ этого: чудные глаза ея сдѣлались еще больше и ярче, все выстраданное въ разлукѣ съ сыномъ и мужемъ, безсонныя ночи и дни борьбы за жизнь въ дремучемъ лѣсу наложили что-то особенное на лицо ея, что-то одухотворенное и глубокое, какъ голубое небо Литвы въ разрывахъ серебряныхъ облаковъ.
   Одежда и на ней и на Рудольфѣ висѣла въ клочьяхъ. Долгая болѣзнь Рудольфа съ трудомъ далась Оллитѣ. Пищею имъ служили корни, грибы, ягоды, яйца болотныхъ птицъ. Дорога, пересѣкавшая лѣсъ, была открыта Оллитой, но Рудольфъ не вставалъ почти до послѣдняго дня, оставлять же надолго его одного Оллита не рѣшалась. Отъ рѣдкихъ проѣзжихъ Оллита пряталась; спряталась и на этотъ разъ вмѣстѣ съ вышедшимъ съ нею Рудольфомъ; крики облавы застигли ихъ въ рѣдкомъ и открытомъ бору, и Оллита, не видя спасенья, быстро выгребла въ пескѣ двѣ ямы, велѣла улечься въ одну Рудольфу и засыпала его пескомъ по самое лицо; на лобъ накинула клокъ моха и только что успѣла продѣлать то же съ собой, какъ показались люди. Никто не замѣтилъ ихъ, хотя приблизились чуть ли не на пять шаговъ. Зовъ ихъ заставилъ Оллиту подняться; тѣ, кто видѣли появленіе ея изъ земли, перепугались до того, что бросились бѣжать, сломя голову, обратно...
   Альбрехтъ слушалъ разсказъ Оллиты и изрѣдка гладилъ въ видѣ ласки руку ея.
   Кони между тѣмъ отдохнули. Кончились и переговоры; люди расходились, всѣ озабоченные и грустные. Нѣкоторые направились къ Альбрехту.
   Альбрехтъ всталъ и вышелъ изъ подъ ели къ нимъ.
   -- Что порѣшили?-- спросилъ онъ.
   Передъ нимъ стояли почти всѣ прежніе слуги его.
   -- Возьми и насъ съ собой,-- заявилъ старшій изъ нихъ, Ромунтъ,-- Не хотимъ служить Ягайлѣ.
   -- А тѣ?
   Альбрехтъ кивнулъ головой на остальныхъ.
   -- Тѣ, кто по домамъ уйдетъ, кто къ Витовту хочетъ. Ягайлѣ никто не пойдетъ служить.
   -- Что-жъ, -- подумавъ, сказалъ Альбрехтъ, -- найдется дѣло и вамъ: воины вездѣ нужны. Сѣдлайте коней.
   -- А куда поѣдешь сейчасъ, въ Троки?-- спросилъ Ромулдъ.
   Альбрехтъ качнулъ головой.
   -- Что намъ тамъ дѣлать? Въ лапы къ жрецамъ, что ли, попасть? Нѣтъ, уже мы прямо черезъ Нерію на Нѣманъ и дальше...
   Оллита вздохнула. Слуги молча отправились сѣдлать коней; сумрачно было у всѣхъ на сердцѣ.
   Альбрехтъ отстегнулъ ременный поясъ свой, набитый серебромъ и червонцами, добытыми во время похода; въ немъ заключалось теперь все достояніе ихъ; онъ отсыпалъ нѣсколько горстей для раздачи въ награду за отыскиваніе Оллиты и дяди.
   Рѣшившіе ѣхать къ Бейрутѣ к Витовту подошли проститься съ Альбрехтомъ и его семьей. Отъ денегъ отказались всѣ.
   Альбрехтъ и остававшіеся съ нимъ расцѣловались съ ними и длинная безпорядочная вереница всадниковъ потянулась по дорогѣ.
   Отрядъ Альбрехта, имѣя во главѣ его самого, Оллиту съ Генрихомъ и Рудольфа, стройно ѣхалъ среди нея.
   Въ одномъ изъ глубокихъ овраговъ дорога развѣтвилась. Альбрехтъ повернулъ коня вправо.
   Направлявшіеся на Троки начали останавливаться. Перекрестокъ запрудился всадниками.
   -- Счастливо! Добраго пути! Будьте здоровы!-- кричали литвины, махая шапками.
   Отрядъ Альбрехта отвѣчалъ тѣмъ же, пока кудрявые кусты не закрыли его.
   Дорога шла подъ гору; сквозь заросли орѣшника скоро показались впереди буро-синія воды широкой Неріи.
   Грустными глазами обвела Оллита гористую долину красавицы Литвы, словно предчувствуя, что уже въ послѣдній разъ видитъ она ее.
   Альбрехтъ выѣхалъ на край отмели, далеко вдавшейся въ рѣку, и сталъ поить коня. Часть всадниковъ разсыпалась по водѣ, отыскивая бродъ.
   Удобное мѣсто, наконецъ, было найдено.
   Конь Оллиты вступилъ въ рѣку и погрузился почти по брюхо. Вода быстро неслась на него и съ шумомъ обтекала вокругъ груди, образуя по другую сторону завитки мелкихъ водоворотовъ.
   -- Не гляди внизъ, закружится голова!-- предупредила Оллита сидѣвшаго впереди нея мальчика.
   -- Мама, смотри, что это?-- вдругъ съ оттѣнкомъ испуга проговорилъ онъ, указывая влѣво рукою.
   Конь подъ Оллитой, прижавъ уши, попятился въ сторону: въ бокъ его ударилъ какой-то предметъ.
   Оллита слегка затянула опущенные свободно повода и вдругъ рванула ихъ такъ, что захрапѣвшій конь вскочилъ на дыбы; Генрихъ обѣими руками вцѣпился въ гриву его.
   Передъ самой мордой коня плылъ, чуть колыхаясь въ струяхъ рѣки, большой дубовый крестъ и на немъ мертвый распятый человѣкъ въ сѣрой рясѣ. Блѣдное, обращенное кверху лицо его было спокойно, но сурово; открытые гназа неподвижно глядѣли на небо.
   -- Жрецъ Мартинъ!-- воскликнулъ позади Оллиты голосъ Ромунта, узнавшаго мертвеца,-- Смотрите: христіанскіе жрецы плывутъ!
   Второй крестъ, толкнувшій лошадь Оллиты, задержался на мигъ у сѣдла ея. На немъ лежало прибитое большими деревянными гвоздями тѣло Франциска, невысокаго монаха, всегдашняго спутника Мартина. На кроткомъ лицѣ его застыло выраженіе страданья; по мертвымъ глазамъ и щекамъ, какъ слезы, сбѣгали струи дождя.
   Вздыбившійся конь далъ возможность кресту проплыть впередъ.
   -- На крестахъ?!-- въ ужасѣ крикнула Оллита, вперивъ расширившіеся глаза на страшное видѣнье.-- Люди распятые?!
   Пророческія слова великой Бейруты, сказанныя ею на башнѣ въ Трокахъ, какъ написанныя огненными буквами воскресли передъ Оллитой.
   -- Да... Предупреждалъ вѣдь Омуличъ ихъ!..-- сказалъ Альбрехтъ, провожая взглядомъ уносившіяся въ даль тѣла.
   -- Франциска жаль,-- замѣтилъ Ромунтъ.-- Пропалъ ни за что!
   Оллита рванула коня и, выскакавъ на противоположный берегъ, воротилась опять къ водѣ и стала глядѣть на уже едва виднѣвшіеся въ волнахъ кресты.
   -- Боги оставили насъ!-- въ возбужденіи проговорила она.-- Сегодня послѣдній день Литвы!-- И она повернула коня и, какъ бы гонимая призраками распятыхъ, помчалась прочь отъ рѣки.
   Не понявшій загадочныхъ словъ ея, Альбрехтъ поскакалъ съ остальными за нею.
   Черезъ пять дней бѣглецы уже были въ безопасности за рубежомъ Литвы. На этомъ рубежѣ мы простимся съ ними.

-----

   День смерти Кейстута дѣйствительно былъ днемъ смерти всей старой Литвы.
   Рухнулъ могучій столбъ, поддерживавшій ее, пала и Литва, поглощенная подъ властью Ягайлы Польшею, пало и язычество передъ распятымъ на крестѣ.
   Все измѣнилось съ тѣхъ поръ въ Литвѣ; потомки перезабыли почти всѣ дѣла своихъ предковъ; помнятъ ихъ хорошо только голубыя озера и рѣки Литвы, да величавыя развалины когда-то славныхъ и грозныхъ замковъ, внимающія среди тишины пѣснямъ безчисленныхъ соловьевъ и мѣрнымъ всплескамъ волнъ.

КОНЕЦЪ.

0x01 graphic

"Юный Читатель", No 14, 1906

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru