Михайловский Николай Константинович
Гюи де-Мопасан. Жизнь. Роман. Перевод с предисловием Ф. И. Бургакова. Спб. 1883

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Гюи де-Мопасанъ. Жизнь. Романъ. Переводъ съ предисловіемъ Ѳ. И. Бургакова. Спб. 1883.
   Молодая дѣвушка, Жанна ле-Пертюисъ де-Во, только-что вышедшая изъ монастыря, какъ-то совсѣмъ нечаянно, безъ принужденія, но и безъ особеннаго желанія выходитъ замужъ за изящнаго и красиваго виконта де-Ламара. Виконтъ оказывается мелочнымъ, грубымъ, жестокимъ и совершенно безстыднымъ негодяемъ. Мелкія черты непривлекательныхъ свойствъ мужа Жанна замѣтила очень скоро, черезъ нѣсколько же дней послѣ свадьбы. Но ей предстояло гораздо болѣе крупное разочарованіе. Въ одинъ прекрасный день она узнала, что ея горничная и вмѣстѣ молочная сестра, Розалія, родила ребенка, который есть плодъ ея связи съ виконтомъ, а связь эта началась съ самаго появленія виконта въ домѣ родителей Жанны. Но не одна ревность гложетъ при этомъ сердце Жанны. Виконтъ ведетъ себя по отношенію къ женѣ, къ любовницѣ, къ ея ребенку съ такимъ безстыдствомъ, съ такимъ жестокимъ цинизмомъ, что у жены не остается къ нему иного чувства, кромѣ презрѣнія. Къ тому же она и сама беременна. Случайное смущеніе отца Жанны во время этой исторіи открываетъ ей, что и онъ, ея добрый, любимый отецъ, въ свое время былъ не совсѣмъ чистъ по части веселаго грѣха. Такое же открытіе онъ дѣлаетъ впослѣдствіи и относительно своей матери. Сосѣдка, графиня Фурваль, удостоиваетъ своей благосклонности виконта, но графъ, ея мужъ, мстя за свою оскорбленную любовь, убиваетъ обоихъ. Жанна остается одна, подавленная всѣми этими открытіями, слишкомъ чистая, чтобы самой увлечься водоворотомъ, и слишкомъ ничтожная, чтобы съ нимъ раздѣлаться. Вся жизнь ея сердца сосредоточивается на сынѣ, но и онъ, связавшись съ какой-то кокоткой въ Парижѣ не приноситъ ей ничего, кромѣ страданій. Уже старая и немощная, она встрѣчаетъ лучъ утѣшенія въ лицѣ внучки, ребенка, присланнаго ей распутнымъ сыномъ.
   Таково содержаніе романа Гюи де-Мопасана.
   Романъ сталъ нынѣ первенствующею формою въ беллетристикѣ, и это очень понятно, потому что никакая другая форма не дастъ такихъ широкихъ рамокъ, такой возможности полно и всесторонне отразить жизнь въ литературѣ. Но не всякая возможность осуществляется. Еслибы отъ нынѣшней французской цивилизаціи осталась только кучка романовъ школы, гордо называющей себя натуралистическою или экспериментальною, то наши поздніе потомки пришли бы въ немалое изумленіе. Они могли бы подумать, что французы конца XIX вѣка главнымъ образомъ и даже чуть не исключительно занимались прелюбодѣяніемъ. До такой степени эта струя преобладаетъ въ нынѣшней французской изящной литературѣ. Романисты хвастаются, что они, отбросивъ требованія нелѣпаго или лицемѣрнаго пуританства, рисуютъ правду и не колеблются рисовать ее во всѣхъ обнаженныхъ деталяхъ. Пусть такъ. Но неправда состоитъ въ этомъ, такъ сказать, выпяченномъ положеніи интересовъ прелюбодѣянія сравнительно съ массой интересовъ другого сорта, умственныхъ, политическихъ, которые существуютъ же и должны занять свое мѣсто и въ романѣ.
   Этой неправдивой выпяченности одной стороны жизни не избѣгъ и Гюи де-Мопасанъ. Весь интересъ его романа сосредоточивается на открытіяхъ, которыя дѣлаетъ послѣдовательно Жанна. Въ оправданіе автора слѣдуетъ сказать, что такова была его задача, что это не "жизнь", какъ слишкомъ громко и широко выходитъ въ русскомъ. переводѣ, а только Une vie, одна женская жизнь, а женская жизнь въ наше время естественно сплошь да рядомъ исчерпывается коллизіями любви. Однако, надъ головой Жанны скопляется все-таки слишкомъ однородная и однообразная туча. При этомъ, какъ ужь водится, въ нынѣшней французской литературѣ, "попадаются сцены, профанирующія суровый пуританизмъ", по выраженію переводчика. Сцены эти, продолжаетъ переводчикъ, "къ глубокому сожалѣнію", пришлось выпустить и замѣнить многоточіями. Не зная подлинника, вѣримъ переводчику на слово, то есть вѣримъ, что исчезновеніе нѣкоторыхъ сценъ достойно глубокаго сожалѣнія и что онѣ вполнѣ нужны и умѣстны при томъ "обнаженіи жизни", которымъ проникнутъ романъ Гюи де-Мопасана. Надо, впрочемъ замѣтить, что наши русскіе крупные художники -- Тургеневъ, Толстой, Достоевскій -- каждый но своему обнажая жизнь, вмѣстѣ съ тѣмъ фактически свидѣтельствуютъ, что обнажать жизнь и поднимать пологъ кровати не совсѣмъ одно и то же. Допустимъ, однако, что сюжетовъ, неудобныхъ въ видахъ нравственной щекотливости, совсѣмъ нѣтъ, что даже такія подробности любовныхъ отношеній, которыя только у дикарей предъявляются всякому желающему видѣть, а у людей, съ болѣе тонкимъ развитіемъ чувства любви, прячутся отъ посторонняго глаза, даже эти подробности подлежатъ литературному изображенію. Допустимъ, что въ этомъ именно и состоитъ "обнаженіе жизни". Остается еще вопросъ: какъ слѣдуетъ изображать эту обнаженную жизнь? "Натуралисты" увѣряютъ, будто они только собираютъ "человѣческіе документы", систематически устраняясь отъ какого бы то ни было субъективнаго ихъ освѣщенія; что для нихъ, какъ выразился герой романа Марка Монье "Сбитый съ толку", нѣтъ ни добра, ни зла, а есть только одна правда. Громкая фраза эта совершенно во вкусѣ тѣхъ, которыя въ такомъ большомъ количествѣ пустилъ въ обращеніе Эмиль Зола, лишена всякаго смысла. Правда ли, что въ буржуазной средѣ возможны, напримѣръ, тѣ отношенія между отцомъ, сыномъ и матерью, какія изображены въ La curée Зола? Правда. Но не менѣе правда и то, что это отношенія гнусныя, на которыя поэтому отнюдь не полагается накидывать поэтическій покровъ, въ родѣ знаменитаго описанія зимняго сада. Правда ли, что Октавъ Муре, начавшій въ Pot-bouille настольными и задворными приключеніями на манеръ Поль де-Кока, кончаетъ тѣмъ, что наживаетъ въ Au bonheur des dames милліоны, раздавивъ всякую конкурренцію, и кладетъ эти милліоны къ ногамъ прелестной дѣвицы? Можетъ быть, и правда, но не менѣе правда, что біографія обворожительнаго Октава отнюдь не заслуживаетъ идеализаціи и поэтическаго ореола. А между тѣмъ, "натуралисты", стремясь рисовать грязь съ полною и даже излишнею правдивостью въ подробностяхъ, въ то же время пускаютъ въ ходъ общую и коренную ложь, дѣлая изъ грязи конфетки. Развращенная роль этой лжи усиливается еще какъ талантливостью нѣкоторыхъ "натуралистовъ", такъ и значеніемъ, которымъ пользуется французская литература во всей Европѣ.
   Къ счастію, эта ложь начинаетъ, кажется, убывать, если судить по роману Гюи де-Мопасана. Можно бы было думать, что этотъ молодой и талантливый писатель, еще недавно объявившій себя, если не ошибаемся, открыто ученикомъ Зола, доведетъ пріемы учителя до крайности. Но ничего подобнаго нѣтъ. Правда, авторъ "жизни" слишкомъ охотно становится на скользкую почву подниманія полога, но онъ правдивъ нетолько въ смыслѣ вѣрнаго изображенія деталей. Гнусность является у него безъ всякихъ поэтическихъ ореоловъ. Виконтъ де-Ламоръ есть не обворожительный Октавъ, умощенный разными добродѣтелями, а характерный, яркій типъ человѣка совершенно безстыднаго и безсердечнаго. Самая концепція романа -- рядъ столкновеній наивной и невинной, ограниченной, но все-таки симпатичной женщины съ окружающею ее со всѣхъ сторонъ грязью и пошлостью -- гарантируетъ его до извѣстной степени отъ розоваго освѣщенія гнусности. У многихъ слабоголовыхъ можетъ явиться болѣе или менѣе опредѣленная симпатія къ обворожительному Октаву, болѣе или менѣе темный позывъ испытать весь этотъ блескъ искусно расписаннаго успѣха; но ужь навѣрное никого не соблазнитъ фигура де-Ламора. Или пусть, напримѣръ, читатель обратитъ вниманіе на истинно трагическую сцену, когда Ліанна, перебирая у гроба матери ея переписку, открываетъ ея старые грѣхи. Не аппетитъ можетъ возбудить эта серьёзно задуманная и тщательно выполненная сцена, а только отвращеніе къ старой лицемѣркѣ, до самой смерти съ наслажденіемъ перечитывающей письма любовниковъ, съ которыми она надувала мужа (какъ и онъ, впрочемъ, ее надувалъ). Надо замѣтить, что эта старуха вовсе не злодѣйка какая-нибудь, а, напротивъ, самая обыкновенная добрая женщина. Оттого-то ея фигура и выходитъ такою живою и типичною. Также живы и типичны и побочныя кабачныя лица, мелькомъ являющіяся въ драмѣ -- Розалія, ея женихъ, два священника, тетка Лизонъ, графиня Фурваль. Шаблономъ и мелодрамой отдаетъ только графъ Фурваль.
   Принимая въ соображеніе, что драгоцѣнную способность къ высшей правдѣ Мопасанъ обнаруживалъ и въ прежнихъ своихъ мелкихъ вещахъ (кое-что было напечатано и по-русски) и что "жизнь" есть первое его большое произведеніе, можно отъ души порадоваться этому лучу свѣта въ сумбурѣ "натурализма" и "экснериментализма".

"Отечественныя Записки", No 8, 1883

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru