Въ наше время русское общество увлекается иными стремленіями, и о такъ называемыхъ "толстовскихъ" колоніяхъ мало слышно. Но въ нѣсколько уже отдаленные отъ насъ восьмидесятые и девятидесятые года истекшаго вѣка волна "толстовскаго" движенія захватывала русскую интеллигенцію широко и ея поселки выростали по "лицу земли родной" все чаще и чаще съ каждымъ годомъ. Иные, правда, черезъ годъ уже распадались, и колонисты возвращались снова въ "первобытное состояніе", т.-е. шли служить, учиться и т. п. Зато другія колоніи имѣли, въ силу удачнаго подбора членовъ, болѣе продолжительную жизнеспособность и просуществовали нѣсколько лѣтъ.
Когда-то и я заплатилъ дань своему времени, и жизнь свою въ одной изъ такихъ колоній желаю разсказать читателямъ.
Я давно стремился къ "простой" жизни на "лонѣ природы", неоднократно дѣлалъ опыты въ этомъ направленіи, выбирая для этого Малороссію. Но выходило все неудачно, и я возвращался опять "на лоно службы",-- какъ иронизировалъ мой товарищъ -- съ истощеннымъ кошелькомъ и нехорошимъ, тяжелымъ осадкомъ на душѣ. Причиной моихъ неудачъ я считалъ главнымъ образомъ то обстоятельство, что я селился на землѣ одиночной, среди чуждаго мнѣ общества. И вслѣдствіе этого окружающее населеніе глядѣло на меня какъ-то подозрительно. Нѣкоторые думали даже, что я пашу землю и хожу за скотомъ только для отвода глазъ, а что на самомъ дѣлѣ я представляю какую-то тонкую политическую штуку. Нѣкоторые во всеуслышаніе заявляли, что я занимаюсь фабрикаціей фальшивыхъ денегъ. Разная челядь подходила къ моей усадьбѣ и таинственно поводила носомъ, точно чутьемъ надѣясь что-то постигнуть. Иногда эти люди заговаривали со мной "про то, про се", а ничего не добившись отъ меня, возвращались къ себѣ, изобразивши на лицѣ недовольную мину и усиленно чертыхаясь.
Вся остальная крестьянская масса полагала, что у меня денегъ слишкомъ много, по меньшей мѣрѣ "куры не клюютъ", и потому всякій старался меня обсчитать и обмануть. Потрава и порча деревьевъ въ саду шли, конечно, сами собой. Всѣ эти обстоятельства привели меня къ убѣжденію въ необходимости поселиться въ обществѣ единомышленниковъ -- въ интеллигентной колоніи.
"Тамъ,-- думалъ я,-- среди товарищей одного взгляда на жизнь, и жизнь будетъ содержательнѣе, полнѣе и интереснѣе".
Я услышалъ отъ моихъ знакомыхъ, что на Кавказѣ уже года два какъ существуетъ такая колонія. Гдѣ-то чуть не у самаго Кавказскаго хребта поселилось нѣсколько семействъ "толстовцевъ", расчистили дѣвственный лѣсъ подъ пашни и огороды, развели скота и живутъ въ экономическомъ отношеніи сносно. И не долго думая, я бросилъ службу, сложилъ свои пожитки, книги и выѣхалъ изъ своего родного Трущобска въ "пламенную Колхиду". Дней черезъ семь я уже былъ на той станціи, откуда надо было ѣхать въ колонію на лошадяхъ верстъ сорокъ. Мнѣ посовѣтовали остановиться у одного казака, котораго прозывали Бурьяномъ.
-- У него можно найти лошадей и онъ отвезетъ васъ за первое удовольствіе.
Я направился къ нему. Домъ его былъ небольшой, представлявшій обыкновенную мазанку, но раздѣленную на нѣсколько клѣтушекъ, "на случай пріѣзжающихъ", какъ пояснилъ мнѣ хозяинъ, высокаго роста среднихъ лѣтъ человѣкъ съ большими усами.
-- Подождите,-- сказалъ мнѣ Бурьянъ, узнавъ о цѣли моего пріѣзда:-- здѣсь остановился одинъ докторъ, который тоже ѣдетъ въ толстовцамъ. Пойдемъ къ нему,-- можетъ быть, сговоритесь вмѣстѣ ѣхать.-- Въ клѣтушкѣ за самоваромъ, мурлыкающимъ унылую однообразную пѣсню, сидѣлъ старикъ, углубившись въ чтеніе газеты. Мы познакомились. Василій Васильичъ -- такъ звали доктора -- былъ радъ, что нашелъ спутника по путешествію въ горы, такъ какъ ѣхать на Кавказъ въ ночное время не совсѣмъ безопасно. Не менѣе его пріятно было и мнѣ, пріѣхавшему на Кавказъ впервые и знавшему эту интересную страну чуть-ли только не по оперѣ "Демонъ" да развѣ еще по газетнымъ сообщеніямъ о кавказскихъ разбояхъ.
-- Я ѣду племянничка навѣстить,-- сказалъ Василій Васильичъ, улыбаясь:-- не видѣлъ его столько лѣтъ. И куда это онъ забрался въ чорту на кулички!
Старикъ отхлебнулъ изъ стакана холоднаго чая.
-- И что ему тамъ дѣлать,-- продолжалъ онъ: -- неужели онъ не нашелъ бы себѣ подходящаго мѣста гдѣ-нибудь въ Россіи?
Я сказалъ, что не всегда бываетъ возможно найти себѣ подходящее дѣло, въ особенности у насъ.
-- Да помилуйте! -- сказалъ старичокъ, оживляясь:-- развѣ мало есть интереснаго дѣла? Вѣдь племянникъ -- докторъ.
-- Ну, вотъ хоть бы Пятигорскъ,-- оправившись, продолжалъ онъ:-- сколько тамъ страждущаго народа пріѣзжаетъ! Лечи, приноси посильную пользу, служи человѣчеству...
-- Насколько мнѣ извѣстно,-- сказалъ я,-- страждущее человѣчество тамъ отсутствуетъ, а есть только жуирующія барыньки, которымъ доктора прописываютъ "легкій климатъ".
Старикъ безнадежно махнулъ рукой и засѣменилъ по комнатѣ, выкидывая съ какимъ-то остервенѣніемъ клубы табачнаго дыма.
-- Не слишкомъ ли это узкая программа служенія человѣчеству? -- сказалъ я, желая нарушить наступившее неловкое молчаніе.
-- Вы, кажется, одного духа съ моимъ племянничкомъ,-- сказалъ Василій Васильичъ: -- вы навѣрное съ нимъ сойдетесь. А меня ужъ простите, не могу.
И добродушная старческая улыбка разлилась по его лицу.
-- Я съ вами бы поспорилъ,-- сказалъ онъ,-- разбилъ бы всѣ ваши теоріи, если бы не этотъ проклятый кашель.
Мы тронулись въ путь часовъ въ пять вечера. Нельзя было и думать попасть засвѣтло въ колонію. Все время приходится подниматься. Къ тому же возница нашъ былъ не изъ бойкихъ малыхъ, какой-то сонный и неразговорчивый подростокъ лѣтъ пятнадцати. Лошади его плохо слушались, и мы ѣхали не болѣе шести верстъ. Засвѣтло успѣли проѣхать казачью станицу. Улицы широкія, чистенькія, бѣлыя хаты съ роскошно распустившимися бѣлыми акаціями подъ окнами. Въ воздухѣ стоялъ отъ цвѣтущихъ деревьевъ сильный медовый ароматъ. По улицамъ попадались станичные обыватели въ высокихъ бараньихъ шапкахъ и кафтанахъ самихъ разнообразныхъ оттѣнковъ до краснаго включительно. Казачки, въ нарядныхъ праздничныхъ костюмахъ (было воскресенье), повсюду, словно цвѣты, пестрѣли по завалинкамъ, луща подсолнечныя сѣмечки и разговаривая о разныхъ житейскихъ дѣлахъ. За станицей подъемъ дѣлался значительнѣе. Чудная горная панорама развернулась передъ нашими глазами во всей своей величественной красотѣ. Съ востока на западъ тянулся Кавказскій хребетъ. Съ безчисленными сверкающими серебромъ зубцами онъ казался громадной пилой. И какъ пила, онъ отливалъ въ лучахъ заката чудными фіолетово-синими цвѣтами. Влѣво виднѣлась снѣговая шапка Казбека; справа сіялъ Эльбрусъ громадной глыбой, поднявшейся неимовѣрно высоко надъ группой горныхъ пикъ. Широкая даль была слегка задернута синеватой дымкой, сквозь которую не трудно было различить простымъ глазомъ у подножья горъ сакли аула. И виднѣлись дымки, точно вата поднимавшіеся изъ саклей. Мнѣ казались невѣроятными увѣренія Сидора, нашего возницы, что горы отъ насъ были на пятидесятиверстномъ разстояніи. Намъ казалось, что до нихъ не было и двѣнадцати верстъ. Нашъ глазъ, какъ я потомъ убѣдился, жестоко ошибался. Въ горной мѣстности удивительно скрадываются разстоянія, и прибывшему изъ равнинъ человѣку приходятся долгое время упражнять свой глазъ, чтобы опредѣлять пространства. Мы ѣхали по ровной, укатанной арбами дорогѣ, среди необозримыхъ посѣвовъ кукурузы, выкинувшей мѣстами султаны. Порою попадались заросли терна. Дикій хмель путался въ его вѣтвяхъ и отъ него перекидывался на вѣтки придорожныхъ группъ. Въ листвѣ деревьевъ и въбурьянахъ временами слышалось громкое пѣніе какихъ-то птичекъ. Высоко-высоко кружили орлы, издавая визгливые крики, изрѣдка проѣзжала арба на высокихъ колесахъ, запряженная парой маленькихъ, но шустрыхъ быковъ. Изъ арбы выглядывало смуглое лицо кабардинца въ бешметѣ съ посеребренными гозырями (мѣсто, куда вкладываются патроны) на груди. Онъ тянулъ какую-то длинную заунывную пѣсню и, казалось, не замѣчалъ ничего на свѣтѣ. Длинный кинжалъ, торчавшій за его поясомъ, невольно напоминалъ вамъ о разныхъ страшныхъ эпизодахъ временъ покоренія Кавказа.
Вотъ уже и солнце сѣло. Постояло оно съ минуту на одной вершинѣ, какъ бы оглядывая на прощанье землю, бросило въ послѣдній разъ снопъ лучей и медленно потонуло въ горныхъ пикахъ. Сумерки на Кавказѣ бываютъ недолги, и почти вслѣдъ за закатомъ наступаетъ ночь. Одна за другой стали зажигаться звѣзды. Съ горныхъ ущелій подулъ холодный вѣтеръ. Мы закрылись въ шубы и предоставили себя бдительности Сидора. Я не могъ заснуть, однако. Разныя тревожныя мысли лѣзли въ голову. Я думалъ о кавказскихъ разбойникахъ, о частыхъ нападеніяхъ на путниковъ. Мнѣ припомнилось, что временами нападенія принимаютъ угрожающій характеръ для всего населенія, и сами власти нерѣдко ничего не въ состояніи бываютъ сдѣлать для укрощенія абрековъ. Людская молва поговариваетъ, впрочемъ, что русскія власти пребываютъ съ абреками въ дружбѣ, но все же надо согласиться, что трудно что-нибудь подѣлать съ разбойничествомъ въ этомъ неустроенномъ краѣ. Мы покорили его только внѣшне; привить къ нему европейскую культуру мы не съумѣли.
-- Вы не спите? -- тихо проговорилъ Василій Васильичъ, слегка дотрогиваясь до моего плеча.-- Вы не спите?
Я отозвался.
-- А я все думаю о моемъ племянничкѣ,-- сказалъ онъ:-- и забрался же!
Я чувствовалъ, что старикъ думалъ не о племянничкѣ, а все о тѣхъ же абрекахъ.
-- А что, Сидоръ, знаешь ли ты эту дорогу? -- спросилъ онъ ямщика.
-- Чаво? -- сонно отозвался онъ.
-- Дорогу-то знаешь ли?
-- А кто-жъ ее знаетъ!
-- Вотъ те на! какъ кто знаетъ? -- воскликнулъ я, и почувствовалъ, какъ въ душѣ у меня подуло холодномъ.
-- Да я тутъ самъ одинъ разъ бывалъ,-- сказалъ онъ,-- и то днемъ. Кабы много, ну, тогда такъ.
-- Сидоръ нехорошо васъ утѣшаетъ,-- сказалъ я Василью Васильевичу.
Тотъ смотрѣлъ въ спину ямщика и, казалось, былъ чѣмъ-то радраженъ.
-- Возницы здѣсь, на Кавказѣ, не то, что у насъ въ Россіи,-- говорилъ онъ: -- какія-то мямли! То ли дѣло наши ямщики съ пѣснями да бойкими словцами! Да погоняй же ты, братецъ, коней!
-- Ну и Бурьянъ! -- проговорилъ онъ: -- и далъ же намъ возницу!
Сидоръ, наконецъ, дернулъ возжами, кони подхватили и весело застучали копытами по каменистой дорогѣ. Экипажъ нашъ то-и-дѣло подбрасывало, и эта тряска дѣйствовала на насъ усыпляюще. Но спать мы не могли.
-- Въ такую чудную ночь прямо безсовѣстно спать,-- замѣтилъ мой спутникъ.
-- Ну,-- обратился а къ Сидору,-- часто здѣсь пошаливаютъ абреки?
-- А кто ихъ знаетъ,-- позѣвывая, отвѣчалъ Сидоръ:-- говорятъ, бываетъ,-- особенно по ночамъ. Да вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ,-- съ оживленіемъ произнесъ Сидоръ,-- у пастуха прошлымъ лѣтомъ отбили сорокъ лошадей.
-- На этомъ мѣстѣ! -- воскликнули мы оба.
-- Да, на самомъ на этомъ. Только это было днемъ. Напали, значитъ, двое, гонятъ лошадей, а третій держитъ пастуха, наставилъ ему въ ротъ левольвертъ, чтобы, значитъ, какъ пикнетъ, такъ ему тутъ и смерть. Такъ и угнали въ горы всѣхъ лошадей!
-- Черкесъ, онъ хуже чорта,-- продолжалъ оживившійся Сидоръ:-- у него левольвертъ или "сѣкимъ башка".
Я взглянулъ на моего спутника. Онъ какъ-то странно мигалъ глазами и въ отвѣтъ на мой взглядъ прошепталъ:
-- А у васъ есть съ собою револьверъ? -- спросилъ меня Василій Васильевичъ.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я:-- давно уже считаю мерзостью всякое оружіе.
-- А напрасно! -- наставительно сказалъ онъ: -- напрасно! Въ данномъ случаѣ ребячествовать не надо.
Я никакъ не могъ понять, въ какомъ это въ данномъ случаѣ, и едва удерживался отъ смѣха.
-- А я вотъ имѣю хорошенькій смиттъ-вессонъ,-- сказалъ онъ и, немного помолчавъ, обратился къ Сидору:
-- А что если бы напали на насъ абреки -- сладили бы мы втроемъ?
Сидоръ обернулся и пытливо посмотрѣлъ на доктора.
-- Тоже скажутъ! -- проговорилъ онъ:-- да кто же съ ними, съ азіятами, сладитъ? У нихъ живо сѣкимъ башка! Народъ хичный. Сѣкимъ башка въ одинъ моментъ!
Съ этимъ дуракомъ становилось рѣшительно невозможнымъ продолжать разговоръ на эту тему, и я рѣшился поговорить съ нимъ изъ другой области.
-- Ты какъ давеча назвалъ людей, къ которымъ мы ѣдемъ?
-- Какъ? -- толстовцы они, кто же больше?..
-- Что же они за люди такіе? почему ихъ называютъ толстовцами?
-- Да кто ихъ знаетъ? Это намъ неизвѣстно. Зовутъ -- толстовцы, толстовцы, а кто они -- это мнѣ не говорили.
-- Ну, такъ какъ же -- добивался я:-- вѣдь вотъ твоего Бурьяна не называютъ же толстовцемъ?
-- Нѣтъ.
-- Ну, тебя тоже не называютъ такъ?
Сидоръ обернулся, посмотрѣлъ на меня и весело насмѣялся.
-- Да, есть,-- сказалъ, наконецъ, Сидоръ:-- вотъ они говорятъ все, что не надо убивать.
-- Ну, а еще что говорятъ?
-- Еще? не надо воровать.
Я не могъ не расхохотаться при этомъ наивномъ объясненіи сущности толстовства.
-- А по-твоему развѣ надо и убивать, и воровать?
-- Да нѣтъ, и по-моему не нужно.
-- Такъ, значитъ, и тебя можно назвать толстовцемъ?
-- Тоже и скажутъ!
Я такъ и не могъ добиться отъ Сидора, какъ понимаетъ ученіе великаго писателя этотъ сынъ народа. И мнѣ стало больно за носителей этого ученія, забравшихся куда-то въ ущелье и живущихъ настолько обособленной жизнью, что окружающее населеніе знаетъ ихъ только по кличкѣ.
Въ ночной темнотѣ обозначались какія-то черныя пятна, попадая на скирды сѣна. Пятна эти стали выдѣляться все яснѣе и яснѣе, и черезъ нѣсколько минутъ мы увидѣли передъ собой кабардинскій аулъ. Насъ встрѣтилъ страшный лай собакъ.
-- Вотъ и до аула доѣхали! -- сказалъ радостно Сидоръ.-- Анзорово!
Стадо гусей, мирно дремавшихъ на дорогѣ, поспѣшно задвигалось въ сторону, заслыша наше приближеніе. Замелькали плетни огородовъ, плетневые загоны для скота и приземистыя длинныя мазанки. Съ разныхъ сторонъ послышался собачій лай, скоро превратившійся въ протяжный гулъ.
-- И собачню же злую держатъ эти азіяты! -- съ досадою сказалъ Сидоръ, отмахиваясь кнутомъ. -- Надо бы здѣсь заночевать -- сказалъ онъ.
Онъ сказалъ, что здѣсь есть одинъ кабардинецъ -- большой кунакъ {Другъ.} Бурьяна. У него можно переночевать, а со свѣтомъ будемъ продолжать путь. Мы съ радостью приняли предложеніе. Сидоръ повезъ насъ по узкой дорожкѣ между плетней, подъ яростный лай собакъ. Вдругъ лошади сами заворотили къ плетневымъ воротамъ и стали какъ вкопаныя.
-- Али Мурза, эй! -- закричалъ Сидоръ такимъ зычнымъ голосомъ, что эхо далеко отозвалось за шиханами. Изъ ночной темноты выплылъ чей-то силуэтъ.
-- Здоровъ? -- обратился Сидоръ съ обычнымъ на Кавказѣ привѣтствіемъ.
-- А-а-а, Сидорка! -- радостно воскликнулъ Али и отворилъ передъ нами скрипящія ворота. Мы въѣхали въ довольно обширный дворъ, по сторонамъ котораго виднѣлись низенькія плетневыя загородки для скота. На соломѣ посреди двора лежали коровы. Нѣсколько лошадей стояло у плетушки, шумя переворачиваемымъ сѣномъ и вкусно хрустя на зубахъ. Али ввелъ насъ въ отдѣльную мазанку -- въ "кунацкую" (предназначенную у горцевъ спеціально для пріема гостей) -- и сталъ стелить намъ постели изъ буровъ и овчинъ.
Получивъ утвердительный отвѣтъ, Али вышелъ изъ кунацкой за самоваромъ. Прошло минутъ десять въ ожиданіи. Наконецъ, дверь растворяется, и Али показывается съ какимъ-то виноватымъ выраженіемъ за лицѣ.
-- Что же самоваръ твой не тащитъ? -- спросилъ Сидоръ, ломая языкъ для удобопонятности.
-- Уд-д-ля нѣтъ! -- кричитъ Али трагическимъ голосомъ и выдѣлывая не менѣе трагическіе жесты руками:-- Удля нѣтъ! кунчалъ вся! ей Богу право, кунчалъ вся!..
Тутъ онъ сказалъ еще словцо, не совсѣмъ удобное для печати и которое горцы употребляютъ, желая блеснуть знаніемъ русскаго языка. Въ завоеванномъ краѣ русское крѣпкое словцо принялось прочно. Привилось ли отъ русскихъ что лучшее -- пока незамѣтно.
Мы завернулись шубами и скоро заснули богатырскимъ сномъ.
Насъ разбудилъ Сидоръ на разсвѣтѣ. Мы распрощались съ добрымъ Али и тронулись въ путь.
Горы приняли красивый темно-фіолетовый оттѣнокъ. По нимъ змѣились черными полосами овраги и ущелья. Кое-гдѣ изъ ущелій поднимался туманъ, казавшійся намъ отсюда клочкомъ пуха. Солнце еще не было видно, но уже на высокихъ вершинахъ солнечный лучъ и ледники переливались разноцвѣтными огнями. Когда же изъ за горъ показался край солнца, мгновенно нѣжно-розовый свѣтъ разлился по горамъ.
-- Вѣдь какая роскошная страна! -- восхищался Василій Васильичъ.-- Смотрите, противъ насъ на горахъ -- точно башенка. Скала, вѣроятно. А возлѣ три зубца -- словно три брата богатыря.
-- Можетъ быть, это были на самомъ дѣлѣ три брата богатыря,-- фантазировалъ онъ:-- но они прогнѣвили Аллаха, и вотъ вмѣсто нихъ три обелиска говорятъ путнику о гнѣвѣ неба.
Чистый кристальный воздухъ, слегка морозный, дѣйствовалъ возбуждающе. Мой спутникъ все время безъ умолку болталъ и смѣялся. По мѣрѣ приближенія въ горы я погружался въ размышленія о своей будущей жизни въ колоніи. Я вѣдь окончательно порывалъ съ прошлымъ. Оно оставалось позади съ каждымъ шагомъ, пройденнымъ лошадьми; съ каждымъ шагомъ я приближался къ новой жизни на совершенно иныхъ началахъ, тамъ пройденная жизнь, въ встрѣчѣ съ новыми хорошими людьми. И сердце учащеннѣе билось, чувствовался приливъ энергіи и восторгъ передъ этимъ новымъ, доселѣ неизвѣданнымъ близкимъ...
А часа черезъ полтора мы уже подъѣзжали къ колоніи, которая красиво выглядывала изъ-за лѣса красными черепичатыми крышами.
II.
Колонія представляла собою нѣсколько уютныхъ домиковъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга небольшими фруктовыми садами. Громадные дубы-одиночки величественно поднимались надъ домами, широко раскинувъ свои лапы. Подъ окнами цвѣли кусты розъ и георгинъ, споря за первенство съ обступившей мрачной крапивой и жирнымъ, самодовольно улыбающимся лопухомъ. Заслыша нашъ экипажъ, неимовѣрно грохотавшій по камнямъ, изъ одного дома вышелъ какой-то человѣкъ лѣтъ сорока, въ простой рубахѣ безъ пояса и въ кавказскихъ чувякахъ на босу ногу.
-- Куда Богъ несетъ? -- спросилъ онъ, радушно улыбаясь.
Мы сказали.
-- Такъ, пожалуйста, остановитесь у меня.
И онъ сталъ вынимать засовы изъ воротъ. Мы въѣхали въ заросшій травою дворъ и остановились передъ крыльцомъ доха. Я вынесъ изъ экипажа вещи и простился съ Василіемъ Васильнчемъ, который поѣхалъ въ дому своего племянника. Человѣкъ безъ пояса былъ князь Георгій Александровичъ Дадіани. Онъ ввелъ меня въ чистую и довольно свѣтлую комнату съ простымъ некрашенымъ столомъ и такими же табуретами. Въ углу стоялъ небольшой столярный верстакъ. Въ другомъ углу размѣстились русская печь и плита, на которой шипѣли кастрюли. Молодая женщина въ красномъ сарафанѣ, повязанная ситцевымъ платкомъ, вся закраснѣвшись отъ жара, стояла у плиты и силилась снять дымящую кастрюлю. Справившись съ кастрюлей, она смущенно проговорила какъ-бы про себя:
-- Опять это противное молоко пригорѣло!
-- Это моя жена,-- сказалъ Г. А.,-- Надежда Яковлевна.
Минутъ черезъ десять мы уже сидѣли вокругъ самовара.
На столѣ были разставлены простыя глиняныя кружки, и Надежда Яковлевна наливала въ нихъ кофе, приготовленный изъ дубовыхъ желудей.
-- Кофе своихъ плантацій,-- пояснилъ, улыбаясь, Г. А.
Обильно заправленный молокомъ, этотъ напитокъ показался мнѣ очень вкуснымъ.
-- Вы кто же будете? -- спросилъ меня Г. А.
-- Георгій! -- строго произнесла жена:-- какъ тебѣ не стыдно!
И улыбаясь, она обратилась ко мнѣ:
-- Вы не смущайтесь, онъ у насъ всѣ приличія забилъ!
-- А какъ же? -- сказалъ Г. А.:-- какъ же знакомиться иначе? Ужели по вашему, по-институтски? Что интересуетъ тебя, то и нужно говорить прямо безъ подходовъ.
Создавались новыя формы жизни, и новшество проглядывало даже въ манерѣ знакомства съ незнакомыми людьми.
-- Да,-- сказалъ я,-- мнѣ тоже нравится такъ. Я былъ раньше учителемъ. Такъ сказать, "просвѣщалъ массу".
И я разсказалъ кратко свою біографію.
-- А вы кто? -- спросилъ я, очень довольный въ душѣ принятымъ методомъ опрашиванія.-- Въ свою очередь разскажите о себѣ.
-- А я военный,-- сказалъ Г. А.: -- служилъ въ славномъ к-мъ войскѣ и вышелъ въ отставку въ чинѣ подполковника.
-- Что же дальше не служили? -- спросилъ я.
-- Да такъ, не пришлось. Очень ужъ душа захотѣла свободы. Да и что собственно дѣлать въ войскѣ человѣку, который началъ критически относиться къ жизни?! Не могъ же я, занявшись изученіемъ евангелія, продолжать военную карьеру? И вотъ нашлись товарищи по мыслямъ, и мы поселились здѣсь.
-- Хорошо здѣсь! -- говорилъ онъ, расхаживая по комнатѣ: -- привольно! свободно! И жизнь дешева. Не нужно тратиться и на женины наряды. Сшилъ сарафанъ -- и не проси больше!
-- Когда я тебя обременяла нарядами, Георгій? -- шутливо замѣтила жена.-- Зачѣмъ ты все клевещешь?
-- Нашъ Лескенъ {Такъ называлась колонія по имени протекавшей возлѣ горной рѣчки.} -- продолжалъ Дадіави -- все можетъ дать человѣку, что нужно для жизни: и оздоровляющій трудъ, и чистый воздухъ, и здоровую пищу. А согласитесь -- вѣдь все это и есть самыя главныя условія жизни. Дѣти мои стали такими крѣпышами... Съ переѣздомъ сюда всѣ мы ощущаемъ избытокъ энергіи и здоровья. А тамъ, въ "міру", врачи меня уже было приговорили къ смерти: нашли было какой-то гидро-пневмо-перикардитъ!
-- Слава Богу, что пришлось таки наконецъ оставить " міръ" -- продолжалъ Г. А.-- Пакость тамъ одна, пакость!
-- Вотъ отъ той же пакости и мнѣ хотѣлось бы уйти сюда, -- сказалъ я.
-- Конечно, надо уходить скорѣе, пока еще не омертвѣла душа! -- сказалъ Дадіани.-- Здѣсь продается одинъ участокъ съ домомъ, вотъ и покупайте! Хозяинъ этого участка задумалъ бѣжать на легкіе хлѣба.
Я отвѣтилъ, что хотѣлъ бы предварительно пожить въ колоніи лѣто въ качествѣ работника и ознакомиться такимъ образомъ поближе съ обитателями колоніи и условіями жизни. Г. А. предложилъ мнѣ прожить лѣто у него, и я согласился.
-- Только на пищѣ не осудите,-- сказалъ онъ, комично разводя руками:-- деликатесовъ нѣтъ!
Спустя немного, къ намъ подошли двое нвъ сосѣдняго дома. Одного звали Михалъ Михалычъ. Онъ былъ въ осетинской войлочной шляпѣ и босикомъ. Другой -- Петро -- пришелъ только-что съ пашни, гдѣ допахивалъ полосу, былъ въ крестьянскихъ сапогахъ и холщевой рубахѣ, подпоясанной ремнемъ.
Черезъ минуту полилась у насъ непринужденная бесѣда, шутки, смѣхъ, точно вѣкъ были знакомы. Но было время рабочее, прохлаждаться некогда. И всѣ стали расходиться по работамъ. главная работа была прополка кукурузныхъ полей. Я пошелъ осматривать владѣнія колоніи. Въ чичероне вызвался Михалъ Михалычъ, тотъ самый, что задумалъ уходить изъ поселка "обратно" и поэтому ничего не дѣлалъ. Мы подошли къ кукурузному полю.
-- Здѣсь у васъ благодать! -- сказалъ Михалъ Михалычъ и указалъ на группу полольщиковъ. Они всѣ были босикомъ и въ рубахахъ съ разстегнутыми воротами.
-- Одежда требуется самая минимальная, а ходятъ въ сухую погоду всегда въ родителевыхъ сапогахъ.
-- Какъ въ родителевыхъ? -- спросилъ я.
-- Ну, то-есть, попросту говоря, босикомъ.
-- Да, здѣсь благодать! -- отозвался, не прерывая работы, Владиміръ, высокій, сухой, съ черной бородой чуть не по поясъ:-- совсѣмъ не надо работать -- сытъ будешь.
Онъ пріостановился и, опершись на тяпку (родъ мотыги), шутливо разсказалъ, какъ Михалъ Михалычъ, увлекшись идеей добыванія хлѣба "безъ поталица", ничего нынѣшнимъ лѣтомъ не посѣялъ, а когда пищевые запасы подобрались, пошелъ искать въ заросшемъ бурьяномъ огородѣ, нельзя ли чѣмъ поживиться, и въ удивленію своему нашелъ множество кустовъ картошки-самосѣйки.
-- Теперь Михалъ вонъ какъ отъѣлся съ даровой-то картошки! -- сказалъ въ заключеніе Владиміръ, и принялся продолжать полку. Всѣ расхохотались, не исключая и самого Михалъ Михалыча.
Мы пошли дальше.
-- Зачѣмъ вы бѣжите отсюда? -- спросилъ я своего спутника.
-- Какъ вамъ сказать?.. Смѣна мыслей: когда я былъ убѣжденъ, что картошкой единой живъ будетъ человѣкъ, я сидѣлъ здѣсь и всю мощь своей души клалъ на культуру сего полезнаго "злака". Но теперь я думаю, что человѣку одной картошки мало, и я бѣгу, презрѣвъ всѣ эти насмѣшки и улыбочки правовѣрныхъ толстовцевъ.
По пути я любовался живописной мѣстностью. Колонія расположена между двумя высокими шиханами (горами), покрытыми роскошнымъ буковымъ лѣсомъ. Съ юга надвигался Кавказскій хребетъ, захватывая собой чуть не полнеба. Снѣговыя вершины ослѣпительно сіяли своей бѣлизной. По крутому спуску мы сошли на берегъ Лескена, быстро бѣгущей горной рѣчки. Какія-то рыбы стрѣлой замелькали по ямамъ.
-- Это форель! -- сказалъ Михалъ Михалычъ:-- ея здѣсь пропасть.
-- Почему же вы ее не ловите? -- спросилъ я.
-- Не позволяетъ вѣра,-- сказалъ онъ: -- мы вѣдь вегетаріанцы. Казаки иногда пріѣзжаютъ къ намъ ловить. Достаютъ много. Отвозятъ въ Пятигорскъ. За форель тамъ большія деньги получаютъ: отъ двадцати до пятидесяти рублей за сотню.
-- А вотъ это у насъ баня,-- сказалъ онъ, указывая на постройку съ соломенной крышей:-- мы вѣдь "рассейскіе" и любимъ попариться. Да и осетины во вкусъ вошли: какъ суббота, нерѣдко пріѣзжаютъ.
Я подивился остроумному водоснабженію. Баня размѣстилась подъ самымъ спускомъ, изъ котораго выбѣгаетъ ключъ. И вотъ, когда нужно моющимся достать холодной воды, изнутри выдвигается жолобъ подъ ключъ. Вода падаетъ на жолобъ и бѣжитъ въ баню. Легкимъ отодвиганіемъ жолоба къ себѣ притокъ води прекращается, и она падаетъ опять на землю. Если принять во вниманіе, что каждый разъ требуется воды только для однихъ котловъ ведеръ тридцать, то описанная колонистская выдумка должна считаться весьма удачною. Потомъ поднялись мы снова наверхъ и пошли обозрѣвать луга.
Хотя лѣто только начиналось, но трава была высока настолько, что уже можно было начинать косить. Ждали только установившагося вёдра.
-- Теперь наши покосы узнать нельзя,-- восторгался Михалъ Михалычъ: -- лугъ облагородился благодаря намъ. До нашего прихода все это пространство представляло сплошь почти болото, поросшее осокой и мятой. Заболоченіе происходило оттого, что на наши луга выбѣгаетъ изъ снѣговыхъ горъ ручей. До насъ онъ не имѣлъ опредѣленнаго русла и разливался по всему лугу. Первымъ нашимъ дѣломъ было ввести шальной ручей въ русло. Лугъ осушился, и годъ отъ года трава становится все лучше и разнообразнѣе. Вотъ денегъ нѣтъ, а то бы нужно подсѣять нѣкоторыхъ травъ.
-- Вотъ, посмотрите, какъ мы его обуздали! -- сказалъ онъ, немного пройдя впередъ. На всемъ луговомъ пространствѣ, сколько могъ видѣть глазъ, была вырыта ровная какъ стрѣла канава, по которой стремглавъ несся мутный ручей, бурля и клокоча, словно выражая ропотъ на человѣка, властно подчинившаго его себѣ.
-- По шнуру провели мерзавца! -- смѣялся Михалъ Михалычъ.
Прошли на выгонъ, на которомъ пасся колонистскій скотъ. Мальчикъ-осетинъ сидѣлъ подъ тѣнью орѣшника и сосредоточенію выдѣлывалъ что-то перочиннымъ ножикомъ изъ дерева. Невдалекѣ отъ него паслось десятка два лошадей и коровъ. Пастбище было роскошное и скотъ не съѣдалъ всей травы, а только топталъ, выбирая самую лучшую молодую траву. Мнѣ бросился въ глаза жалкій видъ стада. Лошади еще были сносныя, но коровы! Маленькія, на высокихъ ногахъ, съ выменемъ покрытымъ густой шерстью, онѣ характеризовали собой далеко не молочную породу.
-- Это мѣстная горская порода,-- сказалъ Михалъ Михалычъ. Я покачалъ головой.
-- Гдѣ же все сразу? -- сказалъ онъ въ отвѣтъ на мой жестъ. -- Вѣдь вы подумайте, мы только-что покончили съ постройками и посадкой садовъ. Потомъ все будетъ. У колоніи есть проектъ купить нѣсколько породистыхъ коровъ въ нѣмецкихъ колоніяхъ. Въ нѣсколько лѣтъ въ нашей колоніи создастся особая порода скота -- "голландско-кавказская".
-- Да,-- продолжалъ Михалъ Михалычъ:-- нехватки все, а то развѣ столько бы нашей колоніи держать надо скота: и четвертой доли не имѣемъ того, сколько нужно, чтобы вполнѣ использовать наши роскошныя пастбища!
-- Вотъ вы такъ, повидимому, любите и знаете хозяйство,-- сказалъ я,-- почему-же вы хотите бѣжать отсюда? Вы вѣдь ужъ много сдѣлали затратъ здѣсь.
-- Хочу на нѣкоторое время сдѣлать вылазку въ міръ,сказалъ онъ, и легкая тѣнь пробѣжала по его лицу:-- надо немного службой подкрѣпить себя, а то совсѣмъ денегъ не стало.
На другой день я сбросилъ съ себя свое "вавилонское" платье и одѣлся въ простую одежду, а черезъ день сбросилъ сапоги и сталъ ходить босикомъ.
-- Это самая здоровая обувь,-- шутилъ Георгій,-- и не дорогая.
Дѣйствительно, было пріятно ходить босикомъ по раскаленной солнечными лучами дорогѣ, шлепать по грязи и перескакивать съ камня на камень на берегу Лескена, куда мы приходили въ послѣобѣденный часъ купаться. Чувствовалось каждую минуту, что нога крѣпла на свободѣ и жила новой жизнью, вырвавшись изъ тѣсной, душной тюрьмы, которая зовется обувью. И это оздоровленіе сообщалось всему тѣлу. За нѣсколько копѣекъ я купилъ войлочную осетинскую шляпу и сталъ въ ней щеголять. Шляпу эту я считаю самымъ совершеннымъ покровомъ для головы. Она легка, имѣетъ очень подвижныя поля, благодаря чему ихъ можно переворачивать на всѣ лады сообразно времени дня: въ полуденные палящіе лучи поля совсѣмъ опускаются внизъ и лицо находится какъ бы подъ зонтомъ; можно отогнуть поля спереди -- тогда шляпа имѣетъ видъ фуражки съ козырькомъ, и т. д. Я радовался, что пріобрѣлъ такой несложный и дешевый костюмъ, и мысленно жалѣлъ горожанъ, которымъ надо зарабатывать разными путями уйму денегъ, чтобы не отстать отъ людей и имѣть возможность, выходя на улицу, навѣшать на себя чуть не пудъ разнаго ненужнаго тряпья, галстуховъ, манжетъ, пиджаковъ, накидокъ.
Вставать приходилось вмѣстѣ съ Георгіемъ Александровичемъ очень рано -- часа на полтора до восхода солнца -- и сразу же приниматься за работу. Съ непривычки било немножко натужно, но желаніе не отстать отъ "хозяина" и зарекомендовать себя передъ колоніей могущимъ работать брало верхъ. Скоро раннее вставанье вошло въ привычку и ужъ встать до солнца не стоило труда. Вставши, Георгій рубилъ дрова для кухни, выгонялъ скотъ на пастбище. Я ходилъ къ ключамъ за водой, косилъ по росѣ фуражъ для лошадей (въ полдень былъ сильный оводъ и скотъ пригоняли часа на два, на три домой). Покончивши съ мелкими работами, мы отправлялись полоть кукурузу. Къ этому времени вставалъ старшій сынъ Георгія -- Володя, здоровый, цвѣтущій мальчикъ лѣтъ тринадцати.
Пололи особыми легкими мотыгами-сапками или тяпеами, какъ называли чаще. Когда тяпка хорошо отточена, работа идетъ легко и быстро. Но почва изобиловала камнями, и тяпки наши приходилось то-и-дѣло оттачивать. Несмотря на несложность работы сапой, она все же требовала порядочнаго навыка, чтобы поспѣвать за товарищами. На первыхъ порахъ я никакъ не могъ поспѣвать за ними, какъ ни старался я выказать свою работоспособность. А къ концу дня чувствовалась боль въ спинѣ и ломило руки. Трудно было на первыхъ порахъ освоиться и съ прорѣживаньемъ кукурузы (попутная работа при сапаньѣ). Мнѣ все казалось безумствомъ срубать тяпкой роскошвые стебли, и я оставлялъ ихъ нетронутыми, давая поводъ въ остротамъ Георгія, который возвращался поправлять мои "грѣхи".
До завтрака мы работали часа два, пока съ холмовъ, гд? стояли дома, не раздавался серебряный голосокъ дочурки Георгія, девятилѣтней Лены, призывающей завтракать. Утомленные, мы садились молча за столъ, на которомъ Надежда Яковлевна устанавливала нехитрыя яства.
Завтракъ былъ крайне простой, большею частью изъ одного блюда -- вареный картофель съ хлѣбомъ или какая-нибудь каша. Иногда же эти блюда замѣнялись нѣсколькими кружками желудеваго кофе съ молокомъ и хлѣбомъ. Но, несмотря на неизысканность пищи, она вполнѣ поддерживала наши силы даже въ самой напряженной работѣ, а веселое расположеніе духа замѣчалось болѣе чѣмъ гдѣ-либо.
За завтракомъ заводили разговоръ большею частью о текущихъ дѣлахъ, о вѣроятной погодѣ на завтрашній день. Иногда Георгій доставалъ съ полки книжку и читалъ вслухъ заинтересовавшія его мѣста.
Потомъ шли опять въ кукурузу и работали до часу. Опять на холмѣ показывалась Лена и слышался ея голосовъ, тоненькій, точно комариный дискантъ: "а-а-абѣдаать!" И пріятное сознаніе близкаго отдыха наполняло душу; усталое тѣло радо было послѣ напряженной работы побыть часъ-другой въ абсолютномъ бездѣйствіи. Это въ высшей степени радостное состояніе знакомо, вѣроятно, всѣмъ рабочимъ людямъ; оно вполнѣ естественно, но въ колоніи всѣ считали чуть не доблестью не показывать его передъ своими товарищами.
За обѣдомъ подавалось обыкновенно два блюда: борщъ или картофельный супъ; на второе -- каша изъ варенаго картофеля, слегка приправленная подсолнечнымъ масломъ. Въ нѣкоторые дни подавались вмѣсто каши вареники изъ творогу. Изрѣдка готовился компотъ изъ набранныхъ въ лѣсу грушъ и яблокъ, но это кушанье требовало большого расхода на сахаръ и потому появлялось только по праздникамъ. Само собою разумѣется, что всѣ были строгіе вегетаріанцы, и мяса во всей колоніи, какъ говорится, и въ поискѣ не было.
Послѣ обѣда кто уходилъ на часовъ поспать, зарывшись въ душистомъ сѣнѣ въ сараѣ; кто -- повидаться съ товарищами другихъ домовъ; кто писалъ письма или садился за чтеніе {Въ періодъ напряженныхъ физическихъ работъ читать сознательно долѣе н?сколькихъ минутъ почти невозможно. Это не мѣшало бы помнить тѣмъ печальникамъ народа, которые недоумѣваютъ, почему простой народъ, несмотря на развитіе грамотности, почти совсѣмъ ничего не читаетъ. Создайте для трудовыхъ классовъ такія условія, при которыхъ онъ не работалъ бы до переутомленія, дайте ему больше досуга, дайте забыться отъ хлѣбнаго ига, и тогда онъ будетъ читать ваши умныя книги.}.
Много, однако, нельзя было удѣлять времени на отдыхъ. Полка требовала быстрой работы, такъ какъ отъ несвоевременнаго сапанья сорныя травы скоро осиливаютъ культурные всходы и можно въ концѣ концовъ лишиться половины урожая. И мы, подправивъ наскоро на точилѣ мотыги, поспѣшно удалялись на поле.
Возвращались домой -- уже темно. Наскоро поужинавъ, мы ложились спать и черезъ минуту засыпали какъ убитые. На другой день опять то же, и дни за днями незамѣтно пролетали, похожіе другъ на друга, какъ братья-близнецы. Всѣ заработывались до того, что по недѣлѣ не видались со своими сосѣдями, да и не было желанія: у всѣхъ стояла неотвязно одна забота -- какъ бы поскорѣй освободить поля кукурузы отъ сорныхъ травъ, которыя здѣсь, благодаря кавказскому дождливому лѣту, имѣютъ какой-то особенный форсированный ростъ. Эта ожесточенная война съ сорными травами измучивала насъ, и мы, разбитые, съ нестерпимой болью въ спинѣ, думали только о снѣ. Бросишься въ постель и спишь какъ убитый, съ тѣмъ, чтобы съ зарею проснуться и, схвативъ сапку, бѣжать въ кукурузу, продолжать нещадную борьбу съ "дикими племенами" земледѣльческой культуры -- осотомъ, пыреемъ, крапивой.
-- Вотъ теперь знаешь, Антонъ, что значитъ "въ потѣ лица будешь ѣсть хлѣбъ твой",-- сказалъ мнѣ Георгій, когда я однажды, разгибая спину, вскрикнулъ отъ боли.
-- Вотъ всѣмъ бы надо выполнять такъ Божій законъ,-- продолжалъ онъ:-- конечно, было бы меньше тяготы трудовымъ классамъ, когда бы въ жизнь не вторглись еще законы людскіе. Ну, а теперь божескій-то завовъ и трудненько выполнить.
-- Какіе же это людскіе законы? -- спросилъ я.
-- Ихъ много,-- отвѣчалъ Георгій,-- и все одинъ другого безстыднѣе. Вотъ хоть бы взять тотъ законъ, по которому громадная масса людей сдѣлала свою жизнь однимъ сплошнымъ праздникомъ, предоставивъ весь трудъ жизни вести другимъ. Вотъ оттого-то у тебя и болитъ спина, Антонъ! Не будь этого безбожнаго закона, для жизни одной семьи потребовалось бы заработать не болѣе гривенника на день. А теперь надо столько работать, чтобы приготовить продукта никакъ не меньше рубля.
-- Отчего это, Платонъ?
Георгій посмотрѣлъ на меня веселыми глазами. Такъ учитель глядитъ на ученика, когда на очередь предстоитъ рѣшить сложную по виду задачу и въ сущности очень простую.
-- Да все оттого,-- продолжалъ Георгій наставительнымъ тогоиъ,-- все оттого, что при настоящемъ положеніи вещей трудовому люду надо зарабатывать на себя, да еще и на празднество господствующихъ классовъ.
Сосѣдняя семья, располагавшая большимъ количествомъ рабочей силы, окончила прополку кукурузы раньше насъ, и какъ окончила, въ ту же минуту съ побѣдоносными криками молодежи на радостяхъ отправилась купаться. Намъ же еще оставалось полоть дня два. Кромѣ этого, выступали снова "дикія племена" въ огородѣ. Не безъ зависти поглядывали мы на стройное полчище сосѣдской кукурузы, выдѣлявшейся правильными рядами на разбитой мотыгами черной землѣ, и еще съ большимъ остервенѣніемъ взмахивали мы тяпками на обступившія полчища зеленой "нечистой силы". Глядимъ -- къ намъ подходитъ цѣлая гурьба народа. Это сосѣдняя семья пришла помочь намъ. Смѣхъ, шумъ. Кто-то затянулъ пѣсню. Работа закипѣла. Къ вечеру и наше поле приняло красивый видъ. Кукурузные стебли казались теперь значительно выше и горделиво смотрѣли въ небо, освобожденные отъ бурьяна. А на землѣ валялась безжизненной массой выполотая трава.
Въ первое же воскресенье, желая ознаменовать окончаніе работы, жители поселка собрались на общій чай. Расположились на дворѣ, въ тѣни большого дуба. Но собирались на пиръ не сразу. У каждаго были какія-нибудь задержки по дому. Ведерный самоваръ шипѣлъ въ ожиданіи, выбрасывалъ клубы пара и, казалось, выражалъ досаду, что его заставляютъ такъ долго ждать. Наконецъ, вышла старшая дочь Владиміра, ближайшаго сосѣда Георгія. Она весла аршинный подносъ съ какимъ-то незамысловатымъ печеньемъ изъ сѣраго пшеничнаго тѣста, оказавшимся очень вкуснымъ, какъ и все, впрочемъ, на Лескенѣ. Пиршество было задумано на "артельныхъ началахъ", и каждому предоставлялось принимать участіе отъ щедротъ своихъ. Въ одномъ дому много доилось коровъ, и оттуда принесли молока и масла. Одна принесла лепту въ видѣ пирога съ поджаренной капустой. Наконецъ, всѣ были въ сборѣ. Какъ и всюду на многолюдныхъ собраніяхъ, первое время чувствовалось какъ-то неловко (въ особенности мнѣ, еще не успѣвшему близко сойтись съ нѣкоторыми). Только дѣти вели себя свободно, дурачились, визжали, спасаясь отъ преслѣдованій разыгравшейся собаки, продѣлывали на суку дуба самыя рискованныя гимнастическія штуки. Мало-по-малу у взрослыхъ начала завязываться бесѣда. Какъ-то сама собой зашла рѣчь о современной литературѣ, откуда перешли на властителя думъ, Льва Николаевича. Кто-то замѣтилъ, что у Толстого нѣтъ преемника и всѣ согласились съ фактомъ бѣдности литературы послѣднихъ двадцати лѣтъ. Перешли на Чехова и на другого корифея, Горькаго. Назвали типы его дѣланными. Кто-то отмѣтилъ вредное направленіе въ литературѣ, съ легкой руки Горькаго -- идеализированье босячества. И всѣ дружно разсмѣялись, Когда одинъ серьезно замѣтилъ, что настоящее собраніе представляетъ собой живую галерею литературныхъ типовъ Горькаго.
-- Вотъ еще босячка идетъ! -- сказалъ онъ, встрѣчая подходившую Ольгу Васильевну, жену врача. И всѣ дружно засмѣялись. Смѣялась и сама Ольга Васильевна. "Смѣхъ -- показатель доброты", припомнился мнѣ чей-то афоризмъ, когда я глядѣлъ на эти добрыя, веселыя лица. Демонъ смѣха не покидалъ собранія. Смѣялись надо всѣмъ часто по самой маловажной причинѣ. Было очень смѣшно, когда одинъ изъ насъ взялъ кусовъ пирога, и начинка вся высыпалась на столъ. Говорятъ, смѣхъ излечиваетъ душевныя муки. Я, по крайней мѣрѣ, долго послѣ этого былъ въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи.
Пока они сидятъ и благодушествуютъ и не дошли еще до "принципіальныхъ" разговоровъ, я попрошу позволенія у читателя познакомить его поближе съ членами колоніи.
III.
Весь поселокъ состоялъ изъ восьми домовъ. Самая большая семья по числу рабочихъ силъ была у Владиміра. Кромѣ него самого и жены, работавшей по кухнѣ, у него былъ сынъ лѣтъ 14-ти, и двѣ дочери, 12 и 15-ти лѣтъ. Всѣ трое могли работать наравнѣ съ взрослыми. Благодаря здоровому физическому труду, они достаточно выносливы и казались значительно старше своихъ летъ. Вторая дочь въ большихъ работахъ, какъ, напр., косовицѣ, участія не принимала еще. Ей только-что купили небольшую садовую косу, чтобы пріучалась косить; она завѣдывала двумя неменѣе важными отдѣлами -- цехами, какъ въ шутку называлъ Владиміръ: коровьимъ и птичнымъ. Она доила коровъ (вмѣстѣ съ старшей сестрой) и гоняла по зимамъ скотъ на водопой. На ней одной лежала обязанность ухода за курами, которыхъ въ осени скапливалось штукъ до полутораста. Изо дня въдень она вела журналъ носки яицъ и производила по нему сознательный отборъ особенно носкихъ куръ. Куры, давшіе наименьшее количество яицъ, осенью сбывались на базаръ. Третьей дочери, Манѣ, было всего семъ лѣтъ. Какъ Некрасовская Матрена, она была выведена изъ младенчества "по пятому годку" и давно уже принимала участіе въ тяготахъ жизни сообразно своимъ силамъ: носила обѣдъ пастуху, запасала въ домѣ растопку, помогала матери чистить картошку. Такъ дѣти постепенно подходили къ суровой трудовой школѣ.
Нѣсколько лѣтъ назадъ, къ Владиміру пріѣхали работать два его старыхъ знакомыхъ и такъ и остались у него навсегда. Они были довольны своимъ положеніемъ и лучшаго ничего не желали. Въ семьѣ Владиміра они считались своими. Дѣти ихъ любили и одного изъ нихъ называли не иначе какъ "дядей Петей". Только другого, мрачнаго и непривѣтливаго, они звали холодно-почтительно -- "Яковомъ Ивановичемъ". Этотъ послѣдній былъ довольно необщительный, лѣтъ сорока человѣкъ, часто страдавшій ужасными мигренями. Разговаривалъ онъ мало и свободное время предпочиталъ употреблять на чтеніе книгъ, чѣмъ на живую бесѣду. Настоящимъ работникомъ онъ не могъ быть по своимъ недостаточнымъ силамъ, но все-же на его плечахъ выносилась обширная трудовая область -- "по дому": онъ рубилъ дрова, подвозилъ ихъ въ дому, носилъ воду, мѣсилъ хлѣбъ, помогалъ ухаживать за скотомъ. Прошлое его было далеко не заурядное, но оно, можетъ быть, и наложило на его фигуру какія-то мрачныя черты угрюмости и замкнутости. Онъ учился когда-то въ одномъ изъ высшихъ учебныхъ заведеній, но былъ выключенъ за "исторію". Послѣ этого онъ еще сильнѣе отдался "политикѣ" и, будучи арестованъ, просидѣлъ съ полгода въ одиночномъ заключеніи. Изъ тюрьмы онъ пошелъ въ рабочіе и, наконецъ, пришелъ къ Владиміру. Къ этому времени образъ мыслей у него рѣзко измѣнился. Изъ яраго революціонера онъ превратился въ мирнаго послѣдователя толстовскихъ идей.
-- Жаль,-- говаривалъ въ бесѣдѣ съ вами Яковъ Иванычъ,-- моя молодость прошла въувлеченіи живорѣзными ученіями!! Ученія эти безжизненны, потому что служатъ не сближенію людей, а наоборотъ, раздѣленію ихъ на два противоположныхъ лагеря, которые должны ненавидѣть другъ друга и вести неусыпную борьбу. Міръ спасетъ то ученіе, которое соединитъ людей и возстановитъ въ людскихъ сердцахъ огонь взаимной любви.
Несмотря на радикально измѣнившіеся взгляды, Яковъ долгое время считался подъ полицейскимъ надзоромъ и раза два въ годъ въ нашу колонію пріѣзжалъ волостной писарь изъ ближняго аула,-- маленькое хитро-наивное существо, и съ выраженіемъ глубочайшей тайны отводилъ "хозяина" въ другую комнату и что-то шепталъ ему.
-- Отпиши,-- говорилъ ему во всеуслышаніе Владиміръ: -- Яковъ совершенно поумнѣлъ теперь: безпокоить никого не хочетъ, а занялся исключительно спасеніемъ своей души.
"Дядя Петя" былъ прямая противоположность Якову: живой, веселый, общительный. Несмотря на то, что ему было уже подъ тридцать, онъ былъ любимцемъ дѣтей и искренно могъ съ ними жить одними интересами. На взрослыхъ онъ производилъ очень выгодное впечатлѣніе, какъ добрый и въ высшей степени участливый человѣкъ. Когда онъ улыбался, то всякій могъ, не ошибаясь, сказать, что эта добрая улыбка -- добрая вправду, и что обладатель ея не можетъ быть въ жизни актеромъ на благородныя роли, а дѣйствительно благородный человѣкъ, просвѣтленный высокими истинами евангелія. Разсказывали, что одинъ пріѣзжавшій въ колонію журналистъ, ярый противникъ толстовства, говорилъ потомъ въ бесѣдѣ съ кѣмъ-то: "Изъ всѣхъ такъ называемыхъ толстовцевъ -- одинъ только Петръ можетъ назваться просвѣтленнымъ христіаниномъ, да и тогъ не во винѣ Льва Николаевича, а скорѣе по своей счастливой духовной организаціи". Одно водилось за нимъ нехорошее: это какая-то бурсацкая манера забрасывать въ спорахъ своего противника цѣлымъ потовомъ словъ, не слушая его доводовъ, и спорить поэтому съ нимъ нерѣдко воздерживались. Работникомъ онъ былъ на всѣ руки. Не было, кажется, такого дѣла, которое не было бы ему извѣстно и, какъ говорится, не "горѣло" у него въ рукахъ. Въ хозяйствѣ онъ былъ первымъ пахаремъ, первымъ косцомъ.
За окончаніемъ полевыхъ работъ, приблизительно въ ноябрѣ, Петръ начивалъ учить ребятъ своего поселка, которыхъ было человѣкъ двѣнадцать.
Школа помѣщалась въ концѣ поселка, въ хатѣ, построенной самимъ учителемъ. Родители были очень довольны Петромъ, какъ педагогомъ, и искренно довѣряли ему своихъ дѣтей. "Я радуюсь, что судьба послала нашимъ дѣтямъ такого воспитателя,-- какой онъ, право, милый и добрый человѣкъ!" -- не разъ говаривала жена Владиміра -- Ольга Ѳедоровва, сама бывшая учительница. И нельзя было не радоваться, глядя на Петра среди дѣтей, на его беззавѣтно-преданное отношеніе къ дѣлу воспитанія. Уроки у наго велись всегда живо и увлекательно. Дѣтьми овладѣвалъ такой энтузіазмъ, что учителю совсѣмъ не приходилось взывать къ прилежанію учениковъ. Напротивъ, по образному выраженію Петра, его школа просила возжей. И несмотря на короткій учебный годъ (въ зависимости отъ полевыхъ работъ -- съ ноября и до марта, а то и ранѣе) Петръ успѣвалъ пройти основательно выработанный имъ курсъ.
На его долю выпала серьезная задача -- создать новую школьную программу, ничего общаго не имѣвшую съ оффиціальными программами, такъ какъ въколоніи можно было и не принимать министерскихъ циркуляровъ и указаній. Нѣкоторые предметы, какъ не дающіе ничего дѣтской душѣ, были Петромъ совсѣмъ изъяты изъ колонистской школы. Исторія была мѣстами дополнена, мѣстами сокращена. Упрощена была грамматика, буква "ять" была изгнана совсѣмъ. Введены были нѣкоторые новые предметы, какъ, напр., физіологія. Основной задачей лесненской школы было сообщеніе своимъ питомцамъ такой суммы знаній и такого навыка въ способности мыслить, чтобы они, вступивши въ жизнь, могли по праву считаться образованными людьми и умѣли критически относиться какъ въ себѣ, такъ и въ окружающимъ.
Нѣкоторые, однако, находили, что для правильности постановки школьнаго дѣла одного Петра мало, какъ бы ни считали его идеальнымъ учителемъ, и что въ подмогу ему необходимо пригласить еще кого-нибудь изъ колонистовъ. По этому поводу нерѣдко собирались педагогическія конференціи, но ни къ какому положительному результату не могли придти. Тѣмъ не менѣе, налицо выходило, что если бы привлечь къ дѣлу воспитанія еще нѣсколькихъ жителей колоніи, то получился бы цѣлый университетъ. Такъ благопріятствовалъ этому составъ поселка!
Изъ женскаго персонала три были съ высшимъ педагогическимъ образованіемъ. Кромѣ нихъ, одна могла преподавать игру на роялѣ и французскій языкъ. Врачъ бралъ на себя предметы анатоміи, физіологіи и гигіены. Не обходилось при этомъ и безъ курьезовъ. Одинъ брался преподавать исторію, но рѣшительно не хотѣлъ преподавать ее по избитымъ руководствамъ въ родѣ Иловайскаго, а только по своимъ запискамъ, прячемъ каждая историческая эпоха должна была иллюстрироваться соотвѣтствующимъ художественнымъ произведеніемъ. Никакой учебникъ не можетъ такъ живо нарисовать извѣстный историческій моментъ, какъ художественный романъ талантливаго писателя. Такимъ образомъ, по его проекту, лескенскій профессоръ исторіи долженъ былъ прочесть со своими учениками, вмѣсто сухихъ учебниковъ, романы Эберса, Джованіоли ("Спартакъ, предводитель гладіаторовъ"), хроники Шекспира, Пушкинскаго "Бориса Годунова" и "Капитанскую дочку", "Юрія Милославскаго" -- Загоскина, "Войну и миръ" -- Толстого, трагедію Алексѣя Толстого -- "Царь Ѳедоръ" и т. д.
Но въ концѣ концовъ школа все-таки оставалась за Петромъ, который, не задаваясь слишкомъ широкими задачами, дѣлалъ свое дѣло обдуманно, умѣло, а главное, любилъ его и любилъ до безконечности дѣтей.
А тѣ отдѣлывались то недосугомъ, то отсутствіемъ необходимыхъ пособій, все собирались и подготовлялись, пока учебный годъ, вынесенный на плечахъ одного Петра, не подходилъ къ концу.
Самъ Владиміръ происходилъ изъ помѣщиковъ Курской губерніи. Онъ рано увлекся идеей земледѣльческаго труда. Не доучившись, онъ пошелъ работать въ Батищево, къ Энгельгардту, и скоро настолько усвоилъ крестьянскія работы, что привелъ однажды въ смущеніе столичныхъ гостей, пріѣхавшихъ въ Батищево посмотрѣть на невиданныя затѣи Александра Николаевича.
-- Ну, вотъ, узнайте, который здѣсь интеллигентъ? -- сказалъ имъ профессоръ, указывая на группу мужиковъ, косившихъ лугъ. Одинъ старичокъ-генералъ, особенно скептически относившійся къ работоспособности русскаго интеллигента, тщетно отыскивалъ "тонконогаго" въ ряду косарей и, наконецъ, совсѣмъ растерялся.-- "Не могу, Александръ Николаевичъ! каюсь!" -- сознался генералъ. Энгельгардтъ пришелъ ему на помощь и указалъ на одного парня въ крестьянской войлочной шляпѣ и пестрядинной рубахѣ, единственнаго въ этой группѣ интеллигента. Это и былъ Владиміръ, тогда еще двадцатилѣтній юноша, только-что бросившій петербургскія науки и прибывшій въ батищевскому отшельнику-профессору поучиться иной наукѣ.
-- Онъ и дуетъ водку не хуже мужика! -- шутилъ Энгельгардтъ, трепля Владиміра по плечу. Петербуржцы долго разговаривали съ нимъ и на прощанье дали ему на водку нѣсколько рублей.
Черезъ нѣсколько лѣтъ мы видимъ Владиміра уже семейнымъ человѣкомъ, но скоро разошедшимся съ женой по несоотвѣтствію принциповъ. Онъ ведетъ скитальческій образъ жизни по разнымъ интеллигентнымъ колоніямъ, которыхъ въ то время было немало на Руси. Между прочимъ, онъ нѣсколько разъ бывалъ у Л. Н. Толстого въ Ясной-Полянѣ. Принималъ дѣятельное участіе въ помощи голодающимъ крестьянамъ. Наконецъ, онъ переселился съ Петромъ и нѣкоторыми другими въ Закавказье и тамъ основалъ общину. Его жена пріѣхала къ нему жить и приняла, наконецъ, "толстовскую вѣру", и съ тѣхъ поръ уже не покидаетъ простую крестьянскую жизнь.
Но общинѣ въ Закавказьѣ скоро пришлось распасться, главнымъ образомъ по случаю страшныхъ лихорадокъ, этого злѣйшаго бича кавказскаго поселенца. Познакомившись въ Тифлисѣ съ семьей Дадіани, они всѣ вмѣстѣ перевалили хребетъ, купили у какого-то узденя землю въ полтораста десятинъ и основали извѣстный уже намъ Лескенъ.
Рядомъ съ домомъ Владиміра построился Георгій Дадіани. Онъ принадлежалъ къ потомкамъ владѣтельныхъ князей Грузіи, служилъ въ военной службѣ, участвовалъ въ русско-турецкой войнѣ. Когда онъ былъ адьютантомъ у кавказскаго намѣстника,-- кажется, кн. Барятинскаго,-- у Георгія стало замѣчаться, по выраженію его сослуживцевъ, шатаніе въ мысляхъ. Это шатаніе возникло у него подъ вліяніемъ его друга, кн. Хилкова (племянника бывшаго министра). Хилковъ оставилъ самъ военную службу и поселился въ своемъ родовомъ имѣніи для трудовой земледѣльческой жизни.
-- Мое міросозерцаніе -- разсказывалъ намъ Георгій -- въ одно прекрасное утро вдругъ перевернулось какъ бы вверхъ ногами. Что еще недавно казалось хорошимъ и красивымъ, стало казаться безобразнымъ и гадкимъ; что же обыкновенно считалось плохимъ -- вдругъ засвѣтилось въ моихъ глазахъ ореоломъ святости. Я впервые тогда узналъ, что босяки изъ ночлежнаго дома -- это "тоже люди", имѣющіе право наравнѣ съ богатыми на жизненное благополучіе. Удивляюсь я теперь, какъ это я раньше не звалъ такой простой истины, а сказать совѣстно -- я не зналъ ее!
Въ женѣ своей, Надеждѣ Яковлевнѣ, онъ нашелъ убѣжденную приверженицу своихъ новыхъ идей, и такимъ образомъ ему было несравненно легче перейти отъ словъ къ дѣлу, чѣмъ, напр., Владиміру. У Георгія разлада съ семьей при переходѣ въ новую жизнь не было. Жена ему не была помѣхой.
Къ несчастію многихъ колонистовъ, жены ихъ долгое время не соглашались раздѣлять воззрѣнія своихъ мужей и играли въ домѣ роль какой-то непобѣдимой крѣпости язычества. Зато Георгій встрѣтилъ энергическій отпоръ со стороны своей тещи, старой богатой генеральши, въдомѣ которой онъ жилъ съ своей семьей. Она никакъ не могла понять теорій своихъ дѣтокъ и всѣми силами старалась предохранить ихъ отъ дальнѣйшихъ безумствъ. Когда же ей пришлось убѣдиться, что ни Георгій, мы жена его и не думаютъ возвращаться на путь истинный, она попробовала прибѣгнуть къ одному рѣшительному средству. Она сказала, что будетъ ходатайствовать объ отнятіи у нихъ дѣтей. Передъ ея глазами стоялъ очень яркій прецедентъ.
Мать Хилкова долго мучилась тѣмъ, что доблестный родъ, идущійотъ Рюрика, пресѣкается на ея сынѣ. Сынъ сдѣлался мужикомъ и безъ ея согласія вступилъ въ бракъ съ какой-то неизвѣстной дѣвушкой. Ко всему этому не могло спокойно относиться княжеское старушечье сердце. Но больнѣе всего, что дѣти этой женщины, все-же отпрыски княжескаго рода -- не получаютъ надлежащаго воспитанія въ духѣ церковнаго ученія и дворянскихъ традицій, а ростутъ мужиками въ обществѣ другихъ дѣтей изъ податного сословія. И вотъ у престарѣлой княгини созрѣваетъ замыселъ. Она рѣшила обратиться къ имп. Александру III съ просьбой отобрать у жены ея сына дѣтей и помѣстить ихъ подъ контроль бабушки. Разрѣшеніе скоро послѣдовало, и старуха при участіи полиціи отбираетъ у беззащитной женщины ея дѣтей и водворяетъ ихъ въ своихъ княжескихъ аппартаментахъ для воспитанія въ страхѣ Божіемъ и дворянскихъ чувствахъ...
-- Смотрите! -- кричала старуха-генеральша своимъ "дѣткамъ" -- я съумѣю у васъ отобрать дѣтей, также какъ Хилкова мать!..
Но ей не пришлось привести свои замыслы въисполненіе.
Однажды вечеромъ супруги Дадіани, взявъ съ собой дѣтей, поѣхали въ театръ и, по окончаніи спектакля, домой уже не вернулись. Словно канули въ воду! Говорили, что ихъ видѣли сѣвшими на ночной поѣздъ, но куда они поѣхали -- никто не могъ сказать. Трудно вообразить себѣ, какъ была возмущена генеральша, правовѣрная исполнительница всѣхъ законовъ великосвѣтскаго этикета. А по городу уже ходила стоустая молва, которая распространяла самыя невѣроятныя добавленія ко всему происшедшему. Генеральшу такъ это поразило, что она слегла въ постель. Но скоро, впрочемъ, оправилась и стала писать письма во всѣ стороны, къ многочисленной сановной роднѣ и вліятелымъ знакомымъ. Потомъ смирилась и простила. Узнавъ какимъ-то родомъ черезъ начальника края о мѣстожительствѣ своихъ дѣтей, она написала имъ длинное посланіе, въ которомъ считала все происшедшее испытаніемъ для себя Божьяго Промысла, "Его же пути неисповѣдимы".
"Но я перенесла данное мнѣ испытаніе* -- такъ, приблизительно, писала она въ письмѣ -- "и отношусь теперь къ вамъ не съ чувствомъ злобы, но съ беззавѣтной любовью, какою завѣщалъ платить обижающимъ насъ Единородный Сынъ Божій. Объ одномъ теперь прошу васъ -- не оставляйте свою любящую мать въ тоскливомъ одиночествѣ старости и почаще шлите о себѣ вѣсточки". Въ заключеніе просила написать, не нужно ли имъ чего послать,-- напримѣръ, денегъ, припасовъ и т. д. Дадіани не замедлили отвѣтомъ. Сообщили ей о своихъ тихихъ радостяхъ земледѣльческой жизни, о томъ, съ кѣмъ они поселились, какой чудный уголокъ выбранъ ими подъ колонію. Но просили ничего не посылать, такъ какъ мы въ чемъ не нуждаются съ переходомъ на новый жизненный путь. Тѣмъ не менѣе, теща время отъ времени посылала имъ почтой цѣлые ящики съ разными лакомствами, начиная съ французскаго печенья къ чаю и кончая сардинами и омарами. "Хитрая старуха!" -- говорилъ всякій разъ при полученіи посылокъ Георгій:-- "всей этой пакостью она хочетъ развратить насъ!" -- и онъ съ удивительной изобрѣтательностью придумывалъ способы использовать присылаемое, не нарушая своихъ этическихъ принциповъ. Омары выкидывались за окошко, гдѣ тотчасъ же расхватывались курами; изъ какао приготовлялась къ обѣду похлебка на молокѣ, заправленная хлѣбными крошками.
Способность Георгія къ физическому труду била изумительная. Несмотря на свои сорокъ лѣтъ, онъ скоро научился дѣлать всѣ крестьянскія работы. Онъ научился пахать, косить, метать стога и дѣлать все это не какъ любитель, а какъ настоящій крестьянинъ, впрягая себя въ тяжелую работу по 12--14 часовъ въ день!
Онъ научился также столярному ремеслу и всю мебель для своего дома сдѣлалъ собственными руками. Для домашняго обихода онъ могъ считаться сноснымъ сапожнымъ мастеромъ и всю семью "обшивалъ" самъ. Обувь выходила, правда, по какому-то особому модному рисунку,-- сапоги, напримѣръ, были съ безобразно тупыми носками, но зато было прочно и не нужно было обращаться на сторону и тратить деньги, которыхъ въколоніи имѣлось лишь на самое необходимое.
Его жена Надежда Яковлевна одѣвалась въ простой крестьянскій сарафанъ и повязывалась въ ситцевый платокъ. Она сама исполняла всѣ домашнія работы: готовила обѣдъ, стирала бѣлье, доила коровъ. Сынъ лѣтъ тринадцати, Володя, ходилъ работать вмѣстѣ съ отцомъ; восьмилѣтняя Лена помогала матеря по дому.
Эти двѣ семьи Владиміра и Георгія были, такъ сказать, основой поселка, выполняя неотступно предлагаемую Толстымъ программу. Они жили исключительно своимъ трудомъ, не прибѣгая почти совсѣмъ къ постороннимъ рессурсамъ. Они сократили до минимума свои потребности и порвали всякую связь съ городомъ. Остальные дома были въ "малодушіи", какъ выразился жившій въ поселкѣ крестьянинъ Афонасъ. Встрѣчалась нужда въ деньгахъ, и эти малодушные тотчасъ старались убѣжать изъ колоніи на заработки, оставляя въ поселкѣ свою семью. Такъ, въ мой пріѣздъ, двое гражданъ Лескена находились на заработкахъ въ отхожихъ промыслахъ: племянникъ Василія Васильича, съ которымъ читатель познакомился въ первой главѣ,-- докторъ P., нашедшій временную службу гдѣ-то въ Кубанской области, и П., служившій на желѣзной дорогѣ. Оба они и ихъ жены когда-то страстно увлекались общинными идеалами и основывали колоніи въ средней Россіи, но подъ вліяніемъ разныхъ житейскихъ обстоятельствъ нѣсколько поохладились, и если пріобрѣли теперь земельные паи за Лескенѣ, то главнымъ образомъ по настоянію женъ, сами же пріѣзжали въ колонію на короткое время, чтобы повидаться съ семьей и отдохнуть немного отъ служебной тягости.
Жилъ еще въ колонія Михалъ Михалычъ, о которомъ читатели уже знаютъ кое:что изъ предыдущей главы. Былъ онъ недавно казачьимъ офицеромъ, но, какъ и Дадіани, "помутился въ мысляхъ" и, заслыша о возникновеніи колоніи, подалъ въ отставку и поселился здѣсь. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ 27, съ серьезными взглядами на жизнь, но такъ какъ-то сложились обстоятельства, что ему пришлось прожить въ колоніи немного. Только-что окончивши постройку дома, только-что посадивъ садъ, его уже потянуло изъ колоніи обратно. Къ моему пріѣзду въ Лескенъ его держала только его собственность. Я имѣлъ въ виду освободить его отъ Лескена, купивъ его участокъ со всѣмъ его хозяйствомъ. Домъ Михалъ Михалыча былъ выкрашенъ въ голубую краску и представлялъ собой миленькую идиллическую хижину, но для жизни она была мало удобна, такъ какъ строитель ея руководился не столько хозяйственными соображеніями, сколько эстетикой. Комнаты были маленькія, едва удобныя для помѣщенія семьи, но зато въ окнахъ были дорогія бемскія стекла. Не было русской печи для печенія хлѣбовъ, но была искусно сдѣланная спеціально привезеннымъ мастеромъ-нѣмцемъ "духовка" для приготовленія разныхъ печеній къ чаю. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого голубого домика (на слѣдующее лѣто я сдѣлался обладателемъ его) стояла простая крестьянская хата съ низко нахлобученной мохнатой соломенной крышей. По постройкѣ можно было догадаться, что тутъ живетъ не нарядившійся мужикомъ "панокъ", а настоящій бѣднякъ-крестьянинъ, которому "не до жиру -- быть бы живу". Его некрасивая, сбитая изъ глины хата какъ-то сурово насупилась, глядя небольшими подслѣповатыми глазами-окошками на своихъ франтоватыхъ сосѣдей. Тутъ жилъ дѣйствительно настоящій мужикъ изъ Кіевской губерніи, Афонасъ. Интеллигенты пріютили его въ поселкѣ, помогли ему купить шесть десятинъ земли, купили ему въ складчину корову, и онъ сталъ жить здѣсь съ престарѣлой матерью и двумя малолѣтними сыновьями, питаясь картошкой и кукурузными хлѣбами. И скоро позабылъ свою "кыевщину", откуда ему пришлось уйти подъ давленіемъ православнаго духовенства, въ то время полицейскими насиліями боровшагося со штундой за православіе. Противъ его хаты на скатѣ бугра примостилась другая крестьянская хата. Тутъ жилъ сапожникъ, который также поставилъ скромное хозяйство при матеріальной поддержкѣ интеллигентовъ. Въ поселеніи этихъ двухъ крестьянскихъ семей, помимо акта благотворительности, видѣлась еще и личная польза.
Простые люди, не имѣвшіе никакихъ надеждъ на помощь со стороны, были поставлены въ необходимость жить только отъ своего личнаго труда, и они должны были служить такимъ образомъ показателемъ для интеллигентовъ, какъ вести хозяйство, съ какимъ напряженіемъ работать и до какого минимума нужно свести свои потребности, чтобы при неудачахъ не обращаться къ деньгамъ (которыя по намѣченной программѣ исключались совсѣмъ изъ обихода жизни).
Вотъ и все населеніе нашего поселка.
Насколько оно было въ силахъ приблизиться къ поставленнымъ идеаламъ -- могли ли устроители новой жизни не срѣзаться, а съ честью выдержать экзаменъ въ способности жить по евангельскимъ истинамъ, не дѣлая поползновеній на захватъ сосѣдскихъ правъ, уважая индивидуальныя особенности каждаго -- это должно было показать недалекое будущее.
IV.
Разговоръ подъ дубомъ принялъ нѣсколько обостренный характеръ. Начали говорить объ общинѣ -- самомъ больномъ мѣстѣ колоніи. Дѣло въ томъ, что по самому существу колонія должна бы представлять собой общину, на самомъ же дѣлѣ ея не было, о ней только говорили и строили разныя предположенія. Нѣсколько разъ въ колоніи поднимался вопросъ о примѣненіи въ жизни поселка общинныхъ принциповъ, и каждый разъ онъ вызывалъ шумные споры раздраженныхъ сторонъ, и въ концѣ концовъ вопросъ оставался нерѣшеннымъ.
-- Общинное хозяйство сдѣлало бы для насъ очень много,-- говорила Надежда Яковлевна, сторонница общины:-- вѣдь поймите, какъ для насъ это невыгодно: собрались всѣ для одного дѣла и живемъ всѣ врозь! Община подниметъ насъ нравственно, поможетъ намъ матеріально. Мы будемъ жить не каждый по своимъ угламъ, а сплотимся и создадимъ одну христіанскую семью.
-- Да однихъ дровъ теперь, господа, сколько выходитъ,-- поддерживалъ Дадіани,-- вѣдь этакъ мы скоро всѣ лѣса свои спалимъ! Не успѣваешь навозиться дровъ. При общинѣ кушанья готовились бы на всю колонію въ одной кухнѣ; дровъ потребовалось бы вдесятеро меньше, чѣмъ теперь. Община съэкономитъ какъ и въ продуктахъ: вѣдь извѣстно, что если для пятнадцати человѣкъ требуется въ отдѣльности 15 паекъ пищи, то этимъ же пятнадцати посаженнымъ за общій столъ потребуется всего 12 паекъ.
-- Есть еще одна выгодная статья въ общинѣ,-- сказалъ N:-- это то, что при общинномъ порядкѣ требуется меньше женскихъ рукъ на приготовленіе обѣдовъ и вообще на кухонныя обязанности, на возню съ разными ложками-плошками. При общинѣ на кухнѣ можетъ быть всего одна, много двѣ женщины, а при теперешнихъ условіяхъ всѣ бабы на кухняхъ.
-- Ну, теперь высказались за общину,-- сказала жена Владиміра: -- теперь желательно услышать что-нибудь и противъ общины. -- А вотъ вы и скажите -- если имѣете что сказать противъ.
-- Я хотѣла сказать... Что же, въ нашей общинѣ должно быть все общее, или община только распространяется на одну кухню?
Кто-то разсмѣялся. Многимъ была извѣстна истинная причина ея тревожнаго чувства. Ея красавцемъ-мужемъ когда-то многія увлекались въ тверской колоніи, и она приписывала почему-то всѣ непріятности общинѣ.
-- Нѣтъ,-- сказала N. N.,-- община должна распространяться и на души товарищей. Души всѣхъ должны принадлежать всей общинѣ, а не быть собственностью одного лица.
-- Я хотѣла сказать,-- продолжала Ольга Ѳедоровна:-- не всякій могъ бы оказаться способенъ къ абсолютной общинѣ. Одно, господа, говорить объ общинѣ разныя красивыя слова, и другое дѣло -- примѣнять ихъ въ жизни.
-- Что же особенно васъ страшитъ?
-- Да мало ли что можетъ встрѣтиться! Мы видѣли на примѣрѣ шевылевской общины, какъ тамъ давилась личность и какіе фрукты выкультививровались въ общинномъ климатѣ. Жить общей жизнью можно лишь тогда, когда есть общность духовныхъ интересовъ.
-- Да сначала и не нужно распространять общинные принципы на весь строй нашей жизни,-- сказала Надежда Яковлевна,-- достаточно пока ограничиться общиннымъ столомъ.
-- Но надо при этомъ непремѣнно включить огородъ,-- сказалъ Петро.