Михайловский Николай Константинович
Князь Нони. Сутки нынешнего светского человека. Кн. В. П. Мещерского. .... Во мраке. Роман в трех частях С. С. Окрейца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Князь Нони. Сутки нынѣшняго свѣтскаго человѣка. Кн. В. П. Мещерскаго. Спб. 1882.
   Во мракѣ. Романъ въ трехъ частяхъ С. С. Окрейца. Спб. 1882.
   Нѣкоторая часть русской литературы издревле носитъ названіе литературы отрицательной, причемъ беллетристическому ея отдѣлу усвоивается злостное намѣреніе изображать лишь мрачныя, неприглядныя стороны русской жизни. Много чернилъ и слезъ крокодиловыхъ было пролито на эту тому, много жестокихъ словъ сказано, много пущено въ ходъ обвиненій, подозрѣній, уличеній и другого подобнаго добра. Но надо отдать справедливость крокодиламъ и обвинителямъ: они нетолько плакали и уличали въ измѣнѣ и другихъ преступленіяхъ, а пытались представить положительный противовѣсъ отрицательной беллетристикѣ. Вы помните эти высоко художественные образы княгини Лучезаровой, утопающей нетолько въ волнахъ настоящих брюссельскихъ кружевъ, а также въ волнахъ собственной красоты и добродѣтели; графа Распрекраснаго, счастливо соединяющаго преданія своего древняго рода съ истиннымъ духомъ современнаго просвѣщенія; обожаемаго крестьянами отставного гусара помѣщика, съ размашистымъ жестомъ и грубоватыми манерами, но и съ чистымъ сердцемъ и съ безпредѣльною преданностью отечеству; купца, истово молящагося въ храмѣ и купующаго и куплю дѣющаго безъ обмѣра и обвѣса; мѣщанина, всецѣло преданнаго мысли объ одномъ таинственномъ механическомъ изобрѣтеніи, которое нестолько должно обогатить изобрѣтателя, сколько прославить русскую самобытность и посрамить нѣмцевъ; счастливыхъ поселянъ и поселянокъ, въ праздничныхъ яркихъ нарядахъ пляшущихъ и поющихъ на полянкѣ передъ усадьбой благодѣтельнаго барина и проч., и проч. Словомъ, во всѣхъ слояхъ общества искалась и находилась добродѣтель, красота, умъ, сила, счастье. Я добродѣтель торжествовала, и порокъ наказывался. Кн. Мещерскій одно время даже журналъ издавалъ (а можетъ быть и по сейчасъ издаетъ) съ спеціальною цѣлью вести лѣтопись благородныхъ поступковъ и чертъ торжествующей добродѣтели...
   Увы! "Гдѣ наша свѣжесть, гдѣ наша юность?!" Ничего вѣдь этого теперь нѣтъ. То есть попадаются можетъ быть гдѣ-нибудь и торжествующая добродѣтель, и заслуженное счастіе, и безпримѣрная княгиня Лучезарова, а кн. Мещерскій, какъ уже замѣчено, можетъ быть и нынѣ ведетъ свою лѣтопись благородства. Но волны отрицанія поднялись въ наше время такъ высоко, что по истинѣ ничего добродѣтельнаго въ тѣхъ волнахъ не видно, и сами лѣтописцы благородства рѣшительною, твердою стопою становятся въ ряды той отрицательной литературы, по поводу которой пролито столько самыхъ черныхъ чернилъ и самыхъ чувствительныхъ крокодиловыхъ слезъ...
   Г. Окрейцъ и кн. Мещерскій никакимъ образомъ не могутъ служить представителями отрицательной литературы. Совершенно напротивъ. Посмотримъ же на тѣ свѣтлыя стороны русской жизни, которыя отрицательною литературою злонамѣренно укрываются или даже подмѣниваются картинами торжествующаго мрака, злобы, глупости, подлости.
   Г. Окрейцъ водитъ насъ по разнымъ мѣстамъ Россійской Имперіи и по разнымъ слоямъ ея населенія. Романъ зачинается въ бѣлорусской деревнѣ. Помѣщикъ Окуреній, кулакъ и ростовщикъ, совершаетъ какую-то таинственную манипуляцію въ кабинетѣ только-что умершаго пріятеля своего, тоже помѣщика, Карлицкаго. Манипуляція эта оказывается весьма схожею съ воровствомъ, вслѣдствіе чего Скурскій попадаетъ въ острогъ. Тутъ же читатель знакомится съ мировымъ судьей Гиль фонъ-Талемъ, который "былъ природою созданъ превосходнѣйшимъ паяцомъ и только по недоразумѣнію попалъ въ юристы". Въ дальнѣйшемъ теченіи романа этотъ Гиль фонъ-Таль оказывается, кромѣ того, взяточникомъ и скотомъ, насилующимъ женщину. Арестъ Скурскаго ведетъ насъ въ уѣздный городъ "Ou -- ку", жизнь котораго авторъ характеризуетъ такъ:
   
   "Коронные чиновники живутъ тутъ точно также, какъ живали вездѣ у насъ въ дореформенное время: много пишутъ, пререкаются, берутъ взятки и рождаютъ дѣтей, которыхъ необходимо впослѣдствіи воткнуть въ какое-нибудь учебное заведеніе на казенный счетъ, женить и т. д. Земцы дѣлятся на партіи; каждая стремится захватить въ свою пользу всѣ земскіе оклады и всѣ вмѣстѣ единогласно и единодушно стремятся увеличить эти оклады, хотя бы даже пришлось довести плательщиковъ до сумы и тюрьмы... Купцы торгуютъ льномъ, т. е. маклачатъ его отъ крестьянъ всевозможными способами, между которыми практикуются и такіе, отъ которыхъ отказался бы даже не очень совѣстливый и разборчивый на средства царь Иродъ библейскій, избившій младенцевъ. Мѣщане -- спеціально кулаки и конокрады; еще всѣ они поголовно -- пьяницы, ругатели и безстыжи. Предъ ихъ невозмутимо") безстыжестью пресловутый евангельскій судія, Бога не боявшійся, людей не стыдившійся и, однако, спасовавшій предъ назойливою вдовицею, показался бы просто наивнымъ младенцемъ".
   
   У Скурскаго есть дочь, прекрасная и пылкая Мальвина, которую совращаетъ, какъ водится, въ нигилизмъ акушерка Роза Яковлевна. Мальвина бѣжитъ въ Петербургъ, гдѣ окончательно погибаетъ въ морѣ политическихъ преступленій.
   Тѣмъ временемъ въ Петербургѣ появляется изъ западнаго края молодой литераторъ, Морозовъ. Его похожденія по редакціямъ даютъ автору возможность развернуть картину нравовъ столичной литературной среды, или, по крайней мѣрѣ, одной ея части, такъ называемой мелкой прессы. Картина выходитъ ужасная: пьянство, развратъ, продажность, отсутствіе всякаго чувства собственнаго достоинства и всякаго уваженія къ чужому достоинству. Авторъ до такой степени проникается негодованіемъ, что заставляетъ Морозова писать въ своемъ дневникѣ о нѣкоемъ Ястребовѣ, редакторѣ "Городского Листка": "Въ этомъ человѣкѣ есть что-то песье! Не даромъ же мѣткое слово русскаго народа клеймитъ легкомысленныхъ бонвивановъ словомъ: песъ! песъ ты -- г только"! Случай сводитъ Морозова съ Мальвиной и со всей той преступной компаніей, съ которой она водится. Въ концѣ концовъ Морозовъ зарѣзывается..
   Мы не будемъ, разумѣется, обсуждать романъ г. Окрейца съ художественной стороны, ибо художественнаго въ немъ столько же, сколько въ любой лубочной картинкѣ. Не будемъ также говорить о допущенной авторомъ неприличной прозрачности нѣкоторыхъ именъ и положеніи, равно какъ и вообще о значительной нравственной нечистоплотности романа. Наконецъ, и степени правдивости картинъ "Во мракѣ" мы не коснемся. Мы просто обращаемъ вниманіе на то, что вотъ авторъ, совершенно неприкосновенный къ отрицательной литературѣ, проволочивъ читателя по разнымъ слоямъ русской жизни, не предъявилъ ему ни одной свѣтлой точки. Есть, правда, въ романѣ Морозовъ, къ которому очевидно склоняются симпатіи автора. Но по поводу его можно припомнить слова Собакевича: есть одинъ честный человѣкъ, да и тотъ... свинья не свинья, а совершенно нестоящая пустяковина. Нѣтъ ни счастливыхъ поселянъ, ни мѣщанина, занятого таинственнымъ патріотическимъ изобрѣтеніемъ, ни молящагося въ храмѣ купца, ни благодѣтельнаго помѣщика. Княгини Лучезаровой и графа Распрекраснаго, конечно, и быть не можетъ, потому что г. Окрейцъ не касается великосвѣтской сферы. Туда поведетъ насъ кн. Мещерскій...
   Кн. Нони, суточное коловращеніе котораго предпринялъ изобразить кн. Мещерскій, отнюдь не есть просто "нынѣшній свѣтскій человѣкъ". Кн. Мещерскій удостовѣряетъ, что у его героя "ничего не было ни священнаго, ни святого, ни завѣтнаго. А между тѣмъ онъ себя представлялъ во главѣ какой-то созидательной и спасительной силы, какого-то легіона ангеловъ исхода для Россіи. И съ чего онъ это взялъ? Просто съ того, что какая-то французская кокотка ему за ужиномъ съ полу-пьяна сказала: "oh, ce Nony, il ira loin avec sa caboche à-la Bismarck" (47). Быть можетъ, однако, авторъ уже черезъ-чуръ строгъ къ своему герою. Кн. Нони дѣйствительно не болѣе какъ шалопай, но въ своей политической центральности и вѣскости онъ убѣждается нетолько полупьяною кокоткою, сравнившею его съ Бисмаркомъ. Напротивъ, всѣ окружающіе относятся къ нему примѣрно въ этомъ именно смыслѣ. Одинъ "свѣдущій человѣкъ" говоритъ, что Нони "далеко пойдетъ". Князь Владиміръ Лыковскій называетъ Нони "центромъ довольно вѣской и значущей политической партіи". Важные сановники обращаются съ нимъ, какъ съ ровней. Его осаждаютъ всякаго рода просители. Онъ обдѣлываетъ какія-то таинственныя дѣла, очевидно, по части внутренней политики, для чего ищетъ себѣ сподвижниковъ въ "бужахъ", и находитъ такового въ лицѣ человѣка, который "жилъ на содержаніи у двухъ дѣвокъ и обѣихъ обокралъ". Слова нѣтъ, все это отвратительно, но все это показываетъ, что Нони дѣйствительно имѣетъ какое-то значеніе. Притомъ же онъ вовсе не одинокъ въ своемъ безобразіи... Кн. Мещерскій такъ описываетъ одно блестящее сборище:
   
   "Все это были носители громкихъ именъ, владѣтели большихъ состояніи. Да, это были тѣ молодые патриціи, которые изъ своего клуба мечтали создать своего рода сенатъ; это были тѣ избранники русской судьбы, которымъ толпа давала названіе цвѣтковъ аристократіи или сливокъ общества (курсивъ автора). Вотъ они! Какое сіяніе, какой блескъ, какія волшебныя карьеры носятся на плечахъ, какія изумительныя повышенія на службѣ выражаютъ эти головы, умѣющія уже откидываться назадъ и повелѣвать; но посмотрите поближе: эти лица блѣдны, завядши; эти блестящіе взгляды полупотухшіе (курсивъ нашъ); этихъ лбовъ уже коснулась морщина: эти губы такъ часто испытывали избытокъ наслажденій, что уже не умѣютъ складывать чистой, прекрасной улыбки: эти голоса полуохрипшіе, полуразбитые. Ищите хотя бы проблесковъ искренней, чистосердечной радости, вы на нихъ и не найдете. Ищите слѣда внезапной смѣлой мысли, внезапнаго порыва сильной страсти, вы не найдете... Они не знаютъ что дѣлать съ своими именами, на что употребить свои деньги, чему посвятить свои дни, что полюбить, что и кого уважать... Они пьютъ шампанское и говорятъ добродушно: сегодня я беру въ руки бокалъ этого вина, завтра пожалуй возьму въ руки частичку Россіи... Но и шампанское въ нихъ не зажигаетъ сегодня никакого пламени и частица Россіи въ нихъ завтра не зажжетъ никакого огня".
   
   Такова у кн. Мещерскаго молодежь. А вотъ какъ у него разсуждаетъ "генералъ-сановникъ": "Я консерваторъ знаете когда? 12 разъ въ году: каждое двадцатое число, когда получаю жалованье, а въ остальное время, чортъ ихъ знаетъ почему, какъ, я ничего не знаю, я знаю только, что я либералъ; и страшнѣйшій либералъ, противъ воли, представьте, честное слово, противъ воли, а либералъ; и такъ всѣ". Если читатель думаетъ, что кн. Мещерскій сохранилъ, по крайней мѣрѣ, преданія безпримѣрной княгини Лучезаровой, утопающей въ волнахъ добродѣтели, такъ и то напрасно. Кн. Мещерскій рисуетъ этотъ міръ вотъ съ какой стороны. У кн. Нони вечеръ. Графиня Мялькина входитъ въ его кабинетъ въ сопровожденіи своего сына, по прозванію "Пульки".
   
   "Въ кабинетѣ графиня надѣла лорнетъ.
   -- А, вотъ мы въ святилищѣ, подождите. Графиня начала нюхать.
   -- Прежде всего я хочу понюхать: пахнетъ ли здѣсь великимъ человѣкомъ, или нѣтъ... Такъ себѣ... слишкомъ много сигарнаго запаха; въ кабинетѣ моего друга Бисмарка лучше пахнетъ...
   -- А вы въ немъ были? кто-то спросилъ.
   -- Я-то? да гдѣ я не была, спросите; единственный кабинетъ, въ который я не входила въ Европѣ, это кабинетъ турецкаго султана.
   -- Мамаша боялась быть схваченною и уведенною въ гаремъ, сказалъ Пулька, не правда-ли?
   -- Да еще бы, я тогда была одною изъ первыхъ красавицъ въ Европѣ.
   -- Ахъ, гаремъ, гаремъ! воскликнулъ вдругъ Пулька.-- Какъ тамъ должно быть хорошо, ахъ, Боже...
   -- Пулька, безъ экстазовъ, молчи, сказала матъ; ну-съ, позвольте... это хорошо... здѣсь вы пишете, а гдѣ вы мечтаете, гдѣ вы думаете о насъ грѣшныхъ, о Россіи, здѣсь, у камина, на этомъ креслѣ, что-ли?
   Графиня усѣлась.
   -- Что же, ничего, здѣсь удобно... постойте, я начну думать, я попробую, можетъ быть, что-нибудь и выйдетъ... Россія... Россія... родная... что-нибудь государственнаго, глубокомысленнаго... чортъ подери... какъ только я закрою глаза... en fait de Riïssie... я вижу только глупую фигуру моего мужа... и больше ничего, это досадно...
   -- А я такъ буквально никогда здѣсь не сижу...
   -- А гдѣ же вы думаете о насъ? Надѣюсь, что не на томъ тронѣ, куда король пѣшкомъ идетъ, сказала графиня...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Гдѣ онъ, гдѣ онъ? раздался тутъ женскій голосъ...
   Толстая дама, княгиня Ларіонова вошла съ дочерью...
   -- Вотъ какъ, сказала графиня Милькипа. Барышни теперь ѣздятъ къ холостымъ молодымъ людямъ на вечеръ.
   -- На вечеръ! прервала барышня, вы очень добры, на ночь...
   
   Да проститъ намъ читатель перепечатку этихъ мерзостей. Но надо же было фактически убѣдиться во что нынѣ превратились княгини Лучезаровы подъ перомъ писателей, противополагающихъ себя отрицательной литературѣ. Мы опять-таки не будемъ обсуждать новое произведеніе кн. Мещерскаго съ эстетической точки зрѣнія -- ки. Мещерскій просто даже малограматный человѣкъ. Не будемъ судить "Князя Нони" и со стороны правдивости, вѣрности нарисованныхъ въ немъ картинъ и образовъ -- мы большого свѣта не знаемъ и хотя и полагали доселѣ, что между нимъ и кабакомъ есть нѣкоторая разница, но спорить не можемъ. Посмотрите на дѣло просто съ той стороны, что лѣтописецъ благородства и завзятый врагъ отрицанія показалъ намъ картину большого свѣта, въ которой рѣшительно не на чемъ глазу отдохнуть, и въ которой все -- мерзость, грязь, глупость. Выводъ, кажется намъ, не лишенный поучительности, и поневолѣ лѣзетъ въ голову вопросъ: зачѣмъ же было проливать столько черныхъ чернилъ и столько чувствительныхъ крокодиловыхъ слезъ?

"Отечественныя Записки", No 11, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru