Милюков Павел Николаевич
В.А. Маклаков о книге проф. Пэрса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   П. Н. Милюков: "русский европеец". Публицистика 20--30-х гг. XX в.
   М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. -- (Люди России).
   

В.А. МАКЛАКОВ О КНИГЕ ПРОФ. ПЭРСА

   К моим статьям о "Падении монархии" проф. Пэрса мне приходится прибавить постскриптум. В только что полученной книжке "Slavonic Review" {Речь идет о журнале "Slavonic and East European review" (University of London, School of Slavonic and East European studios. London).} я прочел подробную рецензию В.А. Маклакова на ту же тему, но с другой точки зрения, ему свойственной. Мы оба отметили, что проф. Пэрс находится под влиянием своих политических друзей. Но я разумел под этим влияние октябристов (к которым В.А. Маклаков политически близок), а В.А. Маклаков обвиняет проф. Пэрса в подчинении взглядам "кадетов" и, в частности, моим. Мы оба, в конце концов, сходимся в том, что автору разбираемой книги не удалось примирить противоположные взгляды его русских друзей, и, следуя тем и другим сразу, он впал в неизбежные противоречия. Но все же основной его взгляд на события -- октябристский (и маклаковский), а не "кадетский". И мне бы не было надобности писать этой статьи, если бы одобрением этого октябристского освещения событий В.А. Маклаков и ограничился. Но он идет дальше -- и преследует проф. Пэрса за его верность "либеральной легенде", которую "мы сами и выдумали". Ее надо всячески разрушить, чтобы понять ход событий. И В.А. Маклаков, как известно, давно этим занимается. А проф. Пэрс "повторяет старые либеральные лозунги, восхищается талантами первой Думы, ее "адресом" и другими грехами тех дней". Автор книги "позволил овладеть собой той версии, которую либералы внушили Европе. Эта версия нуждается в общем пересмотре, но проф. Пэрс не решился его произвести". Со своей стороны В.А. Маклаков снова старается -- в глазах Европы -- искоренить "либеральную легенду". Поэтому от разбора книги Пэрса он переходит к своей любимой теме, критике кадетских провинностей. Правда, на этот раз он оговаривается, что "несправедливо порицать отдельные личности" за то, что было "общим явлением". Но тут же продолжает "порицать к.-д. за тот факт, что наиболее ответственные между ними не захотели стать выше толпы и попытаться руководить ею". Это сводится к тому же "порицанию личностей".
   Я не собираюсь переубеждать В.А. Маклакова. Если он не исправил своего прежнего взгляда на мою личную роль и после моих воспоминаний в "Русских записках" {"Русские записки" -- общественно-политический и литературный журнал, издавался при непосредственном участии Н.Д. Авксентьева, И.И. Бунакова, М.В. Вишняка, В.В. Руднева в Париже в 1937-1939; в 1938 г. No 4 вышел под редакцией П.Н. Милюкова.}, на которые ссылается, то, очевидно, спорить с ним бесполезно. Он остается во власти своих старых впечатлений, которые мне уже приходилось характеризовать печатно. Но в данной статье есть утверждения, которые формулированы отчетливее, чем прежде,-- и тем ярче подчеркивают собственные ошибки В.А. Маклакова в оценке событий. Книга проф. Пэрса принесла ту добавочную пользу, что вновь вскрыла разницу -- и даже противоположность -- тех точек зрения его политических друзей, которые чересчур сближены и сглажены в его мозаическом рассказе о внешнем ходе событий.
   В.А. Маклаков соглашается с самоограничением автора избранной им темой. Мало того: он вместе с проф. Пэрсом выбирает и в этом ограниченном сюжете еще более тесный круг вопросов -- о личной ответственности за катастрофу главных руководителей событий. Он признает, что при такой постановке отпадает даже его "прежний" взгляд на решающее значение войны. Он соглашается с признанием примиряющей роли цензовой Государственной Думы и с картиной растущего благосостояния при старом режиме. Отведя главных лицедеев драмы от общего исторического фона, так сказать, на первый план исторической рампы, он получает возможность свести свои объяснения к поведению двух элементов: кадетов и императора. В его упрощенной схеме оба фактора поочередно впадают в одну и ту же психологическую ошибку. Вначале "кадеты" не верят императору. В конце император не верит "кадетам". Отсюда происходят все бедствия. Но в нарушении этой основной предпосылки "доверия" виноваты в конце концов все-таки кадеты. La confiance est une plante qui ne repousse pas {Доверие -- это растение, которое нельзя вырастить дважды (фр.).}, цитирует В.А. Маклаков Бисмарка. На суженых таким образом подмостках император играет отраженную и второстепенную роль. Главные "злодеи" маклаковской фабулы -- все же кадеты.
   Повторяю, спорить против такой степени предвзятости -- бесполезно. Но позволительно еще и еще раз подчеркнуть некоторые факты, которые нельзя оспаривать, и которые в корне разрушают концепцию В.А. Маклакова.
   Начнем с конца: с этого "недоверия" императора, которое справедливо заслужено "кадетами". Одним ли "кадетам" не доверял Николай II? И только ли с опыта первой Думы началось его недоверие? Ведь он не доверял и Витте, не доверял Столыпину, не доверял Гучкову, Родзянке, Шипову и т.д. Кому доверял он? По конструкции В.А. Маклакова выходит, что он отдался в полную власть императрицы и Распутина только тогда, когда все другие его "обманули". Но ведь были другие имена, перед которыми давно уже пасовала его слабая воля. В.А. Маклаков забыл Победоносцева, кн. Мещерского... Случаен ли был этот выбор?
   Ответив на этот вопрос, В.А. Маклаков, может быть, пришел бы и к правильному выводу, почему императору "не доверяли"... не только кадеты. У Николая II была своя идея, основная идея его царствования, "лучшая мечта всей его жизни", как он выразился Коковцову, в решительный момент, когда приходилось выбирать между доверием и недоверием к кадетам. Этой "лучшей мечте" отвечали Победоносцев и Мещерский, Союз русского народа, даже "истинно русские извозчики", но не отвечали Витте и Столыпин,-- потому что то была "мечта" всех последних самодержцев -- сохранить во что бы то ни стало свою неограниченную власть: "...передать сыну то, что получил от отца". Императрица получила власть потому, что она отдала всю свою волю осуществлению этой "мечты". "Мы помазаны Богом".
   Но царь дал "конституцию", возражает Маклаков. Тут его другая ошибка, столь же непростительная, как первая. Царь никогда не думал, что он дал конституцию. Манифест 17 октября? Это "была бы конституция",-- писал царь жене в условной форме, оправдываясь в своей вынужденной обстоятельствами подписи. В сознании царя его уступка "конституцией" не была. Правда, в минуту опасности и одиночества он подписал документ с "законодательной властью" Думы. Но достаточно вспомнить, как он упирался, как Витте вынудил подпись, и как, в конце концов, Николай II понимал эту власть. "Разве я, монарх, не вправе делать то, что хочу?",-- спросил он как бы с наивным удивлением своих советников. Он и "сделал, что хотел" -- 3 июня 1907 года {Закон 3(16) июня 1907 г. означал третьеиюньский переворот, разгон II Государственной думы и изменение избирательного закона о выборах в Думу. Изменение по закону представительства в Думе помещиков и торгово-промышленной буржуазии и сокращение числа представителей крестьян и рабочих нарушало Манифест 17 октября 1905 г. и Основные законы 1906 г., по которым законы не могли издаваться без одобрения Государственного совета.}. С тех пор вопрос о возвращении к "совещательной" Думе стал на очередь и сделался лишь вопросом времени.
   Царь не дал и не хотел дать конституции: это кадеты понимали тогда; этого В.А. Маклаков не хочет понять и теперь. Отсюда их дальнейшая борьба; отсюда и царское недоверие авансом, смешение их с революционерами, республиканцами и т.д. В.А. Маклакову хотелось бы, чтобы кадеты как-то исхитрились, сделали хотя бы вид, что поверили в "конституцию", и тем -- понемножку, помаленьку -- втащили бы конституцию в жизнь. Увы, этой тактики держались, но не могли провести ни Гучков, ни Столыпин. Гр. Коковцев проводил ее автоматически, потому что был аполитичен; но скоро и он потерял доверие... императрицы.
   Есть, однако, точка на этом пути, дойдя до которой В.А. Маклаков начинает, к моему удивлению, хвалить кадетов! Это их поведение в третьей и четвертой Думе. Тут В.А. Маклаков сходится с проф. Пэрсом. Но только с другой стороны. Я уже отметил, что в четвертой Думе проф. Пэрсу стало легче согласовать свои дружеские симпатии с реальностью, потому что все его друзья полевели. А Маклаков одобряет кадетов за то, что они... поправели. И тут уже мне приходится защищать проф. Пэрса от его критика. Проф. Пэрс все-таки "гладстонианец", и есть вещи, которых он перенести не может, хотя бы и пришлось впасть в противоречия. В.А. Маклаков все гнет под свою предвзятую точку зрения -- и потому последователен до полного извращения истины.
   Четвертая Дума вся в целом составе постепенно радикализируется. Именно поэтому она становится "популярной". В.А. Маклаков всячески доказывает ее "лояльность". Пусть, вместе со всей страной, она критиковала военные порядки и мероприятия. Но ведь она и помогала войне. В стране "было недовольство"? Но "правительство взяло новый курс и несколько министров (каких!) получили отставку". "Сотрудничество между властями и публикой расширилось". Но "Дума откликнулась на это, создав Прогрессивный блок" {Прогрессивный блок был образован в 1915 г., объединял умеренно-правые и либеральные фракции IV Государственной думы и группы Государственного совета.}. В.А. Маклаков одобряет создание этого блока, не видя, что оно значит и к чему приведет. "Кадеты в первый раз заключили соглашение с умеренными конституционными партиями, с октябристами и даже с националистами". Дошло даже до того, что царь посетил Думу. В.А. Маклаков торжествует, перенося идиллию третьей Думы проф. Пэрса в четвертую. Этой ошибки даже проф. Пэрс уже не делает. Он знает, что при сложившемся положении, "всякая Дума кончает оппозицией". Но В.А. Маклаков выступает на защиту "умеренности" думского "блока" от проф. Пэрса. Блок выступил с несвоевременной программой реформ,-- замечает Пэрс. Нет,-- отвечает В.А.,-- "это не верно. Многие реформы были осуществимы. Другие не спешны; блок не просил о реформе конституции, а довольствовался "министерством доверия, то есть условием sine qua non {без чего нет (лат.).} здоровой политической жизни"". Неосторожно сказано это "sine qua non": это ведь и есть источник оппозиции. Правда, блок не просил "министерства, ответственного перед Думой", но ведь "доверие" министерству требовалось не от императора, а от страны, безусловно не доверявшей монарху. Осуществима ли была при этом "безусловная предпосылка" здоровой политической жизни? В.А. Маклаков забывает про удивление монарха, когда Бьюкенен напомнил ему про этого рода "доверие". Не страна должна "доверять" ему, а сама должна "заслужить" его доверие... -- оборвал он гордо посланника.
   Но "блок был лоялен к власти",-- настаивает Маклаков. К какой власти? Ведь министры, сторонники "блока", только что получили отставку и были заменены распутинскими креатурами. А сам В.А. отмечает, что "блок" объявил им войну. Использование Распутина германцами он считает вероятным. Всю картину хаоса последних месяцев он также разделяет. Только роль "блока" он хочет выгородить от участия в борьбе против распутинцев и хаоса. И тут опять сказывается его основная ошибка. Проф. Пэрс, конечно, не прав, приписывая "блоку" в целом один из планов свержения императора. Но он ближе к истине, нежели его критик. Я припоминаю совещание руководителей "блока" в помещении торгово-промышленного съезда, где обсуждался вопрос о престолонаследии после низложения Николая П. О самой процедуре низложения там не говорилось, а только о его последствиях. Но об этом не говорилось потому, что мы считали Гучкова и Некрасова посвященными в секретную часть "плана". Это и подтверждает Гучков в своем показании и в сообщениях Пэрсу. "Блок", конечно, не хотел оставаться позади надвигавшихся событий. Он сыграл главную роль в составлении кабинета февральской революции, а я заявил об этом решении "блока" в известной речи в Екатерининском зале. Все это, по конструкции В.А. Маклакова, должно было бы считаться каким-то срывом "лояльного" "блока" в революцию. У проф. Пэрса -- это только естественное последствие занятой "блоком" политической позиции. И это правильно.
   Подводя итог, В.А. Маклаков обвиняет проф. Пэрса в том, что он чересчур начитался Милюкова. Вот его слова с моими замечаниями в скобках. "Книга Пэрса многое изображает лучше и вернее (очевидно то, что больше соответствует взгляду самого В.А.). Но в своем понимании нашего прошлого он не мог отрешиться от версии тех, кому симпатизировал. (Это верно относительно друзей Маклакова). Сам, будучи либералом, "гладстонианцем", он был близок к партии, которая представляла этот либерализм, то есть к кадетам (это уже не совсем верно). Он знал и ценил их лидера Милюкова, читал его книги и из них получил кадетскую версию (он получил ее из своих личных наблюдений, а книги мои читал недостаточно внимательно). Он даже не отказался от этой версии, когда заметил многие ее ошибки (смешав, как и В.А. Маклаков, Милюкова с партией). Подчинение этой версии сказалось в изображении либерального движения (оно все же изложено у Пэрса жизненнее и ближе к правде, нежели последовательная система его осуждения у В.А. Маклакова)".
   Говорить ли об обвинении нас В.А. Маклаковым в нашей "связи с революцией"? Тут В.А. прав. Я согласен с ним, что мы "не остались нейтральными": если не действиями, то моральной поддержкой (мы) были на стороне революции (как, впрочем, был тогда и сам В.А. Маклаков). Это правда. Вместе мы добыли этот манифест, который В.А. Маклаков упорно считает "конституционным". Вместе мы боролись и дальше, не считая этой уступки достаточной, и не желая идти в плен к исполнителям непреклонной императорской воли. История, к несчастью, оправдала нас, а не В.А. Маклакова. Мы ставили условия, необходимые для избежания революционного исхода. Они не были приняты,-- и не мы виновны, что революция воспоследовала. В последнюю минуту большинство четвертой Думы присоединились к нам. Но новые, сильно смягченные условия, по той же причине, были отброшены вместе с последними министрами, еще понимавшими положение. И этот печальный исход, даже с точки зрения Маклакова, одобрившего наше поведение в "блоке", хотя и понявшего его по-своему, вполне отвечал нашей первоначальной оценке непоправимого вреда упрямой тактики падавшей династии. В.А. Маклаков видит мою (запоздалую) заслугу в попытке спасти монархию уже при начавшейся революции. Но вся наша политика преследовала ту же цель,-- если бы она была понята правильно. К сожалению, спасти монарха против его воли от последствий его поведения,-- ни мы, ни кто-либо другой, включая и друзей Маклакова,-- не имели возможности.
   
   Последние новости. 1919, 16 июля
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru