Милюков Павел Николаевич
Карамзин, Николай Михайлович

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Петр Милюков

Карамзин, Николай Михайлович

   -- знаменитый русский литератор, журналист и историк; род. 1 декабря 1766 г. в Симбирской губ. Он вырос в деревне отца, симбирского помещика. Первой духовной пищей 8--9-летнего мальчика были старинные романы, развившие в нем природную чувствительность. Уже тогда, подобно герою одной из своих повестей, "он любил грустить, не зная о чем", и "мог часа по два играть воображением и строить замки на воздухе. На 14-м году К. был привезен в Москву и отдан в пансион моск. проф. Шадена: он посещал также и университет, в котором можно было научиться тогда "если не наукам, то русской грамоте". Шадену он обязан был практическим знакомством с немецким и французским языками. В Москве сложились литературные вкусы К. и начаты первые литературные опыты, состоявшие, по обычаю того времени, в переводах. После окончания занятий у Шадена К. несколько времени колебался в выборе деятельности. В 1783 г. мы видим его в СПб., занятым литературными трудами, в постоянном общении с И. И. Дмитриевым; в том же году он пробует поступить на военную службу, куда записан был еще малолетним, но тогда же выходит в отставку и в 1784 г. увлекается светскими успехами в обществе г. Симбирска. В конце того же года К. возвращается в Москву и через посредство земляка, И. П. Тургенева, сближается с кружком Новикова. Здесь началось, по словам Дмитриева, образование К., не только авторское, но и нравственное. Влияние кружка продолжалось 4 года (1785--88); К. много читал за это время, много переводил, увлекался Руссо и Стерном, Гердером и Шекспиром, наслаждался дружбой, стремился к идеалу и слегка грустил о несовершенствах этого мира. Серьезной работы над собой, которой требовало масонство и которой так поглощен был ближайший друг К. -- Петров, мы, однако, не видим в К. В 1789 г. К. простился навсегда с братьями по масонству и отправился путешествовать; с мая 1789 г. до сентября 1790 г. он объехал Германию, Швейцарию, Францию и Англию, останавливаясь преимущественно в больших городах, как Берлин, Лейпциг, Женева, Париж, Лондон. Вернувшись в Moскву, К. стал издавать "Московский журнал" (см. ниже), где появились "Письма русского путешественника". "Московский журнал" прекратился в 1792 г., может быть -- не без связи с заключением в крепость Новикова и гонением на масонов. Хотя К., начиная "Московский журнал", формально исключил из его программы статьи "теологические и мистические", но после ареста Новикова (и раньше окончательного приговора) он напечатал довольно смелую оду "К Милости" ("Доколе гражданин покойно, без страха может засыпать, и всем твоим подвластным вольно по мыслям жизнь располагать; ...доколе всем даешь свободу и света не темнишь в умах; доколь доверенность к народу видна во всех твоих делах: дотоле будешь свято чтима...; спокойствия твоей державы ничто не может возмутить") и едва не попал под следствие по подозрению, что за границу его отправили масоны. Большую часть 1793--1795 гг. К. провел в деревне и приготовил здесь два сборника под названием "Аглая", изданные осенью 1793 и 1794 гг. В 1795 г. К. ограничивался составлением смеси в "Моск. ведомостях". "Потеряв охоту ходить под черными облаками", он пустился в свет и вел довольно рассеянную жизнь. В 1796 г. он издал сборник стихотворений русских поэтов под названием "Аониды". Ровно через год появилась вторая книжка "Аонид", а затем К. задумал издать нечто вроде хрестоматии по иностранной литературе ("Пантеон иностранной словесности"). К концу 1798 г. К. едва провел свой "Пантеон" через цензуру, запрещавшую печатать Демосфена, Цицерона, Саллюстия и т. д., потому что они были республиканцами. Даже простая перепечатка старых произведений К. встречала затруднения со стороны цензуры; естественно, что при таких условиях он писал мало. К этому присоединилась еще какая-то усталость чувства: тридцатилетний К. извиняется перед читателями за пылкость чувств "молодого, неопытного русского путешественника" и пишет одному из приятелей: "всему есть время, и сцены переменяются. Когда цветы на лугах пафосских теряют для нас свежесть, мы перестаем летать зефиром и заключаемся в кабинете для философских мечтаний... Таким образом, скоро бедная муза моя или пойдет совсем в отставку, или... будет перекладывать в стихи Кантову метафизику с Платоновой республикой". Метафизика, однако, была так же чужда умственному складу К., как и мистицизм. От бесчисленных посланий к Аглае и Хлое, к верной и к неверной, он перешел не к философии, а к историческим занятиям. Неожиданная перемена царствования не изменяет общего настроения К., но дает этому настроению новый исход. Ода на воцарение имп. Александра I, написанная К., оказалась более кстати, чем его ода на воцарение Павла. Литература почувствовала себя на свободе: издатели наперерыв предлагали любимцу публики свои услуги для издания журнала. К. действительно принялся за журнал, но с иным направлением, чем прежние. В "Московском журнале" К. завоевал сочувствие публики в качестве литератора; теперь, в "Вестнике Европы" (1802--3 г.), он является в роли публициста. Преимущественно публицистический характер носит и составленное К. в первые месяцы царствования императора Александра I "Историческое похвальное слово императрице Екатерине II". Во время издания журнала К. все более входит во вкус исторических статей и наконец получает при посредстве товарища министра народного просвещения M. Н. Муравьева титул историографа и 2000 р. ежегодной пенсии, с тем чтобы написать полную историю России (31 окт. 1803 г.). С 1804 г. прекратив издание "Вестника Европы", К. погрузился исключительно в составление истории. В 1816 г. он издал первые 8 т. "Истории Государства Российского" (в 1818--19 гг. вышло второе издание их), в 1821 г. -- 9 том, в 1824 г. -- 10-й и 11-й, а в 1826 г. К. умер, не успев дописать 12-го тома, который был издан Д. Н. Блудовым по бумагам, оставшимся после покойного. В течение всех этих 22-х лет составление истории было исключительным занятием К.; защищать и продолжать дело, начатое им в литературе, он предоставил своим литературным друзьям. До издания первых 8 т. К. жил в Москве, из которой выезжал только в Тверь к великой княгине Екатерине Павловне (через нее он передал государю в 1810 г. свою записку "О древней и новой России") и в Нижний, по случаю занятия Москвы французами. Лето он обыкновенно проводил в Остафьеве, имении кн. Андр. Ив. Вяземского, на дочери которого, Екатерине Андреевне, К. женился в 1804 г. (первая жена К., Елиз. Ив. Протасова, умерла в 1802 г.). Последние 10 лет жизни К. провел в Петербурге и тесно сблизился с царской семьей, хотя сам имп. Александр I, не любивший критики своих действий, относился к К. сдержанно со времени подачи "Записки", в которой историограф оказался plus royaliste que le roi. В Царском Селе, где К. проводил лето по желанию императриц (Марии Феодоровны и Елизаветы Алексеевны), он не раз вел с имп. Александром откровенные политические беседы, с жаром восставал против намерений государя относительно Польши, "не безмолвствовал о налогах в мирное время, о нелепой губернской системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых важнейших сановников, о министерстве просвещения или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только Россию, о мнимом исправлении дорог, столь тягостном для народа, наконец, о необходимости иметь твердые законы, гражданские и государственные". По последнему вопросу государь отвечал, как мог бы он отвечать Сперанскому, что "даст коренные законы России", но на практике это мнение К., как и другие советы противника "либералов" и "сервилистов", Сперанского и Аракчеева, "осталось бесплодно для любезного отечества". Кончина имп. Александра потрясла здоровье К.; полубольной, он проводил ежедневно время во дворце в беседе с императрицей Марией Федоровной, от воспоминаний о покойном государе переходя к рассуждениям о задачах будущего царствования. В первые месяцы 1826 г. К. пережил воспаление легких и на весну решился по совету докторов ехать в Южную Францию и Италию, для чего имп. Николай дал ему денежные средства и предоставил в его распоряжение фрегат. Но К. был уже слишком слаб для путешествия и 22 мая 1826 г. скончался.
   Приступая к составлению русской истории без надлежащей исторической подготовки, К. не имел в виду быть исследователем. Он хотел приложить свой литературный талант к готовому материалу: "выбрать, одушевить, раскрасить" и сделать, таким образом, из русской истории "нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и иностранцев". Предварительная критическая работа над источниками для К. есть только "тяжкая дань, приносимая достоверности"; с другой стороны, и общие выводы из исторического рассказа кажутся историографу "метафизикой", которая "не годится для изображения действия и характера"; "знание" и "ученость", "остроумие" и глубокомыслие" "в историке не заменяют таланта изображать действия". Итак, перед художественной задачей истории отступает на второй план даже моральная, какую поставил себе покровитель К., Муравьев; критической историей К. не интересуется, философскую сознательно отстраняет. Но уже предшествовавшее поколение под влиянием Шлецера выработало идею критической истории; среди современников К. требования критической истории были общепризнанными, а следующее поколение выступило с требованием философской истории. Таким образом, со своими взглядами на задачи историка К. остался вне господствующих течений русской историографии и не участвовал в ее последовательном развитии. Страх перед "метафизикой" отдал К. в жертву рутинному представлению о ходе русской истории, какое сложилось в официальной русской историографии, начиная с XVI в. По этому представлению, развитие русской истории находится в причинной зависимости от развития монархической власти. Монархическая власть возвеличила Россию в киевский период; раздел власти между князьями был политической ошибкой, результатом которой явился удельный период русской истории; эта политическая ошибка была исправлена государственной мудростью московских князей-собирателей Руси; вместе с тем исправлены были и ее последствия -- раздробление Руси и татарское иго. Не внеся ничего нового в общее понимание русской истории, К. и в разработке подробностей находился в сильной зависимости от своих предшественников. В рассказе о первых веках русской истории К. руководился, главным образом, "Нестором" Шлецера, не вполне, однако, усвоив его критические приемы. Для позднейшего времени главным пособием К. служила история Щербатова, доведенная почти до того времени, на котором остановилась "История Государства. Российского". Щербатов не только помог К. ориентироваться в источниках русской истории, но существенно повлиял и на самое изложение. Конечно, слог "Истории" К. носит на себе печать литературной его манеры со всеми ее условностями; но в выборе материала, в его расположении, в истолковании фактов К. руководится "Историей" Щербатова, отступая от нее, не к пользе истины, в картинных описаниях "действий" и сентиментально-психологической обрисовке "характеров". Особенности литературной формы "Истории Г. Р." доставили ей широкое распространение среди читателей и поклонников К. как литератора. В 25 дней все 3000 экземпляров первого издания "Истории Г. Р.".разошлись между этими читателями. Но те же особенности, которые делали "Историю" превосходной для своего времени популярной книгой, уже тогда лишали ее текст серьезного научного значения. Гораздо важнее для науки того времени были обширные "Примечания" к тексту. Небогатые критическими указаниями, "примечания" эти содержали множество выписок из рукописей, большей частью впервые опубликованных К. Некоторые из этих рукописей теперь уже не существуют. В основу своей истории К. положил те материалы московского архива министерства (тогда коллегии) иностранных дел, которыми уже пользовался Щербатов (особенно духовные и договорные грамоты князей и акты дипломатических сношений с конца XV в.); но он мог воспользоваться ими полнее благодаря усердной помощи директоров архива, Н. М. Бантыш-Каменского и А. Ф. Малиновского. Много ценных рукописей дало синодальное хранилище, тоже известное Щербатову, библиотеки монастырей (Троицкой лавры, Волоколамского монастыря и др.), которыми стали в это время интересоваться, наконец, частные собрания рукописей Мусина-Пушкина и Румянцева. Особенно много документов К. получил через канцлера Румянцева, собиравшего через своих многочисленных агентов исторические материалы в России и за границей, а также через А. И. Тургенева, составившего коллекцию документов папского архива. Обширные выдержки из всего этого материала, к которому надо присоединить найденную самим К. южную летопись, историограф напечатал в своих "Примечаниях"; но, ограничиваясь ролью художественного рассказчика и оставляя почти вовсе в стороне вопросы внутренней истории, -- он оставил собранный материал в совершенно неразработанном виде. Все указанные особенности "Истории" К. определили отношение к ней современников. "Историей" восхищались литературные друзья К. и обширная публика читателей-неспециалистов; интеллигентные кружки находили ее отсталой по общим взглядам и тенденциозной; специалисты-исследователи относились к ней недоверчиво и самое предприятие -- писать историю при тогдашнем состоянии науки -- считали чересчур рискованным. Уже при жизни К. появились критические разборы его истории, а вскоре после его смерти сделаны были попытки определить его общее значение в историографии. Лелевель указывал на невольное искажение истины К. "через сообщение предшедшему времени -- характера настоящего" и вследствие патриотических, религиозных и политических увлечений. Арцыбашев доказывал, как вредят "Истории" литературные приемы К., Погодин подвел итог всем недостаткам "Истории", а Полевой указал общую причину этих недостатков в том, что "К. есть писатель не нашего времени" и что все его точки зрения, как в литературе, так и в философии, политике и истории, устарели с появлением в России новых влияний европейского романтизма. В 30-х годах "История" К. делается знаменем официально-"русского" направления, и при содействии того же Погодина производится ее научная реабилитация. Осторожные возражения Соловьева (в 1850-х годах) заглушаются юбилейным панегириком Погодина (1866).
  
   Источник текста: Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru