П. Н. Милюков: "русский европеец". Публицистика 20--30-х гг. XX в.
М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. -- (Люди России).
ЛИБЕРАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Недавно мы определили политическую программу "Возрождения" на основании статей В.В. Шульгина, причем задали категорический вопрос, действительно ли взгляды этого публициста выражают направление газеты и правильно ли мы поняли эти взгляды: смысл и цитированных нами статей сводился к тому, что высшим идеалом должна быть признана неограниченная сословная монархия, в которой будет господствовать психология, именуемая "галлипольской", а на самом деле идущая от времен Николая I: не рассуждать, а исполнять,-- и подданные не будут сметь свое суждение иметь о высших предначертаниях тех, кто находится "наверху". Такой же порядок,-- хотя, может быть, во главе не сразу с монархом, а с диктатором -- должен существовать в первое время после победы белых. И лишь на переходный период между начальной диктатурой и будущим окончательным восстановлением дворянски-монархических начал может быть допущено земское самоуправление, и,-- в крайнем случае,-- нечто вроде "земского собора" {Земский собор -- центральное сословно-представительское учреждение в Московском царстве в XVI-XVII вв.}, и то под бдительным надзором фашистской организации, готовой в любой момент учинить переворот. На наше предложение опровергнуть наше толкование, если оно неправильно, ответа не последовало. Приходится сделать вывод, что мы правильно истолковали программу Шульгина и что эта программа, действительно, есть программа "Возрождения". В то же время, однако, П.Б. Струве, вместо того чтобы разъяснить, как мы его просили, платформу, объединяющую его с Шульгиным, выступил с некоторой своей "личной" программой,-- действительно, чисто личной в том смысле, что она, очевидно, вытекала из какого-то "личного" настроения, обуявшего Струве в данную минуту, и никоим образом не вязалась со всем, что до сих пор писалось в "Возрождении" вообще и самим Струве в частности.
Мы тогда же указали, что при этом "личном настроении" не только нам, но и самому Струве незачем идти на зарубежный съезд, все здание которого, как оно определено на столбцах "Возрождения", целиком этому настроению противоречит.
В заключение всего этого "действа" передовая от 1 сентября, наконец, открыла для газеты общеполитическое мировоззрение. И нужно сказать, что это редакционное заявление еще более удивительно, чем все предшествующее. Орган "устрояющей диктатуры" оказался представителем идеи... либеральной демократии.
Этот "пассаж" произошел, по-видимому, тоже под влиянием наития. Дело в том, что путаные объяснения газеты о "демократии" и "народоправстве", о демократии "пошло-революционной" и какой-то другой, "благородной" и контрреволюционной, вызвали, наконец, окрик справа, где нашли, что "Возрождение" недостаточно "отчетливо" выполняет "боевое задание" зазывания простодушных эмигрантов в стан реставрации. И газ. "Русь" напоминает "Возрождению" те основные истины белой "словесности", в которые предписано верить всем верным воякам за кутеповские идеалы: "Идея большевизма -- бесспорное логическое завершение идеи "свободы и равенства". Эти последние "могут вдохновлять теперь только честных большевиков". И "само же "Возрождение" констатировало другое направление, в которое сворачивает история: христианская идея", которая во врангелевском понимании непримиримо противоречит и свободе, и равенству. Газета, "хранящая заветы преемственной власти", несомненно права в том смысле, что и "христианская идея" "Возрождения" точно так же исключает всякую свободу и всякое равенство -- хотя, конечно, никакая история в эту сторону не сворачивает. Но "Возрождение" несогласно так прямо отказаться от всяких фиговых листков. И оно нашло выход, пытаясь соединить свою фашистско-христианскую идеологию ни более, ни менее, как со старым западноевропейским, манчестерским либерализмом.
"В понятия и слова "демократия", в ходячем их употреблении, некритически свалены в одну кучу идея "социалистическая" и идея "либеральна"". Наша недвусмысленно провозглашаемая задача сводится именно к тому, чтобы реставрировать "либеральную демократию" и ее противопоставить как заклятому врагу общества -- "демократии социалистической". Мы решительно отказываемся принять общественный идеал, одновременно проповедующий личную свободу и социальное равенство. Мы считаем, что тут надо выбирать. Мы свой выбор сделали. Мы выбрали свободу, с которой сочетаем лишь один вид равенства: формальное равенство перед законом. Равенство материальное, социальное, социалистическое, пайковое -- с личной свободой несочетаемо и должно быть отвергнуто. Однако "между либерализмом начала XIX в. и нашим либерализмом есть существенная разница, которую нельзя достаточно решительно подчеркнуть. У нас общая идеология -- мы выдвигаем, как и выдвигали тогда, личную свободу, как величайшую общественную ценность и как исходный двигатель общественного целого. Мы очерчиваем примерно тот же круг личных прав, неприкосновенных для государства.
Но у нас различные религиозно-метафизические предпосылки. Мы считаем личную свободу неприкосновенной не потому, или -- вернее и точнее -- не только потому, что это наилучший технический способ достичь общего благополучия, а потому, что, как христиане, мы считаем человеческую личность величайшей ценностью".
Все это "критическое" противопоставление "свободы и равенства", которым можно было заниматься в (для того времени наивных) немецких учебниках полвека тому назад; вся война с "социализмом" на этой почве сейчас годится только для людей, не имеющих понятия об истории и современных направлениях европейской политической мысли. Прежде всего, никакого "либерализма начала XIX в." не было: самое это слово постепенно входит в обиход лишь со второй четверти этого века. Но на континенте у либерализма был гораздо более ранний идеологический источник, общий у него с чисто демократическими и отчасти с социалистическими течениями. Эта настоящая идейная родина европейского и либерализма, и демократии есть доктрина французской революции, нашедшая свое высшее выражение в декларации прав 1789 года {"Декларация прав человека и гражданина", провозглашенная во время Великой Французской революции.},-- документе, с которым "возрожденским" "либеральным демократам" достаточно будет ознакомиться, чтобы потерять всякую охоту к исканию идеологических прецедентов в истории европейских освободительных доктрин. Эта доктрина, основанная на неразделимых началах свободы и равенства, действительно, не противоречила христианской идее личности в евангельском смысле. Но предшественников для своего "христианства" "Возрождению", во главе с г. Ильиным, нужно искать у де Местра и других представителей реакционной романтики начала XIX века. Позднейший "либерализм" в узком смысле, действительно, односторонне подчеркивал начало неограниченной свободы конкуренции в экономической области и сводил роль государства к узкополицейским задачам, вследствие чего пришел, у Бастия и т.п., к чему-то вроде "буржуазного анархизма". Как бы то ни было, этот старый либерализм давным-давно исчез с европейского политического горизонта по той причине, что он просто не мог совладать с фактами экономического развития, с образованием мощных объединений капитала и труда, фактически устраняющего во многих случаях полную свободу конкуренции и т.п.
Но в одной только Германии его место оказалось ничем не заполненным, что и привело к фатальному столкновению сил реакции и социализма. Во Франции наследство либерализма перешло к радикализму, который любит прибавлять к своему названию слово "социалистический" совсем не потому, что он сколько-нибудь разделял идеал коллективистской организации труда, который он, напротив, отвергает, а потому, что он считает нужным защищать личность не только против "насилия" и "обмана", но и против иных форм угнетения, развивающихся на почве нужды и злоупотреблений богатством и т.д. -- с целью не подавления, а укрепления всякой, в том числе и экономической, свободы личности. В Англии, где и самое манчестерство {Манчестерство -- направление экономической политики, требующее невмешательства государства в хозяйственную жизнь страны.} никогда не было столь прямолинейным, как его континентальные ученики, переход от старого к новому либерализму совершился без идейного и партийного разрыва. И этот новый либерализм, совершивший незадолго перед войной огромную работу социального переустройства, прямо использует идею "уравнения" не материального достатка, но "шансов борьбы", путем не национализации производства, а обеспечения всем необходимым "минимума исходной точки" и наблюдения за "правильной игрой" в экономической борьбе. Это настоящая идеология несоциалистической демократии является сейчас центральной идейной движущей силой в жизни Европы.
Во Франции именно представителям этой идеологии принадлежит в настоящее время руководящая государственная роль, в то время как социализм играет роль, колеблющуюся от нетвердой поддержки этой демократии до оставления ее без помощи в борьбе с коммунистическим разрушением. В Англии политическая неудача либерализма отнюдь не означает его идейной неудачи, напротив, его требования восприняты и приводятся в жизнь самими консерваторами, а с другой стороны, можно без особого труда предсказать, что рабочая партия лишь постольку станет политическим наследником нового либерализма, поскольку будет фактически продолжать его дело. Ибо -- и это самое важное -- как нам приходилось недавно указывать по поводу новой грандиозной социальной реформы, только что проведенной в Англии, фактически социальный прогресс идет отнюдь не по линии "приближения к социализму", а, по прежней, линии "социальных реформ", в смысле укрепления положения личности.
Такова действительно существующая несоциалистическая демократия, в идеологии которой идеи свободы и равенства неразрывно объединены. Всякие попытки воскресить старый либерализм, даже под названием "либеральной демократии", вообще безнадежны. И в данном случае эта попытка совершенно искусственная, ради прикрытия таких настроений и интересов, сопоставление с которыми может только оскорбить эту почтенную тень. Тем, кто (как это опять чрезвычайно определенно разъясняется в статье Шульца в данном же номере) мечтает об "армии в сюртуках", которая (пока еще не изжита вера масс в способность собою править) готова быть не враждебной народному представительству, поскольку оно не объелось белены, но в любой момент даст почувствовать монарху, что может "одеть на заболевших смирительную рубашку", а случае "ослабления" самой короны, готова поставить ей "в помощь своего фашистского вождя" (по старому правилу прусских многих иных дворян: "король самодержавен, пока творит нашу волю") -- представителям таких "идей" лучше бы оставить либерализм и демократию в покое.