Lib.ru/Классика: Мильтон Джон. Потерянный рай

Мильтон

Потерянный рай

Джон Мильтон. Потерянный и возвращенный рай.

Гравюры Густава Дорэ. Перевод А. Н. Шульговской, 1896

Песнь 1-я

Содержание

В первой песне сначала вкратце излагается все содержание: ослушание Человека и потеря вследствие этого Рая, бывшего его жилищем; далее рассказывается о первоначальной причине его падения, о Змее или Сатане в виде змея, который восстал против Бога и, возмутив многие легионы Ангелов, был, по повелению Божию, со всем своим войском низвержен с небес в бездну. Далее, вкратце упомянув об этом, поэма повествует о Сатане с его Ангелами, низверженными теперь в Ад. Описание Ада, но не в центре мира (так как предполагается, что Небо и Земля не были еще созданы, следовательно на них и не лежало проклятия), а в области полной тьмы или, вернее сказать, Хаоса. Здесь Сатана лежит со своими Ангелами на огненном озере, уничтоженный, пораженный; через некоторое время он приходит в себя, как бы от смутного сна, зовет того, кто первый по чину лежит возле него; они рассуждают о своем позорном падении. Сатана будит все свои легионы, которые также лежали до сих пор, точно пораженные громом: они поднимаются; число их несметно; они строятся в боевом порядке; главные вожди их называются именами идолов, известных впоследствии в Ханаане и соседних землях. К ним обращается Сатана с речью, утешает их надеждой еще вернуть Небо, и говорит им в конце о новом мире, о новых существах, которые должны быть созданы, согласно древнему пророчеству или преданию на Небе; Ангелы же, по мнению многих древних Отцов, были созданы гораздо раньше видимого мира. Чтобы обсудить истину этого пророчества, и сообразно с этим решить свой образ действий, Сатана созывает весь совет. На таком решении останавливаются его товарищи. Из преисподней вдруг поднимается Пандемониум -- дворец Сатаны; адские власти сидят там и держат совет.

Воспой, небесная Муза¹, первое ослушание человека и плод того запретного древа, смертельный вкус которого, лишив нас Рая, принес в мир смерть и все наши горести, пока Величайший из людей не пришел спасти нас и возвратить нам блаженное жилище. Не ты ли, о Муза, на таинственной вершине Хорива² или на Синае вдохновила Пастыря, впервые поведавшего избранному народу, как небеса и земля поднялись из Хаоса³. Или, может быть, тебе приятнее высоты Сиона и Силоамский ручей⁴, протекавший у самого прорицалища Господня⁵, то я оттуда призываю твою помощь в моей отважной песне. Не робок будет ее полет: выше горы Аонийской⁶ взовьется она, чтобы поведать вещи, каких не смели еще коснуться ни стих, ни проза.

Тебя всего более молю о Духе Святом, Ты, для Кого прямое и чистое сердце выше всех храмов, вразуми меня; Ты все знаешь: Ты присутствовал при начале творения и, подобно голубю, распустив могучие крылья над громадной бездной, даровал ей плодотворную силу. Все темное во мне просвети, все низкое возвысь, подкрепи мой дух, чтобы я, будучи достойным того, дал уразуметь людям вечное Провидение и оправдать пути Всевышнего.

Прежде всего скажи мне, потому что ведь ни на Небе, ни в глубочайших безднах Ада, ничто не скрыто от Твоих взоров, -- скажи мне прежде всего: что побудило наших прародителей, в их блаженном состоянии, столь щедро осыпанных небесными милостями, отпасть от их Творца и преступить Его волю, когда она, налагая на них только одно запрещение, оставляла их владыками всего остального мира? Кто первый соблазнил их на эту измену? Проклятый Змей: он, в своем коварстве, кипя завистью и местью, обольстил проматерь человечества, когда за гордость был низвергнут с Неба со всем сонмом мятежных Ангелов. Он мечтал, надменный, подняв восстание, с их помощью возвыситься над всеми небесными властями; он надеялся даже стать равным Всевышнему. С такими дерзновенными замыслами против престола и царства Господа Бога он поднял на Небе нечестивую войну. Тщетная попытка! Всемогущий сбросил его с небесных пространств в кромешную бездну гибели; в безобразном своем падении, объятый пламенем, стремглав летел он в бездонную пучину. Страшная кара ждала там дерзновенного, осмелившегося поднять руку на Вседержителя: закованный в адамантовые цепи, он должен томиться там в муках неугасимого огня. Уже прошло столько времени, сколько для смертных девять раз день сменяется ночью, а он, побежденный, все еще лежал со своим ужасным войском в огненном море, погибший и все-таки бессмертный. Но ему суждена еще худшая кара: вечно терзаться об утраченном счастии и мыслью о беспредельной муке. Он поводит вокруг зловещими глазами; безмерная тоска и страх выражаются в них, но вместе с тем и непреклонная гордость, непримиримая злоба. Одним взглядом, так далеко, как может проникать только взор бессмертных, озирает он пространства обширные, дикие, полные ужаса; эта страшная тюрьма заключена в круге, как в громадном пылающем горниле, но пламя это не дает света: в видимом мраке оно только явственнее выделяло картины скорби, места печали, унылые тени, где никогда не могут быть известны мир и покой; даже надежда, которая никого не оставляет, и та никогда не проникнет сюда; это юдоль нескончаемых терзаний, всепожирающее море огня, питаемое вечно пылающей, но несгораемой серой. Таково жилище, приготовленное предвечным правосудием для этих мятежников; они осуждены на заключение здесь в полном мраке; от Бога и Его небесного света их отделяет пространство в три раза большее, чем расстояние от середины земли до крайнего полюса. О, как не похоже это жилище на то, откуда они ниспали! Сатана скоро узнает товарищей своего падения, раздавленных горами огненных волн и терзаемых бурными вихрями. Ближе всех к нему метался, первый после него по власти, также как по преступлениям, дух, много веков позже узнанный в Палестине и именованный Вельзевулом?. К нему Архивраг Неба, за то названный там Сатаной⁸, дерзкими словами нарушая зловещую тишину, вещает так: "О, неужели ты тот дух... но как низко пал ты! Как не похож ты на того, кто в блаженном царстве света затмевал своим лучезарным одеянием мириады блестающих херувимов! Неужели ты тот самый дух, мысли, планы, гордые надежды которого были некогда союзником в смелом и славном предприятии? Теперь несчастье снова соединило нас. Ты видишь, в какую бездну низринуты мы с горней выси Тем, Кто победил нас Своими громами? Кто же подозревал о таком могуществе? Но, несмотря ни на эту силу, несмотря ни на что, чем бы Державный Победитель ни наказал нас еще в Своем гневе, я не раскаиваюсь. Потерян мой внешний блеск, но ничто не изменит во мне твердости духа и того высокого негодования, какое внушает мне чувство оскорбленного достоинства, негодования, подвигшего меня на борьбу с Всемогущим. В этой яростной войне перешли на мою сторону несметные силы вооруженных Духов, дерзнувших отвергнуть Его власть и предпочесть мою. Встретились обе силы, огласились небесные равнины громами битв, поколебался престол Всевышнего. Ну и что же, если потеряно поле сражения, еще не все погибло! У нас осталась наша непоколебимая воля, жажда мщения, наша непримиримая ненависть, мужество. Никогда мы не уступим, никогда не покоримся; в этом мы непобедимы! Нет, ни гнев, ни Его всемогущество никогда не заставят преклоняться перед Ним, на коленях молить о пощаде, боготворить Того, Кто так недавно еще перед этой рукой трепетал за Свое царство? О, какая низость! Такое бесчестие, такой стыд позорнее нашего падения. Но, по определению судеб, наше божественное начало и небесное естество вечны; наученные опытом этого великого события, мы не стали хуже владеть оружием, и приобрели опыт: мы можем теперь с большей надеждой на успех, силой или хитростью, начать вечную непримиримую войну с нашим великим врагом, тем, что теперь торжествует, и, ликуя, один, всевластным деспотом, царит в Небе". -- Так говорил Ангел-отступник, стараясь хвастливыми речами заглушить глубоко терзавшее его отчаяние. Его отважный сообщник, не медля, отвечает ему: "О Царь, о Повелитель бесчисленных тронов, ты, ведший в бой несметные сонмы серафимов, ты, неустрашимый в боях, заставивший трепетать вечного Царя Небес, ты, дерзнувший испытать, чем держится Его верховная власть: силой, случаем или предначертанием судеб! Слишком ясно вижу я последствия ужасного события: наш позор, наше страшное падение! Небо потеряно для нас; наши могучие рати сброшены в глубочайшую пропасть и гибнут в ней, как только могут гибнуть боги и небесные естества. Правда, мрачен наш блеск, и былые дни блаженства поглощены в пучине нескончаемых зол, но дух наш непобедим; прежняя мощь скоро вернется к нам. Но что, если наш Победитель (я невольно признаю Его теперь Всемогущим, ибо только всемогущая власть могла преодолеть такую силу, как наша), -- что, если Он оставил нам всю крепость духа для того лишь, чтобы дать нам силы переносить наши муки и исполнить этим Его гневное мщение, или для того, чтобы на нас, как на военнопленных, возложить самые тяжкие труды в недрах Ада, где мы должны будем работать в огне или служить Его гонцами в глубинах преисподней?.. К чему послужит нам тогда сознание неутраченной силы и бессмертия, неужели для того только, чтобы сносить вечные муки?"

На это Дух зла быстро отвечал: "Падший херувим! В труде или в страдании быть слабым -- вот величайшее несчастье. Знай одно: добро никогда не будет нашим уделом; напротив, естественным нашим наслаждением будет порождать вечное зло, наперекор высокой воли Того, с кем мы боремся. Если бы Его помысел захотел направить к добру наше зло, мы должны стараться расстроить Его намерения, и в самом добре всегда отыскивать источник зла: это может часто удаваться нам и, если я не ошибаюсь, может быть будет раздражать врага, отклонять от цели самые сокровенные Его предначертания. Но, посмотри, гневный победитель отозвал назад к воротам Ада исполнителей мщения, посланных Им для преследования нас. Серный град, так беспощадно бичевавший нас во время нашего страшного падения с Неба, улегся в огненных волнах, которые приняли нас в себя. Гром, с бешеной яростью гнавший нас на крыльях багровых молний, может быть, истощив все свои стрелы, стих, наконец, в беспредельных, необъятных пространствах. Презрение или насыщенная злоба врага прекратили гонение, нам надо пользоваться случаем. Видишь там, вдали, ту печальную долину, пустынную и дикую, -- это жилище скорби, без света, кроме бледного, наводящего ужас, отражения багрового пламени! Попробуем вырваться из огненных волн, и отдохнем там, если только здесь возможен покой. Соберем туда наше огорченное воинство, посоветуемся, как больше всего можем мы оскорблять врага, как нам возвратить потерю, побороть страшное бедствие; может быть, мы почерпнем новые силы в надежде; если нет, -- нас вдохновит отчаяние".

Так вещает Сатана ближайшему своему собрату, подняв голову над волнами и сверкая искрами из пылающих глаз. Остальные части его тела плавали на поверхности, растянувшись в длину и ширину на многие версты. Громадная его масса подобна сказочным чудовищам: порождениям земли, Титанам, восставшим на Зевса, Бриарею или Тифону⁹, погребенному в пещере близ древнего Тарса. Или подобен он был морскому зверю Левиафану¹⁰, громаднейшему из всех существ, сотворенных рукою Бога, когда Он населял воды океанов. Часто, рассказывают мореходы, ночью, кормчий сбившегося с пути судна, увидев на белой пене норвежских волн спящее чудовище, принимает его за остров и вонзает якорь в чешуйчатую его кожу; тут находит он защиту от ветра, пока море покоится под покровом ночи, ожидая прихода желанного утра. Так, распростертый в громадном пространстве, лежал в пылающей пучине удрученный Сатана. Никогда бы не мог он не только подняться, но даже чуть-чуть приподнять голову, если бы волей всевышних Небес не было ему предоставлено полной свободы в черных его умыслах, чтобы он, делая зло другим, бездной своих преступлений навлек проклятие на свою собственную голову; чтобы он терзался все больше, видя, что вся его злоба вызывает только бесконечную доброту, благость и милосердие Божие к соблазненному им человеку, а на него, Сатану, навлекает тройную меру бедствий, гнева и кары.

Вдруг он поднимается из озера во весь свой гигантский рост; раздвигает обеими руками пламя, и оно, отхлынув назад, обращает в них свои остроконечные языки и, катясь огненными валами, оставляет в середине ужасную долину. Потом, распустив крылья, он летит в вышину. Темный воздух, который он давит своей распростертой массой, чувствует непривычную тяжесть, пока он не опустился на твердую землю, если можно назвать землей то место, вечно горящее неподвижным, твердым огнем, как то озеро -- текущим пламенем. Цветом оно подобно было растерзанным бокам Пелора¹¹, когда силой подземной бури отрывает от него скалу, или раскаленным внутренностям грохочущей Энты, когда она, дыша пламенем, выбрасывает огонь и лаву, распространяя зловонный смрад и окутывая дымом сожженную землю: таково было место покоя, попираемое теперь проклятою стопою Сатаны. За ним следует ближайший его собрат; оба торжествуют, что избежали Стигийских волн¹², как боги, своей собственной силой, а не соизволением Верховной Власти.

-- И эта страна, эта почва, этот воздух должны заменить нам небесное жилище! -- воскликнул Архангел. -- Вместо небесного сияния будет окружать нас этот унылый мрак? Пусть так; Тот, Кто остался теперь Владыкой, может распоряжаться и повелевать по произволу; быть как можно дальше от Него всего лучше для нас, равных Ему по разуму, равных, которых Он превзошел только силой. Простите, счастливые долины Небес, обитель вечной радости, прости! Привет вам, ужасы тьмы! Привет тебе, Ад! Преисподняя, встречай твоего нового владыку; он приносит тебе непреклонный дух; не изменят его ни время, ни место. Дух живет сам в себе; он может внутри себя из Неба сделать Ад, и Ад превратить в Небо. Не все ли равно, где я буду жить -- я останусь все тем же, что есть, а чем бы я ни был, я всегда буду ниже Того, Кто возвысился надо мной только благодаря Своим громам. Здесь, по крайней мере, мы будем свободны. Самодержавный властитель не позавидует этому месту; отсюда Он не изгонит нас. Здесь царство наше будет безопасно, а, по-моему, царствовать даже в Аду -- достойно честолюбия. Лучше царствовать в Аду, чем подчиняться на Небе!

-- Но зачем же оставляем мы наших верных друзей и союзников, соучастников нашего бедствия, в безмолвном ужасе на озере забвения? Разве мы не призовем их разделить с нами это злополучное пристанище? Или еще раз, объединившись, не попробуем, что можем мы вернуть в Небе или что еще утратить в Аду? -- так говорил Сатана.

Вельзевул отвечает ему: "Вождь лучезарных сонмов, которых никто бы не мог победить, кроме Вседержителя! Пусть раздастся Твой голос, верный залог надежды среди опасностей и страха, голос, так часто воодушевлявший в минуты отчаяния, в разгаре битвы, где она кипела всего ожесточеннее; пусть раздастся этот голос, верный знак к приступу, и легионы твои мгновенно оживут и воспрянут с новым мужеством. А теперь они мечутся в беспамятстве, распростертые на том огненном озере, как мы недавно; они поражены и потрясены. Неудивительно, после падения с такой неизмеримой выси!"

Едва он закончил, как Сатана направляется к огненной бездне. Он откинул назад свой тяжелый щит; массивный, громадный круг висит на его плечах, подобно луне, которую по вечерам Тосканский ученый¹³ с Фиезольских¹⁴ высот или с равнины Вальдарно¹⁵ разглядывал в оптическое стекло, стараясь различить новые земли, реки, горы на ее, усеянном пятнами, шаре. Опираясь на копье, в сравнении с которым величайшая сосна, срубленная на горах Норвегии, чтобы превратиться в мачту для величайшего из наших кораблей, показалась бы тростинкой, идет он неверными шагами по горящим глыбам. Те ли это воздушные стопы, какими, бывало, проносился он по небесной лазури! Жгучий жар огненных сводов, духота и смрад причиняют ему тяжкие страдания, но он все переносит и, наконец, достигает берега огненной пучины. Там он останавливается; он зовет свои легионы. То были лишь тени ангельских ликов; они лежали, наваленные друг на друга, словно осенние листья, покрывающие густым слоем Валломбросские¹⁶ручьи, осененные тенистыми куполами Этрурийских лесов; так густо покрывал берега Чермного моря переломанный бурей тростник, когда Орион¹⁷ яростными ветрами взволновал море, и волны его потопили Бузириса¹⁸ с его Мемфийской конницей, когда он коварно преследовал бывших обитателей Гесема¹⁹, а те смотрели с безопасного берега на плывущие трупы, колеса, разбитые колесницы врага. В таком жалком, растерзанном виде, подавленные ужасом, лежали эти легионы, густо усеяв поверхность озера. Сатана зовет их так громко, что голос его раздается в глубочайших ущельях Ада: "Князья, Цари, Воины, лучший цвет Неба, некогда вашего, теперь потерянного для вас! Возможно ли, чтобы такое уныние овладевало бессмертными? Или, утомясь в войне, вы избрали это место для отдыха от ваших подвигов? Можно подумать, с таким спокойствием предаетесь вы здесь сладостной дремоте, точно в долинах небесных. Иль, может быть, вы дали клятву в этом униженном положении воздавать поклонение победителю? А Он в эту минуту смотрит, как херувимы и серафимы, разбитые, уничтоженные, валяются здесь вместе с обломками своих знамен и оружий! Верно вы ждете, чтобы быстрые слуги Его, разглядев с небесных высот наше плачевное положение и воспользовавшись им, бросились на нас и приковали громовыми стрелами на дне этой бездны? Проснитесь, восстаньте! Или оставайтесь падшими навек!"

Они, заслышав его голос, сгорая от стыда, воспрянули. Так часовой, которого строгий начальник застал спящим, вздрагивает и смутно озирается кругом, пока совсем не очнется от сна. Падшие Ангелы не сознавали ужаса своего положения, не чувствовали ужасных мук, но голос вождя мгновенно выводит их из оцепенения, и они, эти бесчисленные легионы, послушно покоряются ему. Так, в тот роковой для Египта день, когда могущественный жезл сына Амрамова²⁰ взмахнул над берегом, черные тучи саранчи, гонимые восточным ветром, как ночь повисли над нечестивым царством Фараона и затемнили все нильские страны: так же бесчисленны были падшие Ангелы, парившие под адскими сводами сквозь огонь, охватывавший их сверху, снизу, отовсюду. Но вот их великий Султан²¹ поднял свое копье; по этому знаку они плавно опускаются на затверделую серу, заняв своей массой всю равнину. Никогда многолюдный север не извергал такой толпы из ледяных чресл своих, когда дикие сыны его, перейдя Рейн и Дунай, подобно стремительному потоку, наводнили юг, разлившись от Гибралтара до песчаных пустынь Ливийских.

Начальники отрядов, вожди легионов, выйдя из рядов, спешат к тому месту, где остановился их великий полководец. Богоподобные, они блистают красотой, далеко превосходящей человеческую; они, некогда облеченные царским достоинством, восседавшие на тронах в небесном царстве. Теперь же и след их имен уничтожен в небесных летописях; своим возмущением они навсегда стерли их из книги жизни²². Им еще не были наречены новые имена, данные им сынами Евы, когда Господь, чтобы испытать человеческую слабость, дозволит им ходить по земле; тогда, хитростью и обманами, они развратили большую часть человеческого рода; они совращали людей забывать Создателя, и часто соблазняли их: невидимый образ Давшего им бытие уподоблять образу скотов, которых украшали и чествовали с веселыми обрядами на торжествах, исполненных пышности и блеска, или поклоняться злым духам, как божествам; тогда они стали известны людям под именами различных идолов языческого мира.

Муза, скажи мне имена, известные тогда; кто первый, кто последний, стряхнув с себя сон, поднялся с огненного ложа на призыв своего великого царя; расскажи, как они все, каждый по своему чину, по одиночке, приближались к нему на обнаженный берег, где он остановился, между тем как толпа, еще не пришедшая в себя, держалась в отдалении.

Главными вождями были те духи, которые, вырвавшись впоследствии из Ада и бродя по земле для отыскания себе добычи, дерзнули ставить свои капища рядом с храмами Господа Бога, воздвигать свои алтари рядом с Его алтарями, и, заставив народы обожать себя как богов, простерли свою дерзость до того, что стали оспаривать царство Иеговы, Который, окруженный серафимами, правит громами с высоты Сиона. О мерзость! Кумиры их часто ставились в самом святилище Всевышнего. Священные обряды, праздничные торжества осквернялись их богохульством; с своим мраком они осмеливались приступать к Его божественному свету!

Первый приближается Молох²³, ужасный царь, запятнанный кровью человеческих жертв; напрасно лились слезы отцов и матерей; вопли младенцев, которых влачили в огонь, на алтарь мрачного идола, заглушались громом труб и литавр. Ему поклонялись аммонитяне в Раббе²⁴ и во всей влажной долине, в Аргобе и Васане²⁵, до самых дальних берегов Арнона²⁶. Ему мало было дерзновенного приближения к священным местам: он развратил еще мудрое сердце Соломона; прельщенный его обманом, царь этот воздвиг ему капище напротив храма Господня, на горе, ставшей с тех пор горой позора; и прелестная долина Енномская осенилась дубравой, посвященной Молоху; с тех пор она стала называться Тофетом²⁷ или черной Геенной, прообразом Ада.

Второй был Хамос²⁸, ужас и срам сынов Моава! Ему поклонялись от Арфира до Нававы, в знойных степях Аворима, в Гезебоне и Хоронаиме²⁹, Сеонских царствах и далее, за пределами цветущей долины Сивмы, одетой виноградниками, и в Элеале до Асфальтского моря³⁰. Под другим именем, Фегора, дух этот соблазнил в Ситтиме³¹ бегущих с берегов Нила израильтян на развратное поклонение себе, что вовлекло их в великие несчастия. Отсюда он распространил эти сладострастные оргии до той горы соблазна, у дубравы, посвященной человекоубийце -- Молоху. Там разврат царствовал вместе со злодейством, пока благочестивый Иосия не низринул идолов в Ад.

За ними следовала толпа духов, которые от берегов древнего Евфрата до реки, составляющей границу между Египтом и Сирией, были обожаемы под общими именами Ваала и Астарофа³², первые -- мужского, вторые -- женского пола: духи могут принимать облик того или другого пола, или одновременно оба -- так легко их естество, не связанное ни одним нервом, не отягченное никакой грубой оболочкой, не держащееся на бренном костяном остове, подобно тяжеловесной плоти.

Но в какой бы форме ни являлись они, в воздушной или телесной, блестящей или темной, они всегда искусно приводят в исполнение свои быстрые планы, то поселяя в нашем сердце любовь, то разжигая в нем ненависть. Часто дети Израилевы оставляли ради них Творца, давшего им жизнь, и, забыв Его законный престол, простирались перед скотами, изображавшими этих богов. Вот почему головы их, привыкшие нагибаться под гнетом позора, так низко склонялись в битвах, так бесчестно пали от меча презренных врагов. С ними, окруженный своей свитой, явился Астареф с челом, осененным полумесяцем; финикияне называли его Астартой, царицей Неба. Ночной порою, при свете луны, сидонские девы пели гимны и приносили мольбы перед блестящим изображением богини; такими же песнями в честь ее оглашался Сион; там, на горе обиды, стоял ее храм, построенный женолюбивым царем, который, поддавшись обольщению прекрасных язычниц, поклонился мерзостным идолам.

Вслед за богиней шел Таммуз³³; его ежегодная рана, в начале лета, созывала на Ливанские долины толпы молодых сириянок; целый день в любовных песнях оплакивали эти девы участь бога; созерцая, как тихий Адонис несет с родной скалы в море пурпуровые воды свои, они воображали, что их окрасила так кровь несчастного, ежегодно ранимого Таммуза. Порочные дочери Сиона пламенно верили этой любовной сказке. Иезекииль, стоя под священным портиком, видел их сладострастное томление, когда глазам его было открыто в видении гнусное идолопоклонство неверного племени Иудина³⁴.

Далее шел Дух, проливавший горькие слезы, когда плененный ковчег разбил его звероподобного истукана; с оторванной головой и руками он пал на пороге своего же собственного капища, посрамив своих поклонников. Дагон -- имя его³⁵, морское чудовище -- получеловек, полурыба. Это не мешало городу Азоту воздвигнуть ему великолепный храм, и по всему прибрежью Палестины, в Гафе, в Аскалоне и до пределов Аккарона и Газы трепетали от имени этого божества. За Дагоном шел Риммон³⁶; очаровательным жилищем его был прекрасный Дамаск, на плодоносных берегах Авана и Фарфара, прозрачных рек. И он также нагло оскорблял дом Божий: однажды, потеряв прокаженного, он приобрел царя³⁷, он заставил своего победителя Ахаза разрушить Божий храм, а на его месте воздвигнуть сирийское капище, где этот слабоумный царь поклонялся им же побежденным богам и сжигал в их честь мерзкие жертвоприношения. Далее предстало множество духов, известных некогда под знаменитыми именами Озириса, Изиды и Гора³⁸, с их свитой.

Чудовищными образами и волшебствами они обольщали в Египте его фанатических жрецов, чтобы те олицетворяли своих бродящих богов не в человеческом, а зверином образе. Не избегнул этой заразы и Израиль, когда на Хориве превратил выпрошенное золото в тельца³⁹, беззаконный царь⁴⁰ дважды повторил это преступление в Дане и Вефиле, уподобив образу упитанного вола своего Создателя, Иегову, в одну ночь прошедшего Египет и сокрушившего одним ударом как всех его перворожденных младенцев, так и всех его блеющих врагов.

Последним шел Велиал⁴¹, из всех падших Ангелов самый развращенный, всем существом преданный пороку, из любви к самому пороку; ему не ставили капищ, ни один алтарь не дымился для него; но кто же из злых духов чаще его проникал в храмы, осквернял алтари, когда даже священники впадали в безбожие, как дети Илия, наполнившие дом Божий буйством и развратом? Царство Велиала везде: в чертогах, во дворцах, в роскошных городах, где шум бесстыдного веселья, насилий и неправд поднимается выше самых высоких башен; когда же наступают сумерки, сыны Велиала расхаживают по ним, преисполненные наглости и винных паров. Такими видели их улицы Содома и та ночь в Гаваоне⁴², когда гостеприимный кров вынужден был выдать принятую им под свою защиту женщину, чтобы избегнуть еще более гнусного насилия.

Эти мятежные Ангелы были первыми по чину и власти. Слишком долго было бы называть всех остальных, хотя слава некоторых из них гремела далеко; между ними были Ионийские боги, боги народов, происшедших от Иована⁴³; эти божества признаны, однако, поздним происхождением, чем Небо и Земля, их родители, которыми они хвастают⁴⁴. Первородным сыном Неба был Титан, с огромным его потомством; младший брат его, Сатурн, похитил у него право первенства, но сам получил такое же возмездие от могущественного Зевса, своего собственного сына, родившегося у него от Реи. Так основалось на незаконном захвате царство Зевса. Сначала боги эти сделались известными в Крите и на горе Иде⁴⁵, потом они поднялись на снежные вершины холодного Олимпа и царствовали в средней области воздушного пространства. Для них это был высший предел Неба: алтари их возвышались на дельфийских утесах, в Додоне⁴⁶, и потом проникли за пределы Дориды; они распространились даже до самых отдаленных островов, когда один из этих богов бежал со старым Сатурном через Адриатическое море в Гесперийские поля, за пределы Кельтики.

Все эти духи и еще многие другие шли неисчислимыми сонмами; глаза их были потуплены и влажны; но в них вспыхнул мрачный огонь радости, когда они увидели, что господин их не поддается отчаянию и что они не погибли. При виде их лицо Сатаны как будто зарделось краской стыда, но, призвав вскоре свою обычную гордость, надменными словами, имевшими только вид величия, но в сущности лишенными его, он рассеивает их страх и понемногу оживляет ослабевшее их мужество. При воинственных звуках труб и литавр повелевает он поднять свое могущественное знамя. Азазииль, херувим исполинского роста, требует, как права, которым он гордится, чести развернуть его; распущенное во всю величину и высоко поднятое царское знамя, имевшее древком блестящее копье, засияло на ветру как метеор. Золото и драгоценные каменья богато украшают гербы и трофеи серафимов. Звонкие трубы оглашают бездну торжественными звуками. Все адское воинство испускает громкий клик, который потрясает своды Ада и распространяет ужас даже за пределами его, в царстве Хаоса и древней Ночи.

В одно мгновение поднимается в воздухе десять тысяч знамен, развеваясь в мраке бездны цветами востока; стройными рядами вырастает густой лес копий; тесно сжатые шлемы, щиты представляют непроницаемую, плотную стену; вся армия правильными фалангами разворачивается и идет под звуки дорических флейт и свирелей. Эти самые звуки воодушевляли перед боем героев древности возвышенными, благородными чувствами; не слепую ярость внушали они, но хладнокровное, непоколебимое мужество, которое заставляло предпочитать смерть бегству или постыдному отступлению; полные гармонии, звуки эти созданы были для того, чтобы успокаивать расстроенные мысли, изгонять сомнение, страх, печаль из сердец смертных и бессмертных. Так, дышащие силой, с твердой решимостью, безмолвно шествуют падшие Ангелы под нежную музыку свирелей, облегчавшую им тяжелый путь по жгучей почве; но вот они остановились: грозен был этот сверкавший оружием фронт, развернувшийся на ужасающее расстояние; подобно воинам, поседевшим под ратными знаменами, ждут они приказаний своего могучего вождя.

Сатана окидывает опытным глазом длинные ряды вооруженных Духов; он быстро обозревает все батальоны, любуется своими воинами, их лицами и осанкой, прекрасными как у богов; наконец, делает перечень. Сердце его упивается гордостью, он ликует, еще больше ожесточаясь от сознания своей силы; никогда, от сотворения человека, не собиралось еще такого воинства, которое, в сравнении с этим, не показалось бы кучкой пигмеев⁴⁷, воюющих с журавлями, если бы даже к самим флегрийским⁴⁸ великанам присоединить все геройское племя, сражавшееся в Фивах и Илионе⁴⁹, вместе с богами, принимавшими участие в битве обеих сторон, и всех героев сказок и романов о сыне Уфера, в кружке британских и арморийских рыцарей⁵⁰, всех верных и неверных, обессмертивших себя в битвах при Аспрамонте, Монтальбане, Дамаске, Марокко и Требизонде, или тех, что Бизерт⁵¹ послал с берегов Африки против Карла Великого, разбитого со всеми его войсками на полях Фонтарабийских. Так далеко было это воинство от сравнения с силами смертных, но, однако, оно повинуется своему грозному полководцу. А он, гордый властелин, превосходя всех видом, осанкой, возвышается над ними подобно башне.

Образ его не потерял еще всего своего первоначального величия; помрачнел его божественный блеск, но и в падшем, в нем виден был Архангел: так, только что взошедшее солнце, без лучей проглядывает с горизонта сквозь туманный утренний воздух; или во время затмения спрячется за месяц и бросает на половину земли зловещий полусвет, приводя в трепет монархов, которые видят в этом предзнаменование опасных переворотов. Так, омраченный, все еще блистал над всеми гордый Архангел. Лицо его глубоко изборождено молниями, печать скорби легла на его поблеклые ланиты; но под нависшими бровями таится необузданная отвага, упорная гордыня, выжидающая минуты мщения. Глаза его свирепы; однако в них мелькнуло сострадание и угрызение совести, когда он увидел сообщников своего преступления, или, скорее, последователей, осужденных на вечные муки. Те ли это Ангелы, какими он знал их некогда в блаженном состоянии! По его вине миллионы Духов изгнаны с Неба, из-за его возмущения они навеки лишились небесного света. Но и в померкшей славе, как верны остались они своему вождю! Так, когда небесный огонь опалит лесные дубы или горные сосны, величественные стволы с обгорелыми вершинами, обнаженные, твердо стоят на сожженной земле.

Сатана подает знак, -- он хочет говорить. Ряды вокруг него удваиваются; сложив крылья, полководцы образуют около него полукруг. Они стоят в глубоком молчании; три раза начинал говорить Сатана, и три раза, вопреки его гордыне, слезы, такие слезы, какими плачут Ангелы, вырывались из его глаз. Наконец, среди тяжких вздохов, он произносит:

"О мириады бессмертных Духов! О Силы, которым нет равных, кроме Всемогущего. И борьба эта с Ним не была бесславна, как ни ужасен ее исход, в чем убеждает нас это место и эта ужасная перемена. О проклятие! Но какой высокий ум, из глубины знания прошлого и настоящего провидящий и предрекающий грядущее, мог представить себе, чтобы такие соединенные силы богов, такие силы как эти, когда-нибудь могли узнать поражение? И кто же поверит, что, даже потерпев поражение, все эти могучие легионы, после изгнания которых опустело Небо, не восстанут, не поднимутся, чтобы снова завоевать свою светлую отчизну?

Призываю в свидетели все небесное ополчение, от моей ли нерешительности или страха погибли наши надежды? Но Тот, Кто царит Монархом Небес, до той поры прочно сидел на Своем троне, опиравшемся на древней славе, согласии, привычке; окружая Себя полным блеском царского величия, Он, однако, всегда скрывал от нас Свои силы; это породило в нас смелость к нашей попытке и погубило нас. Теперь мы знаем Его могущество, а вместе с тем и наше собственное; мы не должны вызывать Его на новую войну, но нам нечего страшиться, если бы она была объявлена нам. Самое лучшее для нас теперь, это работать втайне; хитростью, обманом достигнуть того, чего не могли взять силой; пусть узнает через нас, что тот, кто одерживает победу одной силой, только наполовину одолевает своего врага. В беспредельном пространстве могут возникнуть иные миры: и давно уже было предание на Небе, что Бог намерен создать новый мир и населить его избранным племенем, и что племя это будет любимо Им наравне с небесными сынами. Туда попробуем совершить наше первое вторжение, хотя бы только для того, чтобы обозреть тот мир; туда или в другое место! Не может эта адская яма вечно держать в оковах небесных Духов, или пучина эта долго поглощать нас во мраке. Но подобная мысль должна быть зрело обдумана в полном совете. На мир нет надежды: кто же из нас думает о покорности? Итак, война! Война открытая или тайная!" -- торжественно произнес Сатана. В знак согласия в воздух летят миллионы пылающих мечей, исторгнутых с бедра могучих херувимов. Ад внезапно осветился на далекое пространство. Надменно изрыгают они хулы против Всевышнего и, яростно стиснув оружие, ударяют им о свои звенящие щиты, оглашая Ад воинственным гулом и посылая к небесному своду вызывающие вопли.

Неподалеку возвышалась гора; чудовищная вершина ее извергала огонь и клубы дыма; остальную ее поверхность покрывала блестящая кора, -- несомненный признак того, что в недрах ее скрывалась богатая руда, -- следствие работы серы. Туда на быстрых крыльях спешит многочисленный легион с заступами и ломами, чтобы укрепить поле для царского стана окопами и валами. Маммон⁵² предводительствует ими. Маммон, наименее возвышенный из всех падших Духов; даже на небе взоры его и мысли были постоянно обращены вниз; его больше восхищало богатство Неба, где ноги попирали золото, чем священные видения и блаженство созерцания. Он первый своим примером и советами научил людей искать добычи в глубоких недрах земли, и они святотатственными руками стали расхищать из утробы своей матери-земли сокровища, которым бы лучше было навсегда оставаться погребенными.

В одну минуту в боку горы зазияла широкая рана, и маммоново войско стало вырывать золотые ребра. Удивительно ли, что золото родилось в Аду? Есть ли другая почва, более благоприятная для этого блестящего яда? Вы, хвалители бренных вещей, с удивлением говорящие о Вавилоне и сооружениях мемфисских царей, взгляните, как ваши величайшие памятники славы, силы, искусства, бледнеют перед созданием этих отверженных Духов; взгляните, с какой легкостью, в один час, они сооружают то, что люди с трудом могли бы создать веками кропотливой работы бесчисленных рук. У подножия горы вмиг было устроено множество плавильных горнов; по жилам, проведенным из озера, текут струи жидкого огня. Одни бросают туда огромные глыбы металла; другие, с изумительным искусством разделяя их породы, плавят руду, очищая ее от горячей накипи; третьи лепят в размягченной земле различные формы; посредством удивительного приспособления кипящее золото струится вниз, наполняя каждую впадину. Так, в органе, одно дуновение, пробегая по всем извилинам многочисленных трубок, выходит из них мелодичным звуком. Вскоре, подобно пару, из земли стало вырастать, при звуках сладостных симфоний и тихого, стройного пения, обширное здание. Оно имело вид храма; его окружали пилястры и дорические колонны, увенчанные золотыми архитравами; карнизы, фризы украшены выпуклой резьбой; купол его из резного золота. Ни Вавилон, ни величественный Алькаир⁵³,при всей их пышности, ни Египет, ни Ассирия, соперничавшие друг с другом в роскоши и богатстве, даже не приближались к этому великолепию; ни дворцы их царей, ни храмы в честь их богов Бела и Сераписа, не могли сравниться с ним. Стройная громада, вознесясь во всю свою вышину, остановилась неподвижно: вдруг бронзовые ворота широко распахнулись и над гладким, ровным помостом открылась обширная внутренняя часть здания. Бесчисленные ряды блиставших люстр и пылавших факелов, питаемых Нефтью и Асфальтом, магической силой держась под сводом, изливают потоки света как бы с тверди небесной. Нетерпеливая толпа врывается туда, восхищаясь; одни хвалят работу, другие -- зодчего: он еще на Небе прославился постройкой многих чудесных дворцов для Ангелов, которые восседали в них скипетроносными князьями. До такой власти возвысил их Верховный Царь, поручив им, каждому в его иерархии, управление небесными чинами. Имя его также не было лишено славы и поклонников в древней Греции; в Авзонии люди называли его МульциберомИ О падении его с неба они сочинили сказку, будто разгневанный Зевс сбросил его прямо через хрустальные зубцы; будто целый летний день летел он оттуда, с утра до полудня, и с полудня до вечерней зари, и с закатом солнца, как падающая звезда, упал с зенита на Лемнос, остров Эгейского моря. Так рассказывали люди и ошибались: Мульцибер задолго до того пал вместе с низверженными мятежниками. Не помогли ему чудесные его постройки в небе, не спасли никакие ухищрения: и сам зодчий, и искусные работники его, сброшенные головой вниз, были посланы отстраивать ад.

Между тем, по повелению Державного вождя, крылатые герольды, с ужасающим церемониалом, с трубными звуками, объявляют всему войску, что торжественный совет должен немедленно собраться в Пандемониуме, величественной столице Сатаны и его сановников. Из каждого отряда, из каждого легиона призываются достойнейшие по чину или выбору; они немедленно идут на зов в сопровождении сотен и тысяч войск. Толпа теснится у всех входов, наводняя обширные портики, но особенно огромную залу (она более походила на закрытое поле, где смелые бойцы, привычные в тяжелом вооружении скакать на рьяных конях, перед троном султана бросали цвету языческого рыцарства презрительные вызовы на смертельный бой, или предлагали на скаку сломить копье). Густо здесь кишат Духи, и на земле и в воздухе, который они со свистом рассекают взмахами своих крыльев. Так, весенней порой, когда солнце вступает в знак Тельца, многочисленное юное поколение пчел высыпает из улья и кружится около него роями: они летают взад и вперед меж цветов, влажных от утренней росы; или, скучась на гладкой доске в преддверии соломенной крепостцы, только что натертой душистым бальзамом, рассуждают и советуются о государственных делах. Так кишели массы воздушных легионов до той минуты, когда был подан сигнал. О чудо! Эти гиганты, превосходившие громадностью всех великанов, какие когда-либо рождались сынами земли, вдруг превращаются в самых крошечных карликов; бесчисленные, они скучиваются в маленьком пространстве, подобно тому племени пигмеев, что жило за горными высями Индии⁵⁵, или подобно волшебным эльфам, которые в полночный час собираются на окраине леса или на берегу ручья. Запоздалый путник видит их резвые игры, или это только грезится ему, тогда как над его головой царит луна, направляя ниже к земле свое бледное шествие; а они, резвясь и танцуя, веселой музыкой очаровывают его слух, и сердце в нем замирает от радости и страха. Так эти бесплотные Духи из гигантов превращаются в бесконечно малые существа: число их несметно, но они свободно помещаются в середине чертога адского дворца; а в самой его глубине, высшие чины серафимов и херувимов, не изменяя своего вида, в замкнутом кружке, держат тайное совещание. Тысячи этих полубогов восседают на золотых тронах. Собрание полно. Наступает минута молчания, и, после короткого воззвания, начинается великий совет.

ПЕСНЬ 2-я

Содержание

Совещание открыто. Сатана предлагает отважиться на новую войну с целью захвата Неба; одни стоят за войну, другие против нее. Останавливаются на третьем предложении, еще ранее высказанном Сатаной: исследовать истину пророчества или предания на Небе о другом мире, который должен быть вскорости создан и о другой породе существ, равных или немного уступающих Ангелам. Возникает затруднение: кому доверить такое трудное поручение. Сатана один предпринимает это путешествие: ему рукоплещут, прославляют его; этим заканчивается совет. Духи рассыпаются в разные стороны, и, смотря по склонности каждого, проводят время до возвращения Сатаны. Полет Сатаны к воротам Ада. Он находит их запертыми. Наконец открывает их; виднеется необъятная пучина между Адом и Небом; с трудом Сатана переносится через нее -- ему указывает путь Хаос, властитель тех стран. Наконец, вдали виден новый мир, куда стремится Сатана.

Высоко, на пышном царском троне, далеко затмевающем богатство Ормуза⁵⁶ и Индии, или тех стран, где роскошный Восток щедрой рукой осыпает своих варварских царей жемчугом и золотом, надменно восседал Сатана: на такую пагубную высоту вознесся он своим достоинством. Но из безнадежного отчаяния снова достигнув такого величия, он стремится еще далее; его преследует ненасытная жажда войны с Небом; он забыл печальный опыт, и гордыня свои мечтания провозглашает так:

"Силы, Власти, Божества Небес! Нет пучины, которая бы могла навек заточить в своих глубинах бессмертную силу: мы поражены, уничтожены, но я не считаю Небо потерянным. Мы восстанем мощью нашего небесного естества, более блестящие и более грозные, чем до падения; второй подобной участи нам нечего будет страшиться. Хотя право и непреложные законы Неба поставили меня главой над вами, но потом в этом достоинстве утвердил меня ваш собственный выбор, равно как заслуги мои в советах и в войнах. Потеря наша вознаграждена тем, по крайней мере, что прочнее укрепила за мной трон, дарованный мне с вашего полного согласия и ни для кого не завидный. В Небе с высшим достоинством соединено и высшее блаженство, -- это может возбуждать зависть в низших; но здесь, кто позавидует тому, чье высокое достоинство ставит его вашим верным щитом, впереди всех, против руки Громовержца, и налагает на него самую большую долю вечных мук? Где нет благ, которые бы можно было оспаривать, там не может возникнуть ни заговора, ни раздора; никто, наверное, не станет добиваться первенства в Аду; никто не найдет свою долю настоящих мук слишком малою, чтобы в честолюбивых мечтах жаждать еще большей. Итак, здесь союз наш крепче, вера -- тверже, согласие -- нерушимее, чем это может быть на Небе; с таким-то преимуществом выступим мы вновь, чтоб возвратить наше законное наследие; никогда в счастье мы не могли бы иметь такой уверенности в успехе, как теперь. Но какой путь избрать? Открытую войну или скрытую хитрость? В этом цель нашего совещания: кто хочет дать совет -- пусть говорит".

Поднялся Молох, скипетроносный царь. Из всех Духов, воевавших на Небе, это был самый сильный и самый свирепый, теперь еще более свирепый от отчаяния. Он мнил себя равным Предвечному, и предпочел бы не существовать вовсе, чем быть ниже Его; не придавая цены бытию, он был чужд страха, он все презирал; ни Бог, ни Ад, ни худшее, чем Ад, ничто его не страшило. Он произносит такую речь: "Я стою за открытую войну! Не хвалюсь, я не силен в хитрости; пусть строит козни кто хочет, и когда будет надо, не теперь. Они будут сидеть и помышлять заговоры, а все эти миллионы, изгнанники Небес, готовые к бою, должны томиться здесь, в ожидании? Жить в этой кромешной тьме, этом позорном вертепе, тюрьме тирана, Который царствует только благодаря тому, что мы медлим? Нет, ополчимся всей яростью, всеми огнями Ада, чтобы никакая сила не могла преградить нам путь к высоким небесным башням; наши пытки мы обратим в страшное оружие против нашего мучителя. В ответ на Свои всесильные громы услышит Он раскаты адского грома; вместо Его молний, мы с такой же силой извергнем на Его Ангелов черное пламя и смрад. Самый трон Его будет объят чудным огнем и потоками адской серы, -- Им же изобретенные пытки!

Но, быть может, путь кажется вам слишком труден; вас, может быть, устрашает мысль взлететь по этой крутизне на приступ высоких стен врага? Пусть те, кого страшит это, вспомнят, если только сонный напиток озера забвения не совершенно усыпил их

память, что нас, по нашему естеству, само собою влечет вверх, к нашему родному отечеству: опускаться, падать -- противно нашему естеству. Когда недавно разъяренный враг висел над последними рядами нашего разбитого войска и, издеваясь, гнал нас через пучину, кто из нас не чувствовал, как тяжело, с каким усилием двигались наши крылья, чтобы опустить нас так низко? Итак, подняться нам легко. Страшиться исхода -- напрасно. Если мы раздражим снова сильного врага, мщение Его изобретет еще более ужасное средство для довершения нашей гибели, -- но чего же еще можно бояться в Аду? Что может быть ужаснее как жить здесь, лишенным блаженства, осужденным на страшные муки в этой адской бездне, где будет нас вечно палить неугасимый огонь, без надежды на избавление, где мы, рабы Его гнева, в час пытки покорно склоняемся под Его карающим бичом! Если наши муки будут еще увеличены, -- мы истлеем совсем, перестанем существовать. Чего же страшиться нам? Что удерживает нас, отчего колеблемся мы распалить гнев врага до крайности? В отчаянном порыве ярости Он или совершенно истребит нас, превратит в ничто наше существо; -- но разве мы не были бы счастливее тогда, чем оставаясь бессмертными в вечных муках? Или, если естество наше действительно божественно и бытие его вечно, то, даже в худшем случае, нам нечего бояться, а опыт доказал, что наших сил достаточно, чтобы тревожить Его Небо и постоянными вторжениями устрашать Его неприступный, роковой трон. Если не победа, по крайней мере мщение!" -- Он закончил, и брови его сдвинулись; в глазах его горела заклятая месть и вызов на бой, выдержать который могут лишь боги.

С другой стороны поднялся Велиал; вид его более кроток и человечен. В нем Небо лишилось самого прекрасного Ангела. Казалось, он был создан дал величия и благородных подвигов, но все в нем пусто и ложно, хотя из уст его лились речи, сладкие как манна; он мог представить в лучшем свете самое черное дело, и смутить, расстроить мудрейшие советы, -- так в нем были низки все мысли. Изобретательный на зло, он медлил и робел в деле, но речь его пленяет слух. Он начинает так: "Я сам стоял бы за открытую войну, о Высокие Власти, моя ненависть не уступает вашей; но главная причина, какая здесь приводится, чтобы склонить нас к немедленной войне, лишь более отклоняет меня от этой мысли, представляя последствия в самом зловещем свете. Как этот воин, больше нас всех испытанный в битвах, не доверяя своим собственным советам и силе своего оружия, основывает свое мужество на отчаянии, на совершенном уничтожении! В этом полагает он венец страшного мщения! Во-первых, как исполнить это мщение? Небесные крепости охраняются вооруженной стражей: они неприступны. Нередко небесные легионы располагаются станом на самой окраине бездны; оттуда, не страшась опасных встреч, облетают они пространное царство ночи. Но если бы, пробив себе путь силой, мы увлекли за собой весь Ад, чтобы мраком его затмить чистый свет Небес, Великий Враг наш невредимо остался бы на Своем троне; чистое, эфирное естество, которое ничто не может помрачить, скоро победоносно освободило бы Небо от нечистого огня.

После этого поражения последней нашей надеждой останется презренное отчаяние. Мы доведем всесильного Победителя до того, что Он изольет на нас всю Свою ярость, уничтожит нас. И в этом должно быть наше спасение! Печальное спасение! Кто бы согласился, как бы ни были велики его страдания, лишиться этого разумного сознания, этой способности мысли, обнимающей вечность, для того, чтобы погибнуть, лишиться навсегда движения, чувства и быть поглощенным громадным чревом несозданной ночи? А если бы это было к лучшему, кто знает, может ли и захочет ли этого наш гневный Враг? Что может -- сомнительно; что никогда не захочет -- верно. Неужели Он, столь премудрый, разом истощит стрелы Своего гнева? Неужели, по бессилию или легкомыслию, Он исполнит желание Своих врагов и в порыве гнева уничтожит жертвы, которых Его же собственное мщение сохраняет для вечной кары?

Защитники войны восклицают: "Что медлим мы!" Мы не медлим, мы обречены на вечные муки и что бы мы не сделали, страданья наши не могут увеличиться, не может быть страданий хуже! Но мы спокойно, в полном вооружении, сидим здесь, рассуждаем, -- это ли высшая мера несчастий! Что было, когда, преследуемые гневом Всемогущего, стремглав летели мы в бездну под сокрушительными ударами Его грома? Тогда мы молили бездну защитить нас; тогда Ад казался нам убежищем от жестоких мук; или когда мы стенали в цепях на огненном озере? Тогда, верно, нам было хуже. Что если дыхание, распалившее эти страшные горна, в семь раз сильнее раздует огонь, и мы будем брошены в это пламя? Или если затихшее наверху мщение снова вооружит свою багровую десницу, чтобы возобновить наши мучения? Что, если все хранилища Его гнева раскроются, если с адского свода польются огненные потоки -- страшилища, что висят над нашими головами, постоянно грозя обрушиться? Даже в эту самую минуту, когда мы рассуждаем о славной войне, нас, может быть, вдруг охватит огненная буря, разнесет всех по разным скалам, пригвоздит к ним, и будем мы потехой и жертвой буйных вихрей; или вдруг сбросит нас в оковах на дно того клокочущего океана; там будем мы томиться в вечных стенаниях, не видя ни пощады, ни отдыха, ни сострадания бесконечные века! Хуже будет тогда!

Вот почему я против войны явной или тайной, -- все равно! Ни силой, ни хитростью, мы ничего не можем сделать против Него. Кто обманет Его премудрость или Его всевидящее око? И теперь Он с небесных высот видит все наши тщетные стремления и смеется над ними: насколько Он всемогущ, чтобы разбить наши силы, настолько же и премудр, чтобы уничтожить все наши коварные замыслы.

Но неужели мы должны вечно терпеть такое унижение? Мы, дети Неба, будем попраны, изгнаны и осуждены на мучения?! Увы, по-моему, лучше переносить это ужасное состояние, чем навлечь на себя еще худшее. Над нами тяготеет иго неизбежной судьбы, мы должны покориться всемогущему определению, воле Победителя. Что страдать, что действовать, силы наши одинаковы, и справедлив закон, который так устроил. Если бы мы были благоразумнее, то должны были подумать об этом, вступая в сомнительную борьбу с таким сильным Врагом.

Смешон мне тот, кто храбр, предприимчив перед боем, но как только оружие изменит ему, -- трепещет перед последствиями; его страшит приговор Победителя, ссылка, бесчестие, цепи, страдания. Такова теперь наша доля: покоримся, перенесем ее терпеливо; может быть, гнев нашего Высокого Победителя смягчится со временем; мы так отдалены от Него, что Он, может быть, забудет нас, если не раздражать Его, и довольствуется теперешним наказанием; ярость этого пламени, не раздуваемого больше Его дыханием, может быть, ослабеет мало-помалу. Тогда наше чистое естество восторжествует над этим зловредным смрадом, или, освоясь с ним, мы не будем его чувствовать; наконец, самая природа наша так изменится, так приспособится к месту, что мы будем переносить этот палящий жар легко, без страданий! Теперешний ужас пройдет со временем, мрак просветлеет, и, кроме того, кто знает, какие надежды может принести нам непрерывное течение грядущих дней? Какие перемены, какие судьбы? Злополучна теперь наша участь, но ее можно назвать счастливой, -- она еще не худшая, и не ухудшится, если мы сами не навлечем на себя еще больших зол". -- Так Велиал, прикрывая речь личиной благоразумия, советовал не мир, а малодушный, праздный покой, постыдное бездействие.

После него заговорил Маммон: "Какая будет цель нашей войны, если мы решим ее вести? Свергнуть с престола Небесного Царя и возвратить наши потерянные права? Свергнуть этого Царя! На это можно надеяться тогда лишь, когда изменчивый Случай станет законом судьбы и Хаос -- судьей нашего великого спора! На первое так же тщетно было бы надеяться, как и на второе. Какое же место можем мы занять в небесном пространстве, не победив великого Царя Небес? Положим, Он смягчится, объявит всеобщее помилование, взяв с нас новую клятву в покорности; с каким чувством будем мы, в этом унижении, стоять перед Ним, принимая строгий закон славословить в гимнах его величие, петь в Его хвалу притворные аллилуйя, в то время как Он, наш грозный Царь, Которому мы будем мучительно завидовать, будет восседать на Своем троне, и к алтарю Его станут возноситься благоухания амврозии и ароматы цветов, наших раболепных приношений! И в этом будут заключаться все наши обязанности, вся наша отрада на Небе! Целую вечность поклоняться Тому, Кого ненавидишь! О, как это тяжко! Зачем же стремиться к тому, чего приобрести силой невозможно, и чего мы сами не могли бы принять как милость; зачем добиваться нам пышного рабства, хотя бы это было даже на Небесах!

Постараемся лучше найти счастье в самих себе; в этом обширном пространстве будем жить для себя, независимо, никому не давая отчета, предпочитая тяжелую свободу легкому игу пышного раболепства. Здесь мы увенчаем себя еще большей славой, если ничтожными средствами будем достигать великих целей, вред превращать в пользу, из бедствия создавать счастье. Наконец, перестрадав, перетерпев наши муки, мы достигнем спокойствия и будем даже благоденствовать здесь.

Может ли страшить нас этот глубокий мрак? Разве вокруг Вседержавного трона Царя Небес не собираются иногда темные тучи, но это не омрачает Его славы. Он окружает Себя величием мрака; из черных туч гремят громы, и тогда Небо становится похожим на Ад. Разве мы не можем подражать его свету, как Он подражает нашему мраку? В этой пустынной стране скрыто много сокровищ, много драгоценных камней, золота. У нас хватит искусства превратить их в чудеса великолепия: какой же больший блеск может выказать Небо? Между тем, со временем, муки наши сделаются нашей родной стихией; этот жгучий огонь, нестерпимый теперь, станет нам приятен, наша натура, сроднясь с болью, станет нечувствительна к ней. Итак, все склоняет нас к миру, к прочному порядку вещей; обдумаем, как всего лучше можем мы успокоиться в настоящем бедствии, сообразно с тем, кто мы и где наше жилище, отказываясь от всякой мысли о войне. Вот мое мнение."

Едва он закончил, как по всему собранию прошел ропот, как будто из горного ущелья вырвался сдержанный в нем гул ветра, что всю ночь волновал море и только к утру своим хриплым свистом убаюкал измученных усталостью и бессонницей моряков, корабль которых после бури бросил якорь в утесистом заливе. Такой шум раздался от рукоплесканий, когда Маммон закончил свою речь; его советы сохранить мир привели в восторг все собрание, так как второй подобной войны все страшились хуже самого Ада: такой ужас вселил в них небесный гром и пламенный меч Михаила. У всех было теперь одно желание: основать в этой глубине царство, которое бы при мудром управлении, с течением веков, возвысилось до соперничества с Небом.

Вельзевул -- Дух, занимавший высшее место после Сатаны, проникнув в их мысли, вдруг встает с важной, величественной осанкой; казалось, будто поднялся столб всего царства: великие думы, заботы об общем благе глубоко запечатлены на строгом челе его; в спокойных чертах его лица отражается мудрость царя; и в упадке он был полон величия. Этот могучий Ангел способен был на своих плечах нести тяжесть могущественнейших монархий. Одним взглядом он повелевает собранию молчание, и когда он заговаривал, все слушали его с тихим, как ночь, вниманием.

"Престолы и Царские власти, сыны Неба, бессмертные боги! Должны ли мы теперь отказаться от этих титулов и переименоваться в Царей Ада? Да, потому что общее желание клонится к тому, чтобы оставаться в этих местах, с целью создать здесь новое, со временем могучее царство. Но разве это не одна мечта! Разве вы не знаете, что Царю Небес вовсе не угодно было бросить нас в эту тюрьму, как в безопасное убежище, куда бы до нас не могла достигнуть Его державная рука, где бы мы жили вне Его власти, вне Его высоких законов, и безнаказанно составляли новые заговоры против Его трона? Нет, мы, как толпа рабов в тяжких оковах, должны вечно томиться под гнетом неизбежного ига. Будьте уверены, в небесных высях и в адских пропастях, Он всегда и везде будет Единым Царем, первым и последним; наше восстание не лишило Его ни малейшей частички Его царства. Власть Его точно так же простирается и над Адом; здесь он будет управлять нами железным скипетром, как на Небе управляет золотым. К чему же служат все наши рассуждения о войне или мире? Однажды мы уже решились на войну, и были разбиты с невозвратной потерей. Никто не просил мира, а разве существуют мирные договоры между победителем и его пленными? Какого мира ждать нам, покоренным рабам, кроме строгого заточения, оков и произвольно налагаемых наказаний? А мы, какой мир можем мы предложить со своей стороны, кроме единственного в нашей власти -- злобы, ненависти, непримиримой вражды, мщения, медленного, но неустанно изыскивающего средства, как бы отнять у Победителя плоды его побед и отравить ту радость, какую доставляют Ему наши страдания? Нет смысла нам предпринимать опасную войну против Неба и осаждать его высокие стены, которым не страшен ни приступ, ни осада, никакие адские мины.

Нельзя ли придумать какое-нибудь более безопасное предприятие? Есть одно место (если пророческое сказание, издревле существовавшее на Небе, не ложно), другой мир, счастливое жилище какого-то нового существа, называемого Человеком. Он во всем сходен с нами, хотя не столь совершенен и могуществен, но возлюблен небесным Властителем выше всех созданий; Сам Он, в собрании богов, объявил на это Свою волю, подтвердив ее клятвой, потрясшей Небеса. Вот к этому новому миру направим все наши мысли, исследуем, какие создания живут там, из какого вещества они созданы, какими одарены качествами, в чем их сила, в чем их слабость; узнаем, как лучше напасть на них, хитростью или насилием. Путь к Небу закрыт для нас; Всевышний Владыка спокойно восседает там, твердо уверенный в Своей силе, но тот мир, может быть, лежит где-нибудь далеко от небесного царства, и охрана его представлена самим его обитателям. Может быть, нам удастся достигнуть там чего-нибудь: или мы опустошим весь тот мир, внезапно напав на него и спалив его адским пламенем, или неограниченно завладеем им, как нашей собственностью, и изгоним слабых его обитателей, точно так же как были изгнаны мы сами, или же не будем их изгонять, а лучше привлечем их на свою сторону; тогда Бог, их Творец, став их врагом, с раскаянием, собственной рукой уничтожит Свое же создание. Это превзойдет обыкновенное мщение; мы смутим радость, какую Ему доставляет наше несчастье, а сами возликуем от Его смущения, когда Он увидит, как нежно любимые Им дети стремглав полетят в бездну, чтобы разделять наши муки, и станут проклинать свое тленное рождение и счастье, так скоро погибшее. Подумайте, что лучше: решиться на эту попытку или сидеть здесь во мраке!"

Эта адская мысль раньше приходила Сатане, и отчасти была высказана им: кто же, кроме него, виновника всех зол, мог придумать такое черное злодеяние -- сгубить человеческий род в самом корне, опутать Землю своими сетями, смешать ее в одно с адом, все это в насмешку Всесильному Творцу? Но их ненависть всегда служит лишь возвеличению Его славы. Дерзкий план Вельзевула привел в восторг всех представителей Ада; глаза их засверкали радостью. Все единодушно подают голос за предложение Вельзевула, и он так продолжает свою речь:

"Бессмертные, вы мудро обсудили, мудро окончили продолжительный совет: ваше великое решение соответствует вашему величию; оно поднимет нас из глубины преисподней и, назло судьбе, снова приблизит к нашему первоначальному жилищу. Может быть, вознесясь к блестящим пределам, при помощи оружия, преследуя свою цель, мы наконец пробьем себе путь в Небо, или, по крайней мере, найдем убежище в какой-нибудь иной сфере, куда будет проникать чудесный свет Небес; там благотворные лучи востока разгонят эту тьму; чистый, прозрачный воздух дыхнет на нас своим ароматом и залечит язвы, причиненные этим разъедающим пламенем.

Но кого же мы пошлем разыскать тот новый мир? Кто способен на это? Кто решится измерить блуждающими стопами неизмеримую бездну, мрачную, бездонную? Кто отыщет неведомый путь сквозь эту осязаемую мглу, чьи крылья столь неутомимы, чтобы удержать над необъятной пропастью, пока он долетит до счастливого острова? У кого хватит столько сил, столько уменья? Какой хитростью пройдет он мимо ангельской стражи, бдительно и зорко охраняющей все пространство до Неба? Тут нужна чрезвычайная осторожность; строг должен быть наш выбор; ведь мы вверяем этому посланцу всю нашу надежду, последнюю надежду!"

Он закончил и сел, пытливо устремив глаза на собрание; он ждал, кто согласится с ним, или будет его оспаривать, но все безмолвны, все погружены в глубокую думу, взвешивая опасность; каждый с изумлением читает на лице другого тот же ужас, какой леденит его самого. Между всем этим цветом небесного воинства, между всеми этими героями, не побоявшимися объявить войну Небу, не находилось никого, кто бы отважился вызваться или согласиться в одиночку предпринять страшное путешествие. Наконец, Сатана, который теперь в своей славе возвышался над всеми своими собратьями, с царственной гордостью, полный сознания своего превосходства, спокойно произносит:

"О Небесное племя, не без причины поражены мы недоумением и храним глубокое молчание, мы, неустрашимые. Длинен и тяжел путь, ведущий от Ада к свету; тюрьма наша крепка; этот громадный огненный свод, угрожающий пожрать нас в своем неистовом пламени, окружает нас девять раз; врата из горящего адаманта крепко заперты над нами и непреодолимо заграждают всякий выход. Но если кто-нибудь и прошел через них, если только это возможно, его встретит тотчас же глубокая пустота хаотической Ночи; широкая ее пасть поглотит дерзкого, который отважится погрузиться в ее бездну, угрожая ему совершенным уничтожением. Если же он избежит ее и попадет в какой-либо новый мир или неведомую страну, что ожидает его? Неизвестные опасности. А бегство трудно. Но, о благородные мои собратья, я не был бы достоин этого трона, не заслуживал бы своего царского сана, окруженного величием и облеченного властью, если бы препятствия и страх перед опасностью удержали меня от попытки на то, что вы признали необходимым для общего блага. Как я, приняв на себя царское достоинство, власть, откажусь от опасностей, так же неизбежно связанных с моим саном, как и принадлежащие ему почести! Чем выше тот, кто царствует, тем больше выпадает на его долю того и другого. Итак, могучие Власти, гроза Неба, несмотря на ваше падение, вы оставайтесь здесь, пока здесь должно быть наше жилище, и придумайте, чем облегчить настоящее бедствие и сделать Ад более сносным, если есть такое средство, такие чары, чтобы утешить, успокоить, заглушить страдания этой ужасной жизни. Бдительно следите за недремлющим врагом, а я полечу через черную бездну и за пределами хаоса попытаюсь найти избавление всем нам. Я один беру на себя это предприятие, -- никто не разделит его со мной!"

С этими словами Монарх поднимается, предупреждая тем всякое возражение. Он боялся, чтобы другие полководцы, воодушевленные его примером, не вызвались теперь (будучи уверены в отказе) на то, чего так страшились минуту назад; между тем, это поставило бы их в ряды его соперников и им бы дешево досталась слава, которую ему предстояло приобрести ценой громадной отваги. Но повелительный голос их царя страшен им не меньше, чем самое предприятие; все разом встают вместе с ним, и шум, какой они производят, подобен отдаленным раскатам грома. Все раболепно преклоняются перед ним, восхваляют его как бога, равного Всевышнему Царю Небес: они выражают в своих хвалах, как высоко они ценят то, что он жертвует собой для общего блага. При всем упадке этих отверженных Духов, все добродетели не заглохли в них: пусть на земле порочные люди не хвалятся прекрасными на вид делами, которые внушают им одно высокомерие или затаенное тщеславие, прикрытое маской благородного рвения.

Так мрачно кончились их нерешительные совещания, и они превозносят своего несравненного властелина. Так, пользуясь сном северного ветра, поднимаются с горных вершин темные тучи и застилают собой улыбающееся небо; угрюмая стихия засыпает потемневшие луга снегом или изливает на них ливни; если же к вечеру солнце ласково улыбнется прощальными лучами, -- поля оживают, птички снова начинают щебетать, блеющие стада наполняют холмы и долины радостными звуками. О, стыд людям! Между демонами царствует нерушимое согласие, один человек живет в вечном раздоре с себе же подобным разумным созданием. Несмотря на то, что его поддерживает надежда на божественное милосердие, несмотря на заповедь Божью, провозглашающую мир, он постоянно возбуждает вражду, ненависть, ссоры; в кровопролитных войнах люди опустошают землю, уничтожают друг друга, будто у них и без того мало адских врагов (что должно бы побуждать нас к согласию), которые день и ночь хлопочут об их гибели.

Стигийский⁵⁷ совет окончился; расходятся великие адские чины. Среди них гордо шествует их могучий властелин; казалось, он один мог быть противником Неба, как был единственным грозным царем ада. В пышном своем великолепии подражая блеску Всевышнего, он окружен сонмом пылающих серафимов, с блестящими знаменами и грозным оружием. Он повелевает трубными звуками возвестить великое решение совета. Немедленно четыре быстрокрылых серафима, обратясь к четырем странам света и приложив к губам звучный металл, трубят великую весть; далеко разносится она по всем ущельям ада; отовсюду раздаются ей в ответ оглушительные восторженные крики.

Затем, успокоившись и ободряя себя надменной, но ложной надеждой, адские духи понемногу расходятся в разные стороны: каждый идет, куда влекут его наклонности или печаль, туда, где всего больше надеется найти мир для бескопойных дум или рассеять чем-нибудь скуку до возвращения великого повелителя. Один, скользя по долине, другие, рея в воздушной выси, стараются переспорить друг друга в беге или полете, как бывало на Олимпийских играх или в состязаниях на Пифийских полях. Тут -- укрощают огненных коней, там -- перегоняют на быстрых колесницах, в третьем месте становятся в строй целые полки. Так, в туманных высях бывают видения,, служащие надменным народам знамением кровопролитных войн. Кажется, будто в облаках выступают два враждебные полчища; с каждой стороны, сначала первые ряды воздушных воинов устремляются вперед, склонив копья, потом бесчисленные их легионы смешиваются, уничтожают друг друга, и весь небесный свод, от одного конца до другого, пылает заревом. Другие отрывают скалы, целые горы, и бешеным вихрем несутся по воздуху. Ад едва выдерживает безумную скачку. Так, когда Алкид⁵⁸, возвращаясь после победы из Эхалии, вдруг почувствовав действие яда, которым пропитали его одежду, от боли с корнями вырывал фессальские сосны и сбросил Лихаса с вершины Этны в Эвбейское море.

Иные же, более мирные духи, приютились в тихой долине и, под звуки многочисленных арф, пели ангельскими голосами о своих геройских подвигах и злополучном исходе, повергшем их в бездну. В заунывных песнях они жаловались на судьбу, допустившую, чтобы свободные духи были порабощены случаем или силой. Песни их были пристрастны, но так полны чудной гармонии (и может ли быть иначе, когда поют бессмертные духи), что Ад, стихая, с восторгом внимал дивным звукам.

Другие, в еще более сладкой беседе (как музыка пленяет чувства, так красноречие очаровывает душу), сидели в отдалении на склоне холма; они рассуждали о самых возвышенных предметах: о предвидении, всегда безошибочном, о воле -- всегда свободной, судьбе -- всегда непреложной; высокие думы их ищут разрешения непостижимых задач, теряясь в этом безысходном лабиринте. Потом они размышляют о добре и зле, о высшем блаженстве и конечной скорби, о страстях и бесчувствии, о славе и позоре, о всей этой суетной мудрости и философских заблуждениях. И, словно дивными чарами, заговаривают они на некоторое время свои страдания и тревоги; в сердцах их пробуждаются безумные надежды; или, словно тройным панцирем, вооружают их ожесточенные сердца упорным терпением.

Еще одни, составив большие отряды, отваживаются на смелое предприятие: отыскать, не найдется ли для них в этом ужасном мире более спокойного убежища. Они направляют свой полет в четыре различные стороны, вдоль берегов четырех адских рек, которые с шумом несут свои пагубные воды в огненное озеро, -- вдоль реки смертельной ненависти, страшного Стикса; реки печали -- глубокого, черного Ахерона; Коцита, в спокойных водах которого громко раздаются жалобные вопли, буйного Флегонта, с яростно клокочущими огненными волнами. Вдали от этих рек медленно катит, развертывая свой водяной лабиринт, безмолвная, спокойная Лета⁵⁹, река забвения. Кто выпьет ее воды, тот мгновенно забывает все: и свое прежнее состояние, и настоящее бытие, забывает все радости и печали, все наслаждения и страдания.

А далее, по ту сторону Леты, простирается ледяная страна, покрытая мраком, дикая; ее терзают вечные бури и вихри с градом, который, никогда не тая, громоздится в ужасные груды и кажется развалинами древнего здания; все кругом покрыто снегом и льдом; это ледяная бездна, столь же глубокая, как Сербонские болота⁶⁰между Дамьетой и древней горой Кассием, где гибли некогда целые армии. Здесь холод так же жгуч, как огонь, и резкий воздух пронизывает ледяной дрожью и жжет в одно и то же время.

Туда, в определенное время, фурии с когтями гарпий⁶¹ приносят всех осужденных; несчастные подвергаются жестоким мукам от быстрых переходов из одной ужасной крайности в другую. Со жгучего огненного ложа их бросают на груды льдин; живительная эфирная теплота в них застывает: долго лежат они так неподвижно, в неописуемых страданиях; когда же они совсем окостенеют от холода, их быстро ввергают опять в огонь. Взад и вперед переправляются они через Лету: это еще удваивает их мучения. Они изнемогают от тщетных усилий дотянуться до соблазнительной влаги: капля ее в один миг дала бы им сладкое забвение всех страданий. Они припадают к реке, вот они уж так близко к краю... но тут рука Судьбы останавливает их. Медуза⁶², вооруженная всеми ужасами, порождением Горгон, сторожит ту волшебную реку; вода сама бежит от уст всякого живого существа, как некогда она бежала от уст Тантала⁶3.

Печальные Духи бродят так наудачу; растерянные, бледные и трепещущие от ужаса, с блуждающими глазами, они впервые постигают свою плачевную участь и не находят покоя. Много мрачных, пустынных долин проходят они, много печальных стран; через многие ледяные горы, чрез многие огненные вершины перешли они; через утесы, обрывы, озера, болота, топи, пропасти и сени смерти, через целый мир смерти, который Бог, в минуту проклятья, создал лишь для зла; мир, где все живое умирает, все мертвое живет, где извращенная природа производит одних чудовищ, громадных, невыразимо отвратительных, безобразных: они сильнее всех чудовищ, выдуманных в сказках, или созданных страхом -- эти Горгоны, Гидры, эти ужасные Химеры⁶⁴.

Между тем, враг Бога и Человека, Сатана, воспламененный гордой мыслью, на быстрых крыльях направляет свой одинокий полет к вратам Ада. Порой он летит вправо, порой устремляется влево. То, спустившись вниз, он задевает крылом бездну, то вдруг взлетает до самого верха огненного свода. Так, издали, кажутся висящими в облаках корабли на море, когда ветер несет их от берегов Бенгалии или островов Терната и Тидора⁶5, откуда купцы привозят дорогие ароматы; они идут по водному торговому пути, через широкое Эфиопское море к Капу, и полярная звезда руководит ночью их плавание. Таким казался издали полет крылатого врага.

Но вот, в самой выси страшного свода показались, наконец, пределы Ада. Их охраняют трижды трехзатворные ворота: три затвора -- медных, три -- железных, три из адамантовых скал. Непроницаемы были эти врата; они, не сгорая, ограждены были пламенем. По обе стороны их сидело два грозных призрака. Один, от головы до пояса, казался женщиной очаровательной красоты; но остальное ее тело было отвратительно; оно извивалось в многочисленных чешуйчатых кольцах, широких, громадных, подобно змее с ее смертоносным жалом. На поясе ее держится свора всех адских псов, с широко разинутыми пастями Цербера⁶⁶; они без умолку громко лают и производят оглушительный крик. Но если что-нибудь прервет их лай или испугает их, они вползают в утробу чудовища, и, невидимые, продолжают там выть и лаять. Не столь ненавистна была терзавшая мореходцев Сцилла⁶⁷, погруженная в море, что разделяет Калабрию от диких берегов Тринакрии⁶⁸. Не так безобразна свита ведьмы, когда на таинственный зов, чуя запах младенческой крови, она ночью несется по воздуху на пляски к лапландским ведьмам, от чьих заклинаний гаснет на небе утомленная луна.

Другое существо, если можно назвать так нечто, не имевшее никакого образа, нечто невещественное, без форм, без членов или суставов, походило, скорее, на призрак, черный как Ночь, злобный как десять Фурий⁶⁹, ужасный как Ад; он потрясал страшным копьем. То, что казалось его головой, было увенчано как бы подобием царской короны.

Сатана уже приближается к нему; чудовище, с такой же быстротой, грозными шагами устремляется вперед; Ад дрожит под его стопой. Но неукротимый Враг с изумлением смотрит на видение, стараясь разгадать его -- с изумлением только, не с ужасом; кроме Бога и Сына Божия он не чтит и не страшится ничего созданного. Он с презрением смотрит на чудовище, и, обращается к нему с такими словами:

"Откуда ты? Кто ты, проклятый призрак? Как осмеливаешься ты, ужасное, мрачное видение, безобразным своим челом заграждать мне путь к тем вратам? Я пройду через них, и знай, не у тебя стану просить позволения. Удались, или ты поплатишься за свое безумие, и на опыте узнаешь, исчадие Ада, что значит бороться с небесными Духами."

На это чудовище, пылая злобой, отвечает ему: "Это ты, Ангел -- изменник, ты, что первый нарушил на Небе мир и веру, невозмутимо хранившиеся до тех пор? Это твои гордые замыслы увлекли к восстанию треть небесных Ангелов; и за это преступление ты и твои сообщники, отвергнутые Богом, осуждены вечно влачить здесь дни в страданиях и муках? И ты, достояние Ада, причисляешь себя к лику небесных Ангелов! Ты осмеливаешься произносить надменные и дерзкие речи здесь, в моем царстве! Я царь здесь, и пусть от этого вдвое увеличится твоя ярость. Прочь отсюда, спеши назад к месту твоего наказания, вероломный беглец; трепещи, чтобы я скорпионовым бичом не ускорил твоего полета, или одним ударом этого копья не нанес тебе боли, еще неизведанной тобой, которая повергнет тебя в небывалый ужас!" -- так говорило грозное чудовище, и при этих речах и угрозах стало еще в десять раз ужаснее и безобразнее.

Сатана стоял перед ним без страха, но он сгорал от гнева. Так пылающая комета, озаряя северное небо, покрывает собой все огромное созвездие Змееносца⁷⁰ и с ужасных волос своих сотрясает на землю заразы и войны. Оба противника метят поразить друг друга в голову одним смертельным ударом; второго не рассчитывает наносить их беспощадная рука. Взгляды их встретились; они были грозны, словно две черные тучи, когда они, обремененные громами, висят над Каспием, неподвижно остановясь одна против другой, пока не подует ветер, вестник их грозной встречи в воздухе; таковы оба могучих противника; от нахмуренных бровей их, казалось, Ад омрачился еще больше. Так стояли они, равные в силе: такие страшные соперники сходятся лишь раз! Готово было свершиться нечто ужасное, от чего содрогнулся бы весь Ад, если бы чудовище, полуженщина, полузмей, сидевшее подле адских врат и хранившее роковой ключ, не бросилось между ними с раздирающим, отвратительным воплем:

"Отец мой! О, зачем поднимаешь ты руку на единственного твоего сына! А ты, о сын, каким безумным гневом одержим ты, чтобы направлять смертоносный меч на голову твоего отца? И кому же послужишь ты этим? Ты знаешь? Тому, Кто восседает наверху и смеется над презренным рабом, покорно исполняющим веления Его гнева, который Он называет правосудием, -- гнева рокового для вас: он погубит вас обоих".

Эти слова останавливают чудовище, заразу Ада; тогда Сатана обращает речь к ужасной женщине:

"Твой возглас так странен, так странны твои речи, что, когда ты бросилась между нами, рука моя, не любящая медлить, остановилась; иначе я показал бы тебе на деле, что она может сделать. Но я хочу прежде узнать от тебя, что ты за существо, ты, чудовище двойственного вида, и почему, впервые встретясь со мной в этой адской долине, ты называешь меня отцом, а этот призрак зовешь моим сыном? Я не знаю тебя, и никогда не видел ничего противнее тебя и его".

"Разве ты забыл меня! -- отвечает ему привратница Ада. -- Неужели я кажусь так отвратительна твоим глазам? А какой прекрасной считалась я когда-то на Небе! В собрании всех серафимов, твоих союзников в смелом заговоре против Царя Небес, тебя внезапно поразила страшная боль; глаза твои омрачились, ты лишился чувств, между тем чело твое горело ярким пламенем; оно широко разверзлось с левой стороны, и, похожая на тебя видом, окруженная блеском, сияющая божественной красотой, я вышла из твоей головы, во всеоружии, как богиня. Все небесное воинство было объято изумлением; сначала все отвернулись от меня с испугом, и назвали меня Грехом⁷¹. Я казалась им зловещим предзнаменованием, но они свыклись со мной, я стала нравиться им; своей чарующей прелестью я привлекла к себе наиболее враждебных, и тебя сильнее всех. Ты чаще всех обращал на меня свои взоры, видя во мне свой собственный, совершенный образ; ты загорелся ко мне любовью; втайне ты делил со мной ее наслаждения, и чрево мое почувствовало возраставшее бремя.

Между тем, на Небе вспыхнула война; эфирные долины превратились в поля битв. Полная победа (и могло ли быть иначе) осталась за нашим Всесильным Врагом; наша сторона потерпела поражение на всем эфирном пространстве. Низвергнуты были наши легионы; стремглав полетели они с небесных высот вниз, в эту пропасть. В общем падении пала и я. Тогда был вручен мне могущественный этот ключ, с приказанием держать адские врата всегда запертыми, чтобы никто не мог пройти через них, если они не будут отперты мною. Одинокая, сидела я на их пороге; но не долго продолжалось это спокойствие; вдруг я почувствовала в своей утробе, оплодотворенной тобою и неимоверно расширившейся теперь, страшные движения и жестокие муки родов; наконец, гнусный плод, сын твой, которого ты видишь здесь, с стремительной силой вырвался из моих внутренностей; от страха и боли исказилась так вся нижняя часть моего тела. А он, рожденный мною враг, вышел из моего чрева, потрясая смертоносным копьем, разрушающим все, до чего оно прикоснется. Я бежала от него, воскликнув: "Смерть!" Ад задрожал от ужасного имени, по всем ущельям его, со вздохом пронесся отголосок: "Смерть!" Я бежала, -- чудовище за мной (кажется, его больше воспламеняло сладострастие, чем злоба), все ближе, ближе, наконец, оно настигает меня, свою мать, объятую ужасом, и силой сжимает меня в преступных объятиях! Плодом гнусного насилия были эти лающие чудовища; ты видишь, они с неугомонным криком окружают меня постоянно; я ежечасно зарождаю их; ежечасно произвожу их на свет. Муки мои бесконечны: чудовища эти, когда хотят, с воем вползают назад в мою утробу, грызут мои внутренности, служащие им пищей; потом снова вырываются оттуда, наводя на меня такой ужас, что я никогда не нахожу себе ни отдыха, ни покоя.

Призрак этот, всегда сидящий напротив меня, эта отвратительная Смерть, мой сын и враг, еще больше разжигает этих чудовищ; за неимением другой добычи, он скоро пожрал бы меня, свою мать, если бы не видел, что с концом моей жизни конец и ему. Я буду для него когда-нибудь смертельным ядом. Таково решение Судьбы. Но тебя, отец мой, о, предупреждаю тебя, бойся его смертоносных стрел; не обольщай себя тщетной надеждой, что с этим оружием, хотя оно и небесного закала, ты неуязвим; кроме Того, Кто царит там наверху, никто не может устоять перед сокрушительным ударом!"

Хитрый Враг тотчас же пользуется ее открытием; он смягчается и нежно отвечает ей: "Милая дочь, если ты признаешь меня своим родителем и представляешь мне здесь прекрасного моего сына, драгоценный залог тех наслаждений, какие мы вкушали с тобой на Небе, тех радостей, что наполняли нас тогда блаженством -- грустно вспомнить о них теперь, после ужасной перемены, поразившей нас так нечаянно, неожиданно, -- знай, не как враг пришел я к вам, напротив, я пришел освободить из этого печального жилища мрака и страданий вас обоих и всех небесных Духов, которые, борясь за наши законные права, пали вместе с нами с горных высот. Я послан от них, и один принял на себя трудное поручение, жертвуя собою для всех; одинокими стопами иду я через бездонную долину, чтобы в беспредельной пустоте пространства отыскать одно предсказанное место; по верным признакам, оно только что должно быть создано, круглое и обширное. Это место блаженства, преддверие Неба; населено оно существами, вдруг созданными, быть может, для того, чтобы занять наше место на Небе; но их Творец поместил их подальше от Себя из опасения, чтобы от избытка могущественного населения не поднялись в небесном царстве новые раздоры: правда это или скрывается под этим более глубокая тайна, я узнаю ее; разведав все, я немедленно вернусь назад; тогда я переселю вас, тебя и Смерть, в такое место, где вы будете жить на свободе, где на тихих крыльях вы незримо будете парить вверх и вниз в чистом воздухе, пропитанном ароматами. Там будет вам много пищи; чтобы постоянно насыщать вас, без конца, без меры, все будет там вашей добычей!"

Оба чудовища, казалось, были в восторге. Смерть искривила свое страшное лицо отвратительной улыбкой, услышав, что голод ее будет насыщен, и радуется своему чреву, предназначенному для такой обильной пищи; не менее ликует и злая мать ее, и так обращается к своему родителю:

"Я храню ключ от адской бездны по данному мне праву и по воле Всемогущего Царя Небес. Он заклинал мне вовек не отворять этих адамантовых врат. Против всякого насилия здесь стоит наготове Смерть со своим непобедимым копьем; ее не осилит никакая смертная власть. Но разве я обязана покоряться повелениям свыше Того, Кто ненавидит меня, Кто сбросил меня в этот мрак, в этот глубокий Тартар, чтобы исполнять здесь ненавистную должность! Я, рожденная дочерью Неба, должна томиться здесь в нескончаемых муках, в вечном страхе от завываний моих собственных исчадий, пожирающих мои внутренности? Ты мой отец, мой создатель, ты дал мне жизнь: кому же, кроме тебя, должна я повиноваться, за кем следовать, кроме тебя? Ты перенесешь меня в тот новый мир блаженства и света, к сладостной жизни богов; там, сидя по правую твою руку, как подобает твоей дочери и твоей возлюбленной, полная сладострастия, я буду царствовать бесконечно".

Сказав это, она срывает с пояса роковой ключ -- злополучное орудие всех наших бедствий. Развернув свой чудовищный хвост, приближается она к адским вратам, быстро поднимает тяжелый засов, который, кроме нее, не могли бы сдвинуть все Стигийские силы; ключ сжимает в глубине замка сложные пружины, и все болты и запоры из тяжеловесного железа и твердого гранита падают сами собой. Вдруг, со страшным шумом, с пронзительным визгом, распахнулись настежь адские врата и как гром загрохотали на своих петлях; весь Эреб⁷² сотрясая до основания. Она отворила их, но вновь запереть их было уже не в ее власти: врата стояли широко открытыми. Целое войско, в строевом порядке, с знаменами, с развернутыми флагами, с конницей и обозом, свободно прошло бы через их обширное отверстие; как из горнила, клубятся из их пасти вихри дыма и багровое пламя.

Вдруг глазам Сатаны и двух призраков открылись тайны первобытной бездны: океан мрака, беспредельный, необъятный, где теряется все -- пространство, время, размеры; где маститые прадеды Природы, древняя Ночь и Хаос, среди шума бесконечных войн, в вечном безначалии, держатся одним беспорядком.

Четыре простых соперника: холод и жар, влажность и сухость, оспаривают здесь друг у друга первенство, выдвигая в бой атомы, зачатки материи. Легкие и тяжелые, твердые, мягкие, быстрые или медленные, все они строятся под разные знамена враждебных сил; воинственные легионы их бесчисленны, как жгучие пески Баркарейских или Киринейских⁷³ степей, что, вздымаемые борьбой вихрей, отягчают легкие крылья ветров. На чью сторону пристает больше этих атомов, тот на минуту одерживает верх. Хаос, судья их распрей, своими приговорами увеличивает беспорядок -- главную опору его царства; подле него правит другой верховный судья -- случай.

На краю этой дикой бездны, колыбели, а, может быть, и могилы природы, где нет ни моря, ни суши, ни воздуха, ни огня, но все это представляет стремительное, беспорядочное брожение будущих плодотворных зачатков, и все они были бы в вечной вражде между собой, если бы Всемогущий Зиждитель не повелевал им создавать из этих темных веществ новых миров, -- на краю этой бездны стоял осторожный Враг, у рубежа Ада. Задумчиво созерцая даль, он думал о своем смелом путешествии: не малое пространство предстоит ему пройти. Ужасные, разрушительные звуки поражают его слух: не так страшно бушует Беллона⁷⁴ (если можно сравнивать великое с малым), когда своими осадными орудиями разрушает громадный город; не так велик был бы шум, если бы рушился свод небесный, или если бы разнузданные элементы вдруг сорвали землю с ее неподвижной оси. Наконец, Сатана распускает свои широкие крылья, подобные громадным парусам, и, ногой отпихнув от себя почву, поднимается на волнах пара.

Отважно пролетает он большое пространство, как бы несомый на облачном троне; но вдруг эти клубы рассыпаются под ним, и он остается в беспредельной пустоте; тщетно размахивает он громадными крылами; как свинец, падает он на десять тысяч стадий в глубину, и до этого часа все бы летел вниз, если бы, к несчастью, сильным взрывом горючей селитры из проносившейся мимо огненной тучи, не подняло его на столько же кверху. Бешеный вихрь остановился, угаснув в болотистой трясине, -- пространство то было ни вода, ни суша. Утопая в вязкой почве, Сатана то старается удержаться на ней ногами, то помогает себе крыльями; он пускает в ход и весла, и парус. Как крылатый гриф⁷5 стремится через пустыню, через горы и болотистые долины, преследуя аримаспов, похитивших золото, вверенное его бдительной страже, так бесстрашно преследует Враг свой путь через топи и стремнины, в стихиях то сгущенных, то редких, пробиваясь вперед руками, ногами, крыльями, головой; он плывет, ныряет, пускается в брод, ползет, летит.

Вдруг, из глубины мрака, поражает его слух дикий, оглушительный шум, гул смутных голосов, звуков. Туда неустрашимо поворачивает он; он хочет видеть Владыку или Духа, царствующего в глубочайшей из бездн, среди этого шума, чтобы спросить кратчайший путь из мрака к пределам света. Вдруг он видит трон Хаоса; широко раскинут его мрачный шатер над беспредельной бездной; с ним рядом сидит на троне соучастница его царства, древнейшая из всего созданного⁷⁶, Ночь, в своей темной одежде. Подле них толпятся Оркус, Гадес, Демогоргон⁷⁷, имя которого всегда было страшно; далее Молва и Случай, Мятеж, Смятенье и Распря, с тысячью разнородных уст.

Сатана смело идет прямо к ним и говорит: "Власти, Духи этих глубочайших бездн, Хаос и ты, древняя Ночь, я прибыл к вам не как лазутчик, с тем чтобы исследовать ваше царство и нарушить его тайны; я невольно забрел в эту мрачную пустыню, так как путь мой к свету лежит через ваше обширное царство. Один, без проводника, я сбился с пути, отыскивая в этом мраке дорогу туда, где границы вашего сумрачного царства соприкасаются с Небом. Есть недалеко отсюда место, недавно отнятое Царем Неба от ваших владений; чтобы достигнуть его, предпринял я странствие чрез такую глубь. Укажите мне путь: награда за эту услугу не будет ничтожна; если мне удастся выгнать победителя из той страны, потерянной вами (в этом заключается цель моего путешествия), я опять возвращу ее к первоначальному мраку, снова водворю в ней знамя древней Ночи. Вам достанутся все плоды моих побед, мне -- одно мщение".

Древний Анарх, с изменившимся лицом, нетвердым голосом отвечает ему: "Я знаю тебя, чужестранец; ты могучий вождь Ангелов, воевавший недавно с Царем Небес, и побежденный Им. Я видел и слышал все это; не может такое многочисленное воинство безмолвно лететь через бездну, испуганную его падением; низвергнутые Ангелы неслись стремглав; смятение, ужас, разрушение были неописуемы; Небесные врата разверзлись, и миллионы победоносных легионов бросились преследовать вас. Я восседаю здесь на границах моего царства, у меня едва достает силы сохранить то, что еще осталось в моей власти, и тому угрожает опасность от ваших междоусобных распрей, ослабляющих державу древней Ночи: сначала Ад, ваша темница, занял громадное пространство в глубинах бездны, теперь недавно, Небо и Земля, новый мир, на золотой цепи повис над моим царством с той стороны Неба, откуда совершилось падение твоих легионов. Если туда лежит твой путь, то он. недалек, но опастностей на нем много. Иди же, спеши! Опустошение, гибель, смятение -- мое достояние".

Он умолк. Сатана не останавливается для ответа, но, радуясь, что уже виден берег его странствия, с новыми силами поднимается вверх и, подобно огненной пирамиде, несется через беспредельную пустоту, среди враждующих стихий, которые окружают его со всех сторон. Быстро мчится он вперед. Не столько опасностей видел Арго⁷⁸, когда проходил Босфор между нависшими скалами; не так гибельна была участь Улисса, когда он со страшными опасностями пробирался между Харибдой⁷⁹ и другой пучиной: с таким трудом и среди таких опасностей летит Сатана. Но как только перешел он через них, как только пал человек, о, какая произошла перемена! Грех и Смерть, следуя по следам врага (на то была воля Неба), вымостили широкую дорогу над мрачной бездной; клокочущая пучина с покорностью держит этот мост баснословной длины, проведенный от пределов Ада к орбите бренного земного мира. По этому пути злые Духи беспрепятственно проходят взад и вперед, чтобы соблазнять или наказывать смертных, и только те спасены от них, кого хранит особая милость Господа Бога и святых ангелов.

Но вот он, наконец, священный проблеск света! От стен небесных, далеко в недра печальной Ночи проникает мерцание зари. Здесь начинаются пределы Природы; Хаос удаляется, как побежденный враг, из своих последних укреплений; он уже не шумит так, враждебный гул его стих. Сатана летит не с таким трудом, и наконец, при слабом мерцании света, совсем легко скользит по успокоенным волнам. Так корабль, разбитый бурею, лишенный всех снастей, радостно вступает в гавань. В легком, почти воздушном пространстве, Сатана парит на широко распущенных крыльях; он уже видит вдали эмпирейное Небо, раскинувшееся так широко и далеко, что глаз его не может определить -- какой оно формы, квадратное или круглое. Он видит опаловые башни своей былой отчизны и зубцы ее стен из чудных сапфиров. Вскоре он открывает и новый мир, повешенный на золотой цепи; он кажется ему звездой самой малой величины, рядом с луной. Туда, исполненный злобного мщения, устремляется Дух проклятья в час, заклейменный проклятьем.

ПЕСНЬ 3-я

Содержание

Господь, восседая на Своем троне, видит, как Сатана летит к новосозданному миру; Он показывает его Сыну, восседающему одесную Его; предсказывает успех Сатане в совращении человеческого рода; Господь оправдывает Свое правосудие и мудрость от всякого нарекания тем, что создал Человека свободным и, следовательно, способным противостоять искусителю. Однако Он объявляет свое намерение помиловать Человека, потому что он пал не от собственной испорченности, как Сатана, но будучи соблазнен своим врагом. Сын Божий воздает хвалу Отцу за изъявление Его милости к Человеку; но Господь объявляет, что милость Его не может быть дарована без того, чтобы не было удовлетворено небесное правосудие; покушаясь на Божество, Человек оскорбил величие Божие; за то он, со всем его потомством, обречен на смерть, и должен умереть, если не найдется кого-либо достойного ответить за его вину и принять на себя его наказание. Сын Божий добровольно предлагает Себя искупительной жертвой за Человека; Отец принимает эту жертву Сына и превозносит Его славу превыше всех имен на Небе и на Земле. Он повелевает всем Ангелам славословить Его; они повинуются и дивными хорами воспевают гимны и прославляют на арфах Отца и Сына. Между тем, Сатана опускается к крайней планете нашего мира; блуждая по ней, он прежде всего находит место, названное впоследствии Предверием Тщеславия. Оттуда враг достигает врат Небес; описание лестницы, ведущей к ним, и вод, протекающих вокруг Небес. Далее Сатана летит к шару Солнца; здесь он встречает Уриила, правителя этой планеты, но прежде чем заговорить с ним, Сатана принимает на себя вид Ангела нижнего чина; притворяясь, будто он горячо желает увидеть новый мир и Человека, которого поместил в нем Господь, он выведывает где находится жилище Человека. Уриил указывает ему дорогу: Сатана летит и опускается на вершину Нифата.

Привет тебе, священный Свет! Первородный сын Неба, луч, принадлежащий Вечному и сам вечный! Дерзну ли назвать тебя так, не заслуживая порицанья? Ведь Бог есть Свет, от века обитающий в неприступном свете, -- значит Он обитает в тебе, лучезарное излияние несотворенного светозарного естества! Или лучше назвать тебя чистым током эфира? Но кто может поведать, где твой источник? Ты был прежде Солнца, прежде Неба, и, повинуясь гласу Божию, как ризой облек мир, рождавшийся из глубины мрачных вод и безобразного хаоса бесконечной пустоты.

Долго был я заключен в области мрака, и теперь, избегнув Стигийской пучины, я вновь мчусь к тебе. Когда в полете моем я проносился сквозь непроглядную тьму или тот полусумрак, я воспевал Хаос и вечную Ночь иными звуками, чем те, что извлекала лира Орфея.⁸⁰ Небесная Муза наставляла меня, и я отважно спускался в глубь мрачной бездны и снова возносился вверх. Но велик, беспримерно тяжел был мой труд! Теперь я спасен, я снова ощущаю, Свет, твою живительную силу! Но ты не вернешься к моим очам; тщетно вращаются они, чтобы встретить один из твоих всепроникающих лучей -- даже слабое мерцание зари не доходит до них: или темная вода навек погасила их орбиты, или густая ткань застлала их темным покровом. Но все же, воспламененный любовью к священным песнопениям, я не перестаю витать в местах, обитаемых Музами. Светлые ручьи, тенистые рощи, озаренные солнцем холмы, и главное ты, о Сион, и веселые ручьи, с тихим журчанием льющиеся к святому подножию, к вам уношусь я в тихие часы ночи. Там иногда вспоминаю я тех двух мужей, которые разделяли мою участь: слепец Тамирис, слепец Меонид, и вы, Тирезиас и Финей⁸¹, древние пророки. О, если бы и в славе я мог сравняться с ними! Дух мой питается мыслями, невольно рождающими гармонические звуки. Так бессонная птица поет в сумраке ночи, и, скрываясь в густой тени, разливается звонкой трелью.

С каждым годом возвращаются весна и лето, осень и зима, ко мне же день никогда не вернется. Никогда не увижу я больше ни сияния утра, ни вечерней зари, ни весенних цветов, ни летних роз, ни пасущихся стад, ни божественного лица человека! Как темная туча, окружает меня вечный мрак. Я отрезан от веселого общения с людьми; в книге чудного знания творений Природы лежат предо мною одни пустые страницы, они стерты, уничтожены для меня, и одна из дверей Мудрости закрыта навсегда.

Блистай же тем ярче внутри меня, о божественный Свет! Проникни во все способности моего духа! Дай зрение душе моей; изгони, рассей до малейшего облака весь туман перед моим духовным взором, чтоб я мог узреть и поведать вещи, невидимые смертному взору.

С горних высот чистого эфира Всемогущий Отец, восседающий на троне славы превыше всех высот, низводит Свое око вниз, чтобы обозреть дела Своих собственных рук и дела Своих созданий. Все святые силы Неба окружают Его, бесчисленные как звезды; лицезрение Его наполняет их невыразимым блаженством. Справа от Него сидит Его Единородный Сын, лучезарный образ Его славы. Прежде всего обращает Он Свой взор на землю и видит наших прародителей, первую и единственную чету, заключавшую в себе весь человеческий род. Она наслаждалась в блаженном саду бессмертными плодами радости и любви, нескончаемой радости, беспредельной любви в счастливом одиночестве.

Потом обозревает Он Ад и пучину между Адом и землею, и видит Сатану. В темном воздухе величественно парил он от пределов Ночи вдоль небесной стены. Он уже готов был опустить утомленные крылья и ступить нетерпеливой ногой на обнаженную поверхность вновь сотворенного мира, который кажется ему твердой землей без небесной тверди; но чем она окружена -- океаном или воздухом -- он не может определить. Господь, увидев его с Своей выси, откуда всевидящее око Его обнимает все -- минувшее, настоящее, будущее, -- так пророчески говорит Своему единственному Сыну: "Единородный Сын Мой, Ты видишь, какой злобой кипит наш противник? Ни Ад с его преградами, назначенный ему жилищем, ни тяжесть оков, ни беспредельная бездна, ничто не могло остановить его -- так дышит он безнадежным мщением, которое падет на его же собственную мятежную голову. Расторгнув все преграды, он летит теперь в области света, задевая своим крылом Небо, прямо к новосозданному миру; он ищет человека, помещенного там Моей рукою, и обдумывает, нельзя ли погубить его силой, или, что еще опаснее, совратить его коварным обманом. Человек послушается его льстивой лжи и легко преступит Мой единственный завет, единственный залог его послушания. Так падет он, и в нем -- все его неверное потомство. Кого, неблагодарный, может винить в этом, кроме себя самого? Он получил от Меня все, что только мог иметь. Я создал его первым и непорочным; он силен, чтобы сопротивляться злу, но и пасть в его воле. Так созданы Мною все небесные Силы, все духи, как те, что устояли, так и те, что пали. Устоявшие -- устояли по своей воле, падшие -- пали также по своей воле. Без свободы, чем могли бы они неоспоримо доказать Мне свою верность, любовь, твердую веру в Меня? Если бы они исполняли свой долг не по собственной воле, а только повинуясь необходимости, в чем была бы их заслуга? Может ли Мне быть приятно такое послушание, когда воля и разум (разум также руководит выбором), оба напрасные и бесполезные, лишенные свободы, оба бездействующие, рабски покоряются необходимости, а не Мне? Итак, они были созданы справедливо и не могут обвинять ни своего Творца, ни свою природу, ни судьбу свою в том, чтобы волей их управляло предопределение⁸², начертанное непреложными законами высшего предвидения; не Мои законы повелевали им восстание, оно было их собственным делом. Я предвидел это, но это предвидение не имело влияния на их преступление; и, не будучи предвидено, оно, тем не менее, было бы совершено. Итак, без малейшего принуждения, без тени вмешательства судьбы, без Моего неуклонного предназначения, они предадутся злу, -- сами виновники, как своих суждений, так и своего выбора. Я создал их свободными, и они должны оставаться свободными, пока сами не наденут на себя ярмо, или Я должен изменить их природу и вечный, непреложный закон, даровавший им свободу. Они сами избрали свое падение. Первые виновники пали, развращенные и обманутые сами собой; Человек же падет, прельщенный ими: поэтому Человек будет помилован; тем же нет прощения. Мое правосудие и милосердие превознесут славу Мою на Небесах и на Земле, но милосердие Мое от начала до конца воссияет еще ярче".

Когда Господь изрекал Свои слова, все Небо наполнилось благоуханием амврозии, и в сердцах избранных, блаженных Духов разлилась новая, несказанная радость, но Сына Божия озаряла несравненная слава: в Нем отразился весь образ Отца; лик Его сиял божественным состраданием, бесконечной любовью, беспредельным милосердием; чувства эти Он излил так Своему Отцу:

"Отец Мой! Полно благости последнее слово Твоего верховного приговора: Человек будет помилован! Все Небо и вся Земля высоко превознесут хвалу Тебе; у подножия Твоего трона, бесчисленные уста в гимнах и священных песнопениях вечно будут благословлять Твое имя. Но, о Отец Мой! Неужели Человек обречен на погибель, Человек -- позднейшее Твое создание, любимейший и младший из Твоих сынов, неужели должен погибнуть он, совращенный обманом, хотя бы и собственное его безумие было тому виною? О, пусть удалится от Тебя эта мысль, дальше отгони ее от Себя, Отец Мой и непогрешимый Судья всего сотворенного! Возможно ли, чтобы противник достиг своей цели, восторжествовав над Тобою, чтобы он исполнил всю свою злобу, обратив в ничто Твою благость? Захочешь ли Ты, чтобы он исполнил свое мщение, хотя за это ждет его еще более тяжкое наказание, и гордо вернулся в Ад, увлекая туда за собою весь развращенный им род человеческий? Неужели ради него Ты Сам уничтожишь Свое создание и откажешься от того, что было создано Тобою для Твоей славы? Тогда величие Твое и благость беззащитно подверглись бы сомнению и богохульству".

Всемогущий Творец отвечает Ему: "Сын Мой! Высшая отрада Моей души! О Сын Моих недр, Сын, Мое единственное Слово, Моя премудрость и творческая сила, Ты проник в Мою мысль и все, что решено в моих вечных предначертаниях: Человек не погибнет совсем; кто захочет -- спасется: не собственной силой, но единственно моим милосердием. Еще раз восстановлю Я его упадшие силы, которые грех уничтожит в нем, сделав их орудием его порочных, непомерных страстей. Я поддержу его, чтобы он мог бороться с своим смертельным врагом равным оружием; пусть он видит, что Мне Одному обязан он своим спасением, Мне и никому иному. Некоторые из них, Мои избранники, будут удостоены особенной Моей милости: такова Моя воля.

Другие часто будут слышать Мой голос; он будет часто напоминать им их прегрешения, убеждая их умилостивить разгневанного на них Бога, пока еще их призывает Его милосердие. Таким образом Я буду просветлять омраченные их чувства; Я смягчу их каменные сердца для молитвы, для раскаяния, для покорности своему Богу, покорности не насильственной, но искренней. Тогда к молитвам их, к раскаянию, никогда ни ухо Мое не будет глухо, ни око закрыто. Я вселю в них судью, посредника между Мной и ими, Совесть. Тот, кто будет слушаться ее, от света переходя к высшему свету, и настойчиво стремясь к цели, достигнет спасения. Тот же, кто насмеется над Моим долготерпением и благостью, не узнает пощады. Черствое сердце еще более очерствеет, ослепленные взоры ослепятся еще более, чтобы грешники сбивались с пути и глубже падали. Только этих изгоняю Я из Своего милосердия. Но это еще не все: ослушанием своим Человек бесчестно нарушит обет верности; оскорбит Верховную Власть Неба, посягнув на Божество, он потеряет все. Чем же он искупит свое преступление? Обреченный на разрушение, он должен умереть, он и все его потомство. Или нет правосудия, или он должен быть осужден на смерть, если не найдется тот, кто был бы достоин и добровольно захотел принести себя в жертву суровому правосудию, требующему смерти за смерть. Скажите, небесные Силы, где найти такую любовь? Кто из вас решится сам сделаться смертным, чтобы искупить смертельный грех Человека? Какой праведный спасет неправедного? Во всем Небе существует ли такая высокая любовь?" -- вопрошал Творец.

Но безмолвен небесный хор, и тишина была на Небе. Никто не дерзал выступить защитником или ходатаем за Человека, принять на свою голову смертельную кару, чтобы искупить человеческий грех. Так, без искупления, весь род человеческий должен был погибнуть, осужденный строгим приговором на Смерть и Ад. Но Сын Божий, неисчерпаемый источник божественной любви, опять начал Свое драгоценное ходатайство: "Отец! Твое слово непреложно: Человек будет помилован. И разве милосердие не найдет средств для этого? Оно -- самый быстрый из Твоих крылатых вестников, оно находит дорогу ко всем Твоим детям и является им неожиданно, предупреждая их прошения и мольбы. Неужели Ты не ниспошлешь его человеку? И разве он может сам снискать Твою помощь, когда умрет в грехах и погибнет! Чем же искупит он свои грехи, когда он не может возносить к Тебе ни молитв, ни подобающих жертв? Отец, обрати на Меня твои взоры, прими Меня в жертву за него; Я приношу Тебе жизнь за жизнь! Пусть на Меня падет Твой гнев; считай Меня Человеком: ради него оставлю Я Твое лоно, добровольно лишусь этой славы, разделяемой с Тобой, и, наконец, с радостью умру. На Мне пусть истощит смерть всю свою ярость. Не долго Я пробуду пленником ее мрачного царства: Ты, Отец Мой, вложил в Меня вечную жизнь, Я живу в Тебе! Отдавая Себя во власть смерти, Я отдаю ей только то, что смертно; когда же великий долг будет оплачен, Ты не оставишь Меня на жертву могильного ужаса, не потерпишь, чтобы чистая душа Моя подверглась разрушению. Нет, Я победоносно восстану, покорю Своего победителя, отниму у него добычу, которой он так гордится. Смерть будет уязвлена смертельной раной, и, опозоренная, будет пресмыкаться в прахе, лишаясь своего смертоносного жала. Через всю беспредельность пространства, с громким триумфом повлеку Я за Собою пленный Ад и покажу Тебе владык мрака в оковах. Ты возрадуешься при этом зрелище и с улыбкою взглянешь с Небес на Своего Сына. Я же, воскрешенный Тобою, уничтожу всех Моих врагов. Смерть Я поражу после всех, и пусть скелет ее утолит голод могилы. Тогда, окруженный сонмами искупленных Мною, после долгого отсутствия Я опять вернусь на Небо, опять, о Отец Мой, буду созерцать Твой лик, который будет сиять тихой радостью примирения. Вражды не будет более, и вблизи Тебя будет разливаться одна радость".

Сын Божий умолк, но кроткий взор Его, само молчание Его еще говорили: все в Нем дышало бессмертной любовью к смертному человеку, любовью, уступавшей только одному чувству --- сыновней покорности. Добровольно и радостно принося Себя в жертву, Он ждет воли Своего Вечного Отца. Все небесные Духи, пораженные восторгом, недоумевают, что означает божественная речь, не постигая ее цели. Но скоро Всемогущий отвечает Своему Сыну:

"О Ты, на Небе и на Земле единственный, обретший спасение человеческому роду! О Ты, Моя единственная радость! Ты знаешь, как драгоценны для Меня все Мои творения; Человек, хотя и сотворенный последним, не последний в Моей любви: ради него Я отрываю Тебя от Своего лона и от правой руки Своей; Я лишусь Тебя на некоторое время, чтобы спасти весь погибший род. Один Ты можешь искупить его. Итак, к Твоему божественному естеству присоедини его человеческую природу; будь на Земле Человеком среди людей. Когда наступит время, Ты облечешься плотью, дивно родясь от Девы; будь новым Адамом, сделайся Главою всего человеческого рода. Как от него погибли люди, так от Тебя, как от нового корня, возродятся те, кому положено спастись; без Тебя нет спасения никому. Грех Адама пал на все его потомство; Твоей заслугой очистится лишь тот, кто откажется от своих собственных деяний, как правых, так и неправых, и будет жить в Тебе, в Тебе черпая новую жизнь. И Человек, как повелевает высшее правосудие, ответит за долг человека, будет судим и предан смерти; потом восстанет из мертвых и воскресит с Собою всех Своих братьев, искупленных Его жизнью. Так небесная любовь победит злобу Ада, предав Себя смерти, и такой дорогой ценою искупит то, что адская злоба так легко сгубила и вечно будет губить в тех, которые не принимают милости, когда она им дается.

Снизойдя до принятия человеческой плоти, о Сын Мой, Ты не унизишь и не изменишь Своего божественного естества: Ты, равный Богу, восседающий вместе с Ним на троне в сиянии славы, одинаково с Ним вкушающий блаженство Божества, Ты все оставляешь, чтобы спасти мир от конечной гибели. Твоя заслуга, более чем Твое рождение, дает Тебе право называться Сыном Божьим; божественной добротой захотел Ты заслужить это имя, более чем могуществом и властью. В Тебе обилие любви превышает обилие Твоей славы, и великим смирением Своим Ты вознесешь с Собой и человеческий Свой образ к этому трону. Здесь будешь восседать Ты во плоти, здесь будешь царствовать, как Бог и как Человек, Ты, Сын Бога и Сын Человека, Помазанный Царь вселенной. Царствуй же вечно, возвеличься Твоей заслугой! Даю Тебе всю власть; Тебе, как Верховной Главе, подчиняю Я все Силы, Троны, Княжества, Власти. На Небесах, на Земле, или в Аду, под землею, всякое колено да преклонится пред Тобою. Когда же Ты сойдешь с Небес и, окруженный славой, появишься на облаках, по знаку Твоему Архангелы призовут народы к Твоему страшному суду; тогда живые со всех концов мира и мертвые всех минувших веков, пробужденные от своего сна, громом трубных звуков поспешат на всеобщее судилище. Среди всех Твоих святых Ты будешь судить грешных людей и Ангелов; виновные будут низвержены Твоим приговором в бездну; Ад, наполнив свое число, с тех пор запрется навеки.

Мир между тем будет разрушен огнем, и из пепла его возникнут новое Небо и Земля: там будут жить праведники; после долгих скорбей увидят они, наконец, золотые века и будут наслаждаться радостями любви и святой правды. Тогда Ты положишь Свой царственный скипетр, он будет уже не нужен: Бог будет Все во Всем. Небесные Престолы, славьте Того, Который умирает, чтобы исполнилось все это. Поклоняйтесь Сыну и чтите Его, как Меня!"

Едва закончил Всевышний, как среди Ангелов раздались восклицания радости, громкие, как песнь бесчисленного хора, мелодичные, как звук небесных голосов. Небеса наполнились восторгом, и громкое "Осанна!" торжественно разнеслось по всему небесному пространству. В благоговейном восторге все небесные силы смиренно преклоняются перед престолом Всевышнего Отца и Сына, повергая к его подножию свои венцы, обвитые золотом и амарантом, бессмертным амарантом -- цветком, который впервые расцвел в Эдеме подле дерева жизни, но после греха человека был снова возвращен на Небо, свою отчизну, где он цвел прежде, там и теперь цветет, осеняя ключ жизни и реку блаженства, протекающую среди Небес, где по цветущим Елисейским⁸³ полям она катит свои янтарные воды.

Гирляндами этих неувядаемых цветов избранные Духи украшают свои блистательные кудри. Теперь эти гирлянды сброшены и густым цветочным покровом устилают небесное подножие, сияющее подобно морю драгоценных яшм и улыбающееся под пурпуром небесных роз. Потом Ангелы опять возлагают венцы на свои головы и берут золотые арфы; эти блестящие арфы, дивно настроенные, висят у Ангелов сбоку, как колчаны. Нежные звуки чарующей симфонии, предвестники священных песнопений, возбуждают высокий восторг. Ни один голос не молчит: все участвуют в дивном хоре -- такая гармония царит на Небе.

Тебя, Отец, воспели они прежде, Тебя, Всесильный, Неизменный, Бесконечный, Бессмертный, Вечный Царь! Тебя, Творец всей твари, Источник Света, невидимый Сам, когда в потоках лучезарного сияния восседаешь Ты на Твоем неприступном троне; но даже когда Ты ослабишь блеск Твоих лучей, а из-за облаков, облекающих Твой трон подобно лучезарному ковчегу, покажется край Твоей одежды, темный от чрезмерного блеска -- Небо ослепляется; самые блестящие серафимы не приближаются к Тебе иначе, как обоими крылами закрыв свои очи.

Тебя воспели они потом, бывший до начала веков, Зачатый Сын, Божественное Подобие, в Чьем светлом образе сияет Всемогущий Отец. На Тебе запечатлено величие Его славы, в Тебе обитает пресвятой Его Дух. Твоею рукою сотворил Он Небеса Небес и все небесные силы; Твоею рукою низвергнул Он гордых мятежников в тот день, когда Ты, ополченный громами Твоего Отца, потрясая вечные основания Небес, летел в пылающей колеснице и беспощадно гнал расстроенные ряды мятежных ангелов. Когда же Ты со славой возвратился назад, все Силы небесные громкими кликами прославили Тебя, Единородного Сына Божия. Ты, строгий мститель Его врагов, не так поступил с Человеком, ставшим жертвой их коварства. Ты, Отец милосердия и благости, не осудил грешника так строго, Ты сострадал о нем. Как только, Господи, возлюбленный и единственный Сын Твой увидел в божественном взоре, что Ты намерен смягчить Твой суд над слабым человеком, Он, чтобы умилостивить твой гнев и положить конец борьбе между милосердием и правосудием, борьбе, которая еще нерешительно отражалась на Твоем челе, -- Он отказывается от блаженства Небес, где Он сидит по правую Твою руку, и добровольно предает Себя смерти, чтобы искупить вину человека. О беспримерная любовь! Любовь, доступная лишь Божеству! Хвала Тебе, Сын Божий, Спаситель людей! Имя Твое да будет отныне обильным источником моих песен! Никогда арфа моя не забудет хвалить Тебя нераздельно с Твоим Отцом!

Так в надзвездной обители Неба протекали счастливые часы в радости и торжественных песнопениях. Между тем, Сатана опускается на твердый и темный шар нашей круглой земли, отделявшей другие блестящие шары меньшей величины от Хаоса и вторжений древнего Мрака. То, что издали казалось ему шаром, теперь растянулось впереди необъятным пространством, сумрачным, пустым, диким, с нахмуренной над ним беззвездной Ночью и без умолку бушующими бурями неистового Хаоса. Сурово было там небо; только с одной стороны, обращенной в вышину, хотя и в неизмеримой дали, озарялись те места слабым отблеском, падающим от небесной стены; там буря ревела не так неистово. По этому пространному полю свободно разгуливает Враг. Так коршун, свивший гнездо на вершине Имауса⁸⁴, снежный хребет которого служит преградой кочующему татарину, летит прочь от мест, бедных добычей, чтобы в волю насытиться мясом ягнят и козлят, пасущихся на лугах, устремляется к истокам Ганга и Гидаспа, индийских рек. Но по пути он опускается на бесплодные Сериканские равнины, где китаец, гонимый парусами и ветром, несется в своей легкой камышевой тележке⁸⁵. Так по этому бурному земляному морю одиноко блуждал Враг, отыскивая добычу, -- не бывало здесь еще ни единого создания, ни одаренного, ни неодаренного жизнью, ни единого еще.

Но впоследствии, когда грех наполнил тщеславием человеческие дела, словно воздушные шары, поднялись сюда с земли все предметы человеческой суетности и пустоты, все праздные вещи, также как и все те, кто на этих пустых вещах основывал свои надежды на славу, на бессмертие, на счастье в этой или будущей жизни. Все, стремившиеся заслужить лишь людскую похвалу и получившие в этом мире награду, плод их тяжкого суеверия или слепого рвения, находят здесь как справедливое воздаяние, награду, столь же ничтожную, как их дела. Сюда собираются все произведения Природы, вышедшие из ее рук неоконченными или неудавшимися, в виде незрелых зародышей или чудовищ. Прекратив свое существование на земле, они летят сюда и бродят в пустоте до окончательного уничтожения. Здесь собирается все это, а не на соседней луне, как воображали некоторые. Нет, серебристые поля этой планеты, скорее, служат жилищем Святых или духов, занимающих середину между Ангелом и человеком. Из первых стеклись туда дети беззаконного союза сынов и дочерей земли, гиганты древнего мира с их тщеславными подвигами, прославившими их в свое время, строители, воздвигнувшие в равнине Сеннаарской Вавилонскую башню. Преследуя безумную мечту, они и здесь построили бы новые Вавилоны, если б было из чего. Иные являлись по одиночке в разные времена, как Эмпедокл, восторженно бросившийся в пламя Энты, чтобы его сочли богом, или Клеомброт⁸⁶, бросившийся в море, чтобы скорее насладиться Елисейскими полями, о которых мечтал Платон. Но слишком долго было бы перечислять всех этих безумцев, неразвитых зародышей, идиотов, отшельников, монахов в белых, черных, серых одеждах⁸⁷, со всем их лицемерным притворством. Тут бродят пилигримы, в заблуждении своем искавшие на Голгофе Того, Кто живет на Небесах; святоши, которые облекаются перед смертью в рясу доминиканца или францисканца, надеясь под прикрытием этой одежды попасть в Рай. Вот они проходят семь планет⁸⁸, проходят неподвижные звезды и хрустальную сферу, которая первая пришла в движение и уравновешивает колеблющиеся светила -- предмет стольких рассуждений. У небесной двери Святый Петр со своими ключами как будто давно ожидает их. Вот они уже у небесной лестницы, они заносят ноги на ее ступени... но смотрите... стремительный порыв двух встречных ветров опрокидывает их и сносит на десять тысяч стадий вниз, в пустоту пространства. Видели бы вы, как кружились тут, разрываясь на клочки, клобуки, капюшоны, рясы, с теми, кого они облекали; как разносились ветрами святыни, четки, индульгенции, разрешения, помилования, буллы. Все это крутилось и взвивалось в вихре, уносясь далеко от земли в преддверие Ада, обширную бездну, названную с тех пор Раем Безумных⁸⁹. Тогда место это было еще не заселено, никто не бывал здесь, но впоследствии лишь немногим оно стало незнакомо. На пути своем враг напал на этот темный шар; долго бродил он по нему, пока слабый луч света не привлек его к себе. Поспешно направляет он туда свои шаги. Издали видит он еще обширное здание, великолепными ступенями восходящее до стены небесной. На самом верху виднелось сооружение еще более роскошное и величавое, как бы врата царского дворца. Фронтон его горел золотом и алмазами; портал был залит блеском драгоценных каменьев Востока. Даже отдаленное подражание такому зданию невозможно на земле, и никакая кисть не способна изобразить его. Такова была лестница, по которой восходили и нисходили толпами Ангелы, блестящие хранители Неба, виденная во сне Иаковом, когда он, бежав от Исава в Харран, заснул под открытым небом, в поле близ Лузы. Пробудясь, он воскликнул: "Это врата небесные!"⁹⁰ Каждая ступень этой необъятной лестницы имела таинственное значение. Она не всегда стояла там, порой она невидимо уходила в Небеса. Под ней расстилалось море блестящим потоком яшм и жемчугов; впоследствии, души праведных, покинув землю, стали переноситься через его поверхность на крыльях Ангелов или на небесных колесницах, несомых огненными конями⁹¹.

Теперь лестница эта была опущена, для того ли, чтобы соблазнить Врага легкостью подъема или для того, чтобы сильнее пробудить в нем скорбь о его печальном изгнании от врат блаженства. Прямо напротив этих ворот открывалась дорога, спускавшаяся на Землю к блаженной стране Рая, широкая дорога, гораздо шире той, что впоследствии вела на Сионскую гору и в Обетованную землю, возлюбленную Богом, хотя и этот путь был широк; по нему часто проходили Ангелы, чтобы возвещать тем счастливым племенам волю Всевышнего, и Сам Он с любовью взирал на них от Панеи⁹², у истока реки Иордан до Вирсавии, где Святая Земля граничит с Египтом и берегами Аравии. Так широко было отверстие, полагавшее пределы царству мрака, подобно берегам, сдерживающим волны океана. Отсюда, стоя на нижней ступени золотой лестницы, ведущей к вратам Неба, Сатана смотрит вниз, пораженный величием мироздания. Так разведчик, всю ночь пробродив с опасностью для жизни по темным и пустым дорогам, достигает наконец вершины горы, и при первом отрадном проблеске зари неожиданно видит перед собою неизвестную землю с цветущими нивами, или великолепный город с блистающими шпилями и башнями, уже позолоченными лучами восходящего солнца. Таким же удивлением поражен дух зла, хотя он и привык к созерцанию Неба; но при виде всех этих миров, представших перед ним в такой красоте, еще более чем удивление, охватывает его зависть.

Взор его обнимал вселенную (Сатана стоял высоко над сводами всех миров, под тенью Ночи) от восточной точки Весов до той звезды⁹³, на которую перенеслась Андромеда, далеко за горизонт Атлантического океана; потом обозревает он всю ее широту, от одного полюса до другого, и, не размышляя дальше, ринулся вниз к первой планете; быстро и легко рассекают его крылья чистый мраморный воздух⁹⁴, свободно пролетая извилистыми путями среди бесчисленных светил, которые издали казались ему блестящими звездами; вблизи же то были миры, или счастливые острова, подобные, может быть, тем Гесперийским садам⁹⁵, что славились в древности своей красотою. О, чудные рощи, тенистые дубравы, цветущие долины, острова трижды счастливые, какие счастливцы обитают на вас? Сатана не останавливается, чтобы узнать об этом. Одно только светило привлекает его взор: золотое Солнце, блеском более всего походящее на Небо; к нему направляет он свой полет в тиши небесной тверди (как он летел: вверх или вниз, от центра или к центру, или вдоль пространства -- трудно сказать); он приближается к месту, где горит великое светило, изливающее потоки света на простые созвездия, совершающие свое круговращение далеко от его царственного взора. Этот звездный хоровод плавным и неизменным движением своим отмечает дни, месяцы и годы; быстро кружится он вокруг чудного светила, обращаясь всегда по направлению его магнетических лучей, благотворно согревающих вселенную и невидимо проникающих живительной силой в самые недра земные и глубину морскую; так дивно поставлена блестящая планета! На ней останавливается Враг, затемнив светлый шар Солнца таким малым пятном, какого, может, астроном и не разглядел бы в свою зрительную трубу.

Сатана поражен блеском светила, несравненного ни с чем на земле -- ни с металлом, ни с камнем. Не все части его одинаковы, но все проникнуты ярким светом, как бывает проникнуто огнем раскаленное железо. Если сравнивать его с металлом, то частью оно было похоже на золото, частью на чистое серебро; если же уподобить его блеск драгоценным камням, то оно сияло всеми переливами карбункула, хризолита, или рубина, топаза, или всеми цветами двенадцати камней, блестевших на наперснике⁹⁶ Аарона; или можно еще сравнить его с камнем, более существовавшим в мечтах, чем в действительности, с тем камнем, что здесь на земле так долго и тщетно искали философы, хотя своим могущественным искусством они сумели связать крылатого Гермеса, и даже в разных видах вызывали из моря древнего Протея⁹⁷, с помощью химической колбы принуждая его принимать свой первобытный вид. Что ж удивительного, что те поля и страны выдыхают из себя чистый эликсир, что реки там текут золотом, если Солнце на таком далеком расстоянии от нас, одним чудодейственным прикосновением своих лучей, здесь, в темноте, творит с помощью земной влаги такое множество драгоценностей самых ярких красок и поразительной красоты?

Здесь Дьявол находит много новых предметов, достойных удивления, но они не поражают его. Широко и далеко бежит его взор -- никакая тень, никакое препятствие не мешают зрению. Здесь все -- одно солнечное сияние; как полуденное солнце сосредоточивает силу своих лучей на экваторе, так и здесь лучи его постоянно падают вертикально, поэтому здесь никогда не бывает тени; воздух здесь так чист и прозрачен, как нигде, и взор Сатаны проникает в неизмеримую даль. Вдруг он видит стоящего на горизонте светозарного Ангела, того самого, которого видел Иоанн⁹⁸. Лицо Ангела было отвернуто в другую сторону, но блеск его не был скрыт; на голове его сияла золотая тиара из солнечных лучей, чудные кудри золотистыми волнами рассыпались по крылатым плечам. Он, казалось, занят был исполнением какого-то важного поручения и погружен в глубокое размышление. Велика была радость нечистого духа при виде Ангела: теперь он надеялся найти вождя, который направит его блуждающий полет к Раю, счастливому жилищу человека, к месту, где должны были кончиться его странствия и начаться наши горести. Но прежде Сатана думает изменить свой вид, иначе опасаясь подвергнуть себя опасности или затруднению, и вот он превращается в юного херувима из младших чинов. Лицо его сияло небесной улыбкой, весь образ его был полон юной прелести, так искусно умел он притворяться. Воздушные кудри развеваются из-под золотого венца и ласкают его нежные ланиты; перья его крыльев блистают самыми яркими красками и усеяны золотыми блестками; вся одежда обличает в нем странника. Недолго оставался он незамеченным. Прежде чем он приблизился, к нему подошел один из Ангелов с лучезарным ликом. Сатана мгновенно узнает его -- это Архангел Уриил⁹⁹, один из семи Ангелов, постоянно находящихся в окружении Бога; они всех ближе стоят к Его трону, ожидая Его велений: это Его очи; быстро пролетают Ангелы все Небеса или спускаются к Земле, разнося Его веления через сушу и воды, через моря и земли. Сатана приближается к нему и говорит: "Уриил, ты один из семи светлых Ангелов, стоявших в сиянии славы перед высоким троном Господним, ты один из первых возвестителей Его великой воли в высочайших Небесах, где все небесные Духи с нетерпением ждут тебя, посланника Божия. И здесь, верно, по Высочайшей воле, ты исполняешь ту же почетную должность и, как око Господне, часто обозреваешь это новое шаровидное творение? Меня влекло непреодолимое желание увидеть, узнать чудный новый мир, а главное -- Человека, которого так возлюбил и облагодетельствовал Господь и для которого создал все эти дивные творения. Я оставил хоры херувимов и одиноко предпринял неведомый путь. Скажи мне, о лучезарнейший из серафимов, какой из всех этих блестящих шаров назначен быть жилищем человеку? Или у него нет определенного жилища, и он может выбирать по своей воле тот или другой из этих светлых миров? Я желал бы найти его, чтобы тайно или явно с восхищением взглянуть на того, кому всемогущий Творец даровал миры, излив на него все свои щедроты. Да восхвалим мы оба в этом новом творении, как и во всех делах Его, имя Творца Вселенной, правосудно изгнавшего мятежных Ангелов в преисподнюю, а для вознаграждения этой потери сотворившего новый счастливый род -- Человека, ожидая от него большей преданности себе. Премудры все пути Его!" -- так говорил вероломный лицемер, не будучи узнан: притворство обманывает Ангелов так же, как и людей. Из всех пороков, допускаемых волею Провидения на земле и на Небесах, он единственный ходит скрытно для всех, кроме одного Бога. И часто Разум бодрствует, но Подозрение засыпает у его двери, или предоставляет ее охрану Простоте, а Доброта не подозревает зла там, где его не видно. Вот почему тогда был обманут сам Уриил, правитель Солнца, Дух, одаренный самым проницательным зрением. На лживую речь дерзкого самозванца он чистосердечно отвечает: "Прекрасный Ангел, твое желание видеть новые творения Господни, чтобы прославить великого Зиждителя, не заслуживает порицания. Напротив, чем сильнее оно, тем более достойно похвалы; значит, горячо оно было в тебе, если ты оставил твою небесную обитель и в одиночестве предпринял этот путь, чтобы собственными глазами видеть то, о чем другие довольствуются знать по рассказам, какие доходят до них на Небе. Действительно, дивны все создания Творца, созерцание их радует душу и навеки остается в памяти, как одно из лучших наслаждений! Какой ум может исчислить их или постигнуть бесконечную премудрость, вызвавшую их к жизни, но сокрывшую их глубокие причины? Я видел, как по Его слову бесформенная масса, первоначальная материя земли, стала слагаться в одно целое: Хаос услышал голос Всемогущего, дикое Смятение покорилось закону, Беспредельность вступила в пределы. По второму Его велению, Мрак бежал, воссиял Свет, из Неустройства возник Порядок. Стихии плотные и тяжелые: Земля, Вода, Огонь, Воздух, быстро заняли свое определенное место; эфирное же вещество Небес поднялось вверх; мало-помалу оно стало свертываться в шарообразные формы и превратилось в бесчисленные звезды, какими ты их видишь в Небе; каждая из них имеет свое назначенное место, свое течение. Остальное, словно стеной, окружает вселенную. Взгляни вниз, на тот шар; сторона его, обращенная к нам, светится отраженным отсюда светом. Это Земля, жилище Человека. Свет, изливаемый отсюда, дает ей день, иначе ею завладела бы ночь, царствующая теперь на противоположном полушарии; но и там благодетельно является на помощь близкая Луна (так называется прекрасная планета, что ты видишь по ту сторону земли). Она ежемесячно завершает свой круг, постоянно возобновляя его в небесных равнинах, откуда тройственный лик ее заимствует свет и, наполняясь им, снова возвращает его от себя, чтобы освещать Землю; бледные лучи светила изгоняют мрак ночи. Видишь то место, что я тебе показываю? Это и есть Рай, жилище Адама, а та густая тень -- его шатер. Теперь ты не можешь сбиться с пути; я же должен спешить по своим делам", -- так сказал Ангел и отправился в свой путь.

Сатана почтительно склонился перед ним: так повелевает обычай Неба, где высшим Духам всегда воздаются должные почести и уважение низшими чинами Ангелов¹⁰⁰. Простясь, он ринулся с Солнца вниз, к земному шару; надежда на успех придает еще больше быстроты его крыльям, и, описывая в воздухе еще большие круги, стремительно несется он, не останавливаясь, пока не достигает вершины Нифата¹⁰¹.

ПЕСНЬ 4-я

Содержание

Сатана вблизи Эдема, того места, где он должен привести в исполнение дерзкое предприятие против Бога и Человека -- предприятие, которое он один взял на себя. Им овладевают различные страсти: страх, зависть, отчаяние; наконец, он утверждается в своем злом намерении и направляется к Раю. Сатана переступает его пределы; садится в виде морского ворона на Древо Жизни, как на самое высокое в саду, с целью осмотреться кругом. Описание Сада: Сатана в первый раз видит Адама и Еву; его удивление при виде совершенства их форм и счастливого состояния, но это не изменяет его решения погубить их; он подслушивает их разговор, потом узнает, что им запрещено под страхом смерти вкушать от Древа Познания; на этом намеревается он основать свое искушение, склонив их на ослушание; потом оставляет их на некоторое время, чтобы какими-либо средствами еще больше разузнать об их состоянии. Между тем Уриил, спустясь на солнечном луче, предостерегает Гавриила, в обязанности которого входило охранение райских врат, что какой-то злой дух бежал из бездны, и в полдень пролетал через его сферу в виде доброго Ангела, вниз, к Раю, но потом выдал себя на горе дикими своими движениями. Гавриил обещает разыскать его до восхода солнца. С наступлением ночи, Адам и Ева говорят о том, что им надо идти на покой; описание их шалаша; их вечерняя молитва. Гавриил выводит отряды своей ночной стражи для обхода вокруг Рая, посылает двух сильных Ангелов к шалашу Адама из опасения, чтобы злой дух не причинил вреда Адаму и Еве во время их сна; там Ангелы застают над ухом Евы Сатану, соблазняющего ее во сне, и насильно ведут его к Гавриилу; Архангел допрашивает его, он дает презрительный ответ, готовится к сопротивлению, но знак с Неба останавливает его, и он бежит из Рая.

О, зачем молчал тогда тот благодетельный голос, громко раздавшийся с Неба пророку, видевшему откровение Апокалипсиса¹⁰², когда вторично пораженный Дракон яростно устремился на землю, чтобы выместить свою злобу на человеческом роде!

"Горе живущим на земле!" -- вещал тот голос. О, если б наши прародители могли слышать его, пока еще было время; предостереженные против тайного врага, они, может быть, избегли бы его пагубных сетей. Вот он уже тут, пылающий злобой. Сперва искуситель, потом обвинитель человечества, он хочет, чтобы невинный и слабый человек поплатился за все его потери в первой битве и низвержение в Ад. Однако, как ни был он дерзок и бесстрашен вдали от пели, теперь быстрое приближение к ней не радует его, и, приступая к своему отважному предприятию, он не может похвалиться смелостью. Ужасная мысль, созрев теперь вполне, кипит и бушует в его мятежной груди, подобно адской машине, которая извергает смертоносные заряды. Сомнение и ужас потрясают его смущенный дух; со дна души целый Ад встает перед ним-. Ад -- его неразлучный спутник; он всегда внутри его и вокруг него. Ни на один шаг не может он бежать от Ада, где бы он ни был, он не может скрыться от самого себя. Теперь Совесть будит дремавшее Отчаяние; в душе падшего Ангела пробуждается горькое воспоминание о том, чем он был, чем стал, чем будет еще, когда большие злодеяния навлекут на него еще более жестокие страдания. То обращает он свой печальный взор к Эдему, который лежал перед ним во всей своей красоте, то с глубокой скорбью взглянет на Небо и на Солнце, во всем блеске пылающее на своем полуденном троне, и после долгих, мучительных дум, произносит со вздохом:

"О ты, увенчанное высшим блеском, ты смотришь с высоты царства, где ты один владыка, как бог этого нового мира; перед твоим взором все светила скрывают свои померкшие главы, к тебе взываю я, но не голосом друга. Я произношу твое имя, о Солнце, для того только, чтобы сказать тебе, как я ненавижу твои лучи; они слишком живо напоминают мне былое величие, когда в славе возвышался я.

Гордость и, что еще пагубнее, честолюбие низринули меня с этой высоты: я дерзнул на самом Небе ополчиться против всесильного Царя Небес! О, зачем? Такой ли благодарности заслуживал Он от меня, Он, создавший меня в том высоком достоинстве, в каком я блистал, никогда не упрекавший меня Своими благодеяниями? Не тяжело было служить Ему, воздавать хвалы. Что могло быть легче и законнее этой дани! Но вся Его благость родила во мне одно зло, одну ненависть. Стоя так высоко, я негодовал на всякое подчинение; я возмечтал, что, возвысясь еще на одну ступень, я не буду иметь себе равного и мгновенно избавлюсь от непомерного долга вечной благодарности. Тяжел долг, который платят без конца, всегда оставаясь должником. Я забывал то, что получал беспрестанно, не понимал, что благодарное сердце никогда не остается в долгу, а постоянно платит, получая и уплачивая в одно и то же время. Неужели так велика была эта тягость? О, зачем всемогущее Провидение не создало меня простым Ангелом! Тогда я бы вечно наслаждался блаженством. Безумные надежды, честолюбивые помыслы не вкрались бы в мою душу. Если бы другой, столь же могущественный Дух добивался высшей власти, как бы ничтожен я ни был, я был бы вовлечен в заговор. Однако же, другие Духи, равные мне, не поддались соблазну; ничто не поколебало их верности ни извне, ни внутри, так хорошо были они вооружены против всякого искушения. Но разве у тебя не было свободной воли и силы, чтобы оставаться твердым, как они? Увы! Все это было у тебя. На что же ты ропщешь? Кого или что можешь ты обвинять? Разве безграничную любовь, на всех одинаково распространенную с Небес?

О, да будет проклята эта любовь! Любовь и ненависть, обе приносят мне одно вечное страдание. Нет, скорее будь проклят ты сам! По своей собственной воле, сам ты свободно избрал то, в чем теперь так справедливо раскаиваешься! О, горе мне несчастному! Куда бежать мне от вечного гнева, от беспредельного отчаяния! Куда бы я не бежал, Ад будет преследовать меня; Ад -- это я сам! Глубокая адская бездна, но бездна внутри меня еще глубже; широко раскрытая ее пасть ежеминутно грозит поглотить меня, и в сравнении с этой страшной пучиной Ад, со всеми его муками, кажется мне Небом! О, смирись же, наконец! Неужели в твоем сердце нет места раскаянию, прощению? Нет, допустить в себе эти чувства, значит, покориться. Покориться! Гордость и страх стыда перед Духами, оставленными мной в бездне, не позволяют мне произнести этого слова. Не рабством, другими надеждами обольщал я их, хвалясь покорить Самого Всемогущего! Увы, не знают они, как дорого стоит мне это дерзкое тщеславие, какие тайные муки терзают мою душу теперь, когда на моем адском троне принимаю я их поклонение! Чем выше возносит меня корона и скипетр, тем глубже и падение, я выше их одним страданием! И вот все радости честолюбия! Но допустим, что я мог бы раскаяться, был бы помилован и возвращен в прежнее состояние, -- о, в высоком положении скоро вернулись бы опять высокие мысли. Как скоро отрекся бы я от клятв, данных в минуту притворной покорности! Обеты, насильно вырванные страданием, были бы признаны недействительными. Никогда не может быть искреннего примирения там, где раны смертельной ненависти проникли так глубоко. И это повлекло бы меня лишь к новой измене и еще глубочайшему падению.

Слишком дорогой ценой купил бы я кроткий миг перемирия, заплатив за него удвоенными страданиями. Он, Каратель мой, знает это; Он так же далек от того, чтобы даровать мне мир, как я от того, чтобы вымаливать его. Ты видишь, всякая надежда погибла! Взамен нас, отверженных, изгнанных, Он создал Человека, свою новую отраду, и для него этот новый мир. Итак, прости надежда, а вместе с надеждой прости страх, прости раскаяние! Добро исчезло для меня без возврата: ты, о зло, будь моим благом! Посредством тебя я, по крайней мере, разделю владычество с Царем Небес; посредством тебя, быть может, буду я царить над полувселенной, и Человек, и новый тот мир скоро узнают это".

Пока он говорил так, все страсти, бушевавшие в нем, отражались на его лице; три раза покрывалось оно бледностью; гнев, зависть, отчаяние искажали принятые им черты и выдали бы обманщика, если бы его увидел чей-нибудь глаз, потому что такие бурные чувства никогда не волнуют ясного чела небесных Духов. Сатана, скоро сам заметив это, старается подавить свою душевную тревогу и принять спокойный вид. Искусный лицемер, он первый, чтобы скрыть свою глубокую злобу, свое ненасытное мщение, надел личину святой добродетели; однако он еще не настолько был опытен в своем искусстве, чтобы обмануть Уриила, уже предупрежденного ранее. Взор Архангела следил за его полетом; он увидел, как на Ассирийской горе черты его изменились от волнения, несвойственного блаженным Духам; он заметил все дикие движения, все отчаянные порывы Сатаны, когда тот предполагал, что он совсем один, что никто не может видеть его, наблюдать за ним.

Падший Ангел продолжает свой путь и, наконец, приближается к пределам Эдема, где прекрасный Рай, уже близкий теперь, венчал своей зеленой оградой, словно валом, плоскую вершину дикой горы. Крутые щетинистые склоны ее густо заросли причудливым кустарником и делали ее неприступной; вверху поднимались, уходя в недосягаемую высь, величавые кедры, пихты, сосны, широколиственные пальмы. В этой роскошной лесной картине ряды деревьев возвышались друг над другом, образуя тенистыми вершинами величественный амфитеатр. Но еще выше их верхушек зеленела высокая стена Рая; с нее открывался нашему прародителю вид на все страны, лежащие внизу.

Еще выше этой стены, в самом Раю, возвышались кругом прекраснейшие деревья, обремененные роскошными плодами; цветы и плоды в одно и то же время золотились и пестрели на них самыми яркими красками. Солнце изливало на них свои лучи радостнее, чем озаряет оно легкие вечерние тучки или блестит в разноцветной радуге, когда Бог орошает дождем землю. Так пленителен был вид Рая. Чем дальше летит Сатана, тем чище и чище становится воздух, вливающий в сердце чудную весеннюю радость, способную изгнать всякую тоску, кроме тоски отчаяния. Легкие ветерки, нежно играя благовонными крылами, веют душистым бальзамом и шепчут, откуда они похитили эти ароматы. Так мореходцы, обогнув мыс Доброй Надежды и миновав Мозамбик, чувствуют дыхание северо-восточного ветра, приносящего с ароматных берегов Счастливой Аравии, далеко в море, благовония Сабеи: они замедляют ход корабля, чтобы дольше наслаждаться благодатным воздухом, который сам старик Океан вдыхает с улыбкой. Такими же чудными ароматами веяло теперь на Врага, пришедшего отравить их, хотя они не были ему так противны, как Асмодею¹⁰³ рыбьи испарения, принудившие его оставить жену сына Товиина, пленившую его своей красотой, и бежать из земли Мидийской, откуда небесное правосудие преследовало его до Египта, где оковало его цепями.

В раздумье, медленно поднялся Сатана на крутую гору, но далее не было пути, так густо переплелись ветви и корни разнородных кустарников и трав, образовав сплошную колючую изгородь, непроходимую ни для человека, ни для зверя. Единственные врата Рая лежали на востоке, по ту сторону горы; вероломный преступник видит их, но пренебрегает входом; с презрением, одним легким прыжком он минует все преграды той горы, подобной высочайшей стене, и попадает в Рай. Так хищный волк, выслеживая новую добычу, примечает места, куда вечером пастухи загоняют стада, полагая, что они там в безопасности, легко перескакивает через плетень в середину овчарни. Так вор, задумавший обобрать сокровища богатого гражданина, который, надеясь на крепость запоров тяжелых дверей своего жилища, не боится взлома, влезает в дом через окно или крышу. Так первый величайший хищник ворвался в овчарню Господню; так, позже, развратные наемники вторгались в храм Божий.

Сатана взмахивает крылами и взлетает на Древо Жизни, дерево, стоявшее посередине Рая, высочайшее из всех. Сатана садится на его вершину в виде морского ворона; но истинная жизнь не возвратилась ему: сидя на Древе Жизни, он обдумывает как нанести смерть живущим. Не помышляя о силе дерева, дающего жизнь, он избирает его только для того, чтобы видеть всю местность, между тем как, при лучшем использовании, оно могло бы служить залогом бессмертия. Так справедливо то, что, кроме Бога, никто не умеет правильно познавать настоящего блага, и что злоупотребление и низкие цели извращают самые святые вещи.

Сатана устремляет взоры на землю и с новым изумлением смотрит на все, что сотворено для счастья человека, на все богатства Природы, заключенные в тесном уголке ее; он на Земле вновь созерцает Небо.

Блаженный этот Рай, или сад Божий, был насажден самим Всевышним на восточной стороне Эдема. Страна эта распространялась на востоке, от Гаурана¹⁰⁴ до горных башен пышной Селевкии, сооруженной владыками Греции, или до Фелассара, где задолго до них жили сыны Эдема. Это очаровательное место назначил Бог для Своего еще более очаровательного сада; Он повелел плодородной почве произрастить все благороднейшие древесные породы, самые приятные для зрения, обоняния, вкуса. Посреди сада, возвышаясь над всеми деревьями, росло Древо Жизни, разливавшее от своих золотых плодов благоухание амврозии; а рядом с жизнью стояла наша смерть, Древо Познания -- познание добра, купленное дорогою ценою познания зла.

На юге, через Эдем протекала широкая река; она нигде не сворачивала, но скрывалась в лесистой горе, проходя в ее глубоких недрах. Бог перекинул эту гору через быстрый поток для того, чтобы она служила черноземом Его саду; рыхлая земля, утоляя свою жажду, нежно всасывала в себя чистую струю, и она, поднявшись наверх, прозрачным ключом вырывалась наружу и орошала сад множеством ручейков. Все эти ручейки, соединясь в один поток, катились вниз по крутому обрыву, навстречу реке, которая выходила там из своего мрачного подземного прохода и разделялась на четыре главных потока¹⁰⁵; их воды бежали в разные стороны и протекали через многие великие царства и земли. Бесполезно было бы называть их, поэтому лучше я опишу, если доступно Искусству нарисовать такую картину, как из сапфирных вод этого ключа прозрачные ручейки, катясь по золотому песку и жемчужинам востока, вились бесчисленными изгибами; под прохладой нависших ветвей несли они свои нектарные струи, омывая каждое растение и питая цветы, достойные Рая. Не Искусство по правилам рассадило их рядами и замысловатыми клумбами, но Природа щедрой рукой разбросала их по холмам, пригоркам и долинам; она раскрывала их почки и на лугах, где их ласкал первый теплый луч солнца, и в непроницаемой чаще, которую даже в полуденный зной омрачала густая тень.

Так прекрасен был этот вид, приют счастья, где одна чудная картина сменялась другой. Там, в душистых рощах, на роскошных деревьях, блестят слезы ароматных смол и бальзамов, или золотятся, улыбаясь на своих ветвях, разнородные плоды дивного вкуса. Если верить сказке о Гесперийских садах, то чудо это могло быть только здесь. Между этими чудными рощами открывались поляны или отлогие склоны с стадами, пасущимися на нежной траве. Там возвышались холмы, увенчанные пальмами; здесь растилался роскошный ковер долин, усеянный цветами; они пестрели всевозможными красками и среди них алела, без шипов, роза. С другой стороны темнели гроты, пещеры, манившие к себе прохладной тенью; их нежно обвивали гирлянды виноградных лоз, роскошно раскинутых над ними зеленым шатром со сквозящими в нем пурпуровыми гроздьями. В то же время звонкие струи вод, падающих со склонов холмов, разбегались ручьями или сливались озерами, в хрустальные зеркала которых гляделись берега, осененные миртами. Хоры пернатых раздавались в воздухе, а весенние ветерки, дышавшие ароматом лесов и полей, наполняли звуками дрожащие листья, между тем как всемирный Пан в воздушной пляске с Грациями и Горами вел за собой вечную весну¹⁰⁶. Ничто не могло равняться прелести этого Эдемского Рая: ни та прекрасная Эннейская долина, где Прозерпина¹⁰⁷, сама цветок еще более прекрасный, срывая цветы, была похищена мрачным Плутоном, что заставило убитую горем Цереру искать ее по всему свету; ни тихая роща Дафны на берегу Оронта; ни вдохновенный Кастальский источник; ни опоясанный рекою Тритоном Низейский остров, где престарелый Хам, которого язычники называли Аммоном, а ливийцы -- Юпитером, скрыл Амалфею и сына, юного Вакха, от глаз мачехи его, Реи; ни гора Амгара в жарком поясе Эфиопской страны, близ истоков Нила, где абиссинские цари хранили своих детей, -- эта гора, окруженная сияющими скалами такой вышины, что за целый день едва можно добраться до ее вершины: ее многие принимали за настоящий Рай, но и она далеко уступала тому Ассирийскому саду, где теперь адский Дух без наслаждения смотрел на все наслаждения, собранные вместе, и на все живые существа, новые и странные для его взора.

Двое из них далеко превосходили всех остальных благородством форм, высоким и прямым станом, прямым как у богов; облеченные врожденным достоинством, в наготе, полной величия, они казались владыками всего окружающего и были достойны этого. В их божественных взорах отражался образ их Великого Творца, истина, мудрость, святость строгая и чистая, заключающаяся в истинной сыновней свободе. Два эти создания были неодинаковы; их отличал разный пол; мужчина сотворен был для мысли и силы, женщина -- для нежности и кроткой, очаровательной прелести; он -- для Бога только, она -- для Бога, но в нем, своем муже. Высокое чело мужчины было прекрасно; величественный взгляд его выражал неограниченное господство; его черные, подобные гиацинту, кудри, разделенные посередине лба, гордо падали, подобно гроздям, на мощные плечи, но не опускались ниже. Волосы женщины рассыпались золотыми волнами, как покровом окутывая весь ее тонкий стан; прихотливые кольца их вились, словно усики виноградной лозы -- символ зависимости, но зависимости добровольной; она с стыдливой покорностью подчиняется кроткой власти, с женственной гордостью и нежным сопротивлением замедляя желанную ласку. Никакие их тайные части не были скрыты; виновного стыда еще не существовало тогда, стыда, позорящего создания Природы. О стыд, дитя порока, сколько бед нанес ты человечеству под личиной непорочности! Ты лишил человека величайшего блага его жизни -- простоты и чистой невинности.

Счастливая чета ходила в Раю нагой, и в своем неведении зла не избегала взоров ни Бога, ни Ангелов; так ходила рука в руку чета, прекраснее которой никогда с тех пор не соединяли объятия любви. Адам был красивейший из всех мужей, родившихся впоследствии, его сынов; Ева -- прекраснее всех своих дочерей. В прохладе светлого ручья, под тенью деревьев, нежно шептавшихся между собою, оба сели на зеленой лужайке. Работа в их чудном саду утомляла их лишь настолько, чтобы окончив свой труд, они еще более могли наслаждаться прохладой Зефира, чтобы сладость отдыха была для них еще слаще, и утоление жажды и голода еще приятнее. Они вкушали за своей вечерней трапезой нектарные плоды, которые услужливо наклонялись к ним гибкими ветвями, в то время как они, полулежа, отдыхали на мягком пуху зеленого ложа, усеянного цветами. Мякоть душистых плодов служила им пищей, а твердой кожурой черпали они воду из светлого ручья. Не было при этом недостатка ни в нежных разговорах, ни в милых улыбках, ни в невинных шутках, как свойственно молодой, прекрасной паре, соединенной в счастливом брачном союзе и остающейся с глазу на глаз, как они. Вокруг них весело резвились все звери земные, впоследствии одичавшие и скрывшиеся в горах, пустынях и пещерах. Лев, играя, выделывал перед ними разные прыжки и в своих лапах убаюкивал барашка. Медведи, тигры, пантеры, леопарды скакали и играли между собой на их глазах. Неуклюжий слон, для их развлечения, выказывал всю свою силу и все свое искусство владения гибким хоботом. Хитрая змея, подкравшись к ним, то свертывалась вся как Гордиев узел, то извивалась своими подвижными кольцами, как бы предупреждая о своем гибельном коварстве, непонятном тогда. Другие животные отдыхали на траве; кто, насытясь сочным кормом, неподвижно лежал с открытыми глазами, а кто медленно шел на место покоя, так как заходящее солнце, склоняясь ниже и ниже, уже опускалось к островам океана, и вверху, на небе, загорались звезды, предвестницы ночи. А Сатана все еще смотрел в немом изумлении, как в первую минуту; наконец, едва начиная владеть изменившим ему голосом, он горестно восклицает:

"О Ад! Что видят мои грустные взоры? Как наше место уже занято; то блаженство, каким наслаждались мы, дано новым созданиям, рожденным, может быть, из праха! Не Духи эти создания, но немногим уступают светлым небесным Духам! Мысли мои с изумлением останавливаются на них; я чувствую, что мог бы любить их, так живо сияет в них подобие Божества и так сотворившая рука щедро наделила их красотою! Прелестная чета! Ты и не подозреваешь, как близка твоя перемена! Все твои радости исчезнут; их сменит горе, горе тем более чувствительное, чем выше блаженство, каким ты наслаждаешься теперь. Счастливы вы, но такое счастье надо беречь больше, ваше высокое жилище, ваш Рай слишком слабо защищено Небом против такого врага, какой теперь проник в него. Увы! Я враг ваш, но враг не злонамеренный; видя вас такими покинутыми, я мог бы даже чувствовать к вам сострадание, я, не видевший сострадания к себе! Я ищу с вами союза, дружбы, такой тесной, такой неразрывной, чтобы с этих пор мне всегда жить с вами, или вам со мною. Может быть, мое жилище понравится вам менее, чем этот прекрасный Рай. Примите произведение вашего Творца, каково оно есть. Он дал мне его. я охотно делюсь им с вами. Чтобы принять вас обоих, Ад откроет свои самые широкие врата, и вышлет вам навстречу всех своих царей. Там будет больше простора для вашего многочисленного потомства, чем в этих тесных пределах. Если же место не слишком хорошо, вините Того, Кто принудил меня мстить вам, не сделавших мне никакого зла. И хотя бы ваша беззащитная невинность и тронула меня, а я действительно тронут ею, то более справедливые причины: благо и честь повелевают мне исполнить то, чего без них я сам бы ужаснулся, я, Дух проклятья!" -- так говорил Враг, оправдывая свое адское дело необходимостью, обычным извинением тиранов.

Потом с высокого дерева, где он сидел, спускается он к разным стадам четвероногих; он принимает на себя вид то того, то другого из них, смотря в зависимости от того, в каком виде легче достигнуть цели: ближе рассмотреть добычу, незаметно подстеречь своих жертв и из их слов и поступков подробнее узнать о них. Вот, в виде льва, он гордо выступает перед ними, сверкая глазами; теперь следит за ними в виде тигра. Будто играя с двумя хорошенькими ланями, нечаянно попавшимися ему на опушке леса, он то припадет к земле, то вдруг вскочит на ноги, подкрадывается, меняет место, отыскивая самую удобную засаду, откуда бы он мог броситься и разом схватить обеих в свои лапы. Вдруг Адам, первый из мужей, обращается к первой из жен, Еве, с трогательной речью. И он, весь превратясь в слух, впивается в слова новой для него речи:

"Единственная подруга, единственная участница всех этих радостей, самое драгоценнейшее из всех сокровищ! Как бесконечно благ Творец, создавший нас, и для нас -- весь этот обширный мир; в благостях Своих Он столь же щедр, сколько бесконечен. Он из праха вызвал нас к жизни и поместил здесь, в этом блаженстве. Мы ничего не заслужили от Его руки, ничего не можем сделать для Него. Чего же требует Он от нас взамен? Единственного и легкого обета: из всех деревьев в Раю, приносящих нам такие чудесные, разнообразные плоды, Он запрещает нам вкушать только от одного дерева познания, посаженного подле дерева жизни. Так близко к жизни стоит смерть! Но что же такое смерть? Должно быть, нечто ужасное; ты знаешь сама, смертью угрожал Бог, если мы вкусим от того дерева. Вот единственный знак послушания, требуемый нашим Создателем за все дары величия и силы, какими Он наделил нас, дав нам господство над всеми тварями, населяющими землю, воздух и воды. Не будем же считать тяжелым этот единственный запрет; свободные во всем остальном, мы имеем неограниченный выбор бесчисленных удовольствий. Будем вовеки прославлять Господа и превозносить Его благость, занимаясь нашей приятной работой, уходом за деревьями и цветами в этом чудном саду. Если бы труд этот и был утомителен, вместе с тобою он покажется мне сладким".

На что Ева отвечает так: "О ты, от кого и для кого я создана, я -- плоть от твоей плоти, ты, без кого существование мое не имело бы цели, мой путеводитель, моя глава; слова твои мудры и справедливы. Да, мы должны восхвалять нашего Создателя, ежедневно воздавать Ему благодарения: тем более я, получившая несравненно большую долю счастья, счастья наслаждаться тобою, как высшим существом, между тем как ты нигде не можешь найти никого равного себе.

Часто вспоминаю я тот день, когда впервые, пробудясь от сна, я увидела себя, покоющуюся на цветах в тени деревьев, и удивлялась: кто я, где я, откуда я взялась? Кто и как принес меня сюда? Неподалеку, из глубины грота, с тихим журчанием струился источник и разливался дальше водяной пеленой, неподвижной и чистой, как небо; я пошла туда и легла на зеленом берегу, чтобы посмотреть на прозрачное, гладкое озеро, казавшееся мне вторым небом. Когда же я наклонилась к нему, вдруг, напротив меня, в этой блестящей влаге, появился образ и, также успокоившись, смотрел на меня. Я, в испуге, быстро отступила назад; видение отступило также; но, прельщенная им, я скоро вернулась; тотчас же вернулось и оно, отвечая мне такими же взглядами сочувствия и любви. И долго не могла я отвести глаз от милого образа, и до сих пор все глядела бы на него, томясь напрасным желанием, если бы какой-то голос не воззвал ко мне: "То, что ты видишь там, чем ты любуешься, прекрасное создание, это ты сама; это твой собственный образ, с тобою он появляется и с тобою исчезает. Но следуй за мною; я поведу тебя туда, где встретишь того, чей образ ты носишь сама; ты будешь им наслаждаться, он будет твой неразлучно, ты даешь ему многих подобных тебе, и назовешься матерью Человеческого Рода." Что оставалось мне делать, как не следовать за невидимым вождем? И вот, я увидела тебя под платаном; прекрасен был твой стройный образ, хотя он показался мне не так красив, не так привлекательно нежен, как то милое и кроткое видение, представшее мне в воде. Я обернулась и хотела бежать, ты бросился за мной, восклицая: "Вернись, прекрасная Ева, от кого бежишь ты? Ты создана от того, от кого ты удаляешься, ты плоть от его плоти, кость от кости его: чтобы ты получила жизнь, я отдал часть самого себя; ты создана из моего ребра, ближайшего к сердцу, для того, чтобы всегда была ты подле меня, моим утешением и радостью. Тебя ищу я, часть моей души, я требую тебя, как другую мою половину!" При этих словах нежная рука твоя коснулась моей. Я предалась тебе, и с той минуты узнала, как далеко превосходят красоту сила и ум мужа, что одно только и есть истинно прекрасно", -- так говорила наша праматерь.

Со взором, полным беспорочной супружеской любви, нежно обняв нашего прародителя, прижимается к нему; ее открытая грудь колышется под золотыми волнами рассыпанных по ней волос и прикасается к его груди. Он, восхищенный ее красотой, ее скромной и покорной прелестью, улыбается ей с величественною нежностью. Так Юпитер улыбался Юноне. С чистейшими поцелуями прижимает он свои уста к устам праматери людского рода. Дьявол от зависти отворачивается от них, но потом опять искоса бросает в их сторону ревнивый, злобный взгляд, и мысленно вырывается у него такой ропот: "О, ненавистное, мучительное зрелище! Эти два существа, в объятиях друг друга, воплощают в себе все райское блаженство Эдема! Неужели они должны пить полную чашу счастья, а я -- навеки оставаться брошенным в Аду, куда не заглядывает ни радость, ни любовь, но горят одни бурные желания, желания, всегда раздражаемые без удовлетворения! Однако, чтобы не забыть мне того, что узнал я из их собственных уст! Кажется, не все здесь принадлежит им. Есть здесь какое-то роковое дерево, называемое деревом Познания; им запрещено вкушать его плоды. Познание запрещено? Запрещение подозрительное, лишенное смысла! Почему бы их Творец завидовал им в этом? Может ли быть преступление в знании, может ли быть в нем смерть? И неужели они существуют одним неведением? Неужели блаженное состояние их зависит от доказательства их послушания и веры? О, какое превосходное основание, чтобы устроить их гибель! Хорошо же, я разожгу в них жажду знания, внушу им ослушаться завета, придуманного для того, чтобы держать в вечном унижении тех, кого познание сравняло бы с богами: они захотят этой чести, -- вкусят и умрут. Что может быть вероятнее такого исхода? Но прежде я должен внимательно обойти кругом весь этот сад, обыскать каждый утолок. Может быть, случай нечаянно приведет меня навстречу какому-нибудь небесному Духу, бродящему по берегу ручья или скрывающемуся в прохладной тени, и я выведаю от него то, что мне надо еще узнать. Живи пока, счастливая чета! Пользуйся до моего возвращения краткой минутой счастья, -- долгие страдания последуют за ними!"

Сказав это, он с презрением гордо отходит, но с хитростью, осторожно идет бродить по лесам и полям, по холмам и долинам. Между тем Солнце медленно клонилось уже к той крайней точке горизонта, где земля и море как бы сливаются с небесным сводом; последние лучи его, простираясь вдоль горизонта, золотили восточные врата Рая. Врата эти были в алебастровой горе; до облаков поднималась ее вершина и виднелась далеко. С земли только одна извилистая тропинка вела на ее крутизну; со всех других сторон ее окружали неприступные, нависшие скалы. Среди их грозных столбов сидел Гавриил, вождь Ангельской стражи. Он ждал ночи. Вокруг него юные воины Неба, сложив с себя оружие, проводили время в геройских играх; однако щиты их, шлемы и копья висели близ них, сияя золотом и алмазами. Вдруг, на солнечном луче, озаряя вечерний сумрак, спускается к ним Уриил. Так быстро падает звезда, катясь по небу осенней ночью, когда воздух наполнен воспламененными парами, указывая мореплавателю ту точку в пространстве, откуда разразится на него грозная буря. Прибывший поспешно говорит Гавриилу: "Тебе, Гавриил, назначено жребием быть строгим и бдительным хранителем этого счастливого места, чтобы никакое зло не проникло в него или не приблизилось к нему. Сегодня, в полуденный час, явился Дух; его привело, как он говорил, пламенное желание узнать новые творения Всевышнего, особенно же Человека -- последний образ Божий. Я указал ему путь и следил за его полетом, но когда он опустился на гору, лежащую в северной стороне Эдема, я заметил в нем взоры, чуждые Небу, омраченные страстями. Я долго следил за ним, пока он не скрылся в тени. Меня страшит, не вырвался ли из бездны какой-нибудь из изгнанных Духов, чтобы посеять новые смуты. Ты должен постараться отыскать его".

На это крылатый воин отвечает: "Я не удивлюсь, Уриил, что ты, витающий в блестящей сфере Солнца, можешь своим совершенным взором проникать в беспредельное пространство, но никто не может пройти через эти врата: их охраняет ангельская стража. Она никого не пропустит, в ком бы не была уверена, что он пришелец с Неба. С полуденного часа ни один из небесных Духов не являлся сюда. Если же иной Дух, как ты описываешь, с каким-либо злым намерением проскользнул через эти земные пределы, то сам ты знаешь -- трудно вещественными преградами удержать эфирную сущность. Но если тот, про кого ты говоришь, под каким бы ни было видом действительно скрывается в ограде Рая, то завтра, до рассвета, я найду его".

Так обещал Ангел, и Уриил возвратился к своему посту на том же самом блестящем луче; с конца его, поднятого в ту минуту, он опустился прямо к Солнцу, зашедшему за Азорские острова. Или первобытное светило, в неимоверно быстром вращении свершило дневной круг, или менее быстрая земля, в своем кратчайшем пути к востоку оставила там огненный шар, обливавший пурпуром и золотом легкие облака, окружавшие его западный трон¹⁰⁸.

Наконец, тихая ночь сошла на землю, и серый сумрак облек все в свою темную одежду. Ночи сопутствовала тишина: звери и птицы скрывались в ночном убежище; одни покоятся на мягкой траве, другие -- в гнездах. Не спит один соловей: всю ночь поет он свою страстную песнь. Тишина восхищалась той песнью. Вот небесный свод засиял живыми сапфирами: Геспер¹⁰⁹, вождь звездного сонма, блестит ярче всех, пока царица ночи, Луна, величественно не взошла из-за облаков и не разлила своего несравненного сияния, набросив на сумрак ночи серебристый покров свой.

Тогда Адам говорит Еве: "Прекрасная подруга, этот ночной час, этот покой, в который погружена вся природа, все призывает нас к такому же отдыху. Как день сменяется ночью, так предназначил Бог человеку, чтобы труд сменялся отдыхом. Вечерняя роса смыкает сладкой дремотой наши отяжелевшие веки. Другие создания целый день бродят праздно, не зная никакой обязанности; они менее нуждаются в отдыхе. Человеку определен ежедневный труд, телесный или духовный, доказательство его достоинства и внимания Небесного Отца ко всем его поступкам. Животным Господь позволяет бродить в бездействии и не спросит отчета в их действиях. Завтра, раньше чем заалеет свежая утренняя заря на востоке, с первым лучом рассвета мы должны встать и снова возвратиться к нашему приятному труду: там надо исправить цветущие беседки, в другом месте прочистить зеленые аллеи, наше убежище во время полуденного зноя; они совсем заросли густо переплетенными ветвями, которые смеются над нашими бессильными стараниями и требуют не одних наших, а многих рук, чтобы справиться с их своевольной роскошью; также осыпавшиеся цветы, капающие из древесных стволов смолы, неприглядно засоряют сад; все это мы должны очистить, если хотим гулять в нем с удовольствием. А теперь, по воле Природы, ночь зовет нас к покою".

Ева, блистая совершенством красоты, так отвечает ему: "Виновник моей жизни и мой повелитель, я беспрекословно повинуюсь тебе; так назначено Богом: Бог есть твой закон, мой закон -- ты; не знать ничего более -- высшее знание женщины, величайшее ее счастье и слава. Беседуя с тобою, я забываю о времени, с тобою все времена года и перемены их одинаково приятны мне. Сладко мне дыхание Утра, сладок рассвет с его очаровательным пением ранних пташек; приятно мне Солнце, когда в этом чудном саду озаряет оно своими первыми лучами траву, деревья, плоды, цветы, блестящие от росы; ароматна плодородная земля после теплых дождей; сладок тихий вечер с его благодарным отдыхом; чудесна безмолвная Ночь с ее торжественным певцом, и эта прекрасная Луна, и эти небесные жемчужины, звездная ее свита. Но ни дыхание Утра с очаровательным пением ранних птичек, ни восход Солнца, озаряющего этот чудесный сад, ни плоды, ни трава и цветы с блестящей на них росой, ни аромат после дождя, ни нежная прелесть тихого вечера, ни безмолвная Ночь с ее торжественным певцом, ни прогулка при сиянии Луны или при трепетном блеске звезд, -- ничто мне не мило без тебя. Но зачем же эти светила сияют всю ночь? Кто видит это чудесное зрелище, когда глаза всех сомкнуты сном?"

Прародитель наш отвечает: "Дочь Бога и Человека, Ева, образец совершенства! Эти светила, обходя каждые сутки вокруг земли, из страны в страну разливают свет, предназначенный нерожденным еще народам. Они заходят и восходят, чтобы ночь, при помощи полного мрака, снова не завладела своим древним царством и не уничтожила всей жизни в природе. Слабый огонь их не только дает свет, но благотворным теплом согревает и питает все произведения земли, готовя их к восприятию могучих лучей Солнца, которое разовьет и усовершенствует их. Светила эти, хотя никто не созерцает их в глубокой ночи, сияют не напрасно. Не думай также, что без существования человека красота Неба осталась бы без зрителей и слава Божия без похвал. И во время нашего сна, и во время нашего бодрствования, по Земле незримо ходят миллионы бесплотных созданий; день и ночь созерцают они творения Всевышнего и неустанно славят Его. Как часто с высоты холмов или из глубины зеленых дубрав, полночным эхом доносятся к нам звуки небесных голосов, воспевающих величие Создателя! То поет один голос, то ему отвечает полный звучный хор. Часто, стоя на страже или обходя ночным дозором, сонмы Ангелов играют на различных инструментах; небесные струны звучат дивными аккордами, которые, сливаясь с ангельскими песнопениями, возносятся к Небу, вознося к нему и наши мысли".

Беседуя так между собою, идут они рука об руку в свою благословенную кущу. Сам Великий Садовник выбрал для нее место, когда устраивал этот Рай для наслаждения Человека. Густолиственный свод ее из твердых душистых листьев перевивался лаврами и миртами; акант и разные благовонные кустарники стояли вокруг зеленой стеной; среди ее зелени самые прелестные цветы: разноцветный ирис, розы, жасмины -- чудной мозаикой раскинули свои цветущие головки; под ногами фиалки, крокусы, гиацинты устилали землю роскошными узорами; драгоценнейшие камни не могли бы блистать такими яркими цветами. Ни одно из других созданий: ни зверь, ни птица, ни насекомое, ни пресмыкающееся не смели войти сюда. Так благоговели они перед Человеком! В такой тенистой прохладе, в таком тихом, священном уединении никогда не спали ни Пан, ни Сильван, вымышленные лесные боги, никогда ни Нимфы, ни Фавны¹¹⁰ не посещали таких приютов.

В этой сокровенной сени Ева впервые украсила свое брачное ложе цветами, гирляндами, усыпала его душистыми травами, а небесные хоры воспели свадебный гимн в тот день, когда Ангел, покровитель браков, привел Еву к нашему прародителю. В нагой красе своей, без украшений, она была милее Пандоры¹¹¹, которую боги наделили всеми дарами и которая, увы, причинила столько же несчастий, когда, приведенная Гермесом к безрассудному сыну Иафета, своими чарующими взглядами обворожила человечество из мести тому, кто похитил священный огонь у Зевса.

Подойдя к своему тенистому крову, Адам и его подруга останавливаются; оба оборачиваются и под открытым небом совершают молитву Предвечному Богу, сотворившему облака и воздух, небесную твердь и землю, сияющий шар луны и звездный свод, созерцаемый ими.

"Всемогущий Творец! Ты создал ночь, Ты же сотворил и минувший день. Мы провели его в трудах, назначенных нам Тобою, счастливые нашей взаимной помощью, нашей взаимной любовью, заповеданной Тобою, этим венцом всего нашего благополучия! Ты насадил этот чудесный сад, слишком обширный для нас; нам не с кем разделить Твоих щедрот, и обильные дары Твои падают на землю никем не пожатые. Но Ты обещал, что от нас двоих произойдет потомство, которое населит всю землю и вместе с нами будет прославлять Твою бесконечную благость, как в час пробуждения, так и в тихий час, когда мы призываем сон, один из Твоих драгоценнейших даров".

Так единодушно сотворили они молитву, без всяких обрядов, кроме одного высокого благоговения, самого приятного Богу. Рука в руку вступают они вглубь своей кущи; не надо им снимать стеснительных одежд, какие мы носим; они ложатся рядом друг возле друга. Адам, как я думаю, не отвращал взоров от прекрасной супруги, также и Ева не отказывалась от исполнения таинственных законов святой супружеской любви. Одни лицемеры, надевающие на себя личину чистоты и невинности, строго порицают и называют нечистым то, что освящено Самим Богом, и что некоторым Он повелевает и позволяет всем. Творец наш повелел нам размножаться. Кто же может требовать воздержания любви, как не губитель наш, враг Бога и Человека?

Хвала тебе, супружеская Любовь, таинственный закон природы, истинный источник жизни, единственная собственность в Раю, где все остальные блага были общим достоянием всех! Ты избавила человека от слепой похоти, приличной одним бессловесным скотам. Через тебя впервые были познаны освященные, очищенные и скрепленные тобою дорогие узы крови и святые слова -- отец, сын, брат. Прочь от меня самая мысль, о целомудренный брак, чтобы можно было видеть в тебе грех или стыд, или считать тебя недостойным проникать в самое чистое убежище! Ты вечный источник семейных радостей, было и будет непорочно и свято твое ложе, на нем возлегали святые и патриархи. Для тебя Любовь вооружается золотыми стрелами, для тебя зажигает она свой вечный светильник и веет своими пурпурными крылами. В тебе истинное царство любви со всеми ее наслаждениями, каких не дадут притворные улыбки продажной красавицы и купленные восторги без любви, без радости; не найти этих чистых чувств ни в случайных увлечениях, ни в пиршествах и полночных балах с плясками и безумным маскарадом, или серенадах, что влюбленный юноша поет своей гордой красавице, от которой было бы ему лучше отвернуться с презрением.

Под трели соловьиной песни уснули супруги в объятиях друг друга, а с цветущего свода сыпались на них розы, освеженные уже утренней росой. Спи, наслаждайся, счастливая чета! О, как бы счастливее была ты, если бы не искала высшего благополучия и не переступила пределов своего знания.

Ночь объяла уже своей мрачной тенью половину обширного подлунного свода. В обычный час херувимы вышли из алебастровых врат и в полном вооружении выстроились в ряды, приготовляясь к ночному обходу. Тогда Гавриил сказал херувиму, ближайшему к нему по власти:

"Уззиил, возьми с собою половину легиона, отправься на южную сторону Рая и зорко следи за всем; я с другой половиной обойду север, и, заключив круг, мы сойдемся на западе".

Ангельский легион разделяется, словно пламя; одна половина идет туда, куда показывает щит Гавриила, другая -- куда смотрит его копье. Потом Гавриил призывает двух сильных и мудрых Ангелов, стоявших вблизи него, и отдает им такое приказание:

"Итуриил и Зефон, со всей быстротой ваших крыльев летите в Эдем; тщательно осмотрите весь сад, ни одного уголка не оставьте не обысканным, а главное, берегите убежище тех двух прекрасных созданий -- может быть, они уже спят в эту минуту, не подозревая об опасности. В вечернюю пору, перед самым закатом, явился мне Ангел, чтобы предостеречь меня, что какой-то из адских Духов летел туда (кто бы мог подумать?). Нет сомнения в том, что он проник через преграды Ада с гибельным намерением. Где бы вы ни нашли его, схватите его и приведите ко мне".

Сказав это, он повел стражу, затмевавшую своим блеском сияние луны. Два Ангела направляются искать врага прямо к куще, -- и там находят его. Он, в виде жабы, забился под самое ухо Евы, стараясь адской силой проникнуть до органов ее воображения и посредством их отуманить ее мечтами, фантастическими призраками и грезами; или, вдохнув свой яд, он думал отравить им тех чувственных Духов, что поднимаются из самой чистой крови, подобно легким парам, выходящим от дыхания светлого потока. Тогда он надеялся возбудить в душе Евы недовольство, беспокойные мысли, источник тщетных надежд, тщетных целей, необузданных желаний, разжигаемых высокомерными мечтами, рождающими гордость.

В ту минуту, как Сатана приводил в исполнение этот черный умысел, Итуриил слегка прикоснулся к нему своим копьем; притворство не может переносить прикосновения небесного оружия и тотчас же невольно принимает свой настоящий образ. Сатана, открытый Ангелом, содрогается и встает, пораженный удивлением. Так, когда на груду пороха, сложенного в магазине на случай ожидаемой войны, попадет искра, черные зерна мгновенно вспыхивают и взрываются. Так же быстро воспрянул Враг. Оба Ангела невольно отступают, внезапно увидев перед собой ужасного царя, но вскоре приближаются к нему с такою речью:

"Скажи, который ты из мятежных Духов, приговоренных к адским мукам? Как мог ты вырваться из твоей темницы? Зачем, изменив свой вид, как враг в засаде, сидишь ты здесь, у этого изголовья?"

"Так вы не знаете меня? -- презрительно отвечает Сатана, -- я не известен вам? Однако, некогда вы меня знавали, но не равным себе, тогда я восседал на такой высоте, куда вы не дерзали подняться. Не знать меня значит сознаваться в своей собственной неизвестности, как ничтожнейших из вашей толпы. Если же вы знаете -- кто я, то к чему этот вопрос? Начало вашего посольства так же бесполезно, как бесплоден будет и конец его".

На это Зефон, платя за презрение, отвечает так:

"Не думай, мятежник, чтобы тебя можно было узнать, что черты твои сохранили тот лучезарный блеск, каким сиял ты на Небе, светлый и чистый. Когда ты изменил Богу, этот блеск покинул тебя, и стал ты теперь ужасен, как твое преступление, как место проклятия, куда ты низвержен. Но следуй за нами; поверь, ты даешь отчет тому, кто послал нас, чьему охранению вверено это неприкосновенное место и безопасность этой четы".

Слова его, произнесенные с строгой важностью, придавали его юношеской красоте неотразимую прелесть. Дьявол стоял посрамленный; он чувствовал могущественную власть добра, он видел добродетель в самом привлекательном ее образе, видел и горько сожалел о том, что утратил, но более всего скорбел он о том, что блеск его так видимо помрачился; однако он все еще остается неустрашимым, как прежде.

"Если я должен бороться, -- говорит он, -- то пусть это будет борьба равного с равным, с пославшим вас, но не с посланцем, или я всех вместе вызову на бой -- так я более приобрету славы или менее потерплю стыда".

Зефон смело возражает: "Твой страх избавляет нас от труда доказать тебе, что слабейший из нас -- сильнее тебя, преступного, следовательно -- бессильного".

Враг ничего не отвечал; злоба душила его; но он идет, надменно подняв голову. Сражаться, так же как и бежать, он считал бесполезным; ужас, посланный свыше, укротил его сердце, не ведавшее страха ни перед чем другим. Они приближаются уже к западной стороне, где, обойдя круг, ангельские легионы сходились с обеих сторон и, став вместе, ожидали новых приказаний. Вождь их, Гавриил, стоявший во главе, возвышая голос, говорит:

"О, друзья, я слышу быстрые шаги; они спешат по этой дороге, вот, сквозь сумрак, я различаю Итуриила и Зефона; я вижу их теперь; с ними идет третий, царь по осанке, хотя блеск его померк, но по его поступи и свирепому виду, то должен быть князь Ада. Едва ли уйдет он отсюда без борьбы. Мужайтесь! Взгляд его вызывает на брань".

Едва он окончил, как Итуриил и Зефон подходят к нему и вкратце доносят, кто их пленник, где они нашли его, за каким делом застали и в каком виде.

С грозным взглядом говорит ему Гавриил:

"Сатана, зачем переступил ты предписанные тебе пределы? Зачем пришел ты тревожить тех, кого не увлек твой пример, кому даны право и власть требовать у тебя отчета о твоем дерзком появлении здесь? Зачем хотел ты нарушить сон и покой тех, кого Господь поместил здесь, в жилище блаженства?"

С презренным взглядом Сатана отвечает: "Гавриил! В Небе ты считался мудрым; я сам был того же мнения. Но твой вопрос вводит меня в сомнение. Скажи мне, кто же радуется своим мукам? Кто, найдя к тому средства, не бежал бы из Ада, если бы был низвержен в него? Будь уверен, ты сам поступил бы так же, ты отважился бы на самый дерзкий полет, лишь бы бежать как можно дальше от страданий в такое место, где бы тебе улыбалась надежда, что муки твои сменятся спокойствием и все скорби скоро вознаградятся наслаждением. Вот чего искал я здесь, но ты не можешь понять этого: ты знаешь только одно благо и не испытал несчастия. И что же говоришь ты мне о воле Того, Кто вверг нас в оковы? Зачем же Он не заградил крепче Своих железных врат, если навеки хотел заточить нас в мрачной тюрьме? Вот ответ на твой вопрос. Все остальное тебе передано верно; они точно нашли меня там, где сказали, но в чем же тут насилие или враждебные цели?"

Разгневанный небесный воин полупрезрительно, полунасмешливо возражает: "О, какого премудрого судьи лишилось Небо, потеряв Сатану! Безумие низвергло его с Небес, теперь, столь же полный им, он вырвался из своей темницы и в тяжелом сомнении не знает: считать мудрым или нет того, кто задает ему вопрос: -- какая дерзкая отвага привела его сюда, как осмелился он самовольно переступить пределы Ада, назначенного ему жилищем? Он считает разумным бежать от страданий, избавиться от кары! Думай так, высокомерный, до той поры, пока гнев Божий, который ты снова навлек на себя бегством, не падет на тебя в семь раз сильнее, и карающий бич опять не прогонит в Ад эту мудрость, все еще не научившую тебя, что никакие страдания не могут равняться с вечным гневом раздраженного Творца. Но отчего же ты один? Отчего весь Ад не ринулся за тобою? Разве их страдания легче? Разве они не хотят бежать от мук? Или у тебя меньше мужества, чтобы сносить их? О, храбрый вождь, он первый бежит от мучений! Если бы ты открыл своему покинутому воинству причину твоего побега, наверное, ты не был бы здесь единственным беглецом".

На это Враг, грозно нахмурив чело, отвечает: "Нет, я не бегу от страданий и никому не уступлю в мужестве. Ты хорошо знаешь, дерзкий Ангел, уступал ли я тебе тогда в битве, пока не подоспели к тебе на помощь разрушительные громовые залпы -- без них твое копье не внушало мне страха. Но слова твои, брошенные наудачу, как и раньше, доказывают только твою неопытность; ты не знаешь, что полководец, верный своему долгу и наученный тяжелым опытом и прошлыми неудачами, никогда не станет подвергать все свое войско случайностям неведомого, опасного пути, прежде чем не расследует его сам. Вот почему я первый, один, предпринял отважный полет через пустыню бездны, чтобы высмотреть этот новосозданный мир, молва о котором дошла до Ада. Я надеюсь найти здесь лучшее пристанище; я помещу мое сокрушенное воинство здесь, в земле, или в воздушном пространстве, хотя бы для завоевания его нами снова пришлось испытать, силу какую противопоставишь нам ты, с твоими блистательными легионами. О, пусть лучше служат они своему Владыке там, на Небесах, пусть воспевают гимны, пресмыкаясь перед Его троном, на отмеренном им расстоянии; раболепствовать их дело, а не сражаться!"

На это небесный воин поспешно отвечает: "То говоришь ты одно, то другое; сначала говорил ты, что находишь разумным бежать от мук, потом явно признал себя лазутчиком, -- все это обличает в тебе лгуна, обманщика, а не полководца. И ты, Сатана, осмеливаешься хвалиться верностью долгу? Верность! О святое слово! Как оскверняешь ты его! Ты верен? Кому же? Твоей мятежной шайке, демонскому скопищу, войску, достойному своего вождя? Или в том состоит ваша честь, ваша верность клятве, ваше повиновение долгу воина, чтоб быть клятвопреступниками перед Высшей Властью? Но ты, хитрый лицемер, дерзающий представлять из себя защитника свободы, кто больше тебя унижался и ползал, кто подобострастнее тебя поклонялся грозному Владыке Небес? И ты делал это в надежде низвергуть Его и самому завладеть Его троном! Но вот тебе мой совет. Прочь отсюда! Спеши туда, откуда Ты бежал; если же отныне ты появишься когда-нибудь в этих священных пределах, то я в оковах повлеку тебя назад в адскую пропасть и такой печатью запечатаю адские врата, что впредь ты не станешь издеваться над слабостью их запоров".

Сатана, не внимая угрозам, и еще более разгораясь яростью, вновь возражает: "Когда я буду твоим пленником, тогда говори о цепях, гордый херувим! Но прежде приготовься испытать на себе тяжесть моей мощной руки, тяжесть, какой ты еще никогда не изведал, хотя на твоих крыльях катается Царь Небес, и ты с подобными тебе рабами, как ты, привычными к ярму, возишь Его торжественную колесницу по вымощенному звездами Небу".

Пока он говорил так, светлый ангельский легион запылал багровым пламенем и, полумесяцем сомкнув свои ряды, тесно окружил его, устремив на него копья. Так на поле, когда дары Цереры созреют для жатвы, клонится к земле густой лес колосьев, колеблемых ветром; со страхом смотрит на них озабоченный земледелец, боясь, чтобы на его гумне вся жатва, дававшая так много надежд, не оставила одной мякины.

Сатана, встревоженный грозившей опасностью, напрягая все свои силы, стоял непоколебимо как Тенериф или Атлас. Фигура его стала расти выше и выше; он головой касался облаков; на перьях его шлема сидел Ужас, в руках он сжимал копье и щит. Страшные дела готовы были свершиться! От этого столкновения не только Рай, но, может быть, весь звездный свод Небес и все стихии были бы разрушены, развеяны как прах, если бы Всевышний, в предотвращение губительной битвы, не поднял на Небе своих золотых весов. Мы теперь видим их в звездном пространстве, между Астрею и Скорпионом¹¹². На этих весах Бог впервые взвесил все созданное Им и привел в равновесие шар земной с его атмосферой. И теперь еще Всевышний взвешивает на них все мировые события, судьбы царств и сражений. В чаши этих весов Он положил два жребия: в одну -- бегство Сатаны, в другую -- бой; последняя чаша быстро взлетела наверх и ударилась о перекладину. Гавриил так обращается тогда к Врагу:

"Сатана, я знаю твою силу, ты знаешь мою; не наши эти силы, они даны нам свыше. И разве не безумно с нашей стороны хвалиться могуществом нашего оружия, когда оно сильно настолько лишь, насколько допускает это небесная воля. Моя сила теперь удвоена; я растопчу тебя, как прах, -- вот доказательство: взгляни наверх и прочитай твою судьбу в небесном знаке, где взвешена твоя участь; ты видишь, как легок и слаб ты, чтобы сопротивляться".

Сатана глядит на Небо и видит, как высоко поднялась его чаша. Он ничего не сказал, но с ропотом отступил, и с ним отошли ночные тени.

ПЕСНЬ 5-я

Содержание

Настает утро; Ева рассказывает Адаму свой тревожный сон; сон огорчает его, но он успокаивает ее. Они выходят на свою ежедневную работу; у дверей кущи они воспевают утренний гимн. Бог, желая предупредить всякое оправдание со стороны человека, посылает Рафаила напомнить ему о долге послушания перед Богом и о его свободной воле, и, вместе с тем, предупредить его о близости врага, кто он, почему сделался его врагом, и обо всем, что полезно было знать Адаму. Рафаил спускается в Рай. Адам, сидя у входа своей кущи, издали видит приближение его; он идет навстречу Ангелу, приводит его в свою беседку, угощает его самыми лучшими райскими плодами, сорванными Евою; их разговор за столом. Рафаил исполняет данное поручение, напоминает Адаму о его состоянии и о враге; рассказывает, по просьбе Адама, кто этот враг, что побудило его к вражде, начиная с первого возмущения его в Небе; как мятежный дух увлек свои легионы на северную сторону Неба, как призывал их там вместе с ним восстать против Бога, убедив всех, кроме серафима Авдиила, который не поддался его доводам, оспаривал их и оставил мятежника.

На востоке розовыми стопами приближалось утро, осыпая землю драгоценным жемчугом, когда Адам проснулся в обычный час. Спокойно и ровно текла в нем чистая кровь, потому и сон его был легок как воздух, и незаметно рассеивался от шелеста листьев, от журчанья ручьев, еще окутанных ночными парами, от звонкой ранней песни птичек, порхавших на каждой ветке. Он был удивлен, увидев, что Ева еще спит, с беспорядочно раскинутыми волосами, с лицом, пылающим как бы от тревожного сна. Приблизившись к ней, Адам с любовью склонился над своей женой, восторженно любуясь ее красотой, блиставшей несравненной прелестью и наяву, и во сне. Тихо коснувшись руки ее, он шепчет ей голосом нежным, как дуновение зефира на Флору: "Проснись, прелестная подруга, моя жена, которую я искал так долго, последний и лучший дар Неба, вечный источник новых восторгов, проснись; утро сияет и освеженные росой поля призывают нас к себе; мы теряем лучшую утреннюю пору; мы видели бы теперь рост наших нежных растений, как цветут лимонные рощи, как слезится мирра и бальзамический тростник, как окрашивается вся Природа в ее яркие краски, как пчела извлекает из цветка сладкий, душистый сок".

Нежный шепот будит ее, но она испуганным взором смотрит на Адама; потом, прижав его к сердцу, говорит ему. "О ты, моя слава, мое совершенство, в тебе одном нахожу покой и счастье! Какая отрада для меня видеть твое лицо и светлое утро! Но в эту ночь (о, подобной ночи я до сих пор не знала), я видела сон, -- и, не знаю, сон ли то был, потому что я видела в нем не тебя, как бывало, не труды прошедшего дня или планы будущего утра, -- нет, я томилась каким-то соблазном, какою-то тревогою, какой не знавало еще мое сердце до этой печальной ночи. Мне снилось, что кто-то так нежно шепчет мне на ухо, зовет на прогулку. Я думала сначала, что слышу твой голос; он говорил: "Зачем спишь ты, Ева, теперь, в чудный час прохлады, тишины, когда ночное безмолвие нарушается лишь трелями соловья, который один не спит и заливается своей сладостной песнью, вдохновенной ему любовью? Полный круг луны сияет на Небе и своим мягким светом возвышает красоту природы, придавая ей мечтательную прелесть. И это напрасно, никто не созерцает этой картины. Небо не спит, все очи его открыты. Кого же хочет оно видеть, как не одну тебя, желание всей Природы? Присутствие твое радует все, что есть живого; твоя красота влечет к тебе неотразимо; увидев тебя раз, хочется вечно смотреть на тебя."

Я встала, я думала, что ты зовешь меня, но тебя не было, я пошла искать тебя, и как будто иду я одна по разным тропинкам и вдруг прихожу к тому запрещенному древу познания. Прекрасно было оно. Теперь моему воображению оно казалось еще красивее, чем при дневном свете. Я с изумлением смотрела на него; вдруг вижу, стоит подле дерева кто-то крылатый, как те посланники Небес, что мы часто видим. Его кудри, влажные от росы, разливали аромат амврозии; он также смотрел на дерево: -- "О чудное дерево, -- восклицает он, -- ты так обременено плодами, неужели никто не удостоит облегчить тебя от этой тягости и отведать твою сладость, ни Бог, ни Человек? Разве все так пренебрегают знанием? Какая причина, кроме зависти, могла запретить вкушать твои плоды? Пусть запрещает, кто хочет; никто не заставит меня дольше отказываться от предлагаемого тобою блага. И с какою же целью тогда было ты посажено здесь?" -- Сказал и, не задумываясь, смелой рукой срывает плод, вкушает его! Вся кровь во мне застыла от страха при этих дерзких словах и преступном поступке, но он в восторге восклицает: "О божественный плод, сладок ты сам по себе, но, как плод запрещенный, еще слаще; действительно, тебя вкушать могут лишь боги, однако ты можешь людей превращать в богов. Отчего же людям не сделаться богами? Чем более сообщается благо, тем обильнее плоды его. Творец ничуть не потеряет от этого, напротив, это только возвеличит Его славу. Приблизься сюда, счастливое создание, ангельски прекрасная Ева, раздели со мною этот плод; ты счастлива, но можешь быть еще счастливее, хотя достойнее счастия быть не может. Отведай этот плод и будь богиней среди богов; ты не будешь более ограничиваться одной землею, но -- ты будешь парить в воздухе, как мы, ты сможешь возноситься на Небо; по твоему достоинству оно давно должно принадлежать тебе. Ты увидишь, как живут боги, и так будешь жить сама". Сказав это, он подходит ко мне и подносит мне к самым устам половину того самого плода, что он сорвал. Чудесный аромат возбудил во мне такое желание вкусить плода, что я, казалось мне, не могла противиться дольше. Тогда мгновенно я поднялась до облаков; глубоко надо мною расстилалась громадная поверхность земли -- величественная, разнообразная картина. Я дивилась своему полету и перемене, вознесшей меня на такую высоту. Вдруг спутник мой исчез, и я как будто бы упала вниз и заснула глубоким сном. О, как я рада была, когда пробудилась, что это был лишь сон!" -- так рассказывала Ева про тревожную ночь. Огорченный Адам отвечал ей:

"Совершеннейший мой образ, лучшая моя половина! Твое душевное смятение в эту ночь огорчает меня также; меня беспокоит этот странный сон; боюсь, не таится ли в нем зло. Но откуда же может прийти зло? В тебе оно не может быть, ты создана непорочной! Но знай, в душе нашей хранится много низших способностей духа; они все подчинены Разуму, как главе. Между ними первое место занимает Воображение: из всех внешних предметов, о каких дают ему представление пять бдительных чувств, оно создает видения, легкие образы; Разум дает им смысл, разделяя или связывая их между собою, и отсюда происходит все, что мы принимаем или отрицаем, все, что зовем наукой или мнением. Когда Природа покоится, Разум удаляется в свой глубокий тайник; часто, в его отсутствие, Воображение, любящее играть его роль, бодрствует, чтобы подражать ему; но, неправильно связывая образы, часто, особенно в сновидениях, производит нелепые представления, перепутывая в них слова и дела минувшего дня или времен давно прошедших.

Мне кажется, в этом сне твоем есть некоторое сходство с нашей последней вечернею беседой, только с какими-то странными прибавлениями. Но не печалься. Зло может закрасться в душу Человека и даже богов, без их ведома, и исчезает, не оставляя в ней никакого дурного следа. Надеюсь, что наяву ты никогда не согласишься на поступок, которого ты ужаснулась и во сне. Итак, не падай духом, не омрачай твоих взоров, всегда радостных и ясных, как первая улыбка веселого утра. Встанем, пойдем на нашу приятную работу в тени рощ, у ручьев, среди цветов, благоухающих теперь из полуоткрытых чашечек самыми чудными ароматами, которых они не тратили ночью, чтобы сберечь их для тебя".

Так старался он развеселить свою прекрасную подругу, и она повеселела, но из глаз ее в безмолвии скатились две слезы; она отерла их волосами; еще две драгоценные капли готовы были упасть из их прелестных хрустальных источников, но Адам поцелуем осушил эти нежные знаки кроткого раскаяния и благоговейного страха невинной души, содрогающейся при одной мысли о грехе.

Успокоившись, они спешат в поля; но, выйдя из своего тенистого крова и встретив первый рассвет утра и только что взошедшее Солнце, выплывшее из-за океана и росистыми лучами осветившее весь восток Рая и счастливые равнины Эдема, они прежде всего низко преклоняются перед величием Творца и совершают молитву, каждое утро повторяемую ими, но всегда в новых выражениях. Святой восторг каждый раз внушал им новые слова для восхваления Создателя, и молитва их, пели ли они ее или говорили, всегда красноречиво лилась из их уст, в прозе или в стихах, таких сладкозвучных, что ни лютни, ни арфы ничего не прибавили бы к их чудесной гармонии. Они начали так:

"Все это Твои дивные создания, Отец Всеблагой, Всемогущий! Вся эта чудная красота вселенной -- творение Твоей руки! Как же дивен Ты Сам, Неизреченный, восседающий превыше Небес, незримый для нас или слабо лишь видимый в этих малейших Твоих творениях. Но и в них является Твоя несказанная благость и могущество. Поведайте вы о Нем, вам доступнее это, о Ангелы, сыны света: вы созерцаете Его, и с песнопениями и хорами, радостные, окружаете Его трон в вечном сиянии дня без ночи, вы, жители Небес!

Да соединятся на Земле все твари и да прославят Того, Кто есть начало, конец, середина всего, будучи Сам бесконечен.

Ты, прекраснейшая из звезд, последняя спутница ночи и верная предвозвестница дня, когда, перестав принадлежать сумраку, ты венчаешь своей блестящей диадемой улыбающееся утро, прославь Творца в твоей светлой сфере в тот сладкий час, когда загорается первый луч денницы.

Ты, Солнце, око и душа этого пространного мира, познай в Нем твоего Владыку, в вечном течении возвещай Его славу, когда ты восходишь, когда высоко сияешь в полдень и когда угасаешь.

Луна, ты, встречающая восход великого светила и изчезающая вместе с неподвижными звездами, вправленными каждая в свою летящую орбиту, и вы, планеты, блуждающие светила, все пять¹¹³ кружащиеся в таинственном танце под звуки небесных гармоний, возвестите хвалу Того, Кто из мрака вызвал свет.

Воздух и вы, Стихии, первое рождение чрева природы, вы, в четвертом союзе¹¹⁴ совершающие вечный круговорот, бесконечно разнообразные, всепроникающие и всесозидающие, в постоянных ваших превращениях, воздавайте непрестанные, всегда новые хвалы Великому Творцу.

Вы, Пары и Туманы, восходящие теперь с холмов, с дымящихся вод, сумрачные и серые, пока Солнце не позолотит вашей волнистой пелены, поднимайтесь лишь во славу великого Зиждителя мира-, покрываете ли вы тучами потемневшее небо, поите ли жаждущую землю, падая дождем, в восхождении или падении, превозносите всегда Его славу!

Вы, Ветры, дующие с четырех концов Света, дыханием вашим тихим или бурным, разносите Его хвалу. Вы, Сосны и все деревья, склоняйте ваши вершины в знак поклонения Ему! Источник и вы, ручьи, текущие с тихим журчаньем, хвалите Его вашим нежным шепотом. Да соединятся голоса всякой живой души: вы, Птицы, устремляющие ваш полет к вратам небесным, в ваших крыльях, в песнях ваших возносите Его хвалу!

Вы, скользящие в водах, и вы, живущие на земле, все вы, величественно попирающие ее или смиренно ползающие по ней, свидетельствуйте -- храню ли я молчание: утром и вечером воспеваю я Его славу холмам и долинам, ручьям и тенистым рощам, и песнь моя учит их повторять хвалу Его.

Хвала Тебе_; Владыка вселенной! Будь милостив к нам. посылай нам всегда одно благо, и если ночь породила или скрыла зло, изгони его, как теперь свет изгоняет тьму!" -- Так молились они, и в сердца их снизошел глубокий мир и обычное спокойствие. По росе и цветам спешат они к своим утренним работам; они идут туда, где ряды фруктовых деревьев далеко простирали слишком густые ветви и ждали руки, которая бы остановила их бесплодное сплетение. Потом идут они сочетать виноградную лозу с вязом; и лоза стремится в его супружеские объятия, принося ему в дар свои гроздья, украшающие его бесплодную листву.

Царь Небес с состраданием взирал на занятия наших прародителей; Он призывает Рафаила -- Ангела, благосклонного к людям, удостоившего сопутствовать Товию и оказать ему помощь в браке с девицей, семь раз обрученной¹¹⁵.

"Рафаил, -- говорил Он, -- тебе известно, что Сатана, бежав из черной бездны, внес уже смятение в Рай; ты знаешь, как он встревожил в эту ночь человеческую чету и намеревается сгубить в ней весь человеческий род. Лети туда, посвяти полдня на беседу с Адамом; говори с ним, как друг говорит с другом. Ты найдешь его в тени его кущи, куда он удаляется от полуденного зноя и вкушает пищу или отдыхает от дневного труда. Веди с ним такую беседу, чтобы напомнить ему о его счастливом состоянии и о том, что это счастье в его власти и зависит от его собственной воли -- хоть и свободной, но переменчивой; предостереги его, чтобы он не слишком полагался на свою неприкосновенность; поведай ему, какая ждет его опасность и от кого. Какой враг, сам недавно низверженный с Неба, замышляет теперь падение других, чтобы лишить их такого же блаженства. Не силой намерен он действовать, нет. Она была бы отражена, но хитростью и ложью. Поведай ему все это; пав по своей собственной воле, пусть не оправдывается потом нечаянностью, не ропщет, что не был предостережен, наставлен". Так изрек Предвечный Отец в высшем Своем правосудии.

Крылатый посланник не медлит, получив повеление; он легко отделяется из бесчисленного сонма небесных сил, среди которого он стоял, закрывшись великолепными своими крылами, и летит в небесную даль. По всему небесному пути ангельские хоры расступаются перед ним в обе стороны, пока он не долетел до ворот небесных. Сами собой широко растворились они на своих золотых петлях; так они были устроены Божественным Зодчим. Ничто не препятствовало зрению Ангела; ни тучи, ни звезды; хотя Земля почти ничем не отличалась от других блестящих шаров_; но он видит ее, как ни мала она; видит сад Господень, увенчанный кедрами и возвышающийся над всеми холмами. Так, но с меньшей ясностью, наблюдатель ночного неба через зрительную трубу Галилея видит на Луне воображаемые земли, страны; так кормчему, когда он подходит к Цикладским островам, Делос и Самос кажутся издали туманными пятнами. Туда, к этой Земле, направляет Архангел свой быстрый полет. В необозримом воздушном море плывет он среди миров, то на неподвижных крылах несясь течением полярных ветров, то широкими взмахами рассекая упругий воздух. Наконец, он достигает вышины орлиного полета; пернатый мир принимает его за феникса¹¹⁶ и с изумлением смотрит на него, как на ту единственную птицу, когда она летела в Фивы, в Египте, чтобы сложить свои останки в великолепном храме Солнца.

Вдруг, приняв свой настоящий вид, крылатым серафимом опускается он на вершину утеса с восточной стороны Рая. Шесть крыл осеняют его божественный стан: два первых с широких плеч переходили на грудь, покрывая ее словно царской мантией; два других, сияя небесными цветами, звездным поясом облегали стан, скрывая под своим золотистым пухом чресла и лядвии серафима; третья пара своей блестящей лазурью осеняла его пяты. Подобно сыну Майи¹¹⁷, стоял Ангел, сотрясая крылами, от которых далеко кругом распространялось небесное благоухание.

Ангельская стража Эдема тотчас же узнала его. Все встают перед ним в знак уважения к его сану, все догадываются, что он несет важное веление. Миновав их блестящие шатры, через благоухающие рощи, наполненные ароматами кассии, нарда¹¹⁸ и бальзамных деревьев, проходит он в блаженную долину, дикое, но очаровательное место. Здесь природа, резвая, как в пору первой юности, давала полную волю своей девственной фантазии и, роскошно рассыпая всюду свои благодатные дары, дикой красотою затмевала все чудеса искусства. Когда Ангел шел через ароматную рощу, Адам заметил его приближение; он сидел у входа своей прохладной кущи, между тем как Солнце, в это время достигшее полудня, бросало прямо на землю жгучие лучи, проникая теплом в глубочайшие ее недра. Ева, внутри кущи, готовила к обычному часу обед из душистых плодов, приятных для вкуса и способных удовлетворить голод, а для утоления жажды -- нектарные напитки из молочных струй и виноградных ягод. Адам зовет Еву:

"Спеши сюда, Ева, взгляни, -- это достойно твоего созерцания, -- взгляни, там на востоке, между деревьями, какое чудное существо приближается сюда! Как будто среди дня восходит вновь светлое утро. Быть может, этот посланник несет нам важное веление с Неба и удостоит нас быть сегодня нашим гостем. Иди же скорее, приготовь в избытке все, что у тебя есть в запасе, чтобы нам с честью принять небесного странника. Мы предлагаем нашим благодетелям их же собственные дары; щедро наделенные, мы должны сами быть щедры; природа чем больше дает, тем становится плодороднее; это поучает и нас не беречь запасов".

Ева отвечает: "Адам, священный образ, созданный из одушевленного Богом праха¹¹⁹, зачем делать нам большие запасы? Об этом заботятся для нас все времена года, всякие плоды круглый год созревают для нас на ветвях; оставаться долго не могут лишь те, которые впитывают в себя излишнюю влажность или твердеют от времени. Но я поспешу, и с каждого дерева, с каждой тяжело обремененной ветки сорву лучшие и самые сочные плоды, чтобы угостить небесного гостя, и он увидит, что здесь, на Земле, Бог разливает Свои благодеяния так же щедро, как на Небе". Сказав это, она поспешно уходит, полная гостеприимной заботы: какие плоды выбрать, как красивее разложить их и подать в таком порядке, чтобы не было неприятной смеси вкусов, а, напротив, чтобы каждая перемена возбуждала вкус более и более? Переходя от дерева к дереву, с каждой нежной ветки срывает она все, что плодоносная мать -- земля производит лучшего в Индии, Западной и Восточной, на берегах Понта или Африки, или на том острове, где царствовал Алкиной¹²⁰. Щедрой рукою срывает она столь нежнейшие фрукты всевозможных родов; у одних кожица гладкая, у других колючая; одни заключены в тонкую скорлупу, другие покрыты нежным пухом. Из виноградных гроздьев выжимает она невинный напиток, как и сладкий сок из разных ягод; из сладких ядрышек плодов извлекает она густые, душистые сливки. В чистых сосудах для этих напитков у нее нет недостатка. Потом она усыпает пол розами и листьями душистых кустарников.

Между тем Адам пошел навстречу богоподобному гостю. Никакая свита не сопровождала нашего прародителя, кроме его собственных совершенств: этот первый царь сам составлял весь свой двор, и его шествие было торжественнее всех скучных процессий, какие тянутся за монархами, ослепляя толпу богатым убранством коней и множеством золотых позументов на ливреях челяди.

Близость Ангела не пугает Адама, но он покорно и почтительно приближается к посланнику Небес и, низко склонясь перед ним, как перед высшим существом, говорит так: "О, светлый небожитель! Кто же другой может так блистать? Если, сойдя с высших тронов, ты ненадолго покинул твою блаженную обитель, чтобы удостоить твоим присутствием здешние места, то благоволи отдохнуть у нас, -- нас здесь только двое, но Господь даровал в наше владение всю эту обширную местность; зайди под тень той беседки и вкуси лучших плодов нашего сада, пока не спадет полуденный зной и не наступит прохлада".

На это кротко отвечает Ангел: "Адам, я для того и пришел сюда. Ты сам так создан и жилище твое так прекрасно, что ты нередко можешь просить нас, Духов небесных, посещать тебя. Веди меня в твою тенистую кущу; до вечера я свободен". Так пошли они к лесному приюту, который, весь в цветах и ароматах, улыбался, словно храм Помоны¹²¹. А Ева, ничем не украшенная, кроме своей собственной красы, прелестнее, очаровательнее лесной нимфы или самой прекрасной из трех богинь¹²², что, обнаженные, на горе Иде оспаривали между собою первенство красоты, -- Ева стояла, готовая принять небесного гостя. Сама непорочность, она не нуждалась в покрове; никакая нечистая мысль не вызывала краски на ее лице. Ангел приветствует ее тем самым святым приветом, какой впоследствии услышала благодатная Дева Мария, вторая Ева:

"Радуйся, Матерь человеческого рода, чье плодородное чрево наполнит мир сынами более многочисленными, чем эти разнородные плоды с древес Господних, обременяющие этот стол!" Возвышение из дерна служило им столом; его окружали дерновые сиденья. На обширном его квадрате красовались все дары осени; впрочем, здесь и весна и осень шли всегда рука в руку. Побеседовав некоторое время без опасения, что пища остынет, прародитель наш начал так: "Божественный путник, удостой вкусить благих даров, какие Кормилец наш велит производить земле для нашего питания и удовольствия. Быть может, пища эта не так приятна для бесплотных существ: я не знаю другой; эту лишь дает нам здесь небесный Отец". Ангел отвечал:

"То, что дает Он (хвала Его имени!) Человеку, существу отчасти духовному, может служить приятной пищей и чистейшим Духам. Как ваше разумное, так равно их чистое, духовное существо требует пищи; и те и другие одинаково обладают низшими чувственными способностями: слухом, зрением, обонянием, осязанием, вкусом; вкус очищает пищу, перерабатывает ее, и вещественное превращается в духовное. Знай, что все сотворенное в мире требует питания, чтоб поддерживать жизнь: сами стихии взаимно питают друг друга; грубейшие питают более тонкие. Земля дает пищу морям; земля и море вместе питают воздух, а тот, в свою очередь, питает небесные светила. Луна, как ближайшая к его сфере, первая получает от него питание, избыток которого образует те пятна, что видны на ней в полнолунье. Влажными испарениями Луны питаются высшие планеты, а Солнце, взамен света, изливаемого им на все светила, от всех получает питание в их влажных парах или в испарениях океана, куда оно погружается каждый вечер. Хотя в Небесах на деревах жизни созревают плоды с ароматом амврозии и лоза сочится нектаром; хотя по утрам сбираем мы с листьев медовую росу, и поля усыпаны жемчужными зернами, однако же Создатель наделил и это место такой красотою, такими разнообразными благами, что его можно сравнить с Небом. Не думай, чтобы я неохотно разделил с вами пищу". Так они сели и приступили к трапезе. Ангел вкушал не для вида только, как обыкновенно толкуют теологи, но действительно утолял голод; пища претворялась в его небесное естество. Что же удивительного, если алхимик посредством жара может, или считает возможным, черный уголь превратить в чистое, как из руды, золото? Ева служила им за столом в своей целомудренной наготе и наполняла их чаши приятными напитками. О, невинность, достойная Рая! Если бы когда-нибудь сыны Неба могли почувствовать страсть, то при виде тебя это было бы простительно. Но в их сердцах любовь не знает ни страстных желаний, ни ревности, этого ада оскорбленной любви.

Так, не обременяя себя яствами и напитками, утоляли они голод и жажду. Вдруг Адаму пришла мысль не пропускать благоприятного случая узнать в этой беседе о тайнах высшего мира, о тех небожителях, превосходство которых над собою он видел в их лучезарном божественном образе, могущество которых так далеко превышало человеческую силу. К небесному посланнику так обращает он осторожную речь: "Жилец обители Бога, я вижу теперь всю твою милость к Человеку; ты удостоил его зайти под его скромный кров и вкусить этих земных плодов, ты принимаешь ее так охотно, что, кажется, охотнее ты не мог бы вкушать роскошных яств небесного пира: какое же однако сравнение!"

На это крылатый иерарх¹²³ отвечает: "О, Адам! Есть Один только Всемогущий Создатель; от Него все происходит, и к Нему же возвращается все, что не совратилось от добра к злу. Все создано Им совершенным, все почерпнуто из одного первоначального источника и одарено различными формами, различными степенями бытия, а все живое -- жизненной силой. Но всякое вещество становится утонченнее, духовнее, чище по мере приближения к Всевышнему и по мере усилий, какие употребляет всякое существо, вращаясь в определенной ему сфере, чтобы достигнуть этой близости, пока тело не возвысится до духа в пределах, предназначенных для каждой породы существ. Так, из корня выходит более легкий зеленый стебель; из этого еще тончайшие листья, наконец, развернувшийся роскошный цветок, достигая еще высшей степени совершенства, выдыхает ароматы. Так, цветы и плоды, пища человека, постепенно утончаясь, одухотворяется и преобразуется в жизненную силу, животную и духовную: она дает телу жизнь и чувство, воображение и способность рассуждать; отсюда душа получает разум, в котором и заключается ее сущность, постигает ли она рассуждением или непосредственно вникает в смысл всего созданного. Первое принадлежит по преимуществу вам, второе -- нам; твоя и наша душа отличаются лишь разными степенями; сущность их одна и та же: итак, не удивляйся, что я не отказываюсь от того, что создано Богом на ваше благо, но как вы претворяю пищу в мое собственное существо. Настанет, быть может, время, когда человеческая природа получит свойства ангельской и будет питаться небесной пищей, не находя ее слишком воздушной. От этой пищи тела ваши, став со временем более тонкими, более совершенными, могут, наконец, принять чистую духовную сущность. Как мы, вознесетесь вы на крыльях в эфирную сферу, выбирая по воле жилище здесь или в Небесном Раю, если будете хранить послушание и верно, неизменно, всецело любить Того, Кто вас создал. Пока, недоступные высшему блаженству, наслаждайтесь всей полнотой счастья, какое доступно в вашем блаженном состоянии".

На это патриарх человеческого рода возражает: "О, благодетельный Ангел, наш благодатный гость! Как хорошо указал ты нам путь к знанию, ты открыл нам всю лестницу природы, от центра до окружности вселенной. По ней, в созерцании творений Господних, шаг за шагом, можем мы вознестись до Неба. Но скажи, что значит это предостережение: "если вы будете хранить послушание?" Разве мы можем быть непослушны Богу, разве можем перестать любить Того, Кто создал нас из праха и в этом дивном жилище наградил нас высшей мерой блаженства, какое доступно человеческому желанию?"

Ангел отвечает: "Сын Неба и Земли, слушай! Блаженством своим обязан ты Богу, но оставаться блаженным зависит от тебя самого, от твоего послушания: будь тверд в нем. Вот что значило мое предостережение; помни мой совет. Бог создал тебя совершенным. Он сотворил тебя добрым, но оставаться таким или нет предоставил твоей собственной власти. Он дал тебе свободную волю; она не подчинена неотразимой судьбе или неизбежной необходимости. Он хочет от нас добровольного служения, -- вынужденное не было бы принято Им и не может быть Ему угодно. Если сердце не свободно, как же убедиться, покоряется ли оно по своему собственному влечению или, не имея выбора, подчиняется лишь неизбежному року? Я сам и все ангельские силы, стоящие перед троном Господним, сохраняем наше блаженство, как вы -- ваше, пока мы послушны: это единственный залог нашего счастья. Мы служим свободно, потому что свободно любим; в нашей воле любить или нет: отсюда зависит блаженство или падение. И некоторые пали. Ослушание низвергнуло их с Неба в глубочайшую бездну Ада. О, ужасное падение! С такой высоты блаженства -- пасть в такую бездну страданий!"

Наш великий прародитель возражает: "Внимателен был мой слух к твоим словам, божественный Наставник! Он пленен ими более, чем пением херувимов, доносящимся к нам с гор в тишине ночи. Да, я знал, что наша воля и действия наши свободны; но мы никогда не перестанем любить нашего Творца, повиноваться Тому, Чья единственная заповедь так справедлива. Постоянно мои мысли твердо убеждали меня в этом, убеждают и теперь. Однако то, что совершилось на Небе, как ты сказал, рождает во мне беспокойство, но еще более желание услышать, если ты соблаговолишь рассказать подробнее, о случившемся там великом событии. Чудесен должен быть этот рассказ, достойный, чтобы внимать ему в благоговейном молчании. День еще велик, едва половину пути свершило Солнце в небесном круге", -- так просил Адам.

Рафаил, после короткого молчания, начинает так: "Высокую задачу возлагаешь ты на меня, о, первенец людского рода! Задачу грустную и трудную: как передам я понятно для человеческих чувств о незримых подвигах ангельских битв? Как рассказать без скорби о падении бесчисленных Духов, некогда столь великих, столь совершенных до их измены? Как разоблачить, наконец, тайны небесного мира, которые, может быть, не позволено открывать? Но для твоего блага это разрешено. То, что выше человеческого ума передам я так, чтобы ты мог меня понять: духовные вещи я представлю в вещественных образах. Но что, если Земля есть тень Неба, и то, что совершается в обоих мирах, имеет между собой гораздо больше сходства, чем думают на земле.

Когда еще не было этого мира и дикий Хаос царствовал там, где ныне движутся небесные светила, где ныне Земля покоится в своем уравновешенном центре, -- в один из дней, составляющих великий небесный год (хотя в вечности -- время, соединенное с движением, измеряет течение вещей настоящим, прошедшим и будущим), все ангельское воинство, все небесные силы, по высочайшему велению созванные со всех концов Неба, предстали пред троном Всевышнего. Вожди этого бесчисленного воинства блистали во главе своих легионов. Тысячи тысяч знамен, хоругвей высоко развевались в воздухе между передними и задними рядами, служа отличием степеней, чинов, иерархий, или нося на своих блестящих тканях, как священные воспоминания, изображения высоких подвигов рвения и любви. Все легионы, круг в круге, бесчисленными рядами встали в необъятный круг; среди него восседал Предвечный Отец, а в Его лоне был Сын, и как из пылающей горы, вершина которой невидима от сияния, раздался Его голос:

"Внемлите все Ангелы, рождение света, Престолы, Начала, Могущества, Власти и Силы, внемлите Моему велению, непреложному навеки: здесь рожден Мною Тот, Кого Я объявляю единственным Моим Сыном; на этой священной горе помазан мною Тот, Кого вы видите одесную Меня. Да будет Он вам Главою. Своим собственным именем поклялся Я в том, что всякое колено на Небе преклонится перед Ним и всякий язык исповедует в Нем Господа. Под державой великого Наместника Божия, в тесном союзе, как одна нераздельная душа, наслаждайтесь вечным блаженством. Кто ослушается Его, ослушается Меня, нарушит союз. В тот день он будет отвержен от Бога, от блаженства лицезрения, и низринут в кромешную тьму, поглощен бездной, -- там назначено ему место, и не будет ни искупления, ни конца его мукам" -- так изрек Вседержитель.

Все, казалось, были довольны Его словами; казалось так, но не все были довольны. Тот день, как и все торжественные дни, прошел в песнопениях и танцах вокруг священной горы, мистических танцах; всего ближе сравнить их с вращением планет и неподвижных светил звездной сферы, когда они в своем запутанном лабиринте сталкиваются, чудно сплетаются и совершают свое течение правильнее, чем неправильнее кажется оно. Небесная гармония сопровождала их движения такими чарующими звуками, что ухо Самого Бога внимало им с наслаждением.

Приближался уже вечер (у нас также чередуется вечер и утро; необходимости нам в этом нет, но для приятной перемены); окончив небесные хороводы, Ангелы приступили к сладкой трапезе. Как стояли они в кругах, так и воздвиглись перед ними столы. Мгновенно явилась на них ангельская пища: рубиновый нектар, произведение чудных лоз Неба, пенился в тяжелых золотых, жемчужных и алмазных чашах. Покоясь на цветах, в венках из душистых цветов, вкушали мы и пили в безмятежном согласии, упоенные бессмертием и радостию, перед взором Всеблагого Отца, и Он обильной рукою осыпал нас щедротами и с любовью взирал на нашу радость. Между тем, ароматная ночь, рожденная дыханием облаков с той высокой горы Господней, где находится источник света и мрака, изменила блестящий лик Небес; приятным сумраком покрылись они (ночь не облекается там более темным покровом); небесная роса, изливая благоухание роз, склоняла ко сну все очи, кроме недремлющих очей Господних. По всей небесной равнине, более пространной, чем весь земной шар, если развернуть его в плоскость (так обширны обители Божий), рассеялось ангельское воинство; разделясь рядами на легионы, оно расположилось станом по берегам источников жизни, среди деревьев жизни. Мгновенно бесчисленными рядами раскинулись шатры: в их небесной сени спали Ангелы под прохладным веянием ветерков. Все покоились сном, кроме тех очередных Ангелов, которые всю ночь должны петь сладкозвучные гимны около трона Господня.

Не спал еще Сатана, -- так зовется он теперь, прежнее его имя не произносится более на Небе, -- но не спал по другой причине. Он, один из первых, если не первый Архангел по власти, по чину, по милости к нему Бога, вдруг закипел завистью к Сыну Бо-жию, Которого в тот день так возвеличил Отец и провозгласил Мессией, помазанным Царем. Его гордость не могла перенести такого зрелища; он почел себя униженным: негодование, злоба глубоко запали в него, и как только настал сумрачный час полночи, друг тишины и покоя, он решился со всеми своими легионами уйти, оставить высочайший трон в презрении, без поклонения, без покорных слуг. Он разбудил старшего из своих подчиненных и говорит ему шепотом: "Ты спишь, милый собрат? Как мог сон склонить твои веки? Или ты позабыл веление, провозглашенное вчера устами Всемогущего Царя Небес. Ты привык делиться со мною мыслями, и у меня не было от тебя тайн: наяву составляли мы одну душу, как же теперь разлучит нас сон? Ты знаешь, нам даны новые законы; новые законы, даваемые Властелином, могут возбудить в нас, его подвластных, новые мысли, соображения возможных последствий: говорить более об этом предмете здесь не безопасно. Собери вождей всех миллиардов, состоящих под нашей властью; скажи им, что получено приказание, прежде чем отойдут темные тени ночи, со всеми полками, чьи знамена развеваются под моей властью, спешит летучим маршем на север, в наши владения; что мы должны сделать там приготовления для достойного приема нашего Царя, великого Мессии, и Его новых велений; Он вскоре намерен с триумфом обойти все иерархии и начертать им законы". Так говорил вероломный Архангел, вливая яд своей речи в сердце неосторожного собрата.

Тот собирает подвластных ему вождей и объявляет им, как был научен, что по Высочайшему велению, прежде чем ночь, темная ночь покинет Небо, все иерархии великого знамени должны двинуться отсюда. Он повторяет им вымышленную причину и чтобы выведать мысли одних или поколебать других, бросает им разжигающие, двусмысленные намеки. Все повинуются обычному знаку и властному голосу своего великого вождя. И точно, славно было его имя, и велик он был на Небе! Как утренняя звезда ведет за собою всю звездную вереницу, так всех притягивает к себе его блестящий образ, и ложью он увлекает за собой третью часть небесного воинства.

Между тем Предвечный, оком проникающим в сокровеннейшие думы, с высоты святой горы, где ночью горят золотые светильники, увидел (и без их света) возникающий мятеж. Он увидел, кто распространил смуту между сынами зари¹²⁴ и какие силы соединились для борьбы против Его высокого повеления. С улыбкой обращает Он речь к Своему единородному Сыну: "Сын Мой, в Ком вижу Я Мою славу в полном ее сиянии, Наследник всей Моей власти, близка для Нас дума, как обеспечить Наше всемогущество, какие принять меры, чтобы удержать за Собою древнейшие права Божества и власти. На Нас восстал враг; он намерен в обширном полуночном крае воздвигнуть трон, равный Нашему. Но, не довольствуясь этим, он питает мысль в войне испытать могущество Нашей власти и права. Обдумаем Наши действия, двинем против этой опасности все силы, какие у Нас остались, все обратим на защиту, чтобы не утратить Нашего высокого трона, святилища Нашего, Нашей горы".

С ясным, спокойным челом, невыразимо кроткий, блистая божественным сиянием, Сын отвечает: "Всемогущий Отец, Ты справедливо смеешься над Своими врагами; Ты так недостижим, что Тебе смешны их тщетные предприятия, их дерзкий, напрасный мятеж. Их ненависть возвеличит Мою славу; они познают державную власть, данную Мне, чтобы обуздать их гордыню; они увидят -- сильна ли Моя рука, чтобы смирить мятежников, и считать ли им Меня последним в Небе". Так сказал Сын.

Между тем Сатана был уже недалеко; быстро неслось с ним крылатое воинство, несметное, как звезды ночи или капли росы, эти звезды утра, чудными жемчужинами дрожащие в солнечных лучах на каждом листке, на каждом цветке. Оно прошло обширные страны, прошло три могучих царства Серафимов, Держав, Престолов. Перед этими странами все твои владения, Адам, меньше, чем этот сад, в сравнении со всеми землями, со всеми морями, со всем земным шаром. Пройдя их, наконец, достигает оно пределов севера, а Сатана -- царского своего трона. На высоком холме возвышается он и сияет издали, словно гора, воздвигнутая на горе, с пирамидами и башнями, высеченными из цельных алмазных глыб и золотых скал. Таков был дворец великого Люцифера¹²⁵ (на человеческом языке подобные сооружения называются дворцами). Во всем стараясь казаться равным Богу, в подражание той горы, откуда перед лицом всего Неба был провозглашен Мессия, назвал он гору, где возвышался его дворец, Горою Союза. Он собрал туда все свои силы и объявил, что ему повелено привести их сюда для совещания о торжественном приеме их Царя, Которого надо ждать вскоре. С коварным искусством подделываясь под язык истины, он так привлекает их слух к вниманию:

"Престолы, Власти, Царства, Начала, Силы! Если только эти великолепные титулы не должны остаться одним лишь пустым звуком, с тех пор как, по объявленному закону, другой захватил неограниченную власть над всеми, затмив нас под именем Помазанного Царя! Ради Него сделан этот быстрый полночный поход; так поспешно собрались мы сюда единственно для того, чтобы обсудить, с какими новыми почестями принять Того, Кто наложил на нас небывалую дань, дань коленопреклонения, униженного падения перед Ним ниц! Платить ее Одному было уже слишком тяжело, каково же будет воздавать ее вдвойне, еще Тому, Кого Он провозгласил образом Своим! О, если бы благороднейшие мысли могли поднять наш дух и внушить нам средство свергнуть это иго! Или вы хотите сгибать перед Ним шею и преклонять послушное колено? Нет, вы не захотите этого, или я ошибаюсь в вас, или вы сами забыли, что отчизна ваша -- Небо, что вы сыны Неба, которым никто не владел ранее нас; и если мы не все равны, то все свободны, и в свободе все равны. Чины степени не противоречат свободе; они вполне совместимы с ней. Кто же, на каком основании, по какому праву может присвоить себе монархическую власть над равными ему, если не по власти и блеску, то равными по свободе? И кто же может подчинять нас уставу, закону? Кто чужд заблуждений, тому не надо закона, тем более такого, который повелевал бы признавать над собой Владыку и воздавать ему почести и поклонения, как бы в поругание наших царственных титулов, доказывающих, что нам назначено повелевать, а не раболепствовать!"

До сих пор дерзкая речь не встречала возражения. Но тут серафим Авдиил, пламенно преданный Богу, послушный божественным велениям, встал и, горя усердием и гневом, так прервал яростный поток безумной речи:

"О святотатственная, ложная, надменная речь! Чье ухо на Небе ожидало когда-нибудь услышать подобные слова, тем более от тебя, неблагодарный, когда ты сам так высоко стоишь над небесными чинами? Как смеешь ты делать нечестивые укоры и порицать справедливый закон, подтвержденный клятвой Всемогущего? Он клялся, что перед Его Сыном, Которому по праву даровал Он державный скипетр, преклонятся все колена, все воздадут Ему почести и признают в Нем законного Царя! Несправедливо, говоришь ты, неслыханно несправедливо, чтобы свободные существа были подчинены законам, чтобы равный царствовал над равными, один над всеми с властью, которую от Него никто не наследует? Не станешь ли ты предписывать законы Богу? Не станешь ли ты оспаривать права свободы у Того, Кто сделал тебя тем, что ты есть, Кто создал все небесные Силы так, как Ему было угодно, ограничив их существа? Но мы по опыту знаем, как Он благ к нам, как Он печется о нашем величии и счастии. О, как далек Он от мысли унижать нас; напротив, чтобы еще более возвысить наше счастье, скрепляет Он наш союз под властью единой главы. Но, пусть будет по твоему, допустим, что несправедливо, чтобы равный неограниченно царствовал над равными себе: неужели считаешь ты себя, как ни славен и не велик ты, в себе одном соединяя все свойства ангельской природы, неужели считаешь ты себя равным зачатому Им Сыну? Этому живому Слову Всемогущего Отца, Которым Он создал все живущее, и тебя самого, создал всех небесных Духов, увенчал их разными степенями славы и дал им, в зависимости от чина, царственные титулы Престолов, Властей, Князей, Начал, Сил! Не затмятся эти имена царством Сына Божия, но просветятся еще более; Он, Глава наш, так снизойдя до нас, будет ближе к нам; Его законы будут нашим законом; все почести, воздаваемые Ему, обратятся на нас самих. Итак, укроти твою нечестивую злобу и не совращай других. Спеши лучше смягчить гнев Отца и гнев Сына, пока раскаяние, принесенное вовремя, еще может заслужить тебе прощение". Так говорил Ангел; но ни один голос не поддержал его; рвение его нашли неуместным, смешным, опрометчивым. Отступник торжествовал и еще надменнее возразил Ангелу:

"Так вот как мы были созданы, говоришь ты? Мы -- творение второстепенных рук? Отец предоставил этот труд Сыну! Странное учение и совершенно новое! Желали бы мы знать, кто передал тебе его? Кто видел, когда совершалось это творение? Ты помнишь свое происхождение, знаешь день, когда Творец дал тебе бытие? Ты не знаешь такого времени, когда бы мы не были тем, что есть теперь; мы не знаем никого, созданного до нас. Когда роковое течение вещей завершило свой полный круг, достигнув того мига, что Небо, наша отчизна, получило способность производить, мы возникли собственной нашей жизненной силой; мы, сыны эфира, сами собою зачаты, сами собою рождены. Мы никому не обязаны нашим могуществом. Нашей собственной рукою сотворим мы величайшие дела, чтоб испытать, равен ли Он нам. Ты увидишь тогда, как приступим мы к Всесильному трону: с смиренными мольбами или с оружием? Поди, передай эту весть Помазанному Царю; лети скорее, пока тебя не постигло зло", -- сказал он, и, подобно шуму глубоких вод, глухой ропот одобрения несметного воинства был эхом его слов. Пылающий серафим, один среди врагов, бесстрашно отвечал:

"О ты, отверженный Богом, о Дух проклятия, лишенный всего святого! Твоя гибель решена; я вижу, это несчастное воинство опутано твоими коварными сетями; как заразило их твое преступление, так же разделят они и твою кару. Не беспокойся более о том, как свергнуть иго Мессии: ты не удостоишься теперь тех кротких законов; иной приговор неизбежно ждет тебя. Тот золотой скипетр, который ты отверг, обратится теперь в железный бич, -- он сломит, смирит твою строптивость. Ты дал мне хороший совет: я бегу; но не по твоему наставлению, не перед твоими угрозами; я бегу от этих злочестивых шатров, обреченных на проклятие, из опасения, чтобы гнев, готовый разразиться над тобой, не охватил всех, без различия, яростным пламенем. Знай, скоро испытает твоя глава пожирающий огонь Его громов. Тогда в стенаниях познаешь ты, Кто тебя создал, познав Того, Кто может тебя уничтожить", -- так говорил серафим Авдиил, один оставшийся верным среди всех неверных; среди бесчисленных сонмов мятежников он один твердо, бесстрашно, непоколебимо сохранил свою верность, свою любовь, свою преданность; ничто не могло ни обольстить, ни устрашить его. Число, пример восставших, ничто не совратило его с истинного пути и не заставило изменить своей твердой вере, хотя он стоял один против всех. Он вышел из их рядов и пошел прочь; длинный путь надо было ему пройти среди насмешек враждебной толпы. Он переносит их, не страшась насилия, и с презрением отворачивается от гордых башен, обреченных на быстрое разрушение.

ПЕСНЬ 6-я

Содержание

Рафаил продолжает рассказывать, как Михаил и Гавриил были посланы сражаться с Сатаной и его Ангелами. Описание первой битвы. Сатана и его Силы удаляются с наступлением ночи; Сатана созывает совет, изобретает адские машины, которые на другой день битвы приводят в некоторое смятение Михаила и его Ангелов; но они вырывают горы и подавляют ими сатанинские силы и машины. Однако, так как возмущение не прекращалось, Бог на третий день посылает Мессию, Своего Сына, Которому Он предоставил славу этой победы. Сын Божий, облеченный могуществом Отца, приближается к месту битвы. Он повелевает своим легионам стоять спокойно по ту и другую сторону, а Сам громом преследует их до небесной стены; последняя разверзается, и мятежники в смятении и ужасе низвергаются в место, уготованное в бездне для наказания их. Мессия с торжеством возвращается к Отцу.

"Всю ночь, никем не преследуемый, -- продолжал рассказывать Рафаил, -- бесстрашный Ангел шел через пространные равнины Небес, пока утро, пробужденное свершающими свой круг часами, не отворило пурпурною рукою врата света.

Есть пещера в горе Господней, подле самого Его трона; оттуда, в постоянном круговороте, входят и выходят, чередуясь, свет и мрак, и от этого бывает на Небе приятная перемена -- подобие дня и ночи.

Свет выходит, а в другую дверь проскользает мрак, пока не настанет его час накинуть свой покров на Небо, хотя то, что называется там ночью, здесь показалось бы лишь приятным сумраком. Теперь выходило утро во всем блеске, каким сияет оно в высшей небесной сфере, все залитое золотом: ночь исчезла перед ним, пронзенная лучами востока.

Вдруг Ангел видит, что вся равнина сплошь покрыта блестящим воинством в боевом строю, колесницами, сверкающим оружием, огненными конями; все сияло и горело перед ним; он увидел войну, войну во всей ее грозе, -- значит, здесь уже известно то, что он нес, как новость.

Радостно вмешивается он в дружеские ряды этой рати; его встречают с радостью и громкими кликами, что один из всех павших мириад, один он устоял и вернулся. Осыпая хвалами, ведут его к святой горе, к высшему трону, и из середины золотого облака раздается кроткий голос:

"Служитель Божий, твой поступок похвален! Со славой выдержал ты лучший бой, один против целых сонмов мятежников стояв за правое дело, более могущественный словом, чем они своим оружием. За свидетельство истины ты понес всеобщие укоризны, которые ужаснее насилия, но ты заботился лишь о том, чтобы быть правым перед лицом Бога, хотя бы миры все считали тебя порочным! Теперь тебе остается одержать еще победу, но уже не столь трудную: ты с дружеским войском вернешься к врагам, покрытый славой более, чем был ты покрыт насмешками, покидая их стан. Сила обуздает тех, которые отказались принять своим законом разум, и царем своим Мессию, царствующего по праву Своих высоких достоинств. Иди, Михаил, Князь небесных воинств, и ты, Гавриил, первый после него по доблести, ведите в бой этих непобедимых сынов Моих, ведите Моих вооруженных Святых; тысячи, миллионы их стоят, готовые к бою: число их равно тому мятежному войску, отвергшему Бога. Бесстрашно разите их огнем и грозным мечом, преследуйте их до пределов Неба, изгоните их от лица Бога и обители блаженства в место их кары, в глубь Тартара, уже широко развергшего свой огненный Хаос для их падения¹²⁶" -- так изрек Владычный голос; и густые тучи стали заволакивать всю гору, взвились черные клубы дыма, из них с силой вырывалось пламя, признак пробужденного гнева, и грозно раздался свыше звук небесной трубы.

По этому знаку все воинские Силы, сохранившие верность Небу, соединились в могучую четырехстороннюю фалангу, и в несокрушимом союзе, молча двинулись их блестящие легионы под гармонические звуки боевой музыки, которая вдохновляет их отвагой на геройские подвиги, под предводительством их богоподобных вождей, в защиту прав Бога и Его Мессии. Они идут неразрывным строем: ни горы, ни узкие долины, ни леса, ни реки не нарушают их стойких рядов. Высоко над небесным подножием несутся они, и воздух послушно служит опорой их легким стопам.

В таком порядке слетались в Эдем бесчисленные птицы, чтобы ты, Адам, дал им названия. Так проходят небесные легионы многие страны, многие пространные области, из которых каждая в десять раз обширнее этого земного мира.

Наконец, далеко на северном горизонте, расстилаясь от одного его края до другого, открылась нам огненная страна в виде ратного ополчения. Подходим ближе и видим все соединенные силы Сатаны; как буря неслись они, сверкая лучами прямых, неподвижных копий, сплошной стеной шлемов, бесчисленным множеством щитов с дерзкими, хвастливыми изображениями. Они думали в этот самый день силой или хитростью овладеть горой Господней и на престоле Его возвести надменного соперника, завистника Его славы. Но не пройдя и половины пути, увидели безумие и тщетность своей мысли.

Сначала казалось нам чудным, чтобы Ангелы сражались с Ангелами, чтобы мы, дети Единого Отца, встретились в ожесточенном бою, когда так часто встречались мы в дни празднеств и в единодушной любви и радости воспевали гимны Предвечному. Но раздался грохот битвы, и дикие клики брани заглушили всякое кроткое чувство.

Среди своих легионов, возвышаясь над всеми, на колеснице, сияющей подобно солнцу, как бог восседал Отступник. Жалкое подобие божественного величия, он был окружен пылающими херувимами и золотыми щитами. Он встает со своего пышного трона, так как теперь оба воинства отделялись лишь узким пространством (ужасный промежуток!). Сошлись они фронт против фронта; на страшную длину растянулись грозные ряды. Но до начала битвы Сатана, покрытый броней из адаманта и золота, надменными шагами проходит перед рядами своего мрачного войска; он возвышается подобно башне. Авдиил не вынес этого зрелища: он стоял в это время среди самых доблестных воинов, готовясь к геройским подвигам, и так излил чувства своего пламенного сердца:

"О, Небо! Зачем остается такое подобие с образом Всевышнего в том, в ком нет ни веры, ни правды? Зачем сила и могущество не покидают того, в ком нет более добродетели, зачем слабость не есть удел дерзких? Он кажется непобедимым, но, уповая на помощь Всемогущего, я померяюсь с ним силой, уже изведав ум его -- порочный и лживый; и не справедливо ли, чтобы тот, кто победил словом, ратуя за истину, одержал победу и оружием, одинаково восторжествовав в обоих спорах? Хотя груба и постыдна борьба, когда разум спорит с силой, но тем законнее, чтоб одержал верх разум".

Размышляя так, выходит он из строя, и на полпути встречает своего смелого врага, который, видя себя предупрежденным, разъяряется еще более. Авдиил бесстрашно бросает ему вызов;

"Гордец, к тебе ли идут навстречу? Ты надеялся без препятствий достигнуть той высоты, на какую ты посягал, и на то, что трон Господень останется без защитников; ты думал, они рассеются от страха перед твоим оружием или перед могуществом твоего слова. Безумец! Ты не подумал, как тщетно подымать оружие против Вседержителя, Который из малейшей пылинки мог бы поднять несметные легионы, чтобы поразить твое безумие! Который одним мановением десницы, досягающей далее всяких пределов, сразу может обратить тебя в ничто и погрузить твои легионы в бездну мрака! Но ты видишь: не все последовали за тобою, нашлись такие, что предпочли веру и любовь к Богу. Ты не видел их, когда среди твоих сил я один подымал голос против всех; ты считал, что я один в заблуждении. Сочти теперь всех, кто его разделяет, и познай, хотя уже поздно, что истина бывает иногда на стороне меньшинства, когда тысячи в заблуждении".

Смерив его презрительным взглядом, великий враг отвечает: "В час гибельный для тебя, для меня -- в желанный час мщения, возвращаешься ты из бегства, бунтовщик! Тебя-то и искал я прежде всех! Получи заслуженную награду; первый узнай силу этой десницы, раздраженной тобою, как первый ты, вдохновенный духом противоречия, дерзким языком осмелился восстать против третьей части богов, собравшихся в великом синоде для утверждения своих божественных прав. Пока жива в них божественная мощь, никого не допустят они до неограниченной власти. Ты, верно, спешил опередить твоих собратьев в надежде сорвать с меня перышко и этим подвигом показать всем, что ты сразил меня. Но я промедлю еще минуту, чтобы ответить тебе (не хвались, что я смолк перед тобою), -- знай: я думал прежде, что для небесных Духов Свобода и Небо нераздельны, теперь я вижу, как многие из лени предпочитают рабство! Этих слуг, приученных распевать гимны на празднествах, этих небесных песнопевцев, вот кого собрал ты под свои знамена! Ты вооружил рабство на борьбу с свободой. Что из них выше -- покажет сегодняшний день."

На это Авдиил возражает строго и кратко: "Отступник, ты все еще в заблуждении; совратившись с истинного пути, ты вечно будешь блуждать во мраке. Напрасно клеймишь ты именем рабства служение Тому, Кому Богом и Природой назначено воздавать эту честь. Бог и Природа повелевают это поклонение, когда Тот, Кто царствует достойнее, выше всех, кто под его началом. Служить безумцу, дерзнувшему возмутиться против достойнейшего, как служат тебе твои приверженцы, вот истинное рабство. Сам ты, правда, лишился свободы, став рабом самого себя, и ты осмеливаешься дерзко поносить наше священное служение. Царствуй ты в Аду, твоем царстве, меня же оставь служить на Небе Богу, вечно Славному, покоряться божественным Его законам, достойным повиновения. Но знай, не царства -- цепи ждут тебя в Аду; пока же, от меня, вернувшегося, прими этот привет на твою нечестивую главу". Сказал, и высоко занесенная рука, как громовой удар, падает на горделивую голову Сатаны; быстрее взгляда, быстрее мысли был благородный удар: никакой щит не мог отразить его. На десять страшных шагов отпрянул Сатана; -- на десятом пал на колено, но успел удержаться громадным копьем. Так на земле подземные бури или пробивающие себе путь воды покачнут иногда гору, и она, с покрывающим ее лесом, нависнет над морем. Мятежные Троны были поражены изумлением при виде такого падения сильнейшего из них; это еще более разожгло их злобу. Ангелы, исполненные радости, испускают клик -- предвестник победы и нетерпеливого желания битвы. Тотчас Михаил повелел трубить в архангельскую трубу. По всему пространству Небес пронесся ее звук; верное войско огласило воздух громким "осанна" Всевышнему. Но и враждебное войско не теряло времени; столь же грозное, ринулось и оно в ужасную сечь. Загорелся яростный бой; такого дикого шума еще никогда не слышало Небо; звенит оружие, ударяясь о броню, бешено гремят колеса медных колесниц. Ужасен был грохот битвы! Над нами с пронзительным свистом летят тучи раскаленных стрел, образуя огненный свод над обоими войсками. Под этим огненным куполом обе стороны стремительно наступают друг на друга и смешиваются в гибельной, кипящей дикой яростью, схватке. Дрожало все Небо, и если бы Земля была уже создана тогда, вся Земля потряслась бы до основания. И удивительно ли? Когда с обеих сторон, пылая гневом, сражались миллионы Ангелов, из которых слабейший мог бы обратить эти стихии в свое мрачное оружие и сражаться всеми их силами. Каковы же были силы этих бесчисленных сонмов, когда они подняли свой ужасный мятеж! Они не могли разрушить своей блаженной отчизны, но могли бы сильно потрясти ее, если бы Вечный Всемогущий Царь, с высоты Своего небесного трона, могучей десницей не положил предела их силе. Каждый легион их равнялся по силе целому многочисленному войску; каждый воин был целый легион; каждый вождь был воин, и каждый простой ратник обладал опытностью полководца, зная, когда наступать или останавливаться, как пользоваться разными оборотами битвы, смыкать или открывать грозные ряды; о бегстве, об отступлении никто и не мыслил, ни один поступок не обличал в них страха: каждый полагался сам на себя, будто одна его рука должна была решить победу.

Славные, бессмертные подвиги совершались; они были бесчисленны! Сражение, занимая громаднейшее пространство, изменялось каждую минуту: то сражались на твердой почве стоя, то, взвившись на широких крыльях, лютым боем терзали воздух, и воздух казался тогда борющимся огнем. Долго чаша победы не склонялась ни в ту, ни в другую сторону, пока Сатана, -- он выказал в тот день исполинскую силу, не встретив еще равного себе, -- пробившись сквозь страшную сечу в смятенных рядах серафимов, не увидел, наконец, Михаила, который одним взмахом меча скашивал целые полки. С ужасного размаха его сильных мышц падало беспощадное лезвие, опустошая все кругом. Сатана спешит дать отпор гибельным ударам и подставляет свой несокрушимый щит, -- громадный круг, в десять рядов покрытый адамантовыми плитами. При его приближении великий Архангел останавливает сокрушительные удары: он радуется в надежде сейчас же окончить междоусобную войну на Небе, сразив главного врага или заковав его в цепи. С пылающим лицом, гневно сдвинув брови, он первый обращается к нему так: "Виновник зла, до твоего возмущения чуждого Небу, неизвестного даже по имени, теперь, как ты видишь, изобильно порожденного ненавистной войной, ненавистной для всех, хотя, по справедливости, главная ее тяжесть падет на тебя и твоих сообщников. Зачем смутил ты благодатный мир Небес, внес в природу ужас, неведомый до твоего преступного бунта? Как могла твоя злоба заразить миллионы Духов, некогда чистых и верных, теперь же исполненных лжи? Но не думай нарушить наш святой мир; Небо изгонит тебя из своих пределов. Небо, обитель блаженства, не терпит деяний насилия и войны. Исчезни, и зло, твое исчадие, да отойдет вместе с тобою в обитель зла; Ад да разверзнется для тебя и твоей злочестивой шайки; там сей раздоры, пока этот карающий меч не решит твоей участи, или другое внезапное мщение, окрыленное Господом, повергнет тебя в страшнейшие муки". Так говорил Князь ангельских сил. Супостат отвечает ему: "Не думай пустой угрозой, которую разнесет ветер, устрашить того, кого не мог устрашить делами. Обратил ли ты в бегство слабейшего из моих воинов? И если кто пал, тот не встал ли вновь, непобежденным? Не думаешь ли ты легче справиться со мною повелительной речью и угрозами изгнать меня отсюда? Не заблуждайся, не так окончится борьба, которую ты называешь злом, а мы считаем нашей славой. Мы одержим победу или самое это Небо превратим в измышленный тобою Ад, -- если не царствовать, то мы будем жить здесь свободными. Собери же все твои силы, призови на помощь Того, Кого величаешь ты Всемогущим; я не отступаю; тебя-то и искал я вдали и вблизи".

И оба готовятся к бою -- небывалому, невыразимому! Кто, даже на языке Ангелов, может дать о нем понятие? С чем сравнить его на земле, что могло бы возвысить человеческое воображение до представления всего величия богоподобных сил? Двигались они вперед или стояли неподвижно, -- по осанке, поступи, оружию, это были боги, достойные решать судьбу небесного владычества. Взмахнулись огненные мечи, описав в воздухе ужасные круги; щиты, подобные двум громадным солнцам, пылают один против другого, и в ужасе стоит Ожидание. Быстро раздвинулись ангельские сонмы, оставив им широкое поле там, где прежде была самая густая сеча: все страшатся быть вблизи подобного боя. Так как я должен описывать здесь величайшие вещи в слабых образах, то подобное было бы сравнимо, если бы вдруг разрушился порядок Природы, если бы возникла война между созвездиями и две планеты, зловещие, грозные, стремительно несясь друг на друга, яростно столкнулись среди неба и смешали в бою свои враждебные сферы.

Оба вместе грозно поднимают руки, сильнейшие после руки Всемогущего, оба метят решить все одним ударом, -- повторять его было недостойно их славы. Оба казались равны в силе, в быстроте и ловкости; но меч Михаила, из Господней оружейной, был такого закала, что никакое лезвие, никакая твердыня не могли устоять против него. Он встречает меч Сатаны, тяжело опускавшийся, чтобы пасть могучим ударом, и мгновенно рассекает его надвое; потом, не останавливаясь, быстрым поворотом меча пронзает весь правый бок противника, раскрыв широкую рану. Впервые узнал Сатана боль; в судорогах метался он туда и сюда, с такой болью прошел через него острый меч. Но эфирная сущность не может долго быть разделенной; она срослась, из раны вытек поток нектар-ной влаги; она текла как кровь, такая кровь, какую могут проливать небесные Духи. Вся некогда столь блестящая броня Сатаны обагрилась ею.

Тогда со всех сторон устремились к нему на защиту многочисленные легионы сильнейших его Ангелов; одни заграждают его собою, другие уносят его на щитах к колеснице, стоявшей вдали, за пределами боя. Они возлагают на нее супостата. Он скрежещет зубами от боли, от злобы и стыда: теперь он не мог сказать, что ему нет равного. Как страдала его гордость, как был унижен он, безумно считавший себя равным Богу!

Однако рана его скоро закрылась, так как Духи живут всеми частями своего состава; они не могут, как бренный человек, умереть, когда будет уничтожена какая-нибудь отдельная часть -- сердце, голова, печень, легкие. Подобно воздуху, неосязаемый состав их не может получить смертельной раны: они вполне живут сердцем, вполне живут головою, зрением, слухом, разумом, чувствами; по желанию принимают и цвет и вид, увеличивая или уменьшая свой объем.

Между тем много совершалось достопамятных подвигов и в других местах, где подвизались полки Гавриила. Со своими неустрашимыми знаменами врезался он в густые ряды Молоха, свирепого царя, который, вызывая его на брань, грозился влачить его, прикованного, к колесам своей колесницы. Самого святого имени Бога не щадил богохульный язык. Но, вдруг рассеченный до пояса, он бежит с разбитым оружием, рыча от неиспытанной еще боли. На обоих крылах Уриил и Рафаил побеждают Адрамелеха и Асмодея¹²⁷, двух кичливых врагов, как ни громадна была их сила, как ни крепка алмазная броня. Пали могучие престолы, негодовавшие быть ниже Бога, но в бегстве научившиеся смирять свои мысли, когда, несмотря на щиты и кольчуги, изнемогали от жестоких ран.

И Авдиил не уставал громить нечестивое войско; в два удара он сразил Ариила и Ариоха; стихла под огненными ударами ярость Рамаила¹²⁸.

Тысячи других мог бы я тебе назвать и увековечить имена их здесь, на земле, но эти избранники Божий, довольствуясь славой на Небесах, не ищут человеческой похвалы. И враги наши также творили чудеса геройства и также жадно стремились к славе, но имена их изглажены из священной книги Небес; пусть навек остаются они без имени, во мраке забвения: таков их жребий! Не хвалы заслуживает сила, когда она не на стороне правды, а порицания и позора, как ни заносчиво, тщеславная, стремится она к славе и думает достигнуть этого бесчестием: итак, вечное забвение да будет их уделом.

Теперь, когда усмирены были главные вожди, вражеские полки дрогнули; в них распространился беспорядок, смятение. Все поле усеялось разбитым оружием; опрокинутые колесницы с их вождями и огненными взмыленными конями грудами лежали друг на друге. Те, что еще держались, в бессилии отступали сквозь изнеможенные ряды сатанинского войска, которое едва могло защищаться. Впервые познав страх и боль, бледнея, позорно бегут они; в такое бедствие вверг грех ослушания этих Ангелов, не знавших до той поры, что значит бегство, страх или страдание.

Не то было с несокрушимым святым воинством. Твердо наступало оно четырехсторонней фалангой, неразрозненное, неуязвимое, в непроницаемых бронях: такое высокое преимущество над врагом дала им непорочность; за то, что они не согрешили, за то, что они не ослушались, они оставались в бою неутомимо, и хотя некоторые яростью битвы вытеснялись из строя, но не испытывали боли от ран.

Уже ночь наступала, распространяя темноту над Небом; с ней вместе водворился благотворный отдых и смолк ужасный шум брани. Скрылись под сумрачным покровом и победители, и побежденные. Михаил со своими победоносными Ангелами расположился станом на поле битвы и поставил кругом стражу из пламенных херувимов. С другой стороны, Сатана со своими мятежниками, углубляясь далее и далее, совсем исчез во мраке. Но не ведает он покоя: среди ночи сзывает он на совет своих полководцев и без смущения начинает речь: "О вы, дорогие сподвижники, испытанные теперь в опасностях и доказавшие, что вы непобедимы в брани, достойны вы не только свободы, -- слишком малое требование, -- но всего, к чему мы стремимся: почестей, владычества, славы! Целый день вы стойко держались в сомнительном бою! (если это возможно было один день, отчего не может быть так всю вечность?) С высоты Своего трона, Властелин Небес послал на нас все, что было сильнейшего, считая эти силы достаточными для покорения нас Своей воле. Но Он ошибся! Итак, Он может ошибаться в грядущем, хотя до сих пор считался всеведущим. Правда, слабейшие по оружию, мы потерпели неудачу, познали неведомою раньше боль; но, узнав, мы ее тотчас же презрели; мы знаем теперь, что наше эфирное существо не подвержено смертельному поражению, что оно неразрушимо; сколько бы язв ни пронзило его, оно быстро исцеляется собственною силою. Против столь ничтожного зла немудрено придумать средство. Быть может, в следующей битве, лучше вооруженные, сильнейшим оружием мы поправим свое дело, ухудшим положение врага или, по крайней мере, восстановим то равенство, которое должно быть между нами по закону природы. Если же в другой, скрытой причине заключается их превосходство, поспешим в общем совете, внимательным исследованием открыть эту причину, пока не затмился наш разум, наш здравый рассудок".

Он сел; за ним встает Низрох¹²⁹, первый из князей. Измученный, с раздробленным, смятым оружием, он имел вид воина, бежавшего с поля жестокой битвы. Он мрачно возражает:

"Избавитель от новых Владык, ты ведешь нас к свободе, ты хочешь завоевать нам наши божественные права: но и для самих богов тяжел и слишком неравен этот бой против врага неуязвимого, нечувствительного к боли. Такое неравенство грозит нам неминуемой гибелью. К чему послужат нам мужество и сила, хотя бы и несравненные, когда их побеждает страдание, которое покоряет себе все и заставляет опускаться самые могучие руки? Может быть, мы могли бы отказаться от чувства наслаждения жизнью и, не сетуя, жили бы довольные, а это самая спокойная жизнь; но страдание есть верх несчастия, ужаснейшее из зол, и доходя до крайней степени, превосходит всякое терпение. Кто придумает средство, каким мы могли бы ранить неуязвимого до сих пор врага, или даст нам оружие одинаковой силы, -- тому, по моему мнению, мы будем обязаны не менее, чем нашему избавителю".

На это Сатана отвечает со спокойным взором: "То, что ты справедливо считаешь столь важным для нашего успеха, уже придумано мною. Кто из нас, созерцая блестящую поверхность этой эфирной почвы, на которой мы стоим, этой обширной тверди, украшенной растениями, плодами, цветами, с благоуханием амврозии, драгоценными каменьями и золотом, -- кто смотрит на эти вещи столь поверхностным оком, чтобы не задуматься о том, как они зарождаются в глубоких недрах земли? Из кипящей огненной пены возникают черные, грубые семена; когда же их коснется небесный луч, оживотворенные им, они выходят на поверхность и развиваются во всей красе при озаряющем их свете. Вот это-то вещество, насыщенное внутренним огнем, похитим мы из его мрачного родника, крепко сожмем его в стволах, длинных и круглых, и с другого отверстия зажжем его; лишь только огонь прикоснется к нему, мгновенно расширясь, стремительно, с громовым треском вырвется оно, разрушая все на своем пути, и разорвет врагов на части. В страхе они подумают, что мы обезоружили Громовержца, Который Один владеет этим страшным оружием. Наш труд не потребует много времени; мы окончим его до утра. Мужайтесь, отбросим страх; к силе присоединив разум, мы ничего не должны считать трудным, а тем более приходить в отчаяние".

Он окончил, и слова его вновь пробудили упавшую бодрость и оживили ослабевшие надежды. Все дивились открытию; каждый недоумевал, как ему не пришло этой мысли; раз открытое средство казалось теперь столь простым, между тем как раньше большинство сочло бы его невозможным. Быть может, в грядущие века, если зло проникнет в мир, один из твоих сынов, Адам, для своих злобных целей, по дьявольскому наущению, изобретет подобное оружие на муку сынов человеческих, которые, узнав грех, будут воевать и уничтожать друг друга.

Не медля, из совета летят они к работе; никто не противится, бесчисленные руки готовы. В одну минуту глубоко перерывают они огромное пространство небесной почвы и там, в глубине, видят первобытные элементы природы в их грубых зачатках; они находят пену селитры и серы, смешивают их, пережигают хитрым способом и, очистив, превращают в черные зерна и насыпают их целые груды.

Одни разрывают скрытые жилы металлов и камней (также устроена внутренность и этой земли), из них куют они орудия и делают ядра -- вестники разрушения; другие добывают зажигательные фитили, одного прикосновения которых достаточно для гибельного залпа. Так, до рассвета, без всякого свидетеля, кроме ночи, в величайшей тайне, окончили они свою работу и все привели в порядок осторожно, безмолвно, не возбудив ничьего подозрения.

Лишь только прекрасное утро появилось на восточной стороне Небес, встали победоносные Ангелы; утренняя труба призывает к оружию! Быстро сбирается воинство в полных доспехах, сияющих золотом. Некоторые с высоты холмов озирают местность сквозь первый проблеск утра, и разведчики в легком вооружении рассыпаются на все стороны, чтобы узнать -- далеко ли враг, где его стан, бежал он или готовится к битве, идет или стоит на месте? Вскоре они завидели его: медленным шагом, но густо сомкнутыми рядами, шли вражеские полки, распустив знамена. Поспешно летит назад Зофиил, самый быстрокрылый из херувимов, и среди воздуха громко восклицает: "К оружию, воины, к оружию! Враг близок! Напрасно мы думали, что он обратился в бегство; сегодня он избавляет нас от труда преследовать его. Не бойтесь, он не бежал; он идет, как черная туча; на лицах у всех уверенность и мрачная решимость. Крепче утвердите адамантовые латы, надвиньте шлемы; подымая или опуская широкий щит, крепче держите его. По всем признакам, не мелкий дождь стрел посыплется на нас сегодня, но, подобно страшной буре, огненные, полетят они на нас".

Так предостерегал он светлое воинство; все знали об опасности. Быстро построившись и отбросив все, что могло замедлить движение, тронулись вперед легионы. Вдруг видят: невдалеке приближаются к ним необъятные массы вражеских войск; тяжело ступали они, влача в середине свои адские орудия, окруженные со всех сторон густыми рядами всадников, чтобы скрыть хитрость. Увидев друг друга, обе рати стали; но вдруг Сатана появляется во главе своих войск, и слышно было его громкое повеление: "Передние ряды, раздвиньтесь вправо и влево, пусть видят все, кто нас ненавидит, как мы ищем примирения; с открытой грудью стоим мы, готовые принять их в объятия, если они не отвернут их и ожесточенно не обратят к нам тыла. В этом я сомневаюсь. Но, что бы ни случилось, Небо свидетель, будь свидетель, о Небо! С нашей стороны предложение радушно. Вы, кого я назначил, к делу! Коснитесь слегка того, что мы предлагаем, но громко, чтобы все могли слышать". Так, издеваясь, едва произнес он загадочные слова, как вправо и влево раздвинулись передние ряды, отойдя к флангам. Вдруг что-то невиданное, странное открылось нашим взорам: в три ряда, возвышаясь друг над другом, лежали на колесах столбы медные, железные, каменные с виду (их можно было принять за столбы и выдолбленные и очищенные от ветвей стволы срубленных в лесу дубов и сосен, если бы ужасное отверстие их не разевало на нас широкой пасти и не предвещало коварного перемирия). За каждым орудием стоял серафим; в руке держал он трость с зажженным концом. Мы стояли в ожидании, колеблясь между неизвестностью и удивлением. Но не долго! Вдруг все эти серафимы протянули вперед свои трости и чуть-чуть прикоснулись ими к узким отверстиям тех столбов. Мгновенно заревом вспыхнуло Небо и тотчас же стемнело в клубах дыма; глубокие пасти адских машин, изрыгавшие их, диким ревом своим потрясали воздух и разрывали свои собственные внутренности, выбрасывая адское пламя, пучки громовых стрел и град железных шаров. Они направлены были в ряды победоносного войска и поражали с такой неистовой силой, что воины, стоявшие прежде непоколебимо, как скалы, не могли устоять против них и валились тысячами. Ангелы, Архангелы падают друг на друга; тяжелые доспехи увеличивают их бедствие; без этих броней, как Духи, они легко могли бы избегнуть ужасных ударов, быстро удалясь или внезапно уменьшив свой объем; теперь же все пришли в постыдное смятение, все ищут спасения в бегстве. Что было делать? Устремиться вперед? Но они были бы со стыдом отброшены, опрокинуты снова, и только подвергли бы себя еще большим насмешкам врага. Легко было различить, как выступает вперед другой ряд серафимов, готовясь пустить в нас второй залп громовых ударов. Вернуться, потерпев поражение, страшило нас всего более. Сатана, поняв наше трудное положение, с насмешкой взывает к своим собратьям: "Друзья, что же не двигаются вперед эти гордые победители? А как грозно они приближались; когда же мы радушно встретили их с открытыми челом и грудью (что же мы могли еще сделать?) и предложили им условия мира, вдруг они изменили мысли, бегут и так странно кривляются, точно пляшут. Однако, для танцев движения их казались несколько сумасбродными, может быть, они обезумели от радости, от предложенного мира? Но я полагаю, если бы они еще раз услышали наши предложения, то, верно, живо пришли бы к решению".

На это Велиал отвечает в таком же игривом духе: "О вождь, условия мира, что мы им послали, условия полновесные, тяжелого содержания, и выражены с такою силой, что, как мы видели, всех заняли и многих сбили с ног. Кто получил их прямо в лицо, тот уже, наверное, хорошо понял их с головы до пят; если же они не будут поняты, то за ними есть еще одно преимущество: они показывают нам, когда наши враги перестают ходить прямо".

Так подшучивали они и издевались над нами; в гордых мыслях они считали победу несомненной; посредством их изобретения им казалось так легко сравняться с Всевышним; теперь они презирали Его гром, смеялись над Его воинством, пока стояло оно в смущении; но так стояло оно не долго. Гнев ускорил его решимость и открыл орудия, способные бороться с адским оружием. Вдруг (дивись силе, какую вложил Господь в Своих могучих Ангелов!) они бросают оружие, и, быстрые как молния, бегут, летят к отдаленным горам (на земле это приятное разнообразие гор и долин есть подражание Небу). Они расшатывают эти горы, срывают их с глубокого их основания и, подняв за косматые вершины, со всем, что на них есть -- с утесами, реками, лесами, тащат их в могучих руках.

Вообрази смятение и ужас, объявшие мятежных воинов, когда они увидели, что на них грозно идут горы, сорванные с основания. И вот громады эти наваливаются на тройной ряд их проклятых орудий и глубоко погребают под своей тяжестью все их надежды; потом поражение распространяется и на них-, громадные скалы, мысы летят на их головы, затмевая воздух, и подавляют целые легионы. Их собственное оружие, раздробленное, смятое, вдаваясь в их естество, причиняет им невыразимые муки. Долго слышались их тяжкие стоны; долго боролись они под давившими их громадами, пока освободились из этой темницы, хотя были Духами чистейшего света. Да, некогда были они такими, теперь же их естество огрубело от их преступления.

Следуя нашему примеру, они прибегают к тем же орудиям-, они также исторгают ближайшие горы; тогда в воздухе горы сталкиваются с горами, яростно швыряемые с обеих сторон, и падают с грохотом. Как бы под землею, сражались мы под их грозной тенью. Адский был шум и треск! В сравнении с этой борьбою, война показалась бы мирною забавой. Страшное смятение возрастало с каждой минутой, все Небо обратилось бы в развалины, если бы Всемогущий Отец, восседающий в Святилище Небес на неприступном Своем троне, Сам не положил предела этой битве. Он предвидел все и допустил распрю, дабы исполнить Свое великое решение: прославить Помазанного Сына и явить все могущество, дарованное Ему для сокрушения врагов. Он так вещает Своему Сыну, Соучастнику Его трона: "Возлюбленный Сын! Лучезарное сияние Моей славы! Сын, видимый образ невидимого Моего Божества! Твоя десница да исполнит Мои веления.

Два дня протекло, два дня по небесному счету, как Михаил со своими Силами усмиряет непокорных. Ужасна их брань, иною и быть она не могла между двумя подобными соперниками. Я предоставил их собственным силам, и Ты знаешь -- Я создал их равными, один грех положил между ними различие; теперь оно еще нечувствительно, так как Я отлагал их приговор; поэтому брань их и держится в равновесии; она вечно может продолжаться без решительного исхода.

Утомленная война истощила все свои средства, дала полную волю неукротимой ярости, горы сделала оружием, так что грозит опустошить Небо и опасно для всей природы. Два дня протекли; третий принадлежит Тебе, Тебе определил Я этот день. Я терпел до сих пор, чтобы предоставить Тебе славу окончания этой великой брани: никто, кроме Тебя, не может укротить ее. В Тебя Я вложил такую великую силу и благость, чтобы и на Небе и в Аду все познали Твое несравненное могущество. Я допустил это безумное восстание для того, чтобы Ты явил Себя достойнейшим Наследником и Царем: по заслуженному праву царствуешь Ты, Царь, Помазанный Мною. Гряди, Ты, Сильнейший в силе Твоего Отца, воссядь на Мою колесницу, со всей быстротой направь ее колеса, пусть потрясутся ими основы Небес, возьми все Мое ополчение, Мой лук и гром: все Мое непобедимое оружие. Рази этих сынов мрака, изгони их из пределов Небес в глубочайшую бездну; пусть узнают там, как сами того хотели, что значит отвергать Бога и Мессию, Помазанного Им Царя!"

Он изрек, и свет Его лица прямо воссиял на Сына, и Сын неизреченно отразил в Себе Отца. Бог-Сын отвечал:

"Отец, Владыка небесных престолов! О Первый, Высочайший, Святейший, о Ты, Несравненный, всегда Ты ищешь прославить Твоего Сына, Который, как подобает, вседа славит Твое имя. Мою славу, величие, все Мое счастие полагаю Я в том, чтобы Ты, довольный Мною, изрек, что воля Твоя исполнена; творить Твою волю, в том все Мое блаженство! Скипетр и могущество, Твои дары, Я принимаю; еще радостнее сложу их в Себя, когда, по окончании веков, Ты будешь все во Всем, Я в Тебе буду вечно, а во Мне все возлюбленные Тобою.

Но кого Ты ненавидишь -- Я ненавижу. Я, образ Твой во всем, могу облечься Твоим гневом, так же как облекаюсь Твоим милосердием. Вооруженный Твоею силою, Я очищу Небо от мятежников, низвергну их в приготовленное им печальное жилище, в оковы тьмы, где червь их не умрет¹³⁰ за то, что могли они восстать против Тебя, когда повиновение Тебе есть величайшее блаженство. Тогда все Твои Святые, отделясь от нечистых Духов, окружат Твою святую гору и воспоют Тебе непритворное аллилуйя, и в гимнах громко восхвалят Твое имя, и Я буду стоять во главе их", -- сказал Он, склонился на скипетр и восстал с престола, где Он сидел одесную вечной Славы; и наступило на Небесах третье священное утро. Как вихрь понеслась колесница Отчего Божества; густое пламя отбрасывалось от нее; сами собой вращались колеса, оживленные Духом¹³¹. Четыре небесных вида, подобные херувимам, сопровождали колесницу: у каждого было четыре чудных лика, подобно звездам, тела их и крылья усеяны очами; очи блестят на колесах из берилла¹³² и из них сыпятся искры. Над главами херувимов хрустальный свод, а на нем -- сапфирный трон, выложенный чистейшим янтарем и всеми цветами радуги.

Ополченный небесным оружием как лучезарным Уримом¹³³, творением божественного искусства, восходит Мессия на колесницу. Одесную Его села Победа с орлиными крылами; на раменах Его висит лук и колчан, наполненный трехконечными громовыми стрелами. Кругом разливаются волны пламени, сыпятся страшные искры из густых клубов дыма. Тысячи тысяч Святых окружают Его; далеко сияло Его шествие. Двадцать тысяч Господних колесниц сопровождало Его, по десяти тысяч с каждой стороны (я слышал это число). Восседая на сапфирном троне, в лучезарном сиянии, величественно несся Он на крыльях херувимов на хрустальном небе. Верные Ангелы первые увидели Его. Неописанной радостью наполнились их сердца, когда, несомое Ангелами, высоко засияло широкое знамя Мессии, Его великий знак на Небе. Под эту хоругвь быстро собирает Михаил свое далеко растянутое по обоим крылам войско, и под начальством Божественного Вождя оно составляет одну могучую рать.

Божественная сила очищает перед Ним путь; Он повелевает вырванным горам возвратиться каждой на свое место, и они покорно повинуются Его голосу. Небо приняло свой обычный вид; снова улыбались холмы и усеялись цветами долины.

Несчастные враги видят все это, но продолжают коснеть в упорстве; они собирают свои силы для мятежного боя. Безумцы в отчаянии думают черпать надежду! Такая злоба возможна ли в небесных Духах! Ко какое знамение убедит гордеца, какое чудо смягчит закоснелое сердце? Что более всего могло бы обратить их, лишь ожесточает их еще сильнее. При виде славы Сына Божия, они приходят в ярость; зависть терзает их; стремясь к такому же величию, отважно готовятся они к новому бою, возмечтав, что если не силой, то хитростью они, наконец, одолеют Бога и Мессию или погибнут во всеобщей, конечной гибели. И вот они двинулись на последний бой, презирая бегство или постыдное отступление.

Тогда преславный Сын Божий так обращается ко всему Своему воинству, по правую и по левую Его руку:

"Оставайтесь на ваших местах, в этом порядке; вы, все Святые, стойте спокойно; верные Ангелы, да будет этот день для вас днем отдыха. Верно, бесстрашно служили вы правому делу; служба ваша угодна Богу; как было даровано вам, так и действовали вы непобедимо; но наказание мятежников, проклятых Богом, принадлежит другой руке: Единый их мститель¹³⁴ -- Бог или Тот, Кому Он поручит. Не число и не множество совершит дело этого дня; стойте спокойно и вы увидите, как негодование Божие изольется через Меня на нечестивых. Не вас, Меня ненавидят они, Мне завидуют, на Меня направлена вся их ярость за то, что возвеличил Меня всевышний Отец, Которому принадлежит на Небе царство, сила и слава. Поэтому и суд над ними предоставил Он Мне; они хотят в битве измерить со Мною свои силы: желание их исполнится; они узнают, кто сильнее: все они вместе против Меня, или Я Один против их всех. Одною силою измеряют они все, не признавая других достоинств в своем владыке; пусть сила решит наш спор, -- другой борьбы Я их не удостою". -- Так сказал Сын Божий, и лик Его покрылся такою грозою, что ничей взор не мог вынести ее, и гневно обратился на врагов. Мгновенно четыре херувима, распустив звездные свои крылья, простерли кругом ужасную тень, и колеса грозной Его колесницы покатились с шумом, подобным шуму бурных волн или бесчисленного войска. Мрачный как ночь, мчится Он прямо на нечестивых врагов; под горящими колесами Его колесницы все дрожит на неподвижной тверди небесной, все, кроме трона Господня. Скоро Он влетает в середину врагов; в правой Его руке десять тысяч громов; Он мечет их перед Собою как язвы, пронзающие глубь души. Ошеломленные, они лишаются способности сопротивляться; мужество покидает их; они бросают бесполезное оружие. Он попирает щиты и шлемы, и гордые головы павших престолов, распростертых могучих серафимов. О, как желали бы они теперь, чтобы снова были брошены на них горы, чтобы под ними укрыться от Его гнева! Такой же страшной грозой летят на них тучи стрел из очей четырех Четырехликих, из живых колес, усеянных бесчисленными очами. Один Дух управлял ими, и каждый глаз, горя молниями, жжет преступников палящим огнем. Последние силы их оставляют, изменяет им обычная отвага, и в изнеможении падают они под бременем стыда и горя. А Он не явил еще и половины Своей силы; Он сдержал Свои громы, потому что не хотел истреблять мятежников, но только навек изгнать их с Неба. Он поднял поверженных ниц, и как робкое стадо козлищ, от страха теснящихся друг к другу, погнал их перед Собою, разя громами. Так преследовал Он их всеми ужасами страха до самых пределов хрустальной ограды Неба. Широко разверзлась она в обе стороны, и в это обширное отверстие открылся их взорам зияющий мрак пучины.

При виде чудовищной бездны, они с ужасом отступают назад; но снова отпрянув от большего еще ужаса, сами бросаются стремглав с края Небес и, объятые пламенем вечного гнева, летят в бездонную пропасть.

Ад услышал нестерпимый грохот; Ад увидел Небеса, низвергающиеся с Небес, и бежал бы от ужаса, но слишком глубоко было мрачное его основание и слишком крепко был он прикован там неумолимой Судьбою.

Девять дней низвергались они: встревоженный Хаос ревел и в десять раз увеличивался его беспорядок, когда летели они через его дикое царство; таким разрушением грозило всему это страшное падение. Наконец Ад, принял их в свою разверстую пасть и, поглотив добычу, закрылся: Ад, горящий неугасимым огнем, обитель страданий и скорби, достойное их жилище. Успокоенные Небеса радовались, небесная стена сошлась снова, и отверстие в ней быстро заградилось.

Изгнав врагов, Мессия, Единый Победитель, обратил назад победоносную колесницу; навстречу Ему, с кликами восторга, идут все Святые, неподвижно и безмолвно взиравшие на Его великие подвиги; все блестящие легионы шли по порядку, осененные пальмовыми ветвями, воспевая Его победу, славя Его, победоносного Царя, Сына Божия и Господа, Кому дано владычество, как достойнейшему Владыке.

В славе, торжественно проносится Он посреди Неба к Всемогущему Отцу, восседающему на троне в своей обители на высоте высот. Отец принял Сына в сияние славы, где Он пребывает ныне одесную вечного блаженства.

Так, облекая небесные вещи земными образами, исполнил я твою просьбу, Адам, для того, чтобы прошедшее послужило тебе уроком в будущем. Я открыл тебе то, что, быть может, навеки оставалось бы скрытым от людского рода: раздор и войну на Небе между ангельскими силами, глубокое падение тех, что стремились слишком высоко и восстали вместе с Сатаною, этим мятежником, который теперь измышляет, как бы погубить тебя. Он завидует твоему блаженному состоянию и хочет соблазнить тебя на ослушание для того, чтобы, лишенный счастья, ты разделил его кару, вечные муки: он насмеялся бы над Творцом, сделав тебя участником своего бедствия, и это мщение было бы для него величайшей отрадой. Но не слушай его обольщений, предостерегай твою подругу, как слабейшую. Да послужит тебе уроком пример страшной кары за ослушание. Они могли бы остаться твердыми, однако пали; помни это и страшись преступления".

ПЕСНЬ 7-я

Содержание

Рафаил, по просьбе Адама, рассказывает, как и для чего был создан мир: Бог, изгнав с Неба Сатану и его Ангелов, изъявляет желание создать другой мир и других существ, чтобы населить его. Он со славой посылает Сына Своего, окруженного многочисленными Ангелами, совершить дело творения в шесть дней; Ангелы в гимнах прославляют дела рук Его и возвращение Его на Небеса.

Сойди с Небес, Урания¹³⁵, если справедливо называть тебя этим именем! Вдохновленный твоим божественным голосом, я вознесся выше Олимпа, выше полета крыльев Пегаса. Но не имя твое призываю, а дух твой! Ты не принадлежишь к девяти музам, жилище твое не на вершине древнего Олимпа, ты рождена небом: прежде чем возникли горы или потекли реки, ты вела беседу с вечной Премудростью, твоей сестрой, и пела с ней вместе перед Всемогущим Отцом, пленяя Его небесным пением. Вознесенный тобой, я, земной странник, дерзко проник в Небеса Небес, вдыхал эмпирейный воздух, который ты смягчила для меня. Теперь с такой же безопасностью низведи меня к родной моей стихии, чтобы с крылатого коня, мчащегося без узды, не пасть мне на поля Ликийские (как некогда Беллерофон¹³⁶, хотя тот пал с низшей сферы), не зная в отчаянии, куда направить блуждающие стопы. Еще столько же осталось мне воспеть, но в более тесных границах видимой дневной сферы. Остановясь на земле, я не буду более уноситься в высшие полюсы; более безопасно буду я петь голосом смертного; не лишился он звучности, не онемел, хотя и выпали мне на долю дурные дни, да, выпали мне дурные дни. Живу я среди злых языков, во мраке, в одиночестве, окруженный опасностями. Но нет, не одинок я, пока посещаешь ты мои грезы, когда ложится ночная тень или когда алеет заря на востоке. Руководи мою песнь, Урания! Доставь мне достойных, хотя и немногих слушателей; но отдали от меня буйные крики Бахуса и его шумной ватаги, этого племени диких варваров, растерзавших в Родоне фракийского певца¹³⁷, которого с восторгом слушали леса и горы, пока дикие крики не заглушили и арфы, и голоса певца. Муза не могла спасти своего сына. Но ты не оставишь без помощи того, кто тебя призывает: ты -- дочь Неба, та была одна пустая мечта.

Поведай, богиня, что произошло, когда Рафаил, дружелюбный Архангел, страшным примером того, что постигло на Небе вероломных, предостерег Адама не нарушать заповедей Божиих, чтобы в Раю Адам со своим потомством не подвергся такой же участи, если будет пренебрежена заповедь Господня -- не прикасаться к запрещенному дереву, эта единственная заповедь, которую так легко было соблюсти при столь огромном выборе всего, что могло услаждать вкус, как бы прихотлив он ни был.

Адам и его подруга с вниманием слушали Ангела. Они были поражены и глубоко задумались над рассказом о таких высоких и чудных предметах, о таких немыслимых вещах, как вражда на Небе, война и смятение вблизи божественного мира, в жилище блаженства, хотя зло, несовместимое с блаженством и скоро отраженное, подобно водам потока, обратилось на тех же, от кого произошло. Но мало-помалу Адам подавляет сомнения, возникшие в его сердце; слышанное возбуждает в нем желание, еще безгрешное, узнать о предметах, которые касаются его больше. Как произошел этот видимый мир -- Небо и Земля? Когда и из чего они были сотворены? Что происходило в Эдеме и вне его, прежде чем он начал его знать? Так странник, едва утолив жажду, снова чувствует ее при виде светлых струй быстрого ручья, с журчаньем несущегося мимо. Адам продолжает вопрошать небесного гостя:

"Великие вещи, тайны, неизвестные здешнему миру, открыл ты нам, небесный посланник! Ты милостию Божией послан к нам с высоты Небес, чтобы вовремя предостеречь нас от того, что могло бы вовлечь нас в погибель, от тайной опасности, предвидеть которую не мог человеческий ум. Вечной благодарностью обязаны мы за это бесконечно Благому, и торжественно обещаем свято хранить Его высокую волю: в этом будет вся цель нашей жизни. Но если ты милостиво соблаговолил для назидания нашего сообщить нам вещи, превосходящие разум смертных, но которые нам полезно было знать, как полагала высшая премудрость, то удостой теперь снизойти и расскажи то, что знать нам полезно, быть может, не менее первого: как создано было Небо, видимое нами в такой необъятной выси, украшенное бесчисленным множеством движущихся светил? И что такое этот воздух, что наполняет все пространство и, необъятно разливаясь в нем, окружает весь шар цветущей Земли? Что побудило Творца, в Его святом предвечном покое, так поздно приступить к созиданию в недрах Хаоса? Во сколько времени совершено было творение? Если тебе не запрещено, открой нам все, о чем мы тебя спрашиваем не из желания проникнуть в тайны Его вечного царства, но для того, чтобы еще более прославлять Его творения, познавая их более.

Великое дневное светило не скоро еще окончит свой путь, хотя уже приближается к склону; услышав твой голос, могучий твой голос, оно замедлит свое течение, чтобы слышать твое повествование о том, как оно родилось, о том, как создавался мир из неопределенной бездны; а если бы вечерняя звезда и месяц поспешили прийти послушать тебя, то с ними воцарится ночное безмолвие; сон, бодрствуя, будет внимать тебе, или мы повелим ему удалиться, пока ты не кончишь великого повествования, и простимся с тобой еще до рассвета". Так упрашивал Адам высокого гостя, и Ангел божественным голосом кротко отвечал ему. "Исполню я и эту просьбу, так скромно выраженную тобою: но какие слова, какой язык серафимов может поведать творение Всемогущей десницы, и в состоянии ли человеческий ум постигнуть его? Однако, все, что может быть тебе доступно, все, что послужит к возвеличению Творца и возвышению твоего счастья, не будет скрыто от твоего уха. Мне дано повеление свыше удовлетворить твое желание просветить в известных пределах; далее этого воздерживайся от вопросов; не думай своим собственным воображением разгадать тайны, скрытые незримым Царем, Единым Всеведущим, в глубокой ночи, непроницаемые ни для кого ни на Земле, ни на Небе. Кроме того есть много предметов для твоего исследования и познания, но знание -- подобно пище: оно не должно превышать меры, иначе ум не в состоянии вместить его, избыток знания отягощает ум, и тогда мудрость легко превращается в безумие, как лишняя пища рассеивается ветром.

Узнай же!... После того как Люцифер (так называется тот, что сиял некогда среди ангельского воинства, как эта звезда среди звезд) пал со своими пылающими легионами в бездну, назначенное ему место, Сын Божий со Своими Святыми победоносно возвратился назад к Предвечному Отцу. Всемогущий с высоты Своего трона, взирая на их великое множество, сказал Сыну:

"Завистливый враг наш ошибся, как видно, считая всех мятежниками, подобно себе. Он думал всех возбудить к восстанию, лишить Нас престола, овладеть неприступной горой, -- высочайшим жилищем Божества; и хитростью он увлек многих, навек лишив их здесь места. Однако, Я вижу, еще более осталось верных: Небо не опустело; довольно в нем светлых жителей для населения его царств, как они не обширны, и для исполнения в этом великом храме всех торжеств и священнодействий.

Но чтобы он не возносился уже сделанным злом, не ликовал, что он опустошил Небо и нанес мне потерю, если можно считать потерей, что Небо лишилось мятежников, добровольно себя погубивших, то Мне легко ее исправить. В одно мгновение создам Я новый мир; от одного человека произведу бесчисленный род человеческий; в том мире будет обитать он, не в здешнем, пока, возвышаясь по мере своих достоинств, после долгого испытания его повиновения, не откроет он себе, наконец, пути к горнему царству. Тогда Земля будет Небом, а Небо -- Землею: будет одно царство, в вечной радости и нерушимом согласии. Вы, небесные Силы, распространитесь по всем небесным странам, а Ты, Мое Слово, Единородный Сын Мой, Ты совершишь это творение: по слову Твоему да совершится все. Дарую Тебе Мою силу и всеосеняю-щий Дух Мой. Иди, повели бездне стать Небом и Землею в начертанных Тобою пределах. Нет в пространстве ни пределов, ни пустоты: Я наполняю бесконечность. Безгранична Моя власть, но Я не распространяю повсюду Моей благости; в Моей воле творить или не творить. Необходимость, случай для Меня не существуют: в Моей воле заключается судьба".

Сказал Всемогущий, и Слово Его, Сыновнее Божество, совершает Его веление. Быстрее времени и движения, за словом Божиим мгновенно являются Его дела. Трудно на земном языке поведать их смертному так, чтобы они были доступны его понятиям. Великое торжество было на Небе, великая радость, когда произнес Всемогущий Свою волю! "Слава Всевышнему! -- воспели небесные голоса, -- благополучие будущему человеческому роду, мир его обители! Слава Тому, Чей праведный гнев изгнал злых далеко от лица Своего и от жилища праведных. Слава и хвала Тому, Кто в премудрости Своей из зла повелел быть добру! Вместо злых Духов создано будет лучшее племя, и благость Господня разольется на все миры и века веков". Так воспели небесные Силы. Между тем явился Сын, готовый к великому делу: Он препоясан был Всемогуществом, увенчан лучами божественного величия; мудрость, беспредельная любовь -- весь Отец сиял в Нем. Колесницу Его окружали бесчисленные херувимы и серафимы, господства, престолы, силы, крылатые Духи, крылатые колесницы из Господней оружейной, испокон веков, в полном убранстве, мириадами стоящие между двумя медными горами, всегда наготове для торжественных дней. Оживленные Духом жизни, сами собой несутся за Владыкой небесные колесницы. С дивным звуком широко разверзлись на золотых своих петлях вечные врата перед Царем Славы, грядущим в могущественном Своем Слове и Духе создавать новые миры.

Все стояли еще на пределах небесной тверди, созерцая с окраины необъятную бездну, бурную как океан, черную, пустынную, дикую, всю встревоженную свирепыми бурями, подобно горам вздымавшую свои волны, грозя затопить ими Небо и смешать полюсы с центром.

"Укротитесь вы, бурные волны, утихни бездна! -- раздалось Всемогущее Слово, -- да прекратятся ваши смуты!" И, блистая Отчей славой, на крылах херувимов понесся Сын Божий вглубь Хаоса, к нерожденному миру; и Хаос услышал божественный голос. Все Ангелы понеслись за Ним для созерцания творчества и чудес божественного могущества. Вот Он останавливает пламенные колеса и берет в десницу изготовленный прежде веков в сокровищнице Господней золотой циркуль, чтобы очертить границу вселенной и всего создания. Один конец ставит Он в центр, другим обводит в необъятной глуби мрака и вещает: "До этой черты прострись, о мир! Вот твоя граница и окружность!"

Так сотворил Бог Небо и Землю, вещества еще пустые, не имевшие образа. Глубокая мгла покрывала бездну, но Дух Божий животворно распростер крылья над тихой влагой и влил в жидкую громаду жизненную силу и жизненную теплоту, низвергнув в глубину пучины черные, холодные осадки, враждебные жизни. Тогда стал Он устраивать мир: однородные части с однородными сложил Он в шары, всему остальному дал свое место, наполнив промежутки воздухом, и в вечном равновесии закачалась Земля в своем центре.

"Да будет свет!" -- сказал Бог; мгновенно воссиял из бездны эфирный свет, первенец создания, чистейшей сущности сущность. От востока, места своего рождения, круглым, лучезарным облаком протекает он сквозь воздушный мрак. В этой облачной скинии скрывался он некоторое время; Солнца еще не было. Увидел Бог, что свет прекрасен и отделил свет от тьмы полушарием. Свет назвал Он Днем, а мрак -- Ночью. Так вечер и утро были в день первый. Восхвалили, воспели его все небесные хоры, когда из тьмы впервые блеснул свет востока, в этот день рождения Неба и Земли, ликованиями радости наполнили они глубины необъятного шара и, играя на золотых арфах, прославляли в гимнах Бога и дела Его. Они воспевали Творца, когда настал первый вечер и когда воссияло первое утро.

Опять сказал Бог: "Да будет твердь среди вод и да отделятся ее воды от вод!" И создал Бог твердь, влажный покров из чистейшей, прозрачной воздушной стихии, облекающий всю окружность огромного шара; эта крепкая, надежная оболочка отделила нижние воды от вод горних; как земля, так и весь мир был создан Творцом на лоне тихих вод, окружающих вселенную беспредельным хрустальным океаном, который удаляет от пределов его бурный Хаос, чтобы от столкновения с ним не разрушилось все здание нового мира. Небо Бог назвал Твердью. Так небесные хоры воспевали вечер и утро дня второго.

Земля была образована, но, как незрелый зародыш, покоясь в лоне вод, еще не являлась наружу. Не напрасно разливался безбрежный океан по всему лицу земли: плодотворным теплом и влагою проникал он в весь смягченный ее шар; и всеобщая мать, напоенная произрастительной влагой, готова уже была к зачатию. Так Бог сказал: "Вы, воды поднебесные, соберитесь в одно место, и да появится суша!" Мгновенно вышли из вод громадные горы; обнаженные хребты их касались облаков, вершины доходили до неба. Насколько поднимаются вверх эти громады, настолько же оседают, опускаются вниз широкие и глубокие впадины, обширные ложа вод: радостно устремляются туда воды, скатываясь с суши, подобно тому как капли воды, падая в пыль, свертываются в ней шарами; другие встают хрустальной стеною или падают прямыми столбами, со всех сторон с такой стремительностью двинуло их великое Слово. Как при звуке трубном рати собираются под свои знамена (об этом ты уже слышал), стекаются водяные толпы, катя вал за валом, как находили дорогу, то бурными стремнинами низвергаясь с крутых обрывов, то тихо разливаясь по равнинам: ни скалы, ни горы не удерживают их; они пролагают себе путь под землею, извилинами обтекают кругом, прорывая глубокие ложа в мягком иле, который легко уступает им, пока не повелел Господь быть суше, кроме тех мест, где текут теперь реки, пролагающие водяные пути. Сушу назвал Бог Землею, а большое вместилище вод -- морем: и увидел, что хорошо это и сказал: "Да произрастит земля зеленые травы, злаки с семенами и плодовые деревья, приносящие по роду своему плод, в котором семя их на земле".

Сказал Он, и обнаженная до тех пор земля, дикая и пустынная, неукрашенная, неприглядная, оделась вдруг нежной травой, и весело зазеленела вся ее поверхность. Растения развернули разнообразные свои листья и вдруг зацвели, блистая роскошью красок, проливая радость и ароматы на грудь матери-земли. Едва распустились листья, тотчас же густо покрылся гроздьями виноградник, на ползучих ветвях появилась душистая тыква; словно рать, встали в полях колосья, и низкие кусты переплелись зелеными кудрями. Наконец, точно под музыку поднялись стройные деревья и распростерли ветви, обремененные плодами или усеянные цветом. Высокими лесами увенчались горы, рощи осенили долины, берега источников и рек. Земля тогда стала подобна Небу. Боги могли бы избрать ее своим жилищем или с восхищением прогуливаться под ее священной сенью. Бог еще не орошал землю дождем, и не было еще человека, чтобы возделывать ее, но из земли выступали росистые пары и увлажняли каждое растение, сотворенное Богом, прежде чем выходило оно из почвы, каждую былинку, прежде чем вырастала она на зеленом стебле. Бог увидел, что хорошо Его творение: и вечер и утро прославили день третий.

Сказал опять Всемогущий: "Да будут Светила в вышине обширной тверди небесной для отделения дня от ночи, да послужат они для знамений, для обозначения круговорота времен, дней и годов. И да будут они светильниками, чтобы светить на землю: таково Мое назначение им на тверди небесной". И стало так.

И создал Бог два великих светила, великих по своей пользе Человеку: большее -- для управления днем, меньшее -- для управления ночью. Потом создал Он звезды и поставил их на тверди небесной, чтобы они светили земле, управляли днем и ночью и отделяли свет от тьмы. Обозрел Господь Свое великое творение и увидел, что оно хорошо.

Первым из небесных тел создал Он солнце, громадный шар, вначале несветлый, хотя он и был из эфирного вещества; потом сотворил шарообразную луну и звезды различной величины; Он усеял ими Небо, как поле. После этого из облачной скинии, хранилища света, взял Он большую его часть, переместив ее в шар солнца, сотворенный пористым, чтобы притягивать и впивать в себя льющийся свет, и вместе с тем твердым, чтобы удерживать собранные лучи. И стал этот шар великим храмом света. В нем, как в источнике, другие светила черпают в свои золотые урны потоки света; здесь золотит свои рога утренняя планета. Свое малое количество световой силы они увеличивают, окрашиваясь лучами того великого светила или отражая их, хотя человеческому глазу оно представляется в уменьшенном виде от громадной дали.

Впервые показалось с востока чудное светило дня и, озарив весь горизонт блеском своих лучей, радостно начало свое шествие на запад по высокому пути небесному. Рассветающая заря и Плеяды¹³⁸ предшествовали ему, кружась в дивном танце и светясь своим тихим светом.

Прямо напротив него, на западе, вышла луна, но уже без такого блеска; как в зеркало смотрится солнце в ее круглый лик, даруя ему свет: она так поставлена, что другого света ей не надо. Луна остается в таком отдалении до наступления ночи: тогда, совершив свой оборот на великой небесной оси, в свой черед сияет она на востоке владычицей неба вместе с тысячами меньших светил и тысячами тысяч звезд, которые словно золотыми блестками усеяли вдруг все небесное полушарие. Так, в первый раз украшенные блестящими светилами своими, заходящими и восходящими, радостный вечер и радостное утро увенчали день четвертый.

И Бог сказал: "Да произведут воды пресмыкающихся, обильных зародышами, душу живую; и птицы на крыльях да полетят над землею по открытой тверди небесной". И сотворил Господь огромных китов и всех живых тварей пресмыкающихся, которые обильно размножились в водах, каждая по своему роду; и создал всех птиц пернатых по роду их. Увидел Бог, что все хорошо, и благословил их, сказав: "Плодитесь, размножайтесь и наполняйте воды в морях, реках и озерах; а птицы да размножатся на земле".

Мгновенно проливы и моря, каждый заливчик и бухта закипели бесчисленным множеством выводков, мириадами рыб; распустив свои плавники, скользят они под изумрудной волной, сверкая блестящими чешуями; в иных местах они собрались стаями, точно мели среди моря; порознь или вместе ищут они морскую траву -- их пищу, теряясь в коралловых рощах; другие в резвых играх быстро мелькают на солнце, показывая ему на миг свой водяной наряд в золотых крапинах; иные спокойно лежат в жемчужных раковинах и вбирают в себя влагу, другие же, точно покрытые панцирем, из-под скал подстерегают добычу. Тюлени и дельфины, извиваясь, играют на гладкой поверхности моря; там тяжеловесные громады, ворочаясь в воде, неуклюжими движениями вздымают волны в океане. Левиафан, величайший из всех живых тварей, распростерся на морской глубине, точно мыс; спит он или плывет, он кажется движущейся землей; жабрами он вбирает в себя целое море и опять выбрасывает его из пасти.

Между тем в теплых пещерах, в болотах, на берегах морей и рек готово выйти такое же многочисленное племя, получившее жизнь из яйца: согретое, оно раскрывается и через отверстие осторожно выпускает птенца, еще голого; но он скоро оперяется, расправляет крылья и с криком взвивается в поднебесье, презрительно смотря на землю из облачной выси, где орел и аист на утесах и на вершинах кедров вьют свои гнезда.

Одни рассеиваются в одиночку по воздуху, другие, умные птицы, собираются в стаи и треугольником пролагают себе путь общими силами, разумея времена года; высоко летят воздушные их караваны через моря, через разные страны; движения их крыльев облегчают общий полет: так совершают свое ежегодное странствие осторожные журавли, несясь по ветру; воздух разделяется перед ними, рассекаемый бесчисленными крыльями.

Порхая с ветки на ветку, мелкие пташки красуются разноцветными перышками и до позднего вечера веселят леса песнями; а торжественная песнь соловья не умолкает и тогда: всю ночь раздаются сладостные ее звуки.

Другие в серебристых озерах и реках купают пушистую грудь. Лебедь, выгибая шею между двумя белыми крылами, покрывающими его словно мантией, величаво плывет, ногами, как веслами, рассекая воду, часто он покидает водяную стихию и на сильных крыльях подымается в высокую воздушную область. Иные твердо ходят по земле; таков петух, украшенный гребнем и оглашающий своим криком тихие часы, и та птица с великолепным хвостом всеми цветам радуги и глазами, похожими на звезды. Так воды населились рыбами, а воздух -- птицами, и вечер и утро торжественно прославили день пятый.

Шестой, последний день творения, настал при звуках арф вечерних и утренних, и сказал Господь: "Да произведет земля душу живую по роду ее, скотов и гадов, и зверей земных по роду их".

Земля повиновалась; мгновенно разверзла она плодородные недра и произвела разом бесчисленных живых тварей совершенных форм, со всеми членами в полном развитии. Вышел из земли, как из своего логовища, хищный зверь, живущий в дремучих лесах, в кустах и пещерах; среди деревьев они поднялись попарно, встали и пошли. На полях и зеленых лугах поднялся скот, то по одиночке, то парами, то большими стадами, и тотчас же начинал пастись; в великом множестве рождала их земля: вот выходит до половины лев, когтями раздирая землю, чтобы освободить остальную часть тела; наконец, прыжком он разрывает последние узы, тряся косматой гривой. Подымаются барсы, леопарды и тигры, подобно кроту, буграми взрывая вокруг себя землю; быстро олень выставляет из-под земли ветвистые рога; бегемот, величайший из земнородных, с трудом подымает огромное свое тело из вязкой глины. Подобно растениям встают, блея, стада пушистых овец; гиппопотам и чешуйчатый крокодил колеблются между землей и водами.

В то же время возникают все пресмыкающиеся на земле: черви и насекомые; последние расправляют веером прозрачные крылышки и нежные члены, уже одетые в роскошный летний наряд из золота и пурпура, изумруда и лазури; первые нитью растягиваются по земле, оставляя длинный извилистый след. Не все они принадлежат к малейшим созданиям природы; некоторые, из земной породы, поразительной длины и толщины, извиваются чешуйчатыми кольцами и одарены крыльями.

Прежде всех выполз бережливый муравей, озабоченный думой о будущем: в его маленьком теле заключено великое сердце. Соединение всех его племен в одну общину, может быть, послужит со временем образцом истинного равенства. За ним появилась с многочисленным роем пчела, которая чудным соком кормит своего ленивого супруга, строит свои восковые соты и наполняет их медом. Бесчисленны остальные; ты знаешь их свойства, сам дал им

имена, которые повторять нет нужды. Известна тебе также и змея, хитрейшая из всех полевых тварей; она бывает громадных размеров, с медными глазами и волосатой гривой ужасного вида, но для тебя эта тварь безвредна, и повинуется твоему голосу.

Небеса блистали во всей своей славе и двигались по тому начертанию, какое дано им было впервые рукою великого Двигателя. Устроенная вполне земля прелестно улыбалась в великолепном своем уборе. Воздух, вода, земля, все было населено -- летали там птицы, плавали рыбы, ходили звери, а шестой день еще не был окончен.

Не было еще совершеннейшего творения -- цели всего, что было совершено: существа, с головой не склоненной к земле, как другие создания, но одаренного священным разумом, прямым станом, высоким и ясным челом, существа, которое бы обладало самосознанием, было бы достойно управлять всем остальным и сообщатся с Небом, всегда с благодарностью помня, откуда ниспосланы ему все блага, и туда благоговейно устремляло бы сердце, голос и взоры, воздавая честь и поклонение Всевышнему Богу, поставившему его владыкой над всем Своим творением. Поэтому Всемогущий и Вездесущий Отец (где же нет присутствия Его?) во всеуслышание сказал Своему Сыну.

"Сотворим теперь Человека по Нашему образу, Человека по Нашему подобию, и да владычествует он над рыбами и птицами в водах и воздухе, и над скотом в поле, и над всею землею, и над всякой ползающей тварью, пресмыкающейся по земле".

Сказав, Он и сотворил тебя, Адам, тебя, о Человек, прах земной, и в ноздри твои вдунул дыхание жизни: по Своему собственному образу создал Он тебя, по истинному образу Божию, и вложил в тебя душу живую. Тебя Он создал мужем, подругу твою -- женою, для размножения твоего рода. Потом Он благословил род человеческий и сказал: "Плодитесь, размножайтесь, наполняйте землю, обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, над птицами небесными, над всяким животным, движущимся по земле". Оттуда, где ты был создан, -- то место не имело еще названия, как и все остальные, -- Он перенес тебя, как тебе известно, в эту очаровательную рощу, в сад, насажденный божественными деревьями, приятными для взора и вкуса, и дал тебе волю вкушать от всех их вкусных плодов. Здесь соединены все их породы, какие только производит земля в бесконечном разнообразии! Но к плоду дерева, которое дает познание добра и зла, ты не можешь прикасаться; в день, когда ты вкусишь от него, ты умрешь, карой за то назначена смерть. Остерегайся, обуздывай свои желания, чтобы не постиг тебя внезапно Грех и черная спутница его, Смерть.

Окончил Господь дела Свои, обозрел все, что сделал, нашел и увидел, что все хорошо в совершенстве; так вечер и утро заключили шестой день. Тогда Творец, хотя и не чувствовал утомления, опочил от Своих трудов и вернулся на Небеса Небес, Свое высокое жилище, чтобы посмотреть, какой вид представляет с высоты Его трона новосозданный мир, увеличивший Его царство, отвечают ли величие и красота Его творения высокой Его мысли.

Он возносится среди ликований и дивных звуков десятков тысяч арф, сливавших свои аккорды в ангельской гармонии. На земле, в воздухе раздавались эти звуки (тебе они памятны, ты слышал их). Небеса и все созвездия повторяли их; планеты остановились, внимая, пока возносился торжественный, ликующий поезд.

"Растворитесь, о врата вечные! -- пели Ангелы, -- отверзите, о Небеса, живые врата ваши! Примите великого Творца, со славой грядущего назад, на Небо, после шестидневного труда Своего, создания мира! Отныне, врата, отверзайтесь часто: Господь, радующийся о праведных, часто соблаговолит посещать их селения, и в частом сообщении с миром будет посылать туда Своих крылатых вестников для возвещения высочайшей милости". Так пели ангельские лики, возносясь в торжественном шествии: широко разверзлись сияющие врата Небес, и Сын Божий направился прямо к вечному жилищу Господню. Широкий, величественный путь: пыль его -- золото, вымощен он звездами, подобно тому, как представляется тебе ночью млечный путь, этот небесный пояс, усеянный звездной пылью.

И вот на земле седьмой вечер восходил над Эдемом. Солнце скрылось, и с востока наступал сумрак, предвестник ночи, когда Сыновнее Могущество достигло святой горы, превыспренней вершины Небес, великого царского престола Божества, навеки непоколебимого и неприкосновенного, и воссело вместе с Всемогущим Отцом, Который не оставлял престола Своего (таково свойство Вездесущности), невидимо присутствовал при творении, повелевая им, как Начало и Конец всех вещей. Теперь, почив от дел, Он благословил и освятил седьмой день, так как этот день был отдыхом от всех трудов Его. Однако он не был проведен в священной тишине; неумолчно лились звуки арф, нежных и торжественных свирелей, тимпанов; все сладкозвучные органы, все златострунные инструменты соединились в сладостной музыке; с ней вместе пели ангельские хоры или отдельные голоса; облака фимиама, курящегося в золотых кадильницах, скрывали гору. Ангелы воспевали шестидневные дела творения.

"Велики дела Твои, Иегова! Бесконечно Твое могущество! Какая мысль постигнет Тебя, какой язык может поведать о Тебе! Ты возвращаешься теперь еще в большем величии, чем после победы над исполинскими Ангелами! В тот день громы Твои прославили Тебя, но созидать славнее, чем разрушать созданное. Кто может сравниться с Тобою, Всесильный Царь! Кто ограничит Твою державу? Мгновенно разрушил Ты гордые надежды супостатов и тщеславные их советы, когда обуяла их нечестивая мысль -- умалить Тебя и отторгнуть от Тебя несметных Твоих поклонников. Кто ищет унизить Тебя, тот, вопреки своему намерению, лишь более обнаруживает Твое могущество: Ты пользуешься злобой врага и обращаешь ее во благо, как доказывает создание этого нового мира, другого Неба, созданного в наших очах, недалеко от небесных врат, на лоне светлых вод хрустального моря¹³⁹. Беспредельное пространство его усеяно звездами, и каждая звезда есть, может быть, целый мир, предназначенное жилище; но Тебе Одному известны те времена. Среди тех миров находится жилище человека -- Земля, с ее океаном, омывающим это прекрасное жилище. Трижды счастливы люди и сыны людские, которых Бог так возвеличил, создал по образу Своему, чтобы жить там и поклоняться Ему в благодарность за то, что им дано владычество над всем сотворенным на земле, в водах, в воздухе, и умножат племя святых и праведных, поклоняющихся Ему! Вечно будут счастливы они, если постигнут свое счастье и не уклонятся от пути истины!" Так пели они и "аллилуйя!" оглашало Небо. Так торжествуем был день покоя.

Теперь я исполнил, как видишь, твою просьбу: ты желал узнать происхождение мира, начало всех вещей, все, что было искони до твоего бытия, чтобы твое потомство также узнало об этом. Если хочешь спросить еще что, не превышающее меры, предписанной человеку, говори".

ПЕСНЬ 8-я

Содержание

Адам спрашивает о движении небесных тел; Ангел отвечает ему неопределенно и советует заниматься тем, что может быть ему полезнее; Адам соглашается с этим и, желая удержать Рафаила, рассказывает ему все, что он помнит со времени собственного сотворения: перенесение его в Рай, беседу с Богом об одиночестве и необходимости общества; первую встречу и брачный союз с Евою; разговор его об этом с Ангелом, который, повторив ему свои наставления, возвращается на Небо.

Ангел окончил, но чарующий голос все еще звучал в ушах Адама; долго казалось ему, что Ангел еще говорит, и он все слушал, неподвижно устремив на него очи. Наконец, как бы внезапно пробудясь, с благодарностью произносит:

"Какое благодарение, какую равную награду воздам тебе, божественный летописец! Ты обильно утолил мою жажду познания и так дружески соблаговолил снисходительно открыть мне тайны, которых иначе я не мог бы постигнуть. С удивлением, но и с восторгом внимал я тебе, воздавая должную славу Высочайшему Творцу. Еще остаются во мне некоторые сомнения; ты один можешь разрешить их.

Когда я созерцаю великолепное это здание, этот мир, Небо и Землю, исчисляю обширность их, земля представляется мне точкой, песчинкой, атомом, в сравнении с твердью и всеми ее сочтенными Богом светилами, что, как кажется, вращаются в непостижимых пространствах (это доказывает их расстояние и быстрое ежедневное вращение). Неужели для того только, чтобы в течение дня и ночи давать свет темной земле, этой малой точке, движутся они все, без всякой другой пользы, в громадном своем обходе? Размышляя об этом, я часто удивляюсь, как Природа, мудрая и бережливая, могла допустить подобную несоразмерность, создав расточительной рукою такое множество благородных, великих тел, по-видимому, для одной этой цели, и предназначив их шарам безостановочное движение, изо дня в день возобновляемое, между тем как неподвижная земля, которая могла бы вращаться в менее обширном круге, которой служат тела более благородные, чем она сама, без малейшего движения достигает своей цели и принимает тепло и свет, как дань, посылаемую ей из неизмеримой выси с такой невещественной быстротою, что нет числа, чтобы изобразить ее". Так говорил наш прародитель, и по лицу его видно было, что он намеревался беседовать о важных, таинственных предметах. Заметив это, Ева, сидевшая в стороне, встала с величием скромности, с такой прелестью в движении, что, увидев ее, каждый пожелал бы, чтобы она оставалась. Она пошла к цветам и плодовым деревьям, своим питомцам, посмотреть как развиваются их цветы и почки. При ее приближении они расцветали пышнее и росли радостнее под прикосновением прекрасной руки.

Она удалилась не потому, чтобы такая беседа не занимала ее или что слуху ее недоступны были высокие предметы, но она хотела насладиться ими из уст Адама, быть его единственной слушательницей. Рассказ своего супруга она предпочитала рассказу Ангела; его хотелось ей спросить обо всем, зная, что его повествование будет прерываться приятными отступлениями, а споры разрешаться супружеской лаской: не одним красноречием пленяли ее уста супруга. О, где встретить теперь подобную чету, подобный союз любви и взаимного уважения! С видом богини удаляется Ева; ее, как царицу, окружает блестящая свита пленительных граций, бросающих во все очи стрелы, зажигавшие все вокруг желанием всегда бы смотреть на нее.

Тогда Рафаил, дружелюбный и снисходительный, так отвечал на сомнения Адама:

"Твоих вопросов и пытливости я не порицаю; Небо есть книга, открытая перед тобою Богом, чтобы ты мог читать в ней дивные Его творения, узнавать времена года, часы, дни, месяцы. Для уразумения этого, тебе все равно, вращается Земля или Небо, лишь были бы твои исчисления верны. Остальное Великий Зодчий премудро скрыл от человека и Ангелов, и не обнаружил Своих тайн; пусть не допытываются до них те, кто должен только удивляться им. Если же вздумает кто пускаться в догадки, -- все мироздание предоставлено Им для их споров, быть может, чтобы посмеяться над жалкими мудрствованиями тех, что со временем будут исчислять звезды, составлять планы Неба. Каких различных систем не придумают они для великого здания! Как будут строить и перестраивать их, стараясь придать им вид истины, как будут запутывать центрическими и эксцентрическими путями, циклами и эпициклами, начертывая круги в кругах. Я угадываю это по твоим рассуждениям, а ими будут руководствоваться твои потомки. Ты думаешь, что величайшие и более блестящие тела не должны служить телам меньшим, лишенным света, и что напрасно совершают Небеса вечное свое течение, тогда как Земля стоит неподвижно и одна получает пользу от всех других тел. Но рассуди сперва, что величина и блеск не составляют еще превосходства: Земля, столь малая в сравнении с Небом, без блеска, может заключать в себе более важные достоинства, чем солнце, которое сияло бы бесплодно, если бы свет его, бесполезный для него самого, не падал на плодоносную землю; лишь от соприкосновения с нею лучи его проявляют свою силу; иначе они пропадали бы без действия. Но не земле служат те блестящие светила, а тебе, жителю земли. Беспредельность же небесных пространств да поведает славу и великолепие Творца обширной вселенной: для того так далеко простер Он Свою черту, дабы человек знал, что он живет не в собственном жилище, что слишком обширно это здание, чтобы мог он его наполнить, занимая малейшую его часть. Все прочее предназначено для употреблений, ведомых Одному Творцу. В быстроте тех бесчисленных кругов познай Его Всемогущество: Он веществу мог дать почти духовную скорость. Что скажешь ты о моей быстроте? Я утром отправился в путь с высоты Небес, обители Бога, и раньше полудня прибыл в Эдем, пролетев расстояние, невыразимое никакими числами.

Я рассуждаю с тобою так, допуская движение в Небесах, единственно для убеждения тебя в том, как слабы основания твоих сомнений; я не утверждаю, что оно есть в действительности, хотя бы и казалось тебе так с земли, где ты живешь. Бог поместил Небо в такой дали от Земли, чтобы скрыть Свои пути от ума человеческого; всякий, кто дерзнет устремить к ним око, будет лишь заблуждаться в вещах слишком высоких и не приобретет никакой пользы.

Что, если бы солнце стояло в средоточии вселенной, а другие светила, движимые как его, так и своею собственной притягательной силой, описывали вокруг него различные круги?¹⁴⁰ Неровное их течение ты видишь в шести из этих светил; они то возвышаются, то опускаются, то будто прячутся, идут вперед, отступают или стоят неподвижно. Что, если бы седьмая из планет, Земля, представляясь неподвижной, нечувствительно увлекалась тремя различными движениями? Ты приписал бы это движение трем различным сферам, предполагая, что они вращаются в противоположных направлениях и перекрещиваются в своем косвенном пути? Или должен ты освободить солнце от великого труда, или предположить невидимого ночного и дневного двигателя, быстро вращающегося выше всех звезд, подобно колесу дня и ночи. Но как же тебе верить этому, если деятельная земля сама стремится к востоку навстречу дня, и одним полушарием своим, противоположным лучам солнца, погружена в ночь, в то время как другое освещено светилом дня? Что, если этот свет, отраженный землею сквозь прозрачный кристалл воздуха, служит светилом луне, освещая ее днем, как она светит земле ночью? Обоюдная услуга, если на луне есть также земли, поля и жители. Ты видишь на ней пятна, похожие на облака: из облаков может падать дождь, а дождь может производить на размягченной почве плоды в пищу живущим в том мире. Может быть, ты откроешь другие солнца, сопровождаемые лунами, изливающими свои лучи, мужские и женские: эти два великие рода одушевляют вселенную и, быть может, населят все миры живыми существами. Могут ли находиться в природе пространные пустыни, миры бесплодные, необитаемые живыми существами, назначенные единственно дал того, чтобы через столь далекое расстояние бросать слабые лучи света на этот обитаемый мир, в свою очередь, отражающий полученный свет, -- вопрос сомнительный. Но правильна эта система или нет, солнце ли, владычествуя на высоте небес, восходит над землею, или земля восходит над солнцем; оно ли с востока начинает пламенный свой путь или земля мирно подвигается в своем тихом пути с запада, покоясь на своей легкой оси, между тем как та движется и так же плавно, неслышно уносит тебя вместе с окружающею атмосферой, -- не утруждай напрасно твоих мыслей над этими сокровенными тайнами, предоставь их Богу Всевышнему. Служи Ему и страшись Его! Да располагает Он по воле Своей всеми созданиями, где бы они не были поставлены: наслаждайся тем, что даровано тебе -- Раем и твоею прекрасною Евой. Небо слишком далеко от тебя, чтобы знать, что там происходит. Будь смиренно мудр; помышляй лишь о себе и о том, что касается твоей жизни; не мечтай о других мирах, о созданиях, на них живущих, их судьбе, степени их блаженства; довольствуйся тем, что тебе открыто не только о Земле, но даже о высочайшем Небе".

Адам, просвещенный в своих сомнениях, отвечает: "Чистый небесный Разум, светлый Ангел, ты вполне удовлетворил меня, избавил от многих забот; ты показал мне легчайший путь жизни, научил не отравлять беспокойными мыслями сладости этой жизни, от которой Господь повелел удалиться всем тревогам и заботам; они не смеют коснуться нас, если мы сами не будем искать их в пустых мечтах, в суетных знаниях! Но ум или воображение, не зная пределов, блуждают в бесконечном лабиринте, пока предостережение или опыт не научат нас, что высшая мудрость не в глубоком познании далеких от нас вещей, отвлеченных, темных, но в разумении того, что видим мы перед собою в ежедневной жизни. Все остальное -- дым, суета, безумие, могущее сделать нас еще более неопытными, не приготовленными в суждении о вещах, наиболее нам близких, вечно недовольными. Итак, спустимся с этой высоты, пусть будет полет наш смиреннее: побеседуем о предметах более близких, полезных; может быть, это доставит мне случай обратиться к тебе с вопросом, который ты не найдешь лишним и с обычной твоей добротою удостоишь ответом.

Ты поведал мне события, происшедшие ранее моей памяти; теперь выслушай мою повесть, которой ты, может быть, не слышал. День еще не на закате; ты видишь, как я ищу предлога удержать тебя здесь, поэтому и прошу выслушать мой рассказ. Это было бы безумием, если бы я не надеялся получить от тебя ответа. С тех пор, как я сижу так с тобою, мне кажется, будто я на Небе; речь Твоя сладостнее для моего слуха, чем пальмовые плоды, которые после трудов утоляют всего приятнее и жажду, и голод: в тихий час отдыха они приятны, но скоро насыщают и приедаются, твои же слова, проникнутые божественной благодатью, питают своей сладостию душу, никогда не насыщая".

Рафаил с небесною кротостью отвечает на это: "Праотец человеческого рода, и твои уста не лишены сладости, и язык -- красноречия, и на тебя Господь щедро излил Свои дары, как внешние, так и внутренние; ты Его прекрасный образ: говоришь ты или молчишь, красоты и благородства полны каждое твое слово, каждое движение. Мы, жители Неба, смотрим на тебя, живущего на земле, не иначе как на нашего собрата по служению Богу, и с радостию исследуем в Человеке пути Божий; мы видим, что Господь возвеличил тебя, и возлюбил Человека наравне с нами.

Итак, рассказывай. В тот день я отсутствовал: трудное, мрачное путешествие должен я был свершить к далеким вратам Ада. Целый четырехсторонний легион (такое дано было нам веление) стоял на страже, чтобы кто-то из врагов не вышел оттуда в то время, когда Бог будет занят творением; иначе дерзкое вторжение раздражило бы Его так, что творение Он смешал бы с разрушением. Никогда не дерзнули бы они ни на что без Его воли, но Верховный Царь возлагает на нас Свои высокие веления, дабы явить Свое величие и приучать нас к быстрому повиновению.

Крепки были ужасные врата, под крепкими затворами, под твердыми оградами; но еще издали слышен был оттуда шум, -- то были звуки не веселья и песен, а стенания, вопли, крики дикого бешенства и мук. С какою радостью вернулись мы в горние страны света раньше вечера субботы: так было нам повелено. Но твой рассказ, я жду его; он доставит мне не менее удовольствия, чем мои слова доставили тебе". Так говорила богоподобная Власть; наш праотец отвечал: "Мудрено человеку поведать, как началась человеческая жизнь. Кто же знает свое собственное начало? Только желание продлить беседу с тобою заставляет меня говорить.

Словно пробудясь от глубокого сна, увидел я себя; я спокойно лежал на цветущей траве, в благовонной влаге, которая скоро была высушена солнечными лучами, впитавшими испаряющуюся сырость. Прямо к Небу обратил я мои удивленные взоры и созерцал некоторое время его обширный свод; потом, как бы в стремлении к нему, повинуясь невольному внутреннему движению, я поднялся и встал на ноги. Я увидел вокруг себя холмы, долины, тенистый лес, поля, облитые лучами солнца, льющиеся с тихим говором реки: везде двигались живые создания; одни ходили, другие лежали; в ветвях пели птицы: вся природа улыбалась; сердце мое утопало в ароматах и радости.

Наконец, я стал рассматривать самого себя, все свои члены; то пройдусь, то побегу, и гибкие члены повинуются управляющей ими жизненной силе. Но кто я, где, откуда явился? Этого я не ведал. Пробую говорить -- и сейчас же заговорил; язык мой повинуется и немедленно дает названия всему, что я вижу. О Солнце, -- воскликнул я, -- дивное светило! И ты, озаряемая им Земля, веселая и цветущая, вы, Горы и Долины, вы, Реки, Леса и Поля, и вы, красивые Творения, одаренные движением и жизнью, скажите, если видели, как явился я здесь? Откуда? Не сам же собою: значит, я создан великим Творцом, великой благостию столько же, как силою! Скажите мне, как могу я узнать Его, как поклоняться мне Тому, Кто даровал мне движение, жизнь, блаженство, которое, я чувствую это, выше, чем я могу сознать теперь.

Взывая так, я блуждал, удаляясь от того места, где впервые вдохнул воздух, впервые увидел этот чудесный свет; но ниоткуда не слыша ответа, в раздумьи, сел под тенью на зеленый дерн, усеянный цветами. Здесь в первый раз овладел мною тихий сон и своим нежным гнетом сковал мои усыпленные чувства, не тревожа их, хотя мне казалось, что я нечувствительно перехожу к первоначальному моему состоянию и сейчас же рассеюсь в ничто. Вдруг сновидение тихо встало к моему изголовью; из чудного представления, какое нарисовало оно в моем воображении, я уверился в своем бытии, в том, что я живу еще. Приснилось мне, будто Кто-то божественного вида подходит ко мне и говорит: "Твое жилище ожидает тебя, Адам; встань, Первенец человеческого рода, предназначенный быть Отцом бесчисленного потомства. Ты звал Меня, и Я пришел, чтобы ввести тебя в блаженный сад, приготовленный для твоего жилища". Сказав это, Он берет меня за руку, поднимает и ведет меня, не ступая, а как бы скользя по воздуху, через поля и воды, и, наконец, возводит на лесистую гору. На самой вершине ее была обширная равнина, обнесенная кругом прекраснейшими деревьями, с живописными дорожками, с тенистыми купами рощ. Все, что я видел ранее на земле, в сравнении с этим местом почти перестало казаться мне прекрасным. Каждое дерево обременено было дивными плодами, висевшими так соблазнительно для глаз; во мне вдруг родилось желание сорвать их и вкусить. Тут я проснулся, и в самом деле вижу перед моими глазами все то, что так живо представил мне сон. Снова пошел бы я бродить наудачу, как вдруг среди деревьев показался Тот путеводитель, Который возвел меня сюда. Божественное явление!

Исполненный радости, но с трепетным благоговением, пал я к Его стопам в смиренном поклонении. Он поднял меня и кротко сказал: "Я Тот, Кого ты ищешь, Я Творец всего, что ты видишь вокруг себя, внизу и вверху, над тобою. Этот Рай Я дарую тебе; считай его своим, храни и возделывай его, и вкушай в нем все плоды. От всякого дерева, растущего в саду, вкушай свободно, с веселым сердцем; не бойся неурожая. Но помни, что Я скажу тебе о дереве, дающем познание добра и зла, дереве, посаженном Мною среди сада подле дерева жизни для испытания твоего послушания и верности: страшись прикасаться к нему, страшись горьких последствий. Знай, в тот день, когда вкусишь ты от его плода, нарушив этим Мою единственную заповедь, ты подвергнешь себя неизбежной смерти. С того дня станешь ты смертным, лишишься этого блаженного состояния и будешь изгнан отсюда в мир страданий и скорби".

Грозно произнес Он строгую заповедь; поныне в ушах моих страшно звучит Его голос, хотя в моей власти не навлекать на себя Его гнева. Но скоро лик Его стал по-прежнему ясен, и Он милостиво вещал опять:

"Не только эти прекрасные пределы, но всю землю дарую Я тебе и твоему потомству: будьте ей владыками, обладайте ею и всем, что живет на ней, в морях, в воздухе, всеми зверьми, рыбами, птицами. В знак твоей власти, смотри, вот все животные и птицы, по их породам: Я призвал их к тебе, чтобы они получили от тебя имена и изъявили тебе нижайшую преданность и покорность. Подвластны тебе и все рыбы в водяных их жилищах; они не призваны к тебе, потому что не могут переменить своей стихии на воздух, слишком легкий для их дыхания". При этих словах все птицы и звери парами приближаются ко мне; животные с ласкою склоняют колена, птицы преклоняются предо мною, складывая крылья. Когда они проходили мимо меня, я давал им имена, постигая их природу: такую внезапную прозорливость даровал мне Господь! Но среди этих созданий я не находил того, которого все еще не доставало мне, как мне казалось, и я дерзнул обратиться к небесному Видению:

"О, каким именем назвать Тебя? Ты выше всех созданий, выше человека или еще высшего, чем человек, Ты превышаешь всякое имя! Как воздать Тебе поклонение, Творец вселенной и всех этих благ, дарованных человеку? Для его счастья такой щедрою рукою рассыпал Ты все эти дары! Но я не вижу создания, которое бы разделило их со мною. В одиночестве возможно ли счастье? Может ли кто наслаждаться один или, наслаждаясь всем, будет ли счастлив?" Так говорил я дерзновенно, и Светлое Видение, еще более просветлевшее от небесной улыбки, отвечало мне:

"Что называешь ты одиночеством? Разве земля не населена различными родами живых созданий, и воздух не полон ими? Разве не в твоей власти призвать их, чтобы они увеселяли тебя своими играми? Не понятен разве тебе их язык и обычай? У них также есть разум; не пренебрегай ими. Ищи развлечений с ними и управляй ими; царство твое обширно". Так вещал Всемирный Владыко; казалось, Он повелевал мне. Но я молил Его позволить мне сказать еще слово, и так обратился к Нему с смиренною речью:

"Да не оскорбят Тебя мои слова, о Небесная Сила! Создатель мой, будь милостив к моей речи! Не Ты ли создал меня, чтобы заступить здесь Твое место, а всех этих тварей поставил так несравненно ниже меня? Между неравными какое может быть общение? Какое счастье, какое истинное наслаждение? Взаимное удовольствие получается и дается в равной мере; его не может быть в неравенстве, когда один силен, другой постоянно принижен; такие существа не могут сойтись надолго, скоро оба испытывают одинаковую скуку. Я говорю о таком обществе, какого я ищу, обществе, способном разделять разумные наслаждения, а может ли зверь быть в этом товарищем человеку? Всякое существо ищет удовольствия с подобным себе. Ты Сам так разумно сочетал их: лев ищет львицу, обезьяна не живет с волом, еще менее того сообщается со скотом птица, или рыба с пернатыми. Какие же отношения могут быть у человека с животным?"

Всемогущий, не гневаясь, отвечал: "Я вижу, Адам, ты представляешь себе чистое, возвышенное счастье в выборе соучастника жизни, и в самом удовольствии не находишь радости, оставаясь одиноким. Что же думаешь ты обо Мне, и о Моем состоянии? Считаешь ли ты полным Мое блаженство? Я Один во всей вечности, нет ни второго, ни подобного, ни равного Мне. С кем же Мне беседовать, кроме созданий, Мною сотворенных? А они ниже Меня! Бесконечно далее они от Меня, чем от тебя все остальные твари".

Он умолк; я смиренно ответил: "Всевышний Создатель, бессильна мысль человеческая, чтобы постигнуть высоту и глубину Твоих вечных путей! Ты Сам есть совершенство, в тебе нет ни одного недостатка. Не так сотворен человек; он совершенствуется лишь постоянно; отсюда его желание общества себе подобного; он ищет в нем поддержки, облегчения. Ты не имеешь потребности в размножении, Ты бесконечен. Один Ты заключаешь в Себе все числа. Но человек численностью должен восполнить несовершенство своего существа, производить себе подобных, и, для размножения себе подобного, несовершенного в нем одном, требует взаимной любви, нежнейшей дружбы. В тайне Твоего величия, Один во всю вечность. Ты не можешь иметь лучшего сообщества, кроме Самого Себя, и не ищешь другого; но если бы Тебе это было угодно, Ты мог бы поднять Твое создание до высоты, достойной такого союза, Ты мог бы обоготворить его. Но я не могу возвысить до своего сообщества этих скотов, склоненных к земле, и находить удовольствие с ними". Так, дерзновенный, говорил я с дозволенною Им свободой и был Им услышан; и такой милосердный ответ изрек его божественный голос:

"До этой минуты, Адам, Мне угодно было испытать тебя: Я вижу, ты постиг не только животных, которым ты дал верные имена, но и самого себя. В словах твоих ясно выразился тот свободный дух, который Я вложил в тебя, Мой образ, не дарованный Мною бессловесным тварям; вот почему сообщество их для тебя не годится; ты прав, смело отвергая его. Оставайся при этих мыслях. Прежде, чем ты стал говорить, Я знал, что нехорошо Человеку быть одному. Не тех тварей, что видишь ты здесь, назначил я для сожительства с тобою; я предлагал их тебе только для того, чтобы испытать, как будешь ты судить о том, что тебе прилично. Существо, которое Я теперь приведу к тебе, понравится тебе, будь в том уверен; в нем найдешь ты свой образ, истинную свою опору, другую свою половину, все, чего желает так твое сердце".

Он умолк, или я перестал Его слышать. Небесное величие так удручило мое земное существо, я так долго напрягал свои силы в божественной, высокой беседе, что, как бы ослепленный предметом слишком высоким для моих понятий, в изнеможении упал я на землю и во сне искал подкрепления. Природа немедленно послала его мне на помощь, и он сомкнул мои очи. Сомкнулись сном глаза мои, но воображение мое, внутренний взор мой остался открытым. Я был в состоянии восторга: казалось мне, хотя я спал, будто вижу я на том самом месте, где я лежал, Тот лучезарный образ, Который был передо мною наяву. Он наклонился надо мною, отверз левый бок мой и вынул из него ребро, горячее от сердечной крови, источника жизни; глубока была рана; но она мгновенно наполнилась плотью и исцелилась.

Он стал перстами Своими слагать и образовывать ребро в форму: из творческой руки Его вышло создание, подобное человеку, но другого пола и такой прелестной красоты, что все, казавшееся мне прекрасным в мире, теперь казалось ничтожным или служило лишь отблеском прелестного ее образа, соединяясь в ней одной, в ее очах, разливших в сердце моем еще незнакомое чувство блаженства. Присутствие ее оживляло всю природу духом любви и страстным восторгом. Она исчезла, и я остался во мраке. Я проснулся, я хотел отыскать ее или вечно оплакивать ее потерю и навсегда отказаться от всех других наслаждений.

Я уже отчаивался, как вдруг вижу ее недалеко от себя, такою точно, какою явилась она мне во сне, украшенною всем, что могли расточить Земля и Небо, чтобы сделать ее очаровательной. Она приближалась, ведомая своим небесным Творцом. Он был незрим, но голос Его руководил ею, уже посвятив ее в священные таинства и обряды брака. Полон прелести был каждый ее шаг! В очах ее сияло Небо! Любовь и достоинство в каждом движении! Я не мог удержать своего восторга и воскликнул:

"Да, этот дар превосходит все! Ты исполнил свое слово, великодушный, милосердный Творец, Даятель всех этих дивных красот! Это прекраснейший из всех Твоих даров, и Ты не пожалел его мне! Теперь вижу я кость от моей кости, плоть от плоти моей, себя самого вижу я в ней! Жена -- имя ей, от Мужа взятая; поэтому муж забудет отца своего и мать и прилепится к жене своей; и будут они одна плоть, одно сердце, одна душа".

Она услышала меня, и хотя ее привела ко мне рука Господня, но ее невинность, девственное целомудрие, ее добродетель, сознание своего достоинства, достоинства, которое требует должной себе дани, не навязчиво, но всегда сдержанно, что делает ее еще милее, -- словом, сама природа заговорила в ней так сильно, хотя она была чиста от всякой нескромной мысли, -- что, увидев меня, она удалилась. Я последовал за нею: она понимала значение чести и с величавой покорностью как заря краснела, когда я повел ее в брачную кущу. Все Небеса благословили тот час, все счастливые созвездия излили на него свою благотворную силу! Земля встретила его своим приветом, веселились холмы и долины; радостно пели птицы; прохладные ветерки, тихие зефиры шептались в лесах; играя, они с крыльев своих осыпали нас розами, веяли на нас ароматами, похищенными с пахучих растений, пока влюбленный певец ночи не запел нам брачного гимна, торопя вечернюю звезду взойти поскорее над вершиной холма и зажечь брачный светильник.

Я рассказал тебе все, что назначено было моим уделом, и довел мой рассказ до венца земного блаженства, каким я наслаждаюсь. Признаюсь тебе, я нахожу наслаждение и в других благах, но пользование ими или лишение их не возбуждает в душе моей ни волнения, ни пламенного желания; таковы тонкие удовольствия вкуса, зрения, обоняния; вид зелени, цветов, плодов, звучное пение птиц, прогулка; все мне приятно. Но здесь испытываю я совсем другое чувство, с восторгом созерцаю, с восторгом прикасаюсь. Здесь впервые узнал я страсть, непонятную тревогу! Во всех других удовольствиях я спокоен и сознаю свое превосходство; здесь лишь я слаб против могущественного взгляда красоты. Может быть, то была ошибка природы, оставившей во мне какую-нибудь часть не довольно сильною, так что я не могу противостоять этому очарованию, или из моего бока извлечено было более, чем нужно: по крайней мере, внешних украшений расточила она женщине слишком много, не дав ей такого же внутреннего совершенства. Я хорошо понимаю, что, превосходя меня внешней красотою, по уму, по душевным свойствам, согласно первоначальной цели природы, она ниже меня; в ней также менее отразился образ Творца, создавшего нас обоих; в чертах ее слабее выражается отпечаток господства, данного нам над всеми тварями. Однако, когда я приближаюсь к ее прелестному существу, она представляется мне такою совершенною, так вполне законченною в самой себе, с таким благородством сознающею свои права, что все, что говорит она или делает, кажется мне самым мудрым, самым добродетельным, благоразумным, прекрасным! Самое высокое знание молчит, уничтожается в ее присутствии! Сама мудрость, помрачаясь в беседе с нею, теряется и походит на безумие. Могущество, разум, все покоряется ей, как будто она первая вышла из рук Творца, а не была создана после меня, случайно. Наконец, в довершение всего, величие души, благородство основали в ней свое избранное жилище и окружили ее благоговейным уважением, словно ангельской стражей!"

На это Ангел, с омраченным челом, отвечает Адаму: "Не обвиняй Природу; она исполнила свой долг, -- заботься об исполнении твоего. Не будь недоверчив к мудрости; она не покинет тебя, если ты сам не станешь отвергать ее тогда, когда более всего будешь нуждаться в ней, придавая слишком высокую цену вещам, наименее возвышенным, как ты сам разумеешь. Чем восхищаешься ты? Что приводит тебя в такой восторг? Внешность? Прекрасна она, нет в том сомнения, и вполне достойна твоей нежности, любви, уважения, но не подчинения. Взвесь свои и ее достоинства и знай себе цену. Часто ничто не бывает так полезно, как уважение самого себя, основанное на справедливости и благоразумии, и выраженное с достоинством. Чем лучше будешь владеть ты этим искусством, тем скорее будет она признавать в тебе свою главу, и отдаст преимущество твоим истинным совершенствам перед своей обольстительной внешностью. Красота дана ей, чтобы больше нравиться тебе; такое благоговение внушает она к себе для того, чтобы ты мог с достоинством любить твою подругу, которая сейчас же замечает, когда ты перестаешь быть разумным. Но если наслаждение, соединенное с размножением человеческого рода, ставишь ты выше всех других наслаждений, то подумай, то же самое дано скоту и последнему животному. Люби в своей подруге то, что ты находишь в ней возвышенного: ее человеческое достоинство, разум. В любви ищи радостей, не в страсти, в которой нет настоящей любви. Любовь облагораживает мысли, возвышает душу, она основывается на разуме и благоразумна; она послужит тебе лестницей, по которой ты можешь возвыситься до любви небесной, если не погрязнешь в чувственных наслаждениях: поэтому и не была избрана тебе подруга среди существ, недостойных тебя".

Адам, несколько смущенный, отвечает на это: "Нет, не внешняя красота ее восхищает меня так, не чувственное наслаждение -- дар, разделяемый всеми существами (хотя я имею несравненно высшее мнение о брачном ложе, внушающем мне таинственное благоговение); всего более пленяет меня прелесть всех ее поступков, очаровательная скромность в каждом движении и слове, ее любовь и нежное угождение, эти неоспоримые доказательства тесного союза сердец, одной души в нас обоих: такая гармония между супругами отраднее для глаз, чем самые стройные звуки для слуха. Но я не порабощен всем этим: открываю тебе всю свою душу, нет, я не побежден; душа моя доступна разнообразным впечатлениям, какие производят на нее различные предметы в природе; я сохранил всю свою свободу, я выбираю лучшее, следуя тому, что считаю лучшим. Любовь ты не осуждаешь; напротив, любовь, говоришь ты, приводит нас к Небу; она есть и путь, и вождь к нему. Прости за мой вопрос, и если не воспрещено тебе это, скажи, любовь доступна ли небесным Духам? Как выражают они это чувство? Одними ли взглядами? Слиянием лучезарных лучей, духовным только или действительным прикосновением?"

На это Ангел, вспыхнув румянцем небесных роз, цветом любви, отвечает с улыбкой: "Довольствуйся знать, что мы счастливы; а без любви нет счастья. То чистое наслаждение, какое испытываешь ты телесно (ты создан был чистым), испытываем мы в высочайшей степени, не связанные никакими препятствиями: ни плотью, ни суставами, ни членами, -- легче, чем воздух с воздухом, сливаются Духи в объятия; слияние их полно; чистое влечется к чистому без ограничений, как в соединении плоти с плотью или души с душою. Но я не могу теперь сказать тебе более; солнце заходит за берега зеленых мысов и цветущие острова Геспериды -- знак уходить мне отсюда. Будь тверд, живи в счастьи, люби! Но более всего люби Создавшего тебя: любить Его значит повиноваться Ему, хранить Его высокое повеление¹⁴¹. Берегись, чтобы страсть не затмила твоего рассудка и не вовлекла в то, чего не допустила бы свободная воля. В твоих руках счастье или несчастье твое собственное и всех твоих сынов. Будь тверд! Твое постоянство будет радовать меня и всех блаженных Духов. Стой крепко! Устоять или пасть -- зависит единственно от твоей свободной воли. Одаренный внутренним совершенством, не ищи помощи извне и отгоняй всякий соблазн к ослушанию".

С этими словами Ангел встал; Адам с благоговением провожает его: "Если нам надо расстаться, иди, небесный Гость, божественный Вестник высочайшей благости Того, Кому я поклоняюсь! Как кротко снизошел ты до меня, благодатный! Всю жизнь с благодарностью буду я вспоминать это. Будь всегда благодетелем, другом человеческого рода и приходи чаще!"

Так расстались они; из густолиственной тени Ангел вознесся на Небо, Адам вернулся в свою кущу.

ПЕСНЬ 9-я

Содержание

Сатана, со своей коварной целью обойдя землю, ночью, в виде тумана возвращается в Рай и вселяется в спящего змея. Адам и Ева с восхождением солнца приступают к своим трудам; Ева предлагает разделить их так, чтобы работать в разных местах, отдельно друг от друга. Адам не соглашается, представляя опасность этого; он боится, чтобы враг, насчет которого их предостерегали, не соблазнил Еву, встретив ее одну. Ева обижается таким недоверием к ее благоразумию и твердости, и настаивает на том, чтобы идти одной, желая испытать свою силу. Адам, наконец, соглашается. Змей встречает Еву одну; его хитрое приближение к ней; сначала он смотрит на Еву, потом заговаривает с нею, в льстивых похвалах превознося ее выше всех созданий. Ева, услышав змея говорящим, спрашивает его, как достиг он человеческой речи и разума, чего не имел до тех пор. Змей отвечает, что, вкусив от плода одного дерева в саду, достиг он дара слова и разума, не владев до тех пор ни тем, ни другим. Ева просит его привести ее к тому дереву и узнает в нем запрещенное древо познания. Змей, став смелее, убеждает и хитро уговаривает ее вкусить. Ева, восхищенная вкусом плода, колеблется -- поделиться им с Адамом или нет; наконец, несет ему плод и рассказывает, что убедило ее вкусить его. Адам сначала поражен ужасом, но, видя, что Ева погибла, решается из любви к ней погибнуть с ней вместе; он также вкушает плод. Последствия преступления; оба ищут, чем прикрыть свою наготу, и кончается все раздором и упреками.

Прошло безвозвратно то время, когда Бог и Ангелы были гостями Человека, беседовали с ним, как с другом, разделяя его трапезу и благосклонно внимая его свободной речи. Грустно должен я теперь настроить мой голос: со стороны Человека должен я воспеть нарушение клятвы, неверность, возмущение, ослушание! Со стороны Неба, оскорбленного человеком, -- отчуждение, гнев, справедливое негодование и приговор, повергший мир в мир горестей, греха, неразлучной его тени -- Смерти и Болезни, предвестницы смерти. Грустная задача! Предмет тяжелый, но не менее, а еще более героический, чем гнев сурового Ахиллеса, когда он трижды преследовал вокруг стен Трои бежавшего врага или ярость Турна¹⁴², когда он лишился надежды на брак с Лавинией, или ненависть Нептуна или Юноны, столь пагубная для греков и питерского сына. Как ни высок мой предмет, я воспою его, если подкрепит меня для того небесная моя покровительница, которая, предупреждая мой призыв, удостаивается посещать меня в безмолвии ночи с тех пор, как воспеваю я в своей героической песне предмет этот, давно избранный, но поздно так воспеваемый, и нашептывает мне во сне стих легкий, не рождавшийся в моей мысли.

От природы не способен я славить битвы -- единственный предмет, считавшийся доныне достойным вдохновений героической музы. Великое искусство! В длинных, скучных стихах рубить вымышленных рыцарей в небывалых сражениях, между тем как благороднейшее мужество, терпение, высокие подвиги мученичества остаются невоспетыми; или описывать скачки и игры, турнирные снаряды, гербы на щитах с замысловатыми девизами, коней, попоны, пустой блеск сбруй, пьедесталы, великолепных рыцарей, устремляющихся на турнир и ристалище, пиршества в роскошных чертогах, толпу царедворцев! Могут ли подобные вымыслы, произведения ничтожного ума, прославить имя поэта или его творение!

Мне, не имеющему ни умения, ни знания, чтобы описывать эти предметы, остается предмет высочайший; он один может увековечить мое имя, если только времена слишком поздние, или суровый климат, или годы не ослабят моего полета: это легко могло бы случиться, если бы труд этот весь принадлежал мне, а не божественной Музе, которая ночною порою вверяет мне свои песни.

Солнце скрылось, а за ним и звезда Геспера, кратковременная посредница между днем и ночью, приносящая на Землю полусвет сумерек. Ночь от одного конца полушария до другого распростерла свой покров по всему горизонту, когда Сатана, изгнанный из Эдема угрозами Гавриила, изощрясь в коварстве и хитрых замыслах на погибель Человека, бесстрашно возвратился туда снова, -- он презирал жесточайшую кару, какая бы могла постигнуть его за это. Наступила ночь, когда он улетел из Рая; в полночь он вернулся, обойдя всю землю. Он избегал дня с тех пор, как Уриил, правитель солнца, открыл его появление в Эдеме и предостерег охранявших его вход херувимов. Он был изгнан оттуда и, терзаемый злобой, целых семь ночей носился во мраке. Три раза обошел он равноденственный круг; четыре раза, пронесясь от полюса к полюсу, перешел оба колюра¹⁴³ и пересек колесницу ночи. На восьмую ночь он вернулся к Раю и со стороны, противоположной вратам, охраняемым херувимскою стражей, нашел, не подозреваемый ею, потаенный путь.

Было там место, -- теперь его нет, но не время, а грех стер его с лица земного, -- где Тигр у подножия Рая ввергался в пучину и исчезал под землею, пока часть его вод не подымалась ключом у дерева жизни. Сатана низвергается вместе с рекою и вместе с нею выходит, окутанный вечерним туманом. Потом он ищет места, где бы ему укрыться. Обошел он и моря, и землю. Из Эдема он устремился к Понту¹⁴⁴, к Меотийским болотам, поднялся вверх за берега Оби; оттуда спустился к южному полюсу; потом пронесся с востока на запад, от берегов Оронта до океана, загражденного перешейком Дарийским, а от него до стран, где текут реки Ганг и Инд. Так облетел он шар земной в тщательных поисках. С глубоким вниманием рассматривал он всех животных, чтобы отыскать то, которое всего способнее служить его коварным замыслам, и нашел, что змей хитрее всех земных тварей. После долгих размышлений и колебаний, он, наконец, решается; он выбирает змея как наилучший сосуд коварства, оболочку, в которую ему всего удобнее войти, чтобы скрыть свои черные умыслы от проницательнейших взоров. В лукавом змее хитрость не пробудит ничьего подозрения, -- ум и коварство у него врожденны, тогда как в другом животном они покажутся подозрительными, и это проявление легко могут счесть за наваждение дьявольской силы. Итак, он решился; но печаль, терзавшая его душу, невольно вырывается в страстной жалобе:

"О Земля, как ты похожа на Небо, если еще не превосходнее его! Жилище, достойное богов! Ведь тебя созидала позднейшая мысль, преобразуя то, что уже устарело! И разве после лучшего создал бы Бог худшее!

Земное Небо, вокруг тебя вращаются другие светящиеся Небеса; но для тебя одной услужливо держат они свои яркие светильники, свет над светом! На тебе одном, кажется, сосредоточивают они все священное влияние своих благотворных лучей! Как на Небе Бог есть средоточие всего и в то же время все Собой обнимает, так и ты, будучи средоточием этих миров, получаешь с них дань. Не в них самих, а в тебе проявляется их плодотворная сила: в травах, растениях, в благороднейших породах, которые постепенно совершенствуются в формах, чувствах, понятиях, пока все это не соединится в высшей степени в Человеке. С каким восторгом пробегал бы я твое пространство, какую радость, если бы радость была мне доступна, доставляло бы мне это очаровательное разнообразие долин и холмов, рек, лесов, равнин! Пробегал бы я землю и моря, берега, увенчанные лесами, горы, пещеры, ущелья! Но нигде, нигде не нахожу я себе убежища! Чем больше вижу я вокруг себя радостей, тем сильнее чувствую свои внутренние страдания, терзаемый вечным, мучительным противоречием: все прекрасное становится для меня отравой, и на Небе состояние мое было бы еще хуже. Но нет, ни здесь, ни в Небе не ищу я жилища, иначе как полным властелином Верховных Небес. Не надежда найти облегчения моих страданий привела меня сюда; нет, я хочу других сделать такими же, как я сам, хотя бы за это пришлось мне страдать еще более. В одном беспощадном разрушении находят отраду мои мысли. Если погублю я того, для кого создано было все это, или вовлеку его в то, что послужит к его невозвратной гибели, все окружающее последует за ним, тесно с ним связанное в счастье и гибели. Так пусть же все гибнет! Пусть в природе царствует разрушение! Мне, мне одному из адских сил будет принадлежать вся слава: в один день уничтожу я то, что Он, величающий Себя Всемогущим, творил шесть дней и ночей беспрерывно! И кто ведает, когда Он задумал Свой план, хотя, быть может, не ранее, как в ту самую ночь, когда я освободил от низкого рабства чуть не половину ангельских сил, убавив сонмы Его поклонников. Он хотел отомстить, возместить свою потерю; но истощилась ли вся Его былая сила, так что Он не мог создать новых Ангелов, если только когда-нибудь были они Его созданием, или, чтобы оскорбить нас более, решил Он заменить нас существом, сотворенным из праха, возвеличить его, несмотря на низость происхождения, и наделить его небесными дарами, похищенными у нас! Он исполнил то, что задумал.

Он сотворил Человека, устроил для него весь этот великолепный мир, нарек его властителем земли, назначенной ему жилищем. О какое унижение! Ангельские крылья поработил Он на служение ему; пламенных херувимов назначил служить ему на земле, быть его стражей. Я страшусь этих неусыпных взоров, и чтобы укрыться от них, под покровом ночного тумана крадусь во тьме по лесным чащам, обыскиваю каждый кусок, не попадется ли под ним спящей змеи, чтобы скрыть в ее бесчисленных изгибах и себя, и свои черные умыслы.

О какой позор! Я, недавно боровшийся с богами, чтобы занять высочайшее место между ними, теперь должен пресмыкаться в виде гада, смешать с этим презренным прахом чистое естество того, кто стремился к божескому величию! Но до чего не унижается честолюбие и мщение? Кто стремится на верх могущества, должен уметь и опускаться так же низко, выносить самые унизительные положения. Мщение, сначала столь сладкое, вскоре становится горьким для самого мстителя! Но пусть так: я на все решаюсь! Лишь бы удар мой направлен был верно, и если не попал выше, пусть поразит, по крайней мере, того, кто теперь возбуждает мою ненависть, -- этого нового любимца Неба, это создание персти, этого сына досады, созданного Творцом из праха нам в поругание. Итак, ненависть да будет за ненависть!"

Сказал и, подобно черному туману, растилающемуся по земле, по чащам сухим и влажным продолжает свои ночные поиски в местах, где всего скорее мог найти змея. Наконец, находит его: он крепко спал, свернутый в лабиринте колец, в середине которых спрятана была его голова, наполненная тонкими хитростями. Будучи невинным, он еще не скрывался в страшной тени мрачных пещер, но, не чувствуя и не возбуждая страха, спокойно спал на свежей траве. Дьявол входит в него через рот, овладевает его грубым инстинктом, входит в мозг его, в сердце, и дает ему силу разума. Но он не потревожил сна змея и, скрытый в нем, ждал приближения утра.

Уже начинало светать; озарились священным светом влажные цветы Эдема, испарявшие утренние благоухания, все, что дышит воссылало с великого алтаря природы безмолвную хвалу к престолу Творца и угодные Ему ароматы. В эту минуту вышла из своей кущи человеческая чета и присоединила словесное благодарение к хору созданий, лишенных дара слова. Окончив молитву, супруги наслаждались ароматом и свежестью утра, потом стали совещаться, как лучше разделить все возрастающий труд их: и точно, работы было так много, что она превосходила силы двух созданий, обрабатывавших столь обширный сад. Ева первая говорит мужу:

"Адам, как бы ни украшали мы этот сад, исполняя приятный труд, обрабатывая эти деревья, цветы, растения, но, пока еще много рук не будут помогать нам, работа будет только расти от наших усилий. Все, что в течение дня подрежем мы лишнего, поддержим подпорками, в одну или две ночи, как бы насмехаясь над нашим старанием, разрастается с прежней роскошью, стремясь к первобытной дикости. Дай мне совет или выслушай, какая мысль пришла мне: разделим работу; ты иди туда, куда выберешь, или где нужнее твоя забота, иди, обвей жимолость вокруг той беседки, направь побеги плюща, который опутал все ветви; а я в другой стороне, там, где растут розы с миртами, найду себе работу до полдня. Когда целый день мы работаем вместе, постоянно друг возле друга, удивительно ли, что взгляды, улыбки, разговоры, вызываемые каким-нибудь новым предметом, прерывают нашу работу, и хотя мы начинаем ее рано, но она не спорится; так подходит час вечерней трапезы, вовсе не заслуженной нами".

На это Адам нежно отвечает: "О, единственная Ева, единственная моя спутница, несравненная, существо самое дорогое для меня в мире! Прекрасно твое намерение, прекрасно то, что ты думаешь, как лучше исполнить работу, назначенную нам здесь Богом; я нахожу твое рвение похвальным: ничем женщина не может украсить себя более, как заботой о домашнем благе и поощрением мужа к полезному труду. Однако Господь не возложил на нас такого строгого труда, чтобы мы не могли уделить минуты для отдыха во время пищи или разговора между собою (пищи ума), не смели бы обменяться нежным взглядом или улыбкою (улыбка есть принадлежность разума), которая не дана животным и есть пища любви, одной из высочайших целей человеческой жизни. Не для тяжелого труда создал Он нас, но для удовольствия, всегда согласного с разумом. Поверь, общими силами мы легко защитим от одичания тенистые рощи и дорожки на всем пространстве наших прогулок, и уже не далеко то время, когда нам будут помогать юные руки. Впрочем, если быть постоянно вместе утомляет тебя, я мог бы согласиться на короткую разлуку; иногда одиночество есть самое лучшее общество, и после разлуки свидание еще слаще. Но меня тревожит другое сомнение: я боюсь, чтобы вдали от меня не постигла тебя опасность. Помнишь, какое мы получили предостережение, какой злой враг завидует нашему счастью, безвозвратно потеряв свое, как хитрым нападением намеревается навлечь на нас позор и несчастье. Он, верно, где-нибудь вблизи алчно следит за нами в надежде уловить удобную минуту для исполнения своей цели, минуту, когда он увидит нас порознь. Когда мы вместе, ему не удастся опутать нас своими сетями, так как мы всегда подадим друг другу быструю помощь. Главная его цель -- отвлечь нас от верности Богу или нарушить супружескую любовь, которой он, может быть, завидует более всего. Таковы ли его намерения или еще хуже, не удаляйся от верного бока, давшего тебе жизнь и всегда готового на защиту и помощь. Когда жене угрожает опасность или бесчестье, всего спокойнее и приличнее ей быть подле мужа; он всегда защитит ее или разделит с ней худшую участь".

Ева, в своем девственном величии, как любящее существо, оскорбленное жестоким словом, с нежною строгостию отвечает:

"Сын Земли и Неба, Властелин всей Земли! Я знаю, что есть у нас такой враг, что ищет он нашей гибели; ты сам говорил мне об этом, и я слышала слова Ангела, когда он уходил; я только что вернулась, когда закрывались цветы в ту вечернюю пору, и стояла позади в тенистом уголке. Но чтобы ты мог сомневаться в верности моей Богу или тебе, потому что есть враг, который может искусить ее, этого я не ожидала от тебя услышать. Насилия с его стороны ты не можешь бояться; мы не подвержены смерти, страданиям; ни то, ни другое не может нас коснуться, мы отразим их. Тебя, без сомнения, страшит его коварство: ты боишься, чтобы он хитрым обманом не обольстил меня, не поколебал моей любви и верности! О, Адам, как могли родиться в твоей душе подобные мысли? Как мог ты думать так дурно о той, которая так дорога тебе?"

Адам кротко успокаивает ее такими словами: "Дочь Бога и Человека, бессмертная Ева, я знаю, непорочна ты и невинна! Я советую тебе не удаляться от моих глаз не от недоверия к тебе, но для избежания самой попытки, замышленной нашим врагом. Обольститель, хотя бы и потерпел неудачу, всегда оставляет как бы тень бесчестия на том, кто подвергался его соблазну, как бы заставляя предполагать, что он не считал веру того достаточно твердою, чтобы устоять против искушения. Ты сама пришла бы в негодование и гнев, увидев намерение оскорбить тебя, хотя бы попытка и осталась бесплодной. Итак, не пойми превратно моей заботы охранить тебя от оскорбления, угрожающего тебе, если ты будешь одна. Как ни дерзок враг, едва ли посмеет он напасть на нас обоих вместе; если же и осмелится, то первое нападение сделает на меня. Не пренебрегай его коварством и злобой: хитер должен быть тот, кто сумел соблазнить Ангелов. Не считай также излишнею мою помощь: твои взоры возбуждают все мои душевные силы; в твоем присутствии я становлюсь мудрее, бдительнее, сильнее, даже телесная сила увеличилась бы во мне, если б то было нужно. Стыд быть побежденным или униженным в твоих глазах придал бы мне непобедимое мужество. Отчего же ты в моем присутствии не испытываешь того же чувства и не хочешь, чтобы твоя добродетель подвергнулась испытанию при мне, лучшем свидетеле твоей победы?" Так говорил Адам, исполненный супружеской любви и семейной заботы; но Ева подумала, что он сомневается в ее искренней вере; опять нежным голосом она возражает:

"Если нам назначено жить в тесном пространстве, где нам всегда угрожает враг хитростью или насилием, и не дано одинаковой силы обороняться против него, если бы он встретил нас порознь, можем ли мы быть счастливы в вечном страхе несчастья? Однако несчастье не есть еще предшествие греха: если враг осмелится соблазнять нас, добродетель наша будет оскорблена, это правда, его сомнением в ней, но бесчестие от этого оскорбления падет не на нас, а на него самого: зачем же нам избегать его или бояться? Напротив, мы заслужим вдвое более чести, поборов его козни, и приобретем душевный мир и милость Неба, свидетеля этого дела. И что такое верность, любовь, добродетель, если они не подвергались испытанию, никогда не выдерживали борьбы без посторонней помощи? Не будем напрасно обвинять премудрого Творца, будто Он дал нам такое несовершенное счастье, которое не одинаково ограждено от опасности -- вместе мы или порознь. Если так, непрочно же наше счастье! То Эдем, подвергнутый таким опасностям, не был бы для нас Эдемом".

На это Адам отвечает ей с жаром: "О, Женщина! Все прекрасно так, как определила тому быть Всевышняя воля; из творческой руки Создателя не вышло ничего несовершенного; нет никаких недостатков в Его творениях и тем менее в человеке, или в том, что должно быть охраной его блаженства -- охраной от внешней силы. Опасность заключается в нем самом, но в его же власти отклонить ее. Зло не может его постигнуть без его воли, но эту волю Бог создал свободной. Кто покоряется разуму, тот лишь свободен; разум же он создал здравым, но строго повелел ему постоянно бодрствовать, чтобы ложная наружность добра не ввела его в заблуждение, и он, в свою очередь, не направил бы ложно воли к нарушению строжайшего завета Господня. Ты видишь, не недоверие, но нежная любовь побуждает меня часто остерегать тебя; ты же остерегай меня. Тверды мы, но можем уклониться от истинного пути; разум, обольщенный благовидной целью врага, забыв внушенное ему строжайшее бдение, невольно может поддаться обману. Итак, не ищи искушения; лучше избегай его, что будет для тебя гораздо легче, если ты не будешь отдаляться от меня: испытание само придет, не нужно его искать. Если ты хочешь доказать свою твердость, докажи прежде свое послушание. Кто будет судьею твоей твердости, кто засвидетельствует о ней, если не будет свидетеля искушения? Но если ты думаешь, что враг, скорее, неожиданно нападет на нас обоих, чем на одну тебя, когда ты так предостережена против него, иди: оставаясь здесь против воли, ты все равно была бы далеко. Иди, в твоей врожденной невинности, призови всю твою добродетель, ищи в ней опоры, -- Творец исполнил Свой долг перед тобою; исполни твой".

Так говорил патриарх человеческого рода. Но Ева настаивала, хотя покорно. Она в последний раз возражает:

"Итак, ты позволяешь; я иду тем охотнее после такого предостережения, особенно после твоих последних слов: ты сам рассудил, что искушение может постигнуть нас обоих, когда мы менее всего будем ожидать его, и менее всего, быть может, готовы будем к защите. Не думаю, чтобы такой гордый враг напал сперва на слабейшую сторону; но если бы он решился на это, тем позорнее будет для него отражение."

С такими словами она нежно освобождает свою руку из рук мужа, и, подобно лесной нимфе, Ореаде или Дриаде, спутницам Дианы, направляет легкие шаги к рощам. Но легкостью, величием поступи она превосходила богиню Делоса¹⁴5, хотя не была вооружена, как та, колчаном и луком, но лишь садовыми орудиями, которые были сделаны при помощи простого, невинного искусства, не знакомого с силой преступного огня¹⁴⁶, или были принесены Ангелами.

В таком украшении всего более походила она на Палею¹⁴⁷или на Помону, бежавшую от Вертумна, или на Цереру в цвете лет, когда та не была еще матерью Прозерпины, рожденной от Зевса. Долго с восторгом провожал ее Адам пламенным взором; но еще более хотелось ему, чтобы она осталась. Несколько раз он повторяет ей просьбу возвратиться скорее; она обещает к полдню быть в куще, все приготовить к полуденной трапезе и следующему за ней отдыху.

О, злополучная Ева, как обманывалась ты в своем возвращении! О преступное дело! С этой минуты нет для тебя в Раю ни сладких яств, ни безмятежного отдыха! Среди благовонных цветов, в прохладной тени скрыта западня; адская злоба грозит пресечь тебе путь или отослать тебя по нему обратно, лишенную невинности, верности, блаженства.

Да, с первым проблеском утра, Враг, в образе змея, вышел из своего убежища и пустился на поиски туда, где всего скорее мог встретить чету, заключавшую в себе весь род человеческий, его добычу, цель его мщения. Он искал их в рощах, в полях, там, где всего живописнее раскинулись группы цветов и деревьев, рассаженных ими в местах любимых прогулок; на берегах источников, у ручейков, журчащих в тени деревьев. Он искал их обоих, но желал, чтобы ему удалось встретить Еву одну; он желал, но не смел надеяться на столь редкий случай, как вдруг, сверх всякого чаяния, желание его исполняется: он подстерегает Еву одну; она стояла в покрове душистого облака, наполовину скрытая в цветах. Вокруг ее густо рдели пышные розы; она часто наклонялась, приподнимая и давая опору нежным стебелькам каждого цветка, головки которых, хотя роскошно испещренные пурпуром, золотом, лазурью, уныло опускались, не имея подпоры. Ева нежно подвязывает их гибкою миртою, не помышляя, что сама она, прекраснейший из всех цветков, также нуждается в поддержке, что лучшая опора ее так далека, и так близка гроза! Враг приближается к ней; много прополз он тропинок под тенью статных кедров, пальм, сосен, то явно и смело, то скрываясь среди цветов или в чаще густо переплетенных кустарников, окаймлявших с обеих сторон дорогу и насаженных тут рукою Евы. Не могли сравниться с этим очаровательным местом ни сказочные сады Адониса, воскрешенного богами, ни сады знаменитого Алкиноя, принимавшего у себя сына престарелого Лаерта¹⁴⁸, ни чудные те сады, где мудрый царь проводил сладостные часы с прекрасной египтянкою, своею супругой.

Сатана восхищается местностью, но еще более Евой. Так, когда человек, долго заключенный в стенах многолюдного города, где тесно сжатые дома, дым, нечистоты заражают воздух, выходит в летнее утро подышать чистым воздухом деревень и веселых сельских ферм, все доставляет ему наслаждение: он вдыхает аромат злаков и душистого сена, запах стад и ферм; всякий сельский вид, всякий сельский звук приводит его в восхищение; если же, подобно легкой нимфе, пройдет мимо прекрасная дева, все, чем он так восхищался, в его глазах еще более украшается ею; но сама она все превосходит, все прекрасное соединяется в ее взорах. С таким же восторгом взирал змей на эту цветущую местность, очаровательное убежище Евы в такой ранний час утра, в таком одиночестве. По небесному облику она была похожа на Ангела, но женственность придавала ей еще более нежности. Ее невинная кротость, каждое движение, полное прелести, вдруг побеждают всю злобу Сатаны, сладко усыпляя в нем ярость жестокого намерения, которое привело его сюда. Дух зла становится на минуту чужд зла; в этот короткий промежуток он чувствует себя до глупости добрым, -- вражда, коварство, ненависть, зависть, мщение, все было обезоружено в нем. Но адское пламя, всегда бушующее в его груди, не дает ему покоя в самом Раю; оно скоро лишает его блаженного чувства и увеличивает его терзания. При виде счастья, не существующего для него более, лютая ненависть пробуждается в нем с новою силой, и все свои злобные мысли он выражает так:

"О мечты, куда завлекли вы меня! Какой сладкий обман очаровал меня до того, чтобы мог я забыть, зачем пришел сюда! Не любовь привела меня, не надежда вместо Ада вкушать здесь наслаждения Рая, нет, ненависть, надежда разрушить все счастье, кроме счастья разрушения; все другие радости для меня потеряны. Итак, надо пользоваться счастливым случаем, который улыбается мне теперь. Я вижу женщину... она одна, -- вот самая удобная минута для нападения. Мужа нет с нею; я далеко обозрел всю местность, здесь поблизости его не видно. Его высший ум, сила, гордое мужество внушают мне более опасений. Хотя он создан из земного праха, но, по могучему сложению его членов, это не ничтожный соперник; и он еще неуязвим, а я подвержен боли! Так унизил меня Ад в сравнении с тем, чем был я на Небе, так ослабили меня адские муки! Прекрасна, божественно прекрасна женщина! Она достойна любви богов, но не страшна мне, хотя красота и любовь внушают страх, если не приближаться к ним с заклятой ненавистью, ненавистью тем более ужасной, что она должна быть искусно скрыта под видом любви. Вот мой путь, -- он приведет ее к верной гибели". Так говорит враг человечества, вселившийся в змея (ужасный жилец!), и направляет путь к Еве, не пресмыкаясь по земле волнообразными изгибами, как это было позже, но стоя на хребте, служащим основанием целому лабиринту извивающихся одно над другим колец. Он подвигается подобно башне; высоко поднятая голова его увенчана гребнем; подобны карбункулам его очи; лоснящаяся шея с зеленовато-золотистым отливом гордо выпрямляется среди плавно скользящих по траве кольцеобразных изгибов. Красив, привлекателен был его вид: никогда потом не бывало подобного змея; не равнялся с его красотою ни тот змей Иллирии, в которого превратились Кадм и Гармония¹⁴⁹, ни тот, в которого вошел бог Эпидавр, ни те змеи, в образе которых видели Юпитера Аммонского или Капиталийского: одного с Олимпией, другого -- с матерью Сципиона, славы Рима. Сначала идет он косвенным путем, как бы желая, но боясь приблизиться прямо. Так искусный кормчий направляет в разные стороны паруса и руль своего судна, когда оно приближается к устью реки или мысу, где ветер крутит туда и сюда капризные волны. Так змей беспрестанно меняет движения, игриво извивает свои кольца, желая привлечь взоры Евы. Погруженная в работу, она слышит шорох листьев, но не обращает на это внимания: привычны ей были забавы всех животных, более послушных ее голосу, чем превращенное стадо голосу Цирцеи¹⁵⁰. Тогда змей приближается к ней смелее, но вдруг останавливается, как бы пораженный восторгом. Несколько раз он раболепно преклоняет перед нею великолепный свой гребень, свою красивую, блестящую шею и лижет землю там, где стояла Ева. Нежная, немая его ласка привлекает, наконец, взоры Евы; она смотрит на его игривые движения. Сатана, радуясь, что смог привлечь ее внимание, змеиным ли языком, или волнами воздуха, так начинает коварное искушение: "Владычица мира, не удивляйся, если может что-нибудь удивлять тебя, потому что одна ты достойна удивления! Но более всего прошу тебя, не вооружай презрением твоих очей, небес кротости, не гневайся за то, что я один здесь с тобою, приблизился к тебе и так ненасытно на тебя смотрю без трепета перед твоим величественным челом, еще более величественным в этом уединении. О, прекраснейший образ прекрасного Творца! Все живущее созерцает тебя, все покорено тебе, все с восторгом обожает твою небесную красоту! Вся вселенная должна тебе поклоняться! Но здесь, в затворничестве этой дикой пустыни, среди животных, бессмысленных зрителей, которые и в половину не способны понять все, что есть в тебе прекрасного, кто видит тебя, кроме одного человека? Что же значит один, когда ты могла бы быть богинею среди богов, когда бесчисленные Ангелы должны поклоняться и служить тебе, окружая тебя блестящею свитой!" Так льстил искуситель; таков был его приступ; слова его проложили себе путь к сердцу Евы, хотя она дивится голосу змея; наконец, в замешательстве, так говорит ему в ответ: "Что это значит? Человеческая речь, человеческая мысль в устах животного! Я думала, что первого, по крайней мере, лишены все твари, которых Бог в день создания сотворил немыми, не дав им способности речи. Насчет последнего я еще сомневаюсь, часто в их взглядах, поступках выражается большой разум. Тебя, змей, я знала как хитрейшую из полевых тварей, не одаренную, однако, человеческой речью. Повтори же это чудо, поведай мне, как, будучи бессловесным, получил ты способность говорить, и отчего из всех животных, которых ежедневно здесь вижу, ты выказываешь мне больше всех дружбы? Говори! Подобное чудо достойно внимания".

Лукавый искуситель отвечает на это: "Царица этого прекрасного мира, блистательная Ева! Не трудно мне сказать все, что ты потребуешь, -- когда ты повелеваешь, все должно повиноваться тебе. Сначала я был таким же, как все прочие твари, пасущиеся на попираемой ими земле; мои мысли были также презренны и низки, как моя пища; я имел понятие только о пище и различии пола; ничто высокое не было мне доступно. Однажды, блуждая в полях, нечаянно увидел я вдали чудесное дерево, обремененное плодами дивного цвета с блеском пурпура и золота. Я приблизился, чтобы посмотреть на него: аромат, разлившийся от его ветвей, сильно возбудил во мне голод; не пленял так моего вкуса ни запах сладчайшего укропа, ни запах молока, когда вечерней порою течет оно из переполненных сосцов коз и овец, между тем как их малютка, резвясь, забывает сосать их. Я решился, не медля, удовлетворить свое сильное желание -- отведать тех чудных яблок: голод и жажда (могуч их голос), возбужденные ароматом соблазнительного плода, так сильно меня к тому побуждали. Я быстро обвился вокруг мшистого ствола: ветви начинались высоко от земли, -- достать до них мог бы только твой рост или Адама. Все другие животные столпились около дерева, томимые тем же желанием, и завистливо смотрели на плоды, но не могли достать их. Достигнув середины дерева, где так близко и заманчиво висели они в обилии, я срываю их, вкушаю, утоляю ими голод. До этой минуты никакая пища или напиток не доставляли мне подобного удовольствия. Насытившись, наконец, я вскоре почувствовал в себе чудную перемену: дух мой вдруг просветлел разумом, и вслед затем получил я дар слова, хотя наружный вид мой не изменился.

С тех пор я обратил свои мысли к глубоким, возвышенным думам: я обнял обширным взором Небеса, Землю и Воздух; все прекрасное и высокое постиг я; но все, что есть в мире прекрасного и высокого -- соединяется в твоем божественном образе, в лучах небесной твоей красоты. Нет красы равной твоей или хотя бы близкой к ней. Твоя красота привлекла меня сюда, хотя, может быть, я тебе докучаю; я пришел, чтобы лицезреть тебя и с благоговением поклониться тебе, справедливо названной владычицею всех тварей, Царицею мира". Так говорил Дух зла устами хитрого Змея. Ева, изумленная еще более, неосторожно отвечает:

"Змей, твои чрезмерные похвалы заставляют сомневаться в силе плода, испытанной тобою первым. Но, скажи, где растет это дерево? Далеко ли отсюда? Господь насадил в Раю множество разнородных деревьев; мы многих еще не знаем; нашему выбору предоставлено такое обилие плодов, что множество из них не тронуто нами; они висят на ветвях, не подвергаясь порче, в ожидании, пока не народятся люди, чтобы собрать их; тогда более многочисленные руки помогут нам."

Хитрый змей, радуясь, спешит ответить: "Царица, путь не далек и не труден. Оно там, за миртами, посреди равнины, на берегу ручья, после той рощицы цветущих бальзамов и мирты. Если позволишь мне быть твоим путеводителем, я приведу тебя скоро."

"Веди!" -- сказала Ева.

Коварный вожатый, прямо возвышаясь на хребте, спешит к злодеянию. Надежда высоко поднимала сиявший от радости гребень. Так блуждающий огонь, рожденный скоплением тяжелых паров, сгущенных ночным холодом, от движения воздуха вспыхивает пламенем; часто, говорят, зажигает его злой Дух. Блуждая, обманчивым светом он сбивает с дороги ночного путника; тот испуганно следует за ним в болота и топи, а нередко и в пропасти, в глубокие пучины, которые поглощают его, и он гибнет вдали от всякой помощи. Так, сияя пагубным блеском, ужасный змей обманом ведет Еву, нашу легковерную праматерь, к заповедному дереву, корню всех наших несчастий. Увидев дерево, она говорит своему путеводителю:

"Змей, мы напрасно шли сюда; этот путь был для меня бесполезен, хотя я вижу здесь чрезмерное обилие плодов. Чудесна их сила, если так подействовала на тебя, но пусть вера в нее остается при тебе. Мы не смеем ни вкушать плодов этого дерева, ни прикасаться к ним: так повелел Бог: это единственная заповедь, изреченная Его устами, -- во всем остальном мы вполне свободны; единственный наш закон -- наш разум".

"Как! -- коварно возражает искуситель, -- Бог не позволил вам вкушать всех плодов здесь, в саду, провозгласив вас владыками всего на земле и в воздухе?"

На это Ева, еще не ведая греха, отвечает: "Мы можем вкушать все плоды в этом саду, кроме одного: показав нам это прекрасное дерево среди сада, Господь сказал нам: "Не вкушайте его плодов, не прикасайтесь к ним, или вы умрете".

Едва окончила она свой краткий ответ, как искуситель, становясь отважнее, принимается за новый план нападения. Он представляется полным рвения и любви к человеку; негодует на несправедливость к нему, волнуется, горячится; потом поднимается с достоинством, как бы готовясь говорить о важном предмете. Так в древности, в Афинах или свободном Риме, где так процветало красноречие, теперь умолкшее, знаменитый оратор, защищая благо отчизны, стоял, безмолвно погруженный в думу; между тем вид его, осанка, малейшее движение приковывали внимание слушателей, прежде чем он открывал уста; иногда, как бы в порыве своего рвения за правду, пропуская замедляющее вступление, он прямо приступал к своему предмету. Так искуситель, в волнении, встает, выпрямляется и восторженно произносит:

"О священное, мудрое и дающее мудрость Растение, мать всех познаний! Да, я чувствую в себе твою силу; она меня просветляет, я не только проникаю в начало вещей, но открываю даже высочайшие пути, как бы ни считались они премудры! Царица вселенной! Не верь тем страшным угрозам: вы не умрете. И что может причинить вам смерть? Этот плод? Он даст вам жизнь, дав знание. Взгляни на меня, я прикасался к тому плоду, вкушал его; однако, дерзнув искать высшего удела, я не только жив, но живу еще более совершенной жизнью, чем было предназначено мне судьбою. Может ли быть закрыто Человеку то, что открыто Животному? Может ли Бог воспламениться гневом за столь ничтожный проступок? Скорее, не похвалит ли Он вашего неустрашимого рвения, когда увидит, что страх смерти, которой Он угрожал вам, -- что бы такое ни была эта смерть, -- не отклонил вас совершить то, что должно возвести вас на высшую степень блаженства, открыть вам познание добра и зла! Добра! Что может быть справедливее? Зла?.. Если оно существует в самом деле, почему же не знать его? Тогда легче его избегнуть. Бог не может вредить вам и оставаться правосудным: если в Нем нет правосудия, Он не Бог; тогда Он не может требовать ни страха, ни послушания. Самый ваш страх смерти должен удалить от вас всякую боязнь. Для чего же это запрещение? Для того, чтобы запугать вас, для того, чтобы вы поклонялись Ему, оставаясь в уничижении и невежестве. Он знает, что в тот день, когда вы вкусите от этого плода, очи ваши, столь ясные, а на самом деле темные, просветятся и откроются вполне: вы станете подобны богам и, как они, узнаете добро и зло. Так должно быть по сравнению со мною: вы будете богами, как я стал Человеком -- внутренно я обладаю человеческим духом. Если из животного я сделался человеком, вы из людей превратитесь в богов.

Правда, свергнув с себя человеческое естество, вы, может быть, умрете, чтобы возродиться богами. Если в этом заключается все несчастье, несмотря на все угрозы, можно желать такой смерти. И что же такое боги, чтобы Человеку не сравняться с ними с той минуты, когда он разделит их божественную пищу? Боги первородны и, пользуясь этим преимуществом, заставляют нас верить, что все происходит от них. Я сомневаюсь в этом. Почему же эта прекрасная земля, согреваемая солнцем, рождает всего так много, а они что делают? Ничего. Если они все создали, кто же вложил познание добра и зла в это дерево, и отчего всякий, кто вкусит его плода, мгновенно, без их позволения, достигает мудрости? Чем же оскорбляет Человек Бога, достигнув знания? Чем может ваше знание повредить Ему? И если все зависит от Него, то может ли это дерево сообщить вам что-либо противное Его воле. Не зависть ли это? Но разве зависть не может обитать в небесных сердцах? Все эти причины и много еще других доказывают, как необходим для вас этот прекрасный плод. Земная богиня! Сорви его и вкушай без боязни".

Он окончил; слова его, исполненные коварства, нашли слишком легкий доступ в сердце Евы. Пристально смотрит она на плод, один вид которого полон соблазна, а в ушах ее все раздаются звуки тех слов, таких убедительных, внушенных, кажется ей, разумом и истиной. Между тем полуденный час приближался, а с ним вместе и голод; чудесный аромат плода возбуждает его еще сильнее; она уже не противится искушению сорвать и вкусить его, устремляет на него взоры, горя желанием; однако сначала она останавливается на минуту, задумывается и так рассуждает сама с собою: "Велика твоя сила, в том нет сомнения, лучший из плодов! Хотя ты запрещен человеку, но возможно ли не удивляться тебе! Так долго заповеданный, при первом прикосновении к тебе, немому языку ты даровал красноречие; бессловесной твари вложил ты дар слова, чтобы разглашать твою славу. И Тот, Кто заповедал нам тебя, не скрыл от нас твоей чудотворной силы, назвав тебя древом познания, познания как добра, так и зла. Он запретил нам вкушать тебя, но Его запрещение возвышает твою цену, открывая нам, какие блага ты сообщаешь и то, чего нам недостает. Неведомым благом владеть нельзя; или владеть им, не ведая его, все равно, что не обладать им вовсе. Наконец, что запрещает Он нам? Знание? Он запрещает нам благо! Запрещает нам быть мудрыми! Такие запреты не могут связывать, если смерть налагает на нас оковы, к чему служит нам свобода нашего разума? В тот день, когда вкусим от этого прекрасного плода, мы умрем: таков приговор!.. Змей разве умер? Он вкусил и жив; он приобрел познание, и говорит, и рассуждает, и мыслит, будучи прежде бессмысленным. Неужели смерть придумана для нас одних? Неужели нам запрещен плод познания и предоставлен животным? Животным он не воспрещен, как видно! Но отчего же эта тварь, первая вкусив его, не скрывает ревниво своего нечаянного открытия, а доверчиво, с радостью спешит дружески поделиться с человеком доставшимся ей благом? Это друг человека, без обмана и хитрости. Чего же страшусь я? Или, лучше сказать, в моем неведении добра и зла, как знать, чего мне страшиться более: Бога или смерти, закона или кары? Здесь конец всех сомнений. Этот божественный плод, пленяющий вкус и зрение, обладает силою даровать мудрость. Что же удерживает меня сорвать его и насытить и тело и душу?"

Сказала и в злополучный час протягивает к плоду безрассудную руку, срывает, вкушает его! Земля содрогнулась от боли; Природа, потрясенная до основания, глубоко вздохнула; все ее творения повторили этот горестный стон, чувствуя, что все погибло! Виновный змей скрылся в чащу; бегство было легко: Ева вся предалась вкушаемому плоду, ничего не замечая вокруг. С таким наслаждением, казалось, не вкушала она еще никакого плода, был ли в нем действительно такой вкус или она воображала это, упоенная надеждою знания. В мыслях своих она представляет себя уже близкой к божеству. Она неумеренно, с жадностью вкушает плод, не ведая, что вкушает смерть. Насытясь, наконец, словно опьяненная вином, восторженная, самодовольно выражает так свою радость:

"О совершеннейшее, могучее, драгоценнейшее из всех райских деревьев, благословенной своей силой дающее мудрость! Ты было в неизвестности, в презрении; прекрасные плоды твои висели напрасно, будто созданные без всякой пользы; но с этого дня тебе будет посвящена моя первая забота; каждое утро с песней, с должной тебе хвалою, буду облегчать я твои роскошные ветви, обремененные обилием плодов, которые ты щедро всем предлагаешь. Между тем, питаемая тобою, я созрею в мудрости, уподоблюсь богам, которым все открыто, хотя они завидуют другим в том, чего не могут дать сами. Если бы сила, заключенная в тебе, была их даром, ты не росло бы здесь. И этим опытом обязана я тебе, мой добрый наставник; не последовав за тобою, я оставалась бы в неведении. Ты открыл мне путь к Мудрости, дал мне проникнуть в глубину таинственного ее святилища.

Может быть, мой поступок останется тайной: Небо так высоко и далеко отсюда; с такой вышины можно ли ясно видеть все, что происходит на земле? Может быть, другие заботы отвлекли неусыпное внимание великого нашего Законодателя, спокойно восседающего среди соглядатаев, которыми Он Себя окружил. Но как явлюсь я к Адаму? Открыть ли ему перемену и разделить с ним свое блаженство? Или лучше нераздельно, одной владеть могуществом знания? Тогда я пополню то, чего недостает моему полу: Адам полюбит меня еще нежнее, я сделаюсь равною ему, а, может быть, в ином даже выше, от чего бы я не отказалась, так как низший может разве быть свободен? Да, это было бы прекрасно!.. Но что, если Бог видел все, и меня постигнет смерть? Как, меня не будет! Вместо меня Адам найдет другую жену, другую Еву? Он будет наслаждаться с нею счастьем, а я обращусь в ничто! Одна эта мысль хуже смерти! Нет, прочь все сомнения, я твердо решила: Адам должен разделить со мною и блаженство и горе: я так горячо люблю его, что с ним готова встретить все смерти -- жизнь без него я не считаю жизнью".

С этими словами она отходит от дерева, но прежде благоговейно склоняется перед ним, как бы воздавая честь той Силе, которая заключалась в растении и разливала в нем этот сок премудрости, извлеченный из напитка богов, нектара.

Адам, между тем, с нетерпением ожидал свою подругу. Он сплел гирлянду из любимых ее цветов, чтобы украсить ее косы и увенчать ее сельские труды, как жнецы коронуют свою царицу жатвы. Он мысленно представлял радость свидания, ждал новой отрады после столь долгой разлуки. Однако какое-то тяжелое предчувствие томило его сердце; он часто чувствовал, как оно замирало. Он идет навстречу своей подруге в ту сторону, куда она пошла, когда они расстались утром. Дорога эта вела к дереву познания. Недалеко от него он встречает Еву: она только что отошла от дерева и держала в руке ветку с чудными плодами; покрытые нежным пухом, свежие, они точно улыбались на ветке и разливали аромат амврозии. Она спешит к Адаму. Лицо ее просит о прощении, но она сейчас же спешит оправдаться, с такою смятенной речью обращаясь к Адаму:

"Тебя удивляет, Адам, мое долгое отсутствие? Как я без тебя тосковала! Вдали от тебя так долго тянулось время! Впервые испытала я тоску любви, но это не повторится более! Никогда не придет мне мысли испытывать то, чего, неопытная, я сама безрассудно искала -- мучений разлуки с тобою! Но удивительный случай задержал меня, ты будешь поражен, услышав о нем.

Дерево это не опасно, как нам говорили, предостерегая вкушать его плод, открывающий будто бы путь к неведомому злу; напротив, в нем заключена божественная сила: он открывает глаза, делает богами тех, кто его вкусит! Действие его уже было испытано. Мудрый змей, не подверженный такому стеснению как мы, или, не повинуясь ему, вкусил плода; однако он не умер, как угрожали нам, но с той минуты приобрел дар слова, человеческие чувства и удивительный разум; он так убедил меня своим красноречием, что я также вкусила того плода. Действие его оправдало мои ожидания: глаза мои, омраченные прежде, прояснились, дух мой возвысился, сердце стало дальновиднее, я возросла до Божества. Но для тебя больше стремилась я к этой высокой ступени; без тебя я готова ее отвергнуть; блаженство только тогда для меня блаженство, когда ты разделяешь его со мною; без тебя оно будет мне тягостно, ненавистно! Вкуси же и ты; пусть соединяет нас одинаковый жребий, одна любовь и радость! Вкуси, иначе неравенство разлучит нас; ради тебя я готова отказаться от божества, но будет уже поздно, -- Судьба не допустит этого". Так Ева с оживлением рассказала свою повесть, но пылавшие щеки невольно выдавали ее смятение. Адам же, услышав о роковом проступке Евы, в испуге стоит неподвижный и бледный; ужас леденит кровь в его жилах, отнимает все силы; ослабевшая рука роняет гирлянду, сплетенную для Евы, и рассыпались увядшие розы. Стоял он долго безмолвный и бледный; наконец, сначала мысленно говорит сам с собою:

"О, прекраснейшее из созданий, последнее и лучшее из всех Божьих творений, Существо, в котором соединено все, что могло быть создано святого, чистого, прекрасного, нежного, чарующего для взора и мысли! Неужели ты погибла! Так мгновенно погибла! Неужели утратила ты невинность и честь и обречена на смерть! О, как могла ты нарушить строгую заповедь, как осмелилась святотатственно коснуться священного, заповеданного плода? Проклятая, неведомая тебе хитрость врага обманула тебя, и меня погубила вместе с тобою! Мое решение -- умереть с тобою! Могу ли я жить без тебя? Могу ли забыть сладостные беседы и любовь, сливавшую наши сердца так нежно? Могу ли я пережить тебя и одиноким бродить в этих диких лесах! Хотя бы создал Бог другую Еву, хотя я отдал бы другое свое ребро, горе лишиться тебя никогда не изгладилось бы из моего сердца. Нет, нет, я чувствую, узы природы влекут меня к тебе: ты плоть от моей плоти, кость от моей кости; твоя судьба и моя должны быть нераздельны в счастье и в горе!"

Мысленно проговорив так, подобно человеку, который после тяжелого удара успокаивает свое душевное смятение и покоряется тому, что кажется ему непоправимым, он спокойно обращается к Еве с такими словами:

"На какой отважный поступок решилась ты, смелая Ева! Ты подверглась бы страшной опасности, взором одним пожелав священного плода, на котором лежит святой завет, а ты осмелилась вкусить его, когда запрещено даже прикасаться к нему! Но кто вернет прошлое или переделает то, что сделано? Никто, ни Бог Всемогущий, ни Судьба. Но, может быть, ты и не умрешь; может быть, теперь поступок твой не так страшен после того, что плод был ранее вкушен змеем; оскверненный им, он, может быть, уже потерял свою святость, сделался обыкновенным плодом ранее, чем ты его вкусила. Но и змей не умер от него; он остался жив; ты говоришь, он достиг высшей степени жизни, стал подобен человеку. Сильное доказательство в нашу пользу: значит, мы, вкусив этого плода, достигнем соразмерной высоты, будем богами или ангелами -- полубогами. Не допускаю я также мысли, чтобы Бог, премудрый Творец, хотя Он и угрожает нам этим, действительно решился уничтожить нас, превосходнейших Своих созданий, так высоко одаренных им, поставленных владыками всех Его творений, которые, будучи созданы для пас, тесно связанные с нашей судьбою, неизбежно должны погибнуть вместе с нашим падением! Неужели Бог из Творца сделается разрушителем! Будет создавать и пересоздавать, напрасно теряя время на труд! Не соединимо это с понятием о Боге; хотя Он властен произвести новое творение, но нас неохотно решится Он уничтожить! Он не захочет, чтобы торжествующий супостат сказал: "Ненадежная судьба любимцев Божиих; кто может угодить Ему? Сначала погубил Он меня, теперь уничтожил человеческий род; чья очередь будет после? Нельзя давать врагу такую пищу к насмешке. Но, будь что будет, я неразрывно соединил свою судьбу с твоею, пусть один приговор постигнет нас обоих. Если смерть соединит меня с тобою, смерть будет для меня жизнью. Так непреодолим в моем сердце закон природы, влекущий меня к моему собственному существу, моему собственному "я" в тебе! Все, что ты -- мое: существование наше не может быть разделено; мы -- одно существо, одна плоть. Лишиться тебя значит лишиться своей собственной жизни!" Так говорит Адам; Ева отвечает ему: "О, с какой славой выдержала испытание твоя беспредельная любовь! Какое блистательное доказательство! Какой высокий пример! О, Адам, как я хочу подражать тебе, но, далекая от твоего совершенства, могу ли я равняться с тобою, я, гордящаяся происхождением от твоего ребра. Какое блаженство для меня, когда ты говоришь, что мы -- одна душа, одно сердце! И как трогательно доказал ты это теперь: ты решаешься разделить мою вину, преступление даже, если может быть преступлением вкушение чудного плода, -- страшась, чтобы смерть или худшее, чем смерть, не разлучило нас, так нежно соединенных любовью! Могущество этого плода (благо всегда рождает благо, непосредственно или случайно) дало мне счастье видеть доказательство твоей любви, которая иначе никогда, может быть, не проявилась бы с такою силою! Если бы я была уверена, что мой смелый поступок повлечет за собою то, чем нам грозили -- смерть, я бы одна претерпела самую жестокую кару и не стала бы убеждать тебя. О, скорее бы умерла я одна, но не решилась бы склонить тебя на поступок, могущий погубить твой покой, особенно после такого беспримерного доказательства твоей искренней, верной любви ко мне. Но, напротив, я ощущаю совсем иные последствия: не смерть, а усиленную жизнь, новые надежды, новые радости; глаза мои просветились, вкус стал божественно тонок: что прежде доставляло удовольствие моим чувствам, теперь кажется мне тяжелым, грубым. Поверь моему опыту, Адам, вкуси смело, а страх смерти предай ветрам".

Сказав это, она заключает Адама в объятия и плачет тихими слезами радости. Какое торжество для нее видеть такую возвышенную любовь, которая ради нее готова подвергнуться небесному гневу, смерти. В награду (достойная награда столь безрассудной слабости) она щедрою рукою дает ему с ветки красивые, соблазнительные плоды. Адам, не внимая голосу совести, вкушает. Он знал, к чему ведет преступление, он не был обманут; его покорила ласка и очарование женщины.

Опять в муках содрогнулась земля до глубочайших своих недр, опять издала стон вся Природа. Потемнело Небо и, гремя глухими перекатами грома, проливало горючие слезы о совершении первородного греха, источника смерти. Адам ничего не замечает, насыщаясь запретным плодом. Ева не страшится повторить преступление. Наконец, оба, словно опьяненные молодым вином, безумно предаются веселью. Они воображают, что божество уже окрылило их, и готовятся с презрением оставить землю. Но обманчивый плод оказал совсем иное действие: в них разожглись плотские желания. Адам стал бросать на Еву сладострастные взгляды, она отвечает тем же. Оба горят страстью: Адам такою речью возбуждает Еву к страстным ласкам: "Ева, теперь я вижу, как правилен и изящен твой вкус, не последнее свойство мудрости, потому что в каждое наше суждение мы прибавляем и чувство вкуса, и небо считается хорошим судьею. После того, как ты сегодня угостила меня, я уступаю тебе всю честь. Сколько потеряли мы наслаждений воздержанием от чудного плода; до этой минуты мы не знали настоящего вкуса. О, если все запретное так приятно, жаль, что вместо одного дерева нам не запрещено десяти. Но, пойдем; это восхитительное яство так освежило нас и зовет нас к наслаждению. Никогда, с той минуты как я впервые тебя увидел, и ты, украшенная всеми совершенствами, стала моей женою, никогда красота твоя не зажигала в моей крови такого желания владеть тобою; так очаровательна ты в эту минуту! О благодетельная сила чудесного дерева!"

Говоря так, он шутливо и нежно глядит на Еву: она поняла его взгляды; заразительным огнем горят ее очи. Адам берет ее за руку; она, не противясь, идет за ним к тенистому дерну, над которым раскинулись зеленым шатром густые ветви деревьев. Цветы были их ложем: фиалки, ландыши, гиацинты, царские кудри, самое мягкое, самое свежее лоно земное. Так упивались они всею роскошью наслаждений, всеми восторгами любви, запечатлев ими взаимную вину, стараясь забыть в них грех, пока сон, наконец, не склонил их, утомленных, негою.

Но как скоро исчезла сила пагубного плода, которая опьяняющими сладкими парами отуманила их чувства, исчез и тяжелый сон, словно наведенный на них угаром, томивший их виновную совесть мучительными грезами. Проснулись они усталые, точно после бессонной ночи, взглянули друг на друга и увидели, как открылись их очи и как омрачилась душа! Невинность, подобно завесе ограждавшая их от познания зла, исчезла. Взаимная откровенность, врожденная прямота души, честность, все покинуло их, оставив во всей наготе виновного стыда, покрывшего их теперь; но этот покров обнажал их еще более.

Так исполин колена Данова, могучий Самсон, проснулся без сил в вероломных объятиях филистимлянки Далилы. Подобно ему, и наши прародители проснулись нагие, лишенные всех добродетелей. Терзаясь стыдом, безмолвные, долго сидели они словно в онемении; наконец, Адам, убитый стыдом не менее Евы, с усилием произносит:

"О, Ева, в недобрый час преклонила ты ухо к словам лукавого гада. Кто бы не научил его подражать человеческому голосу, но он сказал правду о нашем падении и солгал, обещая, что мы возвысимся! Правда, глаза наши открылись, мы узнали теперь добро и зло, -- добро погибло, зло приобретено!

Гибельный плод познания! Если в том состоит познание, что теперь мы видим себя нагими, лишенными чести, невинности, верности, чистоты, -- наших лучших украшений, поруганных, оскверненных теперь. Даже на лицах наших сохранились следы нечистой страсти, этого обильного источника зол, следы стыда, худшего из зол! Да, добро погибло для нас!.. Как предстану я пред лицом Бога и Ангелов, которых некогда встречал я с таким радостным восторгом? Небесные образы ослепят наши земные очи, не способные теперь переносить их лучезарного блеска! О, зачем не могу я жить одиноко в дикой пустыне, в глубине дремучего леса, куда непроницаемые вершины высочайших деревьев не пропускали бы ни света звезд, ни одного луча солнца, широко распространяя свою тень, черную как ночь! Сосны, кедры, покройте меня бесчисленными вашими ветвями: спрячьте меня навеки от божественных взоров!.. Однако, подумаем, как в этом плачевном состоянии скрыть друг от друга самую неприличную наготу нашего тела, заставляющую нас стыдиться всего более. Широкие, мягкие листья какого-нибудь дерева, сшитые вместе и опоясанные вокруг наших чресл, могут прикрыть те части, чтобы Стыд, этот новый пришелец, который будет теперь преследовать нас постоянно, не укорял нас в нечистоте". Так советует Адам; они идут вместе в глубину леса; скоро они выбрали смоковницу, -- не того ради, что славится своими плодами, а дерева, известного в наши дни индийцам в Малабаре и Декане. Оно простирает кругом многочисленные длинные ветви, которые, изгибаясь, склоняются до земли, пускают корни и, словно дочери, растут вокруг материнского дерева. Под тенью этих колоннад, увенчанных высоким сводом, идут аллеи, где раздается эхо. Часто индийский пастух, скрываясь от зноя, ищет в них прохлады и сквозь отверстия, прорезанные в густой листве, наблюдает за пасущимся стадом.

Они нарвали этих листьев, широких как щит амазонки, и, употребив все искусство, соединяют их и опоясывают ими чресла. Тщетный покров! Он не может скрыть их преступления и удручающего их стыда! О, куда девалось целомудрие их первозданной наготы! Таким Колумб, в позднейшее время, нашел первобытного американца; опоясанный поясом из перьев, в нагом виде, дикий, бродил он среди лесов на островах и тенистых прибрежьях.

Прикрыв себя листьями, наши прародители считали и стыд свой прикрытым отчасти; но, не чувствуя в душе покоя, они сели на землю и горько плакали. Не только потоки слез лились из их глаз, но в сердцах их поднялась страшная буря. Гнев, ненависть, недоверие, раздор потрясали их дух, некогда обитель мира и тишины, теперь -- добычу смятений и колебаний. Рассудок перестал действовать, воля не повиновалась ему; их поработила чувственность, которая, несмотря на свое низкое происхождение, завладела царством разума, требуя верховной власти. В этом беспорядочном состоянии души, с тревожным взором, непривычным голосом продолжает Адам прерванную речь: "Зачем не послушалась ты моих слов, зачем не осталась со мною, как я просил тебя о том, когда в это злополучное утро пришло тебе, не знаю откуда, непонятное желание бродить одной. Мы были бы счастливы по-прежнему; теперь же мы лишены всех благ, наги, опозорены, несчастны! О, с этой минуты да не приходит никому мысли испытывать верности, требуемую от него долгом! Кто сам нетерпеливо ищет испытания, -- уже начинает падать."

Ева, оскорбленная таким упреком, восклицает: "Какие жестокие слова произнесли уста твои, Адам! Ты приписываешь наше несчастье моей слабости или, как ты говоришь, моему безрассудному желанию бродить! Но, кто знает, и в твоем присутствии какое зло могло бы постигнуть меня, а, может, и тебя самого? Будь ты при искушении, там или здесь, ты сам не мог бы открыть хитрости Змея по его речам. Не зная никакой причины к вражде между нами, можно ли было думать, что он хочет зла, ищет нашей погибели? Неужели я всегда должна быть неразлучна с тобою? Тогда уже лучше было оставаться при тебе неодушевленным ребром! Но, если так, зачем же ты, моя глава, решительно не запретил мне идти, предвидя, как ты говоришь, что я иду на такую опасность? Ты слишком слабо сопротивлялся, ты мне позволил, одобрил мое намерение и проводил меня с лаской. Если бы ты был тверд, непреклонен в твоем отказе, ни я бы не согрешила, ни ты вместе со мною".

Адам, в первый раз разгневанный, возражает: "Это ли твоя любовь? Это ли награда моей любви к тебе, о, неблагодарная Ева! Любви, не изменившей тебе, когда ты уже погибла, а я не был виновен? Я мог бы наслаждаться бессмертным блаженством, но добровольно решился умереть с тобою. И теперь ты обвиняешь меня, говоришь, что я был причиной твоего преступления? Ты находишь, что я не довольно строго останавливал тебя? Что же я мог еще сделать? Я предупреждал тебя, увещевал, предсказывал опасность, напоминал о тайном враге, подстерегающим нас каждую минуту. Идти далее, значило бы прибегать к насилию, но уместно ли насилие над свободной волей! Чрезмерная самоуверенность увлекла тебя. Одно из двух: или ты надеялась не встретить опасность, или искала случая со славой выдержать испытание. Может быть, я и сам заблуждался, чрезмерно восхищаясь тем, что казалось в тебе столь совершенным; я думал, что зло не смеет коснуться тебя. О, как раскаиваюсь я в этом заблуждении; оно было причиной моего преступления! И ты, ты обвиняешь меня! Вот что ожидает всякого, кто, слишком доверяя достоинствам женщины, представляет ей господство. Она не терпит противоречия, а если ее постигнет несчастье, когда она представлена самой себе, она же первая обвинит слабость и снисходительность мужа."

Так, в взаимных укорах, проводили они бесплодные часы; ни один не сознавал себя виновным и, казалось, конца не будет их тщетным распрям.

ПЕСНЬ 10-я

Содержание

Преступление человека известно; Ангелы, охранявшие Рай, покидают его и возвращаются на Небо, чтобы оправдать свою бдительность. Господь оправдывает их, вещая, что не в их власти было воспрепятствовать Сатане. Он посылает Своего Сына судить виновных. Сын нисходит на Землю и произносит заслуженный приговор; сострадая падшим, Он одевает их и возносится к Отцу. Грех и смерть, до тех пор сидевшие у врат Ада, предчувствуя успех Сатаны в новом мире и грехопадение Человека, решаются не быть больше затворницами, а по следам Сатаны, своего владыки, проникнуть в жилище Человека. Для более удобного сообщения между Адом и нашим миром они создают широкий путь или мост через Хаос, по следам, проложенным Сатаною. На пути к Земле они встречаются с Сатаною, который с торжеством возвращается в Ад. Их взаимные поздравления. Сатана является в Пандемониум и гордо на собрании рассказывает о своем успехе; вместо рукоплесканий в ответ ему раздается шипение: по приговору, произнесенному в Раю, все его сообщники, равно как и сам он, мгновенно превращаются в змей; потом, обольщенные призраком запретного древа, внезапно выросшего перед ними, жадно бросаются на плоды, и пожирают одну пыль, горькую золу. Действия Греха и Смерти: Бог предрекает блестящую победу над ними, которая совершится Его Сыном, и возрождение мира. Но теперь Он повелевает Ангелам произвести различные перемены в небесах и стихиях. Адам, более и более убеждаясь в своем падении, горько сетует; он отвергает утешения Евы; она настаивает и, наконец, успокаивает его; потом, в надежде отклонить проклятие, которое должно пасть на их потомство, предлагает Адаму жестокие меры; он не одобряет их. Напротив, питая надежду, он напоминает ей данное им обетование, что Семя жены сотрет некогда главу Змея; он увещевает ее вместе с ним, раскаянием и молитвой снискать прощение прогневанного ими Бога.

Между тем, дело ненависти и мщения, совершенное Сатаною в Раю, было известно на Небе. Там уже знали, как он, в виде змея, соблазнил Еву, а она -- мужа своего, склонив его вкусить от рокового плода. Может ли что скрыться от Всевидящего ока Господня или обмануть Его всеведущее сердце! Правосудный и мудрый во всех делах, Он не препятствовал Сатане искусить дух Человека, который одарен был полною силой и свободною волей, способными отразить насилие и распознать коварство врага или ложного друга. Они знали и всегда должны были помнить Всевышний завет не вкушать того плода, кто бы ни соблазнял их. Ослушание навлекло на них кару (разве не должны они были ожидать этого?): бездной греха они заслужили свое падение.

Ангельская стража поспешно удаляется из Рая и возносится на Небо в безмолвии и печали, уже зная о падении Человека и дивясь, как мог хитрый враг прокрасться, незамеченный ею. Когда печальная весть достигла с Земли врата Неба, все были огорчены ею; глубокая скорбь отразилась на всех небесных лицах; но, умеряемая состраданием, она не могла возмутить их блаженства. Вокруг прибывших стеклись сонмы небожителей, желая услышать, узнать, как все случилось. Стражи Эдема спешат к Всевышнему трону дать перед ним отчет и представить справедливые оправдания неусыпного своего надзора; и они были оправданы: из таинственного облака, окружающего престол Всевышнего, среди грома, раздается глас Его:

"Вы, собравшиеся здесь Ангелы, и вы, Силы, вернувшиеся из неудачного послания, не смущайтесь; пусть не печалит вас эта весть о страшном событии на земле: его не могли предупредить самые неусыпные ваши старания. Все, что совершилось, Я предрек вам тогда же, когда искуситель впервые перешел пучину, вырвавшись из Ада. Я возвестил вам тогда, что он одержит верх и поспешит исполнить свой злобный умысел; что Человек будет обольщен им и, обманутый его лестью, все потеряет, поверив клеветам на своего Создателя. В Моих велениях ничто не влекло неизбежности падения человека. Я нисколько не принуждал его свободной воли, одаренной полным равновесием и представленной собственным своим побуждениям. Но он пал! Остается произнести над ним смертный приговор за его преступление, как была объявлена ему смерть в тот же самый день. Он считает угрозу пустой и тщетной, потому что удар не разразился над ним немедленно, чего он страшился. Но он увидит, что отсрочка наказания не есть прощение: не кончится день, как он узнает это. Правосудие Мое не будет попрано, как была попрана Моя благость. Но кого пошлю Я судить их? Кого же, кроме Тебя, о Сын Мой! Тебе вручил Я суд на Небе, на Земле, в Аду! Пусть видят, что Я хочу с правосудием соединить милосердие, посылая Тебя. Ты, Друг Человека, его Ходатай, Ты, добровольно предназначивший Себя быть Жертвою его искупления и его Спасителем, Сам став Человеком, суди падшего человека." Так говорил Бог-Отец и, блистательно разверзнув славу Свою одесную Себя, озарил Сына светом Своего Божества: в Нем отразился вполне сияющий образ Отца, и Он отвечал с божественной кротостию: "Предвечный Отец! Тебе подобает повелевать, Мне же, на Небе и на Земле, исполнять Высочайшую Твою волю, да покоишься Ты всегда в радости о Мне, возлюбленном Твоем Сыне. Я сойду на землю судить грешников; но Ты знаешь, какой бы приговор ни постиг их, худшее падет на Меня, когда наступит время: так Я Сам избрал перед лицом Твоим и не раскаиваюсь, потому что приобретаю право смягчить произнесенное над ними осуждение, когда оно обратится на Меня; правосудие умерю Я милосердием, в полном блеске явив то и другое, и смягчив Твой гнев. Никто не должен сопровождать Меня, Я иду Один; никто не будет свидетелем этого суда, кроме судимых двух грешников. Третий, отсутствующий, противник всем законам, уже осужден; он уличен бегством. Изобличать змея излишне".

Сказав, Он восстал с лучезарного трона Высочайшей Отчей славы. Престолы, Силы, Власти, Господства, Его высокие слуги провожают Его до врат небесных, откуда открывается вид на Эдем и всю землю. Он прямо нисходит в Рай: хотя время и летит на крыльях быстротечных минут, но божеской быстроты им нельзя измерить. Солнце с полудня мерно склонялось к западу; нежные зефиры, предвестники вечерней прохлады, пробудясь в обычный час, тихо веяли на землю, когда еще более тихий в Своем гневе, кроткий Судья и одновременно Заступник снизошел произнести приговор над Человеком. На склоне дня легкие ветры донесли до слуха виновных голос Бога, ходившего в саду: услышав его, оба, муж и жена, скрываются от взора Всевышнего в глубочайшей чаще деревьев. Но Господь приблизился и громко зовет Адама: "Где ты, Адам? Ты, всегда с радостью спешивший Мне навстречу, едва завидев Меня издали? Я не вижу тебя и недоволен твоим отсутствием, тогда как прежде ты всегда исполнял свой долг без напоминания! Или пришествие Мое не имеет прежнего блеска? Или ты сам изменился, что удаляешься от Меня? Или какая-нибудь случайность удерживает тебя? Выйди же!"

Он вышел; за ним еще нерешительнее следует Ева, хотя она первая шла на преступление. Оба предстали в смущении, в страхе; в глазах их нет любви ни к Богу, ни друг к другу: виновность, стыд, душевное беспокойство, отчаяние, гнев, ожесточение, ненависть, лукавство, вот что они выражают. После долгого колебания Адам коротко отвечает: "Я слышал Тебя в саду, но голос Твой испугал меня, потому что я наг, и я скрылся."

Кроткий Судья без укора возражает ему: "Ты часто слышал Мой голос и не боялся, напротив, радовался всегда. Отчего же теперь стал он тебе страшен? И кто сказал тебе, что ты наг? Не вкусил ли ты плода того дерева, от которого Я заповедал тебе не вкушать?"

Адам, удрученный горестью, отвечает: "О Небо! В какой страшной борьбе стою я перед моим Судьею! Или на себя одного должен я взять преступление, или обвинить подругу моей жизни, вторую мою половину. Так как она осталась верна мне, я должен бы скрыть ее вину и своею жалобою не подвергать ее осуждению; но злосчастная необходимость заставляет меня говорить, чтобы грех и кара не пали на одну мою голову, которая не в силах перенести этого двойного бремени. Но если бы я стал хранить молчание, Ты откроешь все, что бы я захотел скрыть. Жена, которую Ты создал помощницею мне, этот совершеннейший из Твоих даров, эта жена, исполненная такой доброты, как отвечающая всем моим желаниям, так божественно прекрасная, что я не мог считать ее способною на зло, она, которая прелестию своею как бы оправдывала каждый свой поступок, она дала мне тот плод, и я вкусил."

На это Всемогущий Судья отвечает: "Разве она Бог твой, что ты повиновался ей более, чем гласу Божию? Разве она была сотворена твоим путеводителем, твоей главою, или хотя равною тебе, что ты отрекся ради ее от своего достоинства мужа и того превосходства, которое дал тебе Бог над нею? Она была сотворена из тебя и для тебя; совершенством своим ты далеко превосходил ее во всем, что касается истинного достоинства. Правда, она была украшена всеми прелестями для того, чтобы более возбуждать твою любовь, но не для того, чтобы порабощать тебя; дары ее соответствовали ее зависимости и не предназначались для власти. Власть была твоим уделом, если бы ты умел ценить себя."

Сказал и обратился к Еве с таким кратким словом: "Скажи, Жена, что ты сделала?"

Печальная Ева, подавленная стыдом, созналась в своей вине; но несмелая и немногословная перед своим Судьею, в смущении отвечает: "Змей обманул меня, и я вкусила."

Господь Бог, выслушав ее, приступает, не медля, к суду над обвиняемым Змеем, хотя, бессловесная тварь, он не способен был сложить вину на того, кто сделал его орудием зла и осквернил цель его бытия. Итак, он справедливо был проклят, как растленный по природе. Дальнейшее не касалось человека (знать более было ему не дано, это не уменьшило бы его вины). Однако, Бог произнес Свой приговор над Сатаною, главным преступником, хотя счел придать Своим словам таинственный смысл. Он так проклял змея: "За то, что ты сделал, будь проклят перед всеми скотами, перед всеми зверями полевыми; ты будешь ходить, ползая на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни твоей жизни. Я положу вражду между тобой и Женою, между твоим и ее семенем: ее Семя будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту".

Так изрек Господь пророческое слово, свершившееся, когда Христос, Сын Марии, второй Евы, увидел, как, подобно молнии, пал с небес Сатана, Князь воздуха. Тогда, восстав из гроба и одолев владычество и силы Ада, Он с торжеством явил свою победу и в блистательном восшествии повлек плененный Ад по воздуху, этому царству Сатаны, которое так долго было в его беззаконной власти. Наконец, Сатану сокрушит под нашими стопами Тот, Кто предвещал ему теперь ту роковую рану.

Обратясь к Жене, Он изрек такой приговор: "Я умножу твои скорби в то время, когда понесешь ты плод в чреве, в болезнях будешь ты рождать детей, ты будешь подчинена воле мужа: он будет господствовать над тобою".

Адаму произнес Он такой приговор: "За то, что ты послушал слов жены твоей и вкусил плода от дерева, которое Я заповедал тебе, сказав: "Не вкушай от него", проклята будет земля за тебя; со скорбию будешь ты питаться от нее во все дни твоей жизни: терн и волчец произрастит она тебе, и ты будешь питаться полевою травою. В поте лица будешь ты есть хлеб, пока не возвратишься в землю, потому что из земли ты был взят (познай свое рождение): ты прах и в прах обратишься".

Таков был суд Его над Человеком. Судья и Спаситель одновременно, Он отдалил смертоносный удар, возвещенный Им в тот день. Потом, видя их перед собою нагими, подверженными влиянию воздуха, который должен был теперь измениться, Он сжалился над виновными. Он не погнушался предстать слугою перед ними; как тогда, когда умывал Он ноги Своим слугам, так теперь, как нежный Отец, покрыл Он их наготу кожею, снятой с убитых зверей или сброшенной животными, когда они, подобно тому как делают это змеи, облекаются молодой кожей.

Так позаботился Он прикрыть Своих врагов; но не только телесную наготу их прикрыл Он звериными кожами. Он сжалился над их еще более постыдною наготою, -- наготою душевной; облачив ее одеянием Своего правосудия, Он прикрыл ее от взоров небесного Отца. Потом быстро вознесся к Нему и со славою занял Свое прежнее место в Его блаженном лоне. Он повестил примиренному Отцу (хотя Отец знал все) о том, что свершилось с Человеком, присоединяя Свое нежное ходатайство за него.

Между тем, прежде, чем был совершен на Земле грех и суд, Грех и Смерть сидели друг против друга за вратами Ада, которые стояли широко открытые, извергая далеко в Хаосе вихри пожирающего пламени, с той минуты как открыл их Врагу Грех, и тот обратился теперь к Смерти с такою речью: "О, Дочь моя, зачем сидим мы здесь, праздно смотря друг на друга, тогда как Сатана, наш великий родитель, подвизается в других мирах, приготовляя более счастливое жилище нам, своим милым чадам? Он, без сомнения, имеет успех. Если бы он потерпел неудачу, он уже давно возвратился бы сюда; ярость врагов не нашла бы лучшего места для его наказания и удовлетворения своего мщения. Мне кажется, будто я чувствую в себе новую силу, будто крылья мои растут и мне дается широкая власть за пределами этой бездны. Не знаю, что влечет меня, симпатия или какая-то врожденная сила, могущая через величайшие пространства, сокровеннейшими путями рождать таинственную связь между однородными предметами. Ты, моя неразлучная тень, должна следовать за мною: нет власти, могущей разлучить Грех со Смертью. Но чтобы трудности обратного пути через эту неприступную, непроходимую пучину не замедлили его возвращения, попытаемся на отважный труд, не превышающий, однако, твоих и моих сил: утвердим на этом океане дорогу от Ада к тому Новому Миру, где торжествует теперь Сатана; соорудим памятник громадной цены для всего адского воинства; ему откроется свободный путь для сообщения с тем миром или переселения туда, когда решит судьба. Я не ошибаюсь в дороге, так сильно влечет меня это новое очарование; оно будет руководить мною".

Тощий Призрак отвечает: "Иди, куда ведет тебя Судьба и сила призвания. Я не останусь позади тебя, не собьюсь с пути, идя вслед за тобою. Я чую уже запах убийств, бесчисленной добычи! Я чувствую дыхание Смерти, исходящее от всего, что есть там живого! Я не премину участвовать в твоем предприятии; рассчитывай на мою помощь".

При этих словах Призрак с наслаждением вдыхает запах смерти, поразившей землю. Так стаи хищных птиц, накануне дня битвы, издалека слетаются к полю, где расположен воинский стан; они летят туда, чуя запах живых трупов, обреченных назавтра смерти в кровавой сече. Так ужасный Призрак, расширив ноздри, обоняет в зараженном воздухе свою добычу, чуя ее через беспредельное пространство. Оба чудовища из врат Ада пускаются в пространное, безначальное царство Хаоса, и в влажном его мраке летят различной дорогой. С стремительной силою (а силы их были велики) царят они над волнами, и все, что встречают на пути твердого или мягкого, колеблемого то вверх, то вниз, точно в бушующем море, кучами сгоняют с обеих сторон к отверстию Ада: так два полярных ветра, дуя с противных сторон на Кронийское море¹⁵¹, сдвигают и гонят ледяные горы, заграждая ими к востоку, за пределами Печоры, предполагаемый путь к берегам богатой Катайи¹⁵².

Смерть своей окаменяющей, леденящей, иссушающей палицей, точно трезубцем сглаживает скученные вещества и укрепляет их на месте так же неподвижно, как стоит теперь остров Делос, некогда плавучий¹⁵³; остальное, с суровостью Горгон, сковывает ее взгляд. Эту плотину, равняющуюся ширине адских врат и досягающую самой его глубины, скрепляют они асфальтовой смолой; потом, в виде громадной, высокой арки, воздвигают над клокочущей бездной мост чудовищной длины, мост, соединяющийся с неподвижной стеной этого мира, беззащитно представленного теперь в добычу Смерти: так возник широкий, гладкий, удобный, безопасный путь от Земли к Аду. Так, если сравнивать великое с малым, Ксеркс, для порабощения свободной Греции покинув свой Мемноновский дворец в Сузе, пустился в море и, пройдя Геллеспонт как по мосту, соединил Европу с Азией, многократными взмахами бичуя негодующие волны.

Смерть и Грех окончили это чудо строительного искусства: над взволнованной пучиной по следам Сатаны перекинулась цепь висячих скал, до того самого места, где, благополучно избежав ужасов Хаоса, он впервые опустил свои крылья на обнаженной поверхности нового шарообразного мира. Там адамантовыми гвоздями и цепями укрепили они свое сооружение, -- укрепили слишком прочно и крепко!

Оттуда увидели они границы Эмпирейного Неба и Нового Мира, разделенные небольшим расстоянием; влево был Ад, но его отделяла глубокая пучина: перед ними лежало три пути, ведущих к этим трем странам. Они избирают путь к Земле, прямо в Рай, как вдруг видят вдали Сатану в образе светлого Ангела: он парил на зените между Центавром и Скорпионом, между тем как солнце поднималось в знаке Овна. Он был в чужом образе, но милые детища тотчас же узнали своего родителя, несмотря на личину. Соблазнив Еву, он скользнул тайком в соседний лес и переменил свой вид, чтобы наблюдать последствия своего преступного дела. Он видел, как Ева, хотя совершенно неумышленно, повторила его над своим мужем; видел их стыд, искавший напрасных покровов. Но при виде Сына Божия, снисшедшего судить их, он бежал в ужасе, -- не надеясь избавиться от кары, но думая только отдалить ее; сознавая всю тяжесть своей вины, он страшился, чтобы гнев Божий не разразился над ним мгновенно. Когда миновала опасность, ночью он вернулся к злополучным супругам; из печальных речей их и жалоб он узнал свой собственный приговор и то, что исполнение его не последует немедленно, а отложено на будущие времена. Он возвращался теперь в Ад с этой веселой вестью. Возле Хаоса, у самого подножия нового чудесного моста, он неожиданно увидел своих милых детей, шедших ему навстречу. Велика была радость их встречи, а при виде этого изумительного моста радость Сатаны увеличилась. Он долго стоял в восхищении, пока Грех, его прекрасная, очаровательная дочь, не прервала так молчания:

"О, Родитель, ведь это твое великолепное создание, твои трофеи, а ты смотришь на него, как будто бы оно не было твоим делом! Ты его творец и главный строитель: в ту минуту, как сердце мое угадало, -- мое сердце бьется одинаково с твоим, вследствие нежной, таинственной связи, -- как только угадало оно о твоем успехе на земле, который я читаю теперь в твоих взорах, меня тотчас же непреодолимо повлекло к тебе вместе с этим другим твоим детищем, несмотря на расстояние миров, разделявшее нас: так тесно связаны мы трое роковою судьбою. Ад не мог удержать нас в своих пределах, непроглядный мрак пучины не помешал нам последовать по твоим славным следам. Ты совершил великое дело нашего освобождения; до тех пор мы были в заключении за вратами Ада; ты дал нам силу так укрепить бездну и воздвигнуть в ее мраке этот громадный мост. Весь мир теперь твой; ты мужеством приобрел то, чего не созидала твоя рука; мудростью с избытком вознаградил то, чего лишился в бранях: ты вполне отомстил за наше поражение на Небе. Здесь ты будешь самодержавным царем, чего не мог достигнуть там. Пусть царит там Победитель, как присуждено исходом битвы; пусть удалится от этого нового мира, который Он Сам отверг Своим приговором: с этих пор Он разделит с тобою власть над вселенной; пределы эмпирея будут отделять Его квадратное царство¹⁵⁴ от твоего в этом шаровидном мире. Теперь ты стал еще опаснее для Его престола; пусть попробует померяться с тобою!"

На это Князь тьмы радостно отвечает: "О, прекрасная дочь! И ты, чей я отец и прародитель, вы славно доказали, что принадлежите к племени Сатаны (я горжусь этим именем, означающим противника Всемогущего Царя Небес); вы оказали большую услугу мне и всему адскому царству этим величественным зданием близ самых врат Неба; вы соединили ваши трофеи с моими и, облегчив сообщение между Адом и этим новым миром, сделали из них одно царство. Итак, в то время, как по вашей широкой дороге я легко спущусь через мглу к своим союзным Силам, чтобы поведать им о моем торжестве и разделить с ними радость, вы обе, между теми бесчисленными шарами, теперь вашим достоянием, спуститесь прямо в Рай; царствуйте благополучно, поселитесь там и владычествуйте над землею и воздухом, а главное -- над Человеком, который провозглашен единственным владыкой всего мира. Сначала сделайте его своим верным рабом, а потом уничтожьте. Я посылаю вас моими наместниками на земле и даю вам неограниченную власть, непреоборимую, исходящую от меня силу. От ваших соединенных стараний зависит теперь мое владычество в этом новом царстве, которое Грех, благодаря моему подвигу, предоставил Смерти. Если вы общими силами одержите верх, Аду нечего будет страшиться. Идите и будьте неумолимы".

Сказав так, Сатана оставляет их; они быстро ринулись сквозь густейшие созвездия, распространяя везде свой яд; звезды, зараженные их дыханием, бледнеют; планеты, сталкиваясь с планетами, меркнут в затмении. С другой стороны, Сатана спускается по широкой плотине к вратам Ада. Хаос стонет под тяжестью чудовищного моста и с обеих сторон наступает бушующими валами на преграду, которая с презрением отражает их негодующий гнев. Сатана проходит через широко открытые, никем не охраняемые врата. Все кругом было пусто; приставленные к вратам стражи, покинув свой пост, улетели в высшую область; все остальные удалились вглубь Ада, к стенам Пандемониума, гордой столицы Люцифера, как назывался Сатана во имя блестящей звезды, с которою он имел сходство. Между тем как сановники заседали в совете, с беспокойством рассуждая о том, что за случайности могли замедлить послание их властелина, --- вооруженные легионы охраняли дворец Сатаны. Так повелел он, оставляя их, и они строго соблюдали его приказ. Как татарин перед своим неприятелем, русским, бежит около Астрахани по снежным равнинам, или как бактрийский софта, спасаясь от турецкого полумесяца, в бегстве своем в Тавриду или на Каспий оставляет позади себя опустошенное Аладульское царство¹⁵⁵, так легионы, изгнанные с Небес, оставили пустынными огромные области, лежавшие около мрачных пределов Ада, и все собрались к столице, окружив ее бдительной стражей. Теперь они с часу на час ожидали возвращения великого искателя неведомых миров. В виде простого Ангела самого малого воинского чина, он незаметно проходит сквозь их толпу. Незримо проникнув в двери Плутонова чертога, он вступает на свой высокий трон, с царским великолепием возвышавшийся на другом конце под балдахином из богатейшей ткани. Несколько минут он сидел и озирал всех, но сам был невидим. Наконец, как бы выйдя из облака, показалась его блистательная глава и весь образ, сияющий подобно звезде; даже еще ярче был обманчивый блеск его славы, оставленный ему после его падения. Стигийское войско, пораженное этим внезапным блеском, устремляет взоры к престолу и видит своего могучего вождя, возвращения которого ждали с таким нетерпением. Громки были их восклицания: великие сановники, заседавшие в мрачном совете, поспешно бросаются к нему, поздравляют его, разделяя с ним радость. Движением руки он водворяет молчание, и такая речь приковывает их внимание:

"Престолы, Господства, Княжества, Власти, Силы, не только по праву, но в действительности владеющие теперь этими высокими титулами! Призываю вас, чтобы возвестить, что успех превзошел мои надежды; я вернулся, чтобы торжественно вывести вас из этой бездонной адской могилы, отвратительного, проклятого жилища скорби, из этой тюрьмы нашего тирана. Ступайте, владейте теперь обширным миром, мало уступающим нашей небесной отчизне; он завоеван вам моею твердою отвагой. Какие страшные опасности должен я был превозмочь! Слишком долго было бы описывать вам все мои подвиги, все страдания, все трудности пути через неизмеримую пустоту сверхъестественной беспредельной пучины, где царит одно ужасное смятение. Теперь Грех и Смерть проложили через эту бездну широкую дорогу для вашего славного шествия. Но я, с каким неимоверным трудом пробивал я непроторенный путь! Я должен был промчаться через неукротимую бездну, я погружался в недра первобытной Ночи и дикого Хаоса, которые, ревниво храня свои тайны, с бешенством стремились поставить преграды моему чудесному странствию, и неистово вопияли против всевышней Судьбы. Наконец, я нашел новосозданный мир, молва о котором давно была известна на Небе. Действительно, это вполне совершенное, удивительное творение! Там, в Раю, помещен Человек: наше изгнание доставило ему это счастье. Я соблазнил Человека; я хитростью заставил его отступить от его Творца и, что еще более удивит вас, соблазнил его плодом с дерева! В наказание за такое оскорбление (не достойно ли это смеха!) их Создатель и возлюбленного Своего Человека и весь мир предал в добычу Греху и Смерти. Значит, теперь все наше, и мы приобрели все это без труда, без заботы и страха. Мы будем странствовать, жить в том мире и властвовать над Человеком, как бы он властвовал над всем. Правда, Он осудил и меня или, скорее, не меня, а Змея, ту тварь, в образе которой я обольстил человека. Что касается меня в Его приговоре, -- это вражда, которую Он положит между мною и человечеством: я поражу ему пяту, его же семя (когда -- не определено) поразит мою голову. Кто бы не согласился приобрести мир ценою такой раны или даже более тяжких страданий? Я дал вам отчет о своих действиях. Что же остается делать вам, боги? Восстаньте, вступайте скорее в обитель блаженства".

Сказав эту речь, он на минуту останавливается в ожидании всеобщих криков восторга и грома рукоплесканий, лестных для слуха, как вдруг, наоборот, слышит со всех сторон зловещий свист бесчисленных языков, выражение общественного презрения. Он поражен, но, не имея времени прийти в себя, еще более поражается собственной переменой: он чувствует, что лицо его заостряется и съеживается, руки врастают в ребра, ноги переплетаются, сливаясь вместе, вдруг он падает ниц, превращаясь в чудовищного змея, ползающего на чреве. Он борется, но тщетно; более высокая Сила побеждает его, исполняя назначенную ему кару -- пресмыкаться в том образе, какой он избрал для совершения преступления. Он хочет говорить, но раздвоенный язык отвечает шипением на шипение других таких же языков. Все претерпели одинаковое превращение: все участники его дерзкого бунта обратились в змей. Ужасными звуками, пронзительным шипением наполнился чертог; густо кишат в нем разнообразно сложенные чудовища: головою и хвостом они одновременно Скорпионы и Аспиды, страшные Амфисбены, рогатые Керасты, Гидры, злые Эллопы, Дипсады¹⁵⁶. Не так густо кишели некогда гады на земле, обагренной кровью Горгоны на острове Офиузе.

Среди них Сатана и теперь возвышался над всеми в виде Дракона. Он был громаднее чудовищного Пифона¹⁵⁷, рожденного солнцем из ила в Пифийских долинах, и, по-видимому, сохранил всю прежнюю власть над своими подданными. Все следуют за ним в открытое поле, где остальные сонмища мятежников, сверженных с Неба, выстроившись рядами, стояли в торжественном ожидании победоносного шествия их вождя, покрытого славой. И вдруг они видят -- о, какая противоположная картина!.. Они видят скопище отвратительных гадов. Ужас объял их и ужасающее сочувствие: они ощущают, что сами превращаются в то, что они видят. Падает их оружие, падают копья и щиты, наконец, быстро падают они сами, и снова раздается ужасное шипение; отвратительный вид передается всем, подобно заразе; все разделяют одинаковую кару, как разделяли преступление. Так, ожидаемые рукоплескания превращаются в злобное шипение, торжество -- в посрамление, которое извергают на них собственные их уста.

На поле Всевышнего, для увеличения их наказания, в минуту этого превращения выросла неподалеку роща; деревья в ней были увешаны прекрасными плодами, похожими на тот райский плод, которым искуситель соблазнил Еву. Они жадно устремляют взоры на это чудо, воображая, что вместо одного запрещенного дерева выросло теперь множество, чтобы причинить им еще больше стыда и терзаний. Но, мучимые жгучею жаждою и нестерпимым голодом, наведенным на них для соблазна, они не могут воздержаться, толпами бросаются к деревьям и обвиваются вокруг них гуще змеиных колец, обвивавших голову Мегеры. Жадно срывают они плоды, прекрасные на вид, подобные тем, что красовались на берегу того смоляного озера, где пылал Содом. Но этот адский плод, еще более обманчивый, обманывал не осязание, а вкус. Они думают утолить им голод, но вместо вкусного плода ощущают в челюстях горький пепел и выплевывают его с отвращением. Несколько раз повторяли они попытку: так нестерпимы были голод и жажда; но всякий раз едкая горечь кривила их челюсти, наполненные золою и пеплом. И так они неоднократно поддавались обольщению, -- не один раз, как Человек, над которым они торжествовали. И долго терзал их голод и ненавистное шипение, пока, наконец, не было им дозволено принять прежний, утраченный образ. Каждый год, как говорят, в течение известного числа дней они обречены на такое унизительное превращение в наказание за их гордость и радость в то время, когда был соблазнен Человек. Однако им удалось распространить между язычниками предание, будто Змей, которого они называли Офионом¹⁵⁸, вместе с Эвриномою, может быть, весьма близкою Еве, первый правил высоким Олимпом, откуда был изгнан Сатурном и Опсой¹⁵⁹ еще до рождения Диктейского Зевса.

Между тем, адская чета прибыла в Рай и, увы! Прибыла слишком скоро. Грех, сначала действуя там своей силой, теперь являлся лично, чтобы навсегда поселиться на земле. Позади его, следуя за ним шаг за шагом, шла Смерть. Тогда она еще не сидела на своем бледном коне¹⁶⁰.

Грех обращается к ней с такими словами: "Ты, второй отпрыск Сатаны, всепобеждающая Смерть, что думаешь ты теперь о нашем царстве? Не без труда досталось оно нам, но не лучше ли было предпринять это трудное путешествие, чем сидеть стражами у мрачного порога Ада без имени, без могущества, где ты иссыхала от голода?"

Чудовище, порождение греха, отвечало: "Для меня, снедаемой вечным голодом, все места равны, и Ад, и Рай, и Небо; мне всего лучше там, где я найду больше добычи. Много ее здесь, но мне все кажется недостаточным, чтобы насытить это громадное тело, это пространное, ненасытное чрево".

Чудовищный родитель отвечает на это: "Пожирай пока травы, плоды, цветы; потом животных, рыб, птиц: это недурные кусочки. Ничего не щади, пожирай все, что скосит своей косою Время, пока я не поселюсь в человеке и его роде; тогда я все заражу в нем, все его мысли, взгляды, слова, поступки, и приготовлю его для тебя: это будет твоя последняя и самая сладкая добыча".

После этих слов они расстаются и идут разными путями; у обоих одна цель: губить, лишать жизни все живое и постепенно подготавливать все к разрушению, неизбежному рано или поздно. Всемогущий видел это с высоты Своего престола, окруженного Святыми, и так вещал небесным чинам: "Смотрите, с каким бешенством стремятся эти адские псы опустошать мир, который Я создал таким прекрасным, таким совершенным, который и поныне оставался бы в таком состоянии, если бы безумие Человека не открыло к нему доступа этим свирепым разрушителям. И они дерзают Мне приписывать безумие! Так мнит князь Ада со своими приверженцами. Из-за того, что Я допустил их проникнуть в такое божественное место и так легко овладеть им, они думают, что в безумном ослеплении Я действую в пользу Своих злобных врагов. Они издеваются надо Мною, воображая, что в порыве гнева Я отдал мир в жертву их необузданной ярости. Они не ведают, что Я призвал их туда для того, чтобы они, адские псы, стерли своим языком всю мерзость, всю грязь, которыми человеческий грех осквернил все, что было чисто, пока, наконец, сами, отравившись этим ядом, пресытившись ужасными яствами, Грех, Смерть и зияющая Могила, от одного удара Твоей победоносной руки, о возлюбленный Сын Мой, с воплем низринутся в бездну Хаоса: адская пасть, поглотив их, закроется, навек сомкнув свои прожорливые челюсти¹⁶¹. Тогда возобновленные Небеса и Земля очистятся; никакое пятно не омрачит более их святыни. До тех пор не снимется произнесенное над ними проклятие."

Он окончил, и среди небесного собрания, подобно шуму океана, пронеслось громкое "аллилуйя". Бесчисленные хоры пели: "Правы Твои пути, святы Твои решения. Кто может помрачить Твою славу!" Потом они воспели Сына, будущего Избавителя человечества, Который сойдет с Небес и в течение веков воздвигнет новое Небо и новую Землю.

Так пели они. Между тем Создатель призывает по именам Своих могучих Ангелов и дает им важные веления, согласно настоящему состоянию мира. Во-первых, Он повелевает им переменить течение солнца так, чтобы на земле был то почти нестерпимый жар, то такой же холод. С севера велит им призвать дряхлую зиму, с юга -- жгучий зной лета. Бледной луне Он также предписал ее службы, пяти планетам -- их движение и зловещие сочетания¹⁶². Неподвижным звездам назначил время, когда они должны изливать свое пагубное влияние и вызывать бури, восходя или заходя с солнцем. Ветры поставлены были по их углам¹⁶³ и узнали, когда своею яростию терзать воздух, моря и землю, а гром -- когда в мраке воздушных чертогов должны греметь его грозные раскаты.

Одни говорят, что эти Ангелы получили повеление отклонить земные полюсы от солнечной оси и что они с большим усилием сдвинули вкось земной шар -- центр вселенной. Другие утверждают, что солнцу было повелено на такое же расстояние отклонить свой путь от равноденственного пути и восходить через Тельца с семью сестрами Атлантидами и Спартанскими Близнецами до тропика Рака; оттуда нисходить через Льва, Деву и Весы к Козерогу, чтобы каждому поясу приносить перемену времен года. Иначе круглый год зеленеющая и цветущая земля сияла бы улыбкою вечной весны; день был бы равен ночи везде, кроме стран за полярными кругами; их жителям светил бы безночный день, между тем как низко стоящее солнце, в вознаграждение за свою даль, все ходило бы вокруг их горизонта: восток и запад были бы им неведомы; не знали бы вечных снегов холодная Гренландия и полуденные земли за Магелланом, равно отдаленные от экватора.

В минуту, когда был вкушен плод, Солнце отклонилось от своего пути, как при виде пира Фиеста¹⁶⁴. Иначе, до совершения греха, разве земля не была бы подвержена, так же как теперь, переменам то резкого холода, то удушающего жара? Эти перемены в Небесах, хотя медленные, произвели подобные же перемены на земле и морях. Под влиянием светил воздух заразился парами, туманами, горячим дыханием тлетворных испарений. С севера Норумбегии¹⁶⁵ и Самоедских берегов, расторгнув свои медные темницы, понеслись Бореи и Цециасы, шумные Аргесты и Тресциасы¹⁶⁶; вооруженные льдами, градом, снегами, ураганами, они потрясают леса и волнуют океаны. С противоположного юга стремятся на них из Сьера-Леоне Нот и черный Афер, гоня перед собою громовые тучи. Их пересекают с востока и запада такие же яростные Эвр и Зефир, бушующие вместе со своими спутниками Сирокко и Либекией. Так, неистовство природы началось с неодушевленного царства; потом Раздор, детище Греха, первый ввел смерть среди бессловесных: между ними возгорается дикая ненависть: зверь восстает войною на зверя, птицы воюют с птицами, рыбы с рыбами, -- все оставляют зеленые пастбища и пожирают друг друга. Человек не внушал им более уважения и страха; они бежали от него или мрачно следили за ним сверкающим взором, когда он проходил мимо.

Так начались все возрастающие внешние бедствия. Адам уже заметил их отчасти, хотя, предаваясь печали, скрывался в самой глухой тени; но то, что он чувствовал внутри себя, было хуже; поверженный в бурный океан страстей, он ищет облегчения в печальных жалобах:

"О, какое страдание после такого блаженства! Неужели настал конец этого только что созданного, великолепного мира! И я, так недавно бывший венцом его славы, я, наслаждавшийся блаженством и проклятый теперь, должен скрываться от лица Бога, лицезрения Которого было бы для меня высшим счастьем! Но пусть так, если бы этим кончалось злополучие: я заслужил его и перенес бы то, что принадлежит мне по заслугам. Но этого не довольно: все, что я буду есть или пить, все, что произойдет от меня, есть размножение проклятия! О, слова, которым я некогда внимал с восторгом: "Плодитесь и размножайтесь!", слышать их теперь было бы смертью! Что я могу плодить и размножать, кроме проклятий на свою голову! Кто из тех, на ком в течение грядущих веков отразится зло, причиненное мною, не обратит проклятия на мою голову? Мои потомки воскликнут: "Будь проклят, нечестивый предок! Тебе, Адам, обязаны мы этой печальной жизнью!" Да, проклятие будет их благодарностью! Так, кроме проклятья, которое уже лежит на мне, проклятья всего потомства сольются во мне, как в своем естественном центре, и хотя будут на месте, но будут удручать меня своею тягостью. О, мимолетные радости Эдема, дорого заплачу я за вас вечным горем!

Но из моей глины, разве я просил Тебя, Творец, сотворить меня человеком? Молил ли я извлечь меня из мрака и поместить в этом прекрасном саду? Так как моя воля не участвовала в моем бытии, то вполне правосудно и справедливо было бы снова обратить меня в мой прах. Я готов покориться и возвратить все, что было мне дано, сознавая себя неспособным выполнить Твоих слишком тяжелых условий, наложенных на меня для сохранения блага, которого я не искал. Разве потеря его не есть уже достаточная кара? Зачем же прибавляешь Ты к этому еще чувство бесконечной скорби! Непостижимо для меня Твое правосудие! Но, сознаюсь, теперь поздно сетовать: я должен был отказаться от тех условий тогда, когда они были предложены. Ты принял их! Так ты хотел пользоваться благом, а потом осуждать условия? Бог создал тебя, говоришь ты, без твоего согласия? Но что, если бы твой сын, оказавший тебе ослушание, на твой упрек возразил: "Зачем дал ты мне жизнь? Я не искал ее". Ты допустил бы такое дерзкое оправдание? Допустил бы такое презрение к себе? Однако, он был бы рожден не по твоему желанию, но по необходимому закону природы. Тебя же Бог сотворил по собственному Своему выбору; Он избрал тебя для служения Себе: твоя награда была милостью с Его стороны, значит, по всей справедливости, и наказание твое состоит в Его воле! Да будет так! Я покоряюсь; приговор Его справедлив: я прах и возвращусь к праху. О, желанная минута, приди скорее! Зачем медлит Его рука исполнить приговор, назначавший кару в самый день преступления? Зачем пережил я его? Зачем эта насмешка надо мною: обещать смерть и между тем продлевать жизнь для бесконечных терзаний? О, как радостно встретил бы я смерть, к которой приговорен, и снова обратился в бесчувственную землю! С какой радостью лег бы я в лоно моей матери! Там я нашел бы покой и уснул бы безмятежным сном. Страшный голос Божий не гремел бы в моих ушах, подобно грому! Не терзался бы я мучительным ожиданием в вечном страхе еще худших бедствий для меня и моих потомков! Однако меня неотступно преследует одно сомнение: что, если я не умру весь? Что, если чистое дыхание жизни, эта душа, которую Бог вдохнул в Человека, не может разрушиться с этим телесным комом! Тогда в могиле или другом ужасном месте, кто ведает, -- я буду обречен на живую смерть! О ужасная мысль, если это справедливо! Но нет! Что же согрешило, как не самый этот жизненный дух во мне? Что же может умереть, как не то, что имеет жизнь, что совершило грех? Тело, собственно, не имеет жизни, не грешит. Значит, я весь умру. Пусть эта мысль успокоит мои сомнения: далее человеческий разум не может ничего постигнуть.

Но если Господь бесконечен, разве от того бесконечен и Его гнев? Пусть так! Но ведь Человек есть существо конечное, он осужден на смерть. Как же может Бог преследовать вечным гневом Человека, когда смерть должна прекратить его существование. Может ли смертное быть бессмертным? Какое странное противоречие даже для Самого Бога; оно обличало бы в Нем скорее бессилие, чем могущество. Неужели ради Своего гнева в караемом человеке конечное Он сделает бесконечным, для удовлетворения Своей жестокости, ничем неудовлетворимой? Но это значило бы простирать кару за пределы бренного праха и закона Природы, по которому все причины постоянно действуют согласно с материей, им нет распространения вне их сферы. Но что, если смерть не лишит чувств одним ударом, как я предполагаю, что, если с ней соединены, с этого самого дня, вечные муки, которые я и теперь чувствую в глубине души во всем окружающем, и там мучиться до бесконечности! О, горе мне! Эта ужасная мысль, беспрестанно возвращаясь подобно грозным ударам грома, поражает мою беззащитную голову!

Итак, Смерть и я, мы вечны, нераздельны! Но это не одна моя доля: во мне проклято все мое потомство! Прекрасное наследство завещано вам мною, Сыны мои! О, если бы я мог расточить его сам, чтобы вам ничего не оставалось после меня! Лишенные его, как бы благословляли вы того, на кого падут теперь ваши проклятия! О, неужели за грех одного человека должно быть невинно осуждено все человечество? Да и будет ли оно невинно? Все, что произойдет от меня, будет растлено духом и волею, не только способной, но по природе расположенной ко злу! Как же могут они быть оправданы перед лицом Господним? И, однако, после всех этих сомнений, я отдаю Ему справедливость. Все мои рассуждения тщетны, все ложные доказательства приводят меня все к одной и той же постоянной мысли. Первый и последний, я виною всему, я единственно; на меня одного, как на корень и происхождение всех зол, должно пасть обвинение! О, если бы на меня одного пал и Его гнев. Безумное желание! В силах ли ты снести это бремя, хотя и разделенное с твоей виновной женою, это бремя, которое превосходит тяжестью всю землю, всю вселенную! Итак, ни в твоих сомнениях, ни в твоих желаниях, нет тебе никакого прибежища, никакой надежды; ты видишь, что несчастнее тебя не было и не будет никого в мире: с одним Сатаною равняешься ты в преступлении; одинакова и ваша участь. О, Совесть! В какую бездну ужаса и терзаний повергла ты меня! Я не вижу исхода и только падаю глубже и глубже!" Так Адам громко стенал в тишине ночи, но не той свежей, ясной, кроткой ночи, какою она была до падения Человека; теперь воздух был полон густых, вредных паров и страшного мрака, в котором преступная совесть видела тысячи ужасов. Он лежал, распростертый на земле, на холодной земле; он проклинал свое рождение, обвинял Смерть за то, что она медлит с казнью, когда она была определена в самый день преступления. "Зачем не приходишь ты, Смерть, -- взывал он, -- зачем трижды желанным ударом не избавишь меня от жизни? Неужели Правда изменит своему слову! Неужели божественное Правосудие не поспешит быть правосудным! Но Смерть не идет на мой зов; небесное Правосудие не ускоряет своих медленных шагов, не внемля ни мольбам, ни воплям! О, леса, о, источники, холмы, долины, рощи, не на такие звуки откликались вы мне когда-то из вашей тени, не такие песни повторяло ваше эхо!"

Печальная Ева сидела в отдалении, погруженная в отчаяние. Видя горесть Адама, она приближается к нему, старается нежными словами успокоить в нем взволнованные страсти, но он суровым взглядом отталкивает ее:

"Прочь с глаз моих, ты, Змея!.. Всего приличнее это имя тебе, вступившей в союз с этой тварью; сама ты столь же лукава и ненавистна, как она! Тебе недостает только ее змеиного вида и цвета, чтобы, видя затаенный в тебе обман, все создания остерегались тебя, чтобы эта небесная красота, прикрывающая собою адское вероломство, не завлекало их в свои сети. Я был бы навеки счастлив без тебя, без твоей гордости, твоего пустого тщеславия, отвергнувших мои предостережения в то время, когда мы были наименее безопасны. Ты с презрением отвечала на мое справедливое недоверие! Ты горела желанием быть видимой, хотя бы самим Дьяволом, воображая своею прелестию восторжествовать и над ним. Однако лишь только встретилась со Змеем, как он, потешаясь над тобою, обманул тебя, а ты меня. Я позволил тебе удалиться от себя, доверяя тебе, считая тебя разумной, твердой, рассудительной, защищенной против всяких нападений; а не мог разгадать, что все в тебе -- один наружный блеск, а не истинная добродетель, что ты не более как ребро, искривленное от природы, и, как я теперь вижу, именно в левую сторону, откуда было взято. Лучше было бы оно выброшено тогда, если оно превышало должное число!

О, зачем Бог, Премудрый Создатель, населивший высочайшие Небеса Духами одного пола, завершил Свое творение этой новостью на земле, этим красивым пороком природы? Зачем Он сразу не наполнил мир мужами, как Небо -- Ангелами, без женщин? Зачем не придумал Он другого способа для размножения человечества? Тогда не произошло бы этого несчастья и многих других впоследствии. Бесчисленные смуты будут на земле от женской хитрости и тесного союза с этим полом. Мужчина или никогда не найдет подруги по сердцу, а возьмет такую, какую пошлет ему несчастье или ошибка; которую бы он хотел более всего, та редко достанется ему от испорченности ее сердца: она, на его глазах, предпочтет ему менее достойного. Или, если она его полюбит, ей будут препятствовать родители; или самый счастливый выбор он сделает слишком поздно, когда уже будет окован цепями брака с женщиной, ненавистной ему или позорящей его имя. Отсюда бесчисленные несчастья отравят человеческую жизнь и будут возмущать мир домашнего очага".

Адам ничего более не сказал, и отвернулся от Евы; но это не оттолкнуло ее; обливаясь слезами, с беспорядочно рассыпанными по плечам волосами, смиренно падает она к его ногам, обнимает их, умоляет о прощении. Она обращается к нему с такой мольбою:

"О, не покидай меня так, Адам! Небо свидетель, какой искренней любви и уважения к тебе полно мое сердце. Я неумышленно обманула тебя, сама, несчастная, поддавшись обману! У ног твоих молю: не лишай меня того, чем я живу: твоих нежных взглядов, твоей помощи, твоих советов; в этой тяжкой скорби они -- моя единственная сила, единственная опора. Покинутая тобою, куда я денусь? Что станется со мною? Пока мы живы, -- может быть, нам остается жить один короткий час, не более, -- пусть будет между нами мир! Как соединяет нас одно злополучие, так соединимся в общей ненависти к врагу, тому жестокому Змею, на которого прямо указано в нашем приговоре. За постигшее нас горе не обращай твоей ненависти на меня, и без того погибшую и еще более несчастную, чем ты! Мы оба согрешили; но ты согрешил только против Бога, я же против Бога и тебя. О, я возвращусь на место, где был произнесен наш суд; там моими воплями я буду докучать Небу, буду молить его, чтобы приговор этот не падал на твою голову, а был обращен на одну меня, единственную виновницу всего твоего горя, на меня одну. Я одна заслуживаю его справедливый гнев!"

Она умолкла, рыдая; сознание вины, раскаяние, смиренное положение, в котором она оставалась неподвижно, пока не получила прощения, вызвали в Адаме сострадание к ней. Сердце его смягчилось к подруге, так недавно еще бывшей его жизнью, его единственною отрадой. Теперь, у его ног, это прелестное создание покорно молит о примирении, просит совета и помощи у оскорбленного ею. Он был обезоружен, весь гнев его прошел; он поднял свою подругу и кротко сказал ей: "Безрассудная, ты и теперь, как прежде, желаешь сама не зная чего; ты хочешь, чтобы вся кара пала на одну тебя! Увы! Перенеси прежде свою собственную; можешь ли ты выдержать всю силу гнева Божьего, который теперь еще едва коснулся тебя, когда тебе так трудно перенести мое неудовольствие. Если бы мольбы могли изменить вечные определения, я ранее тебя поспешил бы к тому месту; мой голос громче твоего воззвал бы к Небу, чтобы все обрушилось на одну мою голову, чтобы Бог простил тебе слабость твоего немощного пола; она была вверена мне, и я сам подвергнул ее опасности.

Но встань; не будем более спорить и осуждать друг друга; мы и так уже довольно осуждены. Постараемся лучше взаимной любовью облегчить тяжесть нашего горя, разделяя его друг с другом: день смерти, возвещенный нам, я предвижу, придет не скоро; он будет приближаться к нам медленно, как зло, как вечер долгого дня, чтобы увеличить наши страдания, и эти страдания разделит все наше потомство! О несчастное потомство!"

Ева, с успокоенным сердцем, отвечает: "Адам, я знаю как мало значения могут иметь для тебя мои слова; печальный опыт показал, как они были ошибочны, несчастное событие доказало их пагубу! Но ты прощаешь меня, ты возвращаешь мне свое доверие, хотя я и не достойна этого; надеясь возвратить твою любовь, единственную отраду сердца, суждена ли мне жизнь или смерть, я не скрою от тебя, какие мысли родила во мне душевная тревога: есть средство облегчить наши бедствия, даже прекратить их совсем. Средство это печально, ужасно, но легче наших страданий, и в нашей воле. Если нас больше всего беспокоит судьба наших потомков, если они должны родиться для неизбежного горя, чтобы быть, наконец, уничтоженными Смертью, -- тяжело быть причиной несчастия своих близких, произвести из наших чресл в проклятый этот мир несчастное племя, которое после жалкой жизни должно, наконец, сделаться жертвой отвратительного чудовища! В твоей власти предотвратить рождение злополучного племени, пока оно еще не зачато. Ты бездетен, оставайся бездетным. Тогда алчная Смерть будет обманута и принуждена одними нами удовлетворить свою ненасытную пасть. Но если ты находишь, что жестоко и трудно постоянно быть вместе, любить друг друга, обмениваться нежными взглядами и воздерживаться от священных прав любви, от нежных брачных объятий, безнадежно томясь желанием в присутствии существа, сгорающего тем же чувством, -- мука не легче всех остальных, что так страшат нас, -- тогда освободим разом себя и свое потомство от того, что ужасает нас за себя и за них: будем искать Смерти; если же не найдем ее, то собственными руками прервем нашу жизнь. Зачем нам вечно трепетать от страха перед смертью, когда в нашей власти из многих путей к ней избрать кратчайший: разрушением уничтожить разрушение?"

Она остановилась... или отчаяние прервало ее голос. Она так много думала о смерти, что лицо ее покрылось смертельной бледностью. Но такой совет не поколебал Адама: в этой борьбе его более проницательный ум вознесся к лучшим надеждам; он отвечал:

"Ева, твое презрение к жизни и наслаждениям доказывает, как будто в твоей душе таится нечто возвышеннее, благороднее того, что она отвергает; но мысль о самоуничтожении опровергает твое кажущееся превосходство; в ней видно не презрение к жизни, но страх потерять ее, сожаление о слишком любимых радостях. Или если ты желаешь смерти, как крайнего исхода, думая избегнуть этим возвещанного наказания, то знай, разгневанный Господь слишком премудро направил Свою мстящую руку; Его нельзя обмануть. Такая насильственная смерть не избавит нас от заслуженной кары; приговор наш совершится; я скорее боюсь, чтобы такое упорство не усилило гнева Всевышнего и Он не поселил бы в нас живой смерти. Поищем более разумного решения. Мне кажется, я нахожу его, припоминая и внимательно обдумывая слова нашего приговора: "Твое семя поразит главу Змея". Жалкое вознаграждение, если бы не подразумевался здесь, как я догадываюсь, великий наш враг, Сатана, который в виде змея коварно обманул нас. Раздавить ему голову! Да, это было бы достойным мщением: но мы лишились бы его, призвав к себе смерть, или решась на бездетную жизнь, как ты предлагаешь: тогда наш враг избег бы определенного ему наказания, а мы удвоили бы свое.

Итак, прочь всякая мысль о насилии над собою или добровольном бесплодии; она отнимает у нас надежду, рождает злобу, гордость, нетерпение, негодование на Бога и на справедливое ярмо, возложенное Им на нашу шею. Вспомни, с каким милосердием выслушал Он нас и судил без гнева, без укора! Мы ждали немедленного разрушения, понимая так смерть, объявленную нам в тот день. И что же! Он осудил тебя только на болезни беременности и рождения, болезни, скоро вознаграждаемые радостию при виде плода твоего чрева. Меня же проклятие едва коснулось, пав на землю. Я должен трудом зарабатывать себе хлеб. Разве это большое несчастие? Праздность была бы для меня опаснее: труд поддержит меня. Его благость, заранее, без наших молений, позаботилась защитить нас против жестокостей холода и зноя; Его рука одела нас; произнеся Свой суд, Он соболезновал о нас, недостойных. Если же мы станем молить Его, о, как отверзнется Его слух, как еще более склонится к состраданию Его сердце! Он научит нас избегать суровостей времен года -- дождей, льдов, града, снега! Уже теперь непостоянное небо начинает омрачать облаками вершины гор; резкие, влажные ветры развевают легкие кудри деревьев, далеко распустивших красивые ветви. Это знак, что нам надо искать безопасного приюта и тепла, чтобы согреть онемелые члены. Пока дневное светило не покинуло нас на холод ночи, попробуем, нельзя ли собрать его лучи и зажечь горючее вещество; или быстрым трением двух тел воспламенить воздух, подобно тому как недавно, гонимые ветром тучи, сталкиваясь от сильного удара, рождали молнии, и огонь, наискось прорезавший воздух, падая на землю, зажигал смолистую кору сосны или пихты; пламя далеко разливало крутом приятное тепло и грело как солнце. Если мы будем молить Всевышнего о милости, Он научит нас пользоваться этим огнем, откроются нам средства исцелять или облегчать болезни -- порождение наших собственных пороков. При такой помощи, такой поддержке от Бога, мы можем надеяться спокойно провести нашу жизнь, пока не окончим ее в прахе, и там, в нашей первой отчизне, не уснем последним сном. Что можем мы сделать лучше, как не вернуться вместе к тому месту, где судил нас Господь? Там благоговейно повергнемся перед Ним, со смирением исповедуем Ему нашу вину, будем молить о прощении, оросим землю слезами, наполним воздух вздохами! Исходя из глубины сокрушенных сердец, они будут свидетелями нашей непритворной скорби и тихого смирения. Он несомненно смягчит Свой гнев, Он простит нас; даже в ту минуту гнева, когда лик Его был так строг, разве в ясном взоре Его не светилось милосердие, благость, сострадание к нам?"

Так говорил в раскаянии наш прародитель; Ева сокрушалась не менее его. Они пошли к тому месту, где судил их Господь, с благоговением поверглись перед Ним, смиренно исповедали Ему свою вину, молили о прощении, орошая землю слезами, наполняя воздух вздохами. Исходя из глубины сокрушенных сердец, они свидетельствовали об их непритворной скорби и тихом смирении.

ПЕСНЯ 11-я

Содержание

Сын Божий представляет Отцу молитвы наших кающихся прародителей и ходатайствует за них: Господь принимает их молитву, но объявляет, что они не будут жить в Раю. Он посылает Михаила с сонмом херувимов, чтобы вывести их оттуда, но прежде повелевает открыть Адаму события грядущих времен. Сошествие Михаила. Адам указывает Еве на некоторые зловещие признаки. Он видит приближение Михаила и идет к нему навстречу; Ангел возвещает об их изгнании из Рая. Рыдания Евы; просьбы Адама; его покорность. Ангел возводит его на высокую гору и в видении представляет ему все, что произойдет до потопа.

Так смиренно молились они с глубоким раскаянием: благодать, сошедшая на них с высоты престола милосердия, вынула все каменное из их сердец и вложила в них новую, живую плоть. Силой молитвы тяжкие вздохи их возносились к Небесам быстрее самого громкого красноречия. Однако величие осанки обличало в них не ничтожных просителей, и просьба их была не менее важна, чем мольбы древней четы, -- впрочем, не столь древней как эта, -- Девкалиона и целомудренной Пирры¹⁶⁷, когда она, по сказаниям старинных басен, благоговейно молилась перед алтарем Фемиды о восстановлении человеческого рода, поглощенного волнами.

Молитвы наших прародителей возносились прямо на небо; ничто не совращало их с пути; завистливые ветры не развевали их по сторонам. Они неумоленными проникли через небесные врата. Тогда великий Ходатай окурил их фимиамом, курящимся на золотом алтаре, и они вознеслись к престолу Всевышнего: Сын Божий, с радостью представляя их Отцу, ходатайствует так: "Взгляни, Отец Мой! Вот первые плоды земные, возвращенные Твоим милосердием к Человеку! Я, Твой Первосвященник, в золотой кадильнице приношу Тебе эти молитвы и вздохи, смешанные с фимиамом, эти плоды от семян, посеянных Тобою в сердце Адама вместе с его раскаянием; они приятные, слаще всех плодов, какие могли произрастить деревья Рая, возделанные рукою человека до его падения. Склони же слух Твой к его молениям, внемли его вздохам, хотя они безгласны. Он не умеет сложить своей молитвы в словах, позволь Мне говорить за него, Мне, его Ходатаю и искупительной жертве. Все его дела, хорошие и нехорошие, обрати на Меня; первые Я возвышу моим достоинством, вторые искуплю Моей смертью. Прими Меня в жертву и во Мне прими от этих несчастных благоухание мира, в знак благости Твоей к человечеству. Дай человеку, примиренным с Тобою, кончить остаток, хотя и печальных дней, сосчитанных ему, пока смерть (приговор, который Я прошу облегчить, а не отменить) не приведет его к лучшей жизни, где все искупленные Мною будут жить в радости и блаженстве, и составлять одно со Мною, как Я составляю одно с Тобою".

На это Отец без гнева спокойно отвечает: "Возлюбленный Сын Мой, Я принимаю Твою просьбу за человека; все, о чем ты просишь, было уже назначено Мною. Но жить дальше в Раю запрещает ему закон, данный Мною природе: чистые бессмертные стихии не могут переносить никаких грубых, нечистых соединений, несогласных с ними; они извергают человека, оскверненного грехом; они хотят очиститься от него, как от болезни; порочный, он должен дышать таким же воздухом, питаться тленною пищей; он будет постепенно приготовляться к разрушению, действию греха, который заразил мир и сделал тленным то, что было нетленно. Сотворив человека, Я наделил его двумя великими дарами: счастьем и бессмертием. После безумной утраты первого, второй послужил бы лишь для увековечения его горя, если бы Я не призвал к нему смерти. Итак, смерть есть для него последнее исцеление, и после жизни, испытанной тяжкими треволнениями, очищенной верою и добрыми делами, в день воскресения праведных он пробудится для другой жизни и вознесется ко Мне вместе с обновленными Землей и Небесами. Но пусть со всех концов Неба соберутся сюда все блаженные Духи: Я не скрою от них Моих решений; они видели, как Я наказал грешных Ангелов, пусть будут теперь свидетелями суда Моего над человеческим родом, и укрепятся в своем долге, хотя и без того тверды". И Он умолк.

Сын Божий дает великий знак светлому Ангелу, стоявшему на страже. Тот затрубил в свою трубу (может быть, ту, что звучала позднее на горе Хориве, когда на нее снисходил Господь, и, может быть, зазвучит еще в день всеобщего суда). Звук ангельской трубы разнесся по всем небесным странам. Тотчас же, повинуясь верховному зову, сыны света спешат из своих счастливых амарантовых рощ, с берегов источников живых вод, где они проводили время в радостях взаимного счастья, и занимают свои места. Тогда, с высоты божественного престола, Всемогущий так возвещает Свою Высочайшую волю: "О, Сыны Мои! Человек стал теперь как один из Нас; вкусив запретный плод, он узнал добро и зло! Пусть гордится знанием потерянного добра и приобретенного зла: счастливее был бы он, если бы довольствовался познанием добра самого по себе, не ведая, что значит зло! Теперь он сокрушается, с раскаянием молит о прощении. Я Сам возбудил в нем эти чувства, он действует так, движимый ими. Я знаю, как пусто и непостоянно его сердце, предоставленное самому себе. Чтобы он не простер дерзновенной руки также и к древу жизни, не вкусил его и не стал бы жить вечно (или, по крайней мере, воображать, что бессмертен), Я решил изгнать его из Рая, чтобы он возделывал землю, из которой он взят: это будет более пригодная для него почва.

Михаил, тебе поручаю исполнить Мое веление: выбери среди херувимов сонм пламенных воинов, чтобы Враг, желая завладеть свободным местом, не поднял новых смут. Спеши туда, беспощадно изгони из Рая грешную чету (нечестивые да не попирают священной земли); объяви им и всему их потомству вечное изгнание. Но, чтобы не сразить их печальным приговором, не возвещай его грозно: Я вижу их раскаяние, вижу, как оплакивают они свою вину. Если они терпеливо покорятся тебе, не оставляй их без утешения. Открой Адаму события грядущих веков, как ты будешь просвещен Мною; напомни о возобновлении Моего союза в потомстве Жены; тогда они покинут Рай, хотя и опечаленные, но с миром.

С восточной стороны сада, где всего легче проникнуть в Эдем, поставь стражу херувимов; пусть далеко светится пламя их мечей, устрашая всякого, кто бы захотел приблизиться к тому месту и охраняя все пути к древу жизни, чтобы Рай не обратился в притон злых Духов и они, захватив древо жизни, не похитили бы его плодов, чтобы вновь обольстить Человека".

Он умолк; могучий Архангел уже был готов отправиться в быстрый путь со свитой неусыпных херувимов. У каждого из них было четыре лика, подобно двуликому Янусу¹⁶⁸: все тело их было усеяно очами, более многочисленными и более бдительными, чем у Аргуса; они не задремали бы ни от чарующих звуков Аркадской свирели, ни от пастушеского рожка или усыпляющего жезла Гермеса.

Между тем, пробужденная Левкотея¹⁶⁹ снова приветствовала мир священным светом, разливая по земле благоухание свежей росы, когда Адам и праматерь наша Евa окончили свою молитву. Они почувствовали в душе новые силы, сошедшие на них свыше; в самом отчаянии им светят надежда, радость, но еще смешанные со страхом. Адам снова благосклонно обращается к Еве: "Ева, легко верить тому, что все блага, какими мы наслаждаемся, нисходят с Неба, но чтобы от нас могло восходить к Небу что-либо достойное внимания Бога в Его состоянии совершенного блаженства, что-либо способное склонить Его волю, этому, кажется, трудно верить. Однако же, горячая молитва, малейший вздох человеческого сердца доходят до престола Всевышнего! С той минуты, как я решился молитвою смягчить оскорбленного Господа и, пав на колени, смиренно открыл перед Ним сокрушенное сердце, мне кажется, что Он преклонил Свой слух с кротостию и состраданием! Во мне родилась уверенность, что молитва моя услышана! В душу снова снизошел мир и в памяти оживилось обетование, что твое семя сокрушит врага. Тогда, в отчаянии, я не обратил внимания на эти слова, но теперь они дают мне веру, что горечь смерти минует нас, что мы будем живы!

Радуйся же, Ева, достойно называемая матерью человеческого рода, матерью всего живущего: через тебя будет жив Человек и все будет жить для Человека!"

На это Ева с грустью тихо возражает: "Я не достойна этого высокого имени! Может ли оно принадлежать преступнице, которая была создана тебе в помощь и только вовлекла тебя в гибель! Упреков, строгого порицания, недоверия, вот чего заслуживаю я! Но Судья мой был бесконечно милосерден ко мне: меня, первую причину смерти, Он соблаговолил сделать источником жизни! Так же снисходителен ко мне и ты, удостаивая меня таким высоким именем, когда я заслуживаю совсем иного. Но поле зовет нас к трудам, возложенным на нас теперь в поте лица. Мы провели бессонную ночь, но утро равнодушно к нашей усталости; посмотри, оно с улыбкой начинает свой розовый путь. Пойдем же; никогда больше я не отдалюсь от тебя, куда бы ни призвал нас дневной труд, который сопряжен теперь с утомлением и будет продолжаться до конца дня. Но пока мы живем в этом прелестном саду, может ли что тяготить нас? Будем же довольны нашей жизнью, хотя и в падшем состоянии." Так говорила, так желала Ева в своем глубоком смирении, но Судьба решила иначе: первое знамение этого обнаружилось в природе на птицах, на животных и воздухе. Румянен утра быстро исчез в омраченном воздухе, птица Зевса¹⁷⁰ вдруг бросилась с высоты своего полета на двух птиц с великолепными яркими перьями и преследует их. Зверь, царящий в лесах, первый охотник, гонится с холма за прелестнейшею четою всего леса, оленем и ланью; они бегут к восточным вратам: Адам заметил это и с беспокойством говорит Еве: "О, Ева, еще какие-то перемены угрожают нам впереди! Небо посылает нам эти немые знаки в природе предвестниками своих определений; оно предупреждает нас, чтобы мы не слишком надеялись на отмену наказания, потому что смерть отсрочена на несколько дней. Долга ли будет наша жизнь, какова она будет? Кто ведает? Одно известно нам, что мы -- прах, возвратимся в прах, и нас не будет. Для чего иного, как не для нашего предупреждения, явился нам этот двойной знак, это преследование в воздухе и на земле, в одном направлении, в один и тот же миг? Что означает этот мрак на востоке раньше, чем день дошел до половины, между тем как запад горит ярче утренней зари и по лазурному небу тихо спускается там облако сияющей белизны? В нем скрыто нечто небесное".

Адам не ошибся; в эту минуту, на яшмовом облаке, небесное воинство спустилось в Рай и расположилось на вершине холма. Какое величественное явление для Адама, если бы сомнение и человеческий страх не туманили его глаз. Не величественнее было то зрелище, когда Ангелы встретили Иакова в Маханаиме¹⁷¹, где он увидел все поле, усеянное шатрами своих хранителей, или когда в Дофане¹⁷² явился на пылающей горе огненный стан небесного ополчения против сирийского царя, который для того, чтобы овладеть одним человеком, как убийца пошел войною на весь народ, не объявив ее.

Князь иерархий оставил блестящий стан небесных Сил, готовых окружить Рай, и один пошел искать убежище Адама. Это не скрылось от взоров Адама; увидев приближение высокого посетителя, он говорит Еве: "Ева, готовься к важным известиям; может быть, мы скоро узнаем решение нашей участи или новые законы, предписанные нам теперь: я вижу, из того лучезарного облака, что окутало холм, спустился один из небесных воинов. По осанке он не из простых воинов: это один из великих Владык или Престолов, так величественно его шествие. Хотя вид его не грозен и не внушает страха, однако в нем нет той приветливой кротости Рафаила, которая вселяла столько доверия, Он полон торжественности и величия; чтобы не оскорбить его, я должен встретить его с почтением, ты же удались."

Архангел быстро приближался, но не в своем небесном образе: чтобы говорить с человеком, он облекся в человеческую одежду. На светлых его доспехах развевалась воинственная пурпурная одежда, ярче мелибейского и саррского¹⁷³ пурпура, какой носили во время мира древние цари и герои. Сама Ириса¹⁷⁴ раскрашивала ту ткань. Звездный шлем с поднятым забралом открывал лицо Архангела во всем блеске мужественной красоты в ту пору, когда кончается юность. Сбоку, подобно сияющему зодиаку, висит его меч -- гроза и ужас Сатаны; в руке он держит копье. Адам низко склоняется перед небесным послом, но он сохраняет царственное величие и, не преклоняя главы, возвещает причину своего пришествия: "Адам, высокие веления Небес не требуют вступления. Довольно того, что молитвы твои услышаны; Смерть, которая по приговору должна была поразить тебя в самый миг преступления, отдалена от тебя; тебе дарованы многочисленные дни для того, чтобы ты мог раскаяться и многими хорошими делами загладить этот один тяжкий проступок. Может быть, Господь умилостивится тогда и совсем избавит тебя от алчной Смерти. Но Он не позволяет тебе более жить в Раю. Я пришел удалить тебя и вывести из Рая, чтобы ты возделывал землю, откуда ты взят: пригоднейшая тебе почва."

Он умолк; Адам стоял, пораженный известием, убитый: горе леденящим холодом оковало все его чувство. Ева, невидимая ими, слышала все; громкий вопль выдал ее: "О, нежданный удар, ужаснее самой Смерти! Неужели надо покинуть тебя, Рай! Тебя, мою отчизну, покинуть эти счастливые рощи и тени, достойные быть посещаемы богами! Среди вас я надеялась, хотя и печально, но спокойно дожить до того дня, который должен быть смертельным для нас обоих! О, цветы, никогда не будете вы цвести в другой стране; о вас была моя первая забота утром и последняя -- вечером; я лелеяла вас нежной рукою с той минуты, как раскрывали вы первую почву, я дала вам имена! Кто теперь повернет вас к солнцу? Кто распределит вас по родам и напоит из амврозийских источников? А ты, брачная куща, украшенная мною нежнейшими и ароматнейшими цветами, как я расстанусь с тобою? Куда пойду я скитаться в худший мир и как он будет мрачен и дик после Рая? Как будем мы дышать другим воздухом, лишенным этой чистоты, мы, привыкшие к бессмертным плодам!"

На этих словах Ангел кротко прерывает ее: "Не сетуй, Ева, но терпеливо перенеси потерю того, чего ты лишилась так заслуженно; не привязывайся слишком горячо к тому, что не может быть твоим. Ты покидаешь это место не одинокой: с тобою идет твой муж; твой долг следовать за ним: где он -- там твоя отчизна".

Адам, придя в себя от внезапно оледеневшего его ужаса и собравшись с силами, обращает к Михаилу смиренную речь:

"Небесный посланник, один ли ты из престолов или высший над ними, так как по виду ты должен быть владыкой над владыками, ты кротко передал нам твою весть; из других уст она бы растерзала наши сердца, а исполнение приговора убило бы нас. Сколько может еще перенести наше слабое существо горя, уныния, отчаяния, все это приносит твое известие: оставить это счастливое жилище, это отрадное убежище, единственное утешение, оставшееся еще нашим взорам! Всякое другое место покажется нам негостеприимной пустыней, столько же чуждой нам, сколько мы сами чужды ей.

О, если бы горячей молитвой я мог надеяться изменить волю Того, Кому все возможно, я бы не переставал обращать к Нему непрестанных воплей. Но молитвы против Его непреложных определений имеют не больше силы, чем перед ветром дуновение уст, тотчас же гонимое обратно в уста дующего и удушающее его самого. Итак, покоряюсь Его Высочайшей воле. Более всего печалит меня то, что в изгнании отсюда я буду как бы скрыт от Его взоров, лишусь блаженства Его лицезрения. Здесь я посещал бы для благоговейного поклонения те места, где Он удостаивал меня Своим божественным явлением; я говорил бы моим сынам, что на этой горе являлся мне Господь; вот Он стоял под этим деревом; в тени этих сосен я слышал Его голос; здесь, на берегу источника, Он беседовал со мною! Я воздвигал бы в благодарность Ему многочисленные алтари из зеленого дерна; выбирал бы в ручьях блестящие каменья и складывал бы их в груды в память грядущим векам; на этих жертвенниках я приносил бы Богу ароматы смол, плоды и цветы. Но в том низшем мире, где увижу я Его сияющий лик или признак божественного следа? Хотя меня и страшит Его гнев, но Он продлил мне жизнь и обещал потомство; самое большое утешение для меня теперь видеть хотя бы слабый отблеск Его славы, издали поклоняться Его следам".

Михаил с благосклонным взглядом говорит на это: "Адам, ты знаешь, Небо и вся Земля принадлежат Ему, а не один этот утес. Его вездесущность наполняет землю, моря, воздух, всякое живое существо: все живет и дышит Его могучей силой. Он дал тебе всю землю, чтобы ты владел и управлял ею: дар не ничтожный. Не думай же, чтобы присутствие Его заключалось в тесных пределах Рая или Эдема. Может быть, здесь было бы твое главное пребывание; отсюда распространились бы все поколения и сюда же стекались бы со всех концов земли для поклонения тебе, их великому праотцу; но ты лишился этого высокого превосходства, ты низвел себя до того, что будешь жить на одной земле с твоими сынами.

Не сомневайся, в полях и равнинах Бог обитает также, как здесь; ты найдешь Его повсюду; везде будут сопровождать тебя знаки Его присутствия; осененный Его благостью и отеческой любовью, ты во всем увидишь Его образ и божественные Его следы. Но знай, чтобы укрепить твою веру перед исходом отсюда, я послан открыть тебе, что будет в грядущие дни с тобою и твоим потомством. Готовься увидеть добро и зло, борьбу небесного милосердия с человеческими беззакониями; ты узнаешь, в чем состоит настоящее терпение, как надо умерять радость благочестивым страхом и печалью и приучать себя с одинаковой твердостью переносить всякое состояние, в благополучии или в несчастье. Тогда ты спокойно проведешь жизнь и будешь готов для перехода к смерти, когда наступит ее минута. Взойдем на ту гору. Оставь Еву здесь, внизу; пока ты, бодрствуя, будешь созерцать будущее, пусть она спит (я сомкнул ее очи), как некогда спал ты, когда она получила жизнь."

Адам с благодарностью отвечает: "Иди, верный Вождь, я последую за тобою всюду. Преклоняюсь перед карающей десницей Всевышнего; раскрываю мою грудь перед ударами судьбы: закаленная в страданиях, она перенесет их, а в трудах я приобрету покой, если возможно приобресть его этим путем."

Оба восходят на гору для созерцания божественных видений. То была высочайшая гора в Раю; с ее вершины ясно открывалось глазам все полушарие земли до самых отдаленных пределов. Не выше была та гора в пустыне, не дальше обнимал взор с ее вершины, куда искуситель, но с другой целью, перенес в пустыню второго Адама, чтобы показать Ему все земные царства с их славой.

С вершины, где стоял Адам, взор его обнимал все места, где после возвысились города, славные в древности или в более позднее время, все столицы могущественнейших царств, от стен, ограждающих Камбалу, столицу китайского хана, от Самарканда на берегах Оксы, где был трон Тамерлана, до Пекина, столицы Небесной Империи, и далее до Агры и Лагора, столиц великого Могола; потом ниже, до золотого Херсонеса и до тех мест, где сидел владыка персов в Экбатане и позднее в Испагани; Москву, где сидел царь русский; Византию, где сидел султан, родом из Туркестана. Взор его проникал до империи Негуса и отдаленнейшего ее порта Эркоко, до небольших приморских областей Монбаза, Квилоа, Мелинды и Софала, который считают древним Офиром¹⁷⁵, до Конго и Анголы, на самом дальнем юге. Он переносил взор от реки Нигера до горы Атласа, видел царства Альмансура¹⁷⁶, Фец, Суз, Марокко, Алжир и Тремизию; оттуда обратился его взор на Европу, где впоследствии Рим должен был владычествовать над миром. Быть может, мысленно видел он также богатую Мексику, владение Монтезума, Куско в Перу, еще богатейшую столицу Атабалина, еще не расхищенную Гвиану, великую столицу, которую сыны Гериона называли Эльдорадо.

Готовясь открыть Адаму священные видения, Михаил снял с его глаз оболочку, которой обманчивый плод затемнил зрение Адама, обещав просветить его; потом ефразией и рутой¹⁷⁷ Ангел очистил ему зрительный нерв, так как ему предстояло видеть многое, и влил в него три капли из источника жизни. Сила этого эликсира так глубоко проникла внутрь духовного зрения, что Адам, вынужденный закрыть глаза, в состоянии восторга бессильно опустился на землю; но кроткий Ангел скоро поднял его за руку, пробуждая его внимание: "Адам, теперь открой глаза и прежде всего взгляни, какое действие произведет твое преступление в некоторых из будущих твоих сынов; хотя они никогда не прикасались к заповеданному дереву, не вступали в заговор с змеем, не совершали твоего греха, но тот грех заразит их и будет источником ужаснейших злодеяний."

Адам открывает глаза и видит поле; одна половина его была обработана и покрыта недавно сжатыми снопами; на другой были загороди и пастбища для овец, а посередине возвышался, как пограничный столб, простой жертвенник из дерна. Сначала пришел покрытый потом жнец и положил на жертвенник первые плоды своих трудов, несколько связок спелых и зеленых еще колосьев, без разбору, как они попались ему под руку. Потом пришел пастух; лицо его было более кротко, и он принес отборных, лучших первенцев своего стада; заколов их, он положил их внутренности и тук на приготовленный костер и, осыпав их ароматами, совершил все должные обряды. Вскоре с неба сошел милостивый огонь и быстро сжег его жертву с ярким светом и благодарственным дымом, но жертва земледельца осталась нетронутою, потому что была не от искреннего сердца. В сердце земледельца закипела тайная злоба и, беседуя с пастухом, он бросает в него камень, который, попав ему в грудь, лишает его жизни. Он падает, смертельная бледность покрывает его лицо, и со стонами и потоком крови отлетает его душа. Это зрелище потрясает Адама до глубины души; быстро обращаясь к Ангелу, он восклицает: "О, наставник, какое-то великое несчастье постигло того кроткого мужа, чья жертва была так чиста! Неужели так награждается благочестие и искренняя преданность Богу?"

Михаил (он сам был тронут) отвечает: "Адам, два эти мужа -- братья; они произойдут от твоих чресл. Неправедный убил праведного из зависти, что Небо приняло жертву брата. Но кровавое дело не останется без возмездия, так же как и вера другого будет награждена, хотя ты видишь его теперь умирающим в прахе, смешанном с его запекшейся кровью".

Праотец наш восклицает: "О, горе! О ужасное дело! Ужасна и причина. Но неужели я видел Смерть? Неужели этим путем должен я вернуться к праху, моей первой отчизне? О Смерть, как ужасен и безобразен твой вид! Одна мысль о тебе приводит в трепет! Каково же перенести тебя!"

Михаил отвечает: "Ты видел Смерть в том виде, как она впервые поразила Человека, но есть много видов смерти, много различных путей ведут к ее мрачному подземелью; все они печальны; однако, не так страшно само жилище, как преддверие к нему. Одни, как ты видел, умрут от жестокого насилия, другие от огня, потопа, голода; еще большее число -- от неумеренности в питье и пище, отчего произойдут на земле ужасные болезни; сейчас появится перед тобою их чудовищная толпа, чтобы ты знал, какие бедствия навлекло на людей невоздержание Евы."

Немедленно представляется его взорам печальное, темное, отвратительное место: оно походило на больницу; там лежало многое множество страдальцев, там были собраны всевозможные недуги: страшные спазмы с нестерпимыми болями, предсмертной агонии, обмороки, все роды лихорадки, порчи, падучая болезнь, жестокие воспаления, каменная болезнь и рак, мучительные колики, бешенство, тихое помешательство, лунатическое безумие, изнурительное худосочие, старческая немощь, опустошительные моровые язвы, водянка, судорожное удушье, ревматизм. Страдальцы страшно метались с тяжкими стонами. Отчаяние быстро перелетает с одра на одр, и торжествующая Смерть потрясает своим копьем над головами страдальцев, часто замедляя удар, хотя несчастные молили о нем, как о величайшем благе, призывали его, как последнюю надежду.

Кто, будь у него каменное сердце, мог бы без слез смотреть на эту раздирающую картину! Адам плакал, хотя не был рожден от женщины. Сострадание победило лучшее, что есть в муже, и он несколько минут предавался слезам; однако, более твердые мысли умерили вскоре избыток чувств; но горькая жалоба опять невольно вырвалась из его груди: "О несчастный род человеческий! До какого унижения ты доведен, какая жалкая судьба предстоит тебе! Лучше было бы тебе не родиться! Зачем было давать нам жизнь, если она должна быть так жестоко исторгнута из нас? Или, скорее, к чему было принуждать нас к ней! Кто, зная, что он получает, принял бы этот дар жизни или не молил бы поскорее взять ее назад, считая себя счастливым возвратиться в вечный покой? Неужели такие безобразные болезни, такие нечеловеческие страдания могут исказить так образ Божий, по которому некогда человек создан был столь прекрасным и благородным, хотя он и пал впоследствии? Отчего не избавлен он от этих мук, он, сохранивший еще часть божественного подобия? Отчего не пощажен он из уважения к образу его Творца?"

"Образ их Творца, -- отвечает Михаил, -- оставил их с той минуты, как они унизили себя, став рабами своих необузданных страстей; тогда они приняли образ того, кому служили, образ грубого порока, главного источника согрешения Евы. Вот почему так унизительно их наказание: оно искажает не Божий образ, но их собственный; если и сохранились в них некоторые черты подобия Божия, то они сами изгладили их, превратив здравые законы чистой Природы в отвратительные недуги; они справедливо наказаны за неуважение в себе образа Божия."

"Признаю небесное правосудие, -- сказал Адам, -- и покоряюсь ему. Но кроме этих горьких путей, нет ли еще другого пути, ведущего нас к смерти, к соединению с первобытным прахом?"

"Есть, -- отвечал Михаил, -- если ты будешь соблюдать правила: "ничего излишнего". Научаемый воздержностию в яствах и питье, ищи в них необходимого питания, а не прожорливых наслаждений. Тогда над твоей головою пройдут многочисленные годы и будешь ты жить, пока, подобно зрелому плоду, не отпадешь в лоно твоей матери; ты не будешь оторван силой, смерть возьмет тебя легко: ты будешь готов для нее. Это старость; но тогда ты должен пережить твою молодость, силу, красоту; их заступят слабость, дряхлость, седины. Чувства твои притупятся, ничто не будет радовать тебя; вместо радостей и надежд веселой молодости, тяжелое уныние охладит твою кровь, подавит в тебе жизненный дух и, наконец, иссушит, уничтожит в тебе сам бальзам жизни."

Прародитель наш говорит: "С той минуты я не стану избегать смерти, не желаю также и продления жизни: буду стремиться к тому лишь, как спокойнее и легче сложить с себя ее удручающее бремя, которое я должен нести до назначенного мне дня, и стану терпеливо ждать разрушения!"

Михаил отвечает: "Не имей ни привязанности, ни отвращения к жизни, но сколько назначено тебе жить -- живи добродетельно: долги или коротки будут твои дни, предоставь это Небу. Теперь приготовься к другому зрелищу."

Адам смотрит и видит обширную равнину и на ней много разноцветных шатров¹⁷⁸; около одних паслись стада, из других неслись мелодичные звуки арфы и органа. Он видит того, кто заставляет звучать их струны. Вдохновенная рука быстро пробегала вверх и вниз через все пространство инструмента и в искусном сочетании звуков выполняла торжественную фугу. В другом месте стояла наковальня, и в ней работал человек. Он растопил два огромных слитка железа и меди (случайный ли огонь, истребив лес на горе или в долине, проник в земные жилы, и горячий металл вытек из какой-нибудь расселины, или бурный поток вырывал из глубины земли эти слитки); горячую жидкость он вливал в приготовленные формы; сперва он приготовляет орудия своего собственного ремесла, а потом всякие предметы, какие могут быть вылиты или выпечены из металла.

Потом, с ближайшей к Адаму стороны, люди другого племени стали спускаться в долину с окрестных гор, где они обитали. По их виду казалось, что они были людьми добродетельными, праведно служили Богу, познавали Его творения и стремились к сохранению среди людей свободы и мира. Не много прошли они по равнине, как вдруг из шатров выпархивают веселые толпы прелестных женщин в роскошных одеждах и уборах из драгоценных каменьев. Под звуки арф поют они сладостные песни любви и с плясками идут навстречу пришельцам. Благочестивые мужи, невзирая на свою строгость, невольно смотрят на них и не могут оторвать от них взоров; наконец, сети любви крепко опутывают их, и каждый выбирает себе подругу. Они ведут любовные беседы до вечерней звезды, вестницы любви; тогда, воспламененные страстью, они зажигают брачный светильник и призывают Гименея: так был он впервые призван для брачных обрядов. Шатры огласились музыкой и шумом празднеств.

Эта счастливая встреча, этот радостный союз любви¹⁷⁹ и не пропавшей даром юности, восхитительный вид цветов, венков, чарующие звуки музыки и песен привлекают сердце Адама; он скоро склоняется к наслаждению, чувству, вложенному в него самою природой, и так выражает свой восторг: "О ты, открывший мои очи, благословенный Ангел, это видение отраднее, оно предвещает больше надежд на мирные дни, чем два предыдущих: там представлялась ненависть, смерть или страдания еще ужаснейшие; здесь же видится торжество Природы, достигшей всех своих целей."

Михаил возражает: "Не суди о совершенстве вещей по удовольствию, хотя оно и кажется согласным с природою. Ты, носящий святой и чистый образ Божества, создан для высшей цели. Те шатры, так пленившие тебя, -- шатры беззакония; в них будет жить племя того, который убил своего брата. Они кажутся ревностны к искусству, служащим для изящества жизни. Удивительные изобретатели, они забыли своего Творца, хотя Его Дух научил их¹⁸⁰; они не признают ни одного из Его благодеяний. Однако, от них произойдет племя удивительной красоты: но все они прелестные женщины, виденные тобою и казавшиеся тебе богинями, обольстительные, веселые, нежные, лишены всех добродетелей, в которых заключается семейная честь и главная слава женщины. Воспитанные для одних чувственных наслаждений, они умеют только петь, плясать, наряжаться, болтать языком, вертеть глазами. Те благочестивые мужи, святостию жизни заслужившие имя сынов Божиих, позорно пожертвуют своею честью, своею славой за улыбки и ласки этих обольстительных, безбожных жен. Теперь они утопают в радостях, но скоро будут утопать в глубокой бездне; они смеются, но скоро на этот смех мир прольет целый океан слез."

Адам (лишенный кратковременной радости) восклицает: "О горе, о стыд этим людям! Как могли они, начавшие свой жизненный путь с такою честью, вдруг уклониться в сторону, вступить на неправые стези, ослабеть на полпути! Но везде я вижу один и тот же источник всех человеческих зол -- женщины!"

"От слабости Мужчины происходят они, -- возразил Ангел. -- Человек должен уметь сохранять то высокое положение, какое дает ему его мудрость и высшие дары. Но будь готов к другому видению."

Он смотрит, и перед ним расстилается пространная область; на ней были села и между ними засеянные поля, многолюдные города с высокими воротами и башнями, а также толпы вооруженных людей: свирепые лица грозят бранью; это исполины гигантской силы, дерзкой отваги. Одни потрясают оружием, другие скачут на рьяных конях. Всадники и пешие воины, в одиночку или в боевом строю, не стоят праздно. Там отряд избранных ратников гонит стадо прекрасных быков и коров, похищенных с тучных пастбищ; стада волнистых овец и блеющих ягнят увеличивают добычу по их пути через равнину. Пастухи бегут, едва спасая жизнь, и зовут на помощь. Возгорается кровавая сеча: бойцы с яростью наступают друг на друга; там, где недавно паслись стада, окровавленные и опустошенные поля усеяны теперь трупами и оружием. Другая часть воинов обложила стены сильного города. Воздвигнув бойницы, подкопы, они идут уже на приступ; осажденные защищаются, бросая со стен копья, дротики, камни, горящую смолу: с обеих сторон резня. В другом месте герольды, с жезлом в руках, сзывают совет у городских ворот. Немедленно собираются важные старцы, убеленные сединами, и смешиваются с воинами; слышатся речи ораторов, но вдруг их прерывают мятежные крики. Наконец, встает человек средних лет, с важною осанкою; он долго говорит о правде и беззаконии, о справедливости, о служении Богу, об истине, мире и вышнем суде. Старцы и юноши издеваются над ним¹⁸¹ и готовы поднять на него буйные руки, но снисшедшее вдруг облако скрывает его и уносит из бунтующей толпы. По всей стране господствовало насилие, притеснение, меч; не было нигде безопасного убежища.

Адам, в слезах, с глубокой печалью обращается к своему Вождю: "О, кто эти люди! Это слуги смерти, нелюди, если они так бесчеловечно наносят смерть людям, в десять тысяч раз умножая злодеяния убийцы своего брата! Кого же убивают они, как не своих братьев! Люди убивают людей! Но кто этот праведный муж, который погиб бы за свою праведность, если бы его не сохранило Небо?"

Михаил отвечает: "Вот плоды тех несчастных браков¹⁸², что ты видел, где добродетель сочеталась с пороком: они сами со страхом бегут друг от друга; безумный союз произведет чудовищные телом и духом рождения. Таковы эти исполины, мужи, громко прославленные на земле: в те дни одна сила будет заслуживать удивления; ее будут величать мужеством, геройскою доблестью. Побеждать в битвах, покорять народы, возвращаться с добычей, награбленной в кровавом побоище -- вот что будет считаться высшей мерой человеческой славы; за эту славу будут воздаваться ее героям торжественные почести, их будут величать великими победителями, благодетелями человечества, богами, сынами богов. Вернее назвать их губителями, язвою человеческого рода. Так будут достигаться на земле слава, известность, а то, что заслуживает истинной славы, останется в забвении. Тот же, которого ты видел, седьмой из твоих потомков, будет единственный праведник среди развратного мира. Враг его будет ненавидеть и преследовать его за то, что он один осмелился быть праведным и возвестил страшную истину, что Бог со Своими Святыми придет судить их. Всевышний вознесет его в благоухающем облаке на крылатых конях; он будет взят на Небо, чтобы ходить перед Господом по высокому пути спасения, в обители блаженства, где нет смерти. Чтобы знать, какая награда ожидает добрых и какая казнь предстоит порочным, обрати сюда твои взоры: ты увидишь."

Адам смотрит и видит, что все приняло совершенно другой вид. Медная пасть войны не ревела более; теперь все превратилось в веселье, игры; всюду видны роскошь, буйный разгул, пиршества, пляски. Брак, распутство, любовь, прелюбодеяние, все смешивается там, где красота женщины расставляет свои сети. От чаш они переходят к междоусобным раздорам. Наконец, является среди них достойный муж; он высказывает глубокое отвращение к их поступкам, восстает против их беззаконий. Он посещает их пышные празднества и пиршества и проповедует им, как заключенным в темнице преступникам, которых ждет неминуемая казнь, если они не обратятся на путь истины и не раскаются. Но все тщетно! Убедившись в этом, он прекращает увещевание и далеко от них переносит свои шатры.

Срубив на горе высокие дерева, он начал строить корабль громадных размеров; измерил его на локти в длину, ширину и высоту, осмолил кругом и сделал в нем сбоку дверь; потом в изобилии наполнил его всякою пищей, необходимой для людей и животных. Вдруг, о удивительное чудо! Всякого рода животные, птицы, малые насекомые идут парами, входят в ковчег и занимают свои места, как бы по приказанию. Последними вошли сам патриарх с женой, его три сына и их жены. Бог запирает дверь.

Между тем поднялся полуденный ветер и, паря на черных крылах, сгоняет вместе тучи, рассеянные по всему поднебесью; к ним присоединяются с вершин гор туманы, пары, мрачные и влажные. Сгущенные облака стоят неподвижно, подобно темному своду; хлынул ливень и не прекращался, пока земли не стало более видно. Плавучее здание неслось, высоко поднятое водою и, колеблясь, безопасно рассекало волны остроконечным носом; все другие жилища были потоплены, разнесены водами и со всею их пышностью глубоко погребены под ними. Моря покрылись морями, слившись в один безбрежный океан. В дворцах, где недавно царила роскошь, поселились и размножились морские чудовища. Все, что осталось от человеческого рода, недавно столь многочисленного, было заключено в утлой ладье и неслось по волнам.

Велико было твое горе, Адам! Ты видел конец всего своего потомства, конец печальный. О, опустошение! Другой потоп, потоп слез и печали, поглотил тебя самого; ты был погружен в такую же бездну, как твои сыны, пока Ангел тихо не поднял тебя. Ты встал, но все еще был безутешен, подобно отцу, который оплакивает своих детей, одним ударом сраженных на его глазах: едва достало у тебя силы обратить к Ангелу грустные слова: "О зловещие видения! Лучше бы я жил, не ведая будущего; я переносил бы лишь свою долю горя, бремени и без того не легкого! Теперь же все бедствия, предназначенные грядущим векам, сразу обрушиваются на меня: мое предвидение преждевременно рождает их перед моими очами, и мысль о неизбежности зла терзает меня раньше его осуществления! Пусть ни один человек не стремится знать вперед, что готовится в будущем ему или его детям: никакое предвидение не способно отвратить горя, а ожидание будущих бедствий не менее тяжко, чем сама действительность. Но моя забота напрасна: мне некого предохранять! Та горсть людей, избегшая гибели и носящаяся по водяной пустыне, погибнет, наконец, от голода и страха. Когда насилия и войны прекратились на земле, я надеялся, что все опять поправится и мир увенчает счастьем долгие дни рода человеческого. Увы, я обманулся; теперь я вижу: мир растлевает столько же, сколько война опустошает. Отчего это происходит? Открой мне это, о небесный наставник, скажи: неужели вижу я здесь конец человеческого рода?"

Михаил отвечает: "Те люди, которых ты видел торжествующими, упоенными негой и роскошью, суть те же самые, чьи великие подвиги и отменную доблесть созерцал ты раньше. Но они были чужды истинной добродетели. Пролив потоки крови, опустошив землю, покорив народы, они приобретут в мире славу, высокие титулы, богатую добычу, и потом бросятся к удовольствиям, погрязнут в лени, роскоши, сластолюбии, разврате, пока их бесстыдство и гордость, из самой дружбы их, среди мира не породит вражды. Равно и побежденные, подпавшие под иго рабства, с утратой свободы утратят все добродетели и страх Божий; в жестоких бранях, не находя против врага помощи свыше, притворное их благочестие остынет, они будут помышлять лишь о том, чтобы спокойно пользоваться тем, что оставит им победитель, и погрязнут в пороках и роскоши: земля произведет тогда сверх нужд человека для испытания его воздержания. Так выродится, развратится весь род человеческий. Правосудие, умеренность, истина, вера, все будет забыто! В этот век мрака один человек, один сын света сохранит добродетель, невзирая ни на дурные примеры, ни на обольщения порока, ни на обычаи развращенного мира; не страшась ни злобы, ни презрения, ни силы, станет он обличать людей в их беззакониях; он откроет им пути правые, ведущие к миру и счастью, возвестит за их нераскаяние гнев Божий. Он уйдет от них поруганный, но Господь будет видеть в нем единственного праведника среди всех живущих на земле.

По Его повелению этот праведный муж построит удивительный ковчег, (ты видел его) чтобы спастись со своим семейством от всеобщей гибели, на которую будет обречен мир. Как только войдет он в ковчег и запрется в нем с людьми и животными, избранными для продолжения жизни, все небесные водопады разверзнутся, и день и ночь польет на землю дождь; все источники, скрытые в глубине земли, расторгнут свои преграды; моря и океаны, переполненные, выйдут из своих берегов, вода будет подыматься до тех пор, пока не покроет высочайших гор. Тогда мощью волн эта Райская гора будет сдвинута с места со всей ее увядшей зеленью и деревами, предоставленными на волю ветра; волны умчат ее по безбрежному потоку; наконец, она низвергнется в пучину и, пустив там корни, образует соленый бесплодный остров -- пристанище тюленей и крикливых чаек. Познай из этого, что Господь не придает святости никакому месту, если она не внесена туда людьми, которые посещают его или живут в нем. Теперь смотри, что последует далее."

Адам смотрит и видит ковчег, несущийся по воде, уже начинавшей убывать. Облака исчезли, рассеянные резким северным ветром, который своим сухим дыханием бороздил оседавшие воды потопа. Светлое солнце горячо смотрелось в зеркало беспредельных вод, упиваясь свежею волной, словно после долгой жажды; неподвижная масса вод, постепенно убывая, как во время отлива, тихо и незаметно уходила в глубину пучины, которая уже заградила все свои шлюзы, так же как Небо закрыло свои окна.

Ковчег уже не плыл, но, казалось, неподвижно остановился на вершине высокой горы. Вот, как бы скалы, показались вершины холмов; быстрые ручьи с шумом несут от них свои бурные воды к оступающему шаг за шагом морю. Вдруг из ковчега вылетает ворон, а за ним два раза был выпущен вестник более верный -- голубь, чтоб разведать не открылось ли где дерево или островок земли, куда бы он мог ступить ногою. Во второй раз он возвратился, принеся в клюве оливковый лист -- знак мира. Вскоре появилась суша. Древний патриарх выходит из ковчега со всеми заключенными в нем. С благодарностью воздевая к Небу руки и благочестивые взоры, он видит над своей головою влажное облако, и в этом облаке дугу из яркоцветных полос: то было знамение мира и нового завета с Богом. Тогда сердце Адама, так растерзанное печалью, возрадовалось великой радостью, и она вылилась в таких словах:

"О ты, небесный наставник, одаренный могуществом представлять события грядущего, как настоящие! Это последнее видение оживило меня. Теперь я уверен, что человек будет жить, все другие творения также, и что семя их сохранится.

Не столько печалюсь я теперь о гибели земли со всеми ее развращенными сынами, сколько радуюсь тому, что нашелся человек столь праведный и совершенный, что Господь, забыв Свой гнев, соблаговолил произвести от него новый мир. Но скажи, что означают эти разноцветные полосы, простирающиеся по Небу, подобно челу Господню, примиренному с человеком? Или эта яркая лента служит преградой текучим краям того водяного облака, чтобы оно не разлилось на землю и снова не затопило ее?"

Архангел отвечает: "Ты мудро угадал; Господь захотел смягчить Свой гнев, хотя недавно раскаивался в сотворении человека. Он глубоко скорбел, когда, опустив взор на землю, увидел, что она наполнена беззаконием, что все живущее совратилось со своего пути. Но, по истреблении виновных, один праведник заслужит такую милость перед лицом Его, что Он, смягчась, не уничтожит род человеческий и положит завет, что никогда более не истребит земли потопом, не позволит морям выступать из берегов или дождям наводнять землю с обитающими на ней людьми и животными. Но всякий раз, как наведет Он над землею тучу, Он поставит в нее и Свою цветную дугу в знамении и в память Его завета. День и ночь, времена посевов и жатвы, лето и седовласая зима, все будет следовать своему неизменному порядку, пока огонь не очистит всего: тогда произойдут новые Небеса и новая Земля, где будут жить праведные.

ПЕСНЬ 12-я

Содержание

Ангел, продолжая повествование, рассказывает, что произойдет после потопа. Упомянув об Аврааме, он постепенно объясняет значение обетования, данного Адаму и Еве после их падения, что Семя Жены поразит Змея; открывает им таинства воплощения, смерти, воскресения и вознесения на небо Сына Божия, и состояние церкви до Его второго пришествия. Адам, утешенный этими откровениями и обетами, спускается с горы вместе с Михаилом, будит Еву, которая все это время была погружена в сон; отрадные сновидения возвращают и ей спокойствие духа и вселяют в нее покорность. Михаил берет их за руки и выводит из Рая; он взмахивает пламенным мечом, и херувимы занимают свои места для охранения Рая.

Как путник останавливается в полдень, хотя и спешен его путь, так Архангел прервал здесь свое повествование между миром разрушенным и миром возобновленным. Он ожидал, не захочет ли Адам высказать своих размышлений; потом кротко продолжал речь: "Ты видел начало и конец мира; видел возрождение человека. Многое еще остается тебе видеть, но я замечаю, что твое смертное зрение слабеет: вид божественных предметов должен утомлять человеческие чувства. Итак, дальнейшие события я передам тебе словами: слушай меня со вниманием.

Пока людей будет еще мало, пока будет в них еще страх суда, только что постигшего род человеческий, они будут жить праведно, бояться Бога, уважать истину и справедливость, и быстро размножаться; земля, которую они будут возделывать, даст им обильную жатву хлеба, вина и елея; они часто будут приносить жертвы от своих стад, выбирая лучших тельцов, козлят или ягнят, с щедрым возлиянием вина. В священных торжествах, в невинной радости протекут их дни; долго будут они жить в мире семействами и племенами под отеческою властью, пока не восстанет один человек¹⁸³ с гордым, надменным сердцем. Недовольный прекрасным равенством, братским согласием людей, он преступно присвоит себе незаслуженное владычество над своими братьями; он изгонит из мира согласие и закон природы. Он будет ловцом (но не звери, а люди будут его добычей); войной и хитрым обманом покорит он под свое иго тех, кто не захочет подчиниться его тиранской власти: и будет он признан могучим ловцом перед Господом, как бы в насмешку над Небом, или потому, что он требовал себе от Неба второго владычества; от возмущения произойдет его имя, хотя он будет обвинять других в возмущении.

С толпою людей, соединенных с ним одинаковым честолюбием, действующих вместе с ним или под его властью, выйдет он из Эдема на запад, найдет равнину, устье Ада, где из-под земли будет вознамеряться построить город и башню такую, чтобы вершина ее достигала Неба. Опасаясь, чтобы память о них не исчезла, когда они рассеются по отдаленным чужим странам, они захотят обессмертить свое имя, независимо -- будет оно покрыто славою или позором. Но Бог, Который часто будет нисходить к людям и наблюдать за их делами, незримо посещая их жилища, увидит, что они вздумали делать, и сойдет посмотреть их город, прежде чем их башня не заслонит собой небесных башен. В насмешку над ними, Он наведет на их языки такое разноречие, от которого не останется даже следа их родного языка; его заменят дикие звуки непонятных слов. Немедленно между строителями подымется неистовый шум и смятение; все будут кричать, не понимая друг друга; наконец, осипнув, в ярости, каждый считая себя осмеянным, они с бешенством кинутся друг на друга. Много будут смеяться на Небе, когда взглянут вниз на эту суматоху и услышат этот шум и гам; и там осмеянное здание будет оставлено и назовется "Смешением."

Адам с отеческим гневом восклицает: "О сын, достойный проклятия, ты возмечтал возвыситься над своими братьями, присвоить себе власть, не данную Богом! Он дал нам неограниченное владычество только над животными, рыбами, птицами; этим правом мы пользуемся как Его даром: но Он не сделал человека владыкой над человеком: это право предоставил Он Самому Себе, сотворив человека независимым от всего человеческого. Но гордыня этого самозванца не удовлетворилась захватом власти над человеком; с своей башни он намеревался угрожать Богу, насмехаться! О жалкий человек! Какую пищу достал бы он для пропитания себя и своей безумной ватаги, там, в заоблачной выси? Редкий воздух иссушил бы его грубые внутренности, и он умер бы, если не от голода, то от недостатка воздуха для дыхания."

Михаил говорит на это: "Ты справедливо негодуешь на этого сына, который внес такие смуты в спокойное состояние человека, стремясь поработить разумную свободу. Но знай, с минуты твоего первого падения истинная свобода погибла: она -- неразлучный двойник здравого разума и без него не имеет своего отдельного существования. Когда разум в человеке затмится или человек перестает повиноваться ему, немедленно необузданные желания, бурные страсти отнимают власть разума, и человек, до тех пор свободный, становится рабом. Если те люди сами позволяли недостойным в себе силам господствовать над свободным разумом, то Бог, в правосудное возмездие за это, поработил их извне жестоким владыкам, которые часто так же несправедливо будут посягать на их внешнюю свободу. Тирания неизбежна, хотя это нисколько не извиняет тирана. Однако народы, удаляясь от добродетели, которая есть разум, будут падать так низко, что не насилие, но правосудие и какое-то роковое проклятие, тяготеющее над ними, лишат их внешней свободы, после того как они потеряют свою внутреннюю свободу. Виновником этого будет непочтительный сын того строителя ковчега: за бесчестие, нанесенное отцу, он услышит тяжкое проклятие, павшее на все его порочное племя: "ты будешь раб рабов."

Так и этот мир, так же как и первый, постоянно будет падать ниже и ниже, пока, наконец, Господь, утомленный беззакониями, не покинет людей, не отвратит от них Своих священных взоров; предав их собственным нечестивым путям, Он изберет из всех народов один народ, достойный призывать Его, народ, который произойдет от одного праведного мужа: и муж этот, живя по эту сторону Евфрата, будет развращен в идолопоклонстве.

О, поверишь ли ты, чтобы люди могли дойти до такого безумия! Еще при жизни патриарха, спасенного от потопа, они забудут живого Бога и падут перед произведениями своих собственных рук, поклонятся истуканам из камня и дерева! Но Всевышний соизволит отозвать этого человека из дома отца его, родных его, от ложных его богов. Он пошлет его в землю, которую Сам укажет ему, произведет от него могущественный народ и изольет на него Свое благословение так, что в его семени благословятся все народы¹⁸⁴. Он немедленно повинуется; и не зная земли, куда идет, будет тверд в вере. Тебе это недоступно, но я вижу, с какой верой оставляет он своих богов, друзей и Ур Халдейский¹⁸⁵, свою отчизну. Вот он выходит из Харрана: за ним следуют стада разных животных и многочисленные слуги. Не нищим идет он в странствие: все свои богатства вручает он Богу, призывающему его в неведомую землю. Вот он достигает Ханаана: я вижу шатры его, раскинутые вокруг Сихема и на соседней равнине Морейской. Там получит он обетование, что вся эта земля будет дана его потомству: с севера от Гамата до южной Пустыни (я называю земли их будущими именами, хотя они еще не существуют), и от Гермона на востоке до великого Западного моря. Вот гора Гермон, вот море; следи за каждым местом, как я показываю тебе: на берегу возвышается гора Кармел; там вытекает из двух источников река Иордан. Но дети его будут жить в Сенире, на том длинном горном хребте. Вникни в это обетование: все народы земные благословятся в потомстве этого человека. Из этого семени произойдет твой великий Избавитель, Который сокрушит главу Змея: скоро это будет открыто тебе яснее.

Благословенный патриарх этот, который в свое время будет называться верным Авраамом, оставит по себе сына, и от этого сына -- внука. Внук со своими двенадцатью сынами выйдет из Ханаана в землю, что впоследствии назовется Египтом, землю, разделяемую рекою Нилом. Видишь, где он протекает, семью устьями вливаясь в море. Он придет в ту землю во время голода, призванный туда одним из младших своих сыновей, заслуги которого возвеличат его до того, что он будет вторым человеком в царстве фараона. Там он умрет, потомство же его образует целый народ. Когда этот народ размножится, он станет подозрителен новому царю, и тот будет стараться прекратить размножение этих пришельцев, слишком многочисленных и докучливых. Забыв закон гостеприимства, из гостей он превратит их в рабов и повелит избить всех их младенцев мужского пола. Наконец, Бог пошлет двух братьев (Моисей и Аарон будут имена тех братьев) избавить народ Свой от рабства, и этот народ со всем своим имуществом, со славою предпримет путь в обещанную ему землю.

Но прежде знамения и лютые казни должны будут принудить мучителя, отвергающего закон и Бога и не чтущего посланников Его, согласиться на их исход: вода в реках превратится в кровь, хотя и не будет кровопролитья; лягушки, жабы, отвратительные рои мух наполнят его дворец и всю страну; скот его падет от заразы; болячки и язвы изроют тело его и всего народа, гром, соединенный с градом, и град, соединенный с огнем, разрывая небо, пламенным вихрем пройдут по земле египетской и все уничтожится: трава, плоды, злаки; что уцелеет от них, будет пожрано саранчой, которая черною тучей опустится на землю и не оставит на ней признаков зелени. Мрак распространится по всем его владениям, мрак осязаемый, и три дня будут стерты им с лица земного; наконец, последний удар, среди ночи, поразит смертью всех первенцев египетских. Тогда речной дракон, смиренный десятью язвами, согласится, наконец, отпустить пришельцев. Не раз смирится упорное сердце, но подобно льду, опять твердеющему, когда пройдет оттепель, будет ожесточаться снова; наконец, в ярости своей он бросится преследовать тех, которым только что дал свободу, но море поглотит его со всем его воинством, тогда как чужеземцы пройдут по нему как по суше: повинуясь жезлу Моисея, море разделится и будет стоять двумя хрустальными стенами, пока спасенный народ не достигнет берега.

Такую чудотворную силу даст Бог Своему пророку! И Сам Он, в образе Ангела, будет охранять избранный народ, шествуя впереди (днем -- облаком, ночью -- огненным столбом): так будет Он указывать им путь и встанет позади их, между ними и ожесточенно преследующим их царем. Всю ночь будет тот преследовать их, но мрак не допустит его приблизиться к их стану до утренней стражи:¹⁸⁶ тогда Господь, воззрев из столбов огненного и облачного, приведет в замешательство египетский стан и сокрушит колеса их колесниц. По Его велению Моисей опять прострет над морем могущественный свой жезл; море, повинуясь ему, обратит свои воды на вражескую рать и потопит ее. Избранный народ безопасно пойдет от берега по дикой пустыне; он направится к Ханаану не ближайшим путем из опасения, чтобы не возгорелось войны при вступлении его в ханаанскую землю, и народ, неопытный в бранях, от страха не возвратился бы назад в Египет и не предпочел бесславной жизни в рабстве, потому что всякому человеку жизнь всегда слаще вне бранного дела, если в ней не преобладает грубость.

Долговременное странствование в обширной пустыне принесет еще другую пользу этому народу: он создаст там основу своему правлению, и изберет великий совет из среды двенадцати своих колен, чтобы он управлял народом по предписанным законам. Сам Бог, с горы Синая, седая вершина которого затрепещет, сам Бог, среди грома, молний и громких трубных звуков, начертит им законы. В одних будут определены гражданские права, в других -- священные обряды жертвоприношений. Из таинственных откровений они познают Того, Кто назначен некогда сокрушить Змея, и тот путь, каким совершится избавление человеческого рода. Но голос Божий страшен для слуха смертного! Народ станет просить, чтобы воля Господня была передана ему устами Моисея, и страх исчезнет. Просьба их будет исполнена; они узнают, что никто не может приблизиться к Богу без Посредника. Моисей, как прообраз, будет исполнять это высокое назначение, как предшественник Величайшего Ходатая, пришествие Которого будет пророчески предсказано им; и все пророки воспоют в свои века дни Великого Мессии.

После того, как будут установлены законы и священные обряды, Господь так возлюбит людей, покорных Его воле, что соблаговолит воздвигнуть среди них свою скинию, и Он, Единый Святой, будет обитать среди мертвых. По данному им образу соорудят они святилище из кедра, покрытого золотом, а в нем -- ковчег, где будут храниться скрижали Его завета. Над ковчегом, между крыльев двух лучезарных херувимов, возвысится золотой престол милосердия, перед которым будут гореть семь светильников, подобно небесным светилам в зодиаке. Над скинией днем будет стоять облако, а ночью -- огненное сияние, исключая дни, когда они будут в дороге. Ведомые Ангелом Господним, они придут, наконец, в землю, обещанную Аврааму и племени его.

Слишком долго рассказывать остальное: сколько будет сражений, сколько будет покорено царей и царств; как солнце в течение целого дня неподвижно остановится среди неба и ночь замедлит обычный свой приход, покоряясь голосу одного мужа, который скажет: "Солнце, остановись над Гаваоном! И ты, луна, над долиною Аиалонскою, пока не победит Израиль!" Израилем будет называться третий потомок Авраама, сын Исаака, и от него имя это перейдет ко всем потомкам, победителям народов ханаанских."

Здесь Адам прерывает Ангела: "О, посланник Небес, просветитель моего мрака, утешительные тайны открыл ты мне, но отраднее всего то, что говорил ты о праведном Аврааме и его потомстве! Теперь впервые чувствую я, что очи мои истинно открылись. Я все терзался думою о том, что будет со мною и со всем человеческим родом; но теперь я вижу день Того, в Ком благословятся все народы, -- милость, которой я не заслужил, я, искавший запрещенного

знания запрещенными путями! Одно, однако, мне непонятно: для чего так много разных законов дано тем, среди кого Господь благословит обитать на земле? Такое множество законов доказывает такое же множество грехов между ними. Как может Бог обитать среди подобных людей?"

Михаил отвечает: "Не думай, чтобы грех не царствовал между ними, так как они произойдут от тебя. Для того и дан им закон, чтобы проявить их врожденную порочность, постоянно подстрекающую грех бороться с законом¹⁸⁷: когда же они убедятся, что закон только открывает проступок, но не может искоренить его, что кровь волов и овнов есть лишь призрак покаяния, то поймут, что для искупления человека нужна более драгоценная кровь, кровь праведного за неправедного. Они поймут, что в этой праведности, наложенной на них верою, они найдут себе оправдание перед Богом и примирение с совестью, которую закон не может успокоить никакими обрядами, что точно так же человек не может исполнить нравственных требований закона, а, не исполнив их, не может жить. Итак, закон не совершенен; он дан людям лишь для того, чтобы приготовить их, когда исполнятся времена, к принятию чистейшего завета, к постепенному переходу от смутных прообразов к истине, от плоти к духу, от ига узких законов к свободному пользованию щедрыми дарами благодати, от рабского страха к сыновнему повиновению, от дел закона к делам веры. Как ни будет Моисей возлюблен Богом, но не он введет народ свой в Ханаан, так как он будет только служителем закона: Навин, названный язычниками Иисусом, введет его туда; он будет носить имя и исполнит назначение Того, кто должен сокрушить Змея и возвратить человека, долго блуждавшего в пустынном мире, в вечный покой Рая.

Так, достигнув своего земного Ханаана, израильтяне будут процветать там долгие дни, пока беззакония народа не нарушат общего мира и не прогневают Бога до того, что Он воздвигнет на них врагов, но, видя их раскаяние, будет избавлять их сначала через судей, потом через царей. Второй из этих царей прославится благочестием и великими подвигами. Он получит непреложное обетование, что царственный престол его сохранится через все века. Все пророчества воспоют также, что от царского корня Давида (будущее имя того царя) восстанет Сын, то Семя Жены, предсказанное тебе, предсказанное Аврааму, как упование всех народов. Он предвозвестится царям, будет последним царем, и царству Его не будет конца.

Но до этого времени сменится множество царей. После Давида сын его, прославленный богатством и мудростью, поставит в великолепном храме осененный облаком ковчег Божий, до тех пор скитавшийся под шатрами. После него летописи внесут в свои списки имена царей добрых и злых, но последних будет больше. Их нечестивое идолопоклонство и другие пороки, вместе с развращением всего народа, до того разгневают Бога, что Он оставит их и предаст землю их и город с его храмом, святым ковчегом и всеми священными предметами в добычу и посмеяние того гордого города, высокие стены которого, как ты видел, были покинуты в смятении, отчего и назван он Вавилоном. Там будут они томиться в плену семьдесят лет. Потом Господь возвратит их из плена, вспомнив Свои милости и завет, каким Он клялся Давиду -- завет неизменный, как дни Неба. Возвратясь из Вавилона с соизволения его царей, их владык, чьи сердца Господь расположит в пользу израильтян, они прежде всего возобновят храм Божий. Некоторое время, имея небольшой достаток, они будут жить скромно, но когда размножатся и разбогатеют, начнутся между ними смуты. Первый раздор возникнет среди священнослужителей, которые, служа алтарю, более всего должны бы заботиться о сохранении мира. Сам храм осквернится их распрями¹⁸⁸. Наконец, презрев сынов Давида, они захватят скипетр; потерянный ими, он перейдет в руки чуже-земца¹⁸? для того, чтобы истинный Царь и Помазанник Божий, Мессия, родился лишенным Своих прав.

Между тем звезда, невиданная до тех пор на небе, возвестит Его рождение и укажет путь восточным мудрецам, которые будут спрашивать о месте Его рождения, чтобы повергнуть перед Ним свои дары: ладан, смирну и золото. Ангел торжественно возвестит о месте Его рождения простым пастухам, стерегущим свои стада: они радостно поспешат туда и услышат хоры Ангелов, воспевающих рождение Младенца: Дева будет Его матерью, а Отцом -- Сила Всевышнего. Он взойдет на наследственный престол; царство Его распространится до отдаленнейших пределов земли, слава его обнимет все Небеса."

Ангел умолк, видя, что сердце Адама переполнено радостью, которая, подобно горю, излилась бы в слезах, если бы он не облегчил свою грудь словами:

"О, пророк радостных событий! -- воскликнул он. -- Ты довершил мою высшую надежду! Теперь мне ясно то, что тщетно старался я постигнуть глубокою думой: почему обетованное нам искупление названо семенем Жены. Слава тебе, Дева Матерь! Высоко возлюблена Ты Небесами, однако произойдешь Ты от моих чресл, из Твоей же утробы родится Сын Всевышнего; так Бог соединится с Человеком. Со смертельным страхом ожидает теперь Змей поражения. Скажи мне, где и когда произойдет эта битва! Какой удар ранит пяту Победителя?"

Михаил отвечает: "Не представляй себе эту битву подобной единоборству, где бы могли быть нанесены телесные раны в голову или пяту.

Сын Божий соединит Человечество с Божеством не для того, чтобы с большей силой поразить твоего врага. Не так будет побежден Сатана, если жесточайшая казнь, низвержение с Неба не отняли у него силы нанести тебе смертельную рану. Тот, Кто придет некогда на землю, твой Спаситель, исцелит эту рану, умертвив не Сатану, а дела его в тебе и твоем потомстве: Он одержит эту победу покорностью воле Божией, чего ты не сделал, хотя это было заповедано тебе под страхом смерти и претерпит смерть -- кару, назначенную за твое преступление тебе и всему твоему потомству. Только такая жертва может удовлетворить высшее правосудие. Твой Спаситель строго исполнит закон Божий, явив послушание и любовь, хотя одна любовь исполняет закон Божий¹⁹⁰. Он претерпит твое наказание, сойдя во плоти на землю на поругание и позорную смерть. Он возвестит жизнь всем верующим в Его искупление и в то, что покорность Спасителя будет вменена им силою веры, что они спасутся Его заслугами, а не своими делами, хотя бы последние согласовались с законом. На земле Он будет ненавидим, поруган, захвачен, судим и осужден на смерть, позорную смерть: Своим собственным народом будет Он пригвожден ко кресту, умерщвлен за то, что принес жизнь. Но к Своему кресту Он пригвоздит твоих врагов: вместе с ним распят будет и приговор, произнесенный против тебя, и грехи всего человечества; никогда не повредят они более тем, кто твердо верует в Его заместительную жертву. Так Он умрет, но скоро воскреснет; смерть не сможет долго держать Его в своей власти: прежде, чем забрезжит третья заря, утренние звезды увидят, как Он восстанет из гроба, сияя как первый свет зари. Тогда жертва, искупительная жертва будет принесена; Его смерть спасет всех, кто захочет спастись и примет Его благодеяние с верою, сопровождая ее делами. Божественная жертва уничтожит произнесенный над тобою приговор, уничтожит смерть, которою ты должен был умереть в грехе и погибнуть навеки! Эта жертва сразит главу Сатаны, сокрушит его силу победой над грехом и смертью, главными его оружиями; жало их глубже пронзит его главу, чем временная смерть уязвит пяту Победителя или тех, кого Он искупит, потому что смерть эта, подобная тихому сну, будет незаметным переходом к вечной жизни.

После воскресения своего, Сын Божий недолго останется на земле. Он лишь несколько раз явится Своим ученикам -- людям, верно сопутствовавшим Ему в земной Его жизни: Он возложит на них поучать все народы тому, чему Сам учил. Верующих в спасение Он велит крестить в потоке вод, в знак омовения их от греха, для жизни чистой и укрепления их духа, чтобы они, в случае нужды, готовы были к смерти, подобной той, какою умер их Искупитель. Они будут поучать все народы; с того дня спасение будет проповедуемо не только сынам, происшедшим от чресл Авраама, но всем, исповедующим веру Авраама по всему свету. Так в племени его благословятся все народы.

Тогда Сын Божий победоносно вознесется на Небеса Небес, одолев Своих и твоих врагов. В торжественном Своем шествии по воздуху, Он настигнет Змея, князя воздуха, и в цепях повлечет его через все его царство и оставит его, покрытого стыдом. Потом, в сиянии славы, Он снова займет Свое место одесную Бога Отца, и Его имя превознесется выше всех имен небесных. Когда же мир этот готов будет к разрушению, Он в величии и славе сойдет судить живых и мертвых. Он осудит неверных и наградит верных Своих, приняв их в лоно блаженства на Небесах или на Земле: тогда вся Земля будет Раем; жизнь на ней будет счастливее, чем здесь в Эдеме!" Так говорил Архангел Михаил. Достигнув этого великого периода мира, он остановился. Праотец наш, исполненный восторга и удивления, восклицает: "О, благость беспредельная, благость неисчерпаемая! Столько добра родишь ты из зла, и самое зло обращаешь в благо! Чудо более дивное, чем то, когда во время мироздания впервые засиял свет из мрака! Я полон сомнения, должен ли я теперь раскаиваться в моем грехе или радоваться ему, как источнику новой славы для Всемогущего, новой благодати Божией для человека и торжества милосердия над гневом? Но скажи, если Спаситель наш вознесется на Небо, что будет с теми немногими из Его верных, оставшимися среди неверного стада врагов истины? Кто будет руководить его народом? Кто защитит его? Не подвергнутся ли ученики его еще большим гонениям, чем Сам Учитель?"

"Это несомненно, -- отвечал Ангел, -- но с высоты небес Он пошлет им Утешителя, обетование Отца; Дух Его вселится в них и запечатлеет в сердцах их закон веры, одушевленной любовью, чтобы они шли путем правым. Он также покроет их духовной бронею; против нее окажутся бессильны все нападения Сатаны, и огненные стрелы его угаснут. Что бы ни делали с ними люди, ничто не будет им страшно, даже сама смерть. В глубине души найдут они утешение и награду против всех мучений, и твердостью духа удивят жесточайших своих гонителей. Дух, сошедший сперва на Апостолов, посланных проповедывать Евангелие народам, и потом вселившийся во всех через таинство крещения, Дух Святой исполнит их чудесами и дарами: они заговорят на всех языках и будут творить чудеса, какие творил перед ними Божественный их Учитель. Так во всех народах они обратят многое число людей, которые с радостью примут небесные вести. Наконец, исполнив свой долг, со славой пройдя земное поприще и оставив письменно свое учение и историю современных им событий, они окончат свою жизнь.

Вместо них, как сами они предскажут, появятся волки под видом пастырей, хищные волки, которые все святые таинства Неба обратят в пользу своей низкой алчности и гордыни; суевериями, ложными учениями они затемнят истину, сохранившуюся во всей чистоте в тех святых книгах и постигаемую лишь Духом.

Они будут искать почестей, славы, корысти, стремясь присоединить к этому мирскую власть, под личиною, будто действуют всегда одной духовною властью. Они присвоят себе дух Божий, обетованный и даруемый всем верующим одинаково; и вследствие такого притязания, посредством светской власти, духовные законы будут тяготеть над всякой совестью, законы, каких никто не найдет ни в одной из тех священных книг, ни в том, что запечатлено в сердце Духом Святым. К чему же будут они стремиться, как не к насилию над самим Духом благодати и спутницею его, Свободою? Чего хотят они, как не разрушить Его живые храмы, воздвигнутые верою, их собственною, не чуждою им верою? Кто на земле дерзнет считать себя непогрешимым против веры и совести? Однако много будет таких дерзновенных: настанут такие гонения на всех, кто непреклонно будет поклоняться духу и истине. Благочестие других -- и этих будет большинство, удовлетворится одними внешними обрядами, наружным благолепием. Истина удалится, пронзенная стрелами клеветы, и дела веры будут редки. Так мир этот, пагубный для добрых, благосклонный для злых, будет стонать под собственным бременем, пока не наступит день отдохновения для праведных и мщения для злобных. Когда придет Тот, Кто был обещан тебе в темном пророчестве, как Семя Жены, и в Котором теперь ты можешь ясно познать своего Спасителя и Господа.

На облаках снова сойдет Он с Небес в сиянии Отчей славы; Он уничтожит Сатану вместе с развращенным им миром. Вселенная будет предана племени и из недр ее, очищенных огнем, восстанут новые небеса и новая Земля; наступят бесконечные века, утвержденные на непоколебимом основании правосудия, мира, любви, плодами которых будет радость и вечное блаженство.¹⁹¹"

Ангел умолк, и Адам в последний раз обращается к нему так: "О, благодатный пророк, с какой быстротою вещий дух твой проник все события этого мира и измерил течение времени до того мига, когда оно остановится! За этими пределами лежит пучина вечности, и никакой взор не может проникнуть в нее! Просвещенный тобою, я оставлю эти места с полным душевным миром; я обогащен всеми познаниями, какие может вместить этот бренный сосуд; я был безумцем, стараясь проникнуть далее! Я вижу теперь, что высшее благо -- в повиновении, в любви и страхе Господнем; в том, чтобы жить всегда как бы в присутствии Бога, всегда надеяться только на Его милосердный промысел, простирающийся на все Его творения. По Его благости добро всегда торжествует над злом; из ничтожных средств Он творит великие дела; слабыми на вид орудиями Он покоряет все могущества земные, и всю земную мудрость смиряет одною кротостию и простотою сердца. Теперь я знаю, что страдание за истину укрепляет в мужестве для достижения высшей победы, и что для верующего смерть есть преддверие жизни: мне показал это великий пример Того, Кого я познал теперь как Искупителя моего, благословенного вовеки."

Ангел, также в последний раз, ответил:

"Познав эти истины, ты постиг всю мудрость. Не надейся на высшее знание, хотя тебе известны были имена всех звезд, всех сил небесных, все тайны преисподней и все творения Природы или творения Бога на Небе и на земле, в морях и воздухе; хотя бы ты владел всеми сокровищами мира и весь мир составлял бы одно царство, покорное твоей власти. Ты можешь возвысить свои познания только достойными их делами: возвысь их добродетелью, терпением, воздержанием, но более всего любовью, христианскою любовью, как назовется в будущем эта любовь, душа всех добродетелей. Тогда ты без скорби покинешь Рай: в душе твоей будет Рай еще более светлый.

Однако, пора нам оставить эту вершину созерцания; настал час: мы должны удалиться отсюда. Видишь стражу, поставленную мною на том холме: она ждет повеления тронуться в путь, и пламенный меч впереди ее рядов уже описывает в воздухе грозные круги, подавая знак к твоему изгнанию. Нельзя медлить. Иди, разбуди Еву; ее я также успокоил тихими сновидениями; предзнаменуя лучшее будущее, они расположили ее сердце в кроткой покорности. В свое время ты поведай ей о всем, слышанном тобою, а главное о том, что должно озарить ее душу верою, о том, что через нее (потому что через семя Жены) совершится великое избавление всего человеческого рода. Живите единодушно, воодушевленные одною верою; дни ваши будут долгими, хотя и опечалены тяжелым прошлым, но печаль пересилится радостным созерцанием ожидаемого счастья."

Он окончил. Оба спускаются с горы; Адам спешит вперед к куще, где покоилась сном Ева; но она уже пробудилась и без признаков печали встретила его такими словами: "Я знаю, откуда ты пришел теперь и где был: Господь не оставляет нас и во сне, поучая нас в сновидениях. Когда, измученная горем, с растерзанным сердцем, я наконец забылась сном, Он послал мне благодатное видение, предвещавшее какое-то великое счастье. Веди же меня; я готова. Следовать за тобою для меня -- значит сохранить Рай; остаться здесь без тебя, что лишиться Рая. Ты для меня -- все под небесами; для меня все места на земле -- ты, моим добровольным преступлением изгнанный из Рая! Но я уношу отсюда отрадную надежду, что от меня (такой милости незаслуженно удостоена я) произойдет обетованное Семя, Которым спасется все." Так говорила наша праматерь Ева; Адам с отрадою внимал ей, но ничего не ответил: Архангел приблизился к ним в эту минуту, вдали же, к назначенным местам блестящим строем спускались с другой горы херувимы; они неслись над землею подобно метеору: так вечерний туман, подымаясь с реки, скользит по болотам, догоняя идущего домой земледельца, и под самыми ногами застилает ему дорогу. Высоко впереди их рядов, меч Господень, размахивая в воздухе, пылал грозно. Его пламя и пары, горячие как знойный воздух Ливии, начали жечь благодатный воздух. Тогда Ангел поспешно взял за руки все еще медливших прародителей наших и повел их к восточным вратам, так же быстро спустился с утеса в долину и исчез.

Они оглянулись и увидели, что вся восточная сторона Рая, так недавно их счастливого жилища, колебалась в волнах пламени; страшные образы с огненным оружием заграждали врата. Прародители не могли удержать невольных слез, но скоро отерли их. Весь мир лежал перед ними для выбора места покоя, и Провидение вело их. Рука в руку, нетвердыми, тихими шагами пошли они из Эдема.

Примечания к "Потерянному Раю".

Песнь 1-я

¹ Музы, или богини искусств и наук -- образы римской и греческой мифологии; они возбуждают великодушие, направляют сердца к добру, поучают и вдохновляют смертных; поэтому древние поэты часто прибегали к помощи муз; этот обычай перешел и к поэтам позднейшего времени, например, "Мессиада" Клопштока начинается таким же воззванием.

² Хорив -- гора в пустыне каменистой Аравии, где Моисей пас стада Ихэфора, когда ему явился Бог в огненном кусте.

³ В первой книге Моисея "Бытие" говорится о сотворении мира.

⁴ Источник у подошвы Сионской горы; водой его Иисус Христос исцелил слепорожденного.

⁵ Святая святых в Иерусалимском храме, где первосвященники в затруднительных случаях просили совета у Бога. По сказаниям раввинов, ответ получался через появление известных букв на нагруднике первосвященников. В Св. Писании об этом ничего не говорится.

⁶ Гора Геликон -- жилище муз греческой мифологии. Здесь намекается на то, что поэт стремится к таким высоким вещам, для которых недостаточно вдохновения этих муз.

⁷ Вельзевулу поклонялись филистимляне; идол его стоял в Аккароне; позднее его считали начальником над злыми духами.

⁸ Сатана -- еврейское слово, означает "враг".

⁹ Титаны или гиганты -- существа греческой мифологии, воевавшие с богами; Бриарей -- один из трех братьев-чудовищ, имевших сто рук и пятьдесят голов. Они помогли богам победить Титанов. Тифон -- гигант, порождавший бури и, временами, извергавший из себя пламя.

¹⁰ Об этом водяном животном упоминается в Библии.

¹¹ Пелор -- северо-восточный мыс Сицилии.

¹² Волны Стикса -- реки, которая, по мифологии, семь раз опоясывала подземный мир.

¹³ Галилей -- изобретатель телескопа. Мильтон, в свою бытность в Италии, посещал в Сиене, близ Флоренции, знаменитого астронома, ослепшего и, вследствие преследований инквизиции, томившегося в изгнании.

¹⁴ Фиезольская гора, возвышающаяся над Флоренцией и ее окрестностями.

¹⁵ Вальдарно -- место, где находится теперь Флоренция.

¹⁶ Валломброза -- лесистая местность в нескольких милях от Флоренции.

¹⁷ Орион -- великан и отважный охотник, получивший от отца своего, Нептуна, способность ходить по морю; он был поселен среди звезд и образовал созвездие, в котором насчитывается до 2000 звезд. Орион считался богом ветров.

¹⁸ Бузирисами называли на берегах Чермного моря фараонов из Бузириса, города у восточного рукава Нила.

¹⁹ Израильтяне, вышедшие из Египта.

²⁰ Моисей.

²¹ Здесь Сатана назван султаном, вероятно, потому, что во времена Мильтона турецкие полчища часто наводняли христианские земли, например, Венгрию, Австрию.

²² См. "Исход", глав. 32:33.

²³ Молох или Малькам, бог аммонитян, которому приносились человеческие жертвы.

²⁴ Рабба -- главный город аммонитян.

²⁵ Аргоб -- местность к востоку от Генисаретского озера, в царстве Васанском.

²⁶ Арнон -- ручей, служивший границей между землями моавитян и аммонитян.

²⁷ Тофет -- место в Енномской долине, к юго-востоку от Иерусалима; там израильтяне, предавшиеся идолопоклонству, приносили жертвы Молоху, сжигая детей на кострах.

²⁸ Хамос -- бог моавитян; он назывался также Тором, Ваалом и Веелом.

²⁹ "Пророчество Исайи", 15:5, "Иеремии", 40:35.

³⁰ Мертвое море.

³¹ Ситтим -- моавитская долина напротив Иерихона, последняя остановка израильтян перед переходом через Иордан; там они были вовлечены моавитянами в идолопоклонство. См. "Книга Чисел", 25:3.

³² Это были преимущественно идолы сидонцев, финикиян и самаритян. Под именем Ваала подразумевалось солнце; Астарта, или луна, считалась его супругой.

³³ Таммуз -- сирийский Адонис; по их верованию, бог этот каждый год умирал и снова оживал. Женщины ежегодно оплакивали его судьбу и предавались в честь бога пороку. См. "Иезекииль", 8:13, 14.

³⁴ "Иезекииль", 8:12.

³⁵ Женское божество филистимлян.

³⁶ Риммон -- сирийское божество, см. "Книга Царств", 4:5,18. Дамаск -- древний город Сирии, был известен уже во времена Авраама.

³⁷ Нааман -- полководец сирийского царя Бенадада, был поражен проказой и, услышав о чудодейственной силе пророка в Самарии, обратился к израильскому царю Ахазу, который послал его к пророку Елисею. Когда тот исцелил его, приказав семь раз выкупаться в Иордане, Нааман отказался от идолопоклонства, но царь иудейский Ахаз, низвергший идолов, сам сделался идолопоклонником.

³⁸ Озирис -- египетское божество благотворной, созидающей силы солнца, света, -- брат и супруг Изиды, Гора -- их сын.

³⁹ См. "Исход", 11:2, 36 и 32:2-4.

⁴⁰ Иеровоам.

⁴¹ Велиал -- бог ада, олицетворение низости.

⁴² См. "Кн. Судей", глава 19-20.

⁴³ Иован -- Иафет.

⁴⁴ Небо и Земля (Ураний и Гея), по Гезиоду, греческ. поэту IX-го столет. до Р.Х., были первой парой богов, Кронос и Рея -- второй, Юпитер и Юнона -- третьей.

⁴⁵ Ида -- священная гора на острове Крите, в пещерах которой воспитывался Юпитер.

⁴⁶ В Дельфах был оракул Аполлона, в Додоне -- оракул Юпитера.

⁴⁷ Пигмеи -- сказочный народ необыкновенно малого роста, живший в средней Африке, около истоков Нила, и будто бы всегда воевавший с журавлями, которых эти люди не превышали величиной. Плиний говорит, что их дома строились из яичных скорлуп.

⁴⁸ По мнению некоторых авторов, война великанов, в которой принимал участие Геркулес, происходила на Флегрийских полях, близ Кум, в южной Италии.

⁴⁹ Греческие Фивы и Троя.

⁵⁰ Сын Уфера, Артур или Артус, мифический король бритов. По словам легенды, Артур жил в Цермоне, в Валлисе, со своей прекрасной супругой Гиневрой, окруженный блестящим двором, где первая роль принадлежала 12 рыцарям, которых сам король выбирал среди самых благородных и храбрых, и которые собирались всегда за круглым столом. Арморея -- Бретань, бывшая также под властью Артура.

⁵¹ Аспрамонт (суровая гора), на юго-западе Италии; там происходили битвы с сарацинами. Монтальбан -- гора, в 12 милях от Рима, где произошло решительное сражение между горациями и курияциями. Требизонд -- Трапезунд, -- Бизерт, город в Тунисе, на берегах Средиземного Моря.

⁵² Маммон -- сиро-халдейское слово, означает богатство, по-гречески Плутос.

⁵⁵ Мемфис.

⁵⁴ Одно из прозвищ Вулкана.

⁵⁵ Здесь пигмеи помещены в Индию, как вообще сказочную страну, куда еще не проникли европейцы.

Песнь 2-я

⁵⁶ Ормуз -- остров на Красном море, богатый жемчугом.

⁵⁷ Стигийский, -- принадлежащий подземному миру, от реки Стикса, протекавшей, по греческой мифологии, в подземном царстве; через эту реку Харон перевозил в лодке души умерших.

⁵⁸ Алкид -- имя Геркулеса до его обоготворения, от имени его дяди, Алкая. Еврит, повелитель Эхалии, обещал дать в супруги Геркулесу дочь свою Иолу, но не сдержал слова. Геркулес собрал отряд воинов, чтобы наказать Еврита за нарушение обещания. Эхалия была покорена, царь умерщвлен и Иола уведена пленницей Геркулеса. На обратном пути, у одного из предгорий Эхалии, Геркулес воздвиг алтарь Юпитеру; готовясь к жертвоприношению, он послал герольда Лихаса к своей супруге за праздничной одеждой. От этого посланца, Дейатра, жена Геркулеса, узнала об Иоле, и, боясь, чтобы эта последняя не отняла у нее любовь героя, вспрыснула одежду кровью центавра Несса, в надежде закрепить этим за собою любовь супруга; но так как кровь центавра сама была отравлена стрелой Геркулеса, умертвившего его, то одежда отравила и Геркулеса. Боль привела его в бешенство, он хотел сбросить одежду с плеч, но она как бы приросла к телу, и вместе с нею он вырывал куски мяса. В ярости, он схватил Лихаса за обе ноги и бросил его далеко в море, сам же взошел на костер, откуда, при ударах грома, в облаке был унесен на небо.

⁵⁹ Для описаний ада Мильтон пользуется языческими представлениями тартара, царства Плутона и Прозерпины, в котором помещались дворцы Сна, Сновидений, Ночи, Евменид и Горгон. Они были окружены медной стеной, медные ворота охранялись страшнейшими существами, каких только могла создать необузданная фантазия. Стикс, Ахерон, Коцит и Пирифлегонт протекали через тартар и вокруг него. Тартар был отдален от земли на столько, на сколько земля отдалена от неба. Ночь окружает его тройным поясом, так что туда не может проникнуть ни единого солнечного луча. Флегетон -- ужасная адская река, в которой вместо воды протекал огонь, увлекая раскаленные скалы.

⁶⁰ Сербонское озеро и болото близ истоков Нила. Дамьета -- город, игравший важную роль во время крестовых походов.

⁶¹ У Гомера Гарпии называются богинями бури, быстрыми, но прекрасными; Гезиод также говорит о них, как о богинях быстрокрылых, с прекрасными кудрями; однако уже у Эсхила они представляются безобразными крылатыми чудовищами, в виде хищных птиц с истощенными лицами; боги посылали их дая. наказания преступников.

⁶² Медуза -- одна из трех сестер, называемых Горгонами. Их представляют с головой, покрытой вместо волос шипящими змеями, с железными когтями, огромными зубами и крыльями. Горгоны были сначала одарены необыкновенной красотой, но потом за гордость боги превратили их в чудовищ.

⁶³ Тантал -- богатый лидийский и фригийский князь, любимец богов, был низвергнут в тартар, где должен был стоять до подбородка в воде; подле него с дерева свешивались чудные плоды, но он должен был постоянно страдать от голода и жажды, так как только он делал попытку дотронуться до пищи и питья, как то и другое отдалялось от его уст.

⁶⁴ Гидра, как большинство чудовищ, считается в мифологии порождением Тифона и Эхидны. Гидра имела змеиное или звериное тело с несколькими головами. Химера -- чудовище того же происхождения. Гомер описывает ее так: "спереди -- лев, сзади -- дракон и козел в середине, дышит пламенем..."

⁶⁵ Тернат и Тидор принадлежат к группе Молуккских островов, производящих пряности.

⁶⁶ Цербер, сын Тифона и Эхидны, -- пёс, стерегущий ад; обыкновенно его представляют с тремя головами, но некоторые поэты придают их ему еще больше.

⁶⁷ Сцилла -- сицилийская нимфа, которая с отчаяния, вследствие несчастной любви, бросилась в воду и была превращена в скалу.

⁶⁸ Сицилия.

⁶⁹ Фурии -- дочери Ахерона и Ночи, называвшиеся у греков Евменидами -- ужасные, гневные богини мести; их три сестры: Алекто, Мегера и Тизифона. Этих подземных богинь представляли в самых отвратительных образах: с искаженными чертами лица, с глазами, мечущими пламя, когтистыми, вооруженными бичом из змей. То, что Мильтон изображает адское чудовище с подобием короны на голове, объясняется ненавистью поэта к этому предмету.

⁷⁰ Змееносцем называется большое созвездие сев. полушария, которое находится над созвездиями Зодиака, Скорпиона и Стрельца. Оно имеет вид растянувшегося громадного змея, с короной на северной стороне; в нем насчитывается 136 звезд, из которых особенно выделяются 2 звезды второй величины и 12 звезд третьей величины.

⁷¹ Сатана, первый нарушитель мира и верности, справедливо признается отцом греха. "Через грех пришла в мир смерть", -- говорит Св. писание. На сопоставлении Сатаны, греха и смерти основывает Мильтон свое описание. Как из головы Зевса вышла Афина, богиня мудрости, так у Мильтона из головы Сатаны рождается грех. Он появляется с левой стороны, как худшей, точно так же, как для сотворения Евы было взято у Адама ребро с левой стороны (см. песнь 10-я).

⁷² Эреб -- мрачный проход, ведущий в Гадес, жилище Плутона.

⁷³ Барка, древняя Киренаика или Ливия, -- обширная равнина в Варварийских землях, вдоль Средиземного моря, простирающаяся от залива Сидра до Египта.

⁷⁴ Беллона -- богиня войны, сестра Марса. Храм ее в Риме пользовался большим почетом; в нем собирался сенат, когда назначался триумф победоносному полководцу или для приема послов от враждебной стороны.

⁷⁵ Гриф -- сказочное животное, полуорел, полулев; его представляют охранителем золотых руд. Аримаспы, по Геродоту, мифический одноглазый народ, считавшийся искусным в добывании золота.

⁷⁶ Из слов: "да будет свет" следует заключить, что ночь была прежде дня, прежде мироздания.

⁷⁷ Под именем Оркуса подразумевается Плутон. Гадес, Демогоргон -- адские божества; последнему приписывали большое могущество и верили, что употребление его имени влекло страшные последствия.

⁷⁸ Арго -- корабль, на котором греческие герои отправились в Колхиду для завоевания золотого руна.

⁷⁹ Харибда -- нимфа, жившая недалеко от Сциллы, на утесе, под нависшим фиговым деревом, и угрожавшая смертью всем проезжавшим мимо; чтобы утолить свой голод, она пожирала целые корабли со всем, что на них находилось. По три раза в день она вбирала в себя морскую воду и столько же раз выбрасывала. Вбирая воду, воронкообразная пучина втягивала в себя все, что было вблизи, извергая её -- откидывала корабли назад к Сцилле. Об этих двух водоворотах латинская пословица говорит: "Incidit in Scyllam cupiens vitare Charybdim". Одиссея, XII.

Песнь 3-я.

⁸⁰ Орфей -- сын музы Каллиопы и Аполлона, знаменитый фракийский певец. Искусным пением Орфей приобрел себе бессмертную славу; своими дивными песнями он заставлял двигаться камни и деревья, укрощал диких зверей. Когда умерла его жена Евридика, он решил спуститься в подземный мир, попросить Плутона возвратить ему нежно любимую супругу. Волшебные звуки его пения так тронули повелителя царства теней, что тот согласился на его просьбу. Как Орфей, так и Мильтон, в первых двух песнях, как бы спускался в бездну ада и царства Хаоса.

⁸¹ Тамирис был фракийский поэт, о котором упоминает Гомер; Меонид -- имя, даваемое самому Гомеру по его отцу, Меоне. Тирезиас и Финей -- два знаменитых в древности певца, славившихся своими пророчествами в стихах. Первый из них фиванец, второй -- аркадийский царь.

⁸² По учению Кальвина и некоторых других богословов, между прочим и св. Августина, предопределение относительно блаженства избранных и осуждения всех остальных, есть избрание по милости; по этому учению, одной части человечества было бы от вечности предназначено блаженство, другой -- вечные муки. Мильтон, как ясно видно, противник такого взгляда.

⁸³ Елисейские поля -- жилище святых, где всегда светит солнце. Гезиод говорит об островах святых, где живут герои, наслаждаясь счастьем, и земля три раза в год приносит плоды.

⁸⁴ Снежные вершины Гималайских гор.

⁸⁵ По рассказам древних, многие кочевые народы ездили по степи в кибитках, к которым были прикреплены паруса. Серика -- местность, занимаемой ныне частью Малой Бухары и северо-западным Китаем.

⁸⁶ Клеомброт -- греческий юноша, который так увлекся учением Платона о бессмертии, что утопился, желая поскорее достигнуть его. Эмпедокл, ученик Пифагора, бросился в Этну в надежде, что вследствие его таинственного исчезновения ему станут поклоняться как богу. Но Этна выбросила железные сандалии, которые он носил, и все происшествие, вместо поклонения, возбудило смех.

⁸⁷ Белые рясы носили монахи кармелитского ордена, черные -- доминиканского, серые -- францисканцы.

⁸⁸ Система Птоломея, которая, несмотря на открытия Галилея, держалась еще долгое время; после Мильтона эта система насчитывала 7 следующих планет: Луну, Солнце, Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн. Уран и Нептун не были еще известны. Хрустальная сфера, т.е. чистая как хрусталь, по Птоломею, была подвержена некоторого рода качанию (Libra -- весы). Считалось, что она первая пришла в движение -- primum mobile, -- и была первым двигателем, сообщив движение всем низшим сферам. О колебании или трепетании было много рассуждений, вследствие некоторой неправильности в движении звезд.

⁸⁹ Место, описываемое здесь Мильтоном, некоторые древние схоластики называли "Лимбо" или "Лимбус"; оно считалось как бы преддверием ада и находилось около его границ. Сюда, как думали, собирались души праведных людей, не допущенных на небо или в чистилище, и которым надлежало ожидать здесь всеобщего воскресения. Таковыми были патриархи и другие благочестивые люди древности, умершие до Рождества Христова. Отсюда название Limbus Patrum. Некоторые теологи признавали еще Limbus Puerorum или Infantum, такое же место, назначенное душам детей, умерших без крещения. Народное верование прибавило к этому еще Limbus Tatuorum, или Рай Безумных, вместилище тщеславия и всякой нелепости.

⁹⁰ Бытие, гл. 28:17; 27:42,43.

⁹¹ Пророк Илия был взят на небо в колеснице, запряженной огненными конями. 4-я Книга Царств, 2:11.

⁹² Панея -- город у верховьев Иордана. Вирсавия (колодец клятвы), место, где Авраам вырыл колодец и заключил союз с Авимелехом, царем Герарским. Бытие, 21:30, 51, 32.

⁹³ Созвездие Овна; Андромеда, дочь эфиопского царя, была отдана в жертву морскому чудовищу и прикована к скале. Персей освободил ее, а боги переселили ее со всем семейством в царство созвездий.

⁹⁴ Вероятно, здесь предполагается цвет воздуха, так как мрамор бывает разных цветов: белый (каррарский), черный, зеленый (генуэзский) и пестрый.

⁹⁵ На далеком западе стоял сияющий дворец Гелиоса (Солнца) и знаменитые сады, состоявшие под наблюдением Гесперид, нимф запада.

⁹⁶ Вторая книга Моисеева "Исход", 39:8-14.

⁹⁷ Гермес -- Меркурий (ртуть); Протей -- морской бог -- прорицатель (антимон). Здесь намек на эти два минерала, в числе многих других употреблявшихся алхимиками при опытах добывания золота.

⁹⁸ Откровение Св. Иоанна Богослова, гл. 19-17.

⁹⁹ Уриил (свет Господень). В книге Товита говорится о семи ангелах, стоящих непосредственно у престола Божия. Кн. Товита, 12:15. Об Урииле упоминается в третьей книге Ездры, гл. V, 20. Там же упоминаются имена других ангелов.

¹⁰⁰ Св. Дионисий Ареопагит говорит, что ангелы разделяются на девять ликов, а сии девять -- на три чина. В первом чине находятся ангелы, ближайшие к Богу: херувимы и серафимы. Во втором чине: власти, господства и силы. В третьем: ангелы, архангелы, начала. ("Православно-догматическое богословие" Макария. Т. I, § 66).

¹⁰¹ Нифат -- гора в Армении, вблизи которой Мильтон помещает Рай.

Песнь 4-я.

¹⁰² Откровение Св. Иоанна, гл. 12.10-13.

¹⁰³ Так называется в книге Товита демон, умертвляющий мужей Сарры, дочери Рагуила. Товия, по наставлению ангела, изгнал беса курением рыбьей печени.

¹⁰⁴ Гауран -- равнина на берегах Иордана, в Васане. Селевкия -- вавилонский город на реке Тигре, основанный Селевком I Никанором. Фелассар -- в сев. Мессопотамии, в стране Раги, куда ходил овит.

¹⁰⁵ Бытие, 2:10-14.

¹⁰⁶ Пан -- по-гречески -- "все", символ, которым древние олицетворяли всю природу, вселенную. Грации и Торы -- женские божества, считавшиеся эмблемами красоты, радости и гармонии времен года, особенно весны.

¹⁰⁷ Прозерпина, дочь Зевса и Деметры, или Цереры. Юпитер, без ведома Цереры, обещал Плутону выдать за него Прозерпину. Раз, когда Прозерпина гуляла со своими подругами, вдруг из-под земли вырвался Плутон на колеснице, запряженной четырьмя черными конями, и похитил свою невесту. Дафна -- дочь речного бога Пенея и Геи, превращенная своей матерью в лавровое дерево, чтобы скрыть ее от любовных преследований Аполлона. Касталия, нимфа, дочь речного бога Ахелоя; от ее имени получил название источник. Энна, Низейский остров; все эти места прославлены за их красоту греческими и римскими поэтами. Хам (Хнум), покровитель Фив, египетское божество; его называли также Аммоном, так как в Аммонском оазисе ему был воздвигнут великолепный храм. По Диодору, Аммон был Ливийским царем, выбравшим себе в супруги Рею. Неверность, которую он себе позволил с прекрасной Амал-теей, обнаружилась рождением от нее сына Вакха. Во избежание гнева своей супруги, царь отправил Вакха в Низею. Амгара -- горный монастырь, куда некоторые из абиссинских царей посылали на воспитание своих младших сыновей.

¹⁰⁸ Здесь, как видно, Мильтон не высказывается ни в пользу Коперниковой, ни в пользу Птоломеевой систем.

¹⁰⁹ Геспер -- вечерняя звезда.

¹¹⁰ Нимфы и фавны -- лесные божества; Сильван -- божество полей и лесов.

¹¹¹ История Пандоры следующая: Прометей, сын Иафета, похитил огонь с неба и дал его земле. Зевс, чтобы наказать похитителя, послал к нему Пандору, одаренную богами всевозможными прелестями. Она была приведена к нему Гермесом. Прометей не поддался на ловушку, но младший его брат был опрометчивее: из любопытства он открыл ящик, бывший в руках Пандоры, и оттуда вышли на свет всевозможные беды.

¹¹² Астрея -- богиня правосудия, перенесенная под именем "Девы" в созвездие Зодиака. Скорпион -- восьмой знак Зодиака.

Песнь 5-я.

¹¹³ По теории Птоломея земля составляла неподвижный центр вселенной, вокруг которого пассивно двигались в своих сферах известные древним планеты. Пять планет, известных во времена Мильтона: Венера, Меркурий, Марс, Юпитер и Сатурн.

¹¹⁴ Намек на господствовавшее вплоть до Ньютона понятие, что в природе действует четыре элемента: земля, вода, воздух и огонь.

¹¹⁵ "Книга Товита", гл. 7, 8.

¹¹⁶ феникс -- мистическая птица древних египтян, из орлиной породы; через каждые пять лет она сама себя сжигала в своем гнезде, и из ее пепла рождался новый феникс. Сначала этот миф служил символом известного астрономического периода движения звезд, позднее -- олицетворением вечного обновления природы.

¹¹⁷ Меркурий -- сын Юпитера и Майи, считался посланником Юпитера; представлялся в дорожной шапке с крыльями на ступнях ног и с маленьким жезлом.

¹¹⁸ Кассия -- род растений; деревья и кустарники семейства Cassiaceae. Множество видов этого растения есть в тропической Африке, Индии и Америке. Нард -- у древних название многих ароматических растений, из которых приготавливались туалетные масла и мази.

¹¹⁹ Адам -- по-еврейски значит человек, созданный из земли (адамах -- по-еврейски земля).

¹²⁰ Алкиной -- царь феакийцев, жителей Корциры (Корфу) -- герой "Одиссеи", славившийся роскошью своего дворца, красотою садов и в особенности, гостеприимством.

¹²¹ Помона -- богиня плодовых деревьев.

¹²² Венера, которая считалась самой красивой из богинь. Соперничавшие с ней Юнона и Минерва требовали суда Париса, сына троянского царя. Суд состоялся на горе Иде, и первенство было признано за Венерой.

¹²³ Иерарх (по-гречески -- священноначальник), название, даваемое лицам, занимающим высшую степень священства: патриархам, митрополитам, архиепископам и епископам.

¹²⁴ Книга пророка Исайи, гл. XIV, 12.

¹²⁵ Люцифер -- утренняя заря, или денница, имя первого падшего ангела. С его падением сравнивается в книге пророка Исайи, 14.12, гордость и гибель царя вавилонского Валтасара.

Песнь 6-я.

¹²⁶ Откровение Св. Иоанна, гл. 12:7.

¹²⁷ Адрамелех -- ассирийское божество, изображавшееся в виде лошади или мула; ему приносились человеческие жертвы. Асмодей, см. прим. 103, песнь 4-я.

¹²⁸ Ариох -- начальник телохранителей Навуходоносора, получивший повеление избить всех вавилонских мудрецов (кн. пророка Даниила, 2:14). Рамаил, Ариил и Авдиил -- имена, встречающиеся в Библии, но в поэме они не имеют отношения к библейским рассказам.

¹²⁹ Низрох -- ассирийский бог, в храме которого, в Ниневии, ассирийский царь Сеннахериб был убит своими двумя сыновьями (IV Книга Царств, 19:37).

¹³⁰ Книга пророка Исайи, 66:24 ...червь их не умрет...

¹³¹ Кн. пророка Иезекииля, 1:4-27; Откровение Св. Иоанна, 5:8.

¹³² Берилл -- драгоценный камень, называемый в продаже аквамарином.

¹³³ Урим -- по-еврейски свет, название первосвященнического нагрудника Аарона.

¹³⁴ Пятая книга Моисея. 32:35.

Песнь 7-я.

¹³⁵ Урания -- муза астрономии, одна из муз греческого Олимпа; но, отрицая ее мифологическое происхождение и как бы причисляя ее к кругу наших верований, Мильтон хочет выразить ту мысль, что он искал вдохновений с неба, каких не мог дать Олимп.

¹³⁶ Беллерофон, по греческой мифологии, сын коринфского царя Главка и Евримеды; нечаянно убив своего брата, он бежал в Аргос, где с помощью дарованного ему богами крылатого коня Пегаса убил чудовище Химеру, но потом навлек на себя гнев богов гордым покушением взлететь на Олимп, был сброшен и ослеп.

¹³⁷ фракийские вакханки разорвали на части поэта Орфея, сына музы Каллиопы. Мильтон намекает здесь на приверженцев и придворных Карла II, от которых, как он считал, ему самому грозила подобная же опасность.

¹³⁸ Плеяды, созвездие в голове Тельца. В греческой мифологии это были нимфы, семь дочерей Атласа и Плеионы или Этры. Они превращены в звезды за то, что отец их хотел читать тайны неба. Римляне называли эту группу звезд Вергилия или утреннее созвездие.

¹³⁹ По мнению древних, мир был окружен хрустальным морем.

Песнь 8-я.

¹⁴⁰ В рассказе ангела надо принять во внимание то, что во времена Мильтона Коперникова система еще не вытеснила Птоломеевой, мнения колебались.

¹⁴¹ "Любовь есть исполнение закона". Поел, к Римл. гл. 13:10.

Песнь 9-я.

¹⁴² Турн -- царь рутулов, был помолвлен с дочерью царя Латина, Лавинией; но Латин, по воле оракула, предложил руку дочери троянца Энея. Обиженный Турин объявил троянцам войну и вызвал Энея на единоборство. Нептун преследовал греков за то, что Одиссей ослепил его сына, одноглазого Циклопа Полифема. Юнона была врагом Энея и троянцев вообще за то, что Парис отдал золотое яблоко не ей, а Венере. На Цитерском острове находился храм Афродиты (Венеры); Эней был сын этой богини и троянца Анхиза.

¹⁴³ Колюрами называются два огромных круга, пересекающихся под прямым углом у полюсов; один проходит через точки равноденствия, другой -- через точки солнцестояния. Колесница ночи -- Большая Медведица.

¹⁴⁴ Понт -- древнее название Черного моря; Меотийские болота -- Азовское море. -- Оронт, река в Сирии, вливается в Средиземное море. Дарийский перешеек -- теперешний Панамский перешеек.

¹⁴⁵ Делос, месторождение Дианы, богини охоты. Ореады -- горные нимфы; Дриады -- лесные нимфы.

¹⁴⁶ По мифологии, Прометей похитил у Юпитера огонь и принес его людям; поэтому, вероятно, Мильтон называет здесь огонь "преступным".

¹⁴⁷ Палея -- богиня стада. Помона -- богиня плодовых деревьев и садоводства. Вертумн -- бог этруссков, управлявший переменами времен года, супруг Помоны.

¹⁴⁸ Сын Лаерта -- Одиссей; Алкиной, царь феактов, известен в Одиссее своими роскошными фруктовыми садами и виноградниками. Адонис, по греч. миф., прекрасный юноша, который был так нежно любим Афродитой, что, когда он умер, то, по неотступной просьбе этой богини, Зевс согласился, чтобы Адонис только часть года проводил в подземном царстве, а остальное время жил на земле.

¹⁴⁹ Кадм, герой греческой мифологии, и супруга его Гармония были в глубокой старости превращены в змей. Эпидавр или Эскулап -- бог врачевания; посланный в Рим во время моровой язвы, он вошел в этот город в виде змея. Юпитер, как передают мифы, находился в сношениях с матерью Сципиона Африканского, принимая вид змея. Олимпия, жена Филиппа Македонского и мать Александра Великого, которого, по существующему мифу, она будто бы зачала от Юпитера Аммонского, являвшегося в виде огромного змея.

¹⁵⁰ Цирцея -- знаменитая волшебница.

Песнь 10-я

¹⁵¹ Кронийское море -- название, даваемое Полярному морю.

¹⁵² Старинное название Китая.

¹⁵³ Остров Делос, из группы Цикладских островов, был некогда плавучим, пока, по сказаниям мифологии, Юпитер не приковал его ко дну.

¹⁵⁴ Откровение Св. Иоанна, гл. 22:16.

¹⁵⁵ Аладульское царство занимало в древности местность нынешней Малой Армении и Киликии.

¹⁵⁶ Чудовища, упоминаемые Луканом, Плинием и другими древними писателями. Керасты -- народ, живший на острове Кипр и превращенный Венерою в волов; эллопы -- гады из породы ужей; дипсады -- из породы выдры.

¹⁵⁷ Пифон -- чудовищный змей, вышедший будто бы из ила, оставшегося на земле после потопа.

¹⁵⁸ Офион -- по-гречески значит змей; Эвринона, одна из океанид, мать Граций. Намек на нее по отношению к Еве темен.

¹⁵⁹ Опса, в римской мифологии, жена Сатурна, богиня плодородия и богатства, позднее отождествляющаяся с Реей. Зевс -- греческое название Юпитера, который называется " Диктейским", по имени горы на острове Крите, где он был воспитан нимфами.

¹⁶⁰ См. Откровение Св. Иоанна, 6:8.

¹⁶¹ См. Откровение Св. Иоанна, 20:14.

¹⁶² Многие критики упрекали Мильтона за его как бы астрологические верования, не раз высказанные в этой поэме.

¹⁶³ См. Откровение Св. Иоанна, 7.1.

¹⁶⁴ Атрей, царь Аргосский, в отмщение своему брату Фиесту за то, что тот соблазнил его жену Эропу, под видом примирения пригласил его на пир и велел подать ему жареное мясо его зарезанных детей, которых он имел от царицы. Солнце, как рассказывают, затмилось при этом зрелище.

¹⁶⁵ Обширная страна в Северной Америке.

¹⁶⁶ Бореи, цециасы и проч. -- названия периодических или местных ветров. Афер назван черным, так как это юго-западный ветер, дующий в Африке.

Песнь 11-я.

¹⁶⁷ Первые люди в греческой мифологии, соответствующие Адаму и Еве.

¹⁶⁸ Янус -- мифологический персонаж, изображаемый с двумя лицами на одной голове. Аргус -- любимое божество римской мифологии; у него было сто глаз, но Гермес (Меркурий) звуками флейты усыпил его и отрубил ему голову.

¹⁶⁹ Левкотея -- божество греч. мифологии -- богиня утра и моря.

¹⁷⁰ Орел.

¹⁷¹ Книга Бытия, 32:1,2.

¹⁷²IV книга Царств, 6:13,17.

¹⁷³ Мелибея -- приморский город в Фессалии, знаменитый своими пурпурными раковинами; Сарра -- древний Тир, также знаменитый своим пурпуром.

¹⁷⁴ Ириса, в греч. мифологии -- посланница богов, олицетворение радуги.

¹⁷⁵ Офир -- страна, часто упоминаемая в Св. Писании. Полагают, что она находилась на юге Аравии.

¹⁷⁶ Альмансур -- имя одного из знаменитых арабских калифов. Монтезума -- один из первых мексиканских королей. Атабалип -- последний и один из могущественных императоров Перу.

¹⁷⁷ Ефразия или очанка (euphrasia officinalis), травянистое растение из семейства личиноцв.; рута (rata graveolens), травянистое растение из семейства рутовых; оба растения служат для лекарственных целей.

¹⁷⁸ Бытие, 5:20,22.

¹⁷⁹ Бытие, 6:1-2.

¹⁸⁰ Исход, 35:31.

¹⁸¹ Этот рассказ о Енохе взят отчасти из апокрифического сказания о нем, упоминаемого в Послании к иудеям: "Енох, также, седьмой от Адама, пророчествовал о них, говоря: смотрите, вот Господь идет с тысячами Своих Святых" (Иуд. 14).

¹⁸² Бытие, 6:4,5.

Песнь 12-я.

¹⁸³ Бытие, 10:8,9.

¹⁸⁴ Бытие, 12:1-3.

¹⁸⁵ Бытие, гл. 15:7.

¹⁸⁶ Исход, 14:20-28.

¹⁸⁷ "Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление. А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать." (Послание к Римл._; 5:20.) "Потому что делами закона не оправдается перед Ним никакая плоть; ибо законом познается грех." (Послание к Римл., 3:20).

¹⁸⁸ Вторая книга Маккавеев, гл. 5:15-16, гл. 6:2,4.

¹⁸⁹ Ирод Великий, родом идумеянин, был первым чужеземцем, царствовавшим в Иудее.

¹⁹⁰ Посл. к Римл., гл. 13:10.

¹⁹¹ Второе соборное послание апостола Петра, гл. 3:7,10,13. Откровение Св. Иоанна, гл. 21:4.

Комментарии: 1, последний от 25/05/2011. Мильтон Джон (yes@lib.ru) Год: 1665 Обновлено: 18/03/2010. 558k. Статистика. Поэма: Проза, Поэзия Поэзия Иллюстрации/приложения: 50 штук.	Скачать FB2 Оценка: *7.038** Ваша оценка:
Аннотация: Прозаический перевод А. Н. Шульговской (1896). Гравюры Гюстава Доре.

Мильтон Джон Потерянный рай

Потерянный рай

Песнь 1-я

ПЕСНЬ 2-я

Содержание

ПЕСНЬ 3-я

ПЕСНЬ 4-я

ПЕСНЬ 5-я

ПЕСНЬ 6-я

ПЕСНЬ 7-я

ПЕСНЬ 8-я

ПЕСНЬ 9-я

ПЕСНЬ 10-я

ПЕСНЯ 11-я

ПЕСНЬ 12-я

Примечания к "Потерянному Раю".

Песнь 1-я

Песнь 2-я

Песнь 3-я.

Песнь 4-я.

Песнь 5-я.

Песнь 6-я.

Песнь 7-я.

Песнь 8-я.

Песнь 9-я.

Песнь 10-я

Песнь 11-я.

Песнь 12-я.

Мильтон Джон
Потерянный рай