Михайловский Николай Константинович
Письмо в редакцию

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПИСЬМО ВЪ РЕДАКЦІЮ.

Милостивые государи,

   Вы знаете, что нѣкогда Мальбругъ въ походъ поѣхалъ и что подъ нимъ былъ конь игрень... Мнѣ очень жаль, что слово "игрень" просто обозначаетъ лошадиную масть и не имѣетъ никакого отношенія къ игривости, игрѣ и игрушкамъ. Во-первыхъ, по нынѣшнему времени игривость, игра а игрушки самое подходящее дѣло, какъ думаютъ многіе, а во-вторыхъ, когда П. Д. Боборыкинъ въ походъ поѣхалъ, то подъ нимъ былъ конь, котораго я непремѣнно назвалъ бы игренимъ, еслибы это слово имѣло связь съ упомянутыми веселыми вещами.
   Не то, чтобы г. Боборыкинъ, "сидя въ чистомъ полѣ, лапти плелъ, свисталъ и пѣлъ и, своей доволенъ долей, никого знать не хотѣлъ"... А впрочемъ онъ пожалуй и въ чистомъ полѣ сидитъ (по крайней мѣрѣ, ему такъ кажется, что онъ въ чистомъ полѣ сидитъ), и лапти плететъ, и свиститъ, и поетъ, и своей долей доволенъ, и никого и ничего знать не хочетъ. Но все-таки онъ огорченъ, возмущенъ, оскорбленъ. И тѣмъ не менѣе, отиразляясь въ походъ, онъ выбралъ коня, при видѣ котораго невольно вспоминаются игривость, игра и игрушки. Какъ ухитрился почтенный романистъ сочетать все это въ нѣчто "цѣлокупное, тайна сія велика есть. И можетъ быть это даже не г. Боборыкина тайна, а матери-природы, которая положила его въ колыбельку совершенно такимъ же, какимъ опуститъ въ могилку -- да будетъ этотъ конецъ на многіе, многіе годы далекъ...
   Походъ свой г. Боборыкинъ предпринялъ въ No 1 журнала "Наблюдатель" подъ заглавіемъ "Наша литературная критика". Это дѣйствительно походъ, и походъ тѣмъ болѣе интересный, что онъ предпринятъ беллетристомъ, то есть человѣкомъ, кровно заинтересованнымъ въ достоинствахъ или недостаткахъ литературной критики. Нельзя же не обратить вниманія на такое явленіе. Но нельзя также не сказать, что это не статья и не "этюдъ", какъ любитъ называть свои произведенія г. Боборыкинъ, а именно походъ, нѣкоторое военное дѣйствіе.
   Начать съ того, что почтенный романистъ никому не даетъ пощады и не знаетъ даже ни одного такого проводника, ради котораго древле Богъ пощадилъ цѣлый преступный городъ. Критика журнальная и газетная, критики "консерваторы", "либералы", "радикалы", всѣ одинаково невѣжественны и недобросовѣстны. И не со вчерашняго дня началось это оскудѣніе, и не одну собственно литературную критику оно постигло. Нѣтъ, "вотъ уже по крайней мѣрѣ двадцать лѣтъ, какъ не замѣчается такихъ пріемовъ критики -- будетъ ли она философская, публицистическая или художественная-съ помощью которыхъ произведенія, люди, идеи, интересы выяснялись бы въ настоящемъ свѣтѣ". И далѣе: "Просмотрите вы списокъ переводныхъ сочиненій за послѣднія двадцать лѣтъ, по исторіи философіи, по разнымъ частямъ научно-философскаго мышленія, по психологіи, соціологіи, по литературной критикѣ, и параллельно составьте списокъ статей критическаго содержанія въ журналахъ и газетахъ, разберитесь въ массѣ ихъ и посмотрите, сколько окажется такихъ очерковъ или большихъ разборовъ, въ которыхъ значились бы пріобрѣтенія, сдѣланныя русскими рецензентами изъ этой серьёзной переводной литературы. Навѣрное можемъ сказать, что вліяніе окажется самымъ малымъ, точно будто Милли, Спенсеры, Бэны, Дарвины, Льюисы, Тэпы читались только для того, чтобы имѣть о нихъ понятіе и поставить на полку библіотеки".
   Ай, какъ стыдно, господа! Вы прочтете, да и поставите книжку на полку, а одинъ г. Боборыкинъ долженъ за всѣхъ васъ отдуваться и, прочитавъ, переварить, усвоить, пустить въ оборотъ какъ въ области своего художественнаго творчества, такъ и въ своихъ "этюдахъ"! А онъ еще не всю научно философскую переводную литературу перечислилъ. Прибавьте Марксовъ, Лассалеи, Ланге, Шопенгауеровъ, Гартмановъ, Рикардо, Ротбертусовъ, Лэббоковъ, Тэйлоровъ, Тэновъ, Боклей и проч. и оцѣните положеніе г. Боборыкина. Немудрено, что, вооружившись всѣмъ этимъ арсеналомъ, онъ, наконецъ, не выдержалъ и отправился въ походъ.
   Но зачѣмъ непремѣнно походъ, а не просто "этюдъ"? А если ужъ походъ, такъ зачѣмъ непремѣнно на игренемъ конѣ?
   Главный обвинительный пунктъ, предъявленный г. Боборыкинымъ, состоитъ въ томъ, что "мораль -- вотъ пагуба теперешней критики"; "преобладающая нота, какъ въ либеральныхъ, такъ и въ консервативныхъ органахъ, есть нота публицистическая, и разборы произведеній сводятся къ одобренію или неодобренію не художественнаго, а общественно-нравственнаго оттѣнка". Обвиненіе, какъ видите, не новое, для котораго, пожалуй, что и не стоило тревожить Миллей и Дарвиновъ, Бэновъ и Тоновъ. По крайней мѣрѣ, оно не разъ и прежде предъявлялось и нерѣдко съ гораздо большею силою и ясностью, чѣмъ это теперь дѣлается нашимъ Мальбругомъ. Какъ и слѣдуетъ походному, то есть военному человѣку, г. Боборыкинъ не заботится о доказательности, а болѣе палитъ афоризмами. Да и въ самомъ дѣлѣ, гдѣ же ужъ на походѣ аргументировать! Тутъ надо рубить, брать въ плѣнъ, въ трубы трубить, оружіемъ бряцать, конскими копытами пыль поднимать и людямъ ее въ глаза пускать. Единственное подобіе аргумента, и притомъ даже какъ бы новаго, представляетъ слѣдующая диссертація: англійскими психологами, видите ли, "доказано было, что въ предметахъ, стоящихъ внѣ насъ, нѣтъ ничего такого, что было бы сущностью красоты, какъ увѣряли нѣмецкіе метафизики, а потомъ и русскіе критики. Было незыблемо установлено, что все сводится къ тому, что въ насъ есть чувство прекраснаго, которое немыслимо безъ извѣстнаго рода волненія, эмоціи, и эта эмоція существенно отличается отъ разныхъ другихъ, отъ волненій нравственнаго или эгоистическаго характера. Только серьёзный психологическій анализъ утвердилъ то положеніе, что волненія эстетическаго свойства совершенно самостоятельны, хотя и могутъ быть осложняемы, дѣлаться ярче или слабѣе, вслѣдствіе ассоціаціи идей, примѣси другихъ чувствъ и настроеній... Если въ природѣ нѣтъ ничего такого, что представляло бы собою абсолютную красоту, что имѣло бы въ себѣ специфическое свойство помимо нашихъ ощущеній и волненій, то стало быть область воображенія дѣлается безпредѣльной, и предметы, сами по себѣ обыденные, иногда даже пошлые и грязные, въ силу художественнаго творчества, того, что-мы называемъ талантомъ, умѣньемъ, мастерствомъ, получаютъ для нашей души особую прелесть".
   Вотъ Pudelskern. Вотъ существеннѣйшая часть вооруженія г. Боборыкина, гордо и бодро галопирующаго на игренемъ конѣ. Подивитесь этой гордости, милостивые государи, потому что вооруженіе, какъ видите, чрезвычайно скромное, представляющее въ боевомъ слыслѣ minimum опасности для непріятеля и угрожающее скорѣе самому Мальбругу. Прежде всего, нѣтъ особеннаго резона такъ брыкаться въ сторону "нѣмецкихъ метафизиковъ", потому что кое у кого изъ нихъ г. Боборыкинъ могъ бы съ пользою для себя, для современниковъ и для потомства поучиться многому, въ томъ числѣ и по части низверженія "сущности красоты", независимой отъ нашихъ ощущеній. Я этимъ отнюдь не хочу сказать, что г. Боборыкину не зачѣмъ и нечѣму учиться у англійскихъ психологовъ. Совершенно напротивъ, пусть поучится, это ему будетъ на пользу. Поучившись, а впрочемъ и просто давъ себѣ трудъ и время подумать, онъ не повторитъ, конечно, что если въ природѣ нѣтъ абсолютной красоты, такъ "стало быть область воображенія дѣлается безпредѣльной". Совсѣмъ не "стало быть". Такъ точно, какъ если въ углу стоитъ палка, то изъ этого вовсе не "стало быть", что дядя г. Боборыкина живетъ въ Кіевѣ; напротивъ, мѣстопребываніе и даже самое существованіе дяди остаются вполнѣ неизвѣстны. Предѣлы воображенію полагаются разными вещами, въ числѣ которыхъ довольно трудно вдвинуть бытіе или небытіе абсолютной красоты. Безпредѣльность, какъ результатъ отсутствія безусловности! Занятная штука... Ну, это, положимъ, можетъ быть просто lapsus. А вотъ, что "предметы пошлые и грязные, въ силу художественнаго творчества, получаютъ для нашей души особую прелесть", это, извините меня, совсѣмъ вздоръ. Не обмолвка, замѣтьте пожалуйста, а настоящій вздоръ по существу и со всѣми соприкасающимися выводами и положеніями. Конечно, то, что считается сегодня пошлостью и грязью, можетъ, по прошествіи извѣстнаго времени, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, получить иную нравственную оцѣнку, быть можетъ, менѣе строгую, быть можетъ, болѣе строгую. Но въ каждую данную минуту мерзавецъ есть мерзавецъ, пошлякъ есть пошлякъ, грязная сцена есть грязная сцена. Всякій согласится, по крайней мѣрѣ, съ тѣмъ, что бываютъ такіе вполнѣ ужь несомнѣнные мерзавцы, пошляки и грязныя сцены. Изображеніе этихъ предметовъ можетъ, благодаря художественному творчеству, въ него вложенному, получить для зрителя или читателя "особую прелесть". Но изображаемый предметъ не долженъ получать никакой прелести, а долженъ оставаться гнусностью и грязью. Здѣсь-то г. Боборыкину и помогли бы англійскіе психологи, еслибы онъ въ самомъ дѣлѣ у нихъ хорошенько поучился или же бы просто далъ себѣ трудъ и время подумать, а не то что сколько посидѣлъ, столько и написалъ. Дѣйствительно, если "эстетическая эмоція существенно отличается отъ разныхъ другихъ, отъ волненій нравственнаго или эгоистическаго характера"; если "волненія эстетическаго свойства совершенно самостоятельны", такъ и давайте намъ, господа беллетристы, г. Боборыкинъ y compris, давайте, между прочимъ, прекрасныя изображенія и пошлыхъ, и грязныхъ предметовъ. Но помните, что самые-то предметы должны при этомъ оставаться грязными и пошлыми, и никакой "особой прелести" не получать, именно вслѣдствіе самостоятельности эстетической эмоціи.
   Отсюда проистекаетъ впрочемъ цѣлый рядъ выводовъ, рѣшительно непредвидѣнныхъ Мальбругомъ, бодро галопирующимъ на игренемъ конѣ, и вовсе не соотвѣтствующихъ цѣли его похода.
   Эстетическое волненіе самостоятельно и существенно отличается отъ волненій нравственнаго характера. Поэтому вполнѣ возможны, законны и необходимы съ точки зрѣнія эстетики такія художественныя произведенія, которыя, будучи прекрасными, въ тоже время возбуждаютъ презрѣніе или уваженіе, любовь или отвращеніе къ изображаемому предмету. Слѣдовательно, самостоятельность эстетическаго наслажденія нисколько не эманципируетъ художника и критика отъ обязанности служить не одной красотѣ, а творить и судить, соображаясь со всѣми другими условіями творчества и дѣйствительности, условіями, отнюдь не эстетическаго характера. Эти-то условія въ совокупности своей и кладутъ предѣлы воображенію, область котораго "стало быть" вовсе не дѣлается безпредѣльною отъ того, что существуютъ на свѣтѣ англійскіе психологи. Представьте себѣ изумленіе этихъ почтенныхъ, приличныхъ людей, если они узнаютъ, что въ городѣ Санктпетербургѣ, столицѣ обширной имперіи, быстро двигающейся по пути прогресса, есть г. Боборыкинъ, который изъ ихъ добросовѣстныхъ трудовъ дѣлаетъ такой выводъ: область воображенія безпредѣльна, не ограничена элементами приличія или нравственности, и роль искуства состоитъ, между прочимъ, въ приготовленіи изъ дряни конфетокъ путемъ усвоенія этой завѣдомой дряни "особой прелести". Нѣтъ, сказали бы англійскіе психологи, нѣсколько оправившись отъ изумленія: нѣтъ, это не совсѣмъ такъ, и даже, кажется, совсѣмъ не такъ. Конфетки приготовляются изъ такихъ то и такихъ то матеріаловъ, а, конечно, можно пожалуй и дрянь въ сахарѣ сварить, только это будетъ очень скверная конфетка...
   Я съ своей стороны вполнѣ присоединяю свой скромный голосъ посторонняго человѣка къ голосамъ англійскихъ психологовъ. Мало того, я рѣшаюсь поднять старый, осмѣянный тезисъ, что въ области искуства (въ романѣ въ особенности, потому что кому много дано, съ того больше и спросится) добродѣтель должна торжествовать, а порокъ долженъ быть наказанъ. Да. милостивые государи, я рѣшаюсь выставить и защищать этотъ старый тезисъ, только нѣсколько обработавъ его на новый ладъ, и слѣдовательно, готовъ принять всѣ удары гарцующаго на игренемъ конѣ Мальбруга, который съ такимъ побѣдоноснымъ видомъ заявляетъ: "мораль -- вотъ пагуба теперешней критики"...
   Конечно, тамъ, гдѣ по самому существу дѣла нѣтъ мѣста нравственному суду, тамъ неприложимъ и нашъ тезисъ. Въ области пейзажа, напримѣръ, не можетъ быть и разговора о торжествѣ или наказаніи добродѣтели или порока. Но разъ только эти понятія имѣютъ, если позволительно такъ выразиться, физическую возможность возникнуть, потребность нравственной оцѣнки должна быть удовлетворена въ полную мѣру этой возможности. Не объ томъ, разумѣется, рѣчь, чтобы фигурирующій, напримѣръ, въ романѣ злодѣй имѣлъ и внѣшній обликъ злодѣя и носилъ фамилію Лиходѣева, и въ концѣ романа получалъ возмездіе, положенное соотвѣтствующими статьями уложенія о наказаніяхъ. Бываютъ и такіе случаи, но рѣдко, такъ рѣдко, что возводить ихъ "въ перлъ созданія" значитъ лгать. (Мимоходомъ сказать, г. Боборыкинъ ужасно сердитъ на этотъ невинный "перлъ созданія": не научный, видите ли, терминъ, обломокъ отсталыхъ понятій, разрушенныхъ англійскими психологами. Конечно, это прекрасный поводъ пустить людямъ въ глаза пыль, поднимаемую копытами игреняго коня; съ другой стороны однако, никто тутъ научнаго термина и не усматриваетъ, никто au serieux "перлъ созданія" не принимаетъ, а если выраженіе привычно и понятно, такъ отчего же бы его и не употреблять?). Итакъ возводить въ перлъ созданія рѣдкіе случаи полнаго жизненнаго торжества добродѣтели и наказанія порока, значитъ лгать. А если ложь унижаетъ и человѣка, свидѣтельствуя о прошлыхъ, настоящихъ или будущихъ изъянахъ въ его силѣ, то тѣмъ паче унижаетъ она сферу искусства. Не такъ идутъ дѣла на грѣшной землѣ, и торжествующая свинья на ней также нерѣдка, какъ скованный Прометей. Искуство (не одно оно, конечно) можетъ и должно, изображая эту скорбную правду, какъ она есть, вносить въ нее вмѣстѣ съ тѣмъ поправку идеальнаго свойства, отнюдь не противорѣчащую спеціально эстетическимъ цѣлямъ, а напротивъ тѣсно съ ними связанную. Торжествующая свинья есть типическое житейское явленіе. Пусть же она торжествуетъ и въ романѣ, напримѣръ; но она свинья -- пусть такою въ художественномъ изображеніи остается. Торжествуя въ жизни, она приметъ казнь въ умахъ и сердцахъ читателей, казнь заслуженную и удовлетворяющую неотложной потребности нравственнаго суда. Й когда искуству предлагаютъ такую возвышенную, святую роль духовнаго возмездія за помраченное солнце и за торжество свиньи, г. Боборыкинъ смѣетъ говорить объ "униженіи" его! Онъ и теперь, конечно, скажетъ, что не въ этомъ задача художественнаго творчества, что для предоставленія торжества добродѣтели и кары пороку, существуютъ другія вѣдомства. Я вовсе не отрицаю существованія другихъ вѣдомствъ суда и расправы, орудующихъ своими спеціальными средствами. Но я утверждаю, что въ пользу привлеченія богатѣйшихъ средствъ искуства къ той же благородной цѣли было высказано въ нашей литературѣ много доводовъ, изъ которыхъ г. Боборыкинъ не потрудился опровергнуть ни одного. Ибо ссылка на самостоятельность эстестической эмоціи, если что-нибудь и опровергаетъ, то только самого г. Боборыкина. Нельзя, конечно, разумѣть эту самостоятельность въ томъ смыслѣ, что жизнь сама по себѣ, а художникъ, какъ нѣкоторый "чиновникъ совершенно посторонняго вѣдомства", тоже самъ по себѣ; что онъ служить по вольному найму въ особомъ департаментѣ красоты, рядомъ съ которымъ существуютъ или должны существовать особые же департаменты чести, приличія, правды, справедливости. Уразумѣвъ дѣло такимъ образомъ, г. Боборыкинъ хочетъ сдѣлать изъ искуства нѣчто въ родѣ того змѣя, пусканіемъ котораго занимаются лѣтомъ ребятишки: змѣй, на тоненькой бичевкѣ, залетаетъ Богъ знаетъ куда и носится тамъ единственно по волѣ вѣтровъ. Область, говорятъ, воображенія безпредѣльна, и я могу нарисовать, напримѣръ, неприличную картинку такъ, что у читателя, особливо до такихъ картинокъ охочаго, слюнки потекутъ; могу, потому что никто меня за это осудить не смѣетъ, потому что эстетическая эмоція самостоятельна, а "мораль -- пагуба". Между тѣмъ, изъ этой самостоятельности вытекаетъ нѣчто совершенно противоположное. Вытекаетъ именно возможность и законность такихъ художественныхъ произведеній, которыя, оставаясь вѣрны правдѣ жизни и законамъ прекраснаго, рисуютъ свинью свиньей, мерзость мерзостью, то есть возбуждаютъ въ читателѣ отвращеніе къ свиньѣ и мерзости. А это и есть возможность и законность торжества добродѣтели и казни порока въ искуствѣ. Въ искуствѣ, а стало быть и въ литературной критикѣ.
   Сейчасъ я вернусь къ продолженію этой темы, а теперь, съ вашего позволенія, скажу нѣсколько словъ о другихъ эпизодахъ похода Бобарыкина. Всего нѣсколько словъ.
   Представьте себѣ прокурора, что ли, который построилъ бы свою обвинительную рѣчь такъ: вотъ преступникъ, онъ совершилъ то-то, и то-то, положимъ, учинилъ кражу со взломомъ или грабежъ; но онъ утверждаетъ, что содѣянное имъ совсѣмъ не есть преступленіе, что грабежъ въ его положеніи былъ единственнымъ исходомъ, что грабежъ, наконецъ, есть благородное, открыто достигаемое возстановленіе такого-то попраннаго его права; хорошо, станемъ же на точку зрѣнія преступника и посмотримъ удовлетворительно ли онъ грабилъ; нѣтъ, грабить надо совсѣмъ не такъ, а вотъ какъ: выждать на большой дорогѣ, залечь въ оврагѣ и т. д. Это была бы, конечно, очень странная обвинительная рѣчь и доказывала бы только, что прокурору не такъ, чтобы очень дорогъ защищаемый имъ принципъ собственности, а просто ему пришла почему-то дикая мысль доѣхать преступника мытьемъ и катаньемъ: дескать, и грабитель онъ, да и грабитъ-то неправильно! нешто на такую сумму можно бы проѣзжающаго-то ограбить! Въ такомъ родѣ поступаетъ и г. Боборыкинъ. Не довольстуясь пораженіемъ "пагубной морали" при помощи англійскихъ психологовъ и нѣкоторой отсебятины, онъ перелетаетъ на своемъ игренемъ конѣ въ лагерь противниковъ и начинаетъ ихъ учить: развѣ такъ грабятъ?! надо вотъ какъ! Объ этой части разсужденій г. Боборыкина я говорить не буду, потому что вовсе не собираюсь защищать нашу литературную критику, хотя и приведу ниже нѣкоторыя, смягчающія ея вины обстоятельства. Теперь я хочу только отмѣтить походный характеръ предпріятія г. Боборыкина. Ему собственно не отстаиваемая имъ идея дорога -- еслибы такъ было, у него вышелъ бы "этюдъ"; ему нужно и мытьемъ и катаньемъ доѣхать вашихъ литературныхъ критиковъ -- и вотъ почему Мальбругъ въ походъ поѣхалъ, подъ нимъ былъ конь игрень...
   Повторяю, милостивые государи, что я не собираюсь защищать нашу литературную критику, но нельзя же, а если ужъ она такая убогая, то тѣмъ паче нельзя взводить на нее напраслину. А г. Боборыкинъ и этимъ не брезгаетъ. Такъ напримѣръ, онъ говоритъ: "Критики этихъ ("охранительныхъ") направленій, въ послѣднія пять-шесть лѣтъ, взъѣлись на французскій реалистическій романъ нисколько не менѣе, чѣмъ рецензенты совершенно противнаго лагеря, по ту сторону благой средины умѣреннаго либерализма. Гасильники сходятся съ радикалами и съ людьми самыхъ пламенныхъ соціальныхъ упованій въ своемъ брезгливомъ и часто враждебномъ чувствѣ къ реалистическому роману и къ самому сильному таланту этой школы. Вы наталкаетесь, какъ тутъ, такъ и тамъ, на тѣ же почти возгласы сантиментальной чопорности и педантскаго ригоризма". Мимо" ходомъ сказать, подчеркнутыя мною выше слова у г. Боборыкина не подчеркнуты, а подчеркнуть ихъ слѣдовало, потому что, написавъ ихъ, г. Боборыкинъ все-таки выказалъ нѣкоторую похвальную осторожность. Достоинъ въ самомъ дѣлѣ вниманія тотъ фактъ, что Зола, объ которомъ идетъ рѣчь, именно у насъ получилъ громкую извѣстность прежде даже, чѣмъ у себя на родинѣ, благодаря гостепріимству "Вѣстника Европы". Почтенный журналъ любезно предоставилъ свои страницы критическимъ упражненіямъ Зола, въ которыхъ было кое-что хорошее и кое-что новое, но все хорошее было для насъ, русскихъ, не ново, а все новое не хорошо. Такъ что одно время Зола фигурировалъ въ числѣ русскихъ литературныхъ критиковъ, внося, конечно, въ эту зараженную пагубною моралью среду только принципы и пріемы, а не приложеніе ихъ къ произведеніямъ русскихъ беллетристовъ. Что же касается "брезгливаго" отношенія къ порнографической сторонѣ "золаизма", то прежде всего не одна русская критика виновна въ "сантиментальной чопорности и педантскомъ ригоризмѣ". Въ самой Франціи Зола не разъ приходилось и теперь приходится выслушивать по этой части много гораздо болѣе яростныхъ упрековъ, а въ Германіи переводъ, если не ошибаюсь, Pot-Bouille былъ судимъ, осужденъ и запрещенъ за оскорбленіе общественной нравственности. Я вовсе не думаю прятаться или кого-нибудь прятать за эти факты, но они во всякомъ случаѣ показываютъ, что не такая же ужь исключительно тупоголовая порода эти бѣдные руе скіе критики и что справедливый или несправедливый гнѣвъ г. Боборыкина долженъ распространяться далеко за предѣлы обширной страны, въ которой звучитъ русская рѣчь. Главное дѣли, однако, не въ этомъ, а въ фальши общаго тона упрековъ собственно по поводу Зола. Я что-то не помню очень ужь пристальныхъ и огульныхъ нападокъ на даровитаго французскаго романиста со стороны русской критики. Помню одну брошюру московскаго происхожденія ("Золаизмъ" она называлась, имени автора не помню), въ которой, дѣйствительно, Зола былъ изрубленъ въ куски, куски сожжены и пепелъ развѣянъ въ пространствѣ. И любопытно, что авторъ брошюры столь же сердился на русскую критику за возвеличеніе Зола, какъ г. Боборыкинъ сердится за его приниженіе. Вотъ тутъ и угоди! Но затѣмъ большой дѣйствительно талантъ Зола едва ли кѣмъ-нибудь отрицался; въ то же время нѣкоторые, признававшіе и признающіе этотъ большой талантъ, не совсѣмъ же ужь такъ голословно утверждаютъ, что онъ слишкомъ склоненъ къ порнографіи и что его критическія упражненія, въ которыхъ онъ серьёзно сравнивалъ себя съ Клодомъ Бернаромъ и несъ разную другую претенціозную чепуху, свидѣтельствуютъ лишь о его малой образованности и большомъ самомнѣніи.
   Еслибы г. Боборыкинъ потрудился хоть мимоходомъ отмѣтить то обстоятельство, что русская критика оцѣнила талантъ Зола, онъ поступилъ бы, во-первыхъ, добросовѣстно, а во-вторыхъ, усмотрѣлъ бы самъ и людямъ бы показалъ, что и русская критика бываетъ иногда все-таки добросовѣстна. Не правда ли? О, милостивые государи, я очень хорошо знаю всѣ многоразличные изъяны и слабости русской критики, знаю ихъ, смѣю сказать, гораздо лучше г. Боборыкина, ибо больше, чѣмъ онъ, люблю русскую литературу и пристальнѣе его къ ней всегда приглядывался. Г. Боборыкинъ сегодня здѣсь, завтра тамъ, или вѣрнѣе, какъ Фигаро, и здѣсь и тамъ, и кто его знаетъ -- что онъ собственно любитъ, кромѣ самого себя и своего игреняго коня... Дѣло въ томъ, что, зная изъяны русской критики, я знаю вмѣстѣ съ тѣмъ нѣкоторыя совершенно постороннія причины этихъ изяновъ, тяготѣющія, впрочемъ, не надъ одной критикой, а и надъ беллетристикой и надъ всей бѣдной сѣрой русской жизнью. Не всѣ, разумѣется, изъяны этими посторонними причинами объясняются, но надо же помнить, милостивые государи, что la plus jolie fille ne peut donner que ce qu'elle а.
   Въ силу излюбленной г. Боборыкинымъ самостоятельности эстетической эмоціи, критикъ долженъ имѣть въ виду и художественную, и нравственно-политическую стороны разбираемаго произведенія. Онъ долженъ опредѣлить ихъ комбинацію, показать, что вотъ, дескать, напримѣръ, прекрасное изображеніе гнуснаго предмета или, наоборотъ, плохое изображеніе предмета высокаго и т. п.; долженъ усмотрѣть и пояснить, между прочимъ, дѣйствительно ли добродѣтель торжествуетъ въ данномъ произведеніи или же художникъ сознательно либо безсознательно предоставилъ торжество пороку. Извините, что я этой древней формулой пользуюсь. Г. Боборыкинъ, пролагающій якобы новые и якобы научные пути критикѣ, а въ сущности перемеливающій старую, никуда негодную дребедень, конечно, придетъ въ ужасъ отъ моей отсталости. Но вы-то понимаете, что я не сантиментальной лжи требую и говорю о торжествѣ добродѣтели и казни порока лишь въ сердцахъ и умахъ читателей. Это воздаяніе коемуждо по дѣломъ его художникъ совершаетъ при помощи эстетической эмоціи. Обѣ стороны дѣла такъ тѣсно связаны между собой и такъ важны именно въ своей связи, въ своей совокупности, что о какой-нибудь конкурренціи между ними не можетъ быть и рѣчи. Но бываютъ сложныя и многоразличныя обстоятельства, при которыхъ та или другая сторона сама собой выдвигается на первый планъ. Прежде всего эти обстоятельства могутъ заключаться въ личности критика. Представьте себѣ, что, будучи далеко не первостепеннымъ знатокомъ и любителемъ по части эстетической эмоціи, но все-таки кое-что понимая, онъ въ тоже время очень чутокъ къ торжеству добродѣтели и казни порока. Пусть же онъ даетъ что можетъ и не будемъ требовать съ него того, чего онъ дать не можетъ. Вотъ если онъ, взявшись за разработку преимущественно нравственно-политической стороны, оказывается по этой именно части плохъ, невѣжественъ, недобросовѣстенъ, тогда другое дѣло. Если же онъ при этомъ, сознавая свою слабость, даже совсѣмъ не суется собственно въ художественную критику, къ которой онъ не подготовленъ, такъ это дѣлаетъ ему только честь. Соваться въ чужое, мало знакомое дѣло совсѣмъ не похвально, лучшимъ примѣромъ чего можетъ служить г. Боборыкинъ многими сторонами своей дѣятельности...
   Но возможны случаи, что и высоко развитый въ эстетическомъ смыслѣ критикъ обратитъ мало вниманія на художественную сторону произведенія и будетъ совершенно правъ. Это можетъ зависѣть отъ самой беллетристики, потому что опять-таки la plus jolie fille ne peut donner que ce qu'elle a. Возьмите, напримѣръ, того же г. Боборыкина, но на этотъ разъ, какъ беллетриста. Онъ талантливый человѣкъ, конечно, но въ художественномъ отношеніи работаетъ всегда какъ ремесленникъ фотографъ: возьметъ подлинное живое лицо или подлинное событіе и, даже не возводя его въ перлъ созданія, цѣликомъ пропечатаетъ, придавъ лицу или событію отъ себя какія-нибудь гнусныя или, напротивъ, возвышенныя черты. Для критики подобныхъ произведеній, смѣю увѣрить г. Боборыкина, не требуется тревожить Миллей, Дарвиновъ, Спенсеровъ и Бэновъ. Достаточно простого здраваго смысла, чтобы оцѣнить эти пріемы "творчества", элементарно слабые въ художественномъ отношеніи и часто нечистоплотные въ нравственномъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ г. Боборыкинъ оченьчасто влагаетъ въ свою работу какую-нибудь "тенденцію", какой-нибудь поводъ именно для публицистической критики, объ которой говоритъ нынѣ съ такимъ негодованіемъ. Припомните любой разсказъ, повѣсть, романъ г. Боборыкина, ну, хоть обширный романъ "Дѣльцы", печатавшійся на страницахъ вашего уважаемаго журнала. Я увѣренъ, вы сами признаете, что романъ этотъ въ художественномъ смыслѣ ровно ничего не стоитъ и что печатали вы его не ради его эстетическихъ достоинствъ, а просто какъ бойкіе, легко читающіеся, хотя и поверхностные очерки мало знакомаго быта нашихъ "дѣльцовъ". По отношенію къ такого рода произведеніямъ нѣтъ мѣста нетолько художественной критикѣ -- объ этомъ и говорить смѣшно -- а и критикѣ Литературно-публицистической, потому что они, собственно говоря, сами представляютъ публицистику въ лицахъ.
   Возьмемъ другое произведеніе г. Боборыкина, новѣйшее, напечатанное какъ разъ единовременно съ его походомъ на литературную критику. Называется оно "Крашеная вода" и напечатано въ двухъ первыхъ номерахъ ежемѣсячнаго приложенія къ "живописному Обозрѣнію". Это пересказъ дѣйствительнаго происшествія, всѣмъ извѣстнаго по газетамъ, а именно дѣла фабрики Морозова, заражавшей рѣку спускомъ красящихъ веществъ, "крашеной водой". Г. Боборыкинъ ввелъ множество блѣдныхъ и по ходу разсказа ненужныхъ лицъ и придалъ героинѣ, владѣлицѣ фабрики, молодой вдовѣ, отъ себя выдуманный или съ натуры списанный неопредѣленный, но симпатичный характеръ. Позвольте мнѣ не разсказывать содержанія повѣсти, но за то позвольте привести заключительную страницу, прекрасно опредѣляющую комбинацію художественной и нравственно-политической сторонъ въ "Крашеной водѣ".
   Она вдругъ подумала и своемъ старшемъ сынѣ Митѣ. Онъ и теперь уже, по одиннадцатому году, весь переполненъ трепетной потребностью правды, и теперь уже голова его работаетъ надъ тѣмъ: такъ ли всѣ живутъ, какъ велитъ совѣсть, зачѣмъ есть господа и слуги, хозяева и батраки, богачи и голыши? Онъ не разъ ставилъ ее въ тупикъ. Будь онъ постарше, онъ сказалъ бы ей сегодня: Мама, зачѣмъ ты безпокоишься объ томъ, что профессоръ изъ Петербурга найдетъ въ сточной водѣ? Разумѣется, вода грязная, нездоровая, пить ее нельзя, надо остановить набивку ситцевъ, да и вся-то мануфактура -- выколачиваніе милліоновъ изъ рабочаго люда.
   Стала ей противна красивая обстановка ея добрыхъ дѣлъ на фонѣ хозяйскихъ барышей. Она уже не можетъ и не хочетъ теперь, стоя на террасѣ, выгораживать себя такъ, какъ дѣлала это еще вчера, когда ей не спалось на фабрикѣ, въ компанейскомъ домѣ.
   И одиночество женщины, скрытая жажда любви и взаимности разбудили ш. ней какой-то образъ... смутный... но живой...
   "Когда ты полюбишь, какъ ты еще не любила, говоритъ она за себя и чувствуетъ внутри нѣмой звукъ своихъ словъ, этотъ человѣкъ по увлечется тѣмъ, что ты теперь. Онъ потребуетъ большаго. Слишкомъ легко бросать крохи отъ милліонной трапезы. Такихъ благотворительницъ довольно и между ханжами барынями. Отъ бездѣлья и тщеславія"!
   Щеки Натальи Гордѣевны побѣлѣли. Точно ей полили эфиромъ на грудъ, такимъ холодомъ вдругъ обдало ее извнутри. Она оперлась плечомъ о столбъ террасы и глядѣла на зыбь рѣки съ чуть видными струйками луннаго отблеска.
   Не отдѣлаться ей отъ такихъ думъ. Не уйти никуда. Видно, нельзя нынче ни быть богатой, ни дѣлать добро, ни опекать, ни руководить, ни любитъ страстно мужчину, ни любить материнской любовью -- безъ ночныхъ бесѣдъ съ совѣстью.
   На рѣкѣ плеснулась полусонная рыба. Чайка опять крикнула.
   Хозяйкѣ богатой владѣльческой усадьбы становилось очень тяжко...
   Не ясно ли, что затронутый въ повѣсти вопросъ нравственно-политическаго характера безконечно ярче и важнѣе той ремесленно-художественной формы, въ которую его облекъ г. Боборыкинъ? Не ясно ли, что критикъ, который въ примѣненіи къ данному случаю послушается совѣтовъ нашего Мальбруга, выкинетъ "пагубную мораль" изъ своей оцѣнки и сосредоточится на эстетическихъ красотахъ произведенія г. Боборыкина -- сыграетъ роль глупую и смѣшную? Повторяю, я лучше г. Боборыкина знаю слабости русской критики. Но не слабость, а истинное пониманіе вещей скажется въ ней, если она извлечетъ изъ "Крашеной воды" "пагубную мораль" и пропуститъ мимо ушей эстетическую эмоцію, вызываемою "плескомъ полусонной рыбы и крикомъ чайки". Еслибы эта сторона была дѣйствительно достойна художественной критики, такъ можно бы было, пожалуй, ея требовать... Я склоненъ, впрочемъ, думать, что русская критика совсѣмъ оставитъ въ тунѣ "Крашеную воду"; отчасти но цензурной щекотливости темы, а отчасти потому, что слишкомъ ужь игрень конь г. Боборыкина. Печатать подобныя произведенія г. Боборыкина (у него есть и совсѣмъ не подобныя) можно, но распространяться объ нихъ въ критическомъ отдѣлѣ, да еще поминать III и этомъ всуе Дарвиновъ и Миллей, Бэновъ и Спенсеровъ, нѣтъ рѣшительно никакого резона.
   Г. Боборыкинъ совершенно напрасно тревожитъ тѣнь еще одного великаго человѣка -- Лессинга: дескать, вотъ писалъ же человѣкъ художественныя критики часто по поводу совершенно ничтожныхъ произведеній. По этому случаю можно бы было, однако, замѣтить, что вѣдь нѣтъ же теперь Лессинга ни въ одной европейской литературѣ, а нетолько въ русской. Должно быть есть для этого какія-нибудь общія условія. Это разъ. А, во-вторыхъ, неужели г. Боборыкинъ серьёзно думаетъ, что Лессингъ, еслибы онъ принялся за ту же "Крашеную воду", не коснулся бы пагубной морали, а все бы только объ эстетической эмоціи разсуждалъ? Лессингъ былъ умный человѣкъ... Онъ не сказалъ бы: "нельзя ныньче ни быть богатой, ни дѣлать добро, ни опекать, ни руководить, ни любить страстно мужчину, ни любить материнскою любовью безъ ночныхъ бесѣдъ съ совѣстью", а вотъ литературой такъ можно безъ зазрѣнія совѣсти заниматься, потому тутъ, и только тутъ, "мораль -- пагуба". Думаю, что Лессингъ не сказалъ бы этого уже по одному тому, что вѣдь въ самомъ дѣлѣ уменъ былъ покойникъ. А впрочемъ тутъ не то что Лессингъ, а даже сама Наталья Гордѣевна могла бы поучить г. Боборыкина...
   Но оставимъ самого г. Боборыкина, какъ беллетриста, и возьмемъ что-нибудь другое изъ современной изящной словесности. Возьмемъ беллетристику того самого "Наблюдателя", который любезно предоставилъ свои страницы походнымъ упражненіямъ г. Боборыкина. Мы найдемъ тамъ два большіе романа: "Въ наше смутное время" г. Лѣтнева и "Кошмаръ" г. Зависѣцкаго. Въ нравственно политическомъ отношеніи, эти романы принадлежатъ къ тому типу, который постоянно украшаетъ собою страницы "Русскаго Вѣстника". Въ смыслѣ художественномъ однако они много ниже своихъ московскихъ конкуррентовъ. Г. Лѣтневъ давно уже извѣстенъ, какъ внѣшнею занимательностію фабулы его романовъ, такъ и полнымъ отсутствіемъ художественнаго дарованія. Г. Зависѣцкій, кажется, еще новичекъ и будетъ должно быть вершка на полтора выше г. Лѣтнева. Но полтора вершка, это, знаете, еще не много...Ну, и спрашиваю я васъ: обнаружитъ ли человѣкъ хоть каплю истиннаго критическаго дарованія и пониманія, если займется изслѣдованіемъ "эстетической эмоціи (экія словечки-то по такому поводу!), производимой красотами романовъ гг. Лѣтнева и Зависѣцкаго, и упуститъ изъ виду вопросы "пагубной морали"-? Нѣтъ, не обнаружитъ. А можетъ ли критика по поводу означенныхъ романовъ свободно излагать свои нравственно-политическія соображенія? Кое-кто изъ критиковъ, конечно, можетъ; тѣ именно, кто смотритъ на вещи одинаковыми глазами съ гг. Лѣтневыми и Зависѣцкими...
   Да будетъ же стыдно тѣмъ Мальбругамъ, которые, ради удовлетворенія оскорбленнаго самолюбія или изъ любви къ гарцованію на игренемъ конѣ, предпринимаютъ несвоевременные походы. Да будетъ стыдно г. Боборыкину...
   А впрочемъ...
   Пора кончить, милостивые государи, и позвольте кончить однимъ итальянскимъ изрѣченіемъ. Почему итальянскимъ? Сейчасъ увидите.
   Malgrado tutti і suoi difetti ed esagerazioni, il criticismo contemporaneo russo sta piuttosto in una buona che cattiva via. Это значитъ, милостивые государи, что, несмотря на свои недостатки, современная русская критика стоитъ на вѣрной дорогѣ. Мнѣ тѣмъ пріятнѣе съ этимъ согласиться, что слова эти принадлежатъ г. Боборыкину и заимствованы мною изъ итальянской статьи его "Del criticismo russo", оттискъ которой я нѣсколько лѣтъ тому назадъ имѣлъ честь лично отъ автора получить съ лестною для меня (тогда я не былъ постороннимъ) собственноручною надписью. Въ статьѣ этой излагались совсѣмъ не тѣ воззрѣнія, какія излагаются г. Боборыкинымъ нынѣ въ статьѣ "Наблюдателя", и русская критика одобрялась именно за то, за что нынѣ топчется копытами игреняго коня...
   Вы донимаете, какъ это радостно. Если г. Боборыкинъ такъ быстро преложилъ милость на гнѣвъ, такъ вѣдь онъ можетъ въ скорости совершить и обратную операцію, то-есть преложить гнѣвъ на милость. У него это все вдругъ.. А въ ожиданіи столь благотворнаго поворота мыслей г. Боборыкина, живите. Живите и кляните не пагубную мораль, а тѣ печальныя обстоятельства, которыя мѣшаютъ вамъ ею заниматься такъ, какъ это требуется законами искуства и долгомъ гражданина...

Посторонній.

"Отечественныя Записки", No 3, 1883

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru