Миллер Всеволод Федорович
О сравнительном методе автора происхождения русских былин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

О сравнительномъ методѣ автора происхожденія русскихъ былинъ.

Comparaison n'est pas raison.

   Кто-то сказать, что графически можно изобразить прогрессъ науки въ видѣ спиральной линіи: не прямо, не послѣдовательно ступаетъ она шагъ за шагомъ, а идетъ, постоянно уклоняясь изъ стороны въ сторону, впадая изъ одной крайности въ другую. Этотъ ходъ науки бываетъ особенно замѣтенъ, когда ея разработкѣ представляется новое поле, новооткрытый матеріалъ. Видя невозможность охватить этотъ матеріяхъ старымъ методомъ, вспахать новое научное поле старымъ орудіемъ, изслѣдователь ищетъ новыхъ орудій, болѣе удобныхъ для его работы: свойства матеріяла опредѣляютъ и орудіе, служащее къ его разработкѣ.
   Вотъ новое орудіе найдено и пущено въ ходъ; рыхлая почва легко поддается ему и обѣщаетъ обильный урожай; понятно увлеченіе изслѣдователя: весь прежній методъ потерялъ въ его глазахъ кредитъ, прежнія орудія негодятся, все устроенное прежде должно сломать и перестроить"...
   Но проходятъ первые порывы и увлеченіе; встрѣчаются новыя затрудненія, и изслѣдователь съ инымъ чувствомъ обращается въ прошедшему. Чувство пренебреженія и даже антипатіи начинаетъ уступать мало-по-малу мѣсто болѣе разумному отношенію къ прежнимъ результатамъ. Анализируя прошедшее безпристрастно и хладнокровно, изслѣдователь подмѣчаетъ, что и въ немъ есть нѣчто хорошее, есть положительный результатъ, который можетъ быть употребленъ въ дѣло и принесть хорошіе плоды. Только тогда, когда изслѣдователь пришелъ къ такому взгляду на прошедшее, стоитъ онъ на дѣйствительно научной почвѣ. Чуждый увлеченія и предубѣжденій, связываетъ онъ въ стройное цѣлое результаты прошедшаго съ надеждами будущаго, свивая, подобно Бояну, обѣ полы времени.
   Такой процессъ повторяется безпрестанно въ исторія отдѣльныхъ наукъ, и историческій опытъ не проникаетъ въ практику, не измѣняетъ этого спиральнаго хода.
   По поводу статьи г. Стасова Происхожденіе русскихъ былинъ лотереей о бросить взглядъ на исторію сравнительнаго метода, который онъ примѣнилъ къ изученію русскихъ былинъ. Изъ краткаго обозрѣнія ея можно извлечь нѣкоторыя указанія могущія, по нашему мнѣнію, предостеречь изслѣдователя отъ крайностей и увлеченій. Мы разсмотримъ въ общихъ чертахъ ходъ сравнительнаго метода въ лингвистикѣ, какъ въ той наукѣ, гдѣ сравненіе возвысилось до степени научнаго метода, примѣнимаго и къ прочимъ отраслямъ филологіи вообще.
   Сравнительная грамматика родилась недавно, и обстоятельства сопровождавшія ея рожденіе, хорошо извѣстны. Открывается древній, благородный языкъ, поражающій удивительнымъ сходствомъ съ языками Европы; открывается громадная литература, считающая свое существованіе тысячелѣтіями. И то и другое приводитъ европейскую мысль въ восторгъ. Сравненіямъ, увлеченіямъ нѣтъ предѣловъ. Романтическая школа старается видѣть въ древнихъ произведеніяхъ Индіи осуществленіе своихъ идеаловъ. Нѣмецкій энтузіазмъ отыскиваетъ въ нихъ драгоцѣнные перлы чистаго романтизма и вводитъ ихъ во всеобщее обращеніе въ Европѣ. Но увлеченіе миновало, энтузіазмъ охладѣлъ, страсть къ натяжкамъ и сравненіямъ встрѣтила справедливый отпоръ отъ старой, уже твердо установившейся науки классической филологіи, и зачатки новаго метода потеряли вредитъ въ глазахъ науки и общества. Зданіе, начатое безъ плана и прочнаго фундамента, грозило скорымъ паденіемъ; нуженъ былъ опытный зодчій, который внесъ бы въ постройку правильность и прочность. Такимъ архитекторомъ былъ Боппъ. Изъ хаотической массы сравненій извлекъ онъ тѣ зерна, которыя могли пустить ростки, могли быть положены въ основу науки. Плоды Бопповой сортировки матеріяла были блестящи: явилась новая наука съ прочнымъ основаніемъ, съ массою самыхъ неожиданныхъ результатовъ и богатыми надеждами на будущее. Теперь наука о языкѣ считаетъ уже седьмое десятилѣтіе своего существованія; она испытала уже многое, она можетъ взглянуть ни пройденный путь и извлечь правила, обезпечивающіяся дальнѣйшій прогрессъ. Итакъ, обстоятельства сопровождавшія рожденіе сравнительной грамматики, таковы: сначала былъ открытъ огромный матеріалъ (санскритъ, зендъ), затѣмъ явился сравнительный методъ для его разработки, и результатомъ приложенія метода къ матеріалу явилась новая наука. Какую же опытность вынесъ этотъ методъ изъ 65-лѣтняго своего приложенія?
   Первымъ и вполнѣ понятнымъ явленіемъ въ новой наукѣ было чрезмѣрное увлеченіе санскритомъ. Въ немъ видѣли единственный ключъ къ объясненію всѣхъ формъ и всего лексическаго матеріяла другихъ индо-европейскихъ языковъ. Онъ являлся единственнымъ законодателемъ всякой этимологіи. Все индивидуальное въ языкахъ старались всякими натяжками объяснить изъ санскрита. Признавши однажды, что онъ древнѣе прочихъ языковъ, старались въ каждой чертѣ его видѣть древнѣйшій и чистѣйшій типъ. Санскриту какъ бы отказывали въ той участи, которой подвергается всякій языкъ въ своей исторической жизни,-- въ фонетическомъ искаженіи. Чтобъ ограничиться однимъ примѣромъ, всѣ европейскія названія числа 4 -- τέσσαρες, доричес. πέτορες, qimttuor, гот. tidvôr, четыре производили изъ санскритскаго ćatvaris. Звукъ ć согласно съ этимъ воззрѣніемъ есть первоначальный и перешелъ въ τ, π, qu, f. Теперь такое толкованіе уже несостоятельно; опытъ показалъ, что и санскритъ не избѣгъ фонетической порчи и что, напримѣръ, въ данномъ случаѣ ć не первоначальный звукъ, а продуктъ смягченія первоначальнаго к, какъ показываетъ литовское keturis.
   Съ другой стороны, старались также всякому европейскому слову подъискать какой-нибудь корень въ санскритѣ, имѣющій какое-нибудь общее значеніе, въ родѣ: идти, дѣлать и т. п. Подъискавъ такой корень, старались во что бы-то ни стало вывести значеніе даннаго слова изъ первоначальнаго значенія корня. Но значеніе многихъ корней въ санскритъ трудно уяснить, а лексическія средства того времени (словари Вильсона и Бенфея) были еще очень скудны. Неясное понятіе о значеніи какого-нибудь корня давало широкое поле всякаго рода предположеніямъ и болѣе или менѣе остроумнымъ соображеніямъ; невѣрныхъ этимологій, основанныхъ на невѣрно выставленномъ значеніи корней, набралась значительная масса. Но съ появленіемъ словаря С:-Петербургской Академіи Наукъ (въ 1855 г.) превращается ихъ существованіе, и съ появленіемъ каждаго новаго тома выметались съ научной арены груды этимологическаго сора.
   Въ настоящее время опытъ относительно этого пункта привелъ къ тому результату, что не въ одномъ санскритѣ должно искать первоначальнаго значенія европейскихъ словъ, что для уясненія этого значенія важнѣе изслѣдовать значеніе подобныхъ словъ въ живыхъ языкахъ, чѣмъ дѣлать гадательныя предположенія о значеніи санскритскаго корня. Этимологическое правило Пикте,-- partir toujours du mot sanscrit s'il existe,-- оказалось, и до сихъ поръ оказывается все менѣе и менѣе состоятельнымъ.
   Другой недостатокъ, подмѣченный исторіей сравнительнаго метода, состоитъ въ слѣдующемъ: многіе изслѣдователи хотѣли видѣть въ древнихъ языкахъ европейскихъ татія же искаженія Фонетики по отношенію къ санскриту, какія замѣчаются въ романскихъ нарѣчіяхъ относительно латыни, хоти, впрочемъ, ни одинъ изъ этихъ изслѣдователей не считалъ санскритъ матерью европейскихъ языковъ. Особенною свободою въ объясненіи всего индивидуальнаго помощію санскрита отличается Поттъ, который, въ противоположность своему вообще трезвому взгляду, упорно отстаиваетъ до сихъ поръ свою теорію "призвуковъ" (praofix théorie) противъ нападкокъ большинства другихъ ученыхъ. Теорія эта стремится доказать что очень многіе корни въ индо-европейскихъ языкахъ суть продуктъ сліяніи какого-нибудь предлога съ болѣе простымъ корнемъ, при чемъ она допускаетъ сильное фонетическое искаженіе. Свои доказательства основываетъ она за подвижности измѣнчивости предлоговъ. Вотъ нѣсколько примѣровъ Поттовыхъ этимологій: кор. bhrâj -- сіять (φλέγω, fulgeo) сводится на abhi + râj (an -- glänzen); сан. dhjâi -- meditari (ϑεά ομαι) на adhi -- i =ad -- ire; сан. pâpas -- дурной -- на apa + âp (ab--gelangen, ab--irren); въ свою очередь кор. âр (ар--iscor) за â + api + = dazu heran gehen. Вообще въ большинствѣ случаевъ гласная или согласная въ подъемѣ слова, по этой теоріи, есть остатокъ предлога: d предлога ut, n -- ni, v -- предлога vi, s -- sam и т. п. Разлагая такимъ процессомъ отдѣльные цѣльные корни за первоначальныя части, можно, при нѣкоторомъ остроуміи, найти каждой части аналогію въ санскритѣ; но такое упражненіе не приноситъ пользы наукѣ. Оно порождено увлеченіемъ санскритомъ и искусственными этимологіями индусскихъ грамматиковъ. Въ санскритѣ сложеніе, или правильнѣе, сліяній глаголовъ съ предлогами составляетъ одну изъ самыхъ знаменательныхъ и широко развитыхъ особенностей. Но изслѣдованія показали, что это аглютинативное свойство распространено на эпическій санскритъ, а въ древнѣйшемъ, ведійскомъ, не имѣетъ такого развитія. Слѣдовательно Поттъ и партизаны его-теоріи думаютъ найти индивидуальныя черты эпическаго санскрита въ древнихъ языкахъ Европы, какъ будто эти черты были уже вполнѣ готовы до періода выдѣленія языковъ.
   Болѣе трезвый взглядъ на примѣненіе сравнительнаго метода выводитъ изъ этого увлеченія слѣдующее предостереженіе: не должно видѣть въ такихъ корняхъ, которые въ отдѣльныхъ языкахъ являются цѣльными, продукта сложенія. Если нѣтъ соотвѣтствующаго по формѣ и значенію цѣльнаго корня въ санскритѣ, то должно успокоиться на мысли что данный корень есть индивидуальное достояніе языковъ въ которыхъ онъ находится, а не прибѣгать къ искусственному разложенію изъ желанія все объяснить санскритомъ.
   Такое же вредное вліяніе на сравнительную грамматику имѣло и имѣетъ стремленіе къ обобщенію или отождествленію. Явленіе отдѣльныхъ языковъ не довольствовались сравнивать съ санскритомъ, а старались вполнѣ отождествлять. Бенфей и Лео Мейеръ предполагаютъ что индоевропейскій пра-языкъ имѣлъ уже огромный запасъ готовыхъ словъ, которыя выдѣлившіеся языки вынесли и сохранили безъ всякаго измѣненія (конечно кромѣ фонетической травестіи, если можно такъ выразиться). Они какъ бы не различаютъ полнаго сходства отъ неполнаго и стараются во многихъ случаяхъ отождествить и образовательные элементы, причемъ, конечно, не стѣсняются законами фонетики. Вмѣсто того чтобъ допустить что, напримѣръ, отъ первоначальнаго корня ud, который выражалъ понятіе влажности въ различныхъ языкахъ, пошли слова при помощи извѣстныхъ суффиксовъ -- an, (сан. udan) ωρ (греч. ὕδωρ) in, (гот. vato изъ vat-in) а, (о-да), они стараются доказать что отъ санскрита, или первоначальнаго udan, произошло греч. ὕδωρ чрезъ переходъ n въ r, что фонетически всего менѣе вѣроатно.
   Защитниками индивидуальныхъ правъ языковъ выступили Корсенъ Курціусъ, Шлейхеръ. Они доказываютъ что нужно различать полное сходство отъ частнаго, что во многихъ случаяхъ есть только родство словъ по корню, что для науки плодотворнѣе изслѣдовать индивидуальность языковъ, чѣмъ посредствомъ смѣлыхъ обобщеній отождествлять въ нихъ наблюдаемыя явленія съ чѣмъ-нибудь подобнымъ въ санскритѣ, и что наконецъ, наука лишится прочнаго основанія, если, ради обобщенія, изслѣдователи будутъ пренебрегать фонетическими законами, вполнѣ выясненными и установленными. Законодателемъ въ наукѣ явится тогда личный вкусъ и полетъ фантазіи.
   Въ заключеніе упомянемъ еще о недостаткѣ, который впрочемъ теперь, послѣ строгаго изслѣдованія фонетическихъ законовъ, все болѣе и болѣе устраняется изъ науки, -- объ отождествленіяхъ основанныхъ на звуковомъ сходствѣ. Наука доказала что звуковое сходство не можетъ быть единственнымъ мѣриломъ для сравненія, что каждый языкъ имѣетъ свои фонетическія условія, и что слѣдовательно два слова происходящія отъ одного корня, не могутъ быть въ двухъ разныхъ языкахъ вполнѣ тождественны фонетически. Сложилось даже убѣжденіе что слова фонетически тождественныя въ большинствѣ случаевъ не имѣютъ ничего общаго, не состоятъ въ родствѣ между собой.
   Вотъ тѣ недостатки которые подмѣтила въ своемъ прошедшемъ исторія сравнительной грамматики. Соотвѣтственно этимъ ошибкамъ выведены положительныя правила которыми она теперь руководствуется. Уклоненіе отъ этихъ правилъ неминуемо сводитъ изслѣдователя на почву субъективности, куда за нимъ не можетъ послѣдовать научная критика, ибо она не имѣетъ дѣла съ личнымъ вкусомъ, игрой воображенія или капризомъ Фантазіи....
   Какое же отношеніе имѣетъ все это къ г. Стасову? Обязательны ли для него правила сравнительнаго метода? Но нашему мнѣнію, обязательны. Методъ изслѣдованія у г. Стасова сравнительный, хотя цѣль не та, для которой до сихъ поръ работалъ этотъ методъ. До сихъ поръ, какъ извѣстно, онъ старался выслѣдить родство Фактовъ востока съ Фактами запада; у г. Стасова онъ приложенъ съ цѣлью доказать тождество восточныхъ сказокъ съ русскими былинами и заимствованіе Русскими своихъ былинъ съ востока. Положимъ, что предположеніе г. Стасова вѣрно; но вѣдь никто же не согласится, что методъ научный долженъ измѣняться сообразно съ той цѣлью, которою задался его прилагатель. Напротивъ, всякій скажетъ что г. Стасовъ не долженъ измѣнять характеръ сравнительнаго метода, не долженъ подлаживать его къ своей цѣли, если только хочетъ быть научнымъ. Однакоже г. Стасовъ не посвятилъ даже страницы на то, чтобъ уяснить читателямъ, какими правилами онъ руководствуется при сближеніяхъ: читатель весьма часто не можетъ видѣть тождества тамъ, гдѣ его указываетъ авторъ и недоумѣваетъ надъ его сближеніями. Если авторъ имѣетъ въ виду научную цѣль, а не какую-нибудь личную, постороннюю, чуждую наукѣ, то онъ долженъ, но вашему мнѣнію, прежде всего строго и отчетливо выяснить себѣ методъ, который прилагаетъ къ матеріалу и строго держаться этого метода. Для того же, кто хочетъ доказать что-нибудь во что бы то ни стало, конечно, методъ остается на послѣднемъ планѣ; онъ держится его если это ему удобно, и покидаетъ его при первомъ случаѣ, если чувствуетъ себя имъ стѣсненнымъ. Ниже мы увидимъ, что правила выведенныя сравнительнымъ методомъ въ сравнительной грамматикѣ въ примѣнимы и къ сравнительному изученію сказаній, и что въ пріемахъ г. Стасова замѣчаются недостатки соотвѣтствующіе (опять-таки въ извѣстномъ родѣ) вышеприведеннымъ недостаткамъ, подмѣченнымъ исторіей сравнительнаго метода въ лингвистикѣ. Чтобы познакомиться съ методомъ г. Стасова мы ограничимся разборомъ его сопоставленій и сравненій былинъ о Садкѣ-богатомъ-Гостѣ съ восточными сказаніями. {Мы взяли былину о Садкѣ безъ выбора, потому только что имѣемъ подъ руками именно 2-й т. Вѣст. Европы за 1868 г.}
   Сравненіе былинъ о Садкѣ съ восточными сказками г. Стасовъ начинаетъ съ того эпизода, въ которомъ Садко сходитъ въ море въ Морскому царю. Противъ прозаическаго изложенія пѣсни сдѣланнаго г-мъ Стасовымъ (стр. 227), можно замѣтить вообще, что оно, стушевывая индивидуальный характеръ пѣсни, болѣе удобно для сближеній. Притомъ авторъ умѣетъ искусно выставить на видъ тѣ детали которыя ему нужны для сравненія и пройти молчаніемъ другія, менѣе удобныя для объясненія. Напримѣръ, не безъ цѣди упоминаетъ онъ о той подробности, что дружина строитъ Садку корабли, хотя эта подробность встрѣчается только въ весьма немногихъ пѣсняхъ. Построеніе кораблей дружиною нужно г-ну Стасову потому что въ соотвѣтствующей (по его мнѣнію) восточной сказкѣ (стр. 240) есть эта подробность. Затѣмъ послѣ метанія жеребьевъ, которое такъ обстоятельно описано во всѣхъ пѣсняхъ и стушевывается въ изложеніи г. Стасова, Садко беретъ свои гусли золотострунныя и велитъ спустить на море доску (въ одномъ пересказѣ она названа шахматницей съ золотыми тавлеями). Если г. Стасовъ счелъ нужнымъ упомянуть о шахматницѣ (которая, какъ извѣстно, восточное изобрѣтеніе), то не слѣдовало бы опустить и другой подробности занесенной въ большинство пересказовъ, -- именно:
   
   Тутъ взялъ онъ но праву руку
   Образъ Миколы угодника,
   А во лѣвую гусли яровчаты (Рыбн. III, 244).
   
   Что подробность эта не вставлена вскользь видно изъ того, что былина не забыла объ ней, ибо нѣсколько далѣе подводный царь спрашиваетъ Садка:
   
   Что у тебя есть во правой руки
   И что у тебя есть во лѣвой руки?
   
   на что Садко отвѣчаетъ:
   
   Есть у меня во правой руки
   Образъ Миколы угодника....
   
   Еслибъ авторъ упомянулъ эту черту, то не сказалъ бы (24І): "Св. Никола Можайскій появляется въ нашей пѣснѣ всякихъ причинъ условливающихъ его самого и его совѣты: богъ Агни, богиня пустынножительства, мудрый брахманъ-совѣтникъ, слѣпой кормчій -- являются и подаютъ свои совѣты восточнымъ героямъ для того, что всякій разъ индѣйской или тибетской поэмѣ и сказкѣ надо указать, какъ благочестіе, подвижничество и добродѣтель никогда не остаются безъ награды и помощи со стороны небесныхъ силъ". Есть ли въ восточныхъ сказкахъ тенденція, приписываемая имъ г. Стасовымъ, мы увидимъ ниже. Если она есть,-- то тѣмъ же самымъ можно было бы объяснить помощь Миколы угодника. Далѣе, передавая эпизодъ о выборѣ дѣвицы, г. Стасовъ называетъ эту дѣвицу Черновой на основаніи одного пересказа (Рыбн. I. 379). Нужна эта красавица Чернова для того чтобы ори сличеніи найти въ ней послѣдній отголосокъ миѳической дѣвы, прядущей черными нитками, въ преданіи объ Утанкѣ, изъ Магабгараты. Между тѣмъ эта таинственная Чернава, по большинству пересказовъ, есть нѣчто въ родѣ нѣмецкой Aschenputtel, замарашки, а имя объясняется весьма просто тѣмъ, что она дѣвка поваренная. (См. Киршу Дан. 342.)
   
   Не бери ты изъ нихъ хорошую, румяную,
   Возьми ты дѣвушку поваренную,
   Поваренную, что котора хуже всѣхъ.--
   
   Idem. Рыбн. III, 247.
   
   А третью толпу приведетъ поддонный царь,--
   Въ третьей толпы княгину себѣ выбери
   Которая идетъ позади всѣхъ,
   Поменьше она и почернѣя всѣ;хъ.
   
   Во всемъ этомъ трудно видѣть черноокую; но г. Стасовъ остановился на одномъ варіянтѣ о красавицѣ Черновѣ лишь потому что во всѣхъ восточныхъ сказкахъ упоминается о красавицахъ, а о замарашкахъ и поварихахъ не говорится. Между тѣмъ, логика сказки требуетъ чтобы дѣвушка выбранная Садкомъ, была похуже всѣхъ,-- вѣдь царь Морской хочетъ его надуть своими красавицами. {У Рыбн. I. 380. Чернава есть олицетвореніе рѣки Чернавы.
   Какъ проснулся Садко въ Новѣ-Городѣ
   О рѣку Чернаву на крутомъ кряжу.
   Это объясняетъ, почему дѣвушка названа Чернавой. Между тѣмъ г. Стасовъ въ прозаическомъ изложенія выпустилъ эти строки, хотя излагаетъ довольно близко по этому варіанту.}
   Наконецъ въ концѣ пѣсни г. Стасовъ счелъ особенно важною черту, что Садко, спасшись изъ моря, очутился на крутомъ кряжу надъ рѣкою. Почему ему понадобилась такая, повидимому, несущественная подробность? Потому что въ нѣкоторыхъ восточныхъ сказаніяхъ оригиналъ нашего Садка возвращается по воздуху на родину, и слѣдовательно замѣченъ своими родственниками летящимъ на высотѣ. Такимъ образомъ полетъ по воздуху представляетъ очевидную для г. Стасова аналогію съ тѣмъ, что и Садко вдругъ оказывается стоящимъ на высотѣ около своего жилища, и именно въ этомъ положеніи впервые видятъ его снова близкіе родственники (стр. 240). Но въ другихъ пѣсняхъ Садко очутился подъ Новымъ-Городомъ,
   
   А лѣвая нога на Волхъ-рѣкѣ (Кирша Дан. 343).
   
   А чаще всего о берегѣ не упоминается. Не говоря уже о томъ, что крутой берегъ -- эпитетъ безпрестанно повторяющійся въ былинахъ, слѣдовательно не вносящій ничего топографическаго въ этотъ эпизодъ, вамъ непонятно, почему г. Стасовъ думаетъ что для смотрящаго изъ Новгорода, Садко стоящій на крутомъ берегу Ильменя или Волхова, представляется стоящимъ на высотѣ? Берегъ можетъ быть высокъ относительно уровня воды, но мы не знаемъ, выше ли онъ той мѣстности гдѣ стоитъ Новгородъ.
   Вотъ примѣръ того, какъ г. Стасовъ приготовляетъ русскій матеріалъ для сравненія съ восточнымъ. На эти мелкія неточности въ передачѣ былины мы, конечно,не обратили бы вниманія, еслибы изъ этихъ неточностей не созидалось цѣлое зданіе. Очевидно, что эта подготовка вызвана тѣми восточными сказками, которыя г. Стасовъ имѣетъ привести, какъ оригиналы русской былины; очевидно также, что въ передачѣ былинъ онъ сообразовался съ подробностями въ нихъ упоминаемыми. Научны ли эти пріемы? До сихъ поръ, по крайней мѣрѣ въ области сравнительной филологіи, существовало то убѣжденіе, что прежде чѣмъ сравнивать какое-нибудь явленіе одного языка или народа съ другимъ, нужно критически приготовить сравниваемый матеріалъ. Напримѣръ, ища объясненія какого-нибудь слова въ санскритѣ, должно напередъ прослѣдить это слово по литературнымъ памятникамъ, по говорамъ, по ближайшимъ родственнымъ нарѣчіямъ и, восходя въ древность, опредѣлитъ возможно древнѣйшій видъ его, освободивъ его отъ позднѣйшихъ осадковъ. Мы поступили бы не научно, сравнивая русское слово дочь прямо съ санскритскимъ духитар, и утверждая что у перешло въ о, х перешло въ ч и т. д. -- map отпало. Нѣтъ. Нужно найти возможно древнѣйшую славянскую форму этого слова (въ древне-славянскомъ) и тогда мы найдемъ болѣе раціональное объясненіе. Соотвѣтствующее этому правило должно, по нашему мнѣнію, прилагаться и къ сравненію былинъ. Нужно сначала подвергнуть критической оцѣнкѣ матеріалъ, выяснить его древнѣйшую форму, освободивъ ее отъ позднѣйшихъ наносовъ и вставокъ. Только послѣ этой предварительной работы сравненіе можетъ быть плодотворно, ибо оно выяснитъ то, что не можетъ быть выяснено на основаніи критической оцѣнки самого матеріала. Методъ критическій (историческій) и сравнительный должны помогать другъ другу; первый долженъ отдѣлитъ древнѣйшее отъ позднѣйшаго, случайное отъ не случайнаго, не существенное отъ главнаго, второй -- объяснить этотъ остатокъ, это главное, на основаніи обширныхъ сравненій. Но у г. Стасова мы напрасно стали бы искать подобной критической обработки матеріала. Онъ сравниваетъ безъ всякой системы подробности которыя ему кажутся сходными съ подробностями восточныхъ сказокъ, опускаетъ другія, въ которыхъ аналогіи не усматриваетъ, выбираетъ изъ варіантовъ тѣ, которые ему удобнѣе и, если все-таки большаго сходства при этомъ не оказывается, то онъ обвиняетъ русскія былины въ нелогичности и искаженности.
   Послѣдуемъ теперь за авторомъ въ восточную литературу и прежде всего, въ Гаривансу. Зная теорію г. Стасова, читатель ожидаетъ встрѣтить какой-нибудь разсказъ о героѣ спустившимся на дно морское, чтобъ устранить препятствіе останавливавшее корабль, о игрѣ героя передъ морскимъ существомъ, о выборѣ невѣсты и т. д. Ничуть не бывало. Дѣло идетъ (стр. 229 и 230) о нѣкоторомъ царѣ Яду, родоначальникѣ племени Ядавовъ, который породнился съ подводнымъ царемъ Наговъ. Нѣтъ мотива объ остановкѣ корабля, нѣтъ игры на гусляхъ или другомъ какомъ инструментѣ. Общаго здѣсь только одно внѣшнее движеніе -- путешествіе на дно морское. Мотивъ этого движенія совершенно иной: царь Наговъ предрекаетъ царю Яду великую будущность и славное потомство: "твое поколѣніе разростется въ семь знаменитыхъ вѣтвей." Безпристрастный взглядъ видитъ въ этомъ эпизодѣ Магабъараты одну изъ тѣхъ безчисленныхъ генеалогическихъ легендъ, которыми такъ изобилуетъ санскритская литература. Фантастическое отношеніе Индусовъ къ исторіи обыкновенно переплетаетъ легендарными, эпическими мотивами древо происхожденія всякой знаменитой исторической личности, или правильнѣе, историческаго имени. Здѣсь нужно было придумать объясненіе генеалогіи Ядавовъ, поколѣнія очень древняго и славнаго, часто упоминаемаго въ Ведахъ {Въ поколѣніи Ядановъ родился Кришна (Аватара бога Вишну), почему онъ часто называется Yaduviramukhya -- предводитель героевъ Яду, или Yadupatih -- владыка Ядавовъ.} вмѣстѣ съ колѣномъ Турвасу. По склонности къ фантастическимъ генеалогіямъ, Индусы воспользовались и здѣсь очень распространеннымъ у всѣхъ народовъ мотивомъ о схожденіи въ подводную или въ преисподнюю и о бракахъ, заключаемыхъ тамъ героями. У всякаго народа много сказокъ, въ которыхъ герой, спустившись туда по какой-нибудь причинѣ, находитъ тамъ дверцы и царевнъ, женится на послѣднихъ и выходитъ счастливо на Божій свѣтъ. Но въ былинѣ о Садкѣ именно и нѣтъ этого избитаго мотива: главное содержаніе ея очевидно не бракъ на Чернавѣ, а игра предъ Морскимъ царемъ ни гусляхъ. Бракъ представляется какъ хитрость, посредствомъ которой царь Морской хочетъ удержать Саджа при себѣ. Въ сказаніи о Яду, главный мотивъ -- бракъ; царь На то въ предлагаетъ ему своихъ пятерыхъ дочерей, какъ бы исполняя волю судьбы, и не желаетъ удержать царя на днѣ морскомъ.
   И такъ характеръ обѣихъ былинъ, цѣль путешествія героя и всѣ послѣдствія пребыванія на днѣ морскомъ не совпадаютъ на столько, чтобъ видѣть въ русской былинѣ перелицовку, передѣлку имъ восточнаго матеріала. Общимъ остается только внѣшнее движеніе -- путешествіе къ Морскому царю. Заимствованіе еще пока не ясно, и г. Стасовъ приглашаетъ насъ прочесть въ сборникѣ Сомадевы-Бъатты сказку о брахманѣ Видушакѣ, "которая какъ, бы послужила оригиналомъ для послѣдующихъ редакцій. Изъ многихъ похожденій Видушакя онъ выбираетъ то, которое, по его мнѣнію, соотвѣтствуетъ путешествію Садка къ Морскому царю. Но для вѣрной оцѣнки этого эпизода нужно знать, кто такой этотъ Видушака и вкратцѣ передать его похожденія. Видушака въ индусскихъ сказкахъ очень популярная личность: это типъ сказочнаго героя въ индусскомъ вкусѣ. Онъ храбръ по индусски (напр. отрѣзаетъ носы у мертвецовъ на кладбищѣ), ѣздитъ верхомъ на злыхъ ракшасахъ, самыхъ страшныхъ созданіяхъ индусской фантазіи, одерживаетъ на каждомъ шагу побѣды надъ женскими сердцами, такъ что подъ-конецъ, своихъ долгихъ похожденій запасается пятью женами въ различныхъ странахъ и привозитъ ихъ на родину на спинѣ летящаго ракшасы. Это индусскій Одиссей, котораго мужество ослабляется только тѣмъ обстоятельствомъ, что во всѣхъ подвигахъ ему помогаетъ божество, или пожалуй, это еще болѣе индусскій донъ Хуанъ, привлекающій сердца даже богинь.
   Хотя, для пущей важности, Видушака сдѣланъ брахманомъ по происхожденію, однако онъ бросаетъ монастырь и становится наслѣдникомъ престола. Въ сказкѣ брахманы представляются лукавыми обманщиками, лицемѣрами и грубіянами, такъ что авторъ Сомадевы Бъатты, по поводу одного грубаго ихъ поступка, замѣчаетъ: "ибо сосудъ трусости, грубости и гнѣвливости суть брахманы. (Katha sarit sàgara III гл. 18). Главные подвиги Видушаки слѣдующіе: онъ даетъ пріютъ царю въ монастырѣ и такимъ образомъ попадаетъ къ его двору; отрѣзаетъ носы у трехъ мертвецовъ на кладбищѣ и тѣмъ выигрываетъ пари; разрушаетъ чары одного брахмана-колдуна и спасаетъ тѣмъ царскую дочь на которой за это и женится; проживъ мѣсяцъ съ нею, одерживаетъ любовную побѣду надъ сердцемъ небесной дѣвы Бъадры, которая была свидѣтельницей его мужества, и женится на ней по способу бракосочетанія гандарвовг (небесныхъ музыкантовъ); покинувъ первую супругу, теряетъ Бъадру по зависти небесныхъ существъ, которыя компрометированы ея связью со смертнымъ. (Бъадра скрывается на горѣ Удая отъ преслѣдованія Видьядаровъ); прикинувшись помѣшаннымъ, обманываетъ тестя и первую жену и идетъ искать Бъадру; во время поисковъ спасаетъ одну царевну отъ козней ракшасы, который уже пожралъ ея 700 молодыхъ мужей въ первую брачную ночь (эпизодъ чрезвычайно напоминающій бракъ Товита); женившись за ней, онъ скоро спать покидаетъ молодую жену, преслѣдуемый мыслью о небесной супругѣ Бъадрѣ и въ городѣ Танралиптикѣ сходится съ купцомъ Скандадасой, который хотѣлъ предпринять морское путешествіе. Затѣмъ уже слѣдуетъ эпизодъ передаваемый г-мъ Стасовымъ И такъ вотъ при какихъ обстоятельствахъ мы снова встрѣчаемъ морское похожденіе. Разсмотримъ его подробности: Видушака спускается не по требованью Морскаго царя, а добровольно, чтобъ добыть дочь купца, хозяина корабля и половину его богатства; слѣдовательно поводъ къ путешествію на дно морское уже иной. Видушака самъ вызывается на подвигъ, Садко норовитъ отъ него отдѣлаться жеребьями. Спустившись въ море Видушака находитъ не Морскаго царя, не дворецъ, не царицу-Воданицу, не водныхъ дѣвъ и т. д., а спящаго великана, за ногу котораго зацѣпился корабль. Затѣмъ, когда Видушака отрубилъ ногу и освободилъ корабль, купецъ велитъ обрѣзать веревки на которыхъ спустился Видушака, какъ водолазъ, чтобъ оставить его на днѣ мора. Этотъ сказочный мотивъ, здѣсь вполнѣ умѣстный, но немыслимый въ былинѣ о Садкѣ, повторяется безчисленное множество разъ- въ народныхъ сказкахъ.-- И такъ, во всѣхъ этихъ подробностяхъ можетъ усматривать сходство только поднятое за дыбы воображеніе г-на Стасова. Далѣе, Видушака садится на отрубленную ногу великана, плыветъ на ней по морю и достигаетъ берега. Этимъ оканчиваются его приключенія на морѣ.
   Когда онъ достигъ берега, продолжаетъ сказка, побный Гануману (царю обезьянъ) переплывшему море для Рамы, съ небесъ раздался божественный голосъ: "Хорошо, хорошо! Нѣтъ никого мужественнѣе тебя; я доволенъ твоей рѣшительностью. Теперь ты прибылъ къ безплодному берегу, но черезъ семь дней пути прійдешь ты къ городу Каркотѣ, а оттуда отправившись съ обновленнымъ мужествомъ, достигнешь желанной цѣли (т.-e. найдешь супругу Бъадру). Прежде ты приносилъ мнѣ много жертвоприношеній и за то я благосклоненъ къ тебѣ: по моему велѣнью ни голодъ, ни жажда не будутъ тебя мучить; ступай бодро къ своей цѣли."
   Эти слова произнесъ богъ Агни, котораго прежде чествовалъ Видушака. Мы перевели эту подробность только потому, что съ богомъ Агни г. Стасовъ сближаетъ Николу Можайскаго и передаетъ дѣло такъ, какъ будто этотъ совѣтъ герою былъ давъ во время морскаго приключенія, а не по окончаніи его, чтобы найти болѣе сходства съ совѣтомъ Николы Садку. Но г. Стасовъ не указалъ что подобные совѣты съ небесъ Видушака получаетъ не въ одномъ этомъ эпизодѣ, а во многихъ другихъ, такъ что вообще всѣ его дѣйствія и предпріятія руководятся ими и что слѣдовательно нѣтъ внутренней связи между совѣтомъ Агни и пребываніемъ Видушани въ морѣ,-- связи, которую мы видимъ между совѣтомъ Николы и пребываніемъ Садка у Морскаго царя. Голосъ съ небесъ является какъ deue ex machina вездѣ гдѣ нужно прицѣпить новое похожденіе къ предъидущему, такъ какъ въ сказкахъ вообще всѣ дѣйствія героевъ связываются не логическою послѣдовательностью, а внѣшнею связью, вмѣшательствомъ сверхъестественныхъ силъ. Что касается внутренняго содержанія обоихъ совѣтовъ, то всякій видитъ какъ мало между ними общаго.
   Слѣдуя дальше за г. Стасовымъ, мы замѣчаемъ пропускъ въ изложеніи дальнѣйшихъ судебъ Видушаки. Опуская дальнѣйшіе эпизоды, онъ останавливается на послѣднемъ, который представляетъ, по его мнѣнію, аналогію съ окончаніемъ былины о Садкѣ. Такой пропускъ придаетъ совершенно фальшивый колоритъ всему сравненію, какъ увидимъ сейчасъ; но г. Стасову онъ нуженъ, потому что, приклеивъ этотъ вырванный изъ конца эпизодъ къ похожденію Видушаки на морѣ, онъ дѣлаетъ индусскую сказку болѣе похожей на былину. Чтобъ опредѣлить въ какомъ отношеніи послѣдній эпизодъ находится къ морскому похожденію, мы послѣдуемъ за Видушакой.
   Получивъ предписаніе отъ Агни, Видушака приходитъ въ городъ Каркоту и находитъ пристанище въ монастырѣ; затѣмъ женится еще на одной царевнѣ, прогнавъ во время брачной ночи злаго ракшасу. Этотъ ракшаса тотъ же что и въ предъидущемъ похожденіи; тогда онъ лишился руки, теперь, попавшись въ плѣнъ Видушакѣ, онъ разсказываетъ свою исторію, изъ которой узнаемъ что и та и эта царевна -- его дочери и что онъ избавлялъ ихъ отъ мужей-трусовъ, убивая этихъ послѣднихъ въ первую брачную ночь. Онъ радъ что теперь обѣ дочери замужемъ за храбрымъ Видушакой и предлагаетъ себя въ помощники своему зятю. Затѣмъ Видушака снова покидаетъ супругу и отправляется на спинѣ тестя-ракшасы въ горѣ Удая, гдѣ живетъ возлюбленная Бъадра. Теперь только слѣдуетъ эпизодъ, излагаемый г. Стасовымъ, при чемъ дѣло не обходится безъ путаницы. Такъ, по словамъ автора, ракшаса, на спинѣ коего Видушака прибылъ къ горѣ, есть тотъ же самый демонъ-великанъ, что останавливалъ корабль на морѣ (стр. 231), хотя сказка нигдѣ не упоминаетъ о ихъ тождествѣ. Это отождествленіе не недосмотръ: оно сдѣлано съ преднамѣренной цѣлью, а именно: въ былинѣ о Садкѣ Морской царь останавливавшій корабль содѣйствуетъ браку Садка съ Чернавой, въ сказкѣ о Видушакѣ ракшаса содѣйствуетъ браку героя съ царевной (хотя совершенно случайно); въ былинѣ царь Морской останавливаетъ корабль, въ сказкѣ спящій великанъ останавливаетъ корабль, т.-е. царь Морской тождественъ съ одной стороны съ ракшасой, съ другой -- со спящимъ великаномъ. Но двѣ величины равныя третьей -- равны между собой, слѣдовательно спящій великанъ равенъ или тождественъ ракшасѣ. Логика какъ будто соблюдена, но, къ сожалѣнію, сказка ея знать не хочетъ и отличаетъ спящаго великава отъ ракшасы: первый дѣйствуетъ въ одномъ только морскомъ эпизодѣ, послѣдній является въ нѣсколькихъ другихъ помощникомъ Видушакѣ и между ними нѣтъ ни малѣйшей связи.
   Прочитавъ окончаніе сказки мы поймемъ, почему г. Стасову нужно было приклеить его. Видушака находитъ свою супругу Бъадру, Садко, спасшись изъ моря, возвращается въ объятіи своей жены: и здѣсь и тамъ являются на сцену толпы дѣвицъ, и здѣсь я тамъ возвращеніе героя сверхъестественное, и здѣсь и тамъ его видятъ стоящимъ на высотѣ и т. д. Словомъ, опять подмѣчены однѣ внѣшнія движенія въ пространствѣ и оставлена въ сторонѣ внутренняя связь и причины ихъ вызывающія. Всматриваясь внимательнѣе въ сказку и въ былину, мы замѣчаемъ полное различіе и всѣ эти мелкія отождествленія оказываются натяжками.
   Нахожденіе Бъадры не имѣетъ ничего общаго съ похожденіемъ Видушаки за днѣ морскомъ. Поиски Бъадры -- главное содержаніе всей сказки; а похожденія встрѣченныя во время поисковъ -- какъ бы отдѣльные эпизоды. Такимъ отдѣльнымъ эпизодомъ, прервавшимъ на время поиски, является путешествіе Видушаки на дно морское. Въ былинѣ бракъ на Чернавѣ не есть главное содержаніе, какъ очевидно для всякаго. Морскія дѣвы, олицетвореніе рѣкъ въ былинѣ, не имѣютъ ни малѣйшаго сходства съ подругами богини Бъадры, черпающими воду изъ озера. Тѣ и другія являются въ совершенно отдѣльныхъ эпизодахъ и при различныхъ условіяхъ. Первыя на днѣ морскомъ въ качествѣ невѣстъ для Садка, послѣднія не въ морѣ, гдѣ не оказалось ничего кромѣ спящаго великана, а на сушѣ, у замка богини Бъадры, и не въ качествѣ невѣстъ для Видушаки, имѣющаго уже четырехъ женъ. Черпаніе воды изъ озера этими дѣвами не заключаетъ никакого намека на ихъ водяное происхожденіе или какую особую связь съ водой: оно введено очевидно для того чтобы провести одинъ очень распространенный у Индусовъ и другихъ народовъ сказочный мотивъ о томъ, какъ существо искомое узнаетъ о присутствіи существа ищущаго, близкаго ему, по кольцу, упущенному послѣднимъ въ сосудъ. Никола Можайскій не можетъ быть замѣной голоса Агни: первый является Садку въ морѣ, даетъ совѣтъ разорвать струны на гусляхъ; чтобы не губить душъ христіанскихъ и затѣмъ выбрать себѣ невѣсту по извѣстной примѣтѣ; второй, хотя и является въ нѣкоторыхъ эпизодахъ сказки, но какъ бы нарочно не для спасенія Видушаки изъ моря и не съ совѣтомъ о выборѣ жены. Пляшущій царь Морской очевидно не похожъ ни на спящаго великана, ни на ракшасу, на спинѣ котораго ѣздитъ Видушака. Наконецъ весь эпизодъ о нахожденіи Бъадры выхваченъ авторомъ произвольно изъ общей связи и приклеенъ къ другому.
   И такъ, несмотря на очевидныя натяжки, намѣренныя неточности и искаженія, г. Стасовѣ не достигаетъ своей цѣли, не можетъ доказать тождество сказки о Видушакѣ съ былиной о Садкѣ. Общаго между ними остается только одинъ голый и безсодержательный Фактъ, что и въ той и другой нѣкто спускается въ море,-- въ чемъ, разумѣется, нельзя еще усматривать передѣлку или заимствованіе.
   Затѣмъ г. Стасовъ приглашаетъ васъ въ Дзанглунъ прочесть похожденія брахмана Джимпа-Чемпо (стр. 233 и 234). Читаемъ и удивляемся, въ чемъ г. Стасовъ замѣчаетъ хотя бы малѣйшее сходство, а между тѣмъ на стр. 240, онъ еще прибавляетъ что и пѣсня о Садкѣ гораздо болѣе подходитъ къ разсказамъ Дзанглуна, чѣмъ въ разсказамъ Гаривансы (о Яду) и Ката-саритъ-сагары (о Видушакѣ)!
   Какія существенныя черты ожидаетъ всякій встрѣтить въ разсказѣ, изъ котораго русская былина могла бы получить объясненіе? 1) Путешествіе героя по морю. 2) Остановку корабля. 3) Снисхожденіе героя на дно морское. 4) Музыку въ подводномъ царствѣ. 5) Женидьбу на дѣвицѣ водянаго происхожденія. 6) Чудесное избавленіе чрезъ вмѣшательство сверхъестественнаго существа.-- Ничего этого нѣтъ въ буддійской легендѣ о Джимпа-Чемпѣ. Главное содержаніе ея -- поиски за камнемъ Чинтамани, исполняющимъ всѣ желанія. Съ этой цѣлью герой отправляется странствовать въ сопровожденіи явившихся на его зовъ смѣльчаковъ. Ограбленный разбойниками, онъ занимаетъ 1000 унцій золота у одного брахмана и обѣщаетъ жениться на его дочери по возвращеніи на родину. Остановки корабля и снисхожденія героя на дно морское вовсе нѣтъ. Путешественники пристаютъ къ берегу, нагружаютъ корабль драгоцѣнностями и ѣдутъ домой. Одинъ Джимпа-Чемпо не хочетъ воротиться безъ чудеснаго камня. Отпустивъ спутниковъ, онъ пускается на поиски, входитъ въ море и переносится по воздуху, при помощи ракшасовъ, на землю, къ серебряному замку царя Змѣевъ, у котораго находится камень Чинтамани. Не музыкой забавляетъ герой царя Змѣевъ, а самъ забавляется, между прочимъ, музыкой (по мнѣнію г-на Стасова музыку, замѣняетъ проповѣдь буддизма, произнесенная Джимпа-Чемпой). Не на водяной дѣвушкѣ женится онъ, а пріобрѣтаетъ отъ царя Змѣевъ драгоцѣнный камень: ни о какихъ женщинахъ не говоритъ сказка. Притомъ нужно замѣтить, что тотъ же мотивъ,-- посѣщеніе замка и пріобрѣтеніе драгоцѣннаго камня,-- повторяется три раза: сперва Джимпа-Чемпо приходитъ въ замокъ серебряный, затѣмъ въ лаписъ-лазуревый, наконецъ въ золотой; въ каждомъ замкѣ онъ получаетъ отъ царя по камню Чинтамани. {Послѣдовательное посѣщеніе трехъ дворцовъ, одинъ лучше другаго, встрѣчается весьма часто въ сказкахъ всѣхъ народовъ.} Затѣмъ слѣдуютъ утрата драгоцѣнностей чрезъ воровство,-- мотивъ довольно избитый, но не имѣющій никакой аналогіи въ былинѣ о Садкѣ, и въ заключеніе -- возвращеніе утраты посредствомъ угрозы вычерпать море и тѣмъ погубить похитителей-змѣевъ,-- разсказъ въ индусскомъ гиперболическомъ вкусѣ. Можетъ быть окончаніе легенды тождественно съ окончаніемъ былины? И здѣсь и тамъ возвращеніе на родину, и здѣсь и тамъ является женщина (жена Садка -- невѣста Джимпа-Чемпо), и здѣсь и тамъ возвращеніе необыкновенно (въ былинѣ во время сна Садко выносится изъ моря, въ легендѣ -- Джимпа-Чемпо переносится домой по воздуху при помощи чудодѣйственнаго камня) и т. п. Нужно замѣтить что г. Стасовъ особенно напираетъ на тождество окончаній. Дѣйствительно, окончанія для его отождествленій весьма удобны; они но большей части одни и тѣже,-- всегда счастливы: если герой совершалъ подвиги вдали отъ родины, то непремѣнно возвращается домой, и почти всегда необыкновеннымъ образомъ; если не былъ женатъ, -- то съ молодою женой; если уже и прежде былъ женатъ, то возвращается въ объятія вѣрной супруги; дома встрѣчаютъ его почести, веселье и удивленіе его подвигамъ со стороны домашнихъ и знакомыхъ. Все это столько же принадлежитъ одной сказкѣ сколько и другой, вообще всему сказочному міру, а потому не удивительно что можетъ встрѣтиться на тѣхъ же правахъ и въ легендѣ о Яду, и въ сказкѣ о Видушакѣ, и въ сказаніи о Джимпа-Чемпо, и даже въ былинѣ о Садкѣ. Пріурочивать стереотипное окончаніе въ одной какой нибудь сказкѣ и заключать изъ того о заимствованіи можетъ только предвзятая теорія, а не научное сравненіе.
   И такъ, просмотрѣвъ сказку Дзанглуна, мы находимъ въ ней еще менѣе сходства съ былиной о Садкѣ, нежели въ предъидущихъ.
   Слѣдующую легенду изъ того же сборника, приводимую г-мъ Стасовымъ, и разсматривать не стоитъ. Она передѣлана изъ предъидущей, или правильнѣе, варьянтъ ея не заключаетъ въ себѣ, какъ и первая, ничего существеннаго для сравненія. Нужна она г-ну Стасову лишь потому что въ нѣкоемъ "старомъ кормчемъ", дающемъ передъ смертію совѣть царевичу Седову какъ добыть камень Чинтамани, онъ усматриваетъ "старика сѣдатаго или старчищу не-знай-себя (Николу Можайскаго)". Несходство очевидно для всякаго, но не для г. Стасова. Нѣтъ сходства ни въ мѣстѣ совѣта, ни во времени, ни въ поводѣ, ни въ цѣди, ни въ содержаніи. Есть только отвлеченный и безсодержательный фактъ, что въ одной сказкѣ является совѣтъ и въ былинѣ является совѣтъ. Этого достаточно г. Стасову для сопоставленія. Все же прочее несходное въ легендѣ съ былиной, -- отсутствіе личности соотвѣтствующей Морскому царю, отсутствіе женитьбы героя въ подводномъ царствѣ, отсутствіе морскаго приключенія, т. е. остановки корабля и снисхожденія героя въ море,-- для него какъ бы не существуетъ.
   Въ слѣдующей и послѣдней легендѣ оригиналомъ Садка является достопочтенная духовная особа Самгъа-Ракшита, проповѣдникъ буддизма. Онъ отправляется въ морское путешествіе по просьбѣ купцовъ желающихъ дорогой поучиться у него правиламъ буддизма. Это странное желаніе изучать законъ дорогой, хотя можно бы изучать его и дома на досугѣ, вводитъ сказка очевидно для того, чтобъ дать возможность Самгъѣ-Ракшитѣ распространить законъ у подводныхъ существъ; религіозная проповѣдь -- главная струна, звучащая во всей легендѣ. Объ отношеніяхъ къ подводному царю, подобныхъ отношеніямъ Садка къ Водянику, не можетъ быть и рѣчи; да и все подводное приключеніе Самгъи-Ракшиты есть только эпизодъ его проповѣдническихъ странствованій, какъ показываетъ то, что выбравшись отъ Наговъ (безъ помощи сверхъестественнаго существа), онъ отправляется проповѣдывать дальше и распространяетъ вѣру Будды у брахмановъ въ пустыножительствѣ. Обращеніе брахмановъ есть pium deeiderium буддистовъ, идеалъ осуществленіе котораго въ сказаніяхъ льститъ буддійскому религіозному самолюбію.
   Въ цустыножительствѣ является женщина-богиня побуждающая Самгъу-Ракшиту къ проповѣди. Съ нею г. Стасовъ сравниваетъ дѣвицу Чернаву, подругъ Бъадры и др., хотя сходство ограничивается только тѣмъ, что во всѣхъ этихъ сказаніяхъ является женщина, но въ различное время, при различныхъ обстоятельствахъ, съ различною цѣлью.
   Обративъ брахмановъ въ буддійство Самгъа-Ракшита велитъ имъ схватиться за край его одежды и тогда "подобный царю лебедей, съ распростертыми крыльями, онъ понесся по воздуху силою своего сверхъестествевнаго могущества, покинулъ тѣ мѣста и воротился домой." Просмотрѣвъ легенду, мы опять усматриваемъ сходство съ былиной только въ томъ, что въ легендѣ есть, между прочимъ, эпизодъ о снисхожденіи одною героя въ подводное царство. Несходно все остальное, -- мотивъ снисхожденія, личность героя, обстоятельства сопровождавшія это снисхожденіе и приключенія въ подводномъ царствѣ.
   Посмотримъ теперь какіе выводы дѣлаетъ авторъ изъ сопоставленія этихъ пяти восточныхъ сказаній съ былиной? Выводы его поражаютъ своею смѣлостью. "Этихъ примѣровъ, говоритъ авторъ (стр. 239), кажется, вполнѣ достаточно для того, чтобъ убѣдиться, что приведенная выше пѣсня о Садкѣ создалась не въ нашемъ отечествѣ, а за востокѣ; что она на оригинальное созданіе русскаго народнаго творчества, она разсказъ древнихъ легендъ, издревле ходившихъ по востоку въ разнообразныхъ видахъ и редакціяхъ." Мысль эта подкрѣпляется слѣдующими соображеніями: "Нашъ новгородскій купецъ Садко есть не что иное, какъ являющійся въ русскихъ формахъ индѣйскій царь Яду, индѣйскій богатырь-брахманъ Видушака, тибетскій брахманъ Джимпа-Чемпо, тибетскій царевичъ Гедонъ, индѣйскій монахъ Самгъа-Ракшита." На это положеніе можно отвѣтить только то, что оно зависитъ отъ прочихъ, т. е. будетъ вѣрно, если судьбы этихъ восточныхъ личностей совпадутъ съ похожденіемъ Садка. "Новгородская купецкая дружина Садкова -- это толпа купцовъ, идущихъ охотой сопровождать индѣйскихъ и тибетскихъ: царевича, брахмана, купца, монаха, въ ихъ морскихъ предпріятіяхъ."
   Какова дружина Садка -- трудно рѣшить по пѣснямъ, но во всякомъ случаѣ это не ассоціація купцовъ подъ предводительствомъ одного главнаго; всѣ тридцать кораблей по пѣснямъ неотъемлемая собственность Садка, а къ дружинѣ онъ относится такъ:
   
   А ярыжки вы, люди наемные,
   А наемные люди подначальные! (Кирша Дан. стр. 337).
   или: Ай же, вы дружинушка хоробрая! (Рыбн. I. 367 375.)
   или: Ай же, слуги мои вѣрные! (Рыбн. I. 363.)
   ила: Ай же, дружки братья корабельщика! (Рыбн. III. 242.)
   ила: Ай же вы, дружинушка, прикащики мои! (Рыбн. III. 248.)
   Итакъ въ этихъ ярыжкахъ наемныхъ, корабельщикахъ, слугахъ и прикащикахъ нельзя видѣть купцовъ.
   Но купецкой дружины нѣтъ и въ восточныхъ сказаніяхъ; въ Гаривансѣ въ преданіи о Яду ея нѣтъ: царь ѣдетъ прогуливаться съ своимъ гаремомъ; въ сказкѣ о Видушакѣ можно бы подразумѣвать купецкую дружину, но объ ней не говорится: Видушака ѣдетъ за чужомъ кораблѣ купца Свандадасы, слѣдовательно корабельщики не могутъ состоять къ нему въ ассоціативномъ отношеніи. Въ Дзанглунѣ -- смѣльчаки охотники ѣдутъ добывать драгоцѣнности; въ сказкѣ о Самгъѣ-Ракшитѣ являются 500 купцовъ, но не въ качествѣ дружины героя: напротивъ, они берутъ его съ собою чтобъ слушать отъ него правила буддійскаго вѣроученія. Откуда же взялъ г. Стасовъ купецкую дружину сопровождающую восточныхъ героевъ?... Но положимъ даже что Фактъ существованія дружины вполнѣ совпадалъ бы; можно ли здѣсь усматривать заимствованіе? Нисколько. Дружина, или толпа предпринимателей, является необходимой принадлежностью морской экспедиціи; не одному же герою занимать цѣлый корабль. Слѣдовательно еслибъ въ этомъ и было совпаденіе, то совпаденіе было бы случайное. Далѣе: "Нашъ царь Морской или царь Водяникъ -- это царь Наговъ, царь Змѣевъ, ракшаса индѣйскихъ и тибетскихъ легендъ...."
   Если въ какой-нибудь сказкѣ у какого-то ни было народа герой спускается въ подводную или въ преисподнюю, то читатель непремѣнно ожидаетъ что этотъ герой встрѣтитъ тамъ живое человѣкообразное существо. Для человѣка интереснѣе всего человѣкъ. Не будь человѣкообразнаго существа въ подземномъ мірѣ, этотъ міръ потерялъ бы всякій интересъ въ глазахъ эпическаго творчества. Такимъ образомъ, имѣя эпизодъ о путешествіи Садка, или кого-нибудь другаго на дно морское, можно a priori заключить по сказочной логикѣ, что онъ найдетъ тамъ живое существо. Фактъ существованія этого существа не представляетъ поэтому важной аналогіи. Нужно чтобъ встрѣченное въ морѣ существо было одинаково въ сравниваемыхъ сказаніяхъ и чтобъ дѣйствія его относительно героя были сходны {Сравненіе г. Стасовымъ общихъ логическихъ требованій сказки подобно тому, какъ еслибы кто утверждалъ: такое-то русское слово сходно съ санскритскимъ потому что состоитъ, какъ санскритское, изъ корня и суффикса. Корень и суффиксъ есть общій типъ всякаго индоевропейскаго слова. Но чтобы сравнить, нужно доказать тождество корней.}. Но этого-то именно и нѣтъ въ сравниваемыхъ сказаніяхъ. Царь Змѣевъ, въ сказаніи о Яду, похищаетъ царя не музыки ради, а чтобъ породниться съ нимъ, и не желаетъ посредствомъ хитрости оставить его у себя. Въ сказкѣ о Видушакѣ вмѣсто Морскаго царя мы видимъ спящаго великана, слѣдовательно остановившаго корабль безъ всякой вины; сношенія съ нимъ Видушаки ограничиваются тѣмъ, что онъ отсѣкаетъ великану ногу и плыветъ на ней по морю. Въ разсказахъ Дзанглу на герой вовсе не спускается на дно морское. Такимъ образомъ и здѣсь отождествленія г. Стасова не имѣютъ основанія.
   Далѣе: "Въ приведенныхъ восточныхъ поэмахъ, сказкахъ и легендахъ мы видимъ покровительствующее (часто сверхъестественное) существо, которое предостерегаетъ героя или совѣтуетъ ему: по однимъ разсказамъ,-- это богъ Агни, по другимъ, слѣпой старикъ кормчій, по третьимъ, буддійскій отшельникъ: у насъ всѣ они превратились въ св. Николу Можайскаго, являющагося подъ видомъ "старика сѣдатаго или старчища не знай-себя". Сопоставленіе Николы Можайскаго съ голосомъ Агни и со старымъ кормчимъ, уже вами разобрало. Въ легендѣ о Самгъа-Ракшитѣ съ нимъ сличается буддійскій отшельникъ. Отшельникъ является въ разсказѣ о пребываніи Самгъи-Ракшиты въ обители брахмановъ,-- эпизодѣ не имѣющемъ ничего общаго съ его морскимъ похожденіемъ (А Никола Можайскій является Садку на днѣ морскомъ). Буддистъ укоряетъ брахмановъ за недружелюбный пріемъ великаго проповѣдника и указываетъ Самгъѣ-Ракшитѣ незанятую хижину въ которой приглашаетъ его отдохнуть. Сколь ко тутъ общаго съ совѣтомъ Николы Можайскаго пусть судитъ всякій.
   Далѣе: "Наши морскія дѣвицы, дочери Морскаго царя, и съ одною, что лучше всѣхъ, изъ числа которыхъ Садко, по предложенію Морскаго царя, долженъ выбрать себѣ невѣсту,-- это дочери царя Змѣевъ, но однимъ восточнымъ источникамъ дѣвицы съ золотыми ведрами, прислужницы небесной дѣвы Бъадры -- по другимъ, богини съ камнемъ Чинтамани -- по третьимъ, богиня пустыножительства -- по четвертымъ." Эти сближенія кромѣ натяжекъ основаны еще на неточностяхъ. Въ былинахъ не говорится чтобы 300 или 900 дѣвицъ были дочери Морскаго царя, а невѣста выбранная Садкомъ, по большинству пересказовъ, какъ мы видѣли, не лучше всѣхъ, а хуже всѣхъ. Подъ эти условія не подходитъ женитьба царя Яду въ подводномъ мірѣ; дѣвицы съ золотыми ведрами, подруги Бъадры (въ сказкѣ о Видушакѣ) являются не въ морѣ, не во время морскаго похожденія героя и не въ качествѣ невѣстъ. Богини съ камнемъ Чинтамани не невѣсты, не морскія дѣвы, а аксессуарныя хранительницы чудныхъ каменьевъ, искомыхъ героемъ. О богинѣ пустыножительства и говорить нечего.
   Наконецъ послѣднее сближеніе музыки Садка съ проповѣдью правой вѣры буддійскимъ героемъ можетъ быть сдѣлано смѣха ради, а не съ научною цѣлью. (На стр. 261 авторъ признаетъ общественную миѳологическую связь музыки съ водою и игры на струнахъ съ бурею; неужели и проповѣдь буддистовъ имѣетъ связь съ водою?!)
   Доказавъ полное тождество въ главномъ, г. Стасовъ переходитъ къ деталямъ, къ рамкахъ разсказа, и находитъ ихъ довольно полно уцѣлѣвшими въ былинѣ:
   1) Герой самъ себѣ строятъ корабли съ помощью купецкой дружины.-- Эта черта, совершенно случайна и не упоминаемая въ большинствѣ пересказовъ, не имѣетъ аналога и въ восточныхъ сказаніяхъ. Въ преданіи о Яду, сказкѣ о Видушакѣ, въ легендахъ Дзанглуна ея вовсе нѣтъ. Упоминается о постройкѣ кораблей только въ Самгъа-Ракшитѣ, но здѣсь, какъ мы видѣли, не герой хозяинъ и строитель корабля, а купцы пригласившіе его съ собой.
   2) Корабли или корабль останавливается на всемъ ходу.-- Эта подробность взята изъ сказки о Видушакѣ (гдѣ корабль задѣлъ за ногу великана) и сказки о достопочтенномъ Самгъа-Ракшитѣ. Во всѣхъ прочихъ восточныхъ сказкахъ ея нѣтъ.
   3) Герой думаетъ умилостивить богатыми приношеніями божество которое мѣшаетъ кораблямъ идти.-- Черта эта является изо всѣхъ приводимыхъ сказокъ только въ сказкѣ о Видушакѣ, но не бросаетъ драгоцѣнности, ибо онъ голъ какъ соколъ и ѣдетъ на чужомъ караблѣ.
   4) Ничего не помогаетъ, и герой спускается въ море. Вотъ единственный сходный мотивъ изо всѣхъ сравненій, какъ мы уже указали. Онъ является въ 3-хъ сказаніяхъ, приводимыхъ г. Стасовымъ: въ преданіи о Яду, въ сказкѣ о Видушакѣ, въ легендѣ о Самгъѣ-Ракшитѣ. Но прочія детали, какъ можно ожидать a priori, не совпадаютъ да и не могутъ совпадать.
   3) Тутъ (на днѣ моря) онъ видитъ замокъ или дворецъ; тамъ живетъ враждебное сверхъестественное существо, причина остановки. Въ преданіи о Яду есть не только дворецъ, но я цѣлый городъ; тѣмъ не менѣе существо живущее въ немъ не причина остановки корабля и не враждебно герою. Видушака не находитъ дворца, а только спящаго великана. Джимпа-Чемно и Гедонъ даже не спускаются въ море. Слѣдовательно эта подробность, эта частица Стасовской мозаики, взята изъ сказки о Самгъа-Ракшитѣ.
   6) Онъ остается здѣсь нѣсколько времени, занимая подводное существо пріятнымъ для него образомъ (музыкой -- вѣроученіемъ). Не знаемъ чѣмъ занимаетъ Яду царя Наговъ, ибо преданіе объ этомъ молчитъ. Видушака вовсе не гоститъ въ морѣ и потому никого ничѣмъ не занимаетъ. Джимпа-Чемпо и Гедопъ не спускаются въ море; Самгъа-Ракишта занимаетъ царя Наговъ проповѣдью, которая кажется г. Стасову похожей за плясовую Садка въ подводномъ царствѣ.
   7) Потомъ онъ получаетъ отъ этого существа въ подводномъ царствѣ даръ (волшебную дѣву -- волшебный камень). Яду получаетъ не одну дѣву, а цѣлыхъ пять, но не за музыку. Видушака добылъ въ морѣ отрубленную ногу. Если же г. Стасовъ имѣетъ въ виду Бъадру, то она была добыта не въ подводномъ царствѣ, а была и прежде законною пятою частью Видушаки. Джимпа-Чемпо и Гедонъ можетъ-быть и получили бы что-нибудь въ морѣ, еслибы спустились. Что получилъ за свою проповѣдь Самгъа-Ракшита -- достовѣрно неизвѣстно: сказка о гонораріи не упоминаетъ.
   8) При добытіи этого драгоцѣннаго дара является на сцѣнѣ толпа дѣвъ и благопріятное существо (сверхъестественное или духовное). Какъ ни общи эти штрихи, однако и въ этотъ контуръ нельзя вставить подробности восточныхъ сказокъ. Въ преданіи о Яду о толпѣ дѣвицъ не говорится, такъ же какъ о благопріятномъ существѣ. Въ сказкѣ о Видушакѣ хотя и являются дѣвы съ золотыми ведрами и благопріятный голосъ Агни, но и то и другое въ разное время и по различному поводу.
   Въ сказкѣ о Джимпа-Чемпѣ о дѣвахъ не говорится; въ преданіи о Гедонѣ есть 500 богинь съ каменьями Чинтамани, но сцена происходитъ не подъ водою. Въ Сэмгъа-Ракшитѣ является въ качествѣ благопріятнаго существа буддійскій отшельникъ, но не при дѣвахъ, которыхъ нѣтъ, и не при добытіи драгоцѣнности, которой также нѣтъ, а въ обители брахмановъ.
   Затѣмъ въ 9) слѣдуетъ уже упомянутый salto mortale г. Стасова относительно того, что герой возвращается на родину сверхъестественнымъ, необыкновенно быстрымъ образомъ, при чемъ вдругъ оказывается стоящимъ на высотѣ, около своего жилища, и именно въ этомъ положеніи его видятъ снова его близкіе родственники.
   Мы видѣли, что называетъ г. Стасовъ высотою въ былинѣ о Садкѣ -- это крутой берегъ. Авторъ почему-то предполагаетъ, что взору наблюдателя изъ Новгорода онъ представляется высотою. Посмотримъ, что соотвѣтствуетъ всему этому въ восточныхъ сказкахъ. Яду выходятъ изъ воды подобно мѣсяцу: о необыкновенно быстромъ образѣ выхожденія и о высотѣ не говорится. Можетъ быть впрочемъ и то, что г. Стасовъ понимаетъ дѣло аллегорически, т.-е. думаетъ что царь Яду, послѣ визита царю Змѣевъ, возвысился въ глазахъ своихъ подданныхъ. Видушака и Джимпа-Чемпо прилетаютъ на родину, первый на ракшасѣ, второй при помощи чудодѣйственнаго камня (но ни тотъ, ни другой, къ сожалѣнію, не возвращаются изъ воды, какъ Садко). Какимъ образомъ Гедонъ добрался до дому, сказка умалчиваетъ. Достопочтенный Самгъа-Ракшита летитъ съ 300-ми брахмановъ, держащихся за его полы, но не на родину, а въ мѣстопребываніе Будды, для посвященія своихъ учениковъ. Впрочемъ, всѣ эти три летающіе героя вообще пользуются Этимъ способомъ передвиженія, а не исключительно при возвращеніи домой, что собственно нужно г. Стасову.
   Но довольно этого механическаго и внѣшняго сравненія. Намъ хотѣлось только привесть примѣръ, какимъ способомъ составляется эта пестрая могаика и какъ г. Стасовъ "акы бъчела любодѣльна со вьсякого цвѣта пьсанія събираеть въ единъ сѣтъ".
   Мы увѣрены, что авторъ могъ бы собрать еще болѣе деталей для своего сборнаго оригинала, еслибы вмѣсто пятя привелъ десять восточныхъ сказокъ. Изъ всѣхъ девяти разсмотрѣнныхъ пунктовъ, нѣтъ ни одного, который оказался бы равно во всѣхъ Пяти сказкахъ. Это одно указываетъ уже на невозможность сравнивать детали: но г. Стасову детали нужны во что бы то ни стало, ибо безъ ихъ совпаденія ни коимъ образомъ не докажешь заимствованія; и вотъ начинается трудная, механическая работа.
   Чтобы доказать, съ какого оригинала сдѣлана копія, нужно имѣть оригиналъ передъ глазами. Господинъ же Стасовъ нѣсколько разъ оговаривается, что онъ не считаетъ ни одну изъ приведенныхъ имъ восточныхъ сказокъ настоящимъ оригиналомъ русской былины. Какимъ же способомъ можно доказать сходство копіи съ оригиналомъ, если оригинала нѣтъ? Исходъ одинъ -- самому составить оригиналъ.
   Положеніе автора очень щекотливое, ибо заключаетъ въ себѣ внутреннее противорѣчіе: съ одной стороны утверждается, что оригинала нѣтъ (ибо переводовъ или литературнаго общенія у насъ съ Монголами не было); съ другой стороны, если не утверждается прямо, то чувствуется необходимость имѣть оригиналъ для доказательства копировки. Чтобы выйти изъ этого затруднительнаго положенія, нужно сочинить оригиналъ.
   Какъ бы сдѣлалъ тотъ, кто хотѣлъ бы доказать, что какая-нибудь картина есть копія, и не имѣлъ бы оригинала? Онъ сталъ бы сравнивать ее со многими картинами за-разъ. Въ одной находится та же поза для такого-то лица, въ другой тотъ же раккурсъ для другой фигуры, въ третьей -- изображена такая же коллонада, въ четвертой -- такая же амфора, такая же собака и т. д.
   Такую-же работу предпринялъ г. Стасовъ. Изъ многихъ былинъ онъ заимствуетъ по одной или по нѣскольку подробностей и составляетъ сводный оригиналъ, постоянно сообразуясь съ бѣдною русскою копіей. Трудъ, очевидно, безполезенъ, но притомъ и не вполнѣ добросовѣстенъ, потому что, дабы облегчить его себѣ, труженикъ прибѣгаетъ не только къ натяжкамъ (что можно объяснить ученымъ азартомъ), но и къ намѣреннымъ неточностямъ и недомолвкамъ. Кто дастъ себѣ трудъ прослѣдить сборный оригиналъ по источникамъ, изъ коихъ онъ былъ собранъ, и сличить его съ русской копіей, тотъ легко подмѣтитъ эти свойства Стасовской мозаики, и только добродушный читатель, вѣрящій автору на-слово, удивится, прочтя длинный списокъ аналогій -- да и то только въ томъ случаѣ, если не подмѣтитъ что сборный оригиналъ составленъ по копіи, слѣдовательно немудрено что схожъ.
   Приводимаго дальше космическаго эпизода изъ Магабъараты объ Утанкѣ не стоило бы и касаться,-- до такой степени онъ далекъ отъ былины; но прочтя выводы г-на Стасова, мы не можемъ пройтй ихъ молчаніемъ: они драгоцѣнны для опредѣленія метода автора, что насъ именно и занимаетъ.
   Всѣ сравненія держатся либо на пустыхъ обобщеніяхъ, либо на игрѣ словъ. Серьги, за которыми посылаетъ У танку жена брахмана, подъ предикатомъ "драгоцѣнности" обобщаются съ торговою цѣлью Садка. Утанка встрѣчаетъ препятствіе у воды (именно, купается и у него крадутъ серьги), Садко встрѣчаетъ препятствія на водѣ. Что это, если не пустая игра предлогами въ у и на? Но г. Стасовъ изъ каламбура дѣлаетъ такой выводъ: въ обоихъ случаяхъ водный элементъ играетъ важную роль. Можно ли, спрашиваемъ мы, сравнивать былину о Садкѣ съ похожденіями У танки по количеству воднаго элемента (допуская даже количественныя измѣренія г. Стасова)? Въ былинѣ мы видимъ море-океанъ, подводное царство, морскаго царя, морскихъ дѣвъ (олицетвореніе рѣки), бурю; а здѣсь брахманъ Утанка купается въ рѣкѣ, совершая свои омовенія. Очевидно, что все купанье аксесуаръ; главный мотивъ тотъ, что Утайка теряетъ драгоцѣнность и долженъ идти отыскивать ее въ преисподнюю. Сказкѣ нужно, чтобы драгоцѣнность была украдена, какъ же это удобнѣе сдѣлать? Украсть ее должно подземное существо, которое боится напасть на героя-брахмана. Но Утанка -- брахманъ и долженъ совершать по закону свои омовенія гдѣ бы онъ ни былъ; при этомъ онъ, конечно, скинетъ одежду и отложитъ драгоцѣнность. Очевидно, что всего удобнѣе и естественнѣе было воспользоваться для воровства этой минутой, и потому купанье внесено въ сказку. Словомъ, водный элементъ здѣсь ни при чемъ. Далѣе, между прочимъ, сравнивается игра Садка на гусляхъ предъ морскимъ царемъ съ тѣмъ обстоятельствомъ, что Утанка подулъ въ задъ миѳическому коню. Сходство очевидно; жаль только, что музыкальные инструменты не совсѣмъ схожи...
   Въ томъ же родѣ и прочія сближенія которыя мы, краткости ради, обходимъ, ибо намъ остается еще сказать нѣсколько словъ о разборѣ двухъ другихъ пѣсенъ о Садкѣ,-- пѣсни о чудесномъ обогащеніи и пѣсни о состязаніи его съ Новгородомъ.
   Подвергая критикѣ обѣ пѣсни, г. Стасовъ приходитъ къ тому результату, что относительно первой древнѣе и первобытнѣе пересказъ, гдѣ Садко обогащается отъ чудеснаго улова рыбы, обратившейся въ послѣдствіи въ деньги, а относительно второй -- тотъ, гдѣ Садко побѣждаетъ Новгородъ. Эти критическіе пріемы основаны не на внутренней оцѣнкѣ былины, а только на томъ, что оба эти варіанта легче обобщить со сказкою о Пурнѣ, которую г. Стасовъ сближаетъ съ ними.
   Въ самомъ дѣлѣ, почему г-ну Стасову не удобенъ первый варіантъ? Припомнимъ его содержаніе: Садко бѣдный человѣкъ, промышляющій игрою на гусляхъ. Его долго не зовутъ на пиры. Онъ идетъ на берегъ Ильменя и играетъ на гусляхъ. Восхищенный музыкою* Морской царь велитъ ему побиться объ закладъ съ новгородскими купцами, что въ Ильменѣ есть рыба золотыя-перья и т. д. Какъ бы г. Стасовъ ни возставалъ противъ того что Садко гусляръ по профессіи, былина все-таки приписываетъ его обогащеніе игрѣ на гусляхъ. Но ничего подобнаго нѣтъ въ сказкѣ о Пурнѣ; какія бы натяжки ни употребили, мы гуслей и игры на нихъ не находимъ въ ней. Очевидно что гусли безъ всякаго права забрались въ русскую былину; очевидно, это или абсурдъ, или позднѣйшая вставка. По подобной же причинѣ забракованъ и первый варьянтъ 2-ой пѣсни, т.-е. признаніе Садка, что Новгородъ богаче его. Эпичнѣе и логичнѣе второй, гдѣ Садко пооѣждаетъ Новгородъ. Дѣло въ томъ, что въ восточной сказкѣ есть нѣкоторый купецъ Пурна, который (хотя и не состязается богатствомъ съ своимъ роднымъ городомъ) оказывается однако самымъ богатымъ купцомъ.
   Обработавъ критически русскую былину, г. Стасовъ излагаетъ сказку о Пурвѣ. Сказка хороша, безспорно хороша, но чтобъ видѣть въ ней что-нибудь схожее съ былиной, нужно смотрѣть въ тотъ микроскопъ, который предлагаетъ г. Стасовъ. Не вдаваясь въ мелочной ея разборъ, спросимъ себя:, въ чемъ состоите главное содержаніе 1-й пѣсни о Садкѣ. Въ томъ, отвѣтитъ всякій, что Садко становится богатымъ при помощи своей игры на гусляхъ, за которую его обогащаетъ Морской царь, или по другому вярьянту при помощи чуднаго улова, который ему послалъ Морской царь. Въ томъ и другомъ случаѣ покровительство воды очевидно. Вмѣсто чего-нибудь подобнаго г. Стасовъ предлагаетъ намъ одну изъ множества сказокъ объ обогащеніи человѣка чрезъ ловкость и умѣнье пользоваться случаемъ; а чтобъ ввести какой нибудь водный элементъ, онъ, между прочимъ, приводить такую параллель: въ легендѣ Пурна получаетъ сокровища (куски сандальнаго дерева) отъ человѣка идущаго съ въ русской былинѣ Садко получаетъ ихъ отъ удалаго добраго молодца (т.-е. отъ олицетворенія Ильменя) пришедшаго съ Ильменя, или отъ Морскаго царя. Это пустое, внѣшнее сопоставленіе закрываетъ все громадное различіе русскаго разсказа съ индусскимъ. Пурна наживаетъ богатство безъ всякой посторонней или чудесной помощи; онъ ловкій спекулянтъ, пользующійся чужими промахами. Основаніемъ его богатства было то, что онъ встрѣтилъ человѣка поднявшаго выброшенные моремъ куски сандала. Умѣя различать сорты этого дерева и пользуясь неопытностью этого человѣка, Пурна покупаетъ его ношу за баснословно дешевую цѣну и затѣмъ при удобныхъ случаяхъ распродаетъ, какъ ловкій торговецъ, сандалъ по кускамъ, наживая при этомъ огромные барыши. Во всемъ этомъ заставляетъ насъ видѣть г. Стасовъ Садка и его чудесное обогащеніе. Пусть это видитъ кто можетъ.
   Тѣ же пріемы прилагаются къ пѣсни о состязаніи Садка съ Новгородомъ; и здѣсь оказываются сходныя черты со сказкой "Пурна," ускользающія отъ невооруженнаго глаза. Главный мотивъ въ былинѣ тотъ что Садко хвастаетъ скупить весь товаръ въ Новгородѣ, соперничаетъ съ богатствомъ цѣлаго города. Вмѣсто этого намъ указываютъ, что Пурна купилъ у прибывшихъ въ Супрараку иностранныхъ купцовъ весь привезенный товаръ. Никакого заклада противъ города не было. Пурна, какъ опытный торговецъ, желаетъ только нажить хорошіе барыши, предупредивъ покупкой товара другихъ купцовъ. Въ былинѣ хвастливая удаль, въ сказкѣ торговая спекуляція безъ всякаго хвастовства и удали. Но для г-на Стасова различіе не замѣтно.
   Далѣе, "противниками Пурны, завидующими его богатству, являются все купечество и два брата Пурны; противниками Садка, бьющимися съ нимъ объ закладъ, являются всѣ мужики, люди новгородскіе, и два настоятеля;" такимъ образомъ два брата Пурны суть прототипы двухъ новгородскихъ настоятелей. Сказка о Пурнѣ начинается съ избитаго мотива о трехъ братьяхъ; кромѣ нихъ есть еще четвертый, незаконный -- Пурна, на котораго смотрятъ другіе братья какъ на движимое имущество: именно, по смерти отца оба старшіе раздѣлили между собою наслѣдство, а третій взялъ себѣ вмѣсто своей доли Пурну, который исполняетъ у него разныя домашнія работы и состоитъ на побѣгушкахъ. Выборъ третьяго брата, какъ бываетъ обыкновенно въ сказкахъ, оказывается самымъ удачнымъ. Ловкій Пурна становится богатымъ и обогащаетъ брата взявшаго его къ себѣ. Затѣмъ вводится общій мотивъ о зависти двухъ братьевъ къ третьему, при которомъ въ видѣ factotum состоитъ Пурна. Что же имѣютъ эти сказочные братья сходнаго съ настоятелями новгородскими Ѳомой Назарьевымъ и Лукой Зиновьевымъ?
   Сравненія простираетъ г. Стасовъ даже на самыя выраженія; словамъ Садка въ варіантѣ который авторъ призналъ позднѣйшимъ,-- "нѣтъ, не я, видно, богатый купецъ новгородскій; богаче меня великій Новгородъ," -- онъ приводитъ въ параллель слова Пурны: "можно ли одной росинкой наполнить цѣлый сосудъ?" -- Сопоставленіе обоихъ изрѣченій основано на недоразумѣніи: Пурна, не довольствуясь своимъ богатствомъ, рѣшается на болѣе смѣлое торговое предпріятіе, на морское путешествіе. Въ коммерческой жаждѣ наживы, онъ съ пренебреженіемъ относится къ своему богатству и произноситъ до; вольно обыкновенное въ подобныхъ случаяхъ въ санскритской литературѣ изрѣченіе: можно ли одною росинской наполнить сосудъ, т.-е. мое богатство ничтожно какъ росинка въ сравненіи съ сосудомъ влаги. Этимъ мотивируетъ онъ свое отплытіе за море для обогащенія. Г. Стасовъ толкуетъ его изреченіе по своему {Т. е. можно ли мнѣ одному со всѣми съ ними сладить, стр. 257.}, не замѣчая нѣкоторой логической несообразности: съ какой стати станетъ Пурна сознаваться въ своемъ безсиліи, если только-что показалъ свою силу купцамъ, заставивъ ихъ себѣ кланяться?
   Этими и подобными сближеніями старается г. Стасовъ затушевать полное различіе сказки съ былиной и обморочить читателя. По если два лица не сходны между собою на простой взглядъ, то никакія анатомическія, гистологическія и микроскопическія наблюденія не убѣдятъ никого въ ихъ сходствѣ. Никто не найдетъ въ нихъ другаго сходства кромѣ общечеловѣческаго которое народъ формулируетъ такъ: носъ вдоль, ротъ поперекъ и т. п. Въ такомъ сходствѣ, пожалуй, нельзя отказать и восточной сказкѣ съ русской былиной.
   Мы ограничились разборомъ одной былины, потому что этотъ разборъ вполнѣ выясняетъ методъ и пріемы г. Стасова. Въ немъ обнаруживается ненаучность и поверхностность его сближеній, высказываются всѣ ихъ слабыя стороны,-- натяжки, недомолвки, преднамѣренныя и ненамѣренныя искаженія и неточности. Теперь слѣдовало бы сдѣлать общіе выводы о его методѣ, но мы позволимъ себѣ предварительно бросить взглядъ на русскія пѣсни о Садкѣ и просмотрѣть критически матеріяхъ, выводимый авторомъ чрезъ заимствованіе съ востока.
   Не беремся рѣшить вопросъ -- можно ли разсматривать пѣсни, выходящія о Садкѣ въ связи, какъ это дѣлаетъ г. Безсоновъ, т. е. видѣть въ нихъ отдѣльные моменты изъ его эпической біографіи. Сначала Садко представляется бѣднымъ гусляромъ, потомъ обогащается при помощи морскаго царя, затѣмъ бьется объ закладъ съ новгородскимъ купечествомъ и, побѣжденный великимъ Новгородомъ, ѣдетъ добывать новыя богатства. 12 лѣтъ ѣздитъ онъ по разнымъ рѣкамъ и морямъ, и на возвратномъ пути въ Новгородъ подвергается морскому приключенію. Избѣгнувъ счастливо опасности, онъ окончательно водворяется въ Новгородѣ и вступаетъ во второй разъ въ состязаніе съ городомъ; но теперь уже побѣждаетъ городъ, скупивъ всѣ товары до того, что въ рядахъ остались одни черепаны, гнилые горшки, да и тѣ битые. Показавъ свое непомѣрное богатство, онъ однако употребляетъ его на цѣли христіанскія -- строитъ три церкви.
   Кажется, мы будемъ ближе къ пониманію эпоса, если будемъ разсматривать эпическія произведенія такъ, какъ они есть, не читая между строками, ничего не дополняя и не стараясь найти въ нихъ своихъ личныхъ взглядовъ и тенденцій. Кажется также, что мы вѣрнѣе оцѣнимъ личность Садка, если будемъ составлять себѣ представленіе о немъ изъ впечатлѣнія получаемаго отъ чтенія отдѣльныхъ пѣсенъ. Если представленіе неудовлетворительно, если личность обрисована съ меньшей яркостью и пластичностью, чѣмъ бы мы желали, то въ этомъ вина не наша, ибо таковою она представляется самому народу, создавшему объ ней пѣсни.
   Какимъ же Садко представляется народу? Съ одной стороны купцомъ, гостемъ богатымъ, съ другой -- гусляромъ. Въ нѣкоторыхъ былинахъ есть только одна изъ этихъ личностей; напр., у Рыбникова No 61, 62 (стр. 365) разсказывается о путешествіи Садка на дно морское, но объ игрѣ на гусляхъ не говорится, такъ что, прочтя только эти былины, мы знакомимся только съ Садкомъ-купцомъ. Изъ этого, кажется, можно заключить, что на имя Садка,-- вѣроятно историческое, легло въ народномъ представленіи два наслоенія -- гусляра и купца. Отъ смѣшенія обѣихъ личностей происходитъ та неясность, которая получается читателемъ. Нельзя ли выдѣлить изъ пѣсень тѣ мотивы, которые относятся къ гусляру, и тѣ, въ которые облеченъ богатый купецъ новгородскій?
   Итакъ, во 1-хъ, что говоритъ пѣсни о Садкѣ какъ о гуслярѣ?
   Бѣдный гусляръ, пробавляющійся по городскимъ пирамъ игрою на гусляхъ, сидитъ у берега моря и изливаетъ свою тоску въ музыкѣ. Выходитъ царь Морской и, восхищенный игрою, обогащаетъ гусляра. Гусляръ ѣдетъ по морю; корабль останавливается, Морской царь требуетъ Садка къ себѣ. Садко беретъ гусли въ руки и опускается за дно морское" во дворецъ Морскаго царя. Подъ веселую игру его идетъ вплясъ царь Водяникъ и царица Водяница. Чтобъ навсегда оставить музыканта у себя, Водяникъ хочетъ его связать женитьбой на дѣвушкѣ своей стихіи. Но благосклонная къ Садку царица Водяница (этотъ варіантъ очевидно древнѣе Николы Можайскаго) даетъ ему спасительный совѣтъ относительно жены, и Садко, послушавшись ея, возвращается на Божій свѣтъ.
   Все вышесказанное мы имѣемъ право отнести къ Садку-гусляру (als einem solchen). Ибо хотя въ послѣдней пѣсни Садко называется богатымъ гостемъ, хотя онъ окруженъ дружиной, имѣетъ 30 кораблей и дорогія шубы соболиныя, однако главное содержаніе основано не на этомъ, а за игрѣ его передъ морскимъ царемъ. Отправляясь къ нему, онъ беретъ съ собою свой инструментъ, заставляетъ плясать царя и т. д.
   Какія же черты принадлежатъ Садку-купцу, или вообще герою-предпринимателю? Садко строитъ корабли, сваливаетъ на нихъ товары новгородскіе, ѣздитъ по Волхову, по Ладожскому озеру, по Невѣ, по Синему морю. 12 лѣтъ гуляетъ онъ по Волгѣ и получаетъ прозвище Волжскій Суръ. Прощаясь съ Волгою, онъ бросаетъ въ нее каравай хлѣба. Волга шлетъ чрезъ него поклонъ Ильменю, поручая его покровительству своего брата. Садко записывается въ братчину Никольщину и платитъ сыпь великую, хвастаетъ богатствомъ за пиру, бьется объ закладъ противъ всего города, скупаетъ товары,-- по однимъ пѣснямъ успѣшно, по другимъ -- неуспѣшно, строитъ палаты бѣлокаменныя и храмы Божіи.
   Во всѣхъ этихъ чертахъ Садка-купца нельзя отрицать, какъ дѣлаетъ г. Стасовъ, мѣстнаго пріуроченія и развитія эпическихъ мотивовъ, нельзя не видѣть и историческаго осадка. Предположивъ даже, что г. Стасовъ доказалъ бы, что эти мотивы перешли на Русь съ востока, онъ не съумѣлъ бы отвѣтить на вопросъ: почему же они пріурочились именно къ областямъ Новгородскимъ гдѣ ходятъ въ народѣ и и теперь, и почему мы не встрѣчаемъ ихъ въ областяхъ Кіевскихъ Черниговскихъ, Рязанскихъ, Суздальскихъ?
   Черты Новгородскаго быта, жизни, торговли, уже достаточно выяснены вашими изслѣдователями въ пѣсняхъ о Садкѣ-гостѣ-богатомъ и потому не входимъ въ подробности.
   Если различеніе двухъ личностей въ Садкѣ основательно, если дѣйствительно народная Фантазія слила гусляра и купца подъ одно историческое славное имя, то всѣ отождествленія и сравненія г. Стасова оказываются безплодными. Ни въ одной изъ приводимыхъ имъ восточныхъ сказокъ нѣтъ ни одного лица и событія, соотвѣтствующихъ Садку-гусляру. Съ другой стороны, и купецъ Пурна, какъ индусъ, не можетъ имѣть ничего общаго, кромѣ профессіи, съ новгородскимъ эпическимъ купцомъ.
   Изъ всего матеріала собраннаго авторомъ, можно сдѣлать только одинъ выводъ,-- что и въ восточныхъ сказкахъ есть мотивъ о путешествіи героя въ подводное царство, что это мотивъ всемірный. Но каждый народъ разсказываетъ его по своему; каждый выставляетъ свою причину и поводъ къ такому путешествію, каждый по своему описываетъ героя, его встрѣчи, похожденія и выходъ изъ подводнаго міра. Психологическая же причина существованія одного и того же мотива у разныхъ народовъ та, что вообще народная фантазія стремится проникнуть и въ нѣдра земли, и на дно морское, населяя эти области человѣкообразными существами и вводя въ нихъ анализирующую и наблюдающую личность человѣка.
   Итакъ, въ восточныхъ сказаніяхъ нѣтъ ничего подобнаго Садку-гусляру; но еслибъ г. Стасовъ не былъ увлеченъ оріентоманіей, еслибъ сравненія его не сводились исключительно къ фактическому оправданію предвзятой теоріи заимствованія, а имѣли бы цѣлью изученіе русскаго эпоса на основаніи иноземныхъ эпическихъ преданій, то отъ него не ускользнули бы нѣкоторые греческіе эпическіе мотивы, въ которыхъ во всякомъ случаѣ можно найти болѣе сходства съ Садкомъ-гусляромъ, чѣмъ въ восточныхъ сказкахъ. Мы имѣемъ въ виду древнеэллинскія преданія объ Орфеѣ и объ Аріонѣ. Разсмотримъ ихъ въ общихъ чертахъ.
   Основный мотивъ преданія объ Орфеѣ въ аидѣ -- сила и вліяніе музыки даже въ подземномъ мірѣ. На связь музыки съ водою, очевидную въ былинахъ о Садкѣ, какъ а равно, увидимъ, въ преданіи объ Аріонѣ, указываетъ можетъ-быть то, что отцомъ Орфея считаютъ рѣчное божество Энгра (Preller, Grich. Myth. II, 341). (Садку покровительствуетъ водяное божество.) Исторія Орфея извѣстна: утративъ Евридику, онъ идетъ въ аидъ и играетъ на лирѣ. Музыкой трогаетъ онъ сердце супруги Плутона Прозерпины, и она отдаетъ ему Евридику. (Садко также пользуется расположеніемъ царицы-Водяницы, и она даетъ ему совѣтъ относительно выбора невѣсты.) Прозерпина возвращаетъ Орфею Евридику съ условіемъ, чтобъ онъ не оборачивался назадъ и не смотрѣлъ бы на свою жену. (Нѣчто похожее можно, пожалуй, видѣть въ условіи, на которомъ Садко долженъ получить невѣсту.) Условіе Прозерпины не выполняется, и Евридика, какъ принадлежащая аиду, остается въ немъ; Орфей уходитъ одинъ и на вѣки теряетъ жену. (Чернава, водяная дѣва, остается въ своей стихіи; Садко выходитъ на Божій свѣтъ).
   Впрочемъ мелочнымъ сходствамъ мы не придаемъ значенія и не заслоняемъ ими другія несходныя черты. Сходенъ главный мотивъ -- посѣщеніе подземнаго или подводнаго царства гусляромъ или греческимъ киѳародомъ.
   Образъ музыканта, забавляющаго музыкой подземный міръ,-- образъ Орфея и Садка,-- можно до сихъ поръ найти въ народныхъ сказкахъ. Это показываетъ что представленіе о томъ было широко распространено на Руси. Такъ, въ сказкѣ "Скрипачъ въ Аду" (Аѳан. V, No 47, стр. 217), мы находимъ нѣсколько чертъ довольно близкихъ къ былинѣ и къ греческому преданію: скрипачъ попалъ случайно въ адъ; черти (не ваши) стащили его съ печи и заставили играть на скрипкѣ. Онъ три года игралъ, а ему за три дня показалось; уморился и говоритъ: "Что за диво! Бывало игралъ я,-- въ одинъ вечеръ всѣ струны изорву, а теперь третій день играю и все цѣлы. Господи, благослови!" Только вымолвилъ,-- всѣ струны и лопнули. "Ну, братцы! говоритъ скрипачъ, сами видите: струны лопнули, не на чемъ играть!" Черти даютъ ему струны, а онъ говоритъ: "Нѣтъ, братцы, ваши струны мнѣ не годятся; у меня свои дома есть -- дайте схожу!" Черти послали съ нимъ одного бѣсенка, чтобъ скрипачъ не ушелъ; но скрипачъ обманулъ своего спутника, протянулъ время отлучки до пѣтуховъ и остался на землѣ.
   И здѣсь, и въ былинахъ миѳическое существо заставляетъ играть попавшаго къ нему человѣка; игра продолжается три года, три дня, или три часа; инструментъ лишается струнъ по божественному соизволенію (въ былинѣ приказываетъ оборвать струны) Никола Можайскій -- по нѣкоторымъ пересказамъ; въ сказкѣ -- струны обрываются отъ словъ: Господи, благослови!); и здѣсь, и тамъ музыканту предлагаютъ исправить инструментъ. Такъ (Рыбн. III, стр. 247, No 41) Садко говоритъ:
   
   У меня сломались гусли яровчаты.
   Говоритъ ему поддонный царь:
   -- У насъ есть слесаря и починятъ ихъ.
   Говорятъ Садхо-купецъ, богатый-гость:
   -- Ай же ты, поддонный царь!
   Не починить здѣсь моихъ гуселышекъ яровчатыхъ:
   Надо починить -- на Русь сходить!
   
   То же почти говоритъ скрипачъ чертямъ. Далѣе, чтобъ удержать музыканта у себя, ему даютъ существо, подводнаго или подземнаго міра; Садку -- Чернаву, скрипачу -- бѣсенка провожатаго. Но музыкантъ обманываетъ это существо и остается на землѣ. Особенно близка къ сказкѣ пѣсня у Рыбникова, I, стр. 367. No 62. Въ ней мы читаемъ:
   
   Приходила его (царя Моренаго) любимая дочь,
   Взимала Садка, купца-богатаго,
   Достала его на матушку на святую Русь.
   Тутъ пошелъ Садко, купецъ, богатый-гость,
   Поклонился и распростился съ ей:
   -- Ты прощай, царевна морская:
   Я тебѣ женихомъ не пришелъ,
   А ты мнѣ въ невѣсты не пришла,
   
   Сказаніе объ Аріонѣ, какъ можно вывести изъ показаній Геродота (I. 2. 3), было распространено у приморскихъ жителей Лесбійцевъ и Коринѳійцевъ, занимавшихся морскою торговлей. Личность Аріона извѣстна: это греческій киѳародосъ, нажившій себѣ большія богатства, своими искусствомъ -- какъ Садко. Онъ ѣдетъ со всѣми богатствами на кораблѣ изъ Тарента въ Коринѳъ, гдѣ жидъ при дворѣ Періандра. Корабельщики замыслили погубить и обокрасть его. Онъ хочетъ самъ довѣрить себя волнамъ, становится на скамью, надѣваетъ уборъ киѳарода и, сыгравъ прелюдію, бросается съ своимъ инструментомъ въ море. Музыка спасаетъ его: подплываетъ дельфинъ и выноситъ его на спинѣ къ берегу у Коринѳа.
   И въ этомъ преданіи, кромѣ общаго мотива,-- связи музыки съ водою и спасенія артиста морскимъ существомъ,-- можно пожалуй подмѣтить нѣкоторыя черты напоминающія былину о Садкѣ до того момента, когда гусляръ бросается въ море. Оба музыканта изображаются богатыми, оба ѣдутъ съ богатствами на короблѣ по морю. Конечно въ былинѣ нѣтъ мотива о замыслѣ корабельщиковъ, но все же оба артиста бросаются въ море не по доброй волѣ, а по вынужденію,-- Аріонъ, отъ угрозъ корабельщиковъ, Садко -- по приговору жеребьевъ. Оба бросаются съ аттрибутами своего искусства,-- Садко съ гуслями, Аріонъ, съ киѳарой. Обоихъ, наконецъ, спасаетъ музыка, хотя различными путями. Фантазія Грековъ приписала спасеніе Аріона дельфину, и ввела мотивъ сходный съ еврейскимъ сказаніемъ о Іонѣ. Вообще въ обоихъ преданіяхъ, греческомъ и русскомъ, болѣе сходны эпическіе образы героевъ, нежели ихъ похожденія. Для послѣднихъ можно найти болѣе аналогіи въ преданіи объ Орфеѣ.
   Повторяемъ впрочемъ, мы не имѣли въ виду отождествлять Садка съ Аріономъ и Орфеемъ, а привели сказанія о нихъ лишь для того, чтобъ показать, что во всякомъ случаѣ въ нихъ скорѣе можно искать аналогій былинѣ, чѣмъ въ восточныхъ легендахъ приводимыхъ г-мъ Стасовымъ.
   Въ заключеніе резюмируемъ наши выводы о методѣ автора Происхожденія русскихъ былинъ.
   1. Прежде всего насъ поражаетъ въ немъ механичность сравненій. Онъ не раскрываетъ внутренней стороны сказаній которыя сравниваетъ, а сопоставляетъ однѣ внѣшнія черты, одни движенія и жесты, не раскрывая причинъ и поводовъ которыми обусловлены эти движенія и жесты. Если Садко стоитъ на крутомъ кряжу, слѣдовательно высоко, и если Видушака летитъ тоже высоко -- то этого достаточно г-ну Стасову для сближенія; если Садко плыветъ по водѣ и Утанка купается въ водѣ, то въ обоихъ случаяхъ присутствуетъ водный элементъ; если Садко получаетъ при этомъ предостереженіе отъ Николы Можайскаго и Видушака получаетъ совѣтъ отъ Агни, то сей послѣдній, по догадкамъ г-на Стасова, замѣненъ въ русской былинѣ Николой,-- а каково содержаніе совѣта, при какихъ условіяхъ онъ данъ -- это для г-на Стасова дѣло постороннее. Вороченъ поверхностность сравненій не есть свойство, принадлежащее одному г-ну Стасову. Оно преобладало и въ сравнительномъ языкознаніи, при первомъ примѣненіи сравнительнаго метода къ изученію языковъ. На значеніе словъ очень мало обращалось вниманія. Всѣ отождествленія основывались на сходствѣ звуковъ. Но это было въ тѣ времена, когда еще не были изслѣдованы точные законы перехода звуковъ, когда весь отдѣлъ "Фонетика" находился еще въ зачаточномъ состояніи. Теперь сравнительная грамматика уже совершенно чужда этого недостатка, какъ мы замѣтили выше, и вспоминаетъ о немъ съ тѣмъ чувствомъ, съ какимъ совершеннолѣтній вспоминаетъ объ играхъ своего дѣтства... Сравненіе этихъ пріемовъ съ игрой не преувеличено: дѣйствительно, способъ сближеній Стасовскій, точно также какъ и Шишковскій, не имѣетъ ничего научнаго и можетъ служить лишь хорошимъ упражненіемъ въ игрѣ остроумія.
   2) Другой недостатокъ метода г-на Стасова -- это зависимость его сравненій отъ восточного матеріяла. Сравненіе обусловлено у него цѣлью съ которой предпринято. Исходнымъ пунктомъ служатъ восточныя сказки: къ нимъ приравниваются русскія былины. Находя въ восточной сказкѣ какой-нибудь мотивъ, г. Стасовъ силится отыскать его въ русской былинѣ (ищетъ, напримѣръ, въ былинѣ аналогію миѳической дѣвѣ, прядущей черными нитками и находитъ ее въ Чернавѣ). Если же былина не упоминаетъ о чемъ-либо такомъ что есть въ восточной сказкѣ, онъ обвиняетъ былину въ безсвязности и нелогичности. (См. наивные упреки г-на Стасова былинѣ о Садкѣ на стр. 240 и слѣд.). Выше мы указали впрочемъ, что и эти пріемы г. Стасовъ раздѣляетъ съ нѣкоторыми лингвистами слишкомъ увлеченными санскритомъ; но исторія сравнительной грамматики уже подмѣтила этотъ недостатокъ и старается отъ него отдѣлаться, не признавая болѣе состоятельнымъ правило Пиктэ: partir toujours du mot sanscrit s'il existe. (См. стр. 145).
   3) Выше мы видѣли примѣры, что г. Стасовъ допускаетъ неточности въ передачѣ какъ русскихъ былинъ, такъ и восточныхъ сказокъ. Изъ варіантовъ же онъ выбираетъ тѣ, которые могутъ быть легче сближены съ восточными сказками, какія онъ имѣетъ въ виду привести. Этотъ недостатокъ принадлежитъ уже не методу, а личности. Наукѣ вооруженной критикой такой недостатокъ не вреденъ, а вредитъ лишь автору, подрывая его кредитъ у читателей.
   4) Но главнымъ недостаткомъ обусловленнымъ цѣлью автора считаемъ мы стремленіе видѣть полное тождество былинъ съ восточными сказками и въ цѣломъ и въ подробностяхъ, желаніе лишить русскія былины всего русскаго, національнаго. Всякій смотрящій на эпическіе мотивы извѣстнаго индо-европейскаго народа, какъ на его достояніе или наслѣдство вынесенное имъ изъ первоначальной родины, довольствуется сравненіемъ однихѣ общихъ мотивовъ. Онъ понимаетъ что каждый народъ обработалъ, развилъ и обставилъ древній матеріяхъ по своему и знаетъ что совпаденіе въ частностяхъ, въ мелкихъ подробностяхъ можетъ быть только случайное, а все случайное исключается изъ области науки. Въ былинѣ о Садкѣ онъ не станетъ искать на востокѣ, какъ г. Стасовъ, аналогій постройкѣ кораблей, составу дружины, Николѣ Можайскому, гуслямъ и т. п., а удовольствуется указаніемъ аналогій для основнаго мотива, если ихъ найдетъ. Такое же стремленіе отождествлять детали замѣчается, какъ мы выше указала, у лигвистовъ Бенфея и Мейера, которые старались отождествлять не только корни, но и образовательные элементы. Хотя достовѣрно извѣстно что каждый народъ можетъ по своему развить одинъ общій корень, обставляя его разными префиксами и суффиксами, они все-таки стараются, какъ мы видѣли, отождествлять и суффиксы, признавая звуковыя пертурбаціи не признаваемыя научной фонетикой. Эти ненаучныя стремленія уже встрѣтили отпоръ въ защитникахъ индивидуальныхъ правъ языковъ -- Курціусѣ, Шлейхерѣ и Корсенѣ.
   5) Наконецъ къ вышеназваннымъ свойствамъ метода г-на Стасова можно присоединить еще отсутствіе критики сравниваемаго матеріала, или зависимость ея отъ содержанія восточныхъ сказокъ.
   Ограничившись разборомъ одной былины, мы старались слѣдить за авторомъ шагъ за шагомъ, постоянно отыскивая Фактическое подтвержденіе его отождествленіямъ. Нашъ разборъ можетъ казаться мелочнымъ, придирчивымъ, но мы не нашли другаго средства уяснить себѣ вполнѣ и отчетливо методъ г. Стасова. Мы поступили такъ, какъ поступили бы желая уяснить методъ Курціуса, Шлейхера или другихъ языкоизслѣдователей, т.-е. провѣряли бы всѣ ихъ сравненія.
   Методу мы придаемъ особенное значеніе. Прилагаемый осторожно и добросовѣстно, сравнительный методъ дѣлаетъ важныя открытія, какъ показываетъ блестящая исторія сравнительнаго языкознанія; въ противномъ случаѣ онъ подрываетъ кредитъ къ наукѣ и придаетъ даже комическій характеръ лингвистическимъ работамъ: не комическое ли представленіе соединялось въ прошломъ вѣкѣ и въ началѣ нынѣшняго съ названіемъ "этимологъ"? Но для г-на Стасова методъ имѣетъ еще спеціальное значеніе. Вспомнимъ что задача автора можетъ быть рѣшена двумя путями -- исторіей и сравненіемъ. Но историческихъ точныхъ данныхъ о переходѣ восточныхъ сказаній на Русь чрезъ заимствованіе нѣтъ, а нѣкоторымъ предположеніямъ, приводимымъ авторомъ въ концѣ изслѣдованія, онъ самъ не придаетъ большой цѣны. Слѣдовательно рѣшеніе вопроса сводится на и если оно докажетъ такое сходство былинъ съ восточными сказками, которое не могло бы быть объяснено изъ доисторическаго родства, то заимствованіе Русскими восточнаго матеріала доказано.
   Вотъ почему мы обратили особенное вниманіе на методъ. Если приложеніе его будетъ научно и добросовѣстно, то въ исторію цивилизаціи Россіи внесется новая глава о литературномъ вліяніи востока на русскій эпосъ; если же оно не научно, если сравненія не выдерживаютъ критики, то вся теорія заимствованія лишается кредита.
   Отъ прочности отдѣльныхъ камней зависитъ прочность зданіи: отъ прочности отдѣльныхъ сравненій зависитъ прочность гипотезы г-на Стасова. Но мы видѣли что сравненія его не прочны, что отдѣльные камни зданія не обдѣланы, положены вкривь и вкось -- и потому имѣемъ, кажется, достаточное основаніе заподозрить и прочность всей грандіозной и многолѣтней постройки.

Всев. Миллеръ.

"Бесѣды въ обществѣ любителей Россійской словесности". Выпускъ третій. Москва, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru