Минцлов Сергей Рудольфович
Лесные курганы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Сергей Минцлов.
Лесные курганы

   Велико и глухо Полесье на севере Орловской губернии. Широкой полосой вышло оно с запада, охватило Карачев и Брянск и потянулось дальше, по пескам и болотам, к Калуге.
   Вековые сосны почти сплошь составляют его; в самое небо уходят красноватые стволы их с темно-зелеными вершинами. А меж сосен над мшистыми кочками, залитыми черникой и костяникой, то здесь, то там подымаются седые шатры елей. Под ними нет кустов, -- серый мягкий мох ковром выстилает их корни. Кусты и трава под соснами; трудно пробраться там непривычному человеку.
   Вечная тишина и полумрак в этих лесах. Изредка хрустнет где-то отпавшая ветка, вскрикнет и постучит в сосну дятел.
   Птицы там гибель, а по темным верхам немало попадается и берлог "лесного хозяина".
   В это-то Полесье и отправился я на охоту с кучером тетки, в имении которой, Шемякине, я гостил тем летом. Звали его Абрамом.
   Он был маленького роста, коренастый, с могучими руками и грудью, обросшими волосами; широкое лицо его скрывала большая рыжая борода; нос был точно расплющен; темно-серые глаза смело и умно смотрели из-под густых, льняных бровей.
   Выехали мы с ним часов в пять вечера. Бодро бежал Богатырь -- крепкий степной меринок, запряженный в дрожки. Абрам правил.
   Дорога была неблизкая: до лесника Максима, куда направлялись мы, считалось верст сорок; верст десять из них приходилось ехать лесами по пескам и колдобинам.
   Солнце уже совсем заходило, когда, наконец, встали перед нами леса; красноватый отблеск еще играл на вершинах сосен.
   Длинные тени лежали повсюду; небо было бирюзовое, чистое.
   Еще немного -- и темная чаща охватила нас со всех сторон.
   Дорога пошла по песку; дрожки то и дело стали накреняться набок; Богатырь пошел тише. Ночь окутывала нас все больше и больше.
   -- Эге-гой? -- закричал Абрам, -- сторонись!
   Навстречу нам спускался с бугра обоз с бревнами и досками; слышался скрип колес и фырканье лошадей, различить же что-нибудь, кроме черных пятен, было нельзя...
   Обоз прошел мимо. Дорога сделалась ровнее; густо обступил дорогу кустарник; было тихо...
   Лес начал редеть; забелели просветы и мы выбрались на обширную поляну.
   Звездное небо глянуло нам в глаза; ехать стало светлее; от росистой травы тянуло холодом. Где-то далеко справа замигали чуть заметные огоньки полесской деревушки; оттуда доносились едва слышная, заунывная песня.
   -- Ишь, разгулялись, -- словно под праздники, -- заметил Абрам, иронически, как и все луговые, относившийся к полехам.
   Колеса дрожек запрыгали по корням и темный лес снова обступил нас. Но то были уже дубы; дорога вошла словно в туннель -- ни зги нельзя стало различить под переплетшимися ветвями.
   -- Ну, ночка; хоть убей, ничего не вижу! -- сказал Абрам и натянул вожжи. -- Как раз угодишь лбом в дерево!
   Богатырь пошел шагом. Абрам предоставил ему полную волю, благо умная лошадь знала дорогу.
   Темень была такая, что я едва различал своего спутника. Слышал только, как он, закуривая трубку, чиркнул спичкой; на секунду осветилось его лицо, круп лошади и ближние кусты и стволы деревьев.
   Наконец, опять несколько посветлело; донесся отдаленный лай.
   -- Сейчас сторожка! -- сказал Абрам и подхлестнул Богатыря.
   Темная изба двумя желтыми зрачками глянула на нас с небольшой полянки.
   Навстречу вынеслись с лаем собаки; почти сейчас же стукнула в избе дверь и чей-то голос прикрикнул на них.
   Я слез с дрожек и вошел в сени.
   Кто не знает русской избы?.. Земляной пол, широкая печь, лавки вдоль стен, потемневший стол в красном углу, низкий прокопченный потолок -- вот и вся ее внутренность.
   За столом, где дымилась чашка со щами, сидели несколько полехов-обозников, заночевавших в дороге. Вечно все серое носит этот народ, начиная с портов и посконной рубахи и кончая шляпами и армяками, которые валяют из белого войлока. Все полехи белокурые, -- я, по крайней мере, ни разу не видал черноволосых.
   Я пожелал им хлеба и соли и присел рядом. Они потеснились и чья-то мозолистая рука протянула мне ложку.
   -- Что, барин, поохотиться приехали к нам? -- сказал хозяин Максим, высокий, почти совсем седой старик с крупными глазами и носом. Словно резцом прорезаны были морщины на лице его; белая борода спадала на грудь.
   -- Охотиться, дедушка, -- ответил я.
   -- Вот бы ты, барин, Мишку нам ухлопал? -- промолвил один из проезжих, тщедушный, рябой мужичок. -- Третью корову он у нас режет!
   Полехи разговорились. Пошли рассказы о медведях, об охоте, перескочили и на леших.
   Темен люд, живущий в лесах, куда темнее, суевернее лугового народа. Да и как быть ему иным, когда обступил его со всех сторон дремучий бор, на сотни верст разросшийся без просвета, когда во всю свою жизнь только и видит и слышит он лишь вечный шум зеленых вершин -- летом, да вой волков и метелицы длинными зимними вечерами. Много, если побывает который из них в ближнем городишке: это уже бывалый!..
   -- А ну-ка, ребятушки, пора и на боковую? -- сказал, подымаясь из-за стола, старый полех, -- завтра до зорьки выезжать надо!
   Все встали, перекрестились на иконы, поклонились мне и хозяину и вышли из избы, -- "под возы спать", как пояснил Максим.
   -- А вам, барин, я здесь на лавочке постелю? -- предложил он.
   Я отказался: душно было и мухи целыми роями сонно жужжали на потолке и на стенах.
   -- Мы, дед, к тебе на стог пойдем? -- сказал Абрам, уже убравший Богатыря и отужинавший с полехами.
   -- Ин и там хорошо! -- согласился Максим.
   Мы вышли из избы. Два стога -- маленький и большой -- высились неподалеку от нее. Мы забрались с Абрамом на меньший и улеглись на душистое, свежее сено.
   Максим пожелал нам доброй ночи и ушел; я лег на спину и заложил руки за голову.
   Темное, звездное небо раскидывалось надо мной; кругом чернел лес; на лугу кое-где фыркали пасшиеся кони; у опушки глухо позванивала балаболка.
   Лес не подавал ни звука; что-то торжественное было в чарующей тишине ночи; сквозь всеобщий неподвижный сон чуялась таинственная близкая жизнь.
   Я закутался покрепче в шинель и закрыл глаза. Хорошо протянуться на мягком сене после сорока верст проселочной дороги! Тепло лилось по всему телу. Все смутнее и смутнее слышал я балаболку. Легко дышалось на свежем воздухе...
   Еще минута и я погрузился в сон...
   Резкий холод разбудил меня; я открыл глаза. Рассветало; серое небо низко висело над лесом; на другом конце поляны колыхался туман.
   Проснулся, поеживаясь, и Абрам.
   Максим был уже на ногах, когда мы пришли в избу. Он дал нам умыться; мы закусили черным хлебом, сунули пару краюшек в небольшой походный котелок и тронулись в путь. Солнце еще не вставало; трава на лугу серебрилась от сильной росы. Я отправился в одной ситцевой рубашке; холод пробирал до того, что посинели руки.
   Максим шел впереди.
   По узкой тропинке добрались мы до речушки, переправились через нее по двум перекинутым бревнам и очутились в чащобе, на тропке.
   Исполинские сосны красноватой стеной подымались кругом; кое-где выступали мохнатые ели; вверху, словно врезанная в сплошную зелень, синела узенькая полоса неба; солнце уже встало -- вершины леса горели румянцем.
   Рядом идти сделалось невозможно: слишком густа была чаща. Пришлось разделиться.
   Я пошел влево, к речке, в надежде на уток; Абрам с Максимом углубились в сторону от нее.
   Узкая просека скоро вывела меня к воде: речка текла по широкой прогалине и давала легкие повороты.
   Отошел я берегом версты с две -- уток все не было. А из леса эхо раза три доносило отдаленные ружейные выстрелы и я завидовал счастливым товарищам.
   Вдруг в чаще, неподалеку от меня, раздались странные звуки, -- точно урукали голуби. Я свернул по направлению их и увидал двух крупных вяхирей, сидевших на моховых кочках. На выстрел они не подпустили, -- перелетели шагов за сто и опять сели. Я начал подкрадываться. Они не подпустили снова.
   Долго тянулась эта история. Наконец, вяхири снялись и полетели куда-то над лесом.
   Я опустил ружье и осмотрелся: всюду теснились кусты, сосны да ели. И откуда пришел я? Я так был увлечен преследованием, что ничего не замечал и не видал, кроме птиц.
   Я стал искать следов своих, но их нельзя было различить на сухой листве и валежнике; чаща, между тем, становилась все глуше.
   Уж давно я должен бы был выйти к речке, а она все не показывалась; солнце стояло высоко.
   Сильная усталость и голод заставили меня присесть на бугорок перед вывороченной с корнем елью и заняться обедом; товарищей что-то слышно не было.
   Дичь и глушь кругом были непроходимые; я ощупал захваченные на всякий случай патроны с пулями и стал вслушиваться в тишину. Солнце нежило и пригревало; не то пчела, не то шмель жужжал надо мной.
   А не выстрелить ли? -- пришла в голову мысль.
   Но стрелять было рано: Абрам подумал бы, что я бью по дичи и не пришел бы. Оставалось ждать ночи.
   С час просидел я на своем бугорке. Дремота понемногу одолела меня, я прилег на мягкий мох и уснул.
   Сумерки спустились на землю, когда я проснулся. Лес потемнел, надвинулся ближе. Черным, вытянувшимся чудовищем казалась упавшая ель. Выстрелов слышно не было.
   Я ощупал карман и вынул револьвер.
   Гулко грянул выстрел, на миг осветилось все кругом; далече запрядало эхо.
   Я прислушался... Ответа не было... Еще с час прошло в томительном ожидании.
   Совсем черная, непроглядная ночь окутала мир. Только и различал глаз, что темные изломы леса; проглядывали звезды; тишина была невозмутимая.
   Я выстрелил снова.
   Словно захохотал лес, пробужденный от сна; крикнул в чаще испуганный ворон и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь. И опять тишина... Опять ни звука в ответ..
   Я зарядил ружье. Неужели же ночевать тут? Едва слышный звук выстрела докатился до меня. И еще... Стреляли у меня за спиной: меня искали!
   Я вскочил и грянул раз за разом из обоих стволов. Два удара ответили мне.
   Радостное чувство наполнило душу. Опять раздался выстрел -- уже совсем близко...
   -- А-а-у? -- донесся, наконец, голос Абрама.
   -- Э-гой! -- отозвался я и пошел навстречу.
   Густые сучья царапали лицо, цеплялись за рубашку; я закрыл глаза рукой и направился напролом.
   Через несколько минут мы встретились.
   -- Ну, барин, и забрался же ты в местечко? -- сказал Максим. -- Еле сыскали тебя. Как это ты сюда угораздился?!
   Я рассказал, в чем дело.
   -- Вяхири? -- повторил Максим. -- Вот что...
   Мы стали продираться в чаще; приходилось почти держаться за старого лесника, хорошо знавшего лес.
   -- А близко до дома? -- спросил я.
   -- До дому? Да верст двенадцать будет!
   -- А не заночевать ли нам у бугров? -- предложил Абрам. -- Куда это переть такую силу в потемках? Того и гляди, без глазу останешься!
   -- И то придется! -- согласился Максим. -- И кстати, у нас и поужинать есть чем! Да вот барин захочет ли?
   Я, разумеется, согласился.
   Лес начал редеть. Немного погодя показалась прогалина. Стало светлее.
   -- Вот и речка! -- сказал Максим.
   Прямо перед нами у самой реки намечался курган; вокруг него не виднелось ни кустика. Максим и Абрам сняли шапки и перекрестились.
   Мы подошли ближе. Курган был приблизительно сажен двух в вышину и пяти в поперечнике.
   -- Вот мы и на месте! -- заявил Абрам и отправился набирать сучьев и хвороста. Максим уселся щипать дичь. Скоро костер ярко озарил нас и скат кургана; светлый круг от огня лег на траве.
   Скоро поспел и ужин из дичи.
   Все ели с большим аппетитом, да и немудрено, когда за целый день, кроме ломтя черного хлеба, во рту ничего не было. Нежные кости рябчиков так и хрустели на крепких зубах Абрама; Максим медленно отдирал руками и ел белое мясо.
   Разговор зашел о приключении со мной.
   -- А мы думаем, куда бы это мог барин деваться? -- говорил Абрам. -- Уж не вернулся ли, мол, в сторожку? Да, нет, смекаем, быть того не может, -- сюда должон был бы прийти!.. Сидим, сидим, ждем -- все нет! Мы и двинулись бережком; отошли версты с две, заслышали выстрел. Еле нашли! Эки леса-то здесь, Господи!
   -- Глухо, глухо у нас!.. -- проговорил Максим, встал, утер рот и покрестился широким крестом.
   Абрам подкинул еще сучьев в огонь.
   -- И все вяхири, что за притча такая? -- сказал он. -- Помнишь, дед, летось Хвостовский барин здесь заплутался: тоже вяхири завели!..
   Максим молчал.
   Тепло, уютно было у пылавшего костра. Я лежал возле огня; Абрам и Максим сидели по другую сторону.
   -- А что такое было с ним? -- полюбопытствовал я.
   -- Да тоже вот... завели! -- ответил Максим. -- Пошли мы на тетеревей тогда, разделились, вот как нонче -- он и наткнись на них... и завели!.. Меня самого заводили, -- добавил он спустя некоторое время.
   -- Вяхири?
   Резкий, злорадный крик раздался почти рядом в чаще. Я быстро оглянулся.
   Дед усмехнулся.
   -- Сова это! -- сказал он, -- много их тут...
   Послышались тяжелые удары крыльев и точно смех донесся к нам издалека спустя минуту.
   -- Ишь, ты, нечисть! -- заметил Абрам, всматриваясь в чащу. -- Зарядом бы ее попотчевать!
   -- Да... -- опять начал Максим, -- не впервой это по здешним местам!.. Слыхал ты вот об этих буграх?.. -- Максим указал на тот, у которого сидели мы: немного подальше темнел другой.
   -- Нет, а что такое?
   -- Ну, слушай! -- сказал Максим. -- Давно тому было... -- татарин тогда русскую землю воевать приходил; стояла в те годы вон там церква -- доселе еще ее место значится! Василий поп ее строил. Бог весть, отколе он тут объявился, только вызнал люд, что подвижничает какой-то старец в наших лесах; сказывали, звери и те его не боялись. Повалил, понятно, к нему народ. Наша сторона глухая, дикая -- и теперь на десять деревень церкви не сыщешь, а тогда и совсем, почитай, не было их; поставил народушко рядом с землянкой Васильевой церковку, священствовать тот стал. И Бог весть откуда и приезжали к нему люди -- исцеление старец подавал, умилительный был, бессребреник, а сам все в ямке в своей жил, лишь на службу и выходил из нее!
   Только раз глядят люди, что-то нет его и нет; сунулись к нему, а он уж кончается.
   Плач пошел!
   -- Не плачьте, -- говорит, -- обо мне, о себе плачьте! Скорблю о том, что одни останетесь вы... Молите Бога -- Его святая воля!
   И помер. Здесь, сказывают, всем миром и погребли его.
   Максим указал рукой на ближайший курган.
   -- По горстке нанесли его православные; святое место здесь, безбоязненное!
   Он снял шапку и набожно перекрестился на могилу; Абрам сделал то же. На минуту воцарилось молчание.
   -- А с той же ночи знамения пошли, -- продолжал Максим. -- Хвостатая звезда огненная появилась на небе, ночью плач в церкви стал слышаться, солнце как кровь было, волки нашли целой тучей.
   Испугался народ. А тут невдолге и вести пали, -- татары идут! Не поспели сообразиться, -- нагрянули они; только и удалось нашим, что добро церковное в лесу закопать!
   Кто поробчей наутек пошли, другие обороняться решили; большое село, -- сказывают, здесь за церковью стояло.
   Тучей, что саранча, нашли татары; наших вчистую побили, село спалили, разграбили.
   Запалили и церкву, -- думали они богачества много забрать в ней -- слухи такие были -- ан только голые стены нашли!
   А привели их два брата, князья татарские -- мурзы-богатыри сказать. И разузнай они от кого-то, будто здесь старец богатый зарыт; раскопали могилу, вытащили колоду, крышку сорвали с нее, а он, святитель-батюшка, нетленный лежит, будто сейчас положенный! Только из лика потемнел, да брови будто сдвинул.
   Стали это татары тащить его из гроба, чтоб поглядеть, нет ли чего под ним, а святитель открыл глаза и глянул на них. Так и покатились оба князя с бугра, -- как молоньей их опалило! Все, сколько тут было татар, бежать кинулись. Опомнились версты через две, вернулись, -- глядь, князья мертвые лежат! Взвыли татары, отвели речку с версту отсюда, похоронили их там, у камней, и ушли скорей прочь!
   Наутро, кто уцелел из наших, высыпали из лесу и прямо сюда, к могиле. Видят, -- святитель открытый лежит... Лицо тихое, а на щеках слезы застыли.
   Похоронили его опять православные...
   Максим замолчал; молчали и мы с Абрамом; только костер потрескивал.
   -- Вот с той то поры татарской и повелось у нас в лесах нехорошее! -- заговорил опять старик. -- Сказывают люди, ни днем, ни ночью нет покою богатырям тем -- все клад ищут... Эти вяхири твои -- они были!.. -- добавил он. -- Счастье, нашли тебя скоро: медвежьи лога там кругом! На моей памяти был случай: мужик наш тоже за "ними" пошел и пропал. Нет его и нет; искать стали: глядь -- а он лежит под сосной с развороченной грудью и ружье рядом, перешибленное. Ночью ружье не помощник! Это "они" его навели... Вот какие дела, -- закончил дед и вздохнул.
   -- А пора бы и спать -- ишь, забалакались? -- сказал он и поднялся.
   Встал и Абрам.
   А я лежал на боку и, задумавшись, глядел на алмазную россыпь неба. Слегка жуткое, замирающее и вместе с тем сладкое чувство наполняло душу. Вокруг было тихо, торжественно. Чернел лес; Большая Медведица сильно подалась вниз -- поздно уже. Над рекой вставал туман; где-то кричал коростель...
   Холодно! Брр! Поближе к костру! Завтра рано вставать надо... Спать, спать!!..
   
   Тифлис, 1892 г.

Примечания

   Публикуется по сб. "Святые озера. Недавнее" (Рига: Сибирское книгоизд., 1927).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru