Миллер Орест Федорович
Иван Сергеевич Аксаков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СБОРНИКЪ
СТАТЕЙ,
НАПЕЧАТАННЫХЪ ВЪ РАЗНЫХЪ ПЕРІОДИЧЕСКИХЪ ИЗДАНІЯХЪ

ПО СЛУЧАЮ КОНЧИНЫ
И. С. АКСАКОВА

(ум. 27-го Января 1886 года.)

МОСКВА.
Типографія Л. Ѳ. Снегирева, Остоженка, Савеловскій, пер., д. Снегиревой.
1886.

   

Иванъ Сергѣевичъ Аксаковъ *).

Род. 26-го сентября 1823 г., ум. 27-го января 1886 г. **).

   *) Изъ No 3 "Русской Старины".
   **) Настоящій очеркъ читанъ проф. О. Ѳ. Миллеромъ въ торжественномъ собраніи Славянскаго Общества, въ С.-Петербургѣ, 14 февраля 1886 года.
   
   Событія все болѣе и болѣе усложняются, въ двери стучится роковой "историческій день"- съ его запросомъ на живыя, твердыя силы, "гроза близится", какъ выразился въ своей самой послѣдней печатной строкѣ покойный.
   А люди уходятъ, все лучшіе люди!
   Содрогнется же ли, наконецъ, наше вѣтреное племя?
   Мы дружно проводили въ могилу Аксакова, проводили именно дружно -- съ забвеніемъ, повидимому, всякихъ старыхъ счетовъ, съ подавленіемъ всякаго духа партіи. Но насъ начинаетъ уже разбирать раздумье. Не слишкомъ ли много мы выказали и высказали относительно покойнаго, не пора ли поудержать свой пылъ, протрезвиться въ своемъ увлеченіи? Но тѣ, которые задаются такими вопросами, знаютъ ли они хорошенько Аксакова? Много ли они прочитали его статей и многое ли изъ нихъ запомнили? Самъ покойный замѣтилъ какъ-то разъ въ своемъ "Днѣ", что у насъ слѣдовало бы вторично печатать однѣ и тѣ же передовыя статьи года два спустя послѣ ихъ появленія. Такое изданіе могло бы послужить для нашего общества самою лучшею школою общественной доблести.
   А трудно было Аксакову, ему, какъ и старшимъ, ранѣе его умершимъ сподвижникамъ, вырабатывать въ себѣ эту доблесть. Порою тяжелаго испытанія была для нихъ самая заря жизни. Вотъ какъ вспоминалъ о ней Иванъ Сергѣевичъ въ передовой статьѣ "Дня" 1-го января 1862 г. "Одиноко нарождалась мысль, созрѣвала и увядала въ одиночествѣ, безъ осуществленія, безъ дѣла, безъ приложенія къ жизни. Казалось, въ непробудный сонъ были погружены и народъ, и общество, и ничто не могло вызвать Руси изъ этого томительнаго застоя! Хоть бы движеніе, хоть бы звукъ живаго вольнаго слова!... Да, помнимъ мы эти печальные годы, когда не знали мы куда дѣвать ненужный праздный избытокъ силъ, и проклинали молодость, какъ тягостное бремя!
   Мысль ихъ созрѣвала и увядала въ одиночествѣ, потому что ей, какъ и всякой другой сильной мысли, нельзя было высказываться открыто и открыто вести борьбу съ противною мыслью. Имъ нельзя было выяснять и отстаивать настоящій смыслъ тѣхъ словъ своего исповѣданія, которыя громко раздавались надъ ихъ головой, но опозоренныя и опошленныя. Нельзя было нападать на противниковъ, остававшихся, искренно или притворно, подъ неотразимымъ впечатлѣніемъ такой профанаціи,-- нельзя было уже потому, что имъ было такъ удобно ссылаться на свою безотвѣтность и безоружность. Вотъ въ эту-то пору" вылились изъ пылкой, наболѣвшей души И. С. Аксакова стихи, которымъ можно было появиться въ печати только десять лѣтъ спустя:
   
   Пусть гибнетъ все, къ чему сурово
   Такъ долго духъ готовленъ былъ:
   Трудилась мысль, дерзало слово.
   Въ запасѣ много было силъ...
   Слабѣйте силы! вы не нужны!
   Засни ты духъ! давно пора!
   Разсѣйтесь всѣ, кто были дружны
   Во имя правды и добра!
   
   Безплодны всѣ труды и бдѣнья,
   Безплоденъ слова даръ живой,
   Безсиленъ подвигъ обличенья,
   Безуменъ всякій честный бой!
   Безумна честная отвага
   Правдивой юности -- и съ ней
   Безумны всѣ желанья блага,
   Святыя бредни юныхъ дней.
   
   Такъ сокрушись души гордыня,
   Въ борьбѣ неравной ты падешь:
   Оплошнаго зла стоитъ твердыня.
   Царитъ безсмысленная ложь!
   Она страшнѣй враговъ опасныхъ,
   Сильна не внѣшнею бѣдой,
   Но тратой дней и силъ прекрасныхъ
   Въ борьбѣ тупой, пустой, нѣмой!
   
   Ликуй же, ложь! и насъ, безумцевъ,
   Урокомъ горькимъ испытуй,
   Гони со свѣта вольнодумцевъ,
   Казни, цари и торжествуй!
   Слабѣйте-жь, силы! вы не нужны!
   Засни ты духъ! давно пора!
   Разсѣйтесь всѣ, кто были дружны
   Во имя правды и добра!
   ("Русская Бесѣда" 1869 г., кн. 6.)
   
   Но такая нота отчаянія, никогда еще, можетъ быть, не звучавшая у насъ такъ сильно, не могла оставаться постоянно господствующей нотой въ поэзіи Аксакова.
   Въ немъ было слишкомъ много бодрой силы, и онъ слишкомъ хорошо сознавалъ, что должна же, наконецъ, наступить пора, когда сдѣлается возможною открытая борьба съ ложью... Общее и господствующее впечатлѣніе его поэзіи оставалось закаляющимъ нравственныя силы въ горнилѣ терпѣнія и выносливости. Не даромъ онъ говорилъ про себя въ 1850 году:
   
   .... понялъ я, что подвиговъ живыхъ.
   Блестящихъ жертвъ, борьбы великодушной
   Пора прошла,-- и намъ въ замѣну ихъ
   Борьбы глухой достался подвигъ скучный.
   Отважныхъ силъ не нужно въ наши дни!
   И юности лукавые порывы
   Опасны намъ -- затѣмъ, что всѣ они
   Такъ хороши, такъ ярки, такъ красивы!
   Есть путь иной, гдѣ вѣра не легка,
   Сгараетъ въ немъ порыва скорый пламени;
   Есть долгій трудъ, есть подвигъ червяка:
   Онъ точитъ дубъ... Долбить и капля камень.
   Невзрачный путь! тебѣ я вѣренъ былъ!
   Лишенъ ты всей отрады упоенья;
   И дерзко я на сердце наложилъ
   Тяжелый гнетъ упорнаго терпѣнья...
   ("Русская Бесѣда" 1866 г.).
   
   Вокругъ себя, между тѣмъ, замѣчалъ онъ не мало людей, которые только ссылались на трудности борьбы, на невозможность настоящаго жизненнаго дѣла, людей только извинявшихъ всѣмъ этимъ свою собственную лѣнь и дряблость. Вотъ какую отповѣдь прочиталъ имъ Аксаковъ еще въ 1847 году: ("Московскій Сборникъ".)
   
   Смотри! толпа людей нахмурившись стоитъ:
   Какой печальный взоръ! Какой здоровый видъ!
   Какимъ страданіемъ томяся неизвѣстнымъ,
   Съ душой мечтательной и тѣломъ полновѣснымъ,
   Они рѣчь умную, но праздную ведутъ;
   О жизни мудрствуютъ, но жизнью не живутъ,
   И тратятъ свой досугъ лѣниво и безплодпо,
   Всему сочувствовать умѣя благородно!
   Ужели пламя ихъ добра не принесетъ?
   Досада тайная подчасъ меня беретъ --
   И хочется мнѣ имъ, взамѣнъ досужей скуки,
   Дать заступъ и соху, топоръ желѣзный въ руки,
   И толки прекративъ объ участи людской,
   Работниковъ изъ нихъ составить полкъ лихой!
   
   Но вотъ, наконецъ, прошла та пора, на которую жаловались и эти люди фразы, тогда какъ для нихъ она скорѣе была удобною, и именно съ прекращеніемъ ея и должна была оказаться вся ихъ негодность. Съ воцареніемъ Государя Александра Николаевича наступила, наконецъ, пора, когда настоящимъ, притаившимся только силамъ стало возможнымъ дѣйствовать на просторѣ... Прежде всего стало явнымъ и несомнѣннымъ, что правительство не желаетъ болѣе слушаться мудрости Екатерининскаго "Наказа", утверждавшаго со словъ Монтескьё, будто "не слѣдуетъ вдругъ и чрезъ узаконеніе общее дѣлать великаго числа освобожденныхъ". Въ 1857 г. уже открыто сказалась воля покойнаго Государя порѣшить, наконецъ, не внимая никакимъ застращиваніямъ и воспользовавшись своею самодержавною властью, съ роковымъ крестьянскимъ вопросомъ. И вотъ И. С. Аксакову можно было привѣтствовать наступающій 1858 годъ извѣстными стихами:
   
   День встаетъ, багрянъ и пышенъ,
   Долгой ночи скрылась тѣнь,
   Новой жизни трепетъ слышенъ,
   Чѣмъ-то вѣщимъ смотритъ день.
   Съ сонныхъ вѣждъ стряхнувъ дремоту,
   Бодрой свѣжести полна,
   Вышла съ Богомъ на работу
   Пробужденная страна.
   
   Такъ торжественно прекрасно
   Блещетъ утро на землѣ;
   На душѣ свѣтло и ясно
   И не помнится о злѣ,--
   Объ истекшихъ дняхъ страданья,
   О потратѣ многихъ силъ
   Въ скорбныхъ мукахъ ожиданья,
   Въ безвременности могилъ...
   
   Пусть почіютъ мирно гробы
   Тщетно ждавшихъ столько лѣтъ.
   Память имъ! Но въ сердцѣ злобы,
   Ни вражды, ни мести нѣтъ.
   Все проститъ онъ безъ расчета,
   Устоявшій въ дни тревогъ,
   Онъ, чей духъ годину гнета
   Пережилъ и перемогъ.
   
   Слышишь: новому онъ лѣту
   Пѣсню радости поетъ:
   Благо всѣмъ, ведущимъ къ свѣту,
   Братьямъ, съ братьевъ снявшимъ гнетъ.
   Людямъ миръ, благословенье;
   Долгихъ мукъ исчезнетъ слѣдъ.
   Дню вчерашнему забвенье,
   Дню грядущему привѣтъ!
   ("Русская Бесѣда" 1868 г., книга 1.)
   
   Но трезвый, мужественный духъ поэта, сумѣвшій въ свое время удержаться отъ отчаянія, не могъ окончательно отдать себя и во власть надеждамъ. Онъ чуялъ, какъ трудно идеѣ перейти въ дѣло, какой грубый отпоръ чистотѣ принципа дается обыкновенно неохотно поддающеюся ему дѣйствительностью... Онъ понималъ, что болѣзни, что роковыя послѣдствія болѣзней излѣчиваются не сразу; онъ видѣлъ, зоркимъ своимъ глазомъ видѣлъ, какъ упорно держатся общественные недуги и тамъ, куда заглянулъ онъ не ради развлеченія и отдыха въ 1860 г., пробираясь въ Славянскія земли,-- на Европейскомъ Западѣ; и вотъ въ Мюнхенѣ вылились изъ-подъ его пера стихи, въ которыхъ то, что называется у Нѣмцевъ міровою скорбью (Weltschmerz), звучитъ, можетъ-быть, съ такой силою, какой не бывало ни у одного изъ нашихъ байронистовъ.
   
   Къ тишинѣ, къ примиренью, къ покою
   Мнѣ пора бы склоняться давно
   Порѣшить я намѣренъ съ тоскою,--
   Но могу ли? удастся-ль оно?
   Отвращусь ли отъ грустной юдоли,
   Убаюкаю-ль скорбные сны?--
   Сердцу страшно не чувствовать боли,
   Самъ своей я боюсь тишины.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Все какъ будто готовлю измѣну
   Я великому множеству ихъ --
   Обреченныхъ работѣ плѣну.
   Бѣдныхъ, страждущихъ братьевъ моихъ!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   А сдается -- надъ всей безконечной
   Жизнью міра проносится стонъ,
   Стонъ тоски, міровой, вѣковѣчной,
   Порожденный въ пучинѣ временъ,--
   Въ тѣ творенія дня молодые.
   Какъ, собравшись на жизненный пиръ,
   Человѣческимъ воплемъ впервые
   Огласился ликующій міръ...
   Съ той поры и понынѣ ты съ нами
   Неразлучно проходишь вѣка,
   О, всесильная, ветхая днями,
   О, владычица міра, тоска!
   ("День" 1862 г., No 16)
   
   По возвращеніи изъ-за границы, дождавшись, наконецъ, радостнаго дня 19-го февраля, но встрѣтивъ его уже не съ отцомъ, не съ братомъ Константиномъ Сергѣевичемъ, не съ Кирѣевскими и не А. С. Хомяковымъ (они умерли, одинъ за другимъ, на рубежѣ обѣтованной земли), Иванъ Сергѣевичъ, разставаясь съ "Русской Бесѣдой", получаетъ, наконецъ, право стать редакторомъ собственнаго органа -- еженедѣльной, составившей у насъ своего рода эпоху, газеты "День". Она стала выходить, какъ извѣстно, въ самый годъ освобожденія крестьянъ,-- съ осенней поры.
   Въ передовыхъ статьяхъ публициста продолжала сказываться поэзія -- поэзія въ мысли и въ оборотахъ, самый возвышенный и самый глубокій лиризмъ. Вспомнимъ начало первой статьи:
   "Мелкій дождь мороситъ, не переставая; сыро, мокро, скользко... Безотрадно путнику. Но что же внезапно сквозь туманную пелену воздуха поражаетъ и приковываетъ и радуетъ взоръ?... Это озими... это зеленые всходы будущей жатвы...
   "И мы всей душой, всѣмъ сердцемъ,-- душой, наболѣвшей отъ долгаго тщетнаго ожиданія, сердцемъ, не устававшимъ любить и вѣрить,-- съ радостнымъ упованіемъ привѣтствуемъ молодые, зеленые всходы Русской земли, первые шаги пробуждающейся народной жизни!... 19-мъ февраля 1861 г. начинается новое лѣтосчисленіе русской исторіи...
   "Внѣ народной почвы нѣтъ основы".... продолжалъ Аксаковъ, усматривая въ освобожденіи крестьянъ толчокъ и къ будущему развитію на просторѣ, развитію во всю его глубь и ширь настоящаго народнаго духа, прикосновеніе съ которымъ должно послужить живою водой и для насъ -- для русскаго образованнаго общества. Въ слѣдующемъ No "Дня" (21-го октября) народъ уже прямо представляется Аксакову призывающимъ всѣхъ насъ къ отвѣту.
   "Если народъ, наконецъ, подыметъ усталыя отъ долгой дремоты очи.... говоритъ Аксаковъ, что скажетъ онъ? Куда дѣвали вы порученные вамъ дары нашей родной, богатой земли? Куда расточили ея духовныя сокровища? Что сталось съ моимъ обычаемъ, вѣрою, преданіемъ, моею прожитою жизнью, моимъ долгимъ и горькимъ опытомъ?... Гдѣ наука, вами взрощенная? Гдѣ мое живое, изобразительное, свободное слово?... Какого хламу нанесли вы на мою почву?... Нѣтъ, вы не мои, вы безобразные снимки съ чужихъ народовъ, подите къ нимъ, если они васъ примутъ, я не знаю васъ, вы мнѣ не нужны, вы чужды мнѣ",-- скажетъ народъ, пробуждаясь къ сознанію,-- и смететъ ихъ, какъ соръ, свѣжая струя воскресшаго народнаго духа!" Аксаковъ понималъ, что слова его озадачатъ. Онъ едвали смягчаетъ впечатлѣніе тѣмъ, что "еще не наступила пора. И хотя мы почти увѣрены, заключаетъ онъ, что голосъ нашъ раздается напрасно, но, примѣняясь къ предмету настоящей рѣчи, скажемъ и мы: "Гласъ вопіющаго въ пустынѣ, уготовайте путь Господень! Покайтеся!"
   Зорко слѣдя за всѣми явленіями новой поры, далекій отъ безусловнаго ею увлеченія, въ статьѣ 11-го ноября 1861 г. Аксаковъ замѣчаетъ:
   "Потянуло новымъ, еще не передышаннымъ воздухомъ.... Но движеніе свѣжей воздушной струи, самое разложенье.... Нравственная среда нашего общества исполнена заразительныхъ и мертвящихъ испареній, но противъ нихъ нѣтъ другаго цѣленія, какъ преизбытокъ того же воздуха, усилившаго и ускорившаго тлѣнье.... Настежь же двери и окна,-- пусть безъ помѣхъ и затворовъ льется онъ къ намъ свободно вольными, свѣжими, цѣлебными струями!"...
   Обращаясь къ ближайшимъ послѣдствіямъ освобожденья крестьянъ, къ измѣнившемуся положенью общественныхъ классовъ, онъ останавливается на томъ, что такое теперь его собственное сословіе -- дворянство? Онъ находитъ, что оно, слава Богу, избавилось своего существеннаго у насъ отличія, своей еще столь недавней печальной "прерогативы", и спрашиваетъ: за что же держаться ему теперь? "За отличіе по происхожденью? Но русское дворянство гордится только однимъ русскимъ происхожденьемъ и всегда признавало и признаетъ, что тщеславиться породою безнравственно само по себѣ и несовмѣстно съ достоинствомъ человѣческимъ... Нравственное единство и цѣлость Русской земли, столь желанныя и столь необходимыя для ея преуспѣянія, были бы рѣшительно невозможны, еслибъ въ началѣ 2*го тысячелѣтія ея историческаго бытія было создано новое привилегированное сословіе или аристократія на западный ладъ"....
   Въ заключеніе Иванъ Сергѣевичъ хотѣлъ бы угадать мысли нашего дворянства, хотѣлъ бы имѣть право отъ его имени заявить, что оно "считаетъ долгомъ выразить правительству свое единодушное и рѣшительное желаніе, чтобы ему было позволено: торжественно, передъ лицомъ всей Россіи, совершить великій актъ уничтоженія себя, какъ сословія (No 6-го января 1862г.). Дворянство, по мнѣнію Аксакова, могло бы удовольствоваться тѣми преимуществами; образованія, которыя до сихъ поръ были ему болѣе доступны чѣмъ всѣмъ другимъ классамъ общества, и которыми ему предстоитъ воспользоваться для блага общаго. Вотъ тутъ-то и открывается рядъ знаменитыхъ статей "Дня" объ обществѣ.
   17-го марта 1862 г. онъ пишетъ:
   "Общество создается не верхнимъ и не среднимъ сословіемъ, не мужиками и не дворянами, а создаютъ его только образованные люди, или, вѣрнѣе, люди всѣхъ сословій и состояній безразлично,-- связанные между собою тѣмъ уровнемъ образованія, при которомъ становится возможною дѣятельность общественная, выражающаяся въ наше время въ литературѣ.... Никакіе парламенты, генеральные штаты, собранія государственныхъ чиновъ, не выскажутъ настоящей мысли всенародной; они составляютъ меньшинство по отношенію къ тому множеству, котораго думаютъ быть представителями... Англійскій парламентъ не былъ бы тѣмъ, чѣмъ онъ есть, безъ англійской прессы.... Выше народныхъ, ограниченныхъ въ числѣ и во времени, и въ пространствѣ представительныхъ собраній -- стоитъ самъ народъ или общество, какъ тотъ же народъ, но самосознающій и развивающійся... ему надо поле пошире, и такимъ вполнѣ соотвѣтственнымъ полемъ для общественнаго слова есть -- печать".
   На печать, какъ на могучее орудіе общественной мысли, Аксаковъ, какъ и вся его школа, имѣлъ свой особый, своеобразно выражаемый, взглядъ, подробно развитый Иваномъ Сергѣевичемъ еще въ статьѣ 10 марта 1862 г.
   "Сила общества, какъ явленія неполитическаго, есть сила нравственная, сила "общественнаго мнѣнія". Орудіе дѣятельности общества есть слово, и по преимуществу печатное слово, разумѣется, свободное. Напрасно воображаютъ нѣкоторые, что свобода слова устнаго или печатнаго есть политическая свобода. Послѣ этого и свобода ѣсть, пить, спать, дышать воздухомъ, двигать руками и ногами есть также политическая "прерогатива". Между тѣмъ свобода слова, свободный обмѣнъ мыслей, чувствъ, мнѣній, необходимый для нравственной дѣятельности, относится точно такъ же къ сторонѣ нравственной человѣка, какъ свобода спать, ѣсть къ сторонѣ физической. Злоупотребленіе слова такъ же возможно, какъ и злоупотребленіе рунъ, но если бы, въ предупрежденье зла, которое можно учинить руками, связать всѣмъ людямъ руки за спину, то уничтожилась бы всякая возможность дѣятельности, слѣдовательно и существованія, какъ связываемыхъ, такъ и вяжущихъ"...
   Главная бѣда нашей исторической жизни, по мнѣнію Аксакова, и заключалась въ томъ, что "между государствомъ и землею не было той среды, которую мы называемъ обществомъ и которая -- независимою духовною дѣятельностью народнаго самосознанія -- могла бы придать силу земской стихіи и сдержать напоръ государственнаго начала: въ теченіи восьми вѣковъ не создалось у насъ ни училищъ, ни литературы, и грѣхъ нашего всенароднаго невѣжества, нашего нравственнаго и умственнаго бездѣйствія далъ временную побѣду стихіи дѣятельной, но чуждой нашей народности"... Иванъ Сергѣевичъ говоритъ тутъ о томъ явленіи нашей древней жизни, которое впослѣдствіи называлось у Ѳ. М. Достоевскаго "недостаткомъ культуры". Именно невыработанность своей культуры и по взгляду Достоевскаго вызвала у насъ, наконецъ, нетерпѣливое стремленіе обзавестись его сразу, выписать ее изъ-за моря, при ближайшемъ участіи правительственной власти. Такимъ характеромъ нашей запоздалой культуры и объясняется то, что мы уже слишкомъ много заботъ возложили на попечительное правительство. Вотъ какъ писалъ объ этомъ Аксаковъ 12-го января 1863 г.: "Правительство награждай въ насъ любовь къ Богу и ближнему, развивай талантъ... забавляй насъ, одѣвай, умывай, молись, сочиняй, вѣруй, надѣйся, люби, негодуй, даже наконецъ либеральничай за насъ, или поучи насъ либеральничать, если либерализмъ оказывается нужнымъ и полезнымъ винтомъ въ государственной, машинѣ...
   "Намъ кажется, продолжаетъ онъ, можно было бы отвѣчать обществу слѣдующее: "вы хотите, чтобы правительство помогло вамъ остаться въ вѣчномъ младенчествѣ и чтобы кромѣ великихъ, важныхъ государственныхъ обязанностей, на немъ лежащихъ, оно обращало бы въ государственное дѣло всякія ваши домашнія дѣлишки"... Примѣромъ нашей общественной лѣни служитъ ему слѣдующее: "Православные храмы въ Бѣлоруссіи находятся въ бѣдности... Но мы совершенно хладнокровно относимся къ этому позору и предоставляемъ строить церкви въ западно-русскомъ краѣ... Комуже? Самому правительству!... Гдѣ въ мірѣ слыхано и видано, спрашиваетъ Аксаковъ, чтобы правительство строило церкви цѣлому народу?"
   Построеніе въ Бѣлоруссіи храмовъ связывалось съ поднятіемъ въ нашемъ Западномъ краѣ забитой русской народности, о которой пришлось, наконецъ, вспомнить при дерзкихъ притязаніяхъ ни этотъ край польской справы, заявленныхъ въ 1862--1863 гг. Аксаковъ имѣлъ на польскій и западно-русскій вопросъ или, лучше сказать, на способы его рѣшенія, свой особенный взглядъ, рѣзко отличавшійся отъ взгляда другаго вліятельнаго московскаго органа. "Чтобы обрусить, писалъ онъ 23-го марта 1863 г., надо быть Русскимъ, аРусскихъ-то между нами и нѣтъ... Что дѣлаетъ русское общество въ то самое время, когда мы такъ бѣдны и слабы общественною силою?... 275,000 Русскихъ, уѣхавшихъ въ 1860 г. за границу, служатъ самымъ краснорѣчивымъ отвѣтомъ... Это почти цѣлая четверть русскаго дворянства... Хороши выйдутъ Русскіе -- эти несчастныя дѣти, такъ деспотически лишаемыя родителями всего, что можетъ дать только отчизна: общаго единства жизни съ Русскимъ народомъ, роднаго быта, связывающаго дитя неуловимыми нитями съ его землею... впечатлѣній родной природы, непосредственнаго дѣйствія на умъ и душу -- народнаго ума, народной рѣчи"...
   Говоря объ обрусѣніи, Аксаковъ къ тому же имѣлъ въ виду не что иное, какъ возвращеніе въ лоно русской народности того, что ей несомнѣнно принадлежало. Другіе готовы были въ своемъ особенномъ смыслѣ обрусивать и чужое, ссылаясь въ сущности не на что иное, какъ на право меча.
   "Мы не считаемъ цѣну крови", писалъ Аксаковъ 4-го мая 1863 г. въ отпоръ этимъ людямъ, "основаніемъ какого-либо права. Это не принципъ, а фактъ, упраздняемый другимъ подобнымъ же фактомъ... Еслибы всякій послѣдній совершившійся фактъ возводить на степень права, то это бы значило давать торжествовать насилію... т. е. чья возьметъ, кто кого пересилитъ... Человѣкъ не можетъ довольствоваться такимъ основаніемъ для своего права, его совѣсть ищетъ оправданія факту".
   11-го мая 1863 г. онъ къ этому прибавилъ: "Мы, Русскіе, не должны отказываться отъ коренныхъ свойствъ нашего народнаго характера и насиловать наше народное благодушіе. Намъ не зачѣмъ учиться штатсъ-наукѣ у Нѣмцевъ, мы никогда не будемъ такими мастерами въ темномъ искусствѣ -- угнести, стереть, обезнародить чужую народность, какъ Пруссаки или Австрійцы".
   Съ окончательною ясностью высказался онъ 20-го іюля 1863 г. "Въ Бѣлоруссіи мы у себя дома, въ Россіи, чувствуемъ и сознаемъ себя вполнѣ и по праву хозяевами... здѣсь мы въ правѣ не терпѣть польскаго духу, и не только въ правѣ, но положительно и несомнѣнно обязаны. Въ Царствѣ Польскомъ мы въ Польшѣ, и едвали найдется Русскій, который, побывавъ въ Царствѣ хотя мимоѣздомъ, не почувствовалъ бы себя гостемъ, пришельцемъ въ этой средѣ -- сплошной, компактной, рѣзко опредѣленной... хотящей жить и предъявляющей право на жизнь"... Относительно Польши Аксаковъ вполнѣ признавалъ одну совершенно законную мѣру.
   ... "Было бы полезно, писалъ онъ тутъ же, если бы Россія, не изъ своекорыстныхъ расчетовъ, но для выгоды самой Польши, выдвинула въ ней новую историческую идею: значеніе и участіе въ общей жизни народнаго организма -- простаго народа, крестьянскаго населенія"... И другіе говорили о томъ же, но, имѣя въ виду съ нашей стороны именно тѣ "своекорыстные расчеты", которыхъ такъ чуждался Аксаковъ.
   "Если мы теперь, писалъ онъ 31-го августа 1863 г., надѣлимъ польское крестьянство землею, крестьянскимъ самоуправленіемъ, гражданскими и политическими правами, то нѣтъ сомнѣнія -- это положеніе, эти права уже никакою силою не будутъ отъ нихъ отняты польскими панами, даже въ случаѣ совершенной самостоятельности Польши... Мы введемъ въ ея жизнь новую историческую идею, противупоставимъ силу устоя ея многовѣковому общественному броженію, дадимъ грузъ, упоръ ея легковѣсному судну, носившемуся до сихъ поръ, подъ управленіемъ шляхты, по прихоти воли и всяческихъ вѣтровъ!... Мы въ то же время совершимъ долгъ человѣколюбія относительно значительной части угнетеннаго человѣчества, и исполнимъ историческое призваніе Россіи, страны сильной простонародностью, самой демократической въ лучшемъ, не политическомъ, а общественномъ и нравственномъ значеніи этого слова". Люди, глядѣвшіе такъ же, да не такъ, желая отмежевать себѣ польскій вопросъ въ монополію, желали совершенно устранить отъ него Аксакова...
   Вотъ что ему пришлось "отмѣтить" въ передовой статьѣ 7-го сентября 1863 г.
   -- "Московскія Вѣдомости" приходятъ къ слѣдующимъ, поистинѣ изумительнымъ, выводамъ:
   "Газета "День" учитъ презирать простой народъ и не считаетъ заслуживающими вниманія интересы крестьянъ въ Польшѣ. Для газеты "День" хлопы ничего не значатъ, и она жертвуетъ ими панамъ, толкуя въ то же время о крестьянскомъ самоуправленіи въ Россіи, которое въ Россіи не имѣетъ смысла"... "Примемъ это къ свѣдѣнію",-- отмѣтимъ это презрѣніе "Моск. Вѣдомостей" къ мірскому устройству простаго Русскаго народа,-- прибавляетъ Аксаковъ, въ отвѣтъ "Вѣдомостямъ" только отмѣчая поучительный фактъ. Онъ продолжаетъ разобла чать всѣхъ.противниковъ своихъ во всѣхъ сферахъ и въ статьѣ своей 16-го ноября 1863 г.
   "Какъ вы будете стоять за русскую народность въ Западномъ краѣ, если вы ее презираете, пренебрегаете ею въ восточномъ, сѣверномъ, срединномъ краѣ Россіи?.. Въ правѣ ли вы надѣяться на успѣхъ вашей народной роли, если она только роль, и въ душѣ, для "своихъ", entre noue autres, вы остаетесь тѣми же аристократами петербургскихъ салоновъ?...."
   Относительно сепаратизма у Аксакова опять-таки былъ свой особый взглядъ, связанный съ его общимъ воззрѣніемъ на общество, какъ на такую силу, которой во многихъ случаяхъ не можетъ никоимъ образомъ замѣнить государство.
   "Если васъ безпокоятъ, писалъ онъ 28-го ноября 1865 г., сепаративныя тенденціи, то устремите вашу дѣятельность не столько на внѣшнее искорененіе этихъ тенденцій внѣшними способами (вы ихъ не уничтожите, а заставите притаиться), сколько на возбужденіе той органической силы срощеніи въ нашемъ собственномъ организмѣ, о которой вы говорили; направьте ваши удары не на сепаратистовъ, а на тѣ условія, при которыхъ слабѣетъ въ народѣ всепоборающая вѣра въ самого себя, въ свою народность,-- на насъ самихъ, на тѣхъ, которые, будучи преданы идеѣ государственнаго единства, не перестаютъ разрывать свое духовное единство съ народомъ".
   Когда, во время тогдашнихъ на насъ атакъ европейской дипломатіи, одно время запахло даже войной, "День", съ своей точки зрѣнія, замѣтилъ:
   (20-го іюля 1863 г.): "Война съ Австріей, дѣйствительная, настоящая -- небывалое явленіе въ нашей исторіи -- была бы для насъ крещеніемъ въ новое политическое вѣроисповѣданіе, вмѣстѣ съ отреченіемъ отъ Австріи и всѣхъ дѣлъ ея..."
   "Но войну съ Австріей, пояснилъ онъ въ статьѣ 27-го іюля, мы можемъ вести, только водрузивъ славянское знамя, знамя освобожденія славянскихъ племенъ (въ томъ числѣ и польскаго) изъ-подъ нѣмецко-австрійскаго гнета, для возвращенія ихъ къ свободной и самобытной жизни... Можетъ быть, Россія еще не созрѣла для выполненія этого своего историческаго призванія, еще мы сами, можетъ быть, не окрѣпли въ сознаніи своей русской народности, еще въ насъ самихъ много Нѣмца, -- и слабы наши русскія общественныя силы..."
   Между тѣмъ какъ мы не только тогда отписывались отъ европейской дипломатіи, но, при помощи общественнаго мнѣнія, и въ самомъ дѣлѣ раздѣлывались съ ней, внутреннія мѣропріятія рѣшительнаго свойства продолжались своимъ чередомъ. Прямо восторженный, радостно увлекающійся тонъ послышался въ передовой статьѣ "Дня" 27-го апрѣля 1863 г. "Силъ прибываетъ... еще гора свалилась съ плечъ, еще тяготой меньше. Удрученный бременемъ, богатырь выпрямляется...
   "Плети, кошки, шпицрутены, клейма, торговыя казни -- все это было, всего этого уже нѣтъ, все рухнуло въ темную бездну минувшихъ золъ, пережитаго русскаго горя. Долой, гласигъ между строкъ Государевъ указъ Сенату -- всѣ орудія истязанія и срама, долой сейчасъ же, немедленно по полученіи указа! Вонъ изъ нашей рѣчи, вонъ на вѣки, вся эта позорная терминологія, эти выраженія, съ которыми такъ постыдно свыклись наши уста и нашъ слухъ, эти "сквозь строй", "отодрать", "засѣчь", "перепороть", со всѣми ихъ отвратительными безчисленными варіантами! "Заплечному мастеру" нѣтъ ужь дѣла въ Русской землѣ" {Тутъ же, однако, Аксаковъ также я оговаривается: "Если тѣлесное наказаніе исключается изъ уголовнаго кодекса... то стало-быть оно уничтожено вовсе?-- замѣтилъ бы, вѣроятно, какой-нибудь иностранный юристъ. Такое ошибочное замѣчаніе совершенно понятно со стороны иностранца, незнакомаго съ особенностями вашей русской жизни..."}.
   Продолжающіяся преобразованія представлялись вообще Аксакову въ такомъ, опять совершенно своеобразномъ, свѣтѣ (статья 17-го августа 1863 г.):
   "Въ новизнахъ твоего царствованія намъ старина наша слышится", писали московскіе старообрядцы въ извѣстномъ своемъ адресѣ Государю. Мы можемъ также сказать, что въ новизнахъ нынѣшняго времени слышится, даетъ себя вѣдать и чувствовать, свидѣтельствуя о своей упорной живучести, русская народная старина. Полуторавѣковой слой петербургскаго періода нашей исторіи еще не вполнѣ сокрушилъ древнія бытовыя, гражданскія и духовныя насажденія Русской земли, не разорвалъ ея союза съ государствомъ,-- и едва только лучъ тепла и свѣта пробился къ ней сквозь густые и толстые пласты чужеземнаго хлама,-- она вновь ожила, и схороненныя зерна готовы вновь дать ростки, можетъ-быть пышнѣе и краше прежняго. Говоримъ -- можетъ-быть. Еще бы тепла и свѣта! Еще бы побольше солнца и свѣжаго воздуха".
   Къ "полуторавѣковому періоду" нашей новой исторіи Аксаковъ, какъ извѣстно, очень часто возвращался въ своихъ статьяхъ. Онъ не особенно сочувственно относился къ этому періоду, конечно, не ради того, что этому періоду обязаны мы появленіемъ у насъ, наконецъ, науки, а ради того, что, какъ все другое, такъ и самая новозаведенная у насъ наука была отобрана въ казну.
   "Когда читаешь, писалъ онъ 11-го января 1864 г., исторію просвѣщенія Россіи при Петрѣ I, приходишь въ невольное изумленіе предъ тѣми настойчивыми, энергическими усиліями государства создать во что бы то ни стало штатсъ-просвѣщеніе, штатсъ-науку, штатсъ-искусство, штатсъ-журналистику, штатсъ-поэзію, штатсъ-литературу, штатсъ-галантерейность, штатсъ-право, штатсъ-нравственность.
   ..."Конечно, ни одно общество въ мірѣ не стоило такихъ издержекъ казнѣ, какъ русское общество! Нигдѣ, впрочемъ, и не давалось ему свыше, отъ казны, воспитаніе.
   ..."Скоро оказалось, пояснялъ Аксаковъ, что государство обременило себя черезъ силу... открылась необходимость въ обществѣ, какъ въ матеріалѣ, въ грузѣ для государственнаго судна, какъ въ посредствующемъ элементѣ между властью и массами. Екатерина вспомнила о земствѣ и передала земству часть попеченій государственныхъ по внутреннему управленію. Отсюда начинается рядъ правительственныхъ дѣйствій, которымъ ничего подобнаго не представляетъ исторія другихъ странъ: правительство само, непринужденно, поступается своею властью обществу, удѣляетъ ему, вмѣстѣ съ обязанностями, часть своихъ правъ... и большею частью встрѣчаетъ со стороны самого общества,-- если не отпоръ, то равнодушіе или пассивную покорность... Послѣднимъ новѣйшимъ актомъ этого поступленія государствомъ обществу своей власти -- являются земскія учрежденія. Но для того, чтобы усилія государства увѣнчались успѣхомъ, чтобъ государство и общество стали въ надлежащее равновѣсіе другъ къ другу... необходимо отрѣшиться отъ преданій Петровской реформы... Необходимо, чтобы общество получило не только политическую привилегію, но и нравственную свободу"...
   Въ статьѣ этой указывается уже на земскія учрежденія. Къ нимъ, какъ и къ новому суду, Аксаковъ относился со всею полнотою сочувствія -- т. е. сочувствія въ принципѣ. Но онъ оставался далекимъ и тутъ, какъ и вообще, отъ тона похвальнаго слова; онъ даже указывалъ въ выполненіи принципа на такія подробности, которыя, не обнаруживая достаточнаго знакомства съ условіями нашей жизни и слишкомъ отзываясь прямымъ подражаніемъ, могли кое въ чемъ подорвать пользу дѣла. На необходимость для насъ суда присяжныхъ съ его гласностью, Аксаковъ указывалъ еще до введенія его у насъ -- въ статьяхъ о свободѣ слова, указывая на то, что кара за злоупотребленія этою свободою должна принадлежать не администраціи, а только суду, и именно суду присяжныхъ. За новый судъ въ его принципѣ Аксаковъ, какъ извѣстно, ополчился и въ послѣдніе годы, ополчился уже въ "Руси", и въ сильной мѣрѣ содѣйствовалъ своимъ горячимъ ратованіемъ за новый судъ благополучному исходу тѣхъ нападокъ, которыя были на него направлены его противниками.
   Вообще же, въ самые даже пылкіе дни нашихъ увлеченій реформами, Аксаковъ былъ далекъ отъ того, чтобы приписывать имъ чудотворную силу, чтобы видѣть въ нихъ панацею отъ всего. Писалъ же онъ еще -- 18 декабря 1865 г.: "Не легко живется теперь на Руси. Неможется ей во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ... Освобожденіе крѣпостныхъ крестьянъ и свобода (хотя бы даже не полная) печатнаго слова,-- самое необходимое мы уже имѣемъ... Но это еще не дастъ нашъ здоровья, потому что государственная власть не можетъ же стоять выше общественнаго нравственнаго уровня и сама нуждается въ притокѣ для себя извнутри новой здоровой жизненной силы. Дѣло за нами... По пути внѣшнихъ учрежденій и мѣропріятій двинулись мы далеко. Пора бы, кажется, понять, что это все не болѣе какъ средства къ жизни, ея внѣшняя форма, а не сама жизнь... внѣшняя искусственная обстановка государственнаго строя еще не въ силахъ сама но себѣ вдохнуть жизнь въ ту органическую силу творчества, которой именно ей недостаетъ и недостатокъ которой сказывается въ насъ такимъ тяжелымъ томительнымъ недугомъ. Когда утратилось непосредственное чутье своего прямаго прирожденнаго пути, когда мы сбились съ дороги, вся задача въ томъ, чтобы отыскать эту дорогу, а не въ томъ, чтобъ обзавестись конями и экипажемъ, да въ прибавокъ еще казеннымъ".
   Разпростившись самъ съ своимъ "Днемъ", Аксаковъ затѣмъ вернулся къ газетной дѣятельности, но и въ статьяхъ "Москвы" и "Москвича" оставался вѣрнымъ своему широкому взгляду на свободу слова. Къ сожалѣнію, взглядъ этотъ далеко не сходился въ то время со взглядами административныхъ сферъ.
   ..... Тогда-то онъ и сосредоточилъ всю энергію своей дѣятельности на Московскомъ Славянскомъ Обществѣ, котораго онъ былъ не только душою, но и безсмѣннымъ труженикомъ, выносившимъ на своихъ плечахъ всю тяготу той поры, которая наступила въ 1876 г. О силѣ народнаго увлеченія, народной готовности пострадать за братьевъ живо вспоминалъ онъ еще въ предсмертной своей статьѣ. Какъ очевидецъ, участникъ и орудіе народнаго увлеченія той поры, онъ тѣмъ съ большимъ негодованіемъ относился къ европейскимъ стремленіямъ вырвать изъ нашихъ рукъ все добытое русскою кровью и готовностью русскаго человѣка жертвовать и послѣднею трудовою копѣйкою. Когда Россія предстала предъ судомъ Европы въ Берлинѣ, онъ произнесъ 22 іюня 1878 г. въ Москвѣ громовую рѣчь...
   ... Онъ продолжалъ проводить свои прежніе взгляды и въ новѣйшее время -- проводить ихъ въ послѣднемъ своемъ органѣ -- "Русь", котораго изданіе стало опять возможно съ 1880 г.....
   Аксаковъ не успѣлъ дожить до великой годовщины, годовщины того, что оставалось для него до конца особенно дорогимъ. Многіе ожидали его слова въ этотъ великій день. И онъ сказалъ бы это слово въ силу правды внутренней..... Не стало того человѣка, который достойнымъ образомъ помянулъ бы великаго Государя!... Плачь Русская земля!... Но когда подобнаго рода призывъ раздавался у насъ въ старину, съ нимъ соединялся и другой призывъ -- къ молитвѣ и покаянію. То былъ обычный кличъ древней Руси. Вѣрный ея завѣтамъ, и самъ Аксаковъ, припомнимъ это, еще въ началѣ своего "Дня", обратился къ намъ съ словами: "Гласъ вопіющаго въ пустыни: уготовайте путь Господень!... Покайтеся".....

Ор. Ѳ. Миллеръ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru