Михайлов Михаил Ларионович
Вместе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Продолжение будет.)

   

ВМѢСТѢ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Море.

Нелюдимо наше море;
День и ночь шумитъ оно.
Въ роковомъ его просторѣ
Много бѣдъ погребено.
Языковъ.

I.

   Въ концѣ сезона морскихъ купаній, въ небольшомъ городкѣ, на сѣверномъ берегу Франціи (еще не очень давно убогой рыбачьей деревнѣ), любители изъ купающагося общества устроили въ залѣ клуба концертъ съ благотворительной цѣлью.
   Дня за два передъ тѣмъ море унесло рыбака, у котораго осталось большое семейство. Всѣ видѣли, гуляя во время отлива по песчаному берегу, какъ убивалась тутъ бѣдная мать шести осиротѣвшихъ малютокъ. Она рвала на себѣ волосы, выла, и въ громкихъ причитаніяхъ своихъ проклинала жадное, ненасытное, безжалостное море.
   Концертная зала была полна. Даже не всѣмъ нашлись мѣста, и многіе должны были стоять по бокамъ, около стѣнъ и оконъ.
   Послѣ двухъ-трехъ пьесъ на одномъ ђ на двухъ фортепьяно, съ акомпаниментомъ и безъ акомпанимента скрипки, да послѣ какого-то ноктурно на віолончели, молоденькая англичанка пропѣла одинъ изъ самыхъ популярныхъ англійскихъ романсовъ, который былъ какъ нельзя больше кстати.
   Въ залѣ было довольно и англичанъ (это можно было видѣть по краснымъ sorties de bal дамъ и по бѣлокурымъ, съ прямыми проборами, головамъ мужчинъ), но въ остальномъ обществѣ едвали было человѣкъ десять, которые понимали прекрасныя и трогательныя слова романса.
   Въ нихъ разсказывалось, какъ три рыбака отплыли изъ пристани на закатѣ солнца и каждый изъ нихъ думалъ о женщинѣ, которая любитъ его больше всего на свѣтѣ, и какъ дѣти ихъ стояли на берегу, провожая ихъ глазами. Хоть море и стонетъ, а плыть надо. Добыча скудна; но на рукахъ столько милаго! "Мужчинамъ работать", говорилъ припѣвъ, "а женщинамъ плакать". Вотъ и ночь. Три бѣдныя женщины сидятъ въ маячной башнѣ и поправляютъ свѣтильни сторожевыхъ лампъ, и смотрятъ на море. Его хлещетъ ливень, всплескиваетъ вѣтеръ. Валы идутъ грозные, черные. Бури такъ внезапны, воды такъ глубоки! "Мужчинамъ работать; а женщинамъ плакать". Поутру, какъ отхлынетъ приливъ, на пескѣ берега будутъ лежать три трупа, и женщины станутъ рыдать надъ ними и ломать руки.... "Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать".
   У пѣвицы былъ звучный контральто; она пѣла съ чувствомъ. Слезы дрожали у нея въ голосѣ, когда она повторяла унылый припѣвъ романса. На всѣхъ, даже и на тѣхъ, кто не понималъ слонъ, пѣніе произвело сильное впечатлѣніе. Будь это не любительница, а артистка по ремеслу, ее заставили бы, можетъ быть, не одинъ разъ повторить романсъ.
   Единодушными рукоплесканіями ей заключился первый отдѣлъ концерта. Большинство публики поднималось съ мѣстъ и расходилось по другимъ заламъ. Многіе вышли и на крытую галерею, которая тянулась вдоль всего зданія, со стороны моря.
   Ночь была совсѣмъ черная. Галерея освѣщалась только тремя или четырьмя лампами, подвѣшенными высоко къ ея досчатому навѣсу, да окнами залъ, выходившими на нее. Но тьма съ моря боролась съ этимъ свѣтомъ, и у каменнаго барьера галереи, куда не падало отраженіе окопъ, было совсѣмъ темно, какъ и въ тѣни оконныхъ простѣнковъ.
   Охотниковъ сидѣть тутъ на сыромъ и уже довольно холодномъ воздухѣ было немного. У круглыхъ мраморныхъ столиковъ, разставленныхъ вдоль всей галереи, было пусто. Только двѣ-три небольшія группы угощали себя около нихъ пуншемъ. Вышедшіе изъ концертной залы мужчины и дамы больше ходили взадъ и впередъ или останавливались у загородки и смотрѣли на темное море. Говоръ заглушался его гудящимъ ропотомъ.
   Было время прилива. Зданіе клуба, казавшееся поутру неприступной твердыней, было совсѣмъ осаждено волнами. Какъ ни высоко стояло оно надъ песчаной отмелью, какъ ни далеко казалось отъ него море, приливъ могъ бы захлестнуть теперь его галерею, если бы вѣтеръ подулъ сильнѣе. Каменная ограда ея была только верхомъ десятисаженной стѣны, упиравшейся внизу въ плоскій берегъ. Еще утромъ по этому берегу шумно гуляло общество, которое собралось на концертъ, и море сіяло на солнцѣ за версту отъ стѣны. Теперь волны его бились въ эту стѣну выше уровня пола галереи. Наклонившись черезъ загородку, можно было достать ихъ рукой.
   

II.

   Въ концертной залѣ оставались только очень немногіе.
   Впереди, около самой эстрады, нѣсколько дамъ и мужчинъ окружили молоденькую пѣвицу, которая вся раскраснѣлась отъ похвалъ.
   У одного изъ оконъ, обращенныхъ на галерею, стояли двѣ дамы и говорили по-русски.
   -- Оставаться дольше не стоитъ. Ты же, кажется, устала, Варенька?
   -- Да, немного. Только мнѣ хотѣлось бы спросить у этой миленькой миссъ, чей это романсъ она пѣла и какъ онъ называется. Въ афишѣ ничего не сказано. Ты спросишь, Наташа, когда эти господа отойдутъ съ своими комплиментами?
   -- Хорошо. Такъ я не стану надѣвать свое пальто.
   Она взяла его съ окна и перебросила себѣ черезъ руку, въ которой держала за синія лепты свою полумужскую шляпу изъ темной соломы.
   Наташа была блондинка лѣтъ двадцати двухъ. Ея открытое, оживленное лицо, съ большими темными глазами, дышало почти дѣтскою свѣжестью и ясностью. Только темныя брови, мало закругленныя и оттого будто нахмуренныя, да небольшая поперечная морщина между ними, придавали ему нѣкоторую серьезность. Стройный станъ ея былъ плотно охваченъ синимъ шелковымъ платьемъ; гладкій бѣлый батистовый воротничекъ окружалъ ея нѣжную шею; такіе же гладкіе бѣлые нарукавнички окружали маленькую руку. Недлинные и незаплетенные русые волосы были собраны сзади въ черную бархатную сѣтку.
   Другая дама, немного выше ростомъ, и годами десятью старше, еще очень красивая брюнетка, казалось, только-что оправлялась послѣ тяжелой болѣзни. Въ прекрасныхъ и выразительныхъ чертахъ ея блѣднаго лица замѣтно было сильное утомленіе; вокругъ глубокихъ черныхъ глазъ лежала легкая тѣнь. На ней была свѣтлая соломенная шляпа, обыкновенная дамская, съ темными лентами, черное шелковое платье и большая темная шаль.
   -- Вотъ и Борисовъ идетъ, сказала она, протягивая руку къ своему зонтику, лежавшему на окнѣ.-- Я выйду съ нимъ на галерею, Наташа. Здѣсь душно.
   -- Вы готовы, Владиміръ Ивановичъ? обратилась она къ подошедшему къ нимъ молодому мужчинѣ средняго роста, лѣтъ двадцати шести, смуглому, съ небольшой круглой бородкой.
   -- Какъ видите, отвѣчалъ онъ, застегивая свое темное пальто и надѣвая шляпу.
   -- Такъ давайте руку.-- Мы подождемъ тебя у перваго окна, Наташа.
   -- Хорошо. Я сейчасъ: миссъ, кажется, одна.
   

III.

   Они вышли на галерею, и остановились у загородки.
   -- Странное дѣйствіе произвела на меня эта пѣсня, сказала Варвара Николаевна, снимая руку свою съ руки Борисова, и опираясь ею на камни загородки.-- Мнѣ вдругъ стало такъ жаль Наташу, и я не могу прогнать, думы объ ней.
   Борисовъ невольно вздрогнулъ.
   -- Какъ? отчего? спросилъ онъ быстро.
   -- Я и сама не знаю. Можетъ быть, это глупо; но у меня все это время такъ разстроены нервы, что я воображаю богъ знаетъ какія печальныя вещи.
   Она замолчала, и стала глядѣть въ черную клубящуюся даль моря. Туда же смотрѣлъ и Борисовъ, и тоже молчалъ.
   Галерея начинала пустѣть. Всѣ собирались въ комнаты, ожидая второй части концерта. Да притомъ и вѣтеръ становился свѣжѣе. Онъ похлопывалъ парусинными фестонами, украшавшими навѣсъ галереи, и слегка покачивалъ тусклыя лампы. Волны шумнѣе плескались въ стѣну, и взбирались чуть не до самаго верха ея. Въ этихъ потемкахъ, подступавшихъ съ глухимъ стономъ и гуломъ къ самымъ ногамъ, было что-то грозное и наводящее грусть, для всякаго, кто не привыкъ къ морю съ дѣтства. Глядя въ этотъ тревожный мракъ, прислушиваясь къ этимъ таинственнымъ голосамъ пучины, трудно было не думать, что въ эту самую минуту не одна бѣдная жизнь гибнетъ въ обезсиливающей борьбѣ съ темною и дикою силой волнъ, что вездѣ, на заливаемыхъ ими берегахъ вдовѣютъ жены, сиротѣютъ дѣти, рыдаютъ старыя матери, зная, что любимый сынъ уже не закроетъ имъ глазъ, выплаканныхъ въ долгую, печальную жизнь.
   -- Вотъ и вы такой же рыбакъ, Владиміръ Ивановичъ, заговорила Варвара Николаевна, не сводя глазъ съ моря.-- Вѣрно и вамъ не сдобровать. То море, въ которое вамъ плыть, страшнѣе этого, грознѣе. "А женщинамъ плакать."
   -- Полноте, Варвара Николаевна, сказалъ Борисовъ, хотя сердце у него сжалось.-- Зачѣмъ у васъ такія черныя мысли? Откуда онѣ?
   -- Выбора у васъ нѣтъ, и вы поплывете, -- должны плыть. "А женщинамъ плакать," повторила она.
   Слышно было, что губы у нея дрожали.
   Когда она говорила это, передъ нею вставало недавно прожитыя ею сцены. Изъ этого сырого морского мрака неотвязно смотрѣло на нее умирающими глазами еще молодое, но блѣдное, истомленное лицо, котораго она никогда не увидитъ. Изъ этого смутнаго морского гула слышался ей слабый звукъ замирающаго голоса, котораго она никогда уже не услышитъ. Онъ произносилъ слова любви, надежды; а въ ея сердцѣ шевелились проклятья, обѣты мщенія.
   Борисовъ не говорилъ ни слова. Онъ зналъ, что утѣшенія были бы безполезны ея незажившему сердцу. Лицо ея было совсѣмъ въ тѣни и она дала волю слезамъ. Горячими каплями катились онѣ по ея щекамъ и падали въ холодныя волны.
   

IV.

   Къ нимъ подошла Наташа, уже совсѣмъ готовая отправиться домой.
   -- Миссъ Гревсъ обѣщала прислать намъ ноты, Варенька, сказала она, и наклонилась немного надъ водой.-- Какой высокій нынче приливъ! Брызги летятъ въ самое лицо.-- Вотъ такія же волны утащили этого бѣднаго рыбака.
   Варвара Николаевна уступила ей свое мѣсто и сѣла на ближайшій стулъ.
   -- Мнѣ кажется, проговорила она уже болѣе спокойнымъ голосомъ,-- эту стѣну когда нибудь размоетъ и галерея полетитъ въ море.
   -- Хоть этого и не случится сегодня, сказала Наташа,-- а все же лучше пойти домой. Здѣсь холодно, Варенька.
   -- Пожалуй, пойдемъ, согласилась Варвара Николаевна, не поднимаясь впрочемъ съ мѣста.
   -- А что это вы такъ молчаливы сегодня, Владиміръ Ивановичъ? обратилась Наташа къ Борисову,-- или на васъ навело грусть это море?
   -- Посмотрите, въ самомъ дѣлѣ, какое оно сегодня черное!
   -- Да. Какъ мнѣ поправилась эта миссъ Гревсъ; и неправда ли, какъ мило она пѣла? сказала Наташа.
   -- А романсъ поправился вамъ, Наталья Николаевна?
   -- Музыка, но не слова.
   -- А по мнѣ слона лучше, замѣтила Варвара Николаевна.
   -- Зачѣмъ этотъ припѣвъ: "Женщинамъ плакать?"
   -- Такъ бываетъ, Наташа.
   -- И у рыбаковъ бываетъ такъ не всегда; а тутъ будто про всѣхъ, будто общее правило. "Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать." Мнѣ кажется и работать имъ вмѣстѣ, а если ужь нельзя иначе, такъ и гибнуть вмѣстѣ. Тогда и плакать будетъ нскому.
   Но будто спохватившись, Наташа быстро наклонилась къ сестрѣ, и сказала:
   -- Пора мамъ идти, Варенька. Тебѣ надо отдохнуть.
   Варвара Николаевна встала и они пошли.
   -- Въ которомъ часу ѣдетъ завтра вашъ дилижансъ? спросила Наташа у Борисова.
   -- Въ шесть часовъ.
   -- Такъ рано!
   -- Да; иначе не поспѣть къ поѣзду.
   Спускаясь по освѣщенной лѣстницѣ клуба, Наташа замѣтила, что сестра ея очень блѣдна. Она посмотрѣла на Борисова: онъ показался ей печаленъ и задумчивъ.
   Она тоже пріумолкла и думала: "зачѣмъ это онъ уѣзжаетъ завтра?"
   

V.

   До дому было недалеко. Надо было только пройти небольшую площадь, довольно свѣтлую отъ оконъ магазиновъ съ разнымъ привознымъ товаромъ, да подняться по маленькому переулку въ гору. Переулокъ носилъ громкое имя улицы какого-то знаменитаго маэстро музыки, но былъ такъ узокъ, что въ немъ съ трудомъ разъѣзжались двѣ телѣги, и все освѣщеніе состояло изъ двухъ моргающихъ фонарей въ началѣ его и въ концѣ. Послѣдній фонарь былъ прибитъ къ стѣнѣ того дома, гдѣ жили сестры. Домъ, построенный на англійскій манеръ, въ три этажа, но съ одной только жилой комнатой въ каждомъ, стоялъ на углу переулка, который круто поворачивалъ тутъ влѣво и дальше носилъ названіе уже какой-то политической знаменитости.
   Борисовъ довелъ Варвару Николаевну и Наташу подъ руку до ихъ квартиры. На ихъ звонокъ двери отворила имъ старая служанка въ высокомъ нормандскомъ чепцѣ, нанятая ими тутъ.
   Было уже довольно поздно, и Борисовъ зашелъ только на нѣсколько минутъ проститься съ Варварой Николаевной и Наташей, до свиданія въ Петербургѣ, куда онъ долженъ былъ воротиться только въ концѣ зимы. И Варвара Николаевна и Наташа говорили ему, чтобы онъ писалъ къ нимъ. Черезъ мѣсяцъ онѣ надѣялись быть уже дома. Борисовъ обѣщалъ, пожалъ руки сестрамъ и пошелъ въ свою квартиру, въ улицѣ политической знаменитости. Это было дома за четыре отъ угла.
   Тихо шагая, онъ думалъ: "зачѣмъ это мнѣ уѣзжать завтра?"
   

VI.

   Ему плохо спалось въ эту ночь, и онъ всталъ почти черезъ силу, когда стукъ квартирнаго слуги въ его дверь возвѣстилъ ему, что пора отправляться къ дилижансу.
   Слуга взвалилъ себѣ на плечо его чемоданъ, и пошелъ впередъ.
   Дилижансъ отправлялся съ площади передъ клубомъ и Борисову надо было идти вчерашнею дорогою. Онъ шелъ съ шаткой надеждой, не увидитъ ли еще разъ Наташу, не кивнетъ ли она ему изъ окна своей милой головкой, и не крикнетъ ли: "до свиданья!" этимъ милымъ голосомъ, который онъ никогда не уставалъ слушать.-- Но теперь еще такъ рано, -- нѣтъ и шести; а Наташа встаетъ гораздо позже. Вчерашнее же прощанье было такое сухое, оффиціальное. Наташа простилась съ нимъ такъ холодно, точно была сердита на него. Но она права: онъ былъ вчера такъ глупъ. Борисову казалось, что все, что ни говорилъ онъ вчера, было поразительно глупо. Наташа, конечно, крѣпко спитъ теперь, и не думаетъ объ немъ. Да и думала ли когда нибудь? Не обольщался ли онъ постоянно до сихъ поръ? Но на что же намекала ему вчера ея сестра? Или онъ не понялъ, и она не думала ни на что намекать?
   На каменномъ крылечкѣ углового дома сидѣли двое дѣтей,-- дѣвочка въ какой-то смѣшной шапочкѣ и въ деревянныхъ башмакахъ, и совсѣмъ маленькій мальчикъ, занимавшійся сдобнымъ кренделемъ. Передъ ними стоялъ, разставивъ ноги, мальчикъ постарше, въ синей блузѣ. Онъ засунулъ руки въ карманы штановъ подъ блузой, и что-то ораторствовалъ.
   Что бы это значило? Сосѣднія дѣти собираются на крылечко только когда Наташа встанетъ и отворитъ эту дверь на улицу. "Неужели она встала? встала для меня?" И Борисовъ чуть не побѣжалъ впередъ.
   Наташа стояла въ дверяхъ, въ легкомъ свѣтломъ платьѣ, ясная, свѣжая какъ утро, которымъ дышала. Волосы ея, несдержанные сѣткой, падали широкими завитками ей на плечи. Сердце радостно дрогнуло у Борисова, казалось, онъ никогда не видалъ ее прекраснѣе.
   -- Наталья Николаевна!
   -- Какъ вы поздно! сказала она, ласково улыбаясь.-- Остается всего пять минутъ до шести.
   -- И вы встали такъ рано!
   -- Хотѣла еще разъ сказать вамъ: до свиданья!
   -- Какая вы добрая, хорошая! сказалъ Борисовъ, взявъ ея протянутую къ нему руку.
   -- А зачѣмъ вы были такой нехорошій вчера,-- все хмурились?
   -- Мнѣ досадно уѣзжать.
   -- Чтожь, если надо! Но я знаю -- васъ разстроила вчера и моя сестра. Она сказала мнѣ, что говорила вамъ на галереѣ. Мнѣ стало досадно и на нее, и на васъ. Какія-то предчувствія, мрачныя предчувствія... Я этого такъ не люблю.
   -- Горе ея такъ еще свѣжо...
   Въ одно время съ этими словами Борисова послышался съ площади раскатистый звукъ почтовой трубы.
   -- Кондукторъ затрубилъ, крикнулъ маленькій блузникъ,-- сейчасъ дилижансъ поѣдетъ.
   -- Что это я не всталъ раньше? проговорилъ съ досадой Борисовъ.
   -- Нечего дѣлать! А теперь вамъ пора. Прощайте, Владиміръ Ивановичъ.
   Она подала ему руку..
   -- Забудьте слова сестры. Посмотрите, какое утро сегодня, какое солнце! У меня тоже есть свои примѣты. Я задумала вчера: если по утру, какъ встану, будетъ яркое солнце,-- вчера оно и не показывалось, -- все будетъ свѣтло въ вашемъ будущемъ... и въ моемъ.
   Она крѣпко пожала ему руку.
   Кондукторъ опять затрубилъ.
   -- До свиданья,-- идите.
   -- До скораго, милая Наталья Николаевна.
   Борисовъ раза три оглянулся дорогой, прежде чѣмъ вышелъ на площадь. Когда онъ оглянулся въ послѣдній разъ, уже въ самомъ концѣ переулка, онъ увидалъ Наташу въ окнѣ верхняго этажа. Онъ будто все еще чувствовалъ на своей ладони ея теплую маленькую руку.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Черезъ полгода.

І.

   На каминныхъ часахъ, въ небольшой, уютно-убранной гостиной Варвары Николаевны, только-что пробило три. Короткіе и тусклые дни петербургской зимы становились уже длиннѣе, яснѣе; смеркалось только часамъ къ пяти.
   Около закрытаго рояля, на кругломъ табуретѣ, сидѣла Наташа, въ томъ самомъ синемъ шелковомъ платьѣ, которое было на ней, полгода тому, на благотворительномъ концертѣ приморскаго французскаго города. Она нисколько не измѣнилась съ тѣхъ поръ. Такъ же открыто и ясно смотрѣли ея темные глаза; такъ же свѣтло было выраженіе ея свѣжаго, прекраснаго лица.
   Противъ нея, облокотись на выгибъ рояля, стоялъ Борисовъ.
   Онъ возвратился уже недѣли три тому назадъ, гораздо раньше срока, который назначалъ себѣ. Со времени возврата онъ каждый день, или утромъ, или вечеромъ, бывалъ у сестеръ. На этотъ разъ онъ пришелъ къ нимъ обѣдать.
   Варвара Николаевна куда-то выѣхала въ это утро, и еще не возвращалась, хотя обычное время обѣда было уже близко.
   Наташа и Борисовъ говорили о ней.
   -- Вообще она стала какъ будто спокойнѣе; но это спокойствіе еще очень непрочно, говорила Наташа.-- Вы знаете, она не умѣетъ скрываться, и горе проявляется у ней такъ страстно, такъ порывисто. Эти припадки слезъ и отчаянія у нея теперь стали рѣже.
   -- Вчера, какъ я зашелъ къ вамъ вечеромъ, она была очень блѣдна, ничего не говорила и такъ скоро ушла.
   -- Да, вчера она была очень разстроена и ожесточена. Передъ тѣмъ, какъ вамъ придти, зашелъ къ намъ Романъ Петровичъ, и привелъ своего племянника, студента изъ Москвы. Кажется, серьезный молодой человѣкъ. Стали разсказывать разныя новости, конечно не особенно веселыя, -- бранить то, другое, Варя разгорячилась, заговорила съ такимъ энтузіазмомъ, какъ давно не говорила. Они просидѣли довольно долго. Это должно быть утомило ее. Когда они ушли, я зашла къ ней въ спальню, -- она лежала лицомъ въ подушки, и рыдала -- рыдала...
   -- Бѣдная! Кажется, если бы она могла полюбить опять...
   -- Я сама это думаю, -- это было бы большое счастье. Но она воображаетъ, что эта пора уже прошла для нея. Когда она спокойна, она избѣгаетъ всякаго разговора о себѣ; но когда начнетъ хандрить,-- только и говоритъ, что женщинѣ надо оставаться одинокой въ наше время, не любить, не привязываться ни къ кому. Въ томъ родѣ, какъ, помните, она стращала васъ.
   -- Моремъ-то?
   -- Да. Она и теперь, когда нападетъ на нее грусть, стращаетъ меня.
   -- И что же вы?
   -- Будто я побоюсь чего нибудь!
   Наташа сказала это такъ просто, что нельзя было не вѣрить ей.
   -- Да вѣдь и въ Варѣ нѣтъ страха, продолжала она.-- Это отчаянье говоритъ въ ней. Она боится только за другихъ,-- за ихъ спокойствіе, счастіе. Развѣ и прежде не знала она всего этого? А не побоялась же за себя. Ей представлялось тогда два выбора. Съ Одинцовымъ -- онъ такъ ее любилъ!-- она не потеряла бы своего спокойствія.
   -- Да не нашла бы и счастья. Онъ добрый, любящій человѣкъ, но всѣ стремленія его такъ узки, жалки.
   -- Въ томъ-то и дѣло. Она и знала это, дѣлая другой выборъ. Ей именно счастья нужно было, а не спокойствія, -- и она могла бы долго быть счастлива, если бъ не случай...
   -- Не совсѣмъ случай, Наталья Николаевна. На это всегда можно было разсчитывать. Въ такое время мы живемъ.
   -- А хоть бы и такъ! Она не разъ говорила мнѣ: "что это за счастье, когда каждую минуту надо дрожать за него?" Все же счастье. И отказаться отъ него -- тоже обречь себя на несчастіе. Говорятъ о спокойствіи. Да гдѣ оно? Спокойны только мертвые. Я этого не понимаю, потому что хочу жить, хочу быть счастлива. Я что будетъ, этого мы не знаемъ.
   Пріѣздъ Варвары Николаевны прервалъ этотъ разговоръ.
   -- Я. немного опоздала, сказала она входя,-- но за то привезла еще гостя къ обѣду. Здравствуйте, Владиміръ Ивановичъ.
   

II.

   Вслѣдъ за нею въ гостиную вошелъ мелкими и твердыми шагами старичокъ средняго роста, въ бѣломъ галстухѣ и черномъ двубортномъ сюртукѣ, застегнутомъ до верху на всѣ пуговицы. На гладко выстриженной, совсѣмъ бѣлой головѣ его, не было и слѣда лысины; не худое лицо, съ чисто-выбритою бородой, но съ густыми усами, такими же бѣлыми, было еще свѣжо и съ легкимъ румянцемъ; черные глаза смотрѣли зорко изъ-подъ густыхъ бровей, въ которыхъ еще осталось нѣсколько темныхъ волосъ; когда онъ улыбался, виднѣлись ровные бѣлые зубы.
   Съ такой улыбкой подошелъ онъ прямо къ Наташѣ.
   -- А, дѣдушка! ласково сказала она, идя къ нему на встрѣчу, и подставила ему свои губы.
   Онъ взялъ ее за обѣ руки и поцѣловалъ, говоря: "здравствуйте, здравствуйте!"
   Мѣховая шапка, которую онъ держалъ подъ мышкой, выпала у него. Борисовъ поднялъ ее, и положилъ на стулъ.
   -- А, Владиміръ Ивановичъ! продолжалъ старикъ скороговоркой.-- Спасибо вамъ. Что новенькаго? что хорошенькаго? Здравствуйте!
   Онъ протянулъ ему руку.
   -- Новаго ничего нѣтъ, Романъ Петровичъ, отвѣчалъ Борисовъ,-- а хорошему откуда же быть?
   -- Ничего, ничего, проговорилъ Романъ Петровичъ какъ-то таинственно кивая головой и поднявъ вверхъ указательный палецъ руки,-- все придетъ, погодите. По мнѣ ужь и то хорошо, что вотъ такихъ молодыхъ людей теперь много.
   И онъ потрепалъ по плечу Борисова.
   -- А каковъ племяшъ-то мой, Наталья Николаевна! продолжалъ онъ,-- молодецъ, право молодецъ! Очень меня порадовалъ, очень. Глядитъ ясно, идетъ впередъ смѣло. Да, славные нынче молодые люди, славные!
   -- Смотрите, не захвалите, дѣдушка, сказала Варвара Николаевна.
   -- Не могу, не могу не хвалить! Что хорошо, то хорошо.
   -- А насъ и не похвалите! сказала, смѣясь, Наташа.
   -- Какъ нѣтъ! Да вѣдь я васъ не отдѣляю. Тоже молодежь.
   Вотъ и моя милая внучка, Варвара Николаевна -- хоть сейчасъ въ парламентъ!
   -- А пока пойдемте въ столовую, дѣдушка, сказала Варвара Николаевна, взявъ его подъ руку.-- У насъ сегодня вашъ любимый борщъ.
   -- Почему вы въ самомъ дѣлѣ не внучки мнѣ? сказалъ Романъ Петровичъ, вынимая изъ-за пазухи платокъ.
   -- Будто это не все равно! отвѣчала ему Наташа.-- Развѣ мы не такъ же любимъ васъ?
   -- Знаю, знаю, проговорилъ старикъ, и началъ поспѣшно сморкаться.
   

III.

   Были уже сумерки. Въ столовой, рядомъ съ гостиной, и въ комнатѣ дальше, кабинетѣ Варвары Николаевны, были уже зажжены свѣчи; но гостиная освѣщалась только трепетнымъ огнемъ затопленнаго камина. Варвара Николаевна любила оставаться въ такомъ полумракѣ.
   Дѣдушка попросилъ ее сыграть что нибудь на фортепьяно; она сѣла за рояль, а онъ помѣстился въ темный уголъ бокового дивана, и слушалъ въ полудремотѣ.
   Наташа и Борисовъ ходили взадъ и впередъ по всѣмъ тремъ комнатамъ, шедшимъ врядъ, и то обмѣнивались нѣсколькими бѣглыми словами, то молчали.
   -- Какой еще бодрый старикъ Романъ Петровичъ! замѣтилъ Борисовъ.
   -- А сколько пришлось страдать ему, бѣдному! сказала Наташа.-- Онъ однакожъ, кажется, уснулъ.
   Дѣдушка кашлянулъ изъ своего темнаго угла.
   -- Нѣтъ, не спитъ.
   И опять они ходили и молчали. Варвара Николаевна продолжала играть.
   Наташа и Борисовъ нѣсколько разъ прошли до кабинета Варвары Николаевны и назадъ до гостиной, и не проговорили ни слова. И онъ, и она чувствовали какое-то тревожное желаніе сказать что-то другъ другу; но что сказать и какъ сказать? Сердце у нихъ переполнялось, а между тѣмъ на языкѣ не было словъ.
   -- Чтожъ мы все молчимъ? проговорила Наташа, точно желая облегчить грудь отъ какой-то тяжести.-- Или все переговорили? Вы объ чемъ-то призадумались, Владиміръ Ивановичъ.
   -- Да, отвѣчалъ онъ,-- у меня голова полна думъ, но я ихъ не могу уловить. Я хотѣлъ бы разсказать ихъ вамъ, Наталья Николаевна, и не умѣю,-- такъ они путаются.
   -- Скажите хоть одну, проговорила Наташа, и ждала съ замираніемъ сердца.
   Они прошли нѣсколько шаговъ молча.
   -- И мнѣ все кажется, проговорилъ Борисовъ какъ-то робко,-- вы знаете ихъ всѣ. Какъ вы думаете?
   Наташа немного задумалась и отвѣчала:
   -- Можетъ быть.
   -- Я хотѣлъ бы сказать вамъ все, что мнѣ такъ безсвязно думается, только для того...
   Они вошли въ полутемную гостиную. Варвара Николаевна мягче касалась клавишъ, будто усыпляя старика.
   -- Только для чего? спросила Наташа.
   -- Для того, чтобы услыхать, что скажете вы.
   Не произнося ни слова, прошли они до кабинета Варвары Николаевны. Сердце у нихъ билось тревожно.
   Наташа остановилась у круглаго столика передъ диваномъ, подняла немного опущенную голову, и сказала:
   -- Зачѣмъ говорить? Развѣ вы не знаете?
   Они глядѣли другъ другу въ глаза.
   Руки Владиміра протянулись къ ней.
   -- Милый мой! прошептала она.
   И руки ея лежали уже на его плечахъ, а его руки обнимали ее.
   Одно пламя пробѣжало по ихъ губамъ.
   

IV.

   Они сидѣли на диванѣ, и опять молчали. Да и что было говорить? Въ ихъ взглядахъ высказывалось все, чего они не съумѣли бы высказать въ словахъ. Какъ будто какія-то могучія крылья уносили ихъ далеко,-- далеко отъ міра, отъ людей,-- въ какую-то новую и чудную область свѣта и тепла. За минуту у нихъ еще были мысли. Теперь они не думали. Все въ нихъ было однимъ великимъ, свѣтлымъ чувствомъ. Тихая, нѣжная музыка, доносясь изъ гостиной, казалось, баюкала ихъ. Прошедшаго какъ не бывало; изъ будущаго, этого темнаго міра, не доносилось ни звука, Одно яркое солнце настоящаго пламенѣло надъ ними.
   Горячія руки ихъ опять соединились.
   -- Хорошій мой! ненаглядный!
   -- Милая! дорогая моя!
   Звуки ихъ словъ перемѣшивались, какъ ихъ дыханіе.
   

V.

   Акорды въ гостиной стали глуше, и изъ кроткаго, ласкающаго тона все болѣе переходили въ строгіе и грустные, отрывчатые звуки. Варвара Николаевна пѣла въ полголоса:
   
   Я съ горъ иду, исполненъ думъ;
   Въ долинѣ мгла, на морѣ шумъ...
   
   Владиміръ и Наташа невольно стали слушать.
   Зачѣмъ это запѣла она эту мрачную пѣсню тоски и одиночества?
   Посреди этого свѣта, обнимавшаго ихъ своими теплыми лучами, проходила теперь передъ ними темная фигура бездомнаго странника, бродящаго по широкому міру, незнающаго покоя, полнаго неисцѣлимой скорби. Онъ одинокъ въ этомъ людномъ мірѣ; родные далеко, далеко! Вздохъ его спрашиваетъ: гдѣ? гдѣ эта страна, любимая, желанная, предчувствуемая и никогда невиданная? Страна, гдѣ живутъ его грезы и воскресаютъ его мертвецы, гдѣ зеленѣютъ его надежды и разцвѣтаютъ его розы? Страна, гдѣ говорятъ роднымъ ему языкомъ,-- гдѣ есть все, чего такъ проситъ больное сердце?
   На глазахъ Наташи показались слезы, когда сестра допѣла свою пѣсню. Она припала къ плечу Владиміра.
   -- Я бы не оторвалась отъ тебя, шептала она ему.
   -- Я бы не пустилъ тебя, говорилъ онъ тихо, гладя ея мягкіе волосы.
   

VI.

   Они воротились въ гостиную. Варвара Николаевна все еще сидѣла у фортепьяно. Она продолжала тихо брать грустные акорды. Красный отсвѣтъ камина озарялъ сбоку ея печальное, задумчивое лицо. Наташа наклонилась надъ нею сзади, и нѣжно, ласково поцѣловала ее въ голову.
   Дѣдушка спалъ сномъ младенца въ темпомъ уголкѣ дивана.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Весна.

Не любивши тебя,
Въ селахъ слылъ молодцомъ;
А съ тобою, мой другъ,
Города ни почемъ!
Кольцовъ.

I.

   По московской желѣзной дорогѣ, часахъ въ полутора ѣзды отъ Петербурга, есть небольшая дача, которую хозяинъ ея каждую весну предлагаетъ въ газетахъ для найма жителямъ столицы. Это обшитый тесомъ, сѣрый домикъ съ красною крышей, въ полуверстѣ отъ селенья, гдѣ останавливается поѣздъ. Онъ стоитъ въ полугорѣ, и съ трехъ сторонъ окруженъ небольшимъ, по тѣнистымъ садомъ. Садъ спускается по горѣ къ узкому рукаву рѣчки, на которой стоитъ селеніе. По другую сторону дома -- просторный дворъ,-- въ глубинѣ котораго, въ скромномъ флигелѣ, помѣщается самъ владѣлецъ дачи, какой-то отставной капитанъ или маіоръ, большой хозяинъ и хлопотунъ. Хозяйственная сообразительность его видна и на томъ порядкѣ, въ какомъ содержится дача. Разсчитывая на лишніе двадцать рублей въ наемной платѣ, онъ не пожалѣвъ холста на маркизы къ окнамъ, и полосатаго тику, чтобы защитить со всѣхъ сторонъ отъ солнца и вѣтра большой балконъ, съ котораго двѣ ступени ведутъ въ садъ. Внутри домъ тоже былъ убранъ просто, но хорошо. Четыре комнаты его, одна довольно просторная, двѣ поменьше и одна совсѣмъ маленькая, были оклеены свѣжими обоями, и меблированы всѣмъ необходимымъ. Комната наиболѣе просторная была посрединѣ, и изъ нея дверь со стеклами отворялась на балконъ. Съ обѣихъ сторонъ было по комнатѣ съ небольшими альковами; ка'ждая могла служить и кабинетомъ и спальней вмѣстѣ. Около ихъ оконъ густо разрослись сирени.
   Дача была не велика; но для двоихъ было слишкомъ довольно простору. Въ ней поселились съ конца апрѣля Наташа и Владиміръ. Къ хозяйской мебели прибавилась и своя. На балконѣ явился столъ, диванчикъ и стулья, въ средней комнатѣ пьянило; всѣ окна были драпированы бѣлой кисеей и уставлены цвѣтами; альковы закрылись темными занавѣсками. Хозяинъ, зайдя поздравить жильцовъ съ новосельемъ, нашелъ, что дача его вдвое лучше, чѣмъ казалась ему прежде. Видя столько цвѣтовъ, онъ не могъ не похвалиться Наташѣ своимъ садомъ.
   И точно, садъ каждою своею дорожкой, каждою клумбой, каждымъ деревомъ и кустомъ обличалъ старанія и заботы хозяина. Дорожки были гладко укатаны, усыпаны пескомъ, обложены высокимъ дерномъ; на яблоняхъ, образовавшихъ верхнюю аллею вдоль дома, не было ни одной сухой вѣточки. Цвѣтникъ передъ самымъ балкономъ начиналъ уже распускаться; высаженные въ нёго кусты георгинъ и розъ обѣщали пышный цвѣтъ своею свѣжей и здоровой зеленью. Отъ балкона шла внизъ аллея темныхъ и кудрявыхъ черемухъ; подъ ними стояли двѣ-три деревянныя скамьи. Книзу садъ отдѣлялся отъ рѣчного рукава живою изгородью крыжовника и барбариса. Въ саду было также не мало сиреней, вишень и кустовъ малины и смородины. Съ одной стороны, деревянный заборъ сада отдѣлялъ его отъ поляны, по которой шла дорога изъ селенья. По другую сторону далеко тянулись, за плетнемъ, большіе огороды хозяина дачи, гдѣ онъ хлопоталъ гораздо больше, чѣмъ въ саду, потому что все почти шло изъ огородовъ на продажу въ Петербургъ.
   Весна была въ этомъ году непостоянна и измѣнчива; ясные и теплые дни чередовались съ вѣтреными и пасмурными. Но будь она и еще скупѣе и непривѣтливѣй, съ жильцами поселилось въ сѣромъ домикѣ столько любви и счастья, что они не огорчились бы капризами погоды. Въ первые дни имъ приходилось рано затворять дверь балкона, и зажигать въ сумеркахъ каминъ въ столовой; но въ ихъ сердцахъ распускалась такая пышная и цвѣтущая весна, что они и не думали справляться, не бѣгутъ ли надъ ихъ дачей тяжелыя тучи, не накрапываетъ ли дождь надъ садомъ. Въ эти минуты, которыя разростались въ часы, они жили только одинъ въ другомъ, такъ далеко отъ всѣхъ и отъ всего, что, казалось, они одни въ цѣломъ мірѣ. Ни одно постороннее лицо не являлось нарушить это блаженное одиночество. Они не привезли съ собой даже и прислуги. Служанка хозяина дачи готовила имъ обѣдъ, выметала комнаты, ставила самоваръ, и тотчасъ же удалялась во флигель, какъ только сдѣлаетъ, что нужно. Во всемъ остальномъ они сами услуживали другъ другу. И сколько было свѣтлаго довольства для каждаго изъ нихъ во всякой такой услугѣ!
   -- Мнѣ кажется иногда, говорила Наташа, -- будто насъ не двое, Володя,-- будто ты и я -- мы одинъ человѣкъ. Это такъ странно, и такъ хорошо, такъ сладко!
   Большая часть мыслей являлась въ нихъ обоихъ разомъ. Желая подѣлиться ими, они часто начинали въ одно слово, будто сговорившись. Часто, когда Владиміръ высказывалъ что нибудь, что приходило ему на мысль, Наташа говорила ему: "я думала тоже, и только-что хотѣла сказать тебѣ". Тоже слышала часто и она отъ него. Эта гармонія ихъ мысли удивляла и тѣшила ихъ. Случалось, Наташа говорила Владиміру, или онъ ей: "мнѣ кажется, я знаю что ты думаешь". И они угадывали почти всегда. Такое же согласіе было и въ ихъ чувствѣ. Каждое желаніе возникало въ нихъ такъ же одновременно, и каждое наслажденье, каждая радость будто удвоивалась въ равномъ и вольномъ обмѣнѣ.
   Наташа была права, говоря, что они будто одинъ человѣкъ. Но въ тоже время два существа ихъ, сливаясь въ одно, становились будто вдвое сильнѣе, чище, прекраснѣе, добрѣе, богаче мыслью и чувствомъ каждое.
   

II.

   Дня черезъ три послѣ переѣзда изъ города, довольно рано утромъ, Наташа и Владиміръ вышли на балконъ. Выраженіе лицъ ихъ было ясное и радостное, несмотря на хмурившееся утро.
   За рѣчкой, но покатому лугу и на огородахъ селенья, граничившихъ съ нимъ, ходилъ сѣрый туманъ. Какъ туманъ, тяжело клубились и густыя темныя облака, не давая проглянуть солнцу. Вѣтеръ пошевеливалъ полосатый тикъ балкона, и покачивалъ цвѣты и деревья въ саду. Съ черемухи сыпались, какъ снѣжинки, бѣлые лепестки ея раннихъ цвѣтовъ. Изъ сада вѣяло на балконъ сыростію.
   -- Ты озябнешь, Наташа, сказалъ Владиміръ.
   Наташа была съ непокрытой головой, въ бѣломъ легкомъ платьѣ.
   -- Да, холодно сегодня, сказала она, приподнявъ немного плечи и пряча свои руки въ широкіе рукава платья.
   -- Такъ пойдемъ въ комнаты.
   -- Нѣтъ, постоимъ, Володя,-- я не озябну.
   Владиміръ распахнулъ свое широкое пальто, и закуталъ ее въ него.
   -- Вотъ теперь какъ хорошо! сказала она, прилегши къ нему на грудь,-- совсѣмъ не холодно.
   -- Это вѣрно послѣдніе холодные дни, сказалъ Владиміръ, -- пора явиться и настоящей веснѣ.
   -- Она близко, отвѣчала Наташа, глядя въ садъ.-- Посмотри, Володя, какъ заливается эта птичка.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ, на кустѣ сирени, маленькая сѣрая птичка щебетала въ самомъ дѣлѣ съ какимъ-то напряженнымъ стараніемъ, ни на минуту не смолкая, не переводя духу. Видно было, что ей надо было цѣпко держаться за вѣтку противъ вѣтра. Онъ хохлатилъ ея маленькую головку, раздувалъ ея перья и пушокъ на ея груди. Казалось, она должна была зябнуть. Но пѣсня ея, звонкая, смѣлая, безостановочно лилась изъ ея надувшагося горлышка, будто на перекоръ вѣтру,-- будто это крошечное существо упрямо вызывало его на борьбу, будто смѣялось надъ нимъ.
   -- Какъ она усердно поетъ! сказала Наташа, кутаясь въ пальто Владиміра.
   -- Она чувствуетъ, что вѣтру не долго дуть,-- и поетъ близкіе теплые дни.
   -- Но какъ бьетъ ее этотъ вѣтеръ? Она чуть держится на вѣткѣ.
   -- А не труситъ-таки, поетъ себѣ. Умница!
   -- Ты озябла, птичка моя, сказалъ Владиміръ, крѣпче обнимая Наташу.-- Пойденъ,-- не простудись.
   -- А что, Володя, если насъ станетъ бить такой же вѣтеръ, вѣдь и мы будемъ такъ же пѣть, какъ эта птичка? сказала Наташа, поднимая къ нему ясные глаза,-- не испугаемся?
   Владиміръ наклонился къ ея лицу и поцѣловалъ ея нѣжныя, подставленныя ему губы.
   -- Да?
   -- Да.
   

III.

   Птичка напѣла свѣтлые, солнечные дни. Садъ быстро оправился отъ недавняго холода и похорошѣлъ. Цвѣтникъ запестрѣлъ мелкими цвѣтами; розы еще не распускались, по нѣсколько георгинъ развертывались уже въ своей яркой и нѣсколько грубой красотѣ. Росистымъ утромъ и влажнымъ вечеромъ сильно"пахли въ саду черемхи и сирени.
   Но не только эта небогатая дарами сѣверная весна, но и роскошная весна теплаго юга поблѣднѣла бы передъ тою лучезарной весной любви, которая дышала прозрачнымъ румянцемъ на щекахъ Наташи, горѣла яркимъ огнемъ въ глазахъ Владиміра.
   Они, казалось, не могли наглядѣться другъ на друга.
   -- Милая, какъ я люблю твои руки, говорилъ онъ, цѣлуя ихъ пальцы, ихъ ладонь, ямку ихъ локтя.
   -- Милый, какъ я люблю твои волосы, говорила она, когда онъ опускалъ голову на ея колѣни, и гладила ихъ, и называла себѣ на пальцы.
   -- Съ тѣхъ воръ, какъ мы здѣсь, ты стала еще милѣе, еще краше. Я все бы любовался на тебя, Наташа!
   -- И я все смотрѣла бы на тебя, милый мой. Какой ты хорошій, и какъ мнѣ хорошо съ тобой.
   Въ одинъ свѣтлый, пламенный, волшебный сонъ сливались ихъ дни и ночи,-- шептались безсвязныя рѣчи,-- горѣли поцѣлуи,-- кружилась голова,-- лились страстныя слезы,-- трепетали объятія,-- замирали сердца,-- съ воркованьемъ голубей вставало утро,-- съ соловьиной пѣснью, съ ароматомъ ландышей подступалъ вечеръ,-- синяя ночь, затаивъ дыханіе, смотрѣла миріадами звѣздъ.
   Міръ съ своимъ смутнымъ гуломъ будто разступился вдругъ счастливцамъ. Казалось, самая память о немъ потонула въ ихъ чудномъ снѣ.
   Пейте, пейте эту сладкую чашу, пока судьба не подлила въ нее своей полыни.
   

IV.

   -- Володя, говорила Наташа, выходя по утру въ садъ,-- какъ бы это такъ сдѣлать, чтобы нашъ маіоръ не являлся сюда но утрамъ? Мнѣ было это все равно, когда мы вставали позже; а теперь -- вотъ ужь три дня -- всякой разъ, какъ я выйду, онъ ужь тутъ, и съ извиненіемъ. Извиненія его мнѣ вовсе ненужны; но зачѣмъ онъ непремѣнно каждое утро тутъ? Только мѣшаетъ мнѣ быть съ тобой.
   -- Онъ приходитъ полить цвѣты, Наташа. Станемъ поливать ихъ сами.
   -- Какой ты умница, что придумалъ это! Мнѣ и въ голову не приходило.
   -- Я возьму у него ведро и лейку; вода близко,-- и ему не зачѣмъ будетъ ходить сюда. Онъ же знаетъ, какъ ты любишь цвѣты,-- не забудешь объ нихъ.
   -- Такъ мы это сдѣлаемъ завтра же? Это отлично!
   -- Я стану приносить воду, а ты будешь въ это время варить кофе. Такъ?
   -- Такъ, такъ, мой милый. Это будетъ прекрасно.
   И договоръ заключился поцѣлуемъ.
   Съ этого дня первымъ дѣломъ Владиміра, какъ онъ встанетъ, было сойти къ рѣчкѣ, зачерпнуть тамъ въ два ведра воды, принести ихъ на верхъ и наполнить лейку. Поливать же изъ нея цвѣты было дѣломъ Наташи.
   -- Полить я умѣю лучше тебя, говорила она,-- предоставь это мнѣ, Володя.
   И она подбирала немного спереди свое платье, засучивала по локоть рукава, и принималась за работу, какъ ловкая садовница. Владиміръ любовался каждымъ движеніемъ ея,-- и тѣмъ, какъ придерживала она одною рукой платье, чтобы не заплескать его,-- и тѣмъ, какъ круглый локоть выгибался съ лейкой,-- и какъ встряхивала она головой, когда прядь русыхъ ея волосъ нечаянно падала ей на лицо и щекотала его.
   -- Володя, милый, поправь мнѣ волосы. Положи ихъ за ухо.
   Это лицо, обращенное къ нему, было такъ мило, такъ свѣтло. Можно ли было устать цѣловать его.
   Глядя на нее, когда она поливала цвѣты, Владиміръ готовъ былъ каждую минуту помѣшать ей, -- обнять ее и покрыть поцѣлуями ея бѣлую полную руку, ея нѣжную шею, ея щеки, ея губы, ея глаза.
   -- Ну, хорошо ли это, что ты мнѣ мѣшаешь? говорила, смѣясь, Наташа, когда онъ, случалось, не удержится.-- Постой же, не проливай по крайней мѣрѣ воду. Тебѣ же придется идти за нею.
   И локоть ея касался его губъ, или полураскрытыя румяныя губы ея протягивались къ лицу Владиміра и цѣловали его въ губы, и вмѣстѣ съ поцѣлуемъ звучало: "милый мой!"
   

V.

   Цвѣты политы,-- и можно завтракать. На балконѣ накрытъ столъ. Хозяйская работница давно уже, лишь только они встали, принесла самоваръ, крынку молока, свѣжее масло.
   -- Наливай кофе, Володя, а я нарѣжу и намажу хлѣбъ. Я не успѣла,-- снимала сливки.
   Владиміръ наливаетъ кофе, высоко поднимая кофейникъ, какъ гарсоны парижскихъ кафе.
   -- Вотъ я этакъ не умѣю налить, говоритъ Наташа, -- непремѣнно забрызгаю скатерть.
   Онъ наливаетъ и смотритъ, какъ намазываетъ она масло на хлѣбъ, и тоже говоритъ, что не съумѣлъ бы такъ ловко сдѣлать это.
   Они сѣли другъ противъ друга, она на диванчикъ, онъ на стулъ.
   Заслышавъ говоръ и стукъ чашекъ на балконѣ, два сѣрыхъ голубя, прикормленныхъ Наташей, опускаются на землю передъ самымъ балкономъ и похаживаютъ, ожидая подачки.
   -- Гулю, гулю! зоветъ ихъ Наташа, кидая имъ хлѣбныя крошки.
   Одинъ изъ нихъ, съ особенно пушистымъ зобомъ, взлетѣлъ на первую ступеньку крылечка.
   -- Какіе глупые, что ихъ нельзя пріучить ѣсть изъ рукъ! говоритъ Наташа.-- Гулю!
   -- Погоди; давно ли ты стала пріучать ихъ!
   -- А сколько мы здѣсь, Володя? которое число сегодня?
   -- Я не помню даже какой день. Не все ли равно, милая?
   -- Нѣтъ, постой! Сегодня у насъ понедѣльникъ. Мы пріѣхали въ среду.
   -- Да что за охота тебѣ считать?
   -- Отчегожъ? Въ среду... Да какъ же это, Володя, милый, неужто мы здѣсь ужь три недѣли? или двѣ?
   -- Три, Наташа.
   -- А мнѣ это все показалось точно одинъ день. И тебѣ тоже, Володя?
   -- Еще бы нѣтъ!
   -- И что въ эти три недѣли ни случалось, намъ ни до чего дѣла не было. Мы и о Варѣ забыли, Володя. Это нехорошо. И двухъ разъ не говорили о ней.
   -- Теперь она скоро пріѣдетъ; въ ту среду ровно мѣсяцъ, какъ мы здѣсь.
   -- Да. Но все же это совсѣмъ нехорошо, Володя, что мы забываемъ объ ней. Она такъ любитъ и тебя и меня. И ей такъ скучно, бѣдненькой! Она безъ меня вѣрно горюетъ больше. Поговоримъ объ ней, Володя.
   -- Поговоримъ, милая.
   -- И зачѣмъ это взяла она съ меня слово, чтобы я не писала къ ней?
   -- А видно знала, что ты мало будешь вспоминать о ней.
   -- А! такъ ты вотъ какой! Колоть меня? Хорошо же,-- я тебѣ отплачу.
   -- Чѣмъ?
   -- Придумаю, да вотъ хоть такъ. Когда пріѣдетъ Варя, я скажу, чтобы она всѣ новости, какія знаетъ, сказала мнѣ, а не тебѣ. Она газеты привезетъ, журналы. И ихъ тебѣ не давать!
   -- А я буду очень радъ, что дольше ихъ не увижу.
   -- Да, это въ самомъ дѣлѣ я выдумала глупо. Надо что нибудь другое.-- А! знаю, знаю! воскликнула Наташа, слегка хлопая въ ладоши.
   -- Что такое, Наташа?
   -- Не скажу.
   Владиміръ сидѣлъ уже около нея на диванчикѣ.
   -- Скажи, душечка.
   -- Душечка, не скажу.
   -- Я догадаюсь.
   -- Нѣтъ. Но только... да; ты пожалуй будешь еще больше радъ, чѣмъ не видать газетъ. Надо другое придумать.
   И Варвара Николаевна опять отступила на задній планъ.
   

VI.

   -- Мы пойдемъ сегодня къ мельницѣ, Володя, говорятъ Наташа,-- и ты доскажешь мнѣ эту исторію, что началъ вчера.
   -- Пойдемъ.
   Наташа набрасываетъ себѣ на голову черную кружевную косынку, которая такъ идетъ къ ея свѣтлымъ волосамъ и свѣжему лицу, беретъ зонтикъ,-- и они идутъ подъ руку съ Владиміромъ.
   Прогулка къ мельницѣ, но песчаному берегу рѣки, около невысокихъ кустовъ, полныхъ птицами, хороша тѣмъ, что тутъ ни съ кѣмъ не встрѣтишься. Но и всѣ другія окрестности дачи, сколько ихъ ни есть, хороши. Наташа и Владиміръ исходили ихъ, и какъ ни бѣдно надѣлила природа эти мѣста, они останутся въ ихъ воспоминаніи въ непомеркающемъ блескѣ, въ свѣжей и несравненной красотѣ. Съ минутами беззаботнаго счастья припомнится имъ и хрустъ сырого песка подъ ногой, вдоль извилистаго берега рѣки, и ея журчанье около обрушившагося въ нее дерева, и шелестъ раздвигаемыхъ ивовыхъ кустовъ, и вспархивающія съ нихъ птицы, и отдаленный грохотъ мельничныхъ колесъ, и шумъ падающей съ нихъ воды. Да можно ли быть гдѣ нибудь счастливѣе? есть ли гдѣ мѣста краше и богаче вдохновеньями любви?
   -- Разсказывай, Володя, что же потомъ? Вотъ мы пріѣхали въ Казань...
   И онъ разсказываетъ, какъ онъ ѣхалъ изъ своего родного далекаго города въ университетъ.
   Разсказъ идетъ долго, потому что Наташа хочетъ знать всѣ подробности, всѣ мелочи, какія только остались у него въ памяти.
   Они то смѣются, то задумываются.
   Наташѣ такъ хорошо, что рука Владиміра близко къ ея сердцу, и ему такъ радостно, когда она прижимаетъ эту руку еще теплѣе къ себѣ.
   Въ свое яркое настоящее они переносятъ и все, что когда-то было пережито ими. И какія у нихъ были думы, и какія мечты и надежды, и какія радости и печали, и кого они любили и не любили, въ младенчествѣ, въ отрочествѣ; въ ранней юности, -- все это они знаютъ другъ про друга, какъ будто всю жизнь, до этой блаженной поры, прожили вмѣстѣ, никогда не разлучаясь и все такъ же горячо любя другъ друга.
   Владиміръ узнаетъ еще въ Наташѣ ту смѣлую, кудрявую дѣвочку, которая такъ вольно и беззаботно росла на деревенскомъ просторѣ, и отважно забѣгала одна въ чащу лѣса, смотрѣть, какъ скачутъ по деревьямъ быстрыя векши, слушать, какъ лѣсныя вершины гудятъ, будто напѣвая убаюкивающую пѣсню. Онъ видитъ ее въ красномъ кумачномъ сарафанѣ на каменной плитѣ, выдавшейся надъ быстрою горной рѣчкой, какъ она купаетъ свои маленькія босыя ножки въ бѣлой пѣнѣ, шипящей около камня, и какъ торопливо надѣваетъ свои чулочки и башмаки, заслышавъ, что кто-то идетъ. Онъ знаетъ ея первыхъ подругъ, такихъ же маленькихъ, какъ она, деревенскихъ дѣвочекъ, такихъ же загорѣвшихъ, такихъ же неробкихъ. Ихъ птичье щебетанье у рѣчки, въ густомъ орѣшникѣ,-- ихъ пискливыя пѣсенки, въ подражаніе старшимъ,-- ихъ шумное купанье въ мелкой заводи рѣки, гдѣ песокъ такъ желтъ и такъ мелокъ, и гдѣ такое множество крошечныхъ рыбокъ быстро вьются въ сторону, когда опустишь въ воду ногу,-- развѣ не слышалъ этого и не видѣлъ Владиміръ вокругъ маленькой Паташи.
   И она -- развѣ не жила она съ Володей въ этомъ далекомъ заволжскомъ городкѣ, когда онъ только-что учился азбукѣ? Она знаетъ и любитъ эту никогда невиданную ею степь, среди которой стоитъ городъ, и гдѣ такъ было любо лежать Володѣ въ высокой травѣ, глядя вдаль, туда, гдѣ небо сходится съ землею, и куда бѣгутъ эти то золотыя, то серебристыя волны степного моря.
   Какъ Владиміру живо представляется Наташа въ коротенькомъ платьѣ, въ бѣломъ передничкѣ, съ тетрадкой въ рукахъ, подъ темнымъ деревомъ большого сада,-- такъ и Наташа видитъ Володю съ бѣлымъ воротничкомъ на плечахъ, въ черной курточкѣ, какъ онъ сидитъ за книгой и слушаетъ своего молодого учителя.
   Владиміръ разсказывалъ много про этого перваго своего наставника, и онъ, какъ живой, выступалъ вередъ Наташей изъ этихъ разсказовъ. Степной городокъ былъ учителю чужой, и темная судьба закинула его туда изъ его далекой родины еще юнаго, пылкаго, полнаго свѣтлыхъ стремленій. Молодая отвага его не сокрушилась въ неровной и неразсчитанной борьбѣ; онъ не разочаровался въ несбывшихся надеждахъ; а только перенесъ ихъ дальше въ будущее. Съ озлобленно-грустной улыбкой на губахъ, съ глубокою печалью въ голубыхъ глазахъ, разсказывалъ онъ о своей бѣдной, страдающей родинѣ. Потомъ глаза его высыхали отъ слезъ и загорались отвагой, и онъ говорилъ съ юношескимъ пламенемъ о господствѣ зла на землѣ и необходимости непримиримой вражды къ нему, о святости борьбы, страданій и гибели за благо родины и человѣчества. Надеждамъ его не удалось сбыться. Онъ не возвратился домой,-- умеръ вдали отъ отчизны.
   Наташа какъ будто узнавала черты этого юноши въ тѣхъ людяхъ, которые въ послѣднее время окружали ее и сестру. Большая часть друзей Владиміра были таковы же.
   Чѣмъ ближе къ тому времени, какъ Наташа и Владиміръ встрѣтились, тѣмъ больше и больше было у нихъ разсказовъ, и наконецъ не оставалось уже ничего непересказаннаго, неразъясненнаго. Въ своемъ настоящемъ они пережили вновь и все свое прошедшее: но будущее не вторгалось еще въ него ни своимъ свѣтомъ, ни своимъ мракомъ.
   

VII.

   Они сидѣли на деревянной скамьѣ, въ аллеѣ, спускавшейся подъ гору. Птицы собирались спать, и только по временамъ сонно чирикали. За дальними огородами совсѣмъ погасла полоса зари. Вечеръ былъ теплый, тихій. Черемха какъ во снѣ роняла на нихъ свои бѣлые цвѣты. Два майскихъ жука вились надъ нею жужжа. Они тоже пѣли пѣсню любви. Птицы засыпали, и имъ можно было пѣть и любить.
   Руки Наташи лежали въ рукахъ Владиміра, и они долго молчали.
   Наташа ближе подвинулась къ нему.
   -- Зачѣмъ это не всѣ счастливы, какъ мы? стала она говорить, будто продолжая вслухъ свои мысли, -- зачѣмъ не всѣ свободны? Зачѣмъ столько злыхъ на свѣтѣ, столько глупыхъ, и столько несчастныхъ? А придетъ же такая пора, что этого не будетъ! Мы не доживемъ до нея. А какъ нетрудно это, Надо только, чтобы всѣ любили такъ другъ друга, какъ мы.
   Она вынула свои руки изъ рукъ Владиміра, и окружила своими объятіями его шею.
   -- Придвинься ко мнѣ ближе, Володя,-- положи голову ко мнѣ на грудь,-- Вотъ такъ.
   И она тихо поцѣловала его въ волосы.
   -- Вотъ одна свободная, смѣлая голова. Если бы побольше такихъ!
   Руки Владиміра касались ея тихо поднимавшейся груди.
   -- А много ли такихъ смѣлыхъ, вольныхъ сердецъ!
   -- Счастливыхъ сердецъ, милый.-- Но ты плачешь?
   -- Не знаю. Мнѣ такъ хорошо.-- А что это капнуло мнѣ на щеку?
   -- Роса.
   -- Какая горячая роса!-- Милая моя!
   -- Милый! родной!
   И сливались ихъ слезы, ихъ взгляды, ихъ поцѣлуи, ихъ сердца.
   

VIII.

   Они были счастливы, какъ немногимъ приходится быть счастливыми.
   Они были счастливы съ первой встрѣчи, счастливы уже тѣмъ, что встрѣтились въ этомъ дикомъ лабиринтѣ общества, гдѣ столько стѣнъ и преградъ разъединяютъ людей. Сколько сердецъ чахнутъ здѣсь въ безплодномъ исканіи родного сердца! Сколько разбивается ихъ въ невольныхъ, роковыхъ столкновеніяхъ съ жестокими и холодными, какъ камень, сердцами! сколько вянетъ ихъ до времени въ тоскѣ одиночества, въ печальномъ забытьи! И всѣ вы, бѣдныя женскія сердца, наруганныя, презрѣнныя, затоптанныя въ грязь темныхъ страстей, плачущія, въ кровавыхъ ранахъ обидъ и оскорбленій! Для васъ нѣтъ и того мертваго сна, какимъ засыпаетъ сердце мужчины въ жалкихъ сферахъ мелкаго разсчета и узкаго самолюбія. Вы страдаете, исходите кровью, сокрушаетесь въ своей смертельной скорби, несчастныя женскія сердца; а мужскія сердца сохнутъ и каменѣютъ безъ вашей святой, животворящей силы. Ржавому механизму человѣческой жизни нужно обновленіе. А обновленья нѣтъ! Свѣтъ любви такъ скудно, такъ рѣдко, будто случайно, проникаетъ въ этотъ темный лабиринтъ, по которому они бродятъ ощупью.
   Да, Владиміръ и Наташа были счастливы уже тѣмъ, что встрѣтились. Они были счастливы, что между ними не стояло стѣны "предразсудка, стѣны неравенства, которыхъ столько настроила на каждомъ шагу людская глупость. Его сердце не зачерствѣетъ въ пошлости; ея сердце не изноетъ въ безотвѣтной тревогѣ. Въ ровномъ и свободномъ союзѣ высохнутъ ихъ слезы, выростетъ ихъ счастье. Они были счастливы съ первой встрѣчи. Эта встрѣча не обманула ихъ. Они узнали свое родство посреди чуждой толпы. Каждый взглядъ, каждое слово говорили имъ объ этомъ родствѣ,-- и разрозненная сила страстно рвалась слиться воедино.
   Свѣтло было ихъ счастье, когда они нашли другъ друга, и наслаждались одинъ въ другомъ каждымъ порывомъ, каждымъ движеніемъ родного сердца. Еще свѣтлѣе горѣло надъ ними и въ нихъ это счастье, когда сердца ихъ слились въ одно біеніе.
   Въ ихъ любви, какъ въ живительномъ источникѣ, черпала силу ихъ мысль. Она глубже проникала въ явленія жизни, вѣрнѣе оцѣнила ихъ, быстрѣе понимала ихъ затаенный и загадочный смыслъ. Она переходила въ одно могучее чувство, обнимавшее все ихъ существо.
   Все полнѣе и полнѣе проникала ихъ любовь ко всему, что велико, свято, разумно и благо въ жизни людей, и ненависть ко всему, что низко, темно, тупо и злобно въ ходѣ міра. Широкимъ состраданіемъ обнимали они все, что несчастно и угнетено, безпомощно и слабо, что горюетъ, плачетъ и страждетъ на нашей унылой землѣ. Ихъ счастье давало имъ какъ бы мѣру чужого горя, чужихъ желаній. Отъ свѣта, облекавшаго ихъ, чернѣе казался имъ окружающій ихъ мракъ.
   Въ ихъ любви зрѣла въ нихъ и сила дѣятельности, сила дѣла. Два чувства, слитыхъ въ одно, двѣ мысли, сомкнутыхъ въ одну, готовы были на великое творчество жизни. Какъ будто вѣчный пульсъ міра прошелъ сквозь ихъ сердца. Живя такою полною личною жизнью одинъ въ другомъ, они въ тоже время жили какъ будто внѣ границъ своего личнаго существованія, въ полнотѣ общей, исторической жизни своего народа, своей страны, -- всего человѣчества, всей широкой земли, матери живого.
   О! если бы хоть сотнями встрѣчались вы такъ, родныя сердца! Какъ скоро изчезли бы эти глухія потемки, лежащія надъ землей! Какъ скоро просвѣтлѣла бы печальная жизнь людей! Ваши четы -- тотъ священный легіонъ, который поведетъ ихъ и приведетъ къ побѣдѣ!
   Но скорбь и горе, какъ бездомный странникъ пѣсни, ходятъ еще по неисходимому свѣту,и напрасно зовутъ вздохами счастьѣ напрасно ищутъ родины, желанной, предчувствуемой и никогда невѣданной.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Лѣто.

Ближе другъ къ другу, чѣмъ мы,
Ближе нельзя намъ и быть.
Фетъ.

I.

   Варвара Николаевна прогостила у сестры три дня.
   Она казалась уже спокойнѣе, чѣмъ когда онѣ разстались въ началѣ весны,-- была не такъ блѣдна, не такъ часто задумывалась. Въ словахъ ея не слышалось уже прежнихъ жалобъ, прежнихъ сомнѣній, постоянныхъ мрачныхъ ожиданій отъ будущаго, постоянныхъ опасеній за всѣхъ, кто былъ ей близокъ.
   Наташа, ожидая сестру, боялась, чтобы счастье, которое она увидитъ на ихъ маленькой дачѣ, не обновило горечи ея недавнихъ воспоминаній. Наташа говорила объ этомъ Владиміру, и они условились меньше проявлять при сестрѣ свою взаимную нѣжность.
   Сдержать это условіе они не съумѣли. Да оно, казалось, было и лишнее. Варвара Николаевна съ кроткою, почти материнскою внимательностью любовалась ихъ свѣтлымъ согласіемъ.
   Наташа думала сначала, нѣтъ ли въ этомъ разсчитаннаго принужденія въ сестрѣ. Но ни въ чемъ не могла она примѣтить, чтобы сестрѣ припоминалось, при взглядѣ на нихъ, ея собственное, такъ не надолго доставшееся ей, такъ жестоко и внезапно отнятое у нея счастье. И Наташа стала думать, что горе Вареньки затихаетъ, забывается по немногу. Не вѣкъ же горевать о томъ, чего уже нельзя воротить! Теперь слова ея звучали строгой обдуманностью, серьезной рѣшимостію. Она какъ будто хотѣла изгладить ими и самое воспоминаніе о тѣхъ порывахъ печали и минутахъ отчаянія, слабости, которымъ еще такъ недавно она не умѣла противиться.
   Если бы Наташа захотѣла сдержать свое обѣщаніе отплатить Владиміру за его шутку, и упросила сестру не разсказывать ему никакихъ новостей и не отдавать ему привезенныхъ журналовъ, онъ потерялъ бы немного. Въ журналахъ все было пусто и пошло, потому что пусто и пошло было и то, о чемъ они говорили. Одни. Журналъ, съ явною гордостью своимъ фарисейскимъ либерализмомъ, очень остроумно инсинуировалъ на другіе журналы, мѣшавшіе его барышамъ; тянулъ старую пѣсню о необыкновенномъ прогрессѣ Россіи, и обличалъ въ глупости и злонамѣренности недовольныхъ мальчишекъ. Никакой серьезной и крупной новости не было также и изъ-за границы.
   Въ другое время, взамѣнъ газетныхъ новостей, были бы какія нибудь любопытныя вѣсти у Варвары Николаевны; но теперь и ей было нечего разсказывать. Почти всѣ молодые люди, бывавшіе у нея, разъѣхались на лѣто изъ Петербурга, по большей части въ провинцію, а два-три и за границу. Весь этотъ мѣсяцъ она прожила одна на своей дачѣ у Лѣсного института, и видѣлась только съ дѣдушкой Романомъ Петровичемъ.
   -- Онъ даже прогостилъ у меня цѣлую недѣлю, разсказывала Варвара Николаевна,-- и обѣщалъ пріѣхать еще. Собирается и къ вамъ. Я особенно всмотрѣлась въ него, какъ онъ жилъ у меня, и еще больше полюбила его. Въ немъ какая-то младенческая ясность души. Послѣ тридцати лѣтъ страданій и лишеній онъ смотритъ на жизнь такъ же свѣтло, какъ смотрѣлъ въ молодости. Онъ по цѣлымъ вечерамъ разсказывалъ мнѣ разные случаи изъ своей жизни. Чего только не пришлось выносить ему! А между тѣмъ какая въ немъ еще бодрость. Это оттого, что его никогда не покидали свѣтлыя надежды. Какъ весь онъ былъ полонъ надеждой въ ту пору, когда воспламенялся, читая Руссо и Плутарха,-- это, онъ говорилъ, было его любимое чтеніе,-- также точно надѣялся онъ и въ дикой далекой глуши, откуда столько лѣтъ не находилъ онъ выхода:. Трудно было тутъ не потерять надежды. Многіе теряли ее тогда и не въ такомъ положеніи. "Чтожъ! я и правъ", говоритъ онъ "я надѣялся не даромъ. Я зналъ, что не къ мертвой націи принадлежу. Она должна же была тронуться. Посмотрите-ка теперь на народъ, на молодежь, -- это уже не то, что было въ нашу пору. Можетъ быть, еще и я доживу!" -- Мнѣ кажется, онъ и меня увлекъ своими надеждами, -- и мнѣ свѣтлѣе смотрится впередъ.
   Варвара Николаевна хотѣла побывать вездѣ, гдѣ обыкновенно гуляли Владиміръ и Наташа,-- и они обошли втроемъ всѣ окрестности.
   -- На будущее лѣто мы ужь вмѣстѣ поселимся, говорила Варвара Николаевна,-- не правда ли?
   -- Да оставайся у насъ, Варенька, теперь, просила Наташа.-- Тебѣ будетъ не такъ скучно, какъ тамъ одной.
   Но Варвара Николаевна не соглашалась, -- говорила, что дача устроена именно для двоихъ, и что она, стѣсняя ихъ, стѣснитъ и себя. Наташа видѣла, что сестра говоритъ правду,-- и не настаивала.
   По вечерамъ Варвара Николаевна раскрывала пьянино, до котораго Наташа въ этотъ мѣсяцъ прикасалась не больше двухъ-трехъ разъ. Владиміръ и Наташа слушали ея игру и пѣніе, сидя на балконѣ.
   Уѣзжая назадъ, она звала ихъ къ себѣ,-- сказала, что будетъ ждать ихъ на своей дачѣ въ концѣ этого или въ началѣ слѣдующаго мѣсяца,-- и они обѣщались пріѣхать.
   

II.

   Послѣ отъѣзда ея въ образѣ жизни Наташи и Владиміра произошло нѣкоторое измѣненіе.
   Варвара Николаевна привезла съ собой оставленную у нея большую связку бумагъ и книгъ Владиміра, а также и нѣсколько новыхъ иностранныхъ сочиненій, присланныхъ ей для него отъ книгопродавца.-- Это были все матеріалы для литературной работы, начатой Владиміромъ еще года два тому назадъ. Она постоянно занимала его; но въ послѣдніе полгода онъ не могъ приняться за нее серьезно.
   Говоря съ Наташей, онъ разсказалъ ей планъ задуманнаго сочиненія, и она еще болѣе утвердила его въ рѣшеніи пересмотрѣть и привести въ порядокъ то, что готово, и продолжать работу. Вначалѣ Владиміръ имѣлъ въ виду написать исторію развитія европейскаго общества въ девятнадцатомъ и въ концѣ прошлаго столѣтія. Но по мѣрѣ того, какъ онъ читалъ, дѣлалъ выписки и замѣтки, первоначальный планъ раздвигался все шире и шире. Изложеніе и критика новыхъ общественныхъ теорій должны были занимать большое мѣсто въ его сочиненіи. Ихъ связь съ общимъ ходомъ европейской исторіи заставляла Владиміра распространять мало-по-малу свои изслѣдованія на дальнѣйшіе вѣка. И такимъ образомъ изъ составленныхъ имъ записокъ и собранныхъ матеріаловъ само собою представлялась программа исторіи европейской культуры съ самыхъ древнихъ временъ и до нашей поры. Задача была широкая, и Владиміръ не надѣялся справиться съ нею скоро, но онъ усердно принялся за работу.
   Прежде всего надо было пересмотрѣть и разобрать бумаги. Онъ занимался этимъ каждое утро послѣ завтрака, и Наташа помогала ему. Они перечитывали вмѣстѣ вполнѣ надисанныя или только набросанныя главы; говорили о нихъ. Въ огромной массѣ выписокъ и замѣтокъ, дѣланныхъ въ разное время то въ тетрадяхъ, то на отдѣльныхъ листахъ, трудно было находить, что нужно,-- и Наташа взялась разсортировать все это. Многое надо было переписать съ разныхъ страницъ тетрадей вмѣстѣ, многое перевести на русскій, многое дополнить изъ печатныхъ книгъ, въ которыхъ были указаны страницы. Наташа съ удовольствіемъ взялась сдѣлать это, хотя Владиміръ и говорилъ, что это скучная черновая работа.
   -- Нужды нѣтъ, отвѣчала Наташа, -- мнѣ будетъ весело заниматься ею, потому что я многому научусь, чего не знаю. Почти ни одной изъ этихъ книгъ не было у меня въ рукахъ, а изъ нихъ нѣкоторыя надо прочитать. Которыхъ не стоитъ читать цѣликомъ, въ тѣхъ я прочту то, что указано въ твоихъ замѣткахъ.
   Въ комнатѣ Владиміра былъ большой письменный столъ, и за нимъ можно было помѣститься обоимъ.
   Перечитывая тѣ части своей работы, которыя онъ считалъ уже совсѣмъ готовыми, Владиміръ нашелъ въ нихъ не мало незрѣлаго. Многому, что не имѣло важнаго значенія, были приданы преувеличенные размѣры; многое было разобрано слишкомъ односторонне. Временный перерывъ въ работѣ послужилъ въ пользу. Владиміръ могъ взглянуть на свой трудъ какъ будто глазами посторонняго критика. Онъ теперь яснѣе видѣлъ весь объемъ его; составныя части получали въ его мысли болѣе соразмѣрности, болѣе органической связи. Владиміръ зналъ, какъ много значилъ въ этомъ отношеніи отдыхъ, послѣ котораго онъ возвращался къ работѣ съ мыслью, неразвлеченною разборомъ и изслѣдованіемъ частностей. Но въ тоже время онъ не могъ думать, что эта свѣжесть и ясность сообщаются его мысли съ тою свѣжестью и ясностью, какими вѣетъ на него самая жизнь. И онъ былъ правъ, хоть и не съумѣлъ бы анализировать этого вліянія. Оно передавалось ему тысячью тончайшихъ, неуловимыхъ впечатлѣній.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ я съ тобой вмѣстѣ, Наташа, говорилъ онъ ей, -- л какъ будто сталъ другой человѣкъ. Мнѣ кажется, у меня вдвое прибавилось силы. Мысль моя стала смѣлѣе, шире. То, надъ чѣмъ мнѣ приходилось долго ломать голову, дается мнѣ теперь легко, представляется ясно и сразу своей существенной стороной. Это отъ тебя, моя милая! Прежде, когда я еще не зналъ тебя, мнѣ иногда казалось, что трудъ, который я началъ, мнѣ не по силамъ, что я взялся не за свое дѣло, что я излишне самоувѣренъ. Мнѣ думалось подчасъ, что ужь если я принялся за литературу и науку, мое дѣло быть и остаться всегда чернорабочимъ въ нихъ. Теперь такія колебанія совсѣмъ изчезли во мнѣ. Уже съ перваго знакомства съ тобой, съ той минуты, какъ полюбилъ тебя,-- или, лучше сказать, съ тѣхъ поръ, какъ сталъ замѣчать твою любовь,-- я сталъ цѣнить себя выше. Теперь, когда мы сошлись, я чувствую, я сознаю, что гожусь дѣйствительно на что нибудь полезное. Моя сила, мое вдохновеніе,-- это ты, Наташа.
   -- И я, Володя, я тоже чувствую, что стала лучше, умнѣе съ тѣхъ поръ, какъ я такъ счастлива съ тобой! говорила Наташа.-- Ты знаешь, я и прежде думала много; но все было какъ-то странно, смутно въ моей мысли. Многаго, очень простого я не понимала ясно; ко многому не могла найти въ себѣ ни сочувствія, ни полнаго вниманія. Да, мой милый! въ любви, въ счастьи столько свѣта! Они какъ будто озаряютъ каждый уголокъ въ сердцѣ, въ головѣ. Такъ мнѣ кажется, когда я сравниваю себя, ту прежнюю, и ту, которая вотъ здѣсь, около тебя. И я тоже, милый мой, стала будто другая.
   Работа Владиміра, казалось, была новою связью между нимъ и Наташей.
   Она не разлучала ихъ по разнымъ комнатамъ: когда у Наташи не было какого нибудь дѣла за письменнымъ столомъ, она сидѣла съ книгой въ большомъ креслѣ, у окна, такъ что Владиміру стоило только поднять глаза отъ бумаги, чтобы видѣть ее. Ея присутствіе не только не стѣсняло, напротивъ, постоянно одушевляло его. Задумываясь по временамъ надъ изложеніемъ, онъ останавливалъ глаза на своей милой, тихо сидѣвшей въ уголкѣ, и, казалось, въ этомъ взглядѣ на нее скорѣе находилъ точное выраженіе своей мысли. Наташа по временамъ смотрѣла изъ-за книги на наклоненное къ бумагѣ лицо Владиміра, и когда взгляды ихъ нечаянно встрѣчались, по сердцу ихъ проходило спокойное чувство свѣтлаго и кроткаго счастья.
   Во всемъ остальномъ дни ихъ проходили такъ же, какъ и до пріѣзда Варвары Николаевны. Такъ же поливались по утру цвѣты, такъ же гуляли они по окрестностямъ, такъ же сиживали въ черемховой аллеѣ и говорили.
   Теперь, когда они такъ полно узнали прошлое другъ друга, мысли ихъ чаще стали обращаться къ будущему. Сознанье настоящаго счастья отражалось и на немъ своимъ яркимъ свѣтомъ, своими радужными красками. Лишь иногда сердце у Владиміра сжималось отъ какого-то неопредѣленнаго чувства при взглядѣ на Наташу, будто отъ смутнаго и темнаго опасенія за ея спокойствіе, за ея счастье. "Да откуда-жъ такая тревога?" спрашивалъ онъ у самого себя. "Намъ ничто не грозитъ теперь. Но гроза можетъ придти неожиданно. Мы неспособны заключиться въ четырехъ стѣнахъ съ своимъ счастьемъ, не можемъ забыть обо всемъ, не станемъ прятаться въ задніе ряды, чтобы только насъ не коснулся непріятельскій огонь. А будь это не такъ, тогда и счастья нашего не было бы и мы не были бы вмѣстѣ".
   И все таки это тревожное чувство возвращалось къ Владиміру. Оно казалось ему единственною тѣнью въ его безоблачномъ счастьи. Онъ не отдавалъ тогда себѣ отчета въ томъ, что безъ этой грустной примѣси нѣтъ и не можетъ быть въ наше время истинной любви. Въ глубинѣ самаго свѣтлаго чувства нашего къ женщинѣ таятся слезы. У кого несказывалась въ такихъ слезахъ, хотя бы безсознательно, скорбь и память о вѣковыхъ несправедливостяхъ, тотъ никогда не любилъ. Кто не видалъ въ обращенныхъ къ нему съ довѣрчивостью глазахъ женщины слезъ страдающаго, окованнаго вѣковыми цѣпями генія жизни, тотъ никогда не зналъ, что такое женская любовь.
   

III.

   Такъ же быстро и такъ же свѣтло промелькнулъ и еще мѣсяцъ.
   Скромная дача, которая стала такъ мила Владиміру и Наташѣ ихъ любовью, каждый день убиралась новыми цвѣтами. Подъ теплымъ дождемъ и живымъ солнцемъ этого лѣта все разцвѣло въ саду лучше, чѣмъ когда нибудь. Еще не успѣла отцвѣсти черемуха, какъ уже одѣлась душистыми цвѣтами сирень; сиренъ не обсыпала еще своими лиловыми звѣздочками дорожекъ сада, какъ уже и яблоки покрылись бѣлымъ цвѣтомъ. Ярко красовались на своихъ высокихъ, гордыхъ стебляхъ георгины въ цвѣтникѣ На розовыхъ кустахъ, которые вѣнцомъ окружали ихъ, каждый день распускались новыя почки, и каждый день на письменномъ столѣ Владиміра, на маленькомъ столикѣ у постели Наташи, благоухали новые пышные букеты. Даже та часть огорода, которую было видно съ балкона, оживилась цвѣтами. На недавно темныхъ еще грядахъ пылалъ своими огненными лепестками макъ, сверкали своими золотыми шапками подсолнечники.
   -- Какъ у насъ хорошо здѣсь! говорила Наташа,-- я не промѣняла бы этого лѣта на итальянскую весну.
   Опять можно было потерять счетъ счастливымъ, отраднымъ Днямъ! Помочь прослѣдить ихъ могла развѣ работа Владиміра, которая успѣшно шла впередъ. Онъ называлъ ее, впрочемъ, общею работою его и Наташи. И это было справедливо. Въ разговорахъ съ Наташей, каждая часть его труда принимала въ его мысли окончательную стройность. Онъ не могъ бы отдѣлить въ немъ, что принадлежало ему, что ей. Вдохновеніе свѣжей женской мысли чувствовалось на каждой страницѣ. Да, это былъ ихъ общій трудъ, какъ были общими ихъ чувства, ихъ думы, ихъ надежды и стремленія.
   -- Варенька теперь уже ждетъ насъ, сказалъ Владиміръ Наташѣ вначалѣ слѣдующаго мѣсяца, -- не поѣхать-ли намъ, Наташа?
   -- Что же, мой милый, поѣдемъ.
   -- Когда? Завтра?
   -- Да, это будетъ очень кстати. Ты допишешь сегодня то, что хотѣлъ кончить, и завтра мы можемъ къ обѣду быть у Вари.
   Такъ и было рѣшено.
   

IV.

   У Варвары Николаевны Паташа и Владиміръ пробыли не дольше, чѣмъ она у нихъ,-- тоже около трехъ дней. Кромѣ ея они ни съ кѣмъ и не видѣлись.
   Главнымъ предметомъ ихъ разговоровъ было на этотъ разъ ихъ переселеніе на зиму въ городъ. Они рѣшили, что будутъ жить всѣ трое вмѣстѣ. Для этого надо было найдтя другую квартиру, просторнѣе. Варвара Николаевна уже имѣла въ виду двѣ удобныхъ. Она могла бы нанять любую, и, конечно, всѣ остались бы довольны; но ей хотѣлось, чтобы ея выборъ былъ, прежде найма, одобренъ сестрой и Владиміромъ. Втроемъ поѣхали они въ городъ, и одну изъ найденныхъ квартиръ оставили за собой.
   Половина, въ которой должны были помѣститься Наташа и Владиміръ, состояла, какъ и дача ихъ, изъ трехъ комнатъ. Комната въ серединѣ должна была служить гостиной; по сторонамъ точно такъ же кабинетъ Владиміра, комната Наташи. Послѣдняя была просторнѣе всѣхъ остальныхъ и раздѣлялась пополамъ красивой аркой. Двѣ комнаты Варвары Николаевны, гостиная и спальня, отдѣлялись отъ другой половины довольно большою залой, въ которой рѣшили устроить и столовую.
   Нанять квартиру было еще не все. Надо было купить кое-что изъ мебели, выбрать свѣжіе обои для комнаты Наташи, взять матеріи на занавѣси, прибавить нѣсколько столовой и чайной посуды. Всѣмъ этимъ почти исключительно занялись сестры.
   Владиміру нужно было заѣхать въ редакцію одного журналамъ двѣ-три книжныя лавки, -- и онъ соединился съ Варенькой и Наташей только въ магазинѣ обоевъ, гдѣ онѣ поджидали его. Натаnia не хотѣла брать обоевъ для своей спальни и кабинета, не спросивъ мнѣнія Владиміра.
   Въ такихъ хлопотахъ прошло почти все время визита ихъ къ Варварѣ Николаевнѣ.
   Одинъ изъ вечеровъ провели они въ паркѣ Лѣсного Института, гдѣ игралъ въ то время недурной оркестръ.
   На третій день Владиміръ и Наташа были къ вечеру опять на своей дачѣ.
   -- У насъ здѣсь лучше, Наташа, говорилъ Владиміръ.
   -- Еще бы не лучше, милый! отвѣчала Наташа, -- мы здѣсь какъ въ маленькомъ раю.
   

V.

   Дня черезъ два Наташа сказала Владиміру:
   -- А то, о чемъ мы догадывались тогда съ тобой, Володя...
   -- Правда? перебилъ онъ ее.
   -- Правда, мой милый!
   Это было подъ вечеръ. Они сидѣли рядомъ на диванчикѣ балкона. Владиміръ взялъ обѣ руки ея, и тихо поднесъ ихъ къ своимъ губамъ.
   Когда смерклось, Наташа сѣла за фортепьяно и сыграла Владиміру двѣ любимыя его мазурки Шопена.
   -- Спой мнѣ что нибудь, Наташа, изъ того, что ты привезла отъ Вареньки, попросилъ Владиміръ.
   -- Хорошо, мой милый!
   Онъ зажегъ свѣчи. Наташа поставила передъ собой на пюпитръ фортепьяно довольно толстую тетрадь романсовъ и стала перелистывать ее.
   Владиміръ стоялъ за спиной Наташи и слѣдилъ глазами за каждымъ движеніемъ ея руки, перевертывавшей страницы. У него опять тихо поднималось въ сердцѣ то тревожное чувство, которое онъ такъ старался отгонять отъ себя.
   -- А это что такое? спросилъ онъ, когда между печатными страницами подъ пальцы Наташи попался почтовый листокъ съ писанными нотами.
   -- Это тотъ англійскій романсъ, что, помнишь, пѣла молоденькая англичанка -- про море и рыбаковъ, и что женщинамъ надо плакать. Варя переписала его въ тотъ день, какъ ты уѣхалъ.
   -- И ты такъ обрадовала меня, выйдя проститься со мной?
   -- А что? развѣ не сбылась моя примѣта, милый? Солнце-то. Развѣ не свѣтло намъ теперь?
   Она перевернула листокъ.
   -- Этого романса я не стану пѣть. Онъ такой печальный. Тутъ есть другой романсъ про море, -- онъ мнѣ больше по сердцу.
   Она продолжала перелистывать тетрадь, наконецъ остановилась на одной страницѣ и провела по ней ладонью.
   -- Вотъ, сказала она.
   -- А! это пѣсня контрабандистки изъ лермонтовской Тамани.
   -- Я ее очень люблю, а еще не пѣла тебѣ, Володя.
   И она стала пѣть:
   
   "Какъ по вольной волюшкѣ,
   По зелену морю..."
   
   Чѣмъ ближе къ концу, тѣмъ все болѣе было силы и выразительности въ пѣніи Наташи, и настоящая контрабандистка не съумѣла бы придать болѣе удали послѣднимъ словамъ пѣсни:
   
   "Везетъ моя лодочка
   Вещи драгоцѣнныя:
   Правитъ ею въ темну ночь
   Буйная головушка."
   

VI.

   Съ каждымъ днемъ все больше и больше кроткой нѣжности входило въ отношенія Наташи и Владиміра. Любовь ихъ, еще недавно горѣвшая страстнымъ, порывистымъ пламенемъ, облекала ихъ теперь тихимъ, ровнымъ, теплымъ свѣтомъ.
   Но меньше-ли они любили другъ друга? Меньше-ли были дороги и милы одинъ другому? Меньше-ли близки другъ другу?
   Напротивъ они чувствовали, что сердца ихъ еще тѣснѣе, еще роднѣе соединялись въ одномъ біеніи.
   И могло-ли это быть иначе? Ихъ свело не то обманчивое и преходящее влеченіе, за которымъ такъ часто слѣдуетъ взаимное разочарованіе. Они бросались въ объятія другъ къ другу не просто охмѣленные страстью. Сочувствіе ихъ шло глубоко, до самыхъ затаенныхъ движеній сердца и мысли.
   Это тихое, кроткое лѣто, смѣнившее теперь пламенную весну, еще не разъ смѣнится въ свою очередь такою же пламенною весной, со всей ея страстью, трепетомъ и нѣгой.
   По мѣрѣ того, какъ Наташа и Владиміръ все глубже проникались этимъ кроткимъ, братскимъ чувствомъ, казалось, все ближе и ближе пододвигался къ нимъ остальной міръ, который какъ будто разступился вокругъ нихъ отъ сіянія ихъ страстнаго счастья. Чаще и чаще разговоръ между ними касался будущаго, ихъ личнаго и общаго. Они не умѣли выдѣлить свою собственную будущность изъ будущности общества, въ которомъ жили.
   Въ началѣ августа къ нимъ пріѣхалъ на одинъ день Романъ Петровичъ. Онъ былъ полонъ самаго свѣтлаго одушевленія, которое наполняло душу каждаго честнаго человѣка въ виду начинавшейся реформы освобожденія крестьянъ; онъ разсказывалъ, что его "племяшъ" перешелъ изъ московскаго университета въ петербургскій и уже пріѣхалъ совсѣмъ въ Петербургъ, что черезъ него онъ, Романъ Петровичъ, еще ближе познакомился съ новою молодежью.
   Присутствіе Романа Петровича оживило этотъ маленькій кружокъ людей; онъ, полный надеждъ и упованій на будущее, невольно увлекалъ и другихъ въ болѣе свѣтлую сферу жизни, чѣмъ какую представляла дѣйствительность. Но когда онъ на другой день уѣхалъ, въ душѣ Наташи зародилось какое-то тяжелое раздумье, котораго она не скрыла отъ Володи. Подъ вечеръ они были одни и, провѣряя то грустныя, то одушевленныя рѣчи дѣдушки, разговорились о своемъ собственномъ будущемъ.
   Наташа говорила съ большимъ одушевленіемъ.
   Владиміръ слушалъ ее задумавшись. Она высказывала именно все то, что въ это самое время проходило и у него въ мысляхъ. Но она не договаривала до конца его думы,-- и ему не хотѣлось договаривать ее, когда Наташа замолчала.
   Нѣсколько минутъ просидѣли они молча.
   Наташа встала съ мѣста, подошла къ Владиміру, обвила одною рукой его шею, и тихо опустилась къ нему на колѣни.
   -- Я знаю, о чемъ ты задумался, Володя, сказала она, ласково глядя ему въ лицо.-- Я знаю, ты думаешь обо мнѣ... и еще о томъ, кого еще нѣтъ на свѣтѣ. Такъ, мой родной?
   -- Да, моя милая.
   -- Объ этомъ не надо думать.
   Какъ не думать, голубушка Наташа?
   -- Я не такъ хотѣла сказать, Володя. Думать надо; но не надо печалиться. Печаль похожа на раскаяніе. А развѣ мы можемъ раскаиваться, что мы вмѣстѣ? Вонъ надвигаются тучи, собирается гроза! Но развѣ изъ-за этого птицамъ не любить, не вить гнѣзда? Не тоже ли и люди!
   Владиміръ тихо приложилъ къ своимъ губамъ обнимавшую его руку.
   -- Я бы хотѣла, чтобы у меня былъ сынъ, Володя, продолжала Наташа, крѣпче обнимая Владиміра, -- кромѣ большого, еще маленькій Володя... Вѣдь мы такъ назовемъ его?

Мих. Михайловъ.

(Продолженіе будетъ.)

"Дѣло", No 1, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru