П. Н. Милюков: "русский европеец". Публицистика 20--30-х гг. XX в.
М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. -- (Люди России).
РОССИЯ И ЭМИГРАЦИЯ
Мы уже не раз останавливались на мысли, что между Россией и русской эмиграцией нельзя провести резкой, определенной грани. Они не только соприкасаются друг с другом, но и происходит непрекращающийся процесс взаимного влияния. Есть своя "эмиграция" в России, и есть Россия в эмиграции. Но этого мало -- длится самый эмиграционный процесс из России, продолжается и иммиграция в Россию. С политической точки зрения, в зависимости от занятой позиции отношение к этим течениям будет, конечно, различное -- к одному положительное, к другому отрицательное. С точки зрения бытовой, быть может, лучше сказать -- исторической, говорить о симпатии или антипатии к фактам длящихся русских эмиграции и иммиграций не имеет цели. Здесь приходится признать самый факт и признать правильность положения взаимного не только соприкосновения друг с другом, но и влияния друг на друга. А раз такой факт существует в жизни народа, то существуют, очевидно, и его последствия, и центр исторической тяжести лежит не в первом, а в последних.
Два других факта еще более усиливают значение этого соприкосновения и влияния, т.к. постепенно и неуклонно ставят Россию и русскую эмиграцию лицом к лицу, устраняя из исторической русской обстановки все другие силы. Прежде всего, по мере отхода России от коммунистического пути устраняется из народной жизни советская власть-партия. Она остается еще пока, как власть-аппарат, но не за ней, как народной властью, будущее. Итак, непризнание народом "партии за народ" ставит перед народом задачу найти самого себя.
В то же время другой факт, имеющий цель диаметрально противоположную, сыграл решающую роль в жизни русской эмиграции и привел ее к тому же, к чему пришла и вся Россия. Мы говорим о признании советской власти как власти государственной (по крайней мере, официально) почти всей Западной Европой. При таком положении уже у всей эмиграции пропали надежды на Запад и остались лишь надежды на самое себя, на свои силы, а потому и перед ней встал вопрос, поскольку, чем и как она, уже одна, может помочь родине.
Так через реку западноевропейских иллюзий и коммунистических утопий перекинулся и все больше и больше крепнет бытовой, жизненно исторический мост из России в русскую эмиграцию и обратно. В России этот мост заложили ненависть к коммунистам и боязнь иностранцев, в эмиграции -- та же ненависть к коммунистам и знание, а, стало быть, и понимание Западной Европы и причин ее решения -- признать советско-партийную власть как власть государственную.
Таким образом, зачатки русского будущего как бы сконцентрировались в этой ширящейся и углубляющейся встрече России с ее миллионной эмиграцией, и понятен тот интерес, который рождается и в России, и в эмиграции при стремлении разобраться в столь различно прожитом восьмилетии большевистского режима, придавившего одних и выбросившего других.
Мы не собираемся в этой статье ни оценивать состав, ни учитывать удельный вес встретившихся, ни тем более охватить вопрос в его целом. Но его необходимо поставить перед собой и серьезно, постепенно анализировать, чтобы заранее установить точки полного согласия, уничтожить накопившиеся недоразумения и отделить ту область, где, благодаря столь различному многолетнему прошлому, успевшему выдвинуть новое поколение, отсутствует (конечно, временно) возможность взаимного понимания.
И хронологически, и логически на первом месте стоит февральская революция 1917 года. Хронологически, т.к. она является гранью, отделившей прошлую Россию от будущей. Логически, т.к. от признания или непризнания в февральской революции положительного и творческого начала зависит весь дальнейший путь. Если февральская революция была только "бунт и разрушение", только "народное патологическое озверение", то все будущее России -- в ее прошлом, и надо возвращаться туда, назад. Если же февраль 17 года есть итог сознательной борьбы, есть один из шагов по пути к давно намеченной цели, то несмотря ни на какие сторонние явления, ему сопутствующие, надо признать этот шаг и от него исходить к будущему.
Для нас нет никакого сомнения, что правильным является второе положение, ошибочным -- первое. Наши "встречи с Россией" говорят нам о том же самом. Достаточно остановиться хотя бы на крестьянско-земельном вопросе, которому никогда не находилось места должного в дореволюционной России и который только февралем поставлен на первое место в стране. Большевики проиграли свою игру потому, что в этом отношении они не поняли сущности февральского переворота и по-старому взглянули на землю и крестьянство, как на средство, а не как на цель. Второе значение февральского переворота лежит в отказе от остатков самодержавия и в переходе к полному народоправству. До этого никак не могло дотянуться царское правительство, и на этом окончательно разошлись пути народа и династии. Не признают народоправства и большевики. Они тоже знают лучше народа, что ему -- народу -- нужно. И все последние события показывают, как и здесь пути власти и народа все дальше и дальше расходятся.
На крестьянском вопросе и на вопросе о народоправстве можно отчетливо видеть основной факт новейшей русской истории, который в России не только принят и "переварен", но о котором страна даже перестала говорить, т.к. не приходится же взрослым людям самим по себе повторять для памяти, что дважды два -- четыре. В России февральский переворот 1917 года признан, и народ считает его первым положительным шагом к новой жизни. Это в данное время стало и для эмиграции таким общим местом, что ни одно из течений не рискует отрицать перемен, совершившихся в народной психологии в упомянутом отношении. Казалось бы, что встреча на "мосту" говорит о полном слиянии двух сторон. Но нет сомнения, что это только кажущееся слияние. Что нет единства среди эмиграции -- факт достаточно известный, и о нем говорить не приходится. Приходится признать и другое -- пока еще не во всем наблюдается единство и между Россией и теми эмиграционными течениями, которые в вопросе признания февраля 1917 года наиболее близко подходят к народной психологии в России.
За примерами ходить далеко не приходится.
Демократическая часть эмиграции пришла к окончательному выводу, что говорить о "народоправстве" в условиях послебольшевистской России значит говорить о "демократической республике", ибо никакая другая форма правления не сможет обеспечить для народа сущности "народоправства". Что же касается России, то некоторые из наших встреч свидетельствуют о том, что такой вывод, хотя и существует там, но не считается в данное время "актуальным". Недоразумение опасное, ибо речь идет не о том, чтобы возводить крышу прежде постройки здания, а о том, чтобы приготовить для крыши тот материал, из которого можно будет сделать крышу, соответствующую зданию. Нельзя говорить, что народ ушел от советского коммунизма, но признал Советы как организационно государственную форму, и добавлять, что пока на этом и можно остановиться: будущее покажет, во что окончательно выльется верх здания. В том-то и дело, что при постройке необходимо предвидеть, во что может вылиться все здание, если хотят, чтобы работа дала прочные результаты. Повторяем, говорить о народоправстве в послебольшевистской России как об основном факте возрождения народной жизни и считать вопрос о форме этого народоправства крышей, которую можно "спроектировать" впоследствии,-- это значит повторить уже пройденный путь от одного деспотизма к другому, утеряв собственную цель; это значит повторить опять после февраля октябрь в той или иной форме.
Нет сомнения, что в дальнейшем жизнь устранит указанное недоразумение. Остатки монархического романтизма, парящие над республиканизмом, родившемся в народной жизни, исчезнут. И чем раньше это совершится, тем лучше будет для России и для той части эмиграции, которая в этом вопросе несколько, может быть, опередила страну. Эта статья, конечно, не исчерпывает вопроса о России и ее эмиграции. Она его ставит, и нам еще не раз придется к нему возвращаться.