Мережковский Дмитрий Сергеевич
Восток или Запад?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ВОСТОК ИЛИ ЗАПАД?

I

   Вот книга, которая не скоро дойдет до читателей, но не пропадет, потому что обладает главным достоинством книг: она есть, тогда как многих, которые слишком скоро доходят до читателей, вовсе нет.
   Я, впрочем, уже и теперь знаю одну московскую барышню-курсистку, которая объявила, что "Серебряный голубь" (повесть Андрея Белого, я о ней говорю) "выше всего Достоевского". Знаю также одного критика в "Аполлоне", который мимоходом и без всяких доказательств, как будто это само собой разумеется, назвал ее "гениальной".
   Привожу эти отзывы без насмешки, хотя такие похвалы и напоминают булыжник, убивающий муху на дружеском лбу. Есть доля правды и в них, как во всякой брани и во всякой похвале: дыма без огня не бывает.
   Можно бы даже, в известном смысле, согласиться с критиком, что повесть А. Белого гениальна -- не талантлива, а именно "гениальна".
   Что такое талант и гений? Обыкновенно думают, что очень большой талант -- гений, а небольшой гений -- талант. Но это не так. Сколько ни увеличивай таланта, не получится гений; и сколько ни уменьшай гения, не получится талант. Тут не количественная, а качественная разница -- явления двух разных порядков.
   Художник талантливый отражает бытие, то, что есть; гениальный -- сам есть новое бытие, то, чего никогда раньше не было и никогда больше не будет. Талант все видит снова; гений все видит в первый раз, как только что глаза открывший Адам. Талант -- как все, только просветленное и облагороженное "как все"; вот почему за ним -- успех, удача, победа, слава. Гений -- вопреки всем, против всех. Только смерть, и смерть крестная, может примирить людей с гением. Люди и природа не любят его -- и поделом: гений противозаконен, противоестественен, преступен, разрушителен, чудовищен. Вот почему законы естественные и человеческие заранее принимают все зависящие от них меры против гения: убивают его в колыбели. На двух великих удачников, только двух за целые века: Л. Толстого и Гёте, -- сколько убитых!
   Думают также, что талантов больше, чем гениев. Может быть, наоборот. Таланты все на виду, наперечет. А незримых гениев такое же бесчисленное множество, как незримых чудес в мире, звезд в дневном небе. Сила гения подобна силе радия, который драгоценнее всех металлов, но в бесконечно малых количествах есть всюду, где жизнь. Л. Толстой, Гёте -- куски радия -- реже талантов; но бесконечно малые дроби, дробинки, атомы гения рассеяны всюду.
   За каждым явлением -- чудо; за каждым человеком -- гений, то единственное, неповторяемое, неисповедимое, чудесное, что называется личностью, что родилось и умрет с человеком, чего никогда раньше не было и никогда больше не будет, кроме вот этого Петра и вот этого Ивана. Доведите до конца, до совершенства Петрово, Иваново -- и получите чудесное, чудовищное, небывалое, невиданное, гениальное. Всякий гений -- завершенная личность; всякая личность -- незавершенный гений.
   У Раскольникова, может быть, не менее гениальная мысль, чем у Наполеона; вся разница в том, что один погиб после многих удач и неудач, а другой погиб сразу. Достоевский -- почти удавшийся гений; но в главном для него самого, в религиозной проповеди, тоже потерпел неудачу. До сих пор мы не можем его проглотить: слишком жёсток, жесток, болезнен, опасен, чудовищен, гениален. А как проглотили Чехова! Это потому, что великий талант Чехова -- мы же сами, только в "прославленном теле", светлое золото наших сердец; а Достоевский -- не мы, а что-то совсем другое; не светлое золото, а темный радий.
   Если быть "гениальным" еще не значит быть великим, если существуют гении, так же как таланты, всех размеров -- от солнца до атома, то никому не в обиду и без чрезмерных похвал можно сказать, что А. Белый -- "гениален". Сразу ли он потерпит неудачу или не сразу (это "не сразу" после смерти гения называется "гениальным творчеством") -- не берусь предсказывать. Но уже и теперь видно, что успеха, сочувствия, славы -- всего, что свойственно талантам, -- у него не будет или будет не скоро. Арцыбашева, Л. Андреева, Куприна глотают с легкостью; Андрея Белого глотать даже не пробуют. Художественная дикость его, шершавость, нелепость, чудовищность так очевидны, что указывать на них почти не стоит. Да и не в них дело. Если бы он избавился от всех своих недостатков, никого бы это не порадовало и не примирило с ним; пожалуй, напротив, ожесточило бы. Главная вина его не в том, что он хуже всех, а в том, что на всех непохож: мал, плох, дик, шершав, уродлив, все, что хотите, -- но единственен, неповторяем, не талантлив, а "гениален".

II

   "Настоящая повесть, -- говорит автор в предисловии, -- есть первая часть задуманной трилогии "Восток или Запад"".
   Вот один из примеров художественной слабости А. Белого: то, что должно быть сердцем произведения, он делает заглавием, вывеской. Восток или Запад? Такова, действительно, кратчайшая математическая формула вопроса; но о глубине его нельзя судить по ней, так же как по химической формуле воздуха о глубине воздушной дали.
   А между тем вопрос действительно глубок, может быть, глубже всех стоящих сейчас перед нами вопросов о судьбах России. И как бы А. Белый ни коснулся его, уже то, что он это сделал, в русской художественной литературе последних годов принадлежит ему -- единственно, "гениально", хотя бы в том условном смысле, о котором я предупредил.
   Спор западников и восточников (славянофилов) проходит, как меч рассекающий, через всю историю русского сознания, русской интеллигенции; но острие меча касается здесь же, именно в этом вопросе, и сердца народного. Он был, когда еще не было ни славянофилов, ни западников, ни даже самой России: с ним она родилась.
   Призвание варягов -- вот первое движение того, что будет Россией: с Востока на Запад. И тотчас в принятии византийского восточного христианства, православия -- обратное движение, от Запада на Восток.
   Восемь веков, вплоть до Петра, наполнены борьбою тех же двух начал. Петр застал Россию в таком положении, что еще один шаг -- и она оторвалась бы окончательно от европейского человечества, отпала бы от него, как высохшая ветвь от лозы. Петр понял, что это вопрос жизни и смерти для России. И судорожным усилием, с вывихом суставов и треском костей, повернул ее лицо к Западу. Кровавым кесаревым сечением, убивая мать, спас ребенка -- новую Россию.
   Но и в ней борьба двух начал, двух светов, как в сумраке белых ночей, не прекратилась, а только ушла внутрь и сделалась еще более изнурительной, как вогнанная внутрь болезнь. Интеллигенция и народ, народ-"богоносец" и "безбожная" интеллигенция -- в новом виде тот же вопрос.
   За два века петербургского периода преемники Петровы сделали все, что могли, чтобы опустошить, выхолостить реформу, вынуть из нее живую душу и оставить лишь мертвое тело -- восточное самовластье с европейской техникой, "Тамерлана с телеграфами". Эта вогнанная внутрь болезнь, подземное тяготение петербургского Запада к "Дальнему Востоку" на наших глазах кончились великим разгромом -- Порт-Артуром и Цусимою.
   И почти с такою же судорогою, кровавою ломкою, с таким же вывихом суставов и треском костей, как во дни Петра, опять рванулись мы к Западу -- в революции. И опять не дорвались, бессильно рухнули, как будто покорствуя закону мертвых тел -- угол падения равен углу отражения, отшатнулись к Востоку. В переживаемой нами реакции совершается это именно обратное движение раскачнувшегося маятника. А может быть, и в глубине самой революции уже невидимо скрещивались два подводные течения, образуя бездонный водоворот.
   Встреча этих двух течений, столкновение революционного Запада с религиозным Востоком -- такова тема "Серебряного голубя", тоже в своем роде единственная, "гениальная".
   Канва повести под многоцветной вышивкой проста.
   Молодого писателя Петра Дарьяльского баба Матрена, жена столяра Кудеярова, совращает в секту "голубей". Секта эта, напоминающая хлыстов, ожидает пришествия и воплощения Духа в плоть человеческую именно в наши дни, в России. Матренин муж, столяр Кудеяров, основатель и глава секты, надеется, что от его жены и ее любовника родится ожидаемый Младенец -- Белый Голубь. С этою целью он и сводит их. Дарьяльский сперва увлекается учением "голубей", но потом, разглядев в нем дикое изуверство -- "ужас, петлю и яму", хочет бежать. Сектанты заманивают его в ловушку и убивают.
   "Секта эта мистическая и вместе с тем революционная", -- замечает один остроумный агент сыскного отделения и в доказательство приводит воззвание "голубей":
   "Осени себя крестом, народ православный, ибо времена близки: подними меч на слуг вельзевуловых, от них же дворяне первые суть. Огнем попаляющим пройди по земле русской; разумей и молись: рождается Дух Свят. Жги усадьбы отчадия бесовского, ибо земля твоя, как и Дух твой".
   "Освобождение народа приходит через Дух Свят, -- проповедуют голуби. -- Примкнуть голубям к забастовщикам пора... С сицилистами идти рука об руку, не открываясь до сроку и даже, наоборот, направляя, где нужно, сицилистов этих, потому что и они хотя правду видят, да только под одним своим носом; а прочее все у сицилистов дрянь..."
   Происходит такой диалог:
   -- Так-то оно так; хорошо это у вас писано, только есть ли у вас свой сицилистический Бог?
   -- Предоставим небо воробьям и водрузим красное знамя пролетариата...
   -- Ой ли, а не красный ли гроб?
   Для "голубей" социализм -- такое же "царство Зверя", как и старый порядок.
   Что "в народе новые народились души", что "строится, собирается Русь, чтобы разразиться громами", -- в этом убежден и Дарьяльский.
   "По глазам вижу -- наш: и он все о тайнах, -- говорит столяр Кудеяров. -- Да он из господ: не может обмозговать, кака така тайна; оттого, что учился, -- ум за разум зашел; а тайна нонече с нашим братом, с мужиком".
   Таков разрыв Востока с Западом, народа с интеллигенцией, что и "Духов огонь" не может их спаять. В своем религиозном творчестве народ чувствует себя выше интеллигенции: тут уже не она его, а он ее ведет.
   Было ли все это? Кто знает? Кто видел? Под тем углом зрения, под которым до сих пор нам являлся народ, не могли бы мы этого увидеть, если бы оно и было. Но пусть не было; не могло ли быть? Вчера не было; не будет ли завтра? Во всяком случае А. Белый заставляет нас верить, хотя на миг, в эту возможность как в действительность.
   Страшная или желанная действительность -- вот вопрос, связанный все с тем же основным, всеобъемлющим, все решающим в русских судьбах вопросом: Восток или Запад?

III

   -- Проснитесь, вернитесь...
   -- Куда?
   -- Как, куда? На Запад... Вы -- человек Запада...
   -- Отыди от меня Сатана, я иду на Восток.
   Такой разговор происходит между "бритым барином", западником, и героем повести.
   "Этот путь, -- объясняет героя автор, -- для него был путем России, в которой начинается мира преображение или мира погибель".
   Что же именно -- преображение или погибель? Герой не знает. Знает ли автор? Повесть А. Белого -- не чистое искусство, но и не проповедь. Главная ошибка как художника, так и проповедника та, что оба они не отделили себя от своего героя. Это раскалывает художественное созерцание и проповедь делает двусмысленной.
   Кажется иногда, что автор мог бы повторить вслед за героем: "я иду на Восток"; что для них обоих пути европейского Запада и русского Востока именно здесь, в религиозных исканиях, бесповоротно расходятся.
   "Множество слов выбросил Запад на удивление миру..." Но все слова эти -- "сказанные". Россия же томится о несказанном... "Россия есть то, о что разбивается книга, распыляется знание, да и самая сжигается жизнь. В тот день, когда к России привьется Запад, всемирный его охватит пожар: сгорит все, что может сгореть, потому что только из пепельной смерти вылетит райская душенька -- Жар-Птица... О, русское поле, русское поле!.. Убегают твои сыны от тебя, широкий твой забывают простор в краю иноземном; и когда они возвращаются после, кто их узнает! Чужие у них слова, чужие у них глаза... Но в душе они твои, о поле!.. Знает ли каждый из нас, чем он кончит?.. Полуживой убежит за границу... и там покоя ему не найти никогда. Изрыдается душа, ум засохнет... Кончит же тем, что вернется к тебе, о русское поле!"
   Вот страничка, от которой взыграло бы сердце старых славянофилов, а может быть, и новых "истинно русских людей". Если этому поверить, то ответ на вопрос: Восток или Запад? -- слишком прост.
   Гречневая каша сама себя хвалит; Русь сама себя называет "святою" -- так искони повелось. Но в том положении, в каком мы сейчас находимся, прежняя уверенность в собственной святости едва ли кому-нибудь может казаться основательной.
   Положим, скоро -- завтра -- наступит у нас царствие Божие. Но ведь вот сегодня, по собственному признанию А. Белого, русские люди "складом жизни не радуют взора: слово их, что ни есть, сквернословие; жизни склад пьяный... неряшество, голод, немота, тьма".
   Все это он видит, но не смущается: при всех наших грехах мы лучше всех, ибо знаем "слово несказанное"; сидя на своем гноище, мы можем быть уверены, что навозная куча наша "разразится громами", подобно Синаю; что "преображение или погибель мира" зависит от нас одних: захотим -- преобразим; захотим -- погубим.
   И всего утешительнее то, что нам для этого ничего делать не надо: мы избранники Духа, а "духово дело есть безделье святое". Европе наше безделье кажется просто свинством; мы же знаем, что это свинство святое.
   "Так оно как-то тово: мы -- што... мы иетта, можно сказать, тово -- не тово, опчее прочее такое, и все как есть". Вот каким "несказанным словом" победили мы все "сказанные" слова Запада!
   "Говорят о молчании, потому что не умеют членораздельно выражаться... Когда говорят о несказанном, это доказывает лишь то, что человек впадает в скотоподобное состояние", -- предостерегает "бритый барин"; но ни герой, ни автор не внемлют.
   "В православии и в отсталых именно понятиях православного мужичка видел он (Дарьяльский) новый светоч в мир грядущего Града". Но немного спустя, тут же, в этих самых понятиях, увидит "смесь свинописи с иконописью" -- русской "свинописи" с византийской "иконописью".
   И ничем не лучше старых византийских "новые народившиеся в России души". Даже не смесь с иконописью, а голая свинопись. Сначала герой сомневается, кого, собственно, ждут они -- "белого голубя или черного ворона": "бездна то или высота поднебесная"; "мира преображение или мира погибель?" Но наконец приходит к убеждению, что все это "ужас, петля и яма"; что "какая-то темная бездна с Востока прет на Русь".
   И бежит от Востока так же, как бежал от Запада. А с героем, кажется, и автор. Начав за здравие, оба кончают за упокой Востока: отыди от меня Сатана, я иду на Запад.
   Так из-за чего же было огород городить? Над чем от умиления захлебываться: "О, русское поле, русское поле"? Что шапками всех закидаем и что мы святее всех народов -- это мы и так знали, без А. Белого и Белого Голубя. Но если нам не на что больше надеяться, то дела наши плохи, и не о спасении мира следует нам думать, а о том, как бы самим не погибнуть. Говорить: "Господи, Господи!" и не творить воли Господней -- этого еще недостаточно, чтобы сделаться народом-богоносцем. Лучше молчать о Боге, нежели кощунствовать. А что же такое это "неслыханное слово", как не сплошное кощунство, сатанинская гордыня?
   Мало нас учила история, как школьников: рубцы еще на теле не зажили -- и вот мы опять за то же.
   Ошибка А. Белого -- ошибка всех старых и новых славянофилов: русскому Востоку противополагается европейский Запад, как религиозной полноте -- пустое место. Но "бритый барин" -- такая же карикатура на Запад, как столяр Кудеяров -- на Восток. Это не две правды, а две лжи. Какая лучше! Обе хуже.
   Нет, Восток -- не религиозная полнота, и Запад -- не пустое место. Мир до сих пор не знал бы, что такое личность, лицо человеческое, образ и подобие Божие, если бы не религиозное творчество Запада, ибо весь Восток, в том числе и русский, попирал и попирает личность, жертвовал и жертвует ею безличному, мнимо соборному, мнимо церковному. Свет нисходящий, западный -- правда о земле, о человеке -- не меньший свет, чем восходящий, восточный -- правда о небе, о Боге. Только соединение этих двух светов, двух правд -- даст полуденный свет, совершенную правду о Богочеловечестве.
   На вопрос: Восток или Запад? -- единственный ответ -- отрицание самого вопроса: не Восток или Запад, а Восток и Запад.
   Таков предел отвлеченного созерцания; но для жизненного действия нужно в каждую минуту знать, с какой ноги ступить, куда идти. Нужна воля.
   В своем теперешнем, будем надеяться, не окончательном состоянии А. Белый -- человек без воли. Если он как будто решает вместе со своим героем: "иду на Восток", то не по своей воле, а по ветру, качнувшему его, -- ветру, сегодня в России дующему в ту сторону. Но тотчас же готов качнуться и в противоположную -- на Запад. А в конце концов ни на Восток, ни на Запад; ни туда, ни сюда. Неподвижное равновесие, мертвая точка. "Святое безделье", святое безволье.
   Это наше общее проклятье. Страшен человек -- но еще страшнее народ без воли. Не по своей вине двигалась доныне Россия между Востоком и Западом, а как маятник раскачивалась или как то мертвое тело, которым "хоть забор подпирай". Куда качнут, туда и валится. Если это продлится, то участь наша -- участь всех мертвых тел -- разложение.
   Всякая гениальность есть прежде всего явление воли, неизбежный переход от созерцания к действию. Если А. Белый не выйдет из своего неподвижного равновесия, если не решит волею, что ему делать, куда идти, с какой ноги ступить, то так и останется неудавшимся "гением".
   
   1910
   
   Оригинал здесь
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru