Милюков Павел Николаевич
Русский "расизм"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   П. Н. Милюков: "русский европеец". Публицистика 20--30-х гг. XX в.
   М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. -- (Люди России).
   

РУССКИЙ "РАСИЗМ"

   Нам не раз случалось наблюдать провозвестников "абсолютных" истин, свысока третирующих неизменный научный опыт и в своей проповеди отвлеченных доктрин игнорирующих презренную действительность. Наука и действительность, конечно, мало теряли от этого возвышенного высокомерия и жестоко наказывали устроителей икаровских полетов, самым жалким образом шлепавшихся в обыкновеннейшие житейские лужи. На этот раз, однако, нам приходится иметь дело с Икаром совершенно особого рода. В своем высоком парении они не теряют из виду действительности и, провозглашая себя защитниками абсолютной веры, не забывают взять с собой в горния выси самую обыкновенную злобу. Не сразу можно разобраться, что собственно они предпочитают: высокие истины или тот житейский груз, который они проводят под своим идейным флагом. Но наступают моменты, когда и им приходится сделать выбор между тем и другим. По тому, куда склонится этот выбор, можно уже безошибочно заключить, кто они такие.
   Эти размышления невольно приходят в голову, когда читаешь маленькую книжку в оранжевой обложке (цвет Чингисхана) под заглавием: "Евразийство -- опыт систематического изложения" {"Евразийство -- опыт систематического изложения" (Париж, 1926) -- программный документ евразийства.} -- и сопоставляешь с недавними выступлениями г. Карсавина по понедельникам. Книжка эта представляет попытку создать полную евразийскую "идеологию". Идеология евразийцев не удовлетворяется относительными истинами: она хочет вывести евразийскую программу деятельности из "абсолютной истины" -- и находит эту абсолютную истину в религии и в церкви. Но, выводя читателя на эту высоту, идеологи евразийства не хотят оставить его в пустоте абстракции. Как уже указано, они на ту же высоту возносят с собой и "науку", не противополагаемую вере, и "конкретную действительность", не противополагаемую отвлеченной абстракции. По-видимому, все обстоит очень хорошо и правильно: впечатление, которое много раз вводит читателя в заблуждение на протяжении изложения. Евразийцы в самом деле забирают с собой немало научного и конкретного. Но горе читателю, который поверит в это культурное обличье книжки! Всмотревшись пристальнее, он должен будет заметить, что, несмотря на все оговорки, цель которых показать, что евразийцы берут в свою систему всю науку и всю действительность, они, в сущности, делают весьма строгий отбор того, что им нужно для их собственной системы, и, забронировавшись, тотчас отметают ненужное. Чтобы в двух словах определить, что получается в результате, мы можем воспользоваться их же сравнением себя со старыми славянофилами, близость к которым они вполне признают. Это указание на близость к славянофильству совершенно правильно: можно сказать, что все кажущиеся оригинальными мысли евразийства заимствованы оттуда. Но надо сделать одну оговорку: они заимствованы не столько у старых славянофилов, сколько у их эпигонов. У старых славянофилов было слишком много гуманного и общечеловеческого в их доктрине. Эпигоны внесли в отвлеченные формулы "конкретность" и "науку". Наука и конкретность в славянофильстве -- это Константин Леонтьев и Данилевский: это учение о неизменных, врожденных народам культурно-исторических типах и о гибели цивилизаций не восточным, а западным путем. Это самоутверждение в русском типе всего, сколько-нибудь напоминающего Запад.
   Таков тот вариант славянофильства, который стараются реставрировать в наши дни евразийцы -- настоящие русские расисты. "Наука", которой они пользуются, иногда -- но очень редко -- есть настоящая наука. Большей же частью, это специальный подбор для загаданной цели учений, давно потерявших право гражданства в науке. А "конкретность", вводимая в доктрину,-- это вполне определенный исторический материал, взятый по большей части из далекого прошлого России или более или менее смутные гадания о ее великом будущем. Это есть в то же время последовательное отрицание -- и обсуждение -- всего исторического процесса, приведшего к русскому настоящему... Впрочем, к этому настоящему,-- разумея под ним советскую действительность,-- евразийцы относятся положительно: в советской победе они торжествуют гибель западнического идеала и освобождение масс для построения идеала евразийского. Между Чингисханом и Лениным проводится, таким образом, во всемирно-историческом масштабе прямая связь: оба утверждают в России ("Московском улусе") стихию Востока, восстановляют победу "степи" с Востока над западной стихией рек, ведущих цивилизацию с Запада или с Севера, наперерез степи.
   Невозможно в этой передовой статье проследить детально, как "абсолютная истина" в системе евразийства сводится к господству наследников Чингисхана. Но это сведение готовится с первых страниц книжки и последовательно проводится в последних. Если евразийству суждено иметь идеологию, то это, несомненно, должна быть эта идеология, именно такая идеология, приводящая систему в абсурд. Начинается с того, что отрицается всякое "внеконфессиональ-ное" или мнимо над-конфессиональное христианство, не говоря уже об "универсальной" религии. Единственно ценна -- православная форма христианства. Надо затем приспособить "евразийство" к так понятому христианству. Это оказывается не трудно. "Язычество" объявляется не более, не менее как "потенциальным христианством", притом, более близким к православию, чем католическое и протестантское "инословие". Отсюда поспешный вывод: "русское и среднеазиатское язычество в христианизации своей создает формы, более близкие русским, чем европейским. Еще легче устраняется вопрос о разнице рас. Конечно, мы "туранцы", а не иранцы. Маленькое затруднение возникает попутно: как быть с нашим родством со славянами и с католицизмом славян? И это затруднение не останавливает "идеолога". Он готов и "иранство", и западную форму веры части славян признать доказательством, что славянского родства вообще не существует,-- и тем спокойнее обратиться за поисками родственников в Среднюю Азию. При переходе к "культуре" опять маленькое затруднение; ведь "православная русская церковь эмпирически и есть русская культура", становящаяся церковь. Ничего не значит: "чтобы устранить эмпирически упрощающие толкования", назовите только Россию не Россией, а "каким-нибудь новым именем" -- СССР или Евразией. Тогда "культурное единство скажется, как единство этнологическое; этнология же культурного целого соответствует его географии"; а в географии территория Российской империи вполне соответствует понятию Евразия. Посмотрите в самом деле на иностранцев: разве они не воспринимают русскую культуру, "Москву, русский быт, русское искусство, русский психический склад как Азию?" Ну, конечно, русская культура не всецело "азиатская!"; она "срединная азиатская"; но "мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими". Идеолог признает, что собственно и понятие "туранцы" он употребляет, главным образом, в этом "полемическом порядке". Если ему скажут, что в русском складе есть и то и другое начало, он тотчас спрячется за одно из своих прикрытий; ну да, разумеется, ведь русская личность есть "симфоническая личность". Но все же мы в этой "симфонии" представляем "культурно-политическое наследие монголов"...
   Далее евразийская идеология устанавливает в противоположность Западу примат церкви над государством, что даст ей возможность, освободив церковь от государства, оставить государству чистую "сферу силы и принуждения". При этом основная функция государства на Востоке определяется так: "чем здоровее культура или народ, тем большей властностью и жестокостью отличается их государственность".
   С этим выводом идеолог подходит к объяснению советской революции. Для него революция не случайна, а есть "глубокий и существенный процесс". И мы готовы бы были приветствовать это "понимание", если бы не знали, как он к нему пришел.
   Революция для евразийца есть "новая индивидуализация Евразии". Народ "со времени Петра не хотел европейской культуры", а "правящий слой" вместе с интеллигенцией насильственно насаждал ее, затемняя национальный тип.
   Теперь с тем и другим покончено, и национальный тип уже успел проявить себя в особой форме государственности, превзошедшей европейскую демократию. Нужно сохранять и европейские формы собственности, более близкие к заведенным большевиками, чем к не привившемуся в России римскому праву. Идеолог рисует тут нечто вроде византийско-турецких прав сюзерена на землю, практиковавшихся в допетровской Руси. Остается заметить -- или точнее пополнить -- новый правящий слой, сложившийся в России, евразийскими руководителями, и все будет в порядке.
   Книжка подходит, таким образом, вплотную к практической программе, но окончательно той программы не устанавливает, набрасывая лишь упомянутые общие штрихи. Можно себе представить, что выйдет, когда с "мужеством" Константина Леонтьева и "жестокостью", свойственной русской государственности, эта программа будет выяснять ее у евразийцев в деталях. Вероятно, это выяснение не замедлить: тогда мы увидим окончательно, к чему велись некоторые хорошие старые слова, которыми от времени до времени евразийцы продолжают прикрывать неумолимый "расизм" своей "идеологии".
   
   Последние новости. 1926, 16 декабря
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru