Милюков Павел Николаевич
Крестьяне в России

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Крестьяне. Содержание: 1) К. в Западной Европе. -- 2) История К. в России до освобождения (1861). -- 3) Экономическое положение К. после освобождения. -- 4) Современное административное устройство К.
  
   Первая часть статьи: Крестьяне в Западной Европе -- написана Иваном Лучицким.
  

II. Крестьяне в России.

A. История.

   1. Древнейший период в истории крестьян, за полным почти отсутствием прямых показаний источников, восстановляется исследователями на основании более или менее вероятных догадок. По мнению И. Д. Беляева, древнейшей организацией К. была самоуправляющаяся община, сменившая собой разложившийся родовой союз и хозяйничавшая на собственной земле. По мнению Б. Н. Чичерина, древний родовой строй стал разлагаться на Руси только после прихода князей и вследствие их прихода, причем крестьяне превратились в бродячих земледельцев, садившихся на чужую землю. Наконец, третье мнение о древнейшем быте русского крестьянства исходит из предположения (впервые высказанного Леонтовичем), что родовая община восточных славян надолго сохранилась и после появления князей, в форме расширенной семьи (задружной общины; см. Задруга). В таком случае, выделение крестьянства в особое сословие должно быть первым процессом, с которого начинается история К. По вопросу, как совершилось такое выделение, также давались различные ответы. По мнению Хлебникова, с разложением семейного союза земельная собственность могла перейти к "одной или нескольким фамилиям, заправлявшим делами рода и управлявшим родовой кассой", в качестве выборных родовых старейшин; таким образом "в границах рода могло образоваться несколько больших поземельных собственников, тогда как масса прежних свободных членов рода" должны были сделаться "полукрепостными работниками на землях" бывших старейшин, их "чадью" или "челядью". Возможность другого способа разложения задруги показали, на примерах из более позднего времени, г-жа А. Ефименко и проф. И. В. Лучицкий: члены задружной общины могут остаться равноправными участниками в семейном имуществе и уничтожить семейный характер общего владения или путем раздела, или путем продажи на сторону, чужеродцам, идеальных долей каждого в общем земельном участке. Дальнейшая история К. сложилась не одинаково в различных частях России. Сведения о ней сообщаются отдельно: а) по средней России, б) по северу России и в) по Малороссии. Для истории К. в других местностях см. Зворники, Однодворцы, Ясачные.
   Б. История К. средней России становится доступна наблюдениям тогда, когда условия местной исторической жизни успели уже повлиять коренным образом на положение крестьянства и изгладить следы первобытных общественных форм. Большую часть земель разобрали князья, их служилые люди и монастыри в частное владение. Земли, не вошедшие в состав частно-владельческих, называются "черными". Из очень скудных сведений о немногочисленных черных волостях, сохранившихся к этому времени в центре России, можно заключить, что в XV -- XVI в. черные волости центра были несомненны "окняжены", т. е. принадлежали князьям, которые распоряжались ими, как полной своей собственностью: продавали, дарили, обменивали на владельческие земли и т. д. Этим путем, одна часть черных волостей была "обоярена", т. е. превращена в частновладельческие; другая слилась с дворцовыми землями князя, которые до середины XVI в. не выделялись в особую категорию. Итак, К. средней (княжеской) России сидели на чужой земле, все равно, была ли эта земля черная или владельческая. Положение их на этой земле определялось их отношением к правительству, к владельцам и друг к другу. Правительство было заинтересовано в положении К., так как они были главными плательщиками прямых податей, "численными", "письменными" или "данскими" людьми, соединенными в податные группы или "сотни" и состоявшими в ведении "сотника". С такими группами (или с их владельцами) и считалось правительство, требуя от них исправной уплаты налогов. Каждый член финансовой группы был связан с остальными общим обязательством платежа и потому не мог уйти со своего участка, не поставив на свое место "жильца"; в противном случае, за его опустевший участок подати пришлось бы платить остальным членам общины. Другой связью, соединявшей крестьянина с земельным участком, были его отношения к владельцу земли. Каждый владелец стремился поселить на своей земле как можно большее количество крестьян и привязать их к земле как можно прочнее. Со всяким новым поселенцем владелец заключал особое письменное условие или "порядную". Если крестьянин приглашался на готовый участок, только что покинутый предшественником, с готовыми надворными строениями и инвентарем, с разработанной пашней, то условия ряда были наименее льготны. Но иногда надворные строения были ветхи, пашня запущена; иногда поселенец садился на совершенно новый участок, так что и двор ставить, и пашню расчищать приходилось вновь. В таких случаях изменялись и условия порядной: крестьянин освобождался на несколько (2--10) лет от платежа государственных податей и владельческого оброка, получал "ссуду" или "подмогу" от нанимателя. Исполнение обязательств крестьянина обеспечивалось обыкновенно денежной неустойкой ("зарядом"). Порядившись в "крестьянство", поселенец сохранял за собой право уйти от своего хозяина; но уходу должен был предшествовать "отказ", который тогда только считался правильным, когда происходил в определенный законом срок, по окончании осенних работ (неделя до и после осеннего Юрьева дня, 26 ноября), и когда, при том, поселенцем были выполнены все его обязательства. В противном случае, оставление участка считалось незаконным, а оставивший его крестьянин -- беглым. Связанные круговой ответственностью в исправности платежа, члены общины по необходимости принимали совместное участие в раскладке и взимании налогов и исполнении повинностей. Заинтересованные в том, чтобы не было недоимщиков, они тщательно соразмеряли платежи каждого члена с его "животами и промыслами", т. е. с имуществом и доходами, с величиной его семьи, с размерами участка и т. д. Договорные обязательства по отношению к землевладельцу сообщили общине хозяйственное единство. Получая участок земли, поселенец обыкновенно обязывался пахать на хозяина пашню, пропорционально размерам полученного участка (обыкновенно -- на пять десятин шестую). В "порядные" часто вносились и обязательства делать всевозможное "изделье" на владельца: возить дрова, молоть муку, чинить постройки и т. д. Всеми этими барщинными работами, особенно употребительными в крупных хозяйствах, заведовал хозяйский "прикащик" или "ключник": он наряжал крестьян на работу раньше солнечного восхода и штрафовал их за неисправность (сведения об этом мы имеем уже из середины XVI в.). Работа на господском дворе или пашне производилась К. сообща. На рубеже XVI и XVII столетий в описанном положении К. происходит значительная перемена. В чем именно она состояла и каким образом совершилась -- об этом исследователи до сих пор еще не выработали отчетливого и однообразного представления. По традиционному взгляду, формулированному еще Татищевым, отчасти на основании преданий, отчасти на основании исторических документов, -- перемена заключалась в том, что К. прикреплены были к земле указом ц. Феодора Иоанновича. Указ этот нам неизвестен, но о его существовании заключали на основании ряда других указов, собранных Татищевым. 1) Указ 21 ноября 1597 г. постановил давать суд на беглых К. и возвращать их владельцам, если они бежали не дальше как за пять лет до указа, или если о них уже вчинены иски за этот период. Отсюда выводили, что за пять лет до 1597 г. был издан указ, запретивший К. переход и постановивший считать уходивших от владельцев К. беглыми. 2) Этот вывод находил косвенное подтверждение в указе 21 ноября 1601 г.: здесь разрешалось низшим категориям служилых людей "возить и отказывать" К. "промеж себя" на обычных условиях правильного отказа, не более как по одному или по два К. каждому от каждого владельца; высшим же разрядам служилых, а также и всем владельцам моск. округа, перевод крестьян запрещался. Указ был издан на один год, но в следующем 1602 г. он был повторен, с прибавкой запрещения служилым людям противиться силой законному вывозу их крестьян. Этот второй указ найден был Строевым и издан в Актах археограф. комиссии. 3) Наконец, приговор 9 марта 1607 года, сохраненный Татищевым, постановил возвращать владельцам К. записанных за ними в книгах 1592--93 годов и с тех пор (т. е. не далее 15-ти лет назад) "вышедших за кого иного". В введении к этому указу рассказывалась и вся история колебаний законодательства по вопросу о прикреплении: "при ц. Иоанне Вас... К. выход имели вольный;... Ц. Феодор Ив., по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход К. заказал и у кого колико тогда К. было, книги учинил... Царь Борис Ф... те книги оставил и переход К. дал, да не совсем, (так) что судьи не знали, как по тому суды вершити"; наконец, последовало окончательное закрепление, по книгам 1592 г., приговором 1607 г. Однако, относительно слов, напечатанных курсивом, уже сам Татищев заметил в примечании (обстоятельство, ускользнувшее от исследователей), что слова эти прибавлены им самим, чтобы напомнить об указе 1601 г. И все остальное введение (вместе с приговором) уже Карамзиным было заподозрено "по слогу и выражениям, необыкновенным в бумагах того времени". Однако и он, и большинство последующих исследователей остались при мнении, что прикрепление К. совершено законодательным актом царя Феодора Ивановича, вероятно -- в 1592 г. В 1858 г. Погодин, в статье: "Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права", выступил решительным противником традиционного взгляда на прикрепление К. По его мнению, "никакого общего безусловного указа о прикреплении К. к земле Борис не давал"; "основателем крепостного права" не был у нас никто, а "винить в его развитии" следует "обстоятельства". Указ 1597 г. просто устанавливает пятилетнюю давность для "беглых", т. е. незаконно ушедших, а не для К. вообще; беглые были и раньше, также как и указы о них, и самый указ 1597 г. признает "беглыми" не только бежавших после 1592 г., но и бежавших до него, но только не велит их возвращать владельцам. Приговор 1607 г. Погодин отвергает, как подложный, хотя и делает различие между несомненно подложным введением и самым текстом приговора, может быть существовавшего действительно. Наконец, указы 1601 и 1602 гг. Погодин считает временными мерами, хотя и признает, что они "все-таки предполагают какое-то изменение в постановлениях, какое-то предшествовавшее нововведение", в смысле общего запрещения перехода: но он и это предполагаемое постановление склонен считать временным. Что свободный переход К. не прекратился окончательно при Феодоре, а продолжался еще и в XVII веке, это показал вскоре и Беляев, в своих "Крестьянах на Руси". Погодину возражал Костомаров, и прежде всего требовал более правильной постановки вопроса. Крепостное право, как сложное социальное явление, не могло, конечно, быть установлено сразу одним правительственным актом; но это не устраняет вопроса, был или не был прекращен Борисом переход К. в Юрьев день? Замечая, что с 1597 г. сразу прекращаются упоминания о Юрьевом дне и точно также сразу начинается ряд указов о "беглых" и о сроках давности для их возвращения, Костомаров заключал, что появление "беглых" связано с законодательной отменой Юрьева дня, совершившейся вероятно именно в 1592 г. Свободный переход в XVII столетии, замеченный, кроме Погодина и Беляева, также и К. Аксаковым, Костомаров относил к беглым, которых хозяева почему-нибудь отказывались преследовать, а также к гулящим людям, не успевшим еще записаться в тягло. Полемика Погодина с Костомаровым не решила вопроса, но она существенно изменила его постановку. Центр тяжести исследования был перенесен на условия общественного порядка, создавшие крепостное право, на ту обстановку общественного бесправия, в которой возникли и воспитались крепостные отношения Московского государства. Проф. Энгельман показал, что московское государство ограничилось, при этом, удовлетворением своих ближайших нужд, жертвуя им всеми высшими задачами государственной жизни. Крепостное право является у проф. Энгельмана не прямым продуктом законодательства, а результатом попустительства, допускавшегося государством в частных отношениях землевладельческого и земледельческого сословия. Государство обеспечило прикреплением свои военные и фискальные потребности -- и закрыло глаза на все последствия прикрепления. Возможность особого правительственного акта прикрепления проф. Энгельман не отрицает; но, по его мнению, при московских порядках и сохранившийся указ 1597 г. сам по себе мог оказать такое же действие. Перепись 1592 г. занесла в правительственные списки всех К., сидевших на владельческих землях на основании разного рода договоров с хозяевами; правительство могло воспользоваться этими списками и молчаливо признать крепкими земле всех, в них записанных. В сущности, то же самое повторилось при прикреплении малорусских К. в XVIII в. Проф. Ключевский, в статьях о "Происхождении крепостного права в России", пошел еще далее Энгельмана в признании вне-законного происхождения крепостного права. "Законодательство не устанавливало крепостного права на владельческих К. ни прямо, ни косвенно: оно не только не прикрепляло их к земле, но не отменяло и права выхода... Не внося в крестьянские отношения нежданных переворотов, законодательство только устанавливало границы, которых они не должны были переступать в своем развитии". Ключа к объяснению истории крепостного права проф. Ключевский ищет не в законодательных памятниках, а в актах гражданского права; это составляет важное преимущество его перед его предшественниками. Вопрос о происхождении крепостного права, в глазах г. Ключевского, "есть вопрос о том, что такое было крепостное (т. е. основанное на крепостных документах) холопское право в древней Руси, как это право привито было к крестьянству и как переродилось вследствие этой пересадки на новую, чужую ему почву". В этих вопросах уже заключается тот ответ, который дает на них проф. Ключевский: крепостное право произошло вследствие применения к крестьянству условий холопьей крепости, с теми изменениями, какие требовались особенностями социального положения крестьянства. Исходной точкой крестьянской крепости служит, по теории проф. Ключевского, факт повсеместной задолженности К. своим хозяевам. Крестьянин-должник не попадал за свой долг в личную зависимость от хозяина, пока идея такой зависимости не выработалась в холопском праве (см. Холопство). Холопство по долговой зависимости ("кабальное"; см.) развивается в XVI в., в конце которого принимает окончательную форму, с запрещением для должника возвращать долг по кабале. Со второй четверти XVII в. и крестьянская "порядная" или "ссудная запись" осложняется этой же самой чертой, свойственной "служилой кабале"; крестьянин, рядясь с хозяином, сам лишает себя права уплатить долг и выйти когда-нибудь из крестьянства. Вместе с этим и другие холопские черты проникают в практику крестьянских договоров. Крестьянин сам давал хозяину обязательство "всякую страду страдать и оброк платить, чем он изоброчит", сам соглашался жить, "где государь ни прикажет, в вотчине или в поместье, где он изволить поселить"; один крестьянин даже согласился на то, что "вольно ему, государю моему, меня продать и заложить". Вообще, по мнению проф. Ключевского, "право отчуждения К. выработалось... из не стесняемого законом права вольного человека при вступлении в крепость определять ее условия". Наконец, с середины XVII в. крестьяне закрепощают и своих детей, которые до сих пор, живя при отцах без тягла, сохраняли волю. Став крепостными, крестьянские дети остаются затяглыми, и таким образом попадают в свободное распоряжение хозяина, который может и взять их во двор, и продать отдельно от семьи. После того как "во второй половине XVI в. крестьянское право выхода замирает само собою, без всякой законодательной отмены его, прямой или косвенной", правительству остается только регулировать заменившее его право вывоза крестьянина одним хозяином от другого. Сперва правительство настаивало на соблюдении законных форм правильного "отказа"; затем оно стало, по-видимому, требовать еще согласия старого владельца на вывоз от него крестьянина. По мере стеснения права вывоза, это право превращалось мало-помалу в право сделок на К. без земли: вывоз с согласия владельца был замаскированной продажей крестьянина. Правительство ничего не имело против продажи К. без земли, но оно позаботилось о том, чтобы продаваемый К. оставался непременно в крестьянстве же, т. е. не выходил из тягла. Таким образом, правительство рядом указов прикрепило К. к лицу помещика и к крестьянскому званию, но оно и не думало прикреплять владельческих К. к земле. Оно только наложило на владельца ответственность за податную исправность крестьянина и следило за тем, чтобы имущество К. было "юридически привязано к месту, где с них шло тягло". Наконец, законодательство признало и крепость крестьянских детей, под условием их записки в тягло, в писцовые книги. "Крестьянская крепость, развившаяся из кабальной, отличалась от холопьей, во-первых, тем, что она давала владельцу право только на часть крестьянского труда и имущества, во-вторых, тем, что все владельческие права на крестьянина были обусловлены государственными обязанностями". Указ 1597 г., по мнению г. Ключевского, имел единственной целью облегчить судей от накопления дел. Только приговор 1607 г. "первый прямо выразил начала, которые легли в основание крепостного права" (именно личное, a не поземельное прикрепление, крепость по писцовым книгам и государственный характер исков о беглых). Развитие этих начал принадлежит последующему законодательству XVII в. Теория пр. Ключевского нашла себе оппонента в лице проф. Сергеевича, возвращающегося к традиционному взгляду на прикрепление К. Влияние кабального права на крестьянские договоры он отрицает на основании того соображения, что законодательство не смешивало К. и холопов. Влияния задолженности К. на их прикрепление он также не признает, утверждая, что "серебро", числившееся на К. по документам, было просто просроченным оброком, а "ссуда", которую давали хозяева -- простым займом, который не мешал уходу К. со старого участка; владелец не имел права возвращать к себе крестьянина, а мог только искать с него убытки. Согнать крестьянина с земли до законного срока владелец также не мог; напротив, крестьянин мог уйти не в срок и не уплатив долга, не подвергаясь никакой каре и не рискуя быть насильственно возвращенным. Всякий крестьянин мог свободно переходить до общего запрещения перехода законом, а с этого времени всякий перешедший от одного хозяина к другому крестьянин одинаково считается беглым, все равно, выполнил он или нет свое обязательство перед старым хозяином. После законодательной отмены Юрьева дня правительству, в XVII в., оставалось только отменить всякую давность для исков о беглых и прикрепить, кроме тяглых К., также и их родственников, чтобы прикрепление стало полным и безусловным. Новейшая работа проф. М. А. Дьяконова, основанная отчасти на свежем архивном материале, опровергает взгляд проф. Сергеевича и вносит поправки в теорию проф. Ключевского. По мнению г. Дьяконова, прикрепление крестьян на основании "старины", т. е. давности их жительства на известном участке, вырабатывается не в XVII в., как думает проф. Ключевский, а в промежуток с середины XV до середины XVI века. Право помещика на вотчинный суд над крестьянами и на судебное представительство их интересов, ответственность за исправную уплату податей также не являются следствием крестьянской крепости, а слагаются "исподволь двухвековою практикой" и входят уже "готовым элементом в состав крепостного права"; наконец, и сделки на К., и дробление крестьянских семей, и перевод их с участка на участок -- все это уже существует во владельческой практике конца XVI в.
   На основании всего, что выяснилось в результате полемики, можно представить себе развитие крестьянской крепости следующим образом. Первым обстоятельством, которое могло затруднить крестьянский переход и принудить К. оставаться на раз избранном месте жительства, было прикрепление К. к тяглу. Тягловая организация крестьянских общин восходит к XIII в.; с следующего столетия начинается ряд запрещений перезывать К., связанных тяглом; сами общины (черные) стараются не выпускать тяглеца, если нет налицо заместителя; позднее тоже замечается и во владельческих хозяйствах. Вторым обстоятельством, отчасти вытекавшим из первого и также подготовившим прикрепление, было появление, тоже в очень древнее время, группы К.-старожильцев, "застаревших" на своих участках. Уже с середины XV в. правительство начинает защищать право владельцев на таких К. и не позволяет другим владельцам перезывать их к себе. Третьим элементом крестьянской крепости, пущенным в ход самими владельцами, были долги К. хозяевам, сделанные для обзаведения и составлявшие обыкновенно несколько сот рублей на наши деньги. В какой степени нуждались К. в ссуде, видно из того, что во второй половине XVI в. 70% К. Кириллова-Белозерского м-ря не имели даже своих семян для посева. Из 103 крестьянских договоров, записанных в новгородских крепостных книгах, 86 заключены с получением "ссуды" от хозяев. Наконец, четвертым обстоятельством, содействовавшим закреплению, было прямое вмешательство правительства, действовавшего в этом смысле. Наряду со специальным запрещением перехода тяглых и "старых" К. с земель отдельных владельцев, правительство старалось вообще затруднить переходы установлением одного срока в году (Юрьева дня) и введением высоких пошлин в пользу владельца за пользование крестьянским двором ("пожилое"). Приняв, таким образом, крестьянский выход под свое наблюдение (постановления судебников), правительство этим самым устанавливало различие между законным выходом, "с отказом", т. е. в срок и с уплатой пошлин, от незаконного; К., вышедшие без отказа, вероятно уже с этого времени стали считаться "выбежавшими", т. е. беглыми. Исследователи, защищавшие существование особого указа о прикреплении (Костомаров, Сергеевич), считали особенно важным то обстоятельство, что термин "беглые" становится известен только после предполагаемого момента издания этого указа. Но уже документ 1580 г. -- писцовая книга тверских владений кн. Симеона Бекбулатовича -- называет "выбежавшими" К., не исполнивших условий правильного отказа. Этот же документ знакомит с фактическим положением вещей, которым определилось направление законодательства конца XVI в. Из 2217 К. вотчины Симеона ушло, в промежуток времени около 5 лет перед составлением писцовой книги, 305 человек, т. е. из каждых семи человек один (14%). Из общего числа ушедших только один человек на шесть (53 чел. или 17%) мог рассчитаться с хозяином и "выдти" от него самостоятельно. Большая часть ушедших (188 чел. или 62%) были "вывезены" другими владельцами, законно или незаконно. Остальные 65 чел. (21%) ушли без правильного отказа или "выбежали"; это были, следовательно, беглые, которых владелец мог требовать к себе обратно. Наконец, вместо всех 305 ушедших пришло вновь и порядилось в крестьянство всего 27 человек. Отсюда видно, что значительное большинство крестьянской массы в конце XVI в. сидело уже прочно на одном месте: из переходивших с одного места на другое большая часть могла делать это лишь с помощью других владельцев, "отказывавших" К. и "вывозивших" их "за себя". Вольный и притом законный переход свелся бы к совершенно ничтожной цифре (в данном случае 2% с небольшим), если бы не взаимная конкуренция хозяев между собой. Наконец, Юрьев день играл самую ничтожную роль как в переходе, так и в перевозе К. В той же самой вотчине Симеона Бекбулатовича из 60 случаев, в которых документ прямо упоминает о времени перехода, на Юрьев день приходится только два случая. Большинство уходов распределяется между осенью и великим постом, т. е. по окончании и перед началом сельских работ; в некоторых случаях эти сроки выхода несомненно назначаются с общего согласия сторон. В конце XVI века борьба между хозяевами за рабочие руки чрезвычайно усилилась: причиной этому мог быть как отлив населения во вновь колонизуемые земли, так и перемены в ведении земледельческого хозяйства. Указ 1597 г. считался с одним из ближайших последствий этой усиленной конкуренции -- с чрезмерным увеличением количества исков о возвращении "выбежавших" крестьян старым владельцам. Указ этот постановил, -- весьма возможно, что он не имел при этом никаких дальнейших целей, -- что хозяева, не вчинившие своих исков в течение 5 лет до времени издания указа, лишаются права искать "выбежавших" от них крестьян. Сам по себе он не создавал общего прикрепления и не превращал в "выбежавших" всех К., уходивших от владельцев; на практике, притом -- как показал уже В. О. Ключевский, -- он не соблюдался и в истории крестьянского прикрепления не сыграл никакой роли. Правда, скоро его стали понимать, как постановление о пятилетней давности для исков о беглых, и в этом смысле он был первым распоряжением своего рода. Но давность, особенно такая короткая, была своего рода премией за удачный побег и могла только увеличить количество беглых, а не прекратить переходы. Совсем на другую почву ставят нас несомненно достоверные указы 1601 и 1602 гг. Указы эти вовсе запрещают отказывать и вывозить К. в пределах Московского у., а вне его разрешают "возить промеж себя" К. только служилым людям низших чинов. Очевидно, цель указов -- устранить два главных побуждения к переходу К.: стремление крестьянства из центра на окраины, в "украинные города", и вывоз их на земли крупных владельцев. Такова древнейшая форма законодательного прикрепления К. Существовало ли до указа 1601 г. какое-нибудь более общее распоряжение об отмене перехода, мы не знаем, так как подлинность вступительных слов этого указа ("в нынешнем в 110 г... велели крестьяном давати выход") сомнительна; они противоречат содержанию указа. Правда, действие указов 1601 и 1602 гг., по прямому их смыслу, ограничивалось только этими годами, и в 1610 г. моск. временное правительство, судя по некоторым признакам, думало издать указ об общем прикреплении. Но события развивались так быстро, что намерения этого некогда и некому было исполнить, а новая династия оставила на первое время дело в том положении, в каком его застала. Все дальнейшие хлопоты о прикреплении исходят от тех же служилых людей низшего слоя, дворян и детей боярских, интересы которых ограждались указами 1601 и 1602 гг. Так, в 1645 г. служилые люди называют "беглыми" и просят облегчить возвращение им тех К., "которые выходят из-за них за сильных людей". "Сильные люди" имеются в виду и в челобитной служилых людей 1641 г. Что "вывоз" продолжает быть главным предметом борьбы, видно из того, что в 1642 г. правительство обставляет возвращение "вывозных" К. более строгими правилами, чем возвращение просто беглых. Единственное, о чем хлопочут мелкие служилые люди при Михаиле -- это право отыскивать своих беглецов "без урочных лет", т. е. без ограничения сроком. Мало-помалу правительство делало уступки в этом вопросе. Сперва оно держалось пятилетней давности, толкуя в этом смысле указ 1597 г., потом удлинило давность до 9--11 лет для некоторых монастырей, затем уже в двадцатых годах стало практиковать десятилетнюю давность, для черных земель; наконец, в 1641 г. десятилетний срок был распространен и на служилых людей. Если правительство так упорно и долго отказывалось отменить всякий срок и признать крестьян крепкими навсегда своим владельцам, то причиной этому была, вероятно, неопределенность самого понятия "беглый" и вытекавшие отсюда процессуальные затруднения. Этих затруднений не было бы, если бы существовали писцовые книги 1592 г.: в таком случае беглым считался бы всякий, записанный в этих книгах за известным владельцем. На практике, однако, нигде мы не встречаем ссылок на эти книги. Хозяин беглого крестьянина доказывает в начале XVII века свое право на него обыкновенно тем, что он "старинный" его крестьянин, и "старина" служит достаточной причиной для возвращения беглого старому владельцу (см. примеры в Белев. писц. кн.); но та же "старина" создавалась и у нового хозяина, сумевшего скрыть переманенного им крестьянина где-нибудь в своих отдаленных вотчинах. В таких случаях старому хозяину оставалось доказывать приоритет своих прав на крестьянина какими-нибудь документами. В челобитных мы и встречаем постоянные просьбы, чтобы дозволено было доказывать старину беглых крестьян "поместными и вотчинными дачами (в которых перечислялись крестьяне жалуемого владения), писцовыми книгами и выписями" и т. п. документами. Очевидно, в 40-х годах крепостной характер этих документов далеко не был выяснен. Иногда новые владельцы пускают в ход крепость особого рода: они "емлют на беглых крестьян, хотя укрепити их вперед за собою, ссудные записи и всякие крепости в больших ссудах и в займах". Таково происхождение той формы крестьянской порядной, в которой должник отказывается от права уплатить долг и уйти от своего нового хозяина. Это -- укрепление частными средствами, возникшее или в противоположность укреплению правительственному, как средство борьбы против него, или в дополнение к нему, ввиду его недостаточности. Со вступлением на престол царя Алексея, в ответ на новую челобитную об отмене урочных лет, служилых людей решено было, наконец, удовлетворить, но не прежде, чем будут составлены новые списки К., числившихся за каждым владельцем, включая сюда и беглых, выбежавших от него не более, как за 10 лет, т. е. узаконенного срока давности. "И по тем переписным книгам (1646--48 гг.) К. и бобыли, и их дети, и братья и племянники будут крепки и без урочных лет", выразился указ о переписи 19 окт. 1645 г. Под совместным влиянием мероприятий правительства и действовавшей практики, понятие "беглых" распространилось на весь состав кр-ского населения, покидавшего свои места. Это последнее, самое широкое определение не захватило, однако, всех категорий крестьянства; и самый указ о переписи оговаривает существование "вольных людей", сохраняющих право вновь рядиться в крестьянство. Но каждый новый уговор делает теперь крестьянина уже крепостным; правительство обязывает рядящегося вновь в крестьянство являться "к допросу и к записке" в поместный приказ, а хозяин берет с него порядную в новой форме "ссудной записи". Хозяин становится для крестьянина "государем", а крестьянин для хозяина -- "крепостным". Первоначально это слово означало просто такого крестьянина или холопа, на которого у владельца имелась "крепость", т. е. какой-нибудь письменный документ; в этом смысле "крепостные" К. и люди противополагались "старинным" крестьянам и людям. Но и "старинные" стали крепостными, когда доказательством их старины стала служить запись в правительственный документ. Наряду с этой записью свободный договор сторон сохранял значение только для лиц, записывавшихся вновь в крестьянство с воли. Частная крепость сменилась или дополнилась правительственной, и вместе с тем понятие "крепостного" получило новый смысл. Это был крестьянин, в виду государственных интересов прикрепленный к служилому человеку, точно также как служилый человек, ввиду тех же интересов, был прикреплен к своим военно-служебным обязанностям. В ученой литературе много раз обсуждался вопрос, был ли крестьянин прикреплен к земле или к личности помещика. Большинство исследователей, настаивавших на государственном характере прикрепления, полагали, что первоначально К. были прикреплены к земле и что их подчинение личности владельца есть уже продукт позднейшего злоупотребления. Напротив, В. О. Ключевский, искавший происхождения крепостной практики в частно-правовых отношениях, утверждал, что с самого начала К. были крепки лицу, на условиях своего частного договора с ним. Наиболее вероятным представляется мнение, высказанное еще К. П. Победоносцевым -- что было бы напрасно искать точных юридических определений в крепостном праве XVII ст.: "целью власти было не определить отношения крепостных людей к владельцам, а обеспечить свои собственные, государственные и финансовые интересы; определение юридических свойств того или другого отношения крепостных людей к владельцу вовсе не входило в расчет правительства". В продолжение всего XVII в. сохраняется различие К. от холопов, в положение которых государство не имело побуждений вмешиваться, пока они не были плательщиками податей; но в область дальнейших отношений между К. и владельцами государственное вмешательство не проникало. Предоставленные самим себе, эти отношения сложились фактически, а не юридически, и притом, в основе своей -- уже раньше закрепления К. Некоторые черты, характеризующие размеры власти землевладельца над личностью и имуществом К., становятся известны уже в XVI стол.; в XVII в. она развивается уже настолько полно, что XVIII столетию почти ничего не остается добавить к фактической постановке крепостных отношений. Ни имущественные, ни личные права крепостных К. в XVII ст. ничем не были ограждены по закону и регулировались исключительно обычаем, фактическим положением дела. Никакой закон не ограничивал крестьянских податей и повинностей определенным размером; но, если верить Котошихину, владельцу, разорившему своих К., грозила конфискация поместьев и жалованных вотчин и передача купленных вотчин родственникам. Конечно, не столько эта угроза, едва ли часто исполнявшаяся, сколько собственный интерес удерживал требования владельца в известных принципах. Далее, закон не обязывал помещика наделить кр-на определенным участком земли; хотя в большинстве случаев К. пахали определенные выделенные им "пашенные жеребьи", но никто не мог помешать владельцу распорядиться кр-м наделом по своему усмотрению. Никакой закон не предоставлял К. права владеть отдельным имуществом; в целом ряде случаев законодательство XVII в. очевидно исходит из предположения, что кр-ские "животы" входят в состав владельческого имущества. В некоторых случаях К. несет имущественную и личную ответственность по обязательствам своего владельца. В то же самое время крепостной человек может, однако, вести на свой риск и в свою пользу самые обширные предприятия, может входить со всеми, не исключая собственного господина, в имущественные обязательства, признаваемые законом и защищаемые судом. С самого начала XVII в. владельцы совершенно свободно меняют, делят, переводят с одной земли на другую или даже с пашни во двор своих К.; наверное, тогда же начинается и прямая продажа К. Вопреки церковному закону, помещики женят и выдают замуж крепостных по своей воле. Право вотчинного суда и наказания принадлежит владельцу исстари. О "мучениях" крестьян со стороны владельцев мы знаем и из документов XVI в.; но в XVII веке мы уже знакомимся обстоятельно и с орудиями этих мучений: на барском дворе является тюрьма, кандалы и колодки, батоги и кнут, отмериваемые, по примеру правительства, "нещадно"; являются даже и типичные московские пытки -- подвешивание за связанные назад руки, битье при этом кнутом и поджаривание огнем. Уложение велит, правда, "приказывать накрепко" господину, "чтоб он не убил, не изувечил и голодом не уморил подвластного ему человека"; но и в этих скромных размерах закон ничем не обеспечивает личности крепостного. О наказании господина за неумышленное убийство крепостного и за увечье, причинившее смерть, в законе ничего не говорится. Особенно ярко все невыгоды этой необеспечности личности и имущества К. обнаруживались при частом столкновении с владельцем, т. е. во дворе и вообще в мелком хозяйстве. В крупных служилых и монастырских хозяйствах между личностью отдельного К. и владельцем становится мир, со своим выработанным строем отношений; повинности и подати К. определялись раз установленными правилами, на вотчинном суде присутствовали выборные люди; такие же выборные заведовали внутренней раскладкой тягла, свалкой и навалкой тягол и земельными переделами. И здесь, однако, представитель владельца -- прикащик или посельский -- вмешивался в беспорядки общины, обыкновенно поддерживая отдельных лиц или богатое меньшинство К. против бедного большинства, непосильно облагавшегося налогами и выстаивавшего на правеже за господские недоимки.
   Описанное положение вещей оставалось без изменения до Петра Великого. К. мог быть продан помещиком -- и в то же время мог покупать собственных крепостных; он подлежал помещичьему суду -- и в то же время являлся перед общими судами в роли полноправного истца или ответчика; он был равноправным или равно-обязанным членом общины -- и вполне зависел от личного произвола хозяина или его прикащика; он был крепок земле -- и, по-видимому, не спрашивая согласия владельца, мог уходить на посторонние заработки и оставаться вне общины целыми годами. В законе все изменения в положении крепостных сводились к тому, что с последней четверти XVII в. продажа К. и перевод их в двор были формально признаны правительством, как нечто само собой разумеющееся; затем в течение всего XVII в. непрерывно усиливались наказания за прием беглых. Уложение 1649 г. увеличило вдвое (с 5 до 10 р.) пеню, которую должны были платить принявшие беглых за каждый год пребывания у них беглеца. Указ 1664 г. постановил за каждого беглого, возвращаемого из бегов, брать с приемщика еще четырех наддаточных К. Попытка Феодора Алексеевича (1681) вернуться к правилам уложения вызвала такое волнение среди служилых людей, что правительство в следующем же году поспешило восстановить указ о 4-х "наддаточных". В 1683 г. решено было вместо наддаточных брать с приемщика по 20 руб. в год "пожилого", но с 1698 г. Петр велел брать и четверых наддаточных, и двадцатирублевую пеню. Тотчас же, впрочем этот указ был отменен, и помимо имущественной ответственности приемщиков (в размере 20 руб. за год) введена уголовная: битье кнутом в случае упорства. С этих пор нормы той и другой ответственности растут вне всякой меры: указ 1706 г. грозит приемщикам беглых конфискацией поместий, указ 1704 г. угрожает даже смертной казнью пропустившим срок для возвращения беглых; размеры зажилых денег доводятся до 100 р. Но самые эти строгости свидетельствуют о неудобоисполнимости указов Петра; по словам Татищева, десятирублевого штрафа, назначенного уложением, прежде боялись больше, чем суровых кар, которыми грозил Петр. Перемены, происшедшие в положении К. в царствование Петра, оцениваются исследователями неодинаково. По общепринятому мнению, Петр ухудшил положение К., смешав их с холопами введением однообразного для тех и других подушного оклада. Рядом с этим мнением от времени до времени повторяется утверждение, что Петр был противником крепостного права и пытался улучшить положение К. законодательным путем. Действительно, Петр старался ограничить произвол владельцев относительно браков крепостных, запретил помещикам выставлять К. вместо себя ответчиками на суде и держать их на правеже за господские долги. Он высказал раздражение по поводу продажи К. в розницу (впрочем, не в правительственном акте, а в переписке с сенатом), и, запрещая дробить дворянские имения, мотивировал эту меру, между прочим, необходимостью предотвратить крестьянское разорение. Наконец, в инструкции воеводам он формулировал старинное правило -- об отдаче имений помещиков, разоряющих своих К., их родственникам. Но, при ближайшем рассмотрении, большая часть этих мер оказывается вызванной интересами казны. Положение К., несомненно, ухудшилось с Петровского времени, но причиной этого ухудшения едва ли было смешение К. с холопами. Власть помещика над личностью и имуществом крестьянина не сделалась шире, чем она была фактически до этого смешения. Настойчиво преследуя беглых, Петр в то же время отказывался возвращать помещикам К., ушедших от них в город и на фабрику, так как здесь они нужны были для развития торговли и промышленности. Еще нужнее были Петру рекруты, и он так усердно привлекал на службу дворовых, вольноотпущенных и даже крепостных, что крепостное население стало считать военную службу средством к освобождению от крепостной зависимости. Больше всего Петру нужны были деньги, и главнейшие перемены в положении крестьянства вытекли из его податной реформы. Платить на содержание армии должен был всякий; поэтому платеж был разложен на "души" и распространен на целый ряд новых категорий плательщиков. К крепостным К. были присоединены, для этой цели, с одной стороны холопы, с другой стороны -- свободное население. "Гулящие" люди, до Петра свободно рядившиеся в крестьянство, теперь должны были или идти в военную службу, или приписаться в крепостную зависимость к тому, кто их примет, или, наконец, быть сосланы на поселение. Северное "черносошное" крестьянство и старые служилые люди русского юга, "однодворцы", также привлечены были к платежу подушного оклада и составили сословие "государственных" К. Это сословие должно было находиться в таком же отношении к правительству, в каком находились владельческие К. к своим господам. Уже московское правительство проводило эту идею, а Петр осуществил ее окончательно, обложив все разряды государственных К. особой "оброчной" податью, в половинном размере сравнительно с подушной (40 и 80 коп.). Наконец, указом 1721 года создана была новая категория крепостных К., сразу очутившаяся в гораздо худшем положении, чем К. помещичьи: Петр разрешил покупать населенные имения к фабрикам и заводам, с целью доставить предпринимателям крепостных рабочих (с конца XVIII в. или начала XIX в. этот разряд получает название "поссессионных" К.). Важнейшие перемены в положении собственно крепостных К. обнаружились уже после Петра, хотя и вытекали из совершившейся при Петре перемены в положении служилого класса. Дворянская служба при Петре сохранила свою обязательность, но сделалась независимой от служилого землевладения. Поместье и вотчина одинаково стали безусловной "недвижимой" собственностью дворян; вместе с этим и крепостные стали считаться частью полной дворянской собственности, а не предметом временного владения, обусловленного службой. Другими словами, государственный характер крепостной зависимости стал отходить на второй план сравнительно с частным характером собственности на крепостных К. До тех пор фактически все сословия, не исключая самих крепостных, владели крепостными; теперь устанавливается принцип, что крепостными могут владеть только те, у кого есть деревни, а затем из этого выводится заключение, что только шляхетство, как сословие законно владеющее деревнями, может иметь крепостных. Указ 25 сентября 1730 года запрещает уже дворовым людям, монастырским слугам и К. приобретать недвижимые имения; указом 14 марта 1746 г. определено "впредь купечеству, архиерейским и монастырским слугам, и боярским людям и К., и написанным к купечеству и в цех, такоже казакам и ямщикам и разным разночинцам, состоящим в подушном окладе, людей и К. без земель и с землями покупать во всем государстве запретить". Межевая инструкция 1754 г. решительно запрещает не-дворянам владеть населенными имениями. Указ 6 февраля 1758 г. приказывает и тем "находящимся в военной и иных службах, кои в службу вступили не из шляхетства, но из положенных в подушный оклад и других званий, а обер-офицерских рангов (т. е. прав на дворянство) не имеют", -- продать свои недвижимые имения в полугодичный срок. Дальнейшим последствием утверждения права частной собственности на крепостных было отнятие у них гражданских прав, которыми они до тех пор фактически пользовались. Указ 21 июля 1726 г. лишает К. права свободно отправляться на промыслы. Регламент камер-коллегии 1731 г. запрещает К. вступать в откупа и подряды и пытается сделать помещика ответственным за уплату податей. В 1741 г. крепостные устраняются от принесения присяги на верность государю. Указом 14 февраля 1761 г. запрещается К. обязываться векселями и вступать в поручительства, а заемные письма разрешается давать только с дозволения владельцев. Вместе с этим быстро расширяется право помещиков распоряжаться своими крепостными. Указ 14 декабря 1747 г. разрешает помещикам продавать К. и дворовых, кому угодно, для отдачи в рекруты (такая продажа составляла в то время своего рода промысел мелких владельцев). Указ 13 дек. 1760 г. дозволил помещикам ссылать своих крепостных в Сибирь, обещав при том зачитать сосланных в счет следовавших с владельца рекрут. При таких условиях всякое различие между К. и холопами (или, как их стали называть теперь, дворовыми) уничтожилось и в самом законе. В царствование Екатерины II крепостное право достигает высшей точки своего развития, в связи с покровительством, которое императрица Екатерина II оказывала дворянскому сословию. Полная отмена обязательности службы окончательно сообщила дворянскому владению населенными имениями характер владения на частном праве. Несмотря на некоторые попытки законодательства XIX века регламентировать те или другие частности крепостного права, в общем оно сохранилось и юридически, и, тем более, фактически, до самого освобождения К., почти в том самом виде, в каком сложилось окончательно во время Екатерины II. Поэтому, здесь мы и опишем положение крепостных К. при Екатерине, с важнейшими из изменений, внесенных в позднейшее время.
   Хотя вопрос о том, кто имеет право владеть крепостными К., и был разрешен законодательством (см. выше) в пользу дворянства, но с этим далеко не вполне согласовалась житейская практика, несмотря на неоднократные (1784, 1814, 1815, 1816, 1836) подтверждения однажды признанного принципа. В 1842 и 1853 гг. запрещено было лицам, вновь возведенным в дворянское звание, до 3-го поколения владеть имениями, в которых предки мужа или жены были записаны по ревизии. Обход закона, с соблюдением его формы, продолжал практиковаться, однако, вплоть до самого освобождения. В способах установления крепостной зависимости неизменным остался только основной источник крепостного состояния -- рождение от крепостного. Добровольная отдача самого себя в крепостное состояние была запрещена указами 1775, 1781 и 1783 г. Целым рядом указов (1737, 1743, 1744, 1745, 1770, 1773) оставлены были вольными людьми военнопленные инородцы, принявшие православие; другие законоположения (1763, 1764) не только избавляли от крепостной зависимости питомцев воспитательного дома и воспитанников акд. художеств, женившихся на крепостных, но и делали их жен свободными; затем закрепощение военнопленных и женившихся на крепостных совершенно прекратилось. Свободные женщины, вышедшие за крепостных, окончательно перестали закрепощаться только в 1815 г. Относительно приемышей (подкидышей и не помнящих родства сирот) законодательство колебалось. Указом 1744 г. велено было записывать приемышей податного сословия в то сословие, к которому принадлежит воспитатель; но уже указ 1746 г. разъяснил, что даже воспитатели этих сословий могут записывать за собой приемышей крепостными. Законодательство Екатерины (1765, 1767) дозволяло отдавать приемышей только для воспитания, до 20-летнего возраста, а не в собственность. Указ 1815 г. вернулся к старому порядку. Право укреплять за собой приемышей, взятых до 10-летнего возраста, признано было за лицами, имеющими право владеть крепостными, и в Св. Зак. При первой и еще более при второй ревизии проверка прав помещиков на записываемых за ними крепостных не отличалась большой строгостью; с другой стороны, от гулящих и вольных людей, не приписанных ни к какому признанному законом сословию, правительство требовало, чтобы они записывались за тем владельцем, который согласится их принять; бывали случаи (при записке церковников), что желающие получить даром таких крепостных вызывались даже путем публикаций. Записка в ревизию для многих сделалась, поэтому, новым источником крепостной зависимости, но только до четвертой ревизии; "оказавшимся" при этой переписи "вольным людям" дана была, указом 20 октября 1783 года, "свобода избрать такой род жизни, какой заблагорассудят". Огромное число госуд. К. было превращено, в XVIII в., в крепостных путем пожалования, в виде наград, населенных имений, начавшегося уже при Петре I и усилившегося при его преемниках, особенно при Екатерине II и Павле I. Екатериной роздано до 400000 душ К., т. е. средним числом жаловалось по 11700 душ ежегодно. Еще щедрее был Павел, смотревший на помещиков как на "полицеймейстеров", пекущихся лучше всяких чиновников о благосостоянии К. и охраняющих спокойствие государства. При Павле пожаловано 265000 душ, т. е. средним числом по 60000 душ ежегодно (ок. 210000 розданы в первые месяцы царствования). Только Александр I с самого своего воцарения окончательно прекратил такую раздачу населенных имений. Менее изменений произошло в способах прекращения крепостного состояния. Как прежде, по воле владельца крепостное состояние прекращалось или посредством отпускной, данной при жизни владельца, или посредством духовного завещания. По закону переставали быть крепостными все те К., которые переходили от помещика в распоряжение государства, напр. отдавались в военную службу, ссылались на поселение (те и другие по закону выводили за собой на свободу и своих жен), конфисковались в казну за какие-либо преступления владельцев, наконец, покупались в казну, в случае, напр., превращения сел в города и т. п. Возвращение из плена и принятие православия служащими у нехристиан также, по старине, вели за собой прекращение крепостной зависимости. Но все эти способы выхода на волю представлялись, в сущности, только переменами зависимости, пока закон не признавал существования особого класса свободных людей. По указам 1721, 1729, 1744, 1745 гг. вольноотпущенный должен был записаться в одно из признанных законом состояний или приискать себе нового помещика; если в течение года он не успевал сделать ни того, ни другого, закон возвращал его старому владельцу. Только с разрешением в 1775 г. "не записываться ни за кого", которое тогда же было разъяснено сенатом, как запрещение записываться в подушный оклад, вольноотпущенные получили некоторую гарантию прочности своего положения. Некоторые исследователи (Беляев) объясняли цель этого закона финансовыми соображениями, так как крепостные К. платили меньше, чем люди других податных сословий; но всего вероятнее, что мера эта выражала освободительные стремления правительства и вместе с тем имела целью умножение "среднего чина людей", т. е. городского сословия, о чем заботилась имп. Екатерина II. Однако, приписываться в купцы и мещане было и не всегда легко, и не всегда желательно для вольноотпущенных. По желанию многих из них сенат разрешил (1785, 1788, 1791) вольноотпущенным приписываться в государственные К. Об отпуске на волю помещичьих К. с землей, целыми селениями, см. ниже. С 4-х млн., числившихся по 1-й ревизии (1723), крепостное население России дошло к 6-й ревизии (1812) почти до 10,5 млн. душ мужск. пола. С тех пор до самой 10-й ревизии (1857) число крепостных или стояло на той же цифре, или даже несколько падало. Если рост крепостных в XVIII в. можно объяснять территориальными приобретениями, пожалованиями населенных имений и запиской в ревизии гулящих людей, то остановку этого роста в XIX в. следует приписать прекращению действия всех этих причин и продолжению действия причин, уменьшавших количество крепостных, как-то: несению рекрутской повинности, остальным способам перехода крепостных в другие сословия и, наконец, слабости естественного прироста, вследствие неблагоприятных условий жизни. Процентное отношение крепостных ко всему населению империи держалось почти неизменным на цифре 45%, со второй ревизии до восьмой (т. е. с 1747 до 1837 г.); к 10-й ревизии (1857 г.) эта цифра упала до 37,5%. По отношению ко всему крестьянскому населению России крепостные К. составляли с 40-х годов XVIII в., по вычислению В. И. Семевского, 53%. В частности, по отдельным губерниям Великороссии, крепостные составляли следующий процент общего количества К. (по данным 4-й ревизии; расчет В. И. Семевского):

 %

   1. Калужская
   83
   2. Смоленская
   80
   3. Тульская
   80
   4. Ярославская
   76 (5 рев.)
   5. Рязанская
   75
   6. С.-Петербургская
   73 (5 рев.)
   7. Костромская
   72
   8. Псковская
   72
   9. Нижегородская
   69
   10. Орловская
   68
   11. Владимирская
   67
   12. Московская
   66
   13. Тверская
   64
   14. Саратовская
   56
   15. Новгородская
   55
   16. Симбирская
   52
   17. Пензенская
   51
   18. Тамбовская
   45
   19. Воронежская
   37
   20. Вологодская
   34
   21. Пермская
   33
   22. Уфимская
   21
   23. Казанская
   18
   24. Олонецкая
   6
   25. Вятская
   2
   26. Архангельская
   --
   С этими цифрами следует сопоставить процентное отношение крепостных ко всему населению России, сто слишком лет спустя, накануне освобождения К. (по данным 10-й ревизии; расчет Тройницкого):

 %

   1. Смоленская
   69
   2. Тульская
   69
   3. Могилевская
   65
   4. Калужская
   62
   5. Минская
   61
   6. Кутаисская
   60
   7. Подольская
   60
   8. Нижегородская
   59
   9. Владимирская
   58
   10. Киевская
   58
   11. Костромская
   57
   12. Витебская
   57
   13. Ярославская
   57
   14. Волынская
   57
   15. Рязанская
   57
   16. Псковская
   54
   17. Тверская
   51
   18. Орловская
   47
   19. Пензенская
   46
   20. Виленская
   46
   21. Новгородская
   43
   22. Гродненская
   41
   23. Саратовская
   40
   24. Курская
   40
   25. Тамбовская
   40
   26. Московская
   39
   27. Симбирская
   39
   28. Черниговская
   38
   29. Полтавская
   37
   30. Ковенская
   37
   31. Пермская
   32
   32. Донского Войска З.
   32
   33. Екатеринославская
   32
   34. Херсонская
   31
   35. Харьковская
   30
   36. Воронежская
   27
   37. С.-Петербургская
   24
   38. Вологодская
   23
   39. Тифлисская
   21
   40. Самарская
   15
   41. Казанская
   14
   42. Оренбургская
   12
   43. Таврическая
   6
   44. Олонецкая
   4
   45. Вятская
   3
   46. Астраханская
   3
   47. Ставропольская
   2
   48. Бессарабская
   1
   49. Архангельская
   --
   Сопоставляя эти таблицы, мы замечаем, что если выкинуть из второй белорусские, малорусские и колонизованные после половины XVIII в. губернии, то последовательность остальных губерний будет очень близка к первой таблице. Первые тринадцать губерний, крестьянское население которых более чем на две трети было крепостным в середине XVIII в., и в середине XIX ст. оставались наполовину крепостными: все они повторяются в числе первых 18 губерний второй таблицы, за исключением двух столичных -- но и в последних количество крепостных только затушевывается необычайным ростом жителей столиц. За исключением Петербургской губ., все эти губернии, наиболее богатые крепостными, принадлежат к старинному ядру московского государства; половина их принадлежала к тогдашней окраине московского государства и требовала, следовательно, усиленной обороны с помощью мелкопоместных служилых людей. Следующие 8 губерний первой таблицы, заключавшие в XVIII веке от половины до трети крепостных в общем составе крестьянского населения, повторяются в числе дальнейших 20 губерний второй таблицы (19--38), сохранивших в составе своего населения от половины до четверти крепостных. Здесь встречаются, между прочим, губернии, заселение которых происходило не раньше XVII ст. (см. Колонизация России) и где, следовательно, не успела скопиться масса крепостных старожильцев. Наконец, остальные пять губерний первой таблицы принадлежат или к местностям захолустным и дальним, или к таким, колонизация которых совершалась не раньше конца XVII и начала XVIII в. Вторая таблица прибавляет к этому перечню местности, колонизованные не раньше середины XVIII в. Итак, распределение крепостного населения сложилось под прямым влиянием исторических причин, из которых главные -- степень близости к московскому центру и степень давности заселения. По последним ревизиям крепостные распределялись между помещиками следующим образом (таблица Тройницкого, дополненная процентным расчетом):

По 8 ревизии

По 10 ревизии

  

владельцев

 %

у них
крепост.

 %

владельцев

 %

у них
крепост.

 %

   1. Беспоместных
   17763
   (14,0)
   62183
   (0,6)
   3633
   (3,5)
   12045
   (0,1)
   2. Имеющих до 20 душ
   58457
   (45,9)
   450037
   (4,1)
   41016
   (39,5)
   327534
   (3,1)
   3. Имеющих от 21 до 100 душ
   30417
   (24,0)
   1500357
   (13,9)
   35498
   (34,2)
   1666073
   (15,8)
   4. Имеющих от 101 до 500 душ
   16740
   (13,2)
   3634194
   (33,9)
   19930
   (19,2)
   3925102
   (37,1)
   5. Имеющих от 501 до 1000 душ
   2273
   (1,8)
   1562831
   (14,5)
   2421
   (2,3)
   1569888
   (14,9)
   6. Имеющих более 1000 душ
   1453
   (1,1)
   3556959
   (33,0)
   1382
   (1,3)
   3050540
   (29,0)
   Итого
   127103
  
   10766561
  
   103880
  
   10551182
  
   Как видно из цифр 8 ревизии, больше 4/5 крепостных принадлежало помещикам, имевшим более 100 душ, и около половины -- крупным владельцам, у которых было более 500 душ. 4/5 дворянского сословия владели остальной пятой крепостных, и в том числе мелкопоместные (менее 20 душ), составлявшие 3/5 всего числа помещиков, владели меньше чем одной двадцатой общего количества крепостных. Эти отношения, вероятно, сохранились неизменными от XVIII в.; по крайней мере по расчету В. И. Семевского, в 1777 г. в значительной части Великороссии было 83,8% помещиков, владевших менее чем по 100 душ каждый, и 76% владели менее, чем по 30 душ: это совпадает с цифрами 8-й ревизии. Весьма возможно, что среди мелкопоместного дворянства уже раньше происходил и тот процесс, который открывается нам при сравнении цифр 8-й и 10-й ревизий. Число беспоместных и владеющих менее чем 20 душами помещиков сокращается, также как и число их крепостных; такое же сокращение встречается и в группе наиболее крупных владельцев (более 1000 душ). Зато значительно вырастает число помещиков и крепостных в средних группах, особенно в группах, владевших от 21 до 500 крестьян.
   По способу отбывания повинностей землевладельцу крепостные делились на дворовых (см. ниже), издельных или барщинных и оброчных. Издельные К. исполняли полевые работы на помещика и несли различные натуральные повинности в его пользу, получая взамен небольшой участок земли для собственного хозяйства. Надел этот при Екатерине равнялся, в среднем, около 8 десятин на душу в нечерноземных и 7 десятин -- в черноземных местностях; в том числе пашни приходилось на душу средним числом по 3 десятины. Оброчные К. получали большей частью, всю землю в свое распоряжение и платили помещику денежный оброк в определенном размере. Средний размер надела оброчных К. был при Екатерине около 13,5 десятин на душу. Причинами, побуждавшими помещиков оставлять хозяйство и передавать всю землю К. на оброк, были: плохое качество почвы, не вознаграждавшей земледельческий труд, в некоторых частях России; затем, обычное отсутствие из деревни помещиков, предпочитавших получать готовый доход и стремившихся на государственную службу. Абсентеизм был особенно распространен среди более или менее крупных владельцев, тогда как мелкопоместные поневоле должны были жить в своих именьях и держать своих К. на барщине. Распределение оброчных и издельных К. по различным местностям России видно из следующей таблицы (1-й столбец представляет в процентах данные 80-х гг. XVIII в., собранные В. И. Семевским; 2-й составлен на основании "Материалов редакционных комиссий).

XVIII в.

XIX в.

  

оброчн.

издел.

оброчн.

издел.

  

Проценты

   1. Костромская
   85
   15
   87,6
   12,4
   2. Ярославская
   78
   22
   87,4
   12,6
   3. Астраханская
   --
   --
   87
   13
   4. Вологодская
   83
   17
   84
   16
   5. Олонецкая
   66
   34
   72,4
   27,6
   6. Владимирская
   50
   50
   68,8
   31,2
   7. Нижегородская
   82
   18
   68,4
   31,6
   8. Московская
   36
   64
   67,9
   32,1
   9. Вятская
   --
   --
   64,4
   35,6
   10. Калужская
   58
   42
   55,5
   44,5
   11. Петербургская
   51
   49
   --
   --
   12. Новогородская
   49
   51
   45,6
   54,4
   13. Воронежская
   64
   36
   44,8
   55,2
   14. Тверская
   46
   54
   41,1
   58,9
   15. Рязанская
   19
   81
   38,1
   61,9
   16. Саратовская
   --
   --
   33,1
   66,9
   17. Смоленская
   30
   70
   27,1
   72,9
   18. Пензенская
   52
   48
   25
   75
   19. Симбирская
   --
   --
   24,8
   75,2
   20. Курская
   8
   92
   24
   76
   21. Тульская
   8
   92
   23,4
   76,6
   22. Псковская
   21
   79
   23,3
   76,7
   23. Ковенская
   --
   --
   23
   77
   24. Тамбовская
   22
   78
   22,3
   77,7
   25. Самарская
   --
   --
   20,2
   79,8
   26. Орловская
   34
   66
   15,5
   84,5
   27. Казанская
   --
   --
   14
   86
   28. Оренбургская
   --
   --
   9,3
   90,7
   29. Виленская
   --
   --
   8
   92
   30. Подольская
   --
   --
   3,7
   96,3
   31. Могилевская
   --
   --
   3
   97
   32. Земля Войска Донского
   --
   --
   2,9
   97,1
   33. Минская
   --
   --
   2,6
   97,4
   34. Пермская
   --
   --
   2,5
   97,5
   35. Гродненская
   --
   --
   2,2
   97,8
   36. Киевская
   --
   --
   1,6
   98,4
   37. Харьковская
   --
   --
   1,5
   98,5
   38. Полтавская
   --
   --
   0,7
   99,3
   39. Черниговская
   --
   --
   0,2
   99,8
   40. Екатеринославская
   --
   --
   0,2
   99,8
   41. Херсонская
   --
   --
   0,1
   99,9
   42. Таврическая
   --
   --
   0
   100
   Из таблицы видно, что оброчное хозяйство, вообще говоря, преобладало на нечерноземном севере, барщинное -- на черноземном юге, в особенности в Малороссии и Новороссийском крае. В. И. Семевский определил для 13 нечерноземных губерний Великороссии средний процент 55% оброчных и 45% барщинных К., тогда как в 7 черноземных великороссийских губерниях оброчных было всего 26%, a барщинных 74%. Ко времени освобождения крестьян разница между местностями с оброчным и с барщинным хозяйством еще более усилилась. В местностях севера и центра, где помещичье хозяйство не давало ренты с земли, владельцы предпочитали создать ренту с лица, посадив его на оброк или вовсе развязав его с землей и отпустив в торговлю или в промысел. Отхожие и кустарные промыслы, существовавшие в этих местностях уже и в прошлом столетии, получают еще более широкое распространение вместе с общим подъемом русской промышленной жизни. Наоборот, в местностях, где земля давала ренту, тот же экономический подъем и развитие русского хлебного экспорта подняли высоту ренты, и это отразилось усилением барщинного хозяйства на счет оброчного. Ввиду этих местных различий едва ли можно было бы дать общий ответ на вопрос, горячо обсуждавшийся с начала XIX стол. -- какой труд выгоднее, барщинный или наемный. Сторонники освобождения постоянно доказывали в этом споре выгодность наемного труда, а защитники крепостного права стояли за преимущества барщины. При Александре I в ответ на задачу Вольного Экономического Общества в первом смысле решали вопрос Меркель и Якоб, во втором -- Комаров. Перед самой реформой спор еще раз повторился между "Сельским благоустройством" и "Журналом Землевладельцев". Гордеенко в "Сельском благоустройстве" старался доказать выгодность наемного труда с помощью экономической теории и западноевропейской практики; Протасьев в "Журнале Землевладел." высчитал, с помощью своих хозяйственных книг, что при доходе в 3000 р. его хозяйство должно будет нести, с отменой барщины, 1200 р. добавочного расхода. Наемный труд был в это время необычен и дорог, а цена земледельческих продуктов возрастала не так значительно, чтобы окупить дороговизну труда; при этих условиях, понятно, что в удобных для земледелия местностях помещик предпочитал барщинные отношения, тем более, что надел, отдаваемый К., он мог сократить до минимума или даже и вовсе отнять, переведя крепостного К. на "месячное" содержание. При этом он сохранял и всю стоимость натуральных повинностей, выполнявшихся барщинными К. Что касается размеров крепостных повинностей, то оброк составлял 2--3 рубля с души в первую половину царствования Екатерины II, и 3--5 руб. во вторую половину. Перед освобождением К. платили 20--30 руб. с тягла, т. е. около 10 руб. с души. Размеры натуральных повинностей, если перевести их на деньги, в среднем составляли в прошлом столетии около половины оброка, но иногда ему равнялись. Обычные размеры барщины характеризуются тем обстоятельством, что гр. Панин советовал Екатерине, в ограждение крестьянских интересов, издать секретное распоряжение, которым запрещалось бы помещикам держать К. на барщине более четырех дней. Среди самих К., на основании темных слухов о Екатерининском наказе, ходили в 1767 г. толки, что велено ограничить барщину двумя днями. Император Павел в день своей коронации, 5 апреля 1797 г., повелел "всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать К. к работам, тем более, что для сельских издельев остающиеся в неделе 6 дней, по равному числу оных вообще разделяемые, как для К. собственно, так и для работ их в пользу помещиков следующих, -- при добром распоряжении доступны будут на удовлетворение всяким хозяйственным надобностям". Таковы неясные слова знаменитого указа о трехдневной барщине, которые можно было понять и как совет, и как предписание. В последнем смысле они толковались и современниками (см. напр. оду Руссова: "дал им полну волю свободным в праздник быть от дел: рассек на части их недели, чтоб три дня барину потели, а три дня жали свой загон"), и потомством; но на практике и тогда, и позднее закон о трехдневной барщине остался мертвой буквой: еще в заседаниях редакционных комиссий всеми признавалось, что в действительности барщина гораздо тяжелее, чем в законе. Иногда вместо поденной работы крестьяне работали на помещика сдельно, т. е. обязаны были выполнить полевые работы, скосить и убрать сено в размерах определенного урока. Нормальным уроком была обработка 1 или 1,5 десятины в поле с каждого тягла. На себя К. приходилось обрабатывать вдвое большее пространство пашни, при одинаковом количестве времени, остававшегося от господских работ. Работа в праздники и по ночам не была, поэтому, редкостью. Поборы натурой, взимавшиеся с крепостных, сверх полевых работ, состояли из живности, масла и яиц, грибов и ягод, холстов и сукон, пряжи и тканья крепостных женщин. Для доставки помещику дров и припасов в место его жительства К. должны были давать зимой подводы: обыкновенно, с тягла по четыре, при недалеком расстоянии, и менее -- если приходилось ехать за несколько сот верст. Общая сумма дохода с барщинных имений, при переводе на деньги, составляла, по расчету В. И. Семевского, около 17 руб. с тягла, т. е. 7--8 руб. с души; к концу XVIII в. -- вдвое больше. Таким образом, барщинные К. были обложены вдвое или втрое тяжелее оброчных. Между отдельными хозяйствами земля разверстывалась по "тяглам" или "венцам", состоявшим из мужа и жены. В начале XVIII в. лет в 20, -- потом еще моложе, от 15 до 16, чтобы не пропадала рабочая сила, -- крестьянин женился и садился на тягло, на котором оставался до 60 лет. Соответственно переменам в личном составе и хозяйственном положении семей производилась свалка и навалка тягол с одних семей на другие, совершавшаяся, по-видимому, ежегодно. От времени до времени, хотя едва ли регулярно, производились и общие переделы. Покупки миром земли признавались помещиком, точно также как и право отдельных К. (в течение известного срока) на участки земли, расчищенные под пашню их личным трудом. Имея полнейшее право изменить количество мирской земли и вовсе отнять ее, переменить форму хозяйства и т. п., помещик фактически редко осуществлял это право. Чаще обнаруживалось владельческое влияние на свалку и навалку тягол.
   Юридическое положение крепостных К., их отношение к помещикам и взаимные права тех и других по-прежнему оставались очень мало определенными в законе. На практике власть помещика над К. достигла ко времени Екатерины II самых широких размеров. Возможностью брать К. с пашни во двор помещики пользовались все в более широких размерах, и число дворовых постоянно росло. В 1829 г. их было 397316 д. (муж. пола, т. е. около 795000 обоего пола), в 1836 г. (8 ревизия) уже 914524, по девятой ревизии-1035924, по десятой-1467378. Процентное отношение числа дворовых к общему числу крепостных поднялось за это время с 4% почти до 7%. Значительное увеличение числа дворовых между 9-й и 10-й ревизиями объясняется тем, что ввиду слухов о предстоящем освобождении помещики спешили заблаговременно обезземелить К.; этот усиленный перевод во двор и повел, наконец, к запрещению дальнейшего перевода К., записанных по 10-й ревизии оседлыми, в число дворовых (указ 2 марта 1858 г.). Старая русская привычка держать большую дворню объясняется не только тщеславием и стремлением к внешнему блеску, по также и соображениями простой безопасности. Только при значительном количестве дворовых помещик мог чувствовать себя безопасным от недовольства собственных К. и от наездов разбойничьих шаек и соседей-помещиков. Содержание дворни, казалось, ничего не стоило владельцу: он кормил и одевал ее натуральными приношениями К., которые не привык пускать в продажу. Подати за дворовых платил, большей частью, мир. Иногда дворовые даже становились источником дохода для помещика, обучавшего их какому-нибудь ремеслу и затем отдававшего в наем или отпускавшего на заработки. Несравненно реже К. отрывались от земли с целью обращения их наделов в господскую запашку. В 20 великорусских губерниях В. И. Семевский насчитал только 108 имений, в которых были одни дворовые, и в них 1675 душ муж. п.; но из этих имений только в 41 дворовые обрабатывали землю (в количестве 963 душ), и даже в этих случаях можно предположить, по большей части, не обращение К. в дворовых, а скорее, наоборот, замену недостающих К. дворовыми. Только в малороссийских губерниях К. обезземеливались и переводились на "месячину" довольно часто. Вмешательство помещика в семейные отношения всего ярче обнаруживалось по отношению к бракам крепостных. Закон 1724 г., запрещавший принуждать к браку, на практике не соблюдался и не был подтверждаем правительством, несмотря на настояния синода. Браки внутри господской вотчины обыкновенно регулировались помещиком, его приказчиком или мирскими властями; с холостых, после известного возраста, некоторые помещики брали штраф. При выходе замуж за пределы вотчины требовался с 1754 г. документ, свидетельствующий о согласии помещика -- выводная или отпускная грамота. Размер платы за отпускаемых на сторону невест определен был законом только в одном частном случае (10 р. за беглую, вышедшую замуж за солдата или чужого крестьянина); вообще же величина "вывода" определялась обычаем и желанием помещика. В 60-х годах XVIII в. обычный вывод составлял 10--20 р. за невесту, в 80-х поднялся до 30--40 р. Некоторые депутаты требовали в комиссии для составления уложения отмены согласия помещика и уничтожения платы за вывод, но Екатерина решилась разрешить свободу и бесплатность браков только казенным К. (1775 г.; подтвержден относительно замужства казенных с крепостными еще в 1782 и 1817 г.). Уже в инструкции губернаторам 1728 г. упоминается о вотчинном суде помещиков, как о существующем факте. Размеры судебной власти владельцев оставались неопределенными до самого составления Свода Законов, в первом издании которого еще предоставлялось помещику право употреблять домашние средства наказания и исправления по своему усмотрению, лишь бы только не было увечья и опасности для жизни. Только во втором издании Свода (1842) право наказаний было точно регламентировано: помещики могли производить расправу только по преступлениям, не подлежащим лишению прав состояния, и только в делах крепостных между собой, с помещиком и с его семьей. Если преступления совершены были против посторонних лиц, помещик мог чинить расправу только в случае желания потерпевшего. Размеры наказаний, находившихся в распоряжении помещика, ограничены были 40 ударами розог, 15 ударами палок, арестом в сельской тюрьме до недели, а в особенно важных случаях -- до 2 месяцев. За более важные проступки помещик мог отсылать крепостных в смирительный и рабочий дома на срок до 3 месяцев, или в исправительные арестантские роты до 6 месяцев. Эти ограниченные законом права могут свидетельствовать о том, чем было право вотчинной расправы до ограничения. Цепи, кандалы и рогатки были довольно обычной принадлежностью помещичьей вотчины. Розги явились в арсенале этой расправы уже как более мягкое средство, распространившееся во второй половине гуманного XVIII в. Их предшественниками были батоги, плети и особенно ужасное орудие -- кнут. Насколько даже плети были тяжелее розог, видно из одного помещичьего уложения XVIII века, в котором один удар плетью приравнивается к 200 ударам розгами. Употребление плетей сохранилось до самого конца существования крепостного права, как видно из запрещения помещикам еще в 1844 г. наказывать крепостных "трехременной плетью". Иногда истязания подобными орудиями вели за собой смерть наказуемого, и сенат в 1762 г. признал, что в законе нет наказания за этот род смертоубийства. В XVIII в., как и в XVII, по выражению Котошихина, "за мертвеца истцом являлся царь", т. е. наказание зависело от Высочайшего усмотрения, если только удавалось довести подобный факт до сведения государя. Насколько это было трудно, видно из того, что дело о знаменитой Салтычихе, замучившей 75 человек своих крепостных, двадцать один раз начиналось в низших инстанциях и всякий раз потушалось, благодаря ее влиянию и взяткам. Наказания помещика за причинение смерти истязаниями были чрезвычайно разнообразны, начиная от "предания дела воле Божией" и церковного покаяния до заключения в монастырь, в тюрьму, лишения прав состояния и ссылки в Сибирь на поселение или в каторжную работу. Тщетно вопрос об установлении законом определенного наказания несколько раз поднимался депутатами в екатерининской комиссии и присутственными местами (один раз сенатом, один раз главной полицией, два раза воеводскими канцеляриями): он так и оставался нерешенным. Единственный род наказания К., регламентацией которого занималось законодательство XVIII в. -- это была ссылка на поселение. Указ 1760 г., впервые предоставивший помещикам право ссылать крепостных, с зачетом в рекруты -- "понеже в сибирской губернии... состоят к поселению и хлебопашеству удобные места, которых к заселению государственный интерес требует", -- был подтвержден в 1761 г., а Екатерина II еще более расширила это право, предоставив помещикам отдавать крепостных за "продерзости" в каторжную работу на какой угодно срок, и притом с правом возвращать их себе обратно. Помещики пользовались этими разрешениями, чтобы ссылать дряхлых и увечных, отрывая притом ссыльных, вопреки закону, от жен и малолетних детей. Как велико было число ссыльных, видно из того, что в 1771 г. поселено было в Сибири 6000 чел., да в пути находилось до 4000. Всего до 1772 г. было поселено в Тобольской и отчасти Енисейской провинциях около 20,5 тыс. душ обоего пола; между тем, по свидетельству сибирского губернатора Чичерина, до Сибири доходила "едва четвертая часть посельщиков", да и те большей частью больные; остальные, плохо одетые, худо питавшиеся, умирали в дороге. По настояниям Чичерина сенат приостановил в 1773 г. прием крепостных в зачет рекрут, но через полтора года прием этот опять был разрешен. Подтвержденное Павлом (1797), право ссылки было приостановлено с воцарением импер. Александра I. Ссылка на каторжные работы была отменена в 1807 г., а ссылка на поселение -- в 1811 г., за минованием надобности в заселении Сибири. В 1822 г. ссылка на поселение снова возобновлена, только без зачета в рекруты; в 1824 г. отменено и ограничение приема в ссылку людьми не старше 45 лет и способными к труду. В то же время (1823) запрещено местным властям проверять основательность просьб помещиков о ссылке К. Однако, закон 30 авг. 1827 г. восстановил постановления указа 1760 г. о предельных летах (не старше 50) и о неразлучении ссылаемых с женой и малолетними (м. п. до 5, ж. п. до 10 лет) детьми. Свод Законов сохранил за помещиками право отдачи крепостных за проступки в рекруты и право удаления их из имения навсегда, посредством отдачи в распоряжение губернского правления. В 1847 г. это последнее право распространено на несовершеннолетних крепостных порочного поведения от 8 до 17 лет. Право переселять крестьян из одного имения в другое было ограничено в XVII в. только запрещением переводить их из поместья в вотчину. С уничтожением различия между поместьями и вотчинами уничтожилось и это ограничение. Дальнейшее законодательство постепенно облегчало помещикам формальности, необходимые для перевода. По плакату 1724 г., -- впрочем, не соблюдавшемуся, -- для перевода надо было получить разрешение каммер-коллегии; в 1762 г. сенат постановил ограничить формальности заявлением о переселении К. офицеру, определенному при подушном сборе; указом 1782 г. велено подавать заявления о переводе в нижний земский суд. Продажа К., практиковавшаяся уже в XVII в., приняла в XVIII в. самые бесцеремонные формы. Кроме продажи на вывоз, особенно развилась продажа крепостных для поставки их в рекруты, разрешенная уже указами Петра 1717 и 1720 г. (подтверждены в 1747 г.). В 1766 г. запрещено было совершать купчие на взрослых крепостных за 3 месяца до рекрутского набора (на малолетних и старых -- дозволено по-прежнему, 1768), но владельцы умели обходить закон, а один из этих обходов -- отпуск на волю помещичьих К. и приписка их к казенным селениям, откуда они уже сдавались в рекруты, -- был даже прямо дозволен в 1792 г. В 1771 г. запрещено было продавать крепостных без земли с молотка, т. е. с аукциона, но в 1792 г. разъяснено, что продавать с аукциона можно, только без употребления молотка. Столь же безуспешны были меры имп. Александра: запрещение, в 1804 г., принимать крепостных в рекруты раньше 3 лет по совершении на них купчей, тщетно повторенное в 1810 г.; запрещение, в 1808 г., вывозить людей для продажи на ярмарки и торги; запрещение выдавать доверенности на продажу крепостных по одиночке и без земли (лично продавать и выдавать доверенности на покупку разрешено). Из всех запрещений имп. Александра выполнялось на практике только одно (1822): публиковать в сенатских ведомостях о продаже людей без земли. Более решительными были меры имп. Николая. Закон 1827 г. повелел брать в казенное заведование имения, в которых оставалось, за продажей или залогом земли, менее 41/2 десятин на душу: таким образом впервые был определен законом минимум крестьянского надела. Законом 1833 г. воспрещено было делать крепостных без земли предметом долговых обязательств, а в случае предъявления ко взысканию подобных обязательств, заключенных раньше издания закона, велено выкупать заложенных К. в казенное ведомство по таксе. Продажа и уступка крепостных в розницу тем же законом безусловно воспрещались. Наконец, Высочайше утвержденным мнением государственного совета 1841 г. покупать К. дозволено только лицам, владеющим уже населенными имениями; покупающий К. без земли обязан был указать то населенное имение, к которому он намерен был их приписать. Дробление семейств было снова воспрещено. Цены на крепостных, продаваемых в составе имения, были: при Елизавете и в начале царствования Екатерины II -- около 30 руб. за душу, в 80-х годах -- от 70 до 100 рублей, в 90-х -- от 100 до 200 и даже до 300. Казенная такса по указу 1813 г. была 200 р., по закону 1833 г.-300 р. за душу м. п. и половина этой цены за душу ж. п. Цены на К., продававшихся в рекрута, стояли значительно выше. Казенной ценой на рекрут было в 60-х годах прошлого столетия около 100 руб., в 80-х 360 руб., в 90-х 400 руб., но действительные цены доходили в 60-х годах до 150--180 руб., в 90-х -- до 700 руб.
   Не налагая на помещиков почти никаких ограничений по отношению к распоряжению личностью крепостных, законодательство прошлого века относилось несколько внимательнее к материальному благосостоянию К., так как с этим связана была степень исправности К. в государственных платежах. В этом отношении на помещиков налагались даже известные обязанности, между которыми главные были исправная уплата податей и исправная поставка рекрут. Тот факт, что уже в XVII в. помещики обыкновенно сами (или их приказчики) вносили подати за своих К., законодательство XVIII в. старалось превратить в их обязанность, связанную с ответственностью в случае ее неисполнения. Правда, инструкция Петра Чернышеву (1722) не содержит таких определенных распоряжений по этому поводу, как обыкновенно думают; фискальные требования правит-ва обращаются и после 1722 г. прямо к К. Но законом Петра III (31 янв. 1762) велено "подушные деньги сбирать самим помещикам, кои в деревнях живут, или прикащикам, старостам и выборным, кому помещики прикажут"; этим способом указ рассчитывал облегчить К. от казенных сборщиков и уменьшить недоимки. При неаккуратном взносе указ грозил "наказывать нещадно батогами" приказчиков, старост и выборных, ничего не упоминая о помещиках. Помещики, конечно, более заботились об исправном выбирании своего оброка, предоставляя правительству самому разделываться с К. в случае неисправной уплаты податей. Указ 15 дек. 1765 г. распорядился "у всех помещиков, кои на вотчинах своих бесстрашно доимку запустили, наблюдая только свои прибытки", отписать имения в казну и доход с них употреблять на уплату податей и погашение недоимки. Как приведена была в исполнение эта мера -- мы не знаем: во всяком случае она имела единовременный характер. От несения рекрутской повинности помещики также старались избавить свои имения. Они прибегали для этого к разным хитростям: отвозили крестьян в другие свои вотчины на время рекрутского набора, делили фиктивно имения на части между членами семьи или посторонними лицами, так чтобы в каждой части было не более 20 душ (такие имения участвовали в отбывании рекрутчины только деньгами, а не натурой), переводили повинность на имения другой местности, отдавали в зачет рекрут престарелых и увечных. Более добросовестные владельцы часто предпочитали покупать рекрут на стороне, разлагая расход на К.: таким образом они сохраняли себе крепостных, которые, в противоположном случае, т. е. попав в рекруты, становились свободными. До некоторой степени помещики были ответственны и за материальное благосостояние своих К. Правда, закон до 1827 г. не обеспечивал крепостному определенного надела, а до манифеста 5 апреля 1797 г. о трехдневной барщине не установлял и размеров работы крестьянина на помещика. Продолжали существовать лишь признававшиеся и в XVII в., хотя не регламентированные законом, обязанности: не заставлять работать К. в церковные праздники, кормить их и не пускать по миру во время голодовок, наконец, вообще не разорять имения. Крестьяне П. И. Морозова еще в середине XVII в. жаловались, что владелец "заставляет их насильно молиться" по воскресеньям; в конце века (1699 г.) князь Оболенский был посажен в тюрьму за то, что, напротив, насильно заставлял своих крестьян в воскресенье работать. Запрещение это было повторено имп. Павлом и еще раз повторено в 1818 г.: уже эти повторения показывают, что оно далеко не всегда соблюдалось на практике. Обязанность кормить К. во время голода выполнялась так же неисправно, тем более, что крестьяне не имели никакого понятия об этой обязанности своих господ. Закон напоминал о ней помещикам в 1718, 1734, 1750 и 1761 гг., в 1767 г. последний указ еще раз был повторен, а еще через 5 лет правительство грозило помещикам возобновлением пятирублевого штрафа, положенного в 1718 г., за каждого крепостного, просящего милостыню, и кроме того строгим наказанием. В царствование Екатерины II помещики нашли, наконец, способ удовлетворить требованиям правительства, не отягощая в то же время самих себя. В деревнях стали устраиваться запасные магазины, наполнять которые хлебом было возложено на обязанность самих крестьян. Наказы дворянских депутатов в комиссию 1767 г. предлагали сложить эту повинность не только с владельцев, но и с их К.; хлебные магазины предлагалось устроить на счет казны, хлеб для них закупать непосредственно у помещиков и заведование ими передать выборным от дворянства лицам, назначив им за это казенное жалованье. От обязанности кормить престарелых и больных помещики тоже находили способ избавиться путем отпуска их на волю (указ 1782 г.). Распоряжение Петра об отдаче в опеку разорителей своих имений до Екатерины и не применялось вовсе, а при Екатерине применялось редко. Как незначительно было действие этого правила и в последующее время, видно из того, что перед освобождением всего 215 имений находились в опеке за злоупотребления помещиками своей властью. Уложение (II, 13) запрещало принимать "изветы", т. е. доносы К. на владельца, исключая случаев государственных преступлений и оскорбления Величества. Но "челобитная", т. е. жалоба, не была "изветом", и до Екатерины II такие челобитные принимались, хотя, как видно из примера Салтычихи, обыкновенно не получали хода в низших инстанциях. Естественно, что К. в крайних случаях решались, минуя ближайшие инстанции, направлять свои жалобы непосредственно к высочайшей власти. Таким образом они подпадали под действие указов, вообще запрещавших, со времени Петра, обход инстанций и непосредственные жалобы государю. При Екатерине II правительство сочло нужным издать специальное распоряжение о непринятии крестьянских челобитен на помещиков. Указ 19 января 1765 г. назначал уголовное наказание за подачу прошений на Высочайшее имя, но он не был специально направлен против К. 22 авг. 1767 г. сенат опубликовал указ, которым запрещалась подача крестьянских челобитных на помещиков не только в собственные руки императрицы, но и в другие инстанции. Составителям челобитных и подавшим их указ грозил кнутом и бессрочной ссылкой в Нерчинск на каторжные работы, с зачетом помещикам в рекруты. Фактически не было, конечно, возможности вовсе уничтожить обращения крепостных к правосудию высшей власти; сам сенат, издавая указ 22 августа, находил, "что может иногда над меру строгий и нерассудительный поступок помещиков, в рассуждении своих К., подать сим последним к таковым челобитьям повод и достаточную, по их мнению, причину". Однако, для предупреждения таких поводов сенат ограничился тем, что поручил некоторым своим членам переговорить секретно с владельцами челобитчиков и внушить им, "чтобы они старались пользоваться правом господства, последуя человеколюбию и принимая в рассуждение силы крестьянские в обложении их оброками и работами". Хотя указ 1767 г. и не всегда соблюдался по отношению к челобитчикам, тем не менее юридически К. не имели права жалобы на своего помещика, и против его злоупотреблений у них по было других средств, кроме нелегальных. Нелегальный протест против тяжести крепостного права выражался пассивно -- в побегах и самоубийствах крепостных, и активно -- в убийствах помещиков и массовых возмущениях К. Побеги, несмотря на жестокие наказания, грозившие беглецам по указам, и высокие штрафы с принявших их (по указу 1754 г. -- по 200 руб. в год за ведомых беглых муж. пола, 100 руб. -- жен. пола), не прекращались до самой отмены крепостного права. Беглые оставались и внутри России, превращаясь в беспаспортных, но преимущественно уходили за границу, особенно из близких к границе местностей. Ни приглашения добровольно вернуться, ни посылка военных команд, ни частные поиски владельцев не увенчивались успехом; только со времени завоеваний Екатерины II побеги за южн. и западную границу стали труднее, а вместе с тем и правительство перешло к более удачной системе -- приглашать беглецов не к возвращению под власть владельцев, а к поселению на казенных землях заселявшейся тогда юго-вост. окраины. Эта политика, начатая манифестом 1779 г. (подтвержденным в 1782 и 1789 гг.), принята была и указом 1827 г., постановившим не возвращать беглых из Новороссии, а вознаграждать их владельцев, если таковые найдутся, по таксе (250 руб. за душу м. п., 150 руб. -- ж. п.). Числа самоубийств крепостных определить невозможно, но по всей вероятности они были нередки. Несколько больше мы знаем о случаях убийства помещиков. Уже указ 1658 г. говорит о нем как об обыкновенном явлении. При Екатерине II, с 1764 по 1769 г., в одной Московской губ. было убито 30 помещиков и помещиц и сделано 5 покушений на убийство. В период времени с 1835 до 1854 г., по неполным данным министерства внутрен. дел, убиты были 131 помещик и 21 управляющий и сделано 62 покушений на жизнь тех и других. Крепостные крестьяне никогда не смотрели на свою зависимость от помещика глазами правительства и дворянского сословия. До самого освобождения они считали помещика тем, чем он был в момент древнейших раздач населенных имений правительством -- царским слугой, а свое подчинение ему они объясняли себе, как особую форму царского жалованья за дворянскую службу. В Петровское время этот взгляд был формулирован Посошковым в известных словах, что "крестьянам помещики не вековые владельцы", что "они владеют ими временно", "а прямой их владетель -- всероссийский самодержец". С этой точки зрения К. стали считать свое освобождение особенно близким после того, как изменился характер дворянской службы, т. е. именно тогда, когда правительство готово было смешать крепостное право с владением на частном праве вообще. Уже при воцарении Елизаветы К. толпами бежали от помещиков и "били челом о записке себя в военную службу". После манифеста 18 февр. 1762 г. о вольности дворянства К. стали ждать и для себя такого же манифеста; скоро возникли толки, после того сделавшиеся обычными, что указ о свободе уже дан, но скрывается от К. помещиками -- и начались волнения в Тверском и Клинском уездах. Манифестом 19 июня 1762 г. Петр III опровергал "ложные слухи, рассеянные от непотребных людей" и заявлял, что "намерен помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а К. в должном повиновении содержать". На места волнений посланы были военные команды. Екатерина II, вступив на престол, поспешила подтвердить последний манифест указом 3 июля 1762 г. Волнения продолжались и распространились на уезды Белевский, Каширский, Тульский, Епифанский, Волоколамский, Вяземский и Галицкий. Пришлось издать новый строгий указ 8 октября 1762 г., который велено было читать по церквам в праздничные и воскресные дни. Новые слухи о "перемене законов", вызванные, по-видимому, созывом комиссии для составления уложения, повели к усилению волнений в 1766--1768 гг. Из общего числа 36 волнений, насчитываемых В. И. Семевским в течение 60-х гг., на 1762--63 гг. приходится 18, на 1764--65 гг. -- одно, на 1766--69 гг.-17. В 1770--73 гг. неизвестно ни одного волнения. В 1774 г. вспыхнул пугачевский бунт, в течение которого, по официальным сведениям, перебито было 1572 чел. дворян об. пола. После усмирения бунта крепостные притихли на все остальное время царствования Екатерины: за весь этот промежуток известны волнения только в 7 вотчинах. Но как только воцарился имп. Павел I, между К. снова разнесся слух, что крепости больше не будет, что все будет "государщина", что новый царь хочет дать К. свободу, но этому противятся помещики. В декабре 1796 г. и январе 1797 г. волнения сразу вспыхнули в 12 губ.: Вологодской, Калужской, Костромской, Московской, Нижегородской, Новгородской, Новгород-Северской, Олонецкой, Орловской, Пензенской, Псковской и Ярославской. При имп. Александре I крестьянских волнений было меньше, чем до и после него; но в 1818--20 гг. происходили довольно значительные волнения, поводом для которых был опять распространившийся слух о предстоящем освобождении. Такой же слух разнесся повсюду с воцарением имп. Николая. В 1826 г. были значительные волнения в губ. Владимирской, Вологодской, Киевской, Костромской, Курской, Пермской, Псковской, Смоленской и Ярославской. Манифестом 12 мая снова "объявлено всенародно", что "всякие толки о свободе казенных поселян от платежа податей, а помещичьих К. и их дворовых людей -- от повиновения их господам, суть слухи ложные, выдуманные и разглашаемые злонамеренными людьми из одного корыстолюбия"; за "не дельные просьбы поселян, писанные на основании вышесказанных слухов", манифест грозил строгим наказанием. В течение 6 месяцев велено было читать его по праздникам в церквах. 9 августа 1826 г. велено было неповинующихся манифесту судить на месте военным судом. Несмотря на это, волнения не только не утихли, но усиливались до самого освобождения К.; жалобы на помещиков подавались все в большем количестве и в министерство внутр. дел, и лично государю. По неполным данным мин-ва внутрен. дел можно насчитать следующее количество случаев неповиновения К. разных разрядов законной власти (не считая убийств и покушений на убийство):
   1828 г. -- 17
   1843 г. -- 19
   1829 г. -- 13
   1844 г. -- 34
   1830 г. -- 13
   1845 г. -- 31
   1831 г. -- 9
   1846 г. -- 16
   1832 г. -- 10
   1847 г. -- 31
   1833 г. -- 11
   1848 г. -- 64
   1834 г. -- 20
   1849 г. -- 25
   1838 г. -- 15
   1850 г. -- 21
   1839 г. -- 14
   1851 г. -- 28
   1840 г. -- 15
   1852 г. -- 44
   1841 г. -- 17
   1853 г. -- 33
   1842 г. -- 24
   1854 г. -- 23
  
   Итого -- 547
   Ежегодно, в среднем, это составит до 23 случаев неповиновения, но за первую половину приведенных лет эта цифра понижается до 15, а за вторую половину (с 1843 г.) повышается до 31. Численность бунтующих также становится значительнее; так, в 1843 г. волновалось до 40 тыс. казенных К. на пространстве 200 вер., по поводу слуха, что их хотят отдать помещикам; в 1848 г.-10 тыс. помещичьих К. в Курской губ. Наконец, и воцарение имп. Александра II сопровождалось обычным возобновлением слухов о свободе. На этот раз поводом к ним послужили указ о морском ополчении 3 апр. 1854 г. и манифест о народном ополчении 29 января 1855 года. Старая идея, что военная служба может освободить от крепостной зависимости, повсюду вызвала усиленные ожидания свободы для ополченцев. В Рязанской, Тамбовской, Владимирской, Нижегородской и Пензенской губерниях волнения начались еще в 1854 г.; в 1855 г. заволновалась Киевская губерния, затем некоторые местности Саратовской, Симбирской и Воронежской. Все эти волнения усмирялись военными командами, зачастую с употреблением в дело оружия. Порядок действий военной команды в подобных случаях был впервые определен инструкцией военной коллегии, составленной в октябре 1763 г. Однако, уже Екатерина II хорошо понимала, что одними репрессивными мерами нельзя ограничиться. "Пророчествовать можно, писала она в 1767 г., что если за жизнь одного помещика в ответ и в наказание будут истреблять целые деревни, то бунт всех крепостных деревень воспоследует, и что положение помещичьих К. таково критическое, что окроме тишиной и человеколюбивыми учреждениями -- ничем избегнуть (волнений) не можно... Итак, прошу быть весьма осторожну в подобных случаях, дабы не ускорить и без того довольно грозящую беду, если в новом узаконении не будут взяты меры к пресечению сих опасных следствий. Ибо, если не согласимся на уменьшение жестокости и умерение человеческому роду нестерпимого наказания, то и против воли сами оную (свободу) возьмут рано или поздно". Опасения Екатерины перешли и к ее преемникам. Имп. Николай I повторил ту же мысль в своей беседе с представителями смоленского дворянства, а в знаменитой речи имп. Александра II к московскому дворянству это же самое соображение -- "лучше, чтобы освобождение произошло сверху, нежели снизу", -- послужило главным аргументом в пользу неотложности реформы.
   Совершенно отдельную от владельческих К. историю имел обширный класс государственных К. Он образовался при Петре Вел. из черносошных К. и половников русского Севера, однодворцев и прежних служилых людей (копейщиков, рейтаров, драгун, солдат, казаков, пушкарей, затинщиков и т. п.) русского юго-востока, ясашных татар, пашенных сибирских крестьян и др. С тех пор к государственным крестьянам продолжали примыкать все сельские обыватели, которые переставали принадлежать владельцам или пользовались прежде свободой в местностях, присоединявшихся к России. Таким образом, в состав государственных К. вошли так наз. экономические (бывшие монастырские) К., малороссийские казаки и войсковые обыватели, старостинские, ленные, поиезуитские и других наименований К. областей, присоединенных от Польши, поселяне-магометане Таврической губ. и Кавказской области, колонисты, кочевники Азиатской и Европейской России и т. д.
   Как разнообразны были еще в 1838 г. те разряды, из которых сложилось сословие государственных крестьян, это видно из следующей таблицы:

Наименование поселян

Число
рев. душ.

   Государственных крестьян
   5075081
   Однодворцев
   1238214
   Однодворческих крестьян
   10983
   Малороссийских казаков
   553691
   Войсковых обывателей
   373833
   Воинских поселян
   59454
   Ямщиков
   40131
   Свободных хлебопашцев
   70331
   Архиерейских и монастырских служителей
   5639
   Выморочных, взятых в казен. ведомство до разрешения дел
   1242
   Обельных вотчинников в Олонецкой губ.
   524
   Половников в Вологодской губ.
   2723
   Панцырных бояр
   6007
   Старостинских, поиезуитских, первых и вторых ленных и конфискованных
   393593
   Однодворцев западных губ.
   121074
   Военных людей в западных губ.
   129984
   Колонистов, водворенных на казенных землях
   101102
   Евреев-земледельцев
   3637
   Тептярей и бобылей
   99368
   Поселян магометан в Таврической губ.
   124599
   Живущих в казенных землях в Бессарабии
   2285
   Мазылов и рупташей там же
   258651
   Могильщиков, там же
   215
   Поселян в камчатке
   410
   Юртовых татар в Астрахани
   10905
   Задунайских переселенцев
   20197
   Греков, грузин, болгар, армян и бухарцев, живущих в селениях
   21763
   В Сибирских губ.: Инородцев
   29590
   Переселенцев
   55283
   Сельских обывателей магометан в Кавказской области
   39678
   Ясашных, кочующих и бродячих в Северных и Сибирских губ.
   206856
   Кочующих калмыков
   44532
   Кочующих киргиз
   161505
   Итого
   9263017
   Обстоятельством, впервые объединившим разнообразные группы свободного сельск. населения, было обложение их при Петре двойной податью -- общей со всеми податными сословиями подушной и специальной оброчной. Осуществлялось, таким образом, притязание, заявленное еще московским правительством: все населенные земли, не принадлежавшие духовным или светским владельцам, признавались собственностью государства, которое за пользование землей взимало с земледельцев арендную плату. Плата эта быстро повышалась после Петра, параллельно с ростом владельческого оброка. В 1722--24 г. Петр велел взимать 40 к. оброка; указом 12 октября 1760 г. эта цифра повышена до рубля (через четыре года до этой нормы повышен и однодворческий оброк); указ 13 ноября 1768 г. поднял оброк государственных К. (кроме однодворцев) до 2 руб., а указ 3 мая 1783 г., ввиду общего возвышения цен и увеличения помещичьих оброков -- до 3 руб. При Павле единообразный подушный оклад оброка заменен (указ 18 дек. 1797) четырьмя разными окладами, смотря по свойству земли, изобилию в ней и развитию промыслов. В местностях I класса (весь центр, кроме Московской и Тверской губ., и часть Поволжья) платилось 5 р. 10 к. с души, в местностях II класса-4 р. 59 к., III класса-4 р. 8 к., IV класса (дальний Север и Сибирь)-3 р. 57 к. В 1810 г. оклады повышены (указ 2 февр.) до 8, 7, 6 р. и 5 р. 50 к.; в 1812 г. прибавлено еще по 3 р. на оклады всех классов; в 1824 г. многие губернии переведены по окладу в высшие классы. За все это время главной целью управления государственными К. оставалось извлечение фискальных выгод; но, для обеспечения исправности поступлений, правительство, по необходимости, обращало внимание на поземельное устройство и сословное управление государственных крестьян. Поземельные порядки двух главных отделов государственных К., черносошных и однодворцев (см.), основывались исстари на праве полной собственности на землю. На севере у черносошных еще существовала волостная община, но не в смысле хозяйственной, а в смысле самоуправляющейся единицы; на юге, у однодворцев, владевших землей на поместном праве, не было и волостного устройства, подобного северному. Вследствие полной свободы отчуждения, часть земель перешла в руки других сословий, другая часть весьма неравномерно распределилась между богатыми и бедными. Кулаческие элементы проникли в селения и скупили крестьянские и служилые жеребьи, обезземелив массу однодворцев и превратив не меньшее количество черносошных К. в половников (см.) на своих землях. Повсеместно богатые старались переложить как можно большую часть казенных платежей на малоземельных; последние оказывались неисправными плательщиками и, в конце концов, теряли свои участки. Все эти явления, с одной стороны, были крайне невыгодны для казны, терявшей подати, а с другой -- противоречили тому принципу, по которому земля казенных К. признавалась собственностью государства. Уже с середины XVII в. правительство старается стеснить свободное отчуждение участков и запретить передачу их в другие сословия. К середине XVIII в. ограничение прав собственности на крестьянские земли начинает проводиться систематически. Правительство все строже запрещает государственным К. продажу земель на сторону и отчуждение их между собой. Затем оно старается провести принцип круговой поруки, где его еще не было -- главным образом среди однодворцев. Наконец, оно начинает заботиться о равномерном наделении государственных К. землею и, опираясь на беднейшие элементы населения против богатых, настаивает на уравнительном переделе земель. Этим путем старинные вотчинные порядки владения землей на юге и севере превращаются в такой же тип общинного пользования, какой веками сложился на владельческих землях московского центра. Менее значительны были изменения в административном устройстве государственных К. По отношению к низшей инстанции, т. е. к сельскому управлению, правительство в ряде указов только узаконило и отчасти регламентировало существующий факт. Указом 12 окт. 1760 г. и 6 июля 1761 г. признаны были мирской сход и выборное самоуправление; указом 19 мая 1769 г. на выборные власти возложена податная ответственность; указы 1805, 1811, 1812 гг. определили точнее состав мирского схода, формы его постановлений и его судебные функции. Со времени введения губернских учреждений имп. Екатерины II государственные К. находились в ведомстве казенных палат и судились нижней и верхней расправами, с участием собственных представителей. Зависимость К. от чиновников была настолько велика, что некоторые современники серьезно доказывали преимущество перед ней помещичьей власти. Фискальные цели были для уездных властей на первом плане; волостное правление превращалось, поэтому, в простое орудие для взимания податей, в "низшую полицейскую инстанцию, безусловно подчиненную исправнику и становому приставу". Сельские должностные лица получили исключительно значение сборщиков: староста -- сборщика податей, смотритель хлебного магазина -- сборщика запасов, рекрутский отдатчик -- сборщика рекрут, нарядчики подвод и людей -- исполнителей дорожной и подводной повинностей. Для каждой фискальной цели создавались специальные участки. Пользуясь этим, чиновники всегда имели возможность при раскладке податей и повинностей несоразмерно отягчить государственных К. сравнительно с К. влиятельных помещиков; также беспрепятственно совершались и прямые вымогательства у К. Существенная перемена в положении государственных К. произошла в 1838--40 гг., благодаря гр. П. Д. Киселеву (см.), настойчиво проводившему мысль, что государственные К. должны быть не источником дохода для казны, а предметом государственного попечения для правительства. При всяком удобном случае он напоминал, что государственные К. составляют свободное сословие, и даже старался, хотя неуспешно, выхлопотать им торжественное подтверждение прав их состояния в особом государственном акте. Важность этих стараний гр. Киселева видна из того, что хотя пожалования казенных К. в крепостные прекратились в 1801 г., но и Александр I, и Николай I целыми десятками тысяч обращали их в военные поселяне, а в удельные К. превращено было при имп. Николае до 300 тыс. За все время управления гр. Киселева оброчная подать, переведенная в 1839 г. с ассигнаций на серебро (в окладах 2р. 86 к., 2 р. 58 к., 2 р. 29 к., 2р. 16 к.), не была повышаема ["Каждый сверх меры исторгнутый от плательщиков рубль", говорил по этому поводу гр. Киселев, "удаляет на год развитие экономических сил государства".]. Для целей попечения граф Киселев считал необходимым (как и государств. совет уже в 1834 г:) прежде всего выделить заведование казенными К. в особое ведомство (см. Министерство Государственных Имуществ). Для попечения о благоустройстве казенных К. и для надзора за их самоуправлением создана должность окружного начальника, с властью отчасти охранительной и "наблюдательной", отчасти исполнительной, и с подчинением вновь учрежденным палатам государственных имуществ. Все подразделения на участки для отбывания податей и повинностей были уничтожены; все предметы сельского управления сосредоточены в сельском обществе; для заведования общественными делами, "сообразно с коренными народными обычаями", учреждены мирские сходы и сельское управление из выборных (за исключением писаря) властей. В виде высшей инстанции над сельскими обществами оставлены волости, размер которых увеличен сравнительно с прежним. Для разбирательства менее важных крестьянских тяжеб созданы крестьянские сборные суды двух инстанций: сельские и волостные расправы. В руководство крестьянским судам составлен специальный "Сельский Судебный Устав", предназначенный ограничить "полный произвол" обычного права. Окружному начальнику судебной власти не предоставлено. Для ознакомления К. с основными правилами благоустройства издан "Сельский Полицейский Устав". В области земельного устройства государственных К. гр. Киселев обратил прежде всего внимание на размежевание государственных земель. В 6 лет до учреждения министерства государственных имуществ было снято на план всего 736300 дес. казенной земли, а в 6 лет следующих-11225000 дес. (к 1866 г. -- более 53 млн.). По мере межевания уяснялось количество К. безземельных или недостаточно наделенных; вместе с тем приводилось в известность и количество свободных земель, которые могли быть отданы в их распоряжение. Со времени учреждения министерства государственных имуществ (1837) до реформы 1866 г. с лишком 200000 безземельных получили надел и денежное пособие; малоземельным прирезано из свободных казенных земель и оброчных статей 3393860 десятин, что довело размер надела в среднем до 5,5 дес. на душу (максимальные размеры, утвержденные межевыми инструкциями XVIII в., были 8 дес. для малоземельных, 15 дес. для многоземельных местностей; в действительности, наделы спускались иногда до 2 десятин и в редких случаях -- даже ниже). Наконец, из густонаселенных губерний в многоземельные переселено 66746 семей, в составе 231226 душ м. п. Несмотря на эти результаты, реформы Киселева вызвали многочисленные порицания. Его обвиняли в том, что он дал слишком широкую и неопределенную власть окружным начальникам, -- с чем, впрочем, соглашался и сам он. Затем его упрекали в излишней регламентации крестьянской жизни, -- чего он стремился избежать. Консервативная часть общества, напротив, упрекала Киселева в излишней заботливости о К., опасалась его деятельности по распространению народного образования, а в его стремлении поднять благосостояние и развить чувство законности среди государственных К. видела прямой подрыв крепостному праву. Самые умеренные находили, что все его предприятия остаются на бумаге, и что от этих бумажных реформ страдают казенные интересы. В противоположность Киселеву, М. Н. Муравьев стремился, больше всего, к увеличению дохода c государственных К.: за время его управления размеры оброчной подати дважды были поднимаемы (указы 31 декабря 1861 г. и 25 декабря 1862 г.). Уже при Киселеве имелось в виду перевести эту подать с душ на землю, и с этой целью предприняты были сложные кадастрационные работы. Муравьев поставил этим работам (инструкцией 1859 г.) другую цель: вместо того, чтобы составлять известный процент с дохода, оброчная подать должна была представлять теперь некоторую долю с капитальной стоимости земли. Вместе с тем она теряла характер подати и превращалась в наемную плату за землю. На основании размеров этой платы можно было установить размер выкупной цены государственного надела. Таким образом, уже с 1859 г. подготовлялась в министерстве государственных имуществ возможность выхода государственных К. на выкуп, вслед за помещичьими К.
   В. К. северной России -- см. Половники и Черносошные К.
   Г. Малороссийские К. -- см. Посполитые.
   Д. Удельные К. -- см. Удельное ведомство.
   Е. Освобождение К. Вопрос об ограничении или уничтожении крепостного права поставлен был в литературе и в законодательстве в царствование имп. Екатерины II и с тех пор не сходил с очереди до самого освобождения. Проекты крестьянской реформы, составлявшиеся в течение столетия правительством и частными лицами, сводятся к двум крайним типам. Один вытекает из понятий XVIII в. о естественном праве и о прирожденной человеку свободе; другой ищет более реальных оснований. Первый рассматривает креп. право как институт правовой, а прежде всего стремится освободить личность крестьянина от помещичьего насилия; второй обращает главное внимание на экономическую сторону положения крепостных и не столько стремится к тому, чтобы освободить труд, сколько к тому, чтобы обеспечить крестьянину возможность его приложения и закрепить за ним право собственности на известную долю продукта. Оба типа проектов сходны в том отношении, что не допускают полного освобождения: один дает свободу, но не дает земли; -- другой дает землю, но не дает свободы. Конечной целью первого типа является свободный переход крестьянина и вольный договор его с землевладельцем; целью второго -- вечная крепость арендованному участку, с определенными навсегда размерами инвентаря и повинностей. Нельзя определить хронологических границ этих типов; можно только сказать, что первый преобладает в литературе, второй -- в законодательных проектах; первый чаще встречается при Екатерине II, второй -- при Николае I. Реформа 19 февраля 1861 г. задумана была по второму типу; были попытки перетолковать намерения правительства в пользу первого типа -- но на деле она вышла непохожей ни на тот, ни на другой: она создала не вольнонаемного работника и не вечного арендатора наследственного участка, а коллективного собственника. -- Интерес Екатерины II к крестьянскому вопросу коренился в ее общем увлечении идеями просветительной литературы, но ближайшим образом ее внимание было обращено на крепостное право указаниями гр. П. И. Панина, советовавшего (1763) запретить торговлю рекрутами, дозволить продажу крепостных только целыми семьями и определить нормальные размеры повинностей, затем проектом И. П. Елагина, предлагавшего (1766) ввести наследственное пользование казенными участками определенных размеров, и, наконец, письмами нашего посланника в Париже, кн. Д. А. Голицына, к его родственнику, вице-канцлеру кн. А. М. Голицыну (начиная с 1765 г.). Екатерина с интересом читала письма Д. А. Голицына, и ее замечания служили материалом для ответов ему вице-канцлера. Под влиянием этих ответов, кн. Д. А. Голицын быстро отказался от первоначальной своей мысли о наделении крестьян землей в собственность и перешел к более умеренным предположениям: о даровании крепостным права на движимое имущество и о разборе их жалоб на помещиков странствующими судьями. В письмах Голицына подробно излагались ответы, присланные швейцарскому экономическому обществу на тему о влиянии законодательства на земледелие. Это навело Екатерину на мысль предложить (1 ноября 1766) петербургскому вольному экономическому обществу назначить на премию тему: "что полезнее для общества, -- чтобы крестьянин имел в собственности землю или токмо движимое имение, и сколь далеко его права на то или другое имение простираться должны". К 22 апреля 1768 г. получено было 164 сочинения, но из них только 7 русских. Достойными конкурировать признаны были, однако, только 15 сочинений (из них одно русское, А. Я. Поленова), из которых удостоено премии сочинение Беарде-де-Лаббея. Признав важное значение недвижимой собственности для крестьянина, автор советовал, однако, давать ее лишь постепенно, немногим крестьянам, как награду за трудолюбие, и в небольшом размере, достаточном, чтобы обеспечить крупному владельцу исправность взноса арендной платы, но не настолько значительном, чтобы крестьянин-собственник мог обойтись без арендования земли. При всей умеренности взглядов Беарде-де-Лаббея, его сочин. могло быть напечатано только по настоянию императрицы, сочинение же Поленова, даже после исправления в нем многих "над меру сильных и по здешнему состоянию неприличных выражений", хотя и было одобрено, но напечатано не было. Между тем, и в нем автор не шел далее желания ограничить злоупотребления крепостного права, запретив продажу людей в розницу и без земли, определив размеры владельческих повинностей и учредив странствующих судей. Правда, он предлагает также отдать К. землю в наследственное подворное пользование, но и эту, и другие реформы он советует ввести для начала на дворцовых землях, не принуждая дворян к улучшению быта крепостных, а действуя на них примером. Эти черты, т. е. добровольность реформы, предположение начать ее на дворцовых или государственных землях и довести, самое большее, до раздачи в вечное пользование участков -- характеризуют большую часть проектов того времени. Из окончательной редакции Наказа Екатерины II были исключены предположения об учреждении сельского суда из К. и об определении размера выкупа на свободу; но и в печатном Наказе говорится о необходимости "предписать помещикам законом, чтобы они с большим рассмотрением располагали свои поборы". Для охранения личности крепостных Екатерина напоминала только закон Петра об опеке над имениями тиранов-помещиков и высказывала желание (тоже выраженное Петром), чтобы помещики не вмешивались в браки крепостных. Когда в заседаниях Екатерининской комиссии поднят был вопрос о распространении права владеть крепостными на другие сословия, кроме дворянства, при защите дворянской монополии кое-что было сказано за ограничение крепостного права вообще. Затем, многие депутаты соглашались запретить продажу людей в розницу. Еще решительнее поставлен был вопрос об ограничении крепостного права по поводу поднятого именно с этой целью вопроса о причинах крестьянских побегов. Было высказано мнение, что главными причинами побегов надо считать жестокости и вымогательства помещиков, а в заседании 5 мая 1768 г. депутат от козловского дворянства, Григорий Коробьин, развил свой план для устранения этих причин. Его предложения сводились к тому, чтобы ограничить права помещика на крестьянское имущество известными, законом определенными пределами. Эти предложения вызвали ожесточенные личные нападки на Коробьина и других сторонников ограничения крепостного права (которых оказалось всего 8, из 20 говоривших по данному вопросу). Защитники крепостного права доказывали, что определить законом крестьянские повинности невозможно, ввиду разнообразия местных условий в различных частях России; что нельзя оградить собственность крепостного, не ограждая его личности (чего Коробьин не решался требовать); что отдача земли в полную собственность К. (которой, впрочем, Коробьин тоже не требовал) была бы нарушением дворянского права собственности и не принесла бы пользы К., которые быстро распродали бы свои участки и превратились бы в безземельных батраков; даже и сохранив участки, они лишились бы помощи помещика в неурожайные годы и в случае разных несчастий; наконец, перейдя из помещичьей зависимости в зависимость от чиновников, они тоже более проиграли бы, чем выиграли. Говорилось немало и о беспечности, лени и пьянстве К., о их склонности к своеволию, об опасности "вкоренить в них умствование равенства" и т. д. Возражения эти не остались без ответа со стороны Коробьина и его сторонников (екатеринославского помещика Козельского, черносошного крестьянина Чупрова, пахотного солдата Жеребцова, однодворцев Кипенского и Маслова), но все их предложения не встретили сочувствия со стороны остальных дворянских депутатов. Дальнейшее обсуждение крестьянского вопроса перешло в частную "комиссию о разборе родов государственных жителей". В составленном этой комиссией проекте "прав благородных" предполагалось дать помещикам право превращать крепостные деревни в свободные, т. е. освобождать К. без земли и затем определять их отношения к помещику свободным договором; но это встретило решительное сопротивление со стороны дворянских депутатов. Имп-ца Екатерина II, в своем дополнительном "начертании", ставила комиссии весьма трудную задачу: "избрать такие средства, в коих и хозяину, и земледельцу равная прибыль окажется" и "нечувствительно произвести некоторое полезное в состоянии нижнего рода исправление". Таким условиям не удовлетворял даже умеренный проект бар. Унгерн-Штернберга, бывший смягчением более смелого проекта Вольфа, который, в свою очередь, не шел дальше желания узаконить то, что и без того существовало в имениях порядочных помещиков. Проект Штернберга подвергся критике других членов комиссии, особенно Радванского и Титова; в результате в собственном проекте комиссии сохранилось только предположение запретить продавать в розницу мужа и жену, родителей и детей меньше 7 лет, -- да еще туманное обещание защиты крепостных от жестокости и разорения помещика "в учрежденных местах". Право жаловаться на помещика не вошло в окончательный проект, также как и предположения Штернберга об устройстве трех судебных инстанций (мирской, барский и земский суды), о свободе браков между К. и о различных способах ограждения личности и имущества К. Проект комиссии передан был дирекционной комиссии, рассматривался там в течение шести заседаний (ноябрь 1769 г. -- март 1770 г.), но, вместе с другими проектами комиссии для составления уложения, остался неосуществленным. Как бы эпилогом законодательного обсуждения крестьянского вопроса было завершение переписки Д. А. Голицына с А. М. Голицыным. Вызванный (1770) сделать опыт реформы на собственных землях, кн. Д. А. Голицын разъяснил, что он разумеет освобождение без земли, и обставил его такими условиями (дозволение принимать беглых, свобода от рекрутчины, неограниченное право торговли произведениями земли), которые не могли быть приняты. Позднее (1771) Голицын присоединяется к предположению своего дяди, кн. С. В. Гагарина (вычеркнутому из Наказа) -- дать К. право выкупаться (лично) на волю за определенную сумму (50 р. в пользу казны и 200 р. в пользу помещика, что даст ему, по расчету Голицына, в 5 раз больший доход, сравнительно с оброком, и сохранит еще землю). Все эти предположения не привели ни к какому результату; имп. Екатерина II уже начала охладевать к крестьянскому вопросу, видя, что, "где только начнут его трогать, он нигде не подается". Бесполезными остались и советы Сиверса, по поводу пугачевщины, дать крепостным суд на помещика, дозволить выкуп "хоть за 500 р." и отменить ссылку. Соглашение ораниенбаумских и ямбургских дворян (1780) относительно нормировки повинностей клонилось не столько к облегчению К., сколько к повышению повинностей, т. е. имело характер стачки. Только литература продолжала, насколько ей позволяли, нападать на крепостное право; в книге Радищева выставлен был даже полный проект постепенного крестьянского освобождения, с землей. Но императрица находила теперь (1790), что предложение Радищева "клонится к возмущению К. противу помещиков" и что "лучше судьбы наших К. у хорошего помещика -- нет во всей вселенной". Вслед за воцарением Александра I, 6 мая 1801 г., генерал-прокурор Беклешов внес, по повелению государя, в государственный совет записку, в которой указывалось, что "доныне с людьми как вещественной собственностью поступается и ими торг и продажа даже публично производится", и предлагалось запретить продажу К. без земли. Государственный совет нашел эту меру опасной и несвоевременной и остался при своем мнении, несмотря на личное присутствие государя в следующем заседании. Государь уступил и ограничился тем, что 12 дней спустя запретил, именным указом, печатать объявления о продаже людей в газетах, после чего продажа, в объявлениях, стала прикрываться "отдачей в услужение". Немало споров о крестьянском вопросе происходило в собраниях неофициального кружка ближайших друзей государя (1801--1803); против эмансипаторских предположений кн. Чарторыйского, Кочубея и гр. Строганова (шедшего дальше других) высказывались Новосильцов, Мордвинов и особенно Лагарп, бывший воспитатель Александра. Из всех предположений кружка осуществилось только одно: законом 12 декабря 1801 г. разрешено было "не только купечеству, мещанству и всем, городским правом пользующимся, но и казенным поселянам, к какому бы ведомству они не принадлежали, равномерно и отпущенным на волю от помещиков, приобретать покупкою земли". К 1858 г. на основании этого закона сделались собственниками 268473 К.; огромное большинство их принадлежало к государственным К., как видно из того, что и после покупки они жили на казенных землях. Только 29101 челов. имели одни купленные земли; но и они были приписаны к сословию государственных К. В марте 1802 г. проект о непродаже крепостных людей без земли (в составлении которого, по-видимому, участвовал Радищев) снова был внесен в государственный совет. Члены совета на этот раз согласились с основной мыслью проекта, но все-таки он осуществлен не был, -- вероятно, вследствие нерешительности государя. Счастливее была судьба предложения гр. С. П. Румянцева, подавшего государю в ноябре 1802 г. записку о дозволении помещикам освобождать целые селения, "утверждая крепостным порядком участки или угодья за каждым крестьянином особливо, или же всю дачу за обществом", на условиях, согласных с государственными узаконениями и обоюдной пользой. Основанное на манифесте 1775 г., дозволявшем отпущенным на волю ни за кого не записываться, и на указе 1801 г., разрешившем свободным людям покупать землю, предложение Румянцева прошло (12 янв.-8 февр. 1803 г.) в государственном совете и, не смотря на возражения Державина, сделалось законом (20 февраля 1803 г.). Выкупившиеся на волю с землею крестьянские общества должны были составить "состояние вольных хлебопашцев". Новый способ освобождения крепостных мало, однако, применялся на деле. Дворянство было очень раздражено против Румянцева и объяснило его поступок желанием выслужиться перед государем. С 1804 по 1858 г. в сословие вольных хлебопашцев перешло всего 107796 душ помещичьих К., на самых разнообразных условиях, начиная от полного выкупа, с единовременной уплатой или с рассрочкой платежа на известное число лет, и кончая вечными обязательствами перед различными учреждениями, большею частью благотворительными. В 1818 г. Аракчееву поручено было составить проект освобождения крепостных, но с тем, чтобы он "не заключал в себе мер стеснительных для помещиков" и, в особенности, "ничего насильственного со стороны правительства"; напротив, освобождение должно было быть "сопряжено с выгодами помещиков". Аракчеев предложил дать помещикам право продавать К. в казну с наделом в 2 дес. на душу и с оценкой издельного имения -- представителями местного дворянства, а оброчного имения -- путем капитализации оброка из 5%. Проект был "выгоден" помещикам, так как они получали возможность расплатиться с долгами, сохранить большую часть земли и приобрести обязательных арендаторов или рабочих в лице бывших крепостных, недостаточно наделенных. Не было недостатка и в других проектах, как только сделалось известно желание государя. В числе других Киселев, Канкрин, Н. Тургенев составили записки об ограничении или полном уничтожении крепостного права. В 1820 г. сделана была попытка организовать общество, с целью полного освобождения К.: во главе его готовы были стать гр. М. С. Воронцов и кн. А. С. Меньшиков; к ним присоединились, кроме братьев Тургеневых, несколько высокопоставленных лиц. Но государь не согласился на устройство общества, точно так же как в 1816 г. он резко отказал 65 петербургским дворянам, желавшим перевести своих крепостных в особенное положение "обязанных К.". Единственное, на что согласился имп. Александр, было возбуждение в государственном совете, уже в третий раз, вопроса о непродаже К. без земли (причем обнаружилось, что государь считал такую продажу давно отмененной). Проект, составленный с этой целью Н. Тургеневым и заключавший в себе также запрещение брать К. в дворовые, встретил сильное сопротивление в департаменте законов государственного совета (со стороны Шишкова) и был отложен. Литература времен Александра немного двинула вперед действительное выяснение вопроса, но она его популяризировала и настроила в его пользу наиболее просвещенную часть общества. Желание двинуть вперед разрешение крестьянского вопроса было одним из главных поводов к составлению тайных обществ в конце царствования имп. Александра. Имп. Николай I вступил на престол с твердым намерением сделать что-нибудь в пользу К. 6 декабря 1826 г. учрежден был секретный комитет, под председательством гр. В. П. Кочубея; задачей этого комитета государь, между прочим, поставил решение вопроса о запрещении продавать крепостных без земли; вместе с тем, в собственноручной заметке он предполагал запретить продажу и заклад имений по количеству душ и прекратить перевод крестьян в дворовые, произведя предварительно ревизии наличного числа дворовых. На основании этой собственноручной заметки Сперанский составил для государя записку, в которой устанавливал различие между прежним и новым крепостным правом, как крепостью земле (servage) и крепостью личной (esclavage); личную крепость, как продукт позднейшего злоупотребления помещичьей властью, он предлагал уничтожить и вернуться к чисто земельному прикреплению. Кочубей, с своей стороны, предложил государю опубликовать запрещение личной продажи людей без земли не в виде отдельного акта, а в составе общего законоположения о правах состояний, чтобы смягчить раздражение дворянства. Такого рода "дополнительный закон о состояниях" и был проектирован комитетом, причем в отделе о "крестьянстве" предполагалось "ввести лучший порядок в управлении К. казенных", на положение которых должны были выйти, в конце концов, и помещичьи; помещичьих крестьян запрещалось продавать на своз и писать в купчих и закладных; установлялся новый способ отпущения К. на волю "лично без земли" (за увольняемого взыскивались и вносились подати до новой ревизии, затем он приписывался "в особый разряд вольноотпущенных земледельцев" и получал свободу перехода и право быть собственником земли, арендатором или наемным рабочим); разрешалось заключать владельцам с сельскими обществами договоры вечной аренды. По настоянию некоторых членов государственного совета, введен был в проект и параграф, дозволявший увольнять крестьян целыми селениями без земли; но большинство решило требовать в этих случаях каждый раз особого Высочайшего разрешения. Проектирован был комитетом также особый указ о дворовых людях, которым они окончательно отделялись от К. в платеже податей и несении рекрутской повинности, у беспоместных дворян записывались в городах в особые "служебные цехи", у дворян-землевладельцев писались при деревнях, но отдельно от К.; переход дворовых в К. разрешался по-прежнему, но обратный переход запрещался после следующей ревизии; наконец, с целью ограничить дворню, государь предлагал взимать с помещика за дворовых тройную подушную подать; комитет положил двойную, а по настояниям вел. кн. Константина Павловича оставлен был обычный размер ее. Продажа и залог дворовых более не допускались; они могли переходить к новым владельцам только по наследству и по рядной записи. Проекты комитета обсуждались в государственном совете 24 и 27 марта 1830 г. и, с некоторыми смягчениями, были приняты огромным большинством; только адм. Мордвинов противился "вечным" договорам, считая неизменные повинности невыгодными для владельца, и вместе с Ланским находил проект о дворовых людях несвоевременным. Государь согласился с большинством, но велел пересмотреть проект еще раз, что и было сделано в заседаниях 12, 18 и 24 апреля. В окончательном заседании 26 апреля, в личном присутствии государя, решено было, большинством 23 против 7, обнародовать закон о состояниях немедленно. Между тем в середине июня вел. кн. Константин Павлович, отнесшийся к проекту крайне неодобрительно, передал государю свои замечания, считая, между прочим, опасным обнародовать сразу так много существенных перемен в одном законе; ему возражал гр. Кочубей. Вследствие мятежа в Польше, закон о состояниях остался неизданным, как и другие проекты комитета 6 дек. Отказавшись от того, что в то время считалось полным решением вопроса, имп. Николай, по выражению Заблоцкого-Десятовского, в остальное время царствования вел против крепостн. права лишь "партизанскую войну " считая своим долгом -- по выражению его в письме к гр. Киселеву (1834) -- подготовить преобразование крепостного права для наследника. Киселев, по шутливому выражению государя, был его "начальником штаба по крестьянской части". В марте 1835 г. учрежден был новый секретный комитет "для изыскания средств к улучшению состояния К. разных званий", членом которого сделан был и Киселев. Относительно крепостных К. комитет почти всецело принял мнение Сперанского, с которым сходился отчасти и Канкрин, еще при Александре I желавший растянуть реформу на целое столетие. Ближайшей задачей комитет ставил возвращение к чисто земельному прикреплению, а окончательным исходом признавал свободный переход, т. е. безземельное освобождение. Единственным результатом деятельности комитета было учреждение министерства государственных имуществ. При учреждении нового секретного комитета, 10 ноября 1839 г., государь повелел, с одной стороны, определить условия увольнения К. независимо от закона о свободных хлебопашцах, а с другой стороны обсудить, предоставить ли дворянству или начать с государственных имуществ составление инвентарей. В записке, которую представил комитету Киселев, освобождение без земли, на манер остзейских провинций, признавалось равносильным созданию класса бездомных бобылей, а освобождение с землей -- "уничтожению самостоятельности дворянства и образованию демократии". Чтобы избежать обеих крайностей, Киселев предлагал средний путь, которого он сам держался в дунайских княжествах: "помещики, сохраняя при себе право вотчинной собственности на земли, предоставляют К. личную свободу и затем, снабдив их определенной пропорцией земли, пользуются от них, взамен этого, соразмерными повинностями или оброком, положительно определенными по каждому имению в инвентарях. Исполнение повинностей, определяемых инвентарем, обеспечивается круговой ответственностью К. и содействием правительства, посредством судебной власти, а также власти помещиков, которые, в качестве вотчинных начальников в имении, пользуются правами, предоставленными законом сельскому управлению, как по части распорядительной, так и по разбору маловажных тяжб и проступков К. Леса, оброчные статьи, богатства в недрах земли составляют принадлежность помещика. Помещики освобождаются от обязанности в пособии на продовольствие и в пожарных случаях, которые обеспечиваются в виде взаимного страхования. Уволенные таким образом К., по отношению к своим владельцам, получают название "обязанных К.". По желанию Государя, ни одна из проектированных мер не должна была иметь характера обязательной. Главным противником Киселева явился в комитете кн. Меншиков; уступая его возражениям, Киселев согласился предоставить определение размеров надела взаимным соглашениям помещиков и К. и даже допустил право помещиков заменять повинности барщиной. С этими изменениями закон шел немногим дальше существовавшего положения: вся перемена, по собственным словам Киселева, должна была состоять в том, "что повинности будут определены положительнее, что в рекруты будут брать по очередному порядку, а не по произволу помещика, что К. будут иметь право собственности на движимое имение и что, наконец, помещик не будет иметь власти исторгать из среды семейств людей для личной или дворовой услуги, но К. останутся крепкими земле". При рассмотрении проекта указа об обязанных К. в государственном совете, 30 марта 1842 г., Государь произнес речь, в которой говорил, что крепостное право, "в нынешнем положении" его, есть, конечно, зло, "но прикасаться к оному теперь было бы злом еще более гибельным", что "всякий помысел о сем был бы лишь преступным посягательством на общественное спокойствие и благо государства" и что он сам "никогда на сие не решится". Но в то же время, "нельзя скрывать от себя, что ныне мысли уже не те, какие бывали прежде, и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда". Если нельзя ни сохранить "настоящего положения", ни принять "решительных к прекращению оного мер", то остается "открыть путь к переходному состоянию", которое и создается указом. Указ "устраняет вредное начало" закона о хлебопашцах -- "отчуждение от помещиков поземельной собственности", и в то же время "избегает неудобств" безземельного освобождения; воспользоваться законом предоставляется "единственно доброй воле и влечению собственного сердца" помещика. На возражение кн. Д. В. Голицына, что в таком случае едва ли кто-нибудь им и воспользуется и что лучше было бы прямо ограничить власть помещика инвентарями, государь ответил: "я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь, как не решусь и на то, чтобы приказать помещикам заключать договоры; только опыт покажет, в какой степени можно будет перейти от добровольного к обязательному". Гр. Киселев высказал, что смотрит на проект, только как на "предисловие к чему-нибудь лучшему и обширнейшему". При таких условиях явился на свет указ 2 апреля 1842 г. об обязанных К.; практика скоро показала его полную бесполезность. Дворянство сначала было испугано его появлением, но скоро пришло к заключению, что он даже полезен, так как официально признает землю дворянской собственностью. Среди К. указ 2 апреля обновил надежды на полную волю, а в образованном меньшинстве возбудил толки о крестьянском вопросе и вызвал, впервые при Николае, несколько журнальных статей и еще больше рукописных записок. Попытки воспользоваться указом были не многочисленны. Первый гр. М. С. Воронцов выразил желание перевести К. своего имения Мурина на положение обязанных К.; но, несмотря на содействие Киселева, Воронцов встретил целый ряд препятствий и проволочек со стороны высшей администрации, так что только после усиленных хлопот дело было доведено до конца. Примеру Воронцова последовали только гр. Витгенштейн и гр. Потоцкие; за все царствование имп. Николая только и была выпущена на положение обязанных часть К., принадлежавших этим трем фамилиям, в числе 24708 душ м. п. Несколько других проектов было забраковано правительством по невыгодности условий, предложенных помещиками. Вообще К. переходили на положение указа 2 апреля 1842 г. не особенно охотно. Между тем еще в феврале 1840 г. был учрежден комитет для рассмотрения записки, составленной гр. Блудовым, в которой предлагалось принять меры к уменьшению числа дворовых и издать решительное запрещение каким бы то ни было образом отчуждать К. от земли. Записка, одобренная Государем, встретила решительное сопротивление со стороны военного министра, гр. Чернышева. После трех заседаний (3, 11, 16 марта) Государь написал на доложенном ему журнале комитета: "дело сие оставить впредь до удобного времени". Относительно дворовых, однако, государь вернулся к своим намерениям в конце 1843 г. и собственноручно набросал предположения: составить перепись дворовых и обложить тех из них, которые ходят по паспортам, четверной подушной податью, "дабы побудить помещиков отпускать их на волю". На основании этих заметок министр внутренних дел, Перовский, составил проекты трех указов, проводивших, в известной постепенности, меры, предположенные относительно дворовых комитетом 6 декабря, с некоторыми дополнениями. В объяснительной записке Перовский высказывался против всех этих мер, предложенных им только по требованию государя. Для обсуждения дела государь велел составить новый секретный комитет и сам лично присутствовал во всех трех его заседаниях (25 февраля, 19 марта и 5 апреля), прочитывал записки членов и делал на них возражения. Благодаря этому личному вмешательству, возражения Меншикова, Чернышева и других не имели последствий, и предположения комитета осуществились в форме закона 12 июня 1844 г., на который государь опять смотрел, как на "предисловие" к "изменению крепостного состояния". Насколько, однако, это изменение отодвигалось вдаль, видно из того, что предположенное комитетом 6 декабря запрещение переводить К. во двор имп. Николай считал теперь "решительно на долгое время невозможным". Все меры стеснения владельцев в обладании дворовыми людьми были также отложены в сторону, и закон 12 июня вводил лишь меры облегчительные для отпуска на волю. Бар. Корф высказывал по этому поводу опасения, которые сам государь нашел "не без основания", -- именно, что помещики воспользуются законом для отпуска на волю престарелых и увечных, с целью избавиться от обязанности кормить их. Однако, и опасения, и надежды оказались напрасными, так как новый закон, по-видимому, вообще не имел никакого практического действия. Столь же бесполезным оказалось и учреждение в Петербурге (в 1846 г.) проектированных комитетом и встретивших сильную защиту со стороны Киселева цехов слуг. В ноябре 1845 г. Перовский представляет государю -- едва ли по собственной инициативе -- новую записку "об уничтожении крепостного состояния в России". Сам сторонник крепостного права, Перовский основывает свою записку на таком аргументе в пользу освобождения, который мог одинаково убедить и крепостников, и эмансипаторов. Еще в 1833 г. адмирал Мордвинов доказывал необходимость выжидательной политики в крестьянском вопросе тем соображением, что крепостное право падет само собой, когда Россия поднимется в своем экономическом развитии, когда население станет соответствовать пространству земли, когда возвысится цена земледельческих продуктов, появятся денежные капиталы и, в результате, хозяйство вольнонаемным трудом станет выгоднее хозяйства с помощью барщины. По мнению Перовского, это время уже настало. "Время и новые отношения", по его словам, "вовсе изменили взгляд образованных помещиков на крепостное право": их продолжает страшить связанная с освобождением опасность государственного потрясения, но они уже "вовсе не боятся утраты своего достояния от дарования людям свободы". Опыты обработки земель наемными людьми в губерниях Саратовской, Тамбовской, Пензенской, Воронежской и других показали, что там, где нет недостатка в руках, владелец ненаселенной земли при наемном хозяйстве оставался в выигрыше противу помещика". Итак, превратить помещичьи земли из населенных в ненаселенные, предоставив К. свободный переход: такова была бы задача освобождения, как ее понимали сторонники нового, более интенсивного хозяйства. Однако, после всех принципиальных возражений против безземельного освобождения выступить с таким предложением было бы неудобно: поэтому Перовский сам повторяет эти возражения и, подобно Сперанскому, ближайшей задачей правительства ставит определение повинностей крепостных людей (инвентарями), запрещение отчуждать их без земли и обращать в дворовых и т. д., отодвигая "свободный переход" в более или менее туманную даль. Для рассмотрения записки Перовского составлен был, в 1846 г., новый секретный комитет, под председательством наследника. Комитет, состоявший, кроме Перовского, из безусловного противника освобождения, гр. Орлова, и несколько более умеренного консерватора, кн. И. Васильчикова, кончил дело в одно заседание. Власть помещика, по мнению комитета, должна быть сохранена, как "орудие и опора самодержавной власти". Личность крестьянина достаточно ограждена новым (1845) уложением о наказаниях; собственность должна быть ограждена при составлении гражданского уложения; после этого можно будет дать и право жалобы на помещика. Журнал комитета был утвержден Государем. В 1847 г., по почину Киселева, вопрос о праве крепостных на собственность был разрешен указом 3 марта 1848 г.; но, по справедливому замечанию Блудова, этот указ, разрешавший крепостным покупать недвижимость "не иначе как с согласия помещика" и прямо объявлявший недействительными все такого рода сделки до его издания, не столько "ограждал собственность" К., сколько санкционировал присвоение помещиками всех недвижимых имуществ, купленных раньше на их имя К. Что касается движимого имущества К., то Государь, в разговоре с Киселевым, прямо заметил: "пока человек есть вещь, другому принадлежащая, нельзя движимость его признать собственностью; но при случае и в свою очередь и это сделается". В мае 1847 г. император Николай пожелал принять депутацию смоленского дворянства, с целью побудить дворян воспользоваться законом об обязанных К. Он заявил депутатам, что "крестьянин не может считаться собственностью, а тем менее вещью", но что в указе 1842 г. он признал право собственности дворян на землю, чтобы побудить их к переводу К. в обязанные: "такой переход может один предупредить крутой перелом". Среди смоленского дворянства эта беседа вызвала большое волнение: начались совещания дворян и предводителей, составлен был ряд записок самого разнообразного содержания, начиная от крепостнических воплей и кончая предложением о полном уничтожении крепостного права с помощью выкупной операции (записка А. Вонлярлярского). Когда, затем, смоленскому дворянству дано было знать, что каждый помещик "имеет руководиться указом 2 апреля 1842 г. отдельно", губ. предводитель, кн. Друцкой-Соколинский, по соглашению со всеми уездными, кроме одного (Кононова), привез в Петербург и лично подал государю (в апреле 1849 г.) записку, в которой объяснялось, что цель указа 1842 г. очень хорошо понята дворянством, но никто не мог им воспользоваться по причинам, от дворян независящим. Во-первых, народ не понимает освобождения без земли и разумеет под свободой полную независимость, "в смысле естественного права": поэтому он не будет ни работать, ни платить владельцу оброка. Во-вторых, при составлении договоров является целый ряд "материальных затруднений", а исполнение договоров ничем не обеспечено. "Владельцы искренно желали бы пользоваться произведениями своей земли без тяжелой обязанности пещись о своих крепостных людях. Но, чтобы выйти из нынешнего положения, необходимо, чтобы как владельцы, так и К. не зависели друг от друга и, не будучи связаны, как теперь, нуждались, однако, друг в друге: помещик -- в работнике, крестьянин -- в земле и работе. А этого результата можно достигнуть не прежде, как когда К. не будут крепки земле". Любезно принятый государем, Друцкой представил ему еще дополнительную записку и, успокоенный, уехал из Петербурга с самыми хорошими вестями для дворянства. Дальнейших последствий записки Друцкого не имели, также как и критика на них Киселева; под влиянием событий 1848 г. государь заметно охладел к крестьянскому вопросу. Последними действиями его по этому вопросу были указ 8 ноября 1847 г. о дозволении крепостным выкупаться при продаже имений с публичных торгов и учреждение, по тому же поводу, секретных комитетов 1848 г. Указ 8 ноября был обсужден "келейным комитетом" у государя в Петергофе, причем основная идея проекта была уже заранее утверждена Государем, по совещании с Киселевым и Корфом. Опубликование указа 8 ноября вызвало в дворянстве опасения, что К. нарочно не будут платить оброка, чтобы довести помещика до продажи имения за долги с публичного торга. Гр. Блудов в особом докладе (15 янв. 1848 г.) должен был доказывать неосновательность этих опасений. В мае 1848 г. тульский предводитель Норов подал государю записку "о необходимых изменениях в порядке исполнения указа 8 ноября 1847 г.". Под предлогом, что К. разоряются для выкупа на волю, Норов предлагал, вместо разрешения им вносить высшую, состоявшуюся на аукционе цену, допускать их до самого аукциона на одинаковых правах с другими покупателями. Особый комитет, под председательством наследника, высказался за отмену указа 8 ноября, но предложил отложить окончательное решение на полгода. В октябре 1848 г. государь получил новую записку "о возмутительных началах, развивающихся в России" вследствие указа 8 ноября, и с предложением покупать имения без аукциона в ведомство государственных имуществ. Чернышев и Перовский соглашались с анонимным автором, и только благодаря критике Киселева его записка была оставлена без последствий. После того Перовский и Киселев собрали сведения о случаях беспорядков по поводу указа 8 ноября и представили в комитет записки: первый -- о вреде указа, а второй -- о необходимости его сохранения. 2 марта 1849 г. комитета приступил к окончательному обсуждению вопроса. Четыре члена были за указ; пять (и в том числе наследник) за его отмену. Указ был отменен, и в замену его разрешено К. продающихся с аукциона имений выкупаться, по соглашению с помещиком, в сословие вольных хлебопашцев, на основании закона 1803 г. Указом 8 ноября 1847 г. воспользовалось всего 964 ревизские души (из 103 тыс. дворянских имений 44 тыс. находились к 1859 г. в залоге, и в них было 7 млн. крепостных К., т. е. 2/3 всего их количества). Самые решительные меры в смысле ограничения крепостного права были приняты при имп. Николае в Западном крае, с политической целью. В начале 1840 г., по поводу замечаний витебского губернатора об отягощении местных помещичьих К. несоразмерными повинностями, Киселев подал мысль, что "вернейшим средством к ограждению К. от разорения было бы составление положительных инвентарей всем повинностям, которыми они обязаны владельцу". 15 апреля 1844 г. государь утвердил положение комитета Запад. губерний об учреждении губернских комитетов для введения инвентарей. Инвентари по каждому имению составлялись и утверждались на первый раз на шестилетний срок, по истечении которого должны были вступить в действие полные и окончательные правила об инвентарях. В том же году открыты были губернские комитеты и в Юго-Западном крае, которым управлял Д. Г. Бибиков. В июне 1846 г. Бибиков уведомил правительство, что комитетские инвентари утверждены быть не могут, по их чрезвычайному разнообразию и недостаточности для обеспечения К.; он предлагал ввести инвентари по составленной им однообразной форме. Предложения Бибиковым правила были утверждены 26 мая 1847 г. (а в новой редакции-29 дек. 1848 г.). Инвентари каждого отдельного имения были пересмотрены в губернских комитетах и утверждены в сентябре 1852 г. В промежутке, вследствие событий 1848 г. на Западе, изменился взгляд правительства на крестьянский вопрос; поэтому правила, объявленные К. в 1847 г. "с колокольным звоном", применялись теперь на практике под сильным давлением помещиков, которых правительство стало считать "достаточно усмиренными". В Северо-3ападном крае при введении инвентарей руководились правилами, утвержденными тамошним генерал-губернатором в 1845 г.; частные инвентари утверждались там по мере их составления. В белорусских губерниях (Витебской и Могилевской), вследствие нежелания дворянства подчиниться правилам, установленным для литовских губерний, введение инвентарей затормозилось. Сделавшись в 1852 г. министром внутренних дел, Бибиков хотел было распространить на виленское и витебское генерал-губернаторства правила, утвержденные для киевского генерал-губернаторства, но встретил сопротивление со стороны местного дворянства. 14 мая 1855 г., уже в новое царствование, состоялось Высочайшее повеление отменить введенные Бибиковым инвентари и приступить к составлению новых, в комитетах, специально для того выбранных дворянством.
   К концу Крымской войны убеждение в недостаточности полумер для решения крестьянского вопроса было распространено в широких кругах образованного общества; даже часть дворянства готова была предпочесть окончательную развязку постоянным страхам перед правительственными реформами и народными волнениями. Потерю дарового труда многие дворяне надеялись возместить выгодами усовершенствованного хозяйства; выкуп являлся для многих самым удобным способом расплатиться с долгами. Все это уменьшало количество безусловных сторонников крепостного права, но число их было еще очень велико и могло превратиться в подавляющее большинство, если бы условия выкупа предложены были невыгодные для дворянства. Хотя жизнь, литература, правительство, дворянство много устранили препятствий к разрешению вопроса, окончательная его развязка могла еще, при неблагоприятных условиях, быть отсрочена на более или менее продолжительный ряд годов. Волнения К. и слухи о свободе усилились с воцарением имп. Александра II. В манифесте о восшествии на престол не было, однако, сказано ни слова о крестьянском вопросе; отставка (20 августа 1855 г.) министра внутренних дел, Бибикова, считавшегося врагом крепостного права, произвела успокоительное действие на дворянство; новый министр, Ланской, уведомил губернских предводителей дворянства, что государь повелел ему "ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству". Слова манифеста 19 марта 1856 г., изданного по поводу заключения парижского мира, о законах, равно для всех справедливых, всем равно покровительствующих, возбудили тревогу в дворянстве: ходили даже слухи, что в секретном договоре с Францией государь обязался освободить К. В том же марте месяце, при проезде через Москву, Государь сказал депутации московского дворянства следующие слова: "слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо, от этого было несколько случаев неповиновения К. помещикам... Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого: мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу". Основываясь на этих словах, товарищ министра внутр. дел, А. И. Левшин, составил всеподданнейший доклад, оканчивавшийся прямым запросом: "должен ли министр постоянно стремиться к главной цели освобождения помещичьих К. и представлять частные меры к достижению оной, или ожидать общего плана". Высочайшая резолюция, положенная на докладе 9 апреля 1856 г., гласила: "постепенные меры в этом смысле должны быть предпринимаемы, но вместе с тем необходимо заняться и общим планом, дабы действовать систематически и с большею осторожностью". В это время великая княгиня Елена Павловна (см.) обратилась к Н. А. Милютину с просьбой помочь ей выработать основания, на которых можно было бы освободить К. ее полтавского имения, Карловки. Милютин посоветовал ей обратиться за разрешением и указанием общих начал к Государю, а затем войти в сношения с полтавскими помещиками, чтобы составить на месте губернский комитет, который бы выработал проект освобождения. Соглашаясь на негласные совещания помещиков и составление ими проекта, Государь ответил (26 окт. 1856 г.), что "не может ныне положительно указать общих оснований для руководства" и что в виду "многих и различных условий, которых значение может быть определено только опытом, выжидает, чтобы благомыслящие владельцы населенных имений сами высказали, в какой степени полагают они возможным улучшить участь своих К. на началах, для обеих сторон неотяготительных и человеколюбивых". 3 января 1857 г. был образован секретный "особый комитет", председателем которого сделался враждебный освобождению кн. Орлов, а делопроизводителем -- подчинявшийся его мнениям Бутков. Членами комитета были или люди, доброжелательно относившиеся к реформе, но слишком престарелые (Блудов и Ланской), или не составившие еще себе никакого определенного мнения о предмете (Ростовцев, Чевкин), или индифферентные (бар. Корф), или прямо враждебные реформе (кроме названных выше кн. Гагарин). На вопрос Государя, комитет ответил, что признает реформу своевременной, но затем ограничился поручением трем своим членам (Ростовцеву, Корфу и Гагарину) предварительную разработку вопроса. Кн. Гагарин полагал "даровать помещикам право освобождать К. целыми селениями без условий и без земли"; Ростовцев в основных вопросах присоединился к записке Позена, через него представленной Государю и стоявшей на точке зрения добровольных соглашений с К., на расширенной основе законов 1803 и 1842 гг.; наконец, Корф советовал прежде всего пригласить дворянство по губерниям высказать свое мнение о средствах к достижению цели. Левшин, в течение всего 1857 г. принимавший наиболее деятельное участие в движении дела, предлагал, со своей стороны, "сделать то же или почти то же, что сделало наше правительство в Остзейском крае, т. е. сохранить право собственности на землю за помещиком, а за К. -- право пользоваться землею". Чтобы крестьянин не превратился в бездомного бродягу, нужно дать ему "право собственности на оседлость или усадьбу, т. е. жилище с принадлежащими к нему строениями, с огородом и хотя небольшим выгоном для мелкого скота". Собственность эту К. "должны приобрести не иначе, как покупкою". Вознаграждение за личность освобождаемых К. Левшин считал возможным дать помещикам лишь в замаскированной форме выкупа усадебной оседлости. Наконец, ввести новый порядок одновременно во всей России Левшин считал немыслимым, и потому рекомендовал вводить его "постепенно по губерниям, начав с губерний западных и пограничных, более подготовленных к принятию свободы". Летом 1857 г. Государь виделся с Киселевым в Киссингене и передал ему записки трех членов. Записка Левшина была переслана государю в Штуттгардт, где гостила и вел. княг. Елена Павловна, сносившаяся, в свою очередь, с вел. кн. Константином Николаевичем. Устно и письменно Киселев, занимавший тогда пост посла в Париже, решительно высказался против проектированного плана реформы. "Я всегда полагал", писал он (сентябрь), "что крестьянская земля должна оставаться (с вознаграждением помещиков) в полной и неотъемлемой собственности К.". Выкуп личности, хотя бы в форме выкупа усадеб, неудобен. Выкуп земли должен совершиться с помощью правительства. Начинать реформу с одних только западных губерний несправедливо и опасно. При освобождении должны быть сохранены общинные порядки. В начале августа членом комитета назначен был вел. кн. Константин Николаевич. 18 авг. комитет "пришел к положительному убеждению, что ныне невозможно приступить к общему освобождению крепостных", что к этому "не только помещики и К., но даже и само правительство не приготовлены". Ввиду этого, он останавливался на плане разделить реформу на три периода: приготовительный, переходный и окончательный. В первом периоде правительство должно было собирать сведения и материалы, необходимые для освобождения, а между тем "всячески смягчать и облегчать крепостное состояние"; во втором предполагалось принять меры уже не к добровольному только, а к обязательному освобождению К. помещиками; наконец, в третьем периоде К., "получив права личные", сделаются вполне свободными людьми относительно помещиков. Вопрос о наделении землей был, таким образом, совершенно обойден; последние слова могли толковаться в свою пользу даже сторонниками безземельного освобождения. Министр госуд. имущ. Муравьев, старавшийся доказать в особой записке, что в освобождении К. нет никакой настоятельной необходимости, всюду, разъезжая по России, уверял дворянство, что ничего не будет. Между тем приехал в СПб. виленский ген.-губ. Назимов и привез мнения дворянства сев.-зап. губерний или точнее инвентарных комитетов. Они не шли дальше желания ввести в сев.-зап. крае положение соседней Курляндской губ. Тем не менее, Левшин решился "воспользоваться хотя слабою готовностью их, дабы выдти из бесконечного круга, начертанного в журнале 18 августа", и ускорить действия. Он вернулся к предположению -- открыть губернские комитеты там, "где дворянство само на то вызовется" и начать дело освобождения в западных губерниях, чтобы оттуда "подвигаться мерными и обдуманными шагами к востоку". Представленный в этом смысле доклад 18 октября рассматривался в секретном комитете около месяца, пока, наконец, государь "пришел в нетерпение и приказал, чтобы в течение восьми дней вопрос был решен". Последствием этого был знаменитый рескрипт Назимову 20 ноября 1857 г., с которого начинается официальная история освобождения. "Из предосторожности" в рескрипт, подписанный государем, "включены были только те предметы, которые должны были остаться неизменными и иметь силу закона" -- признание права собственности на землю за помещиками, а за К. -- права на выкуп в собственность "усадебной оседлости" и на выдел в пользование "надлежащего для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком количества земли", за соответственный оброк или барщину. Признавалось также за К. право организоваться в "сельские общества", а за помещиками -- право "вотчинной полиции". Не только противники освобождения, но даже и более умеренные сторонники его, как Левшин, были отстранены однако, от действительного руководства реформой в тот самый момент, когда их план, казалось, был официально принят. Ланской скоро приспособился к новому повороту дела и подчинился влиянию Милютина так же всецело, как раньше он подчинялся влиянию Левшина. На первый план стали теперь постепенно выдвигаться взгляды кружка вел. кн. Елены Павловны, на помощь которому скоро явились либеральная печать и местные деятели. Чтобы сообщить рескрипту 20 ноября, имевшему собственно местное значение, смысл общегосударственной меры, вел. кн. Константин Николаевич подал мысль разослать копии с рескрипта и циркуляра всем губернаторам и предводителям дворянства. Ланской получил от государя разрешение на это, и кажется по совету Милютина, напечатал и разослал документы в течение одной ночи во все концы России. Чтобы дать делу дальнейшее движение, вспомнили о ходатайстве петербургских дворян составить проект управления помещичьими имениями на основании инвентарей. 5 декабря 1857 г. петербургский ген.-губ. Игнатьев получил рескрипт, подобный назимовскому, но с заменой слов: "освобождение от крепостной зависимости" словами: "улучшение быта крестьян". Сильное впечатление произвело первое совершенно добровольное ходатайство об открытии губернского комитета, представленное нижегородским дворянством, которое убедил сделать этот шаг местный губернатор, старик-декабрист Муравьев. Московскому ген. губ. Закревскому, советовавшему москвичам не торопиться, "замечено было под рукою неприличие этой медленности для второй столицы". Тогда, 7 января 1858 г., и московское дворянство решилось просить об открытии комитета для составления проекта правил, "которые комитетом будут признаны общеполезными и удобными для местности Московской губ.". В рескрипте 16 января Закревскому на эту попытку уклониться от установленных правительством принципов реформы дан был ответ, что правительство "признает необходимым, чтобы проект сей был составлен на тех же главных началах, кои указаны уже дворянству других губерний". Затем наступила новая пауза: только с марта начали поступать дальнейшие ходатайства, "имевшие своим источником не энтузиазм, а невозможность какой-либо губернии отстать от других и напоминания, делаемые от министерства губернаторам; чистосердечного, на убеждении основанного вызова освободить К. не было ни в одной губернии (Левшин)". Последние ходатайства представлены в октябре 1858 г. Свои занятия губернские комитеты должны были, еще по предложению Корфа, окончить в 6 месяцев, но для многих понадобилась отсрочка. Результаты занятий представлялись в Петербург в форме проектов. Наиболее обстоятельная характеристика деятельности комитетов сделана (вероятно, Милютиным или Соловьевым) в записке Ланского, поданной государю в августе 1859 г. Из числа 1377 членов комитетов "едва ли десятая доля занималась предложенным предметом; остальные бессознательно покорялись влиянию нескольких людей, успевших овладеть делом". Представленные в Петербург мнения комитетов записка делит на три группы. Первое мнение -- тех, "кои мало оказывали сочувствия к освобождению К., побуждаемые к тому личными материальными выгодами помещика... Тайное направление к удержанию своих прав, под разными видами, встречается почти во всех комитетах и в весьма многих из них составляет большинство". Всего сильнее оно выразилось в комитетах воронежском, костромском, курском, тамбовском, в большинстве тульского, рязанского, владимирского, московского, нижегородского, симбирского, вологодского, тамбовского и новгородского. Сперва представители этого мнения "усиливались доказать, что в освобождении К. таится глубоко задуманный план демократической революции в России". Потом, "убедившись в неудаче остановить реформу", они стали стараться "дать ей оборот, как можно более выгодный для помещиков". Сначала они "домогались выкупа за личность К.", затем стремились "сохранить барщинный труд и чрез сие власть помещика над К., или же, соглашаясь на безусловное освобождение личности К. и выхваляя свободу труда, желали всячески уменьшить крестьянские наделы и ограничить пользование" К. землями, обеспеченное им рескриптами, одним переходным периодом (12 лет). Второе мнение, представителями которого явились преимущественно "знатные и богатые" помещики, желает "создать у нас дворянскую поземельную аристократию, подобно английской", и стремится сохранить за помещиками, "под именем вотчинных прав, особые, чуждые доселе нашему законодательству права, напоминающие средневековые привилегии на Западе". Сторонников этого мнения, первоначально высказанного в петербургском губернском комитете, автор Записки прямо указывает в числе "приближенных к государю особ и членов главного комитета". Наконец, приверженцы третьего мнения желают полного уничтожения крепостного права. К ним принадлежит большинство комитетов тверского, харьковского и киевского и меньшинство многих комитетов, в особенности самарского, тульского, рязанского, владимирского и симбирского.
   Распоряжениями 8 янв. и 18 февр. 1858 г. секретный комитет был превращен в "главный комитет по крестьянскому делу". Состав членов комитета (с присоединением гр. Панина) остался прежний. Близкие к государю члены комитета (Орлов, Адлерберг, Панин) сделали ряд усилий, чтобы затормозить реформу. Программа действий губ. комитетов, составленная либеральным чиновником министерства внутр. дел, Соловьевым, была забракована; главный комитет принял и разослал по губерниям программу, составленную для Ростовцева крепостником и ловким дельцом Позеном. По словам Соловьева, она стремилась к достижению трех целей: "во 1-х, как можно более замедлить ход дела, и, если представится возможность, похоронить его в море бумаг; во 2-х, если бы первой цели достигнуть было нельзя, то как можно менее предоставить К. свободы в переходное время, которое названо срочно-обязанным положением, и укрепить его на неопределенное время, и в 3-х, если бы обстоятельства помешали достижению этой второй цели -- постепенно подготовить освобождение крестьян... без земли". В апр. 1858 г., вследствие появления в печати статьи Кавелина о выкупе (см. Кавелин), цензуре предписано было пропускать только статьи, не противные духу и направлению программы главн. комитета. 15 июля 1858 г. была учреждена при главном комитете особая комиссия из гр. Панина, Муравьева, Ростовцева и Ланского для рассмотрения проектов губ. комитетов; тем же распоряжением предоставлялось каждому губернскому комитету выбрать по два депутата для представления правительству сведений и разъяснений, какие признаны будут нужными. Панин, Муравьев и Ростовцев проектировали покрыть всю Россию, на случай ожидаемых волнений, сетью уездных начальников с самой обширной полицейской, и ген.-губернаторов, с самой обширной военной властью. Против последнего проекта Ланской решился подать государю записку, написанную для него В. А. Арцимовичем; но она едва не повела к отставке Ланского. На возражения против назначения ген.-губернаторов государь заметил, что он вовсе не уверен в спокойствии К., что они, наверное, разочаруются, получив не ту свободу, которой ожидают, что попытки успокоить правительство делаются "людьми, которые желали бы, чтобы правительство ничего не делало, дабы им легче было достигнуть их цели, т. е. ниспровержения законного порядка", и что записка Ланского, наверное, написана ему "кем-нибудь из директоров департамента" (ясный намек на Милютина, считавшегося "красным"). Тем не менее, идея поставить Россию на военное положение была мало-помалу оставлена. В начале 1859 г. Левшин, потерявший всякое влияние на Ланского, подал в отставку, но она была дана ему только 2 апр., так как Государь долго не решался назначить его преемником Милютина. Средняя, умеренная точка зрения на реформу теряла, с уходом Левшина, своего единственного защитника. Борьба шла теперь между двумя крайними точками зрения: крепостнической и либеральной. Весьма важное значение приобретает в этот момент деятельность Я. И. Ростовцева, из "реакционеров обратившегося", по выражению Соловьева, "в ревностного прогрессиста и отчаянного эмансипатора". Соловьев объясняет эту перемену "чувствительностью Ростовцева к общественному мнению", не одобрявшему, особенно за границей, крепостнических тенденций. Развитие новых взглядов Ростовцева на крестьянский вопрос видно из его четырех "всеподданнейших писем", написанных государю из-за границы. В общем, знакомство его с крестьянским делом остается весьма слабым на всем протяжении писем, но взгляды на отдельные вопросы, особенно на вопрос о выкупе К. земли, существенно изменяются: противник выкупа, как предприятия невозможного в финансовом отношении, -- каким является Ростовцев в первом письме (17 августа), -- превращается в четвертом письме (3 сентября) в его сторонника, хотя весьма еще осторожного. Теплый тон писем и даже самая наивность воззрений оказали делу эмансипации более важную услугу, чем могла бы оказать самая глубокая эрудиция. По верному замечанию Соловьева, особенно важно было то, что Ростовцев, "по мере того как в голове его прояснялись понятия о крестьянском деле, передавал их Государю в простой, удобопонятной форме человека свежего, не страдавшего ни ученой, ни бюрократической формалистикой: таким образом, убеждения Я. И. постепенно делались убеждениями Государя". Воспринять эти убеждения особенно помогли Государю те впечатления, которые оставила в нем его летняя поездка по России. "Он не мог не убедиться, что дворянская оппозиция не так сильна и упорна, как ее старались ему представить, что среди дворянства есть горячие поборники освобождения и что, наконец, преданность масс к нему и благодарность, как к царю-освободителю, не имет границ" (Соловьев). Как только вернулись осенью в Петербург Государь и Ростовцев, между ними начались предварительные совещания о том, чтобы провести идеи "всеподданнейших писем" через главный комитет и облечь их в форму высочайших повелений. К совещаниям, происходившим в Гатчине, приглашен был и Ланской. Журналы заседаний главн. комитета, происходивших (18, 19, 24 и 29 октября) под личным председательством государя, Высочайше утвержденные 26 октября и 4 декабря 1858 года, установили новую программу крестьянской реформы: крепостные К. немедленно получают все права свободных сельских сословий и присоединяются к их составу; власть над личностью крестьянина принадлежит миру, а помещик "должен иметь дело только с миром, не касаясь личностей"; срочно-обязанное состояние может прекратиться только тогда [Противники освобождения с землей толковали рескрипты так, что по истечении срочно-обязанного периода земля, отведенная в пользование К., отбирается у них и поступает в полное распоряжение собственника-помещика.], когда К. "выкупят у помещика ту землю, которая будет им определена в пользование". Вместе с этим признано было "необходимым стараться" о том, "чтобы К. постепенно делались поземельными собственниками", путем выкупа, при содействии правительства. В пользу такого выкупа еще в декабре 1857 г. высказался тверской губ. предводитель дворянства А. М. Унковский; в записке, представленной государю, Унковский находил, что рескрипт 20 ноября 1857 года не обеспечивает ни свободы К., ни прав собственности помещиков; неразрывно связанные вечным крестьянским пользованием помещичьей землей, К. и помещики будут вовлечены в бесконечные тяжбы друг с другом, без всякой возможности сделать взаимные уступки или разойтись добровольно. Мнение Унковского разделялось многими более разумными и предусмотрительными дворянами, даже из числа противников эмансипации. Нижегородское дворянство, далеко не либеральное, выразило желание отдать землю на выкуп уже при ходатайстве об открытии губернского комитета. За ним (летом 1858 г.) следовало ходатайство о том же ковенского комитета. На обе просьбы последовал отказ; но к осени 1858 г. положение вопроса изменилось. Министерство внутренних дел воспользовалось деловым предложением о выкупе -- банкиров Френкеля и Гомберга -- и фантастически-плантаторским предложением гр. Бобринского, чтобы выставить в благоприятном свете самую идею выкупа. Когда тверской комитет, связанный терминологией рескриптов, старался провести выкуп надела под флагом выкупа "усадебной оседлости", ему было разрешено свободно обсуждать вопрос о выкупе полевых угодий. 11 марта 1859 г. правительство разрешило калужскому комитету составить проект "особого положения о выкупе крестьянами полевых земель и угодий, имея, однако, в виду, что правительство не пришло еще к окончательному решению, может ли оно, и в какой степени, дать с своей стороны гарантии для выкупа". В таком же разрешении ставропольскому комитету (15 мая 1859 г.) правительство допускало и свое участие в выкупе, но все еще оговаривалось, что это участие "должно ограничиваться единственно посредничеством для облегчения крестьянам выкупа". Таким образом, финансовая сторона освобождения выяснилась для правительства позже всего, и это имело роковое влияние на всю постановку реформы. Разрешая составлять проекты о выкупе полевых угодий, м-во вн. дел в то же время настаивало на сохранении обязательности выкупа "усадебной оседлости". Эта обязательность была непререкаемой основой, утвержденной рескриптами, тогда как выкуп угодий был пока лишь желанием либерального меньшинства, и отношение к нему высшего правительства было далеко еще неясным. Выкуп усадебной оседлости был, вместе с тем, замаскированным выкупом прав помещика на личность крестьянина и оставался единственным, в это время, способом вознаграждения за освобождение личности, после того как Высочайшей резолюцией был запрещен открытый выкуп личности. По обеим указанным причинам министерство требовало, чтобы проекты выкупа наделов были составляемы комитетами отдельно от общего проекта освобождения. После того как намерения министерства -- освободить К. с землей -- сделались достаточно явными, можно было опасаться, что помещики постараются воспользоваться остававшимися еще у них правами, чтобы обезземелить К. до освобождения. Один из таких способов обезземеления -- право обращать К. в дворовые -- был отнят у помещиков еще указом 2 марта 1858 г., запрещавшим перечислять во двор после подачи ревизских сказок; но при подаче сказок помещик мог записать в дворовые, кого хотел -- и цифра дворовых по 10-й ревизии (см. выше) показывает, в какой степени помещики воспользовались этой возможностью. И после окончания ревизии оставался еще ряд других способов обезземеления: ссылка в Сибирь, отдача в рекруты, отпуск на волю, продажа на переселение. В 7 первых месяцев 1858 г. сослано было во Владимирской губ. 109 человек, в Рязанской 96 человек, в Казанской не менее 33. 6 декабря 1858 г. губернаторам было приказано производить негласные дознания о причинах подобных ссылок: более решительная мера принята только относительно одного отдельного случая (владимирского помещика Кошанского, сославшего всех К.). Прием рекрут еще раньше ограничен строгим осмотром их физического сложения (20 марта 1858 г.); от отпускаемых на волю местные судебные власти обязаны были, негласным распоряжением, отбирать показания, что они согласны воспользоваться свободой. Переселения К. с места на место вызвали 10% всего количества (70) случаев неповиновения; 10 декабря 1858 г. губернаторам предложено было допускать переселения лишь по удостоверении, что имеются для переселяемых достаточные наделы, помещение и продовольствие до будущего урожая. Тогда же введены были формальности при совершении купчих, сделавшие почти невозможной продажу К. без земли или земли без К. 1 мая 1859 г. запрещены и закладные на крестьян, наделы в размере 4,5 дес. на душу. И после всех этих мер, однако, у помещиков осталось самое могущественное и наиболее часто применявшееся средство соблюсти свои выгоды: в пределах своего имения помещик мог уменьшить надел или перевести К. с лучших земель на худшие.
   В последние месяцы 1858 г. начали поступать в министерство внутренних дел первые проекты губернских комитетов. В конце октября Ланской представил государю записку Соловьева, излагавшую "план рассмотрения проектов губернских крестьянских положений". Соловьев предполагал юридическую и административную стороны реформы изложить в первой, "общей для всех губерний части крестьянского положения", а хозяйственную сторону -- во второй части, которая должна видоизменяться "по разным местностям и полосам России". Соловьев намечал 9 таких полос, имеющих каждая "одинаковые хозяйственные и промышленные условия" и значительно отличающихся одна от другой. Разработку общей части положения предполагалось поручить комиссии из 9 дворян и нескольких чиновников и затем рассмотреть его в губернских комитетах. Местные положения должны были быть выработаны в СПб., отдельной комиссией по каждой местности, с участием депутатов от каждого губернского комитета. О депутатах от губернских комитетов упоминалось и в летних речах Государя. Записка Соловьева не получила никакого официального движения; рассмотрение губернских проектов началось в земском отделе министерства внутренних дел. Критика нижегородского проекта послужила земскому отделу поводом для проведения идеи о сохранении существующего надела: по поводу петербургского проекта отдел восстал против сохранения или даже расширения вотчинных прав помещиков, на манер английской аристократии; наконец, разбор симбирского проекта дал повод опровергнуть толкование крепостников, по которому наделы оставались лишь в срочном пользовании К. Напротив, два проекта симбирского меньшинства вызвали горячее одобрение отдела. Ростовцев, в своих разборах тех же проектов, усвоил себе многие идеи земского отдала; он убедился и в том, что необходимо дать меньшинствам комитетов одинаковое право представительства с большинствами, и что положения о К. следует составлять в особых правительственных комиссиях. Основываясь на мнении Ростовцева, министерство внутренних дел выхлопотало у главного комитета разрешение вызывать от тех губернских комитетов, где мнения разделились и где составлено два (или три) проекта, по одному депутату от большинства и от каждого меньшинства комитета. Относительно устройства особых комиссий Ростовцев внес в главный комитет записку 26 января 1859 г. По примеру Соловьева, он предлагал организовать две комиссии, одну -- для выработки общих, другую -- для выработки местных законоположений, но присоединил к ним еще третью -- "финансовую", для детальной разработки вопроса о выкупе. 13 февраля 1859 г. эти предположения были утверждены Государем, поручившими Ростовцеву председательство в редакционных комиссиях. Непременными членами первых двух комиссий назначены были С. М. Жуковский и Я. А. Соловьев, членами от министерства внутр. дел -- А. К. Гирс и Н. А. Милютин, скоро сделавшийся временным товарищем министра, от министерства юстиции -- М. Я. Любощинский и Н. П. Семенов, от II отделения собственной Е. И. В. канцелярии -- Н. В. Калачев (в конце занятий -- А. Н. Попов), от министерства государственных имуществ -- В. И. Булыгин и Н. Н. Павлов, от удельного ведомства -- И. П. Арапетов. В члены-эксперты из губернских комитетов попали, по преимуществу, представители либерального меньшинства: Г. П. Галаган и В. В. Тарновский (черниг.), Н. И. Железнов (новг.), Ю. Ф. Самарин (самар.), А. Н. Татаринов (симб.) и кн. В. А. Черкасский (тул.). Из "опытных помещиков", не состоявших членами комитетов, причислены были к ней П. П. Семенов, кн. С. П. Голицын (автор популярной брошюры "Печатная правда", имевшей непродолжительный успех), П. А. Булгаков и известный агроном Н.П. Шишков, по болезни участвовавший только письменными замечаниями. Влиянию консервативной партии удалось провести в члены-эксперты В. В. Апраксина (орловский предводитель дворянства), гр. П. П. Шувалова (спб. предводитель дворянства) и Позена (полтав.); из неучаствовавших в губернских комитетах попали в комиссии представителями консервативной партии кн. Б. Д. Голицын (не присутствовавший на заседаниях), кн. Ф. И. Паскевич и редактор "Журнала Землевладельцев", Желтухин. Наконец, представителями зап. губерний были: Гечевич, скоро сделавшийся резким оппонентом либерального большинства, Грабянка, "мало полезный, хотя и не особенно вредный", Залесский, более либеральный, чем его товарищи, и Ярошинский. В состав финансовой комиссии входили, большей частью, люди специально подготовленные: Гагемейстер, Рейтерн, Бунге, Ламанский, Заблоцкий-Десятовский; к ней примкнули также К. И. Домонтович, Милютин и Позен. Из перечисленных 36 членов большинство стояло на стороне освобождения; к противникам эмансипации принадлежали 5 членов-экспертов и один член от правительства (Булыгин); особое положение, вне обеих партий, занимали представители западных губерний; двое или трое других членов колебались в взглядах.
   Тотчас после открытия комиссий (4 марта 1859), по предложению Ростовцева, первая из них была разделена на юридическое и административное отделения, а вторая превращена в хозяйственное отделение. Члены распределились между отделениями, как хотели сами, хотя сначала членам-экспертам предоставлялось участвовать только во второй комиссии. В составе юридического отделения было 7 членов, административного-15, хозяйственного-21; некоторые члены принимали участие одновременно в двух или даже в трех отделениях. Каждое отделение выбрало своего председателя (Жуковский, Булгаков и Милютин). Члены, взявшие на себя предварительную разработку докладов, получили название "редакторов". Исходной точкой доклада должно было служить сопоставление мнений губернских комитетов и "обзор оснований", к которым сводились эти мнения; затем следовал свод замечаний, сделанных губернаторами, министерством внутренних дел и членами главного комитета, после того соображения отделения и, наконец, окончательный вывод, в форме параграфов законопроекта. Каждый доклад обсуждался в общем присутствии редакционных комиссий, под председательством Ростовцева. Журналов своих заседаний отделения не вели, хотя частным образом содержание прений записывалось Милютиным -- в хозяйственном и Н. П. Семеновым -- в административном отделениях. Журналы общего присутствия и доклады печатались; в настоящее время Н. П. Семенов издал и свои записи прений, происходивших в общих заседаниях комиссий. По мнению Ростовцева, заявленному комиссиям, гранями между тремя периодами переходного состояния должны были служить образование сельского управления и переход с барщины на оброк. До образования сельского управления помещик должен был сохранять свое "покровительство" над К., хотя, в противоречие с этим, Ростовцев и признавал, что с самого момента издания положения К. должны получить все личные права. По-прежнему, целью реформы Ростовцев ставил не установление бессрочного переходного периода, а его скорейшее прекращение. Либеральные члены возражали по этому поводу против "покровительства" помещиков, а консервативные -- против обязательности прекращения переходного периода, если он должен кончиться выкупом. Тем и другим возражениям Ростовцев нетерпеливо противопоставлял свое авторитетное мнение, a последним -- также и волю Государя. Кн. Паскевич и гр. Шувалов просили, после того, об увольнении из членов комиссии, перестали посещать ее заседания и остались в составе членов только по желанию Государя. С 30-го мая в общее присутствие стали поступать доклады отделений. Главные доклады хозяйственного отделения, разрешавшие вопросы о налогах и повинностях, были составлены Соловьевым, кн. Черкасским, Самариным и П. Семеновым; доклады об устройстве сельского управления -- Гирсом и Н. Семеновым; о юридическом положении выходящих на волю К. -- Любощинским, Домонтовичем и Калачевым. Независимо от принципиальных разногласий, в общем присутствии нередко обнаруживалось недовольство "тиранией хозяйственного отделения" или, точнее, Милютина и Соловьева: против их направления часто не только крепостники, но и сторонники эмансипации (особенно Татаринов и Н. Семенов) принимали сторону помещиков. Влияние председателя само собой отодвинулось на второй план, как только речь зашла об установлении подробностей реформы: в большинстве случаев он являлся тут недостаточно осведомленным и часто не мог следить за ходом прений. По мере накопления докладов, некоторые из них пропускались общим присутствием почти без возражений. В течение июня было рассмотрено всего 8 докладов, в июле 11, в августе и первых числах сентября -- остальные 18. 5 сентября окончился "первый период" занятий редакционных комиссий. Для совместного обсуждения их работ с депутатами от губернских комитетов члены комитетов 21 губернии, представивших проекты, были приглашены в Петербург в середине августа. В высшем столичном обществе, недовольном направлением комиссий, на приезд депутатов возлагались большие надежды: предполагалось, что депутаты, более знакомые с условиями местной жизни, обличат несостоятельность "кабинетных" измышлений петербургской "бюрократии". "Бюрократия", в лице Милютина и Соловьева, также не дремала. Через Ланского Государю была представлена записка, характеризовавшая главные направления губернских комитетов (см. выше): из этой характеристики делался вывод о необходимости принять заблаговременно меры, "чтобы мнения, рассеянно выраженные в разных комитетах, не слились бы в партии, гибельные как для правительства, так и для народа". Деятельность депутатов в Петербурге считалось, поэтому, необходимым ограничить самыми тесными рамками, потребовав от них "отзывов не о коренных началах, которые признаны неизменными, не о развитии их, которое принадлежит правительству, а единственно только о применении проектированных общих правил к особенным условиям каждой местности". Через неделю (8 августа) Государь вернул записку с надписью: "нахожу этот взгляд правильным и согласным с моими собственными убеждениями". Милютин и Соловьев, составив проект инструкции депутатам, пригласили для его предварительного обсуждения некоторых близких к ним членов комиссий (Жуковского, Самарина, кн. Черкасского, Н. Семенова, Домонтовича). На совещании решено было единогласно, что не следует допускать слияния депутатов с комиссиями в одно общее собрание, с правом голоса для депутатов; но Самарин и П. Семенов настаивали на предоставлении депутатам права совещаться сообща и представлять коллективные заключения; высказывалось также мнение, что нельзя ограничивать суждения депутатов только отдельными вопросами и изъять из их обсуждения другие, как бесспорные. Мнение Милютина и Соловьева, однако, одержало верх; с небольшими поправками, составленная ими инструкция была одобрена главным комитетом, утверждена Государем и официально препровождена Ростовцеву, который должен был принять ее, как совершившийся факт. Депутаты, в числе 32-х, были приглашены в заседание комиссий 25 августа и там выслушали инструкцию, содержавшую список вопросов и тем, по которым им предоставлялось сообщить -- порознь или по губерниям -- "местные сведения". Выделены были те пункты, которые затрудняли комиссии и оставались нерешенными до съезда депутатов. Впечатление, произведенное инструкцией, было тяжелое. На другой день депутаты собрались у гр. Шувалова; составлен был проект всеподданнейшего адреса, в котором призыв депутатов от меньшинства и прием, встреченный депутатами в Петербурге, изображались как искажение царской воли в руках бюрократии; составители просили разрешения "собраться всем депутатам в собрание главного комитета и там приступить" к рассмотрению губернских проектов, под личным председательством Государя или члена царской семьи. Когда этот проект адреса был отклонен государем, депутаты, в собрании 28 августа у Шувалова, решили обратиться с письмом к Ростовцеву "о дозволении им иметь общие совещания в таком порядке, в каком благоугодно будет указать государю императору, и о том, чтобы все их соображения, как по предъявленным им вопросам, так и по существу крестьянского положения, поступили на суд высшего правительства". Государь написал на письме: "не должно быть допускаемо" и подтвердил свою волю при личном приеме депутатов, 4 сентября. После того депутаты решили собираться в частные совещания, но скоро раскололись на кружки, соответственно различиям взглядов на крестьянскую реформу. Помимо среднего мнения, принимавшего, в общих чертах, точку зрения правительства, были и представители обоих крайних взглядов: небольшая, но сплоченная группа требовала обязательного выкупа и немедленной развязки вопроса; с другой стороны, многие депутаты не хотели и слышать о "сполиации" помещиков в пользу К. Из числа последних одни стояли на точке зрения безземельного освобождения, другие соглашались на отвод земли в бессрочное пользование К., третьи, наконец, допускали даже и выкуп, но только вполне добровольный. Совершенно согласны все кружки были в протесте против способа обсуждения реформы одними редакционными комиссиями, без участия дворянства, а также и против тех предположений, на которых комиссии основывали выкуп К. своих наделов. Отдельные элементы для своего проекта выкупа редакционные комиссии заимствовали из разных губернских проектов; но, в целом, планы комиссии далеко оставляли за собой самые смелые решения губернск. комитетов (см. таблицу). Редакционные комиссии решили оставить К. существующие наделы, если только они не оказывались слишком велики или слишком малы. К слишком малым наделам предполагалось сделать прирезку, слишком большие -- убавить. Что считать за слишком большой или слишком малый надел -- комиссии определяли отдельно для каждой местности России: черноземная, нечерноземная и степная полосы были для этого разделены каждая на несколько местностей, и для каждой указан особый minimum и maximum подлежащих сохранению существующих наделов. Чтобы определить стоимость надела, хозяйственное отделение выводило, на основании данных, собранных губернскими комитетами, цифру среднего оброка в каждой местности и капитализировало этот оброк (но не выше 8 руб. или, для некоторых местностей, 10 руб. с души) из 6%. Полученная сумма считалась равной стоимости высшего надела; когда существующий надел был ниже maximum'a данной местности, то и оброк, и капитальная цена для выкупа надела должны были понижаться. Понижать эти цифры пропорционально величине надела было бы, однако, слишком невыгодно для помещиков; поэтому комиссии приняли предположение тверского, ярославского и меньшинства тульского комитетов о введении "градации" при оценке наделов, и вместе с тем воспользовались этим предположением, чтобы окончательно похоронить первоначальный план отдельного выкупа усадеб. В промышленных местностях помещики только на цене усадьбы и могли вознаградить себя за потерю крепостного права, так как остальная земля, по их многократным заявлениям, ничего не стоила. Поэтому, здесь за усадьбы назначались комитетами баснословные цены. Редакционные комиссии решили слить выкуп усадеб и полевых угодий, но за первую десятину надела, в которую должна была войти и усадебная оседлость, назначены были повышенные цены. Так напр., при 4 десятинах высшего надела, за первую десятину назначалось 4 р., за вторую 2 р. 40 к., за третью и четвертую по 1 р. 30 к. При 8 дес. высшего надела те же 9 р. оброка (maximum для нечерноземных местностей) распределялись так: за первую десятину 4 р., за вторую 1 p. 60 к., за третью и остальные по 562/3 к. При максимуме в 8 дес. четырехдесятинный надел платил уже не все 9 р., а только 6 р. 731/3 к. оброка. Таким образом, высокие размеры maximum'a вдвойне были невыгодны для помещиков: при них реже и меньше приходилось делать отрезки от существующих наделов и дешевле приходилось оценивать наделы ниже максимального. Этот-то план определения величины и стоимости наделов и подвергся особенно сильным нападениям всех без исключения депутатов. Принципиальный протест против оснований реформы, как сознавало большинство депутатов, был теперь практически бесполезен; заявляя его, депутаты, большей частью, только исполняли свои обязанности перед избирателями. Совсем другое дело -- предположения хозяйственного отделения: доклады его еще не были утверждены именно в ожидании отзывов депутатов; Ростовцев плохо понимал эти "цифры, цифры и цифры"; наконец, и внутри комиссий мнения не вполне установилась по этому вопросу: проект был пока личным мнением Милютина, Соловьева и Черкасского. Дворянство, в большинстве, хотело не сохранения существующих наделов, а установления более или менее однообразной нормы, размеры этой нормы комитеты определяли несравненно ниже, а стоимость ее при выкупе -- несравненно выше, чем редакционные комиссии. Та часть дворянства, которая соглашалась оставить за К. существующие наделы, тоже назначала низшие максимумы и требовала высшей оценки. Другим спорным пунктом, безусловно разделявшим депутатов и комиссии, был необязательный выкуп и сохранение до тех пор неизменных повинностей. Одни депутаты требовали немедленного выкупа, другие соглашались на необязательность его, но за то требовали периодической переоценки крестьянских повинностей. Первым комиссии отвечали ссылкой на Высочайшую волю; вторым Милютин представлял невозможность переоценки при различии условий экономической жизни юга и севера России. На юге можно было предвидеть возрастание ценности земли -- но это ожидание должно было заставить помещиков медлить выкупом до новых, повышенных оценок повинностей; наоборот, на, севере сами помещики ожидали обесценения земель и, следовательно, при переоценке должны были бы проиграть, так как тогда уже нельзя было бы вводить в оценку повышенных цен усадеб, представлявших скрытый выкуп крепостного труда. Все это непримиримые разногласия депутатов с комиссиями выяснились в течение сентября и октября 1859 года, по мере того, как депутаты составляли письменные ответы на вопросы комиссий, писали отзывы на представленные им 10 сентября три тома "Материалов" комиссий [Все письменные отзывы депутатов первого приглашения напечатаны в 3-х томах "Материалов"] и лично полемизировали с членами комиссий в целом ряде заседаний общего присутствия, куда их приглашали (в октябре) по губерниям. 25 октября государь вернулся из поездки по России, и депутаты еще раз сделали попытку добиться более прямого участия дворянства в реформе. Однако, определенно выражавшийся в этом смысле проект адреса (составл. Кошелевым) был забракован, и дворянство опять разделилось на группы. Большинство (18 чел.) подало адрес, оканчивавшийся глухой просьбой о дозволении "представить соображения на окончательные труды редакционных комиссий до поступления их в главный комитет". Пятеро более решительных (Унковский, Хрущов, Шретер, Дубровин, Васильев) в своем адресе высказывали, "что увеличением надела К. и крайним понижением повинностей в большей части губерний помещики будут разорены, а быт К. вообще не будет улучшен"; этот адрес, характерный соединением либеральных и дворянских тенденций, заключался ходатайством о немедленном выкупе, всесословном выборном управлении, независимом и гласном суде и свободной критике местного управления в печати. Наконец, взгляды крайних крепостников выразились в письме к Государю депутата Шидловского, ходатайствовавшего о призыве "к подножию престола нарочито избранных уполномоченных от дворянства" и об окончании дела освобождения под личным председательством Государя. Союзником Шидловского (не из депутатов) оказался только камергер М. Безобразов, обличавший, в всеподданнейшем письме, конституционные и революционные замыслы комиссий и требовавший восстановления самодержавной власти, попранной "бюрократией", с помощью выборных от дворянства. Безобразов был выслан из столицы; депутаты, подписавшие адресы, получили выговор и разъехались из Петербурга, унося с собой раздражение против правящих сфер. Между тем, депутатам предстояло дать отчет ближайшим дворянским собраниям (губернские комитеты, вопреки первоначальным предположениям главного комитета, были закрыты тотчас после составления своих проектов). В ноябре 1859 г. министр внутренних дел разослал циркуляр, которым запрещалось дворянству иметь суждение на собраниях по предметам, касающимся до крестьянского быта. Циркуляр вызвал сильнейшее недовольство среди дворян, собравшихся на выборы. Рязанское, тверское и орловское дворянства послали государю адресы, в которых заявлялось, что циркуляр ограничивает законное право дворян совещаться о своих пользах и нуждах. Ярославское и владимирское дворянства воздержались от суждения о крестьянском вопросе, но зато ходатайствовали перед государем о введении всесословного самоуправления и о судебной реформе. Все эти адресы или оставлены были без последствий или, по рассмотрении их в главном комитете или совете министров, повели за собою выговоры предводителям; тверской предводитель Унковский был даже отставлен от должности и вскоре после того выслан в Вятку. В своем противодействии дворянству члены редакц. комиссий считали себя как бы представителями безгласного и бесправного крестьян. сословия. Такое понимание дела разделялось, с одной стороны, более хладнокровными из депутатов, с другой -- самим Ростовцевым. "Хотя редакционные комиссии" -- замечает анонимный депутат, напечатавший свою брошюру за границей (вероятно, Кошелев) -- "уклонились, во многих случаях, в ущерб дворянства от требований справедливости, не следует, однако, упускать из вида, что они, имев перед собою проекты губернских комитетов, где по большей части мало обращали внимания на интересы К., были в обязанности защитить последних; произвольные действия комиссий были вызваны столь же произвольными действиями комитетов". Почти в то же самое время, как печатались эти слова, Ростовцев писал Государю (23 окт. 1859): "если и есть, действительно, в иных вопросах некоторый перевес на стороне К., то это происходит... оттого, что... комиссии иногда наклоняли весы на сторону К., и делали это потому, что наклонять весы потом от пользы К. к пользе помещиков будет и много охотников, и много силы", а наоборот действовать будет некому. "Второй период" занятий редакционных комиссий продолжался полгода, с 16 сент. 1859 г. по 15 марта 1860 г. По мысли Ростовцева, занятия "второго периода" должны были состоять из дополнительного разбора соображений остальных губернских проектов, представленных после первых 21. В действительности, однако, члены комиссий мало стеснялись содержанием губернских проектов и подвергли полному пересмотру все доклады, обсуждавшиеся в первом периоде. Пересмотр этот производился под впечатлением тех порицаний, которые вызвала деятельность комиссий в дворянстве и в правящих сферах. Ростовцев стал гораздо осторожнее; с ноября 1859 г. он не выходил из дома по болезни и передал председательство Булгакову. В среде самих комиссий все чаще слышались намеки и открытые обвинения в бюрократизме и доктринерстве против Соловьева и Милютина; Черкасский, Самарин, Н. Семенов считали нужным защищать против них интересы помещиков, и при голосовании к ним присоединялась только небольшая группа правительственных членов (Жуковский, Гирс, Заблоцкий, Любощинский, Домонтович, Бунге). Под влиянием этого настроения умеренного большинства окончательно определились те пункты, в которых комиссии готовы были сделать уступки требованиям дворянства. Уступки эти вполне отчетливо формулированы уже в той записке (составленной, по указаниям Ростовцева, П. Семеновым, на святках 1859--1860 гг.), которую Ростовцев приготовил для Государя на случай своей кончины, чтобы ориентировать его в положении дела. При невозможности обязательного выкупа, переходный, срочнообязанный период был неизбежен, несмотря на все "неудобства обязательных отношений, несовместных с предоставлением истинной свободы сельскому сословию". Из неизбежности переходного периода, более или менее продолжительного ("бессрочного"), сама собой вытекала неизбежность переоценки повинностей через известный срок, и Ростовцев обещал Государю, что "комиссии, во втором периоде своих работ (уступая требованиям губернских депутатов), решатся, может быть, допустить переоценку повинности, назначая ей 20-летний срок... -- и предоставляя вместе с тем на благоусмотрение правительства, что такая, хотя и справедливая уступка интересам дворянск. сословия может иметь в свое время весьма вредные последствия". Далее, ввиду всего вышеизложенного, надо было сохранить и барщину, а до перевода ее на оброк (через 2 года) "удержать влияние и даже право помещиков налагать, через полицейские власти, взыскания на ослушных крестьян". Немало шума возбудило в Петербурге голосование по этому поводу в комиссиях, при котором даже Милютин подал голос за сохранение телесных наказаний. Другой ряд уступок ограждал имущественные интересы дворянства. Ростовцев обещал в записке, что "везде, где только окажется малейшая возможность понизить цифры наибольших наделов (отведенных в пользование) против предварительных предположений, без огромных отрезок у крестьян, такое понижение будет сделано". Размер барщины был сокращен -- сравнительно с прежней законной барщиной (трехдневной) -- почти фиктивно. Цифру оброка, по которой рассчитывались размеры выкупной суммы, комиссии, по словам Ростовцева, "во втором периоде вероятно, повысят до крайнего, по убеждению комиссий, предела возможности" (с 8 до 9 руб. -- в земледельческой полосе). Выкупные цены он называет "соображенными так, что во всех местностях они даже превосходят обыкновенные продажные цены земель". Наконец, в случае выкупа К. надела, предоставленного им в "бессрочное пользование", размеры этого надела предполагалось еще более понизить. "Такое уменьшение надела при выкупе уже допущено при добровольном соглашении между владельцами и К... Возможно ли понижение крестьянских наделов при других условиях, кроме обоюдного соглашения, еще не решено". Словом, записка Ростовцева предрешает все важнейшие изменения, которым должен был еще подвергнуться проект редакционных комиссий при своей дальнейшей разработке. В таком положении было дело, когда, 6 февраля 1860 г., скончался Ростовцев. Преемником его назначен был граф В. Н. Панин, с обязательством предоставить членам комиссий довести дело до конца в том же духе, в каком оно велось до тех пор, т. е., в сущности, в духе последней записки Ростовцева. Новый председатель имел репутацию формалиста и педанта, враждебного реформе и крутого в служебных отношениях; но на него рассчитывали, как на беспрекословного исполнителя ясно выраженной воли Государя. Сам Государь успокаивал вел. кн. Елену Павловну словами, что "у Панина нет других мнений, кроме как исполнять мои приказания". Опасения сторонников эмансипации не оправдались, также как и надежды защитников помещичьих интересов. Панин старался соблюдать строгий нейтралитет между партиями, воздерживался от проведения своих взглядов и подчеркивал, при всяком удобном случае, что работа комиссий не есть окончательная и подлежит сполна обсуждению главного комитета. В это время главным спорным вопросом была бессрочная отдача помещичьих земель в пользование К. Одним эта мера казалась недостаточной, другим -- чересчур сильной. Сторонники реформы считали бессрочное пользование тормозом для окончательного освобождения; противники ее смотрели на отдачу помещичьих земель в бессрочное пользование крестьянам, как на даровое отчуждение их, и считали эту меру вопиющим нарушением права собственности. Эмансипаторы хотели немедленного и обязательного выкупа наделов; крепостники желали бы освобождения одной личности, без земли, но тоже готовы были предпочесть выкуп, гарантированный правительством, бессрочному пользованию. На этой почве готово было состояться соглашение, на которое указывал анонимный автор "Письма к депутатам второго призыва". Депутаты эти, в числе 40, от 23 губерний и областей, собрались в феврале 1860 г. в Петербурге. В "Письме" им давался совет оставить разногласия по второстепенным вопросам и единодушно добиваться обязательности выкупа и участия дворянства в местном самоуправлении и в осуществлении "Положений". Само правительство, в этот момент, ставило, по-видимому, принятие обязательности выкупа в зависимость от того единодушия, с которым выскажется в пользу этого выкупа дворянство. Смерть Ростовцева, назначение Панина и слухи о перемене взглядов правительства на освобождение произвели, однако, крутой поворот в настроении депутатов. Правда, прием, сделанный им Паниным (февр.), был более чем сдержан: новый председатель прямо отказывался от личных сношений с депутатами, в предупреждение толков, что они имеют на него влияние. Тем не менее среди депутатов второго призыва установилось, действительно, единодушие -- но в направлении обратном тому, которого желал автор "Письма". Почти в полном составе (37 из 40) они обратились к Панину с письмом, в котором требовали ограничения пользования наделом известным сроком, личного освобождения К. по истечении этого срока, а затем для К. -- полной гражданской свободы, без стеснения общиной и круговой порукой, для помещиков -- полного сохранения права собственности, для тех и других -- полной свободы взаимных соглашений, на начале свободной конкуренции. Письмо было датировано 13 апреля. Несколько раньше Панин высказался в комиссиях против слова "бессрочность", но встретил возражение, что этот вопрос следует считать окончательно решенным. 19 апреля Панин подал Государю записку, в которой жаловался, что большинство членов комиссии хотят "сделать из него одного лишь исполнителя тех предположений, коими они распространили и истолковали Вашу волю". Он утверждал, что "Существенный вопрос был не о разрешении безземельности К. -- ибо в этом отношении воля Ваша мне совершенно известна, -- но о непредрешении" тех отношений, которые создаются между помещиками и К. по истечении переходного времени. Настаивая на том, чтобы "вопрос о срочности или бессрочности оставался неразрешенным до рассмотрения в главном комитете, Панин высказывал мнение, что вопрос этот должен остаться нерешенным и в самом Положении о К. Государь написал на записке, что он "предоставляет себе решить вопрос, когда он будет обсужден в главном комитете". Таким образом, принципиальное перерешение самого основного начала реформы оставалось возможным. После бесед с депутатами второго призыва и после обсуждения дополнительных докладов, касавшихся преимущественно местных положений и способов приведения в действие реформы, комиссиям оставалось окончательно редактировать текст закона. Для этой цели составлено было (11 июня 1860) из председателей отделений и членов-редакторов (с присоединением А. Н. Попова) кодификационное отделение комиссий. Работа этого отделения обсуждалась в общем присутствии в остальные 3 месяца до закрытия редакционных комиссий (14 июля-10 октября). Граф Панин к этому времени несколько освоился с членами комиссий, свободнее высказывался и иногда давал себя убедить в довольно существенных вопросах (напр. в вопросе о градации повинностей и о выкупе усадеб вместе с наделом). По мере ознакомления с трудами комиссий он не мог не понять, что дело слишком далеко зашло, чтобы можно было надеяться, вопреки воде государя, вернуть его к точке зрения рескриптов 1857 г. Но, принимая основания реформы как совершившийся факт, он все-таки продолжал смотреть на них глазами депутатов второго призыва и при всяком удобном случае старался оградить интересы помещиков. Так, он упорно стоял на том, что Высочайшие рескрипты признают полную собственность помещиков на надельные земли и не допускают мысли об отдаче их в "бессрочное пользование" К., равносильной превращению их в "неполную собственность". Точно также, из рескриптов и программы главного комитета он выводил право помещиков на вотчинную полицию над бывшими крепостными и старался сохранить помещику непосредственную власть над крестьянскими выборными властями. Он настаивал на вознаграждении помещика за крестьянские строения, на принятии во внимание, при оценке выкупной суммы, не одного оброка, а также и натуральных поборов, на более продолжительном сохранении дворовой службы и барщины. Он стоял за полную добровольность соглашений помещика с К. и за предоставление последним права соглашаться на выкуп меньшего количества земли, чем требовали комиссии; при определении в каждом частном случае размеров надела, повинностей и выкупной суммы он готов был предоставить широкую власть местным учреждениям. Большинство членов комиссий, готовое понизить максимумы наделов, согласившееся и на переоценку повинностей через 20 лет и даже на некоторые полицейские меры для правильного отбывания барщины, так далеко идти не могло. Раздражение против председателя повело к решительному столкновению. В заседании 10 сентября Милютин резко заявил Панину, что комиссии совсем не постановляли такого определения, на которое он ссылался в оправдание одной своей меры. 22 сентября Панин в последний раз присутствовал в заседании редакционных комиссий, а 25 сентября передал председательство Булгакову, вместе с извещением о сроке окончания занятий (10 октября); к этому сроку комиссии успели заключить все свои работы; не рассмотренным остался доклад финансового отделения о выкупе, переданный прямо на рассмотрение главного комитета. 1 ноября государь, вероятно по настоянию вел. кн. Елены Павловны и вел. князя Константина Николаевича, совершенно неожиданно для Панина принял членов комиссий; благодаря их за их деятельность, он заметил, что "всякий человеческий труд имеет свои несовершенства" и что в проекте редакционных комиссий, "может быть, придется многое изменить". За эти изменения должна была идти теперь борьба между членами главного комитета, приступившего к обсуждению проекта в самый день закрытия редакц. комиссий. Председателем главного комитета, на место заболевшего гр. Орлова, сделан был вел. князь Константин Николаевич. Вместе с ним стояли на стороне проекта редакционных комиссий Ланской, Чевкин и гр. Блудов: последний даже высказался за обязательный выкуп. Противники проекта раскололись на мелкие группы и этим обеспечили перевес сторонникам вел. князя. Панин повторил все свои возражения против нарушения права собственности и вотчинной власти помещика, обеспеченных рескриптами; он требовал также проверки надельных цифр, но дальше не шел, "связанный обещанием", и потому остался один. Князь Гагарин требовал добровольных соглашений, а сделать обязательной предлагал, чтобы удовлетворить букве рескриптов, нарезку по одной десятине надела на душу. М. Н. Муравьев был застигнут врасплох проектом редакционных комиссий, не мог ни на чем остановиться и "искал аргументов, как ищут грибов в лесу" (Валуев). Наконец, он соединился с столь же несведущим кн. Долгоруким; они поручили Валуеву составить наскоро контрпроект, для внесения в комитет. Самый факт существования этого проекта заставил сторонников великого князя пойти на уступки; при том и государь выразил желание, чтобы великий князь привлек Панина на свою сторону. Устроено было (11 дек.) совещание у великого князя, с участием П. Семенова. Панин отказался от возражений по поводу "неполной собственности", "бессрочного пользования" и уничтожения вотчинной власти, но настаивал на проверке максимума наделов, с целью их понижения. Решено было, что он с П. Семеновым пересмотрит еще раз все цифры, и результаты этого пересмотра будут приняты беспрекословно вел. князем. 16 декабря, путем взаимных уступок, более или менее случайных, соглашение между Паниным и Семеновым состоялось, а 17 декабря исправленные цифры Панина прошли в главном комитете большинством 6 голосов против 4, потому что "вечно спящий в комитете гр. Адлерберг не вслушался в предложенный вопрос и ошибочно записан в число членов, мнения которых он не разделял" (Валуев). Последнее (45-е) заседание главного комитета состоялось 14 января 1861 г. 28 янв. началось обсуждение проекта положения о К. в государств. совете, под председательством гр. Блудова. В первом заседании общего собрания госуд. совета председательствовал сам император, открывший его речью (напеч. в "Русск. Старине", 1880 г.  2), в которой заявил, что он считает "дело об освобождении К. жизненным для России вопросом, от которого будет зависеть развитие ее силы и могущества". "У Меня есть еще и другое убеждение -- продолжал государь, -- а именно что откладывать этого дела нельзя; почему Я требую от госуд. совета, чтобы оно было им кончено в первую половину февраля и могло быть объявлено к началу полевых работ. Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства... Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в госуд. совет, вы убедитесь, что все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано; если же вы найдете нужным в чем-либо изменить или добавить представляемую работу, то Я готов принять ваши замечания; но прошу только не забывать, что основанием всего дела должно быть улучшение быта крестьян, и улучшение не на словах только и не на бумаге, а на самом деле". Ввиду краткости срока, предоставленного государственному совету, на каждое заседание назначался определенный урок -- известное количество статей, которые обязательно должны были быть рассмотрены. Большинство членов совета были враждебны проекту, и заседания были очень бурны. Государь, большей частью, соглашался с меньшинством; однако, согласно мнению подавляющего большинства, государь одобрил новое уменьшение предельных норм надела для многих уездов и введение так назыв. четвертного или "нищенского" надела (см. ниже). 19 февраля проект положения стал законом, а 5 марта был опубликован манифест об освобождении, составленный первоначально Милютиным и Самариным, но затем сильно измененный митр. Филаретом.
   Следующая таблица показывает (по данным Семенова), как отразились все изложенные перипетии крестьянской реформы на разрешении самого существенного вопроса этой реформы -- о количестве помещичьей земли, имевшей отойти к крестьянам в нескольких губерниях (в 1000 десятин).

Рязанск.

Воронежск.

Саратовск

Псковск.

Новгородск.

Симбирск.

   Существовавший до реформы надел
   1070
   722
   1078
   917
   1600
   599
   Из него предположено отрезать:
  
  
  
  
  
  
   a) Губернскими комитетами.
   470
   482
   478
   317
   933
   299
   (осталось бы в этом случае у крестьян)
   (600)
   (240)
   (600)
   (600)
   (667)
   (300)
   b) Ред. комиссиями (1 период).
   50
   34,6
   150
   50
   500
   40
   c) Ред. комиссиями (2период).
   61
   38
   154
   100
   530
   55
   d) Главным комитетом
   70
   52
   164
   112
   555
   69
   e) Сами крестьяне отказались по правилу о дарственном наделе
   --
   100
   80
   --
   --
   --
   Осталось у крестьян
   1000
   570
   834
   805
   1045
   530
   Осталось у помещиков
   1300
   1570
   --
   1500
   3400
   1250
   (осталось бы за уступкой, предположенной губ. комитетами)
   (1700)
   (1900)
   --
   (1705)
   (3778)
   (1480)
   Из таблицы видно, что губернские комитеты в перечисленных губерниях хотели оставить К. только половину существовавших наделов, по положению же, после всех отрезок, за К. осталось 4/5 находившейся у них в пользовании земли.

Литература по истории К.

   Подробная библиография указана в книге В. И. Межова, "Крестьянский вопрос в России" ("Полное собрание матерьялов для истории кр. вопроса на язык. русском и иностранных, напечат. в России и за границей 1764--1864", СПб. 1865). Важнейшие сочинения: Беляев, "К. на Руси" (М. 1860), его же полемика с Чичериным (в "Русской Беседе" 1856); Чичерин, "Опыты по истории русского права"; Костомаров, "Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права", в "Монографиях" (т. I); Погодин, "Историко-критические отрывки" (книга II, М. 1867, статья под тем же заглавием и "Ответ Костомарову"); К. П. Победоносцев, "Исторические исследования и статьи" (СПб. 1876: "Исторические очерки крепостного права в России"): J. Engelmann, "Die Leibeigenschaft in Russland" (Лпц. 1884); В. О. Ключевский, "Происхождение крепостного права в России" ("Русск. Мысль", 1885, VIII, X); его же, "Подушная подать и отмена холопства в России" ("Русск. Мысль", 1886, V, VII, IX, X); В. Сергеевич, "Русские юридические древности" (т. I, СПб.); М. А. Дьяконов, "К истории крестьянского прикрепления" ("Журнал Мин. Нар. Просв.", 1893, июнь); И. Е. Забелин, "Большой боярин в своем вотчинном хозяйстве" ("Вестн. Европы", 1871,  1 и 2); И. Лаппо, "Тверской уезд в XVI веке. Его население и виды земельного владения ("Чтения в Общ. Истории и Древн. Росс.", 1893); В. И. Семевский, "К. в царствование Екатерины II" (т. I, СПб. 1881); его же, "Казенные К. при Екатерине II" "Русская Старина", 1879, I -- VI); его же, "Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX в." (СПб., 1888); Романович-Славатинский, "Дворянство в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права"; бумаги Высочайше учрежденного 6 декабря 1826 г. Особого секретного комитета" (изд. в "Сборнике Рос. Ист. Общ.", т. LXXIV и т. ХС); Заблоцкий-Десятовский, "Граф П. Д. Киселев и его время" (т. II и IV, СПб. 1882); Вешняков, "К.-собственники в России" (СПб. 1858); Тройницкий, "Крепостное население России по 10-й переписи" (СПб. 1861); "Историческая записка о разных предположениях по предмету освобождения К.", сообщ. Н. А. Милютиным ("Девятнадцатый Век", П. Бартенева, кн. II, М. 1872); "Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих К. в России в царствование императора Александра II" (Б., 1860--62); А. Скребицкий, "Крестьянское дело в царствование императора Александра II" (Бонн, 1862--68); И. Иванюков, "Падение крепостного права в России" (СПб. 1882); Anatole Leroy-Beaulieu, "Un homme d'état russe (Nicolas Milutine), d'après sa correspondance inédite" (П. 1884); A. И. Левшин, "Достопамятные минуты в моей жизни" ("Русск. Архив", 1885, VIII); Я. А. Соловьев, "Записки о крестьянском деле" ("Русск. Старина", 1880, II; 1881, III -- V; 1882, I, III -- V, X, XI; 1883, II -- III и 1884); Н. П. Семенов, "Освобождение К. в царствование имп. Александра II" (СПб. 1889--1892); Гр. П. А. Валуев, "Дневник 1860 г." ("Русская Старина", 1891, XI); Джаншиев, "А. М. Унковский и освобождение К." (М. 1894); его же, "Из эпохи великих реформ" (5 изд. 1894); Л. В. Ходский, "Земля и земледелец" (т. II, СПб. 1891).

П. Милюков.

   Источник текста: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XVIa (1895): Коялович -- Кулон, с. 659--725.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru