Милюков Павел Николаевич
Европа и "мы"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   П. Н. Милюков: "русский европеец". Публицистика 20--30-х гг. XX в.
   М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. -- (Люди России).
   

ЕВРОПА И "МЫ"

   Трудно было ожидать, что, только что претерпев моральный удар, единственный в истории, СССР тотчас же прибавит к нему, уже от себя, и другой удар, обнаруживший его физическое бессилие и заставивший вспомнить старое изречение о "колоссе на глиняных ногах". Между тем и другим не прошло и месяца: нескольких недель оказалось достаточно, чтобы создать для СССР совершенно новое положение в мире.
   В сущности, оба удара были логически связаны. Там, где позор принимают с невинным видом и радуются "свободе рук" опозоренного негодяя,-- там парализованы самые источники внутренней силы. Там сознательное отношение народа к защите родины заменено рабским молчанием и скрытой ненавистью к режиму. Недостаточно ввести в газетный оборот понятие патриотизма: надо, чтобы чувство патриотизма родилось в душе и объединило массы в свободном общении. Это чувство обеспечило силу финского сопротивления. И его отсутствие обессилило русскую военную силу.
   Господа-товарищи! Вы опять забыли, что вышли в Европу. В своем азиатском "зазнайстве" вы надеялись навалиться всей нерассуждающей массой на финского сознательного патриота и известными вам способами превратить его вмиг в коммунистического робота. А оказалось, что у него есть и знание, и искусство, вам неизвестные, а, главное, есть любовь к своему дому, вам недоступная, и решимость умереть за него, вам понятная только как беспрекословное исполнение приказа. Вы расправами и занялись, когда убедились в просчете. Но с кем и как вы расправляетесь? Над подобными расправами в старину шутили: "виноват стрелочник". К вам эта печальная шутка неприложима -- потому что только "стрелочники" и остались в вашем распоряжении. Где люди знания и искусства? Каждый такой человек вам подозрителен, как шаман для дикаря. Эти люди давно "вычищены" и отправлены в подвалы Лубянки, куда вы теперь отправляете Куусинена, но не отправляете Димитрова. Где у вас люди, способные сказать правду в глаза "отцу народов" и предупредить его об опасности, если даже сами ее не понимают? Есть лишь льстецы и лакеи, подыгрывающиеся к казенному стилю. Стиль установил, что Красная армия лучшая в мире, что "социалистическое отечество" непобедимо, что его вождь "мудрейший из мудрых", "гений стратегии", как и всего прочего. И вот -- толпы полуобученных крестьян идут в убой по приказу, которого нельзя ослушаться,-- идут, не зная, куда и зачем; другая полицейская армия расстреливает их с тыла в случае нежелания идти замерзшими ногами под пули. А политруки и комиссары расстреливают недоученных красных командиров, если те посмеют пожаловаться на голод и холод. И это -- "победоносная" армия!
   Во славу Сталина победа должна была быть "молниеносной" -- и поспеть с ней было обязательно к его юбилею. Поэтому без всякой подготовки, без знания местности, игнорируя время года, снежные бури и беспросветную полярную ночь, людей гнали к сроку тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч, на непреодолимые укрепления и гранитные скалы. На трупы ложились новые трупы -- без счета, и это повторялось изо дня в день с тем же неизменным результатом: "атака отбита". Очевидно, элементарный учебник забыл сказать, что "линию Маннергейма" нельзя брать в лоб, скопом, и что тут нужно время и долгая подготовка. Какая тут подготовка, если юбилей Сталина через две недели, через неделю!
   А что делалось на севере, где безлюдная пустыня казалась пригодной для другого типа -- "маневренной" войны? Тут борьба за главный приз: никелевую руду, океанские, незамерзающие гавани -- и непосредственные границы с Норвегией и Швецией. И туда гнали новые сотни тысяч -- забывая или не зная про бездорожье, про сотни километров пустыни, пересеченной лесами и озерами, где невозможна война единым фронтом, и надо биться вразброд. И опять юбилей, опять надо спешить скорее вперед, на юг, отрываясь от баз, по единственной "туристской" дороге, при тридцати градусах мороза, в темноте полярного дня, при скудном свете факелов: нужно было бороться с прекрасно застрахованным противником, замерзая от плохой обуви, в дешевой одежде: нужно стрелять, ожигая руки железом винтовок, а, главное, нужно идти и идти, не высылая разъездов, не охраняя флангов и тыла, среди непроходимых лесов, где кроется бдительный враг, готовящий на каждом шагу ловушки, отбивающий обозы с провиантом и амуницией, взрывающий лед озер, нападающий внезапно из безвестной темноты в часы остановок для еды, сна и отдыха.
   Неудивительно, что такая обстановка не могла не убить не только охоту сражаться (о ней не спрашивали), но и простую физическую возможность продвигаться дальше. Холод и голод -- раньше чем враг -- гнали растерянные толпы назад, к потерянным базам. Картина этого отступления, при свете факелов, служивших мишенью врагу, была ужасна: она достойна кисти Верещагина. Те, кто еще мог двигаться, начинают, наконец, понимать бесцельность жертвы. Оставалось одно: сдача в плен неприятелю, побег, дезертирство. Раненые оставались на месте вперемежку с замершими трупами -- и сами обращались в кучи каменных изваяний. Иностранный наблюдатель насчитал до двух тысяч таких мертвецов, после одной только ночи отступления от Сала {Сало -- городок на юге Финляндии, где во время советско-финской войны проходили ожесточенные бои.}. На почве общего недовольства начинались, наконец, и бунты. Характерно, что в случае, проникшем в печать, гнев солдат обратился, прежде всего, не на низшее командование, а на политруков и комиссаров, шедших за армией, очевидно, не для того, чтобы изучать "историю партии" Сталина.
   Наступил и юбилей -- среди ужасов поражения. Хвалиться было нечем. Зато хвалить было кого. Двенадцать страниц холопства, где профессиональные льстецы истощались в изобретении новых напыщенных хвалебных эпитетов и шесть коротких строк, посвященных военным действиям на театре войны, таков итог. В самом тупом мозгу -- не говорю уже о спящей совести -- должна была, наконец, пробудиться мысль, что пора остановиться. За границей уже пошли слухи, что наступление будет отложено до весны. Если финны на это согласятся, то разумные люди заговорили бы о возможности перемирия и даже о возвращении на путь переговоров с законным правительством Финляндии. Но то были бы разумные люди. А американский журналист Л. Стоу, наблюдавший на месте "полуголодные и оборванные полчища", напомнившие ему беспорядочное отступление наполеоновской армии, только что разгадал нетрудную догадку: Сталин вовсе не "дьявольски хитер", как про него думают, а "попросту туп и упрям". Дело, конечно, обстоит несколько сложнее, но в данном случае эти свойства "вождя", несомненно, оказались на первом плане. Давным-давно стало аксиомой, что Сталин боится войны, потому что она грозит гибелью ему и его режиму. И вот он втянулся в войну, которая из "маленькой" грозит развернуться в большую -- и не только не спешит -- как выбраться из лужи, в которую сам посадил себя, но по-прежнему ищет спасения в новой "чистке" армии и в наказаниях "стрелочников", т.е. прибегает к старым приемам, которые уже оказались недействительными. Конечно, русский народ не сразу узнает о том, что произошло в Финляндии. Но в Петербурге, на границе, об этом уже известно, и обитатели старой столицы уже откликнулись волнениями на финляндские гекатомбы. Из рядов пострадавшей армии сведения об ужасных последствиях сталинского каприза не могут не распространиться в военной среде.
   Но это слишком серьезная тема, чтобы коснуться ее только мимоходом: к ней придется вернуться. Здесь мы остановимся на другой стороне провала: той, которая обращена лицом во вне, в Европе. Достаточно было нескольких недель, чтобы состоялась полная переоценка положения СССР в международной среде. Отвращение к московскому давящему "прессу" и сочувствие к жертве, конечно, сказалось сразу. Но вначале громче всего слышался голос бессильной жалости к героям, осужденным на верную гибель; даже военные специалисты не сомневались в окончательной и скорой победе 180 миллионов над тремя. Сочувствующие финнам не шли дальше "моральной" поддержки, а государства, воздержавшиеся в Женеве от осуждения СССР, считали даже и это опасным шагом. Прошло немного дней -- и настроение изменилось. Помимо естественных союзников -- гранита, снегов и морозов -- обороняющиеся проявили твердую волю к борьбе, наличность крепкой организации и уменье пользоваться местными условиями. Отвлеченное сочувствие стало принимать конкретные формы, которых оно не успело принять при быстром разгроме Польши. "Материальная", а за нею и военная поддержка скоро были обеспечены. Окончательная перемена последовала, когда выяснился военный провал московского набега. Падение престижа Красной армии, вместе с выводами относительно слабости внутреннего режима, вытекавшими из ее разгрома, получили резонанс далеко за пределами финляндского вопроса в тесном смысле. На международных весах роль России стала расцениваться много дешевле...
   Надо сказать, что сам СССР, не сумев остановиться вовремя, дал материал для этого расширения вопроса. О роковой роли Коминтерна {Коминтерн -- III коммунистический интернационал -- международная организация, объединившая компартии различных стран (1919-1943).} с его нелепым правительством я уже говорил раньше. Но кроме "идеологии", не в меру раздутой, тут присоединились и совершенно конкретные опасения. Во-первых, по мере приближения к границам Норвегии и Швеции возникал вопрос о реальной угрозе всей Скандинавии -- и этим подкреплялись слухи о мировых планах Гитлера и об истинном смысле неестественного союза нацизма с коммунизмом. Пусть СССР совсем не имел этого в виду: но он вел себя так, что оправдывал худшие опасения. Опасения эти подтверждались и тем, что, не ограничиваясь борьбой за господство на внутреннем море, СССР перенес свои главные усилия на закрепление своих океанских путей -- и тем вызвал настороженное внимание страны, которая на этих путях продолжает быть владычицей мира. Когда-то, во времена Витте, русское правительство излюбило для выхода в океан Александровскую бухту. Моряки и тогда замечали, что надо было связаться каналом с Варяжским заливом, чтобы обеспечить мурманский выход от возможного нападения. Тогда это было легче, чем теперь. Но поднять вопрос именно теперь, в сложившейся крайне неблагоприятной обстановке, значило, действительно, не соразмерить своих сил с условиями действительности. В Москве, очевидно, не ожидали и не поняли, какие силы они против себя поднимали, присоединив к осуждающему приговору мировой совести и тяжелый вес мировых реальных интересов.
   Конечно, роль "врага No 1" остается за Гитлером. Но с ним как-то уже связал себя единством мировых задач также и СССР. На страницах серьезной печати уже появляются рассуждения о принятии теперь же кое-каких исполнительных мер против СССР. Финляндии уже предназначается роль защитника Европы от русского "варварства" -- и этим мотивируется необходимость разделить с ней тяжесть европейской вооруженной борьбы. Так совершилась за короткий срок перестановка фигур на шахматной доске, отразив перемену в ходе борьбы, грозящей принять мировые размеры. Преступная политика Сталина сыграла в этих перестановках далеко не последнюю роль.
   
   Последние новости. 1939, 30 декабря
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru