Мережковский Дмитрий Сергеевич
Христианство и кесарианство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Дмитрий Сергеевич Мережковский

В тихом омуте

  

ХРИСТИАНСТВО И КЕСАРИАНСТВО

  
   Христианство -- от Христа, кесарианство -- от кесаря. Со времени императора Константина, когда впервые кесарю воздали Божие, христианство подменилось кесарианством.
   Как трудно отличить в настоящее время одно от другого -- увидели мы воочию на миссионерском съезде.
   Религиозная сущность кесарианства заключается в утверждении, что Христос, глава церкви невидимый, бессилен защитить ее мечом духовным и что сделать это может только видимый глава, кесарь, мечом железным -- государственным насилием. Утверждение это и провозглашено на съезде с небывалою доселе в русской церкви обнаженностью.
   Не предел ли такой обнаженности, невинного, почти "святого" бесстыдства -- sancta simplicitas -- хотя бы в этих словах "Русского знамени", {"Русское знамя" -- ежедневная черносотенная газета, орган "Союза русского народа", выходила с 1905 по 1917 г. в Петербурге.} которые звучат послушным отголоском съезда: "Государство ограждало церковь от всяких на нее покушений. 17 же апреля это ограждение православия признало излишним. Церковь, к великому ужасу верующих, поставлена не выше жидовского талмуда, мусульманства и язычества. Результаты сказались быстро: как только государство перестало ограждать достоинство православной церкви -- жиды, мусульмане, язычники, протестанты и католики ополчились на нее". Ополчились и одолели.
   "Как только государство перестало ограждать церковь" -- значит, как только государство отняло помочи, на которых вело церковь, так она пала, подобно расслабленному. Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь. -- Ведите меня куда угодно, только поддерживайте, а то я упаду и уже не встану, -- отвечает будто бы церковь. Кажется, нельзя себе представить более откровенного и кощунственного признания в том, что "паралич церкви" желателен, что христианство и есть кесарианство.
   "Колокол" {"Колокол" -- выходившая в Петербурге с 1905 по 1916 г. церковная, политическая и литературная газета.} уверяет, что наша "левая печать не преминула разгласить о тех раздорах, какие якобы происходят на миссионерском съезде, причем обер-прокурора св. синода и высокопреосвященного Антония стараются выставить чуть ли не солидарным с пресловутою думскою комиссией, желающей низвести православную церковь на степень магометанства и еврейства".
   Вот что называется валить с больной головы на здоровую: не левая, а правая печать с "Русским знаменем" во главе, как мы это сейчас видели из приведенной цитаты, утверждает, что законом 17 апреля православие "низводится на степень магометанства и еврейства". Обер-прокурор и митрополит Антоний, заявив себя сторонниками этого закона, тем самым, по мнению опять-таки не левой, а правой печати, заявили желание "низвести православие на степень магометанства и еврейства". Нет, шила в мешке не утаишь: сколько бы "Колокол" ни замазывал, зияющий раскол действительно совершился, -- положение съезда оказалось революционным, разумеется, в смысле обратной, "черной революции".
   "Колокол" отлично понимает, что никакие законы о веротерпимости, никакие слова "о мире и любви" не могут помешать действительному "торжеству православия" и что в бараний рог свернуть в России можно кого угодно, при каких угодно законах, была бы на то воля вышняя. Все это "Колокол" понимает. Но в том-то и дело, что он -- реалист, а остальные участники съезда -- романтики. "Золотая середина не ко времени, -- восклицает "Русское знамя", -- не к тому боевому напряженному времени, которое мы переживаем, не к тому времени, когда душный воздух нашей государственной жизни полон электричества и далекие зарницы напоминают о грозе". Не значит ли это -- "долой реакцию, да здравствует революция"?
   И "Русское знамя" уже мечтает о вожде этой революции, великом государственном деятеле, который "освободил бы связанного в клетке русского орла и дал бы ему вновь расправить могучие крылья на вольном просторе".
   Это ли не романтика? Если довести ее до конца, то получится не более не менее как "новый Цезарь". Кесарианство в религии, цезаризм в политике -- таковы два крыла надвигающейся "грозы".
   Ну конечно, не так страшен черт, как его малюют: религиозная революция в России, хотя бы обратная, "черная", пока одинаково невообразима как для друзей, так и для врагов русского правительства. Не следует, однако, забывать, что именно в нашей, столь фантастической действительности иногда и невообразимое становится действительным. Кажется, это уже отчасти происходит на киевском съезде, хотя бы в принятом ходатайстве о принудительном отчуждении польских земель в Западном крае ad majorem Dei Gloriam, {К вящей славе Божией (лат.).} с крестными ходами и колокольным звоном, как именно и сказано в постановлении съезда; наряду с экспроприацией земель рекомендуются "возможно частые богослужения со звоном и торжественные крестные ходы". Пусть это бред, но не пробует ли осуществиться в этом бреду неимоверная мечта?
   В заключение съезда председатель, архиепископ Антоний Волынский, заявил, что церковный собор возможен только при "восстановлении патриаршества": самодержавие, которое, отменив патриаршество, обезглавило церковь, имеет будто бы не только право, но и призвание возглавить ее снова. Вот и другая сторона той же мечты: будущий патриарх Никон, русский папа, не есть ли единовременно и русский цезарь, тот таинственный избранник, который, по предвещанию "Русского знамени", блеснет как молния из надвинувшейся "грозы" и "освободит связанного в клетке орла"?
   Повторяю, не только левым, но и правым, сохранившим остаток трезвости, все это кажется каким-то привидением, встающим из гроба при свете дня, которое должно, конечно, рассеяться от одной скептической улыбки, от одного напоминания о законе 17 апреля. Вот для чего и нужен этот закон: чтобы сделать навсегда невозможным явление таких романтических призраков. Недаром же киевский митрополит Флавиан написал следующее "прекрасное изречение": "Свобода совести есть краеугольный камень всякого цивилизованного общества". Это, впрочем, с одной стороны, а с другой: знаменитый канонист, проф. Павлов, "твердо стоя на исторической почве, заявляет": "С чисто церковной точки зрения нет и не может быть веротерпимости".
   Где же правда? Простое ли это столкновение двух политических партий или неразрешимая антиномия двух религиозных истин?
   "Женщина говорит Ему: Господи! Вижу, что Ты пророк.
   Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме.
   Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будут поклоняться Отцу, но в Духе и Истине".
   Ибо нет иного свидетельства об истине, как свободное признание духа, всякое же насильственное ограждение истины, а следовательно, и "государственное ограждение церкви", есть ложь. Для того и пришел Христос, чтобы ниспровергнуть эту ложь и освободить религиозную совесть человечества последней свободой. "Если Сын освободит нас, то истинно свободны будете". Слово это понятно лишь в узком личном смысле -- христианской "свободы от греха", но не имеет ли оно и более широкого, пока еще в христианстве не раскрытого, смысла общественного?
   О, конечно, перед этой свободой Христовой, то, что сейчас разумеется под "веротерпимостью", "свободой совести", -- все равно что бледная полоска зари перед "солнцем, сияющим в силе своей". Но это все-таки заря того самого солнца: в человеческой правде о свободе совести заключено предчувствие той самой правды, которой учил Христос, за которую Он и был распят, ибо действительно Он распят был за "свободу совести" в этом предельном высшем смысле. И доныне во всяком насилии над религиозной свободой повторяется распятие Христа.
   Да, свобода совести есть краеугольный камень не "цивилизованного общества", как неточно выразился митрополит Флавиан, а общества христианского или, вернее, Христова -- истинной Церкви.
   Но все это опять-таки с одной стороны, а с другой -- "нет и не может быть веротерпимости". Именно здесь, в свободе Христовой, как правде не только личной, но и общественной, христианство не исполнило завета Христа: свобода подменялась насилием, церковь -- государством, христианство -- кесарианством. Здесь между Христом и христианством прошла какая-то бездонная трещина, которую очень легко прикрыть словами о "мире и любви", но только что "дело доходит до дела", трещина вновь зияет, бездонная.
   Как будто все христианские инквизиторы не знали, что такое "мир и любовь". Знали, да еще как. Но любовь -- любовью, а костры -- кострами. Торквемада, говорят, был "кротчайший из людей на земле". И мухи не обидел бы. А еретиков жег. Ради чего? Да вот именно ради любви: предавал тела "огню временному", чтобы спасти души от вечного огня. Эта-то "кесарианская", но уже, конечно, не христианская, не Христова мысль о принудительном спасении и есть главная мысль всех инквизиций, в том числе и нашей русской. Войти в эту психологию мы, "дети века сего", не умеем. Но в том-то и дело, что тут столкновения как бы двух вихрей в смерче, двух несоизмеримых религиозных психологий, может быть, даже двух "заветов", двух "откровений". Тут или -- или. Если Торквемада -- слуга Божий, то мы -- защитники веротерпимости, слуги дьявола.
   "С чисто церковной точки зрения", почему о. Иоанн Кронштадтский, всенародно молящийся о смерти Л. Толстого, менее прав, чем епископ Лев Катанский, который собственной епитрахилью, как веревкой, связал Илиодора-волхва и возвел на костер?
   Недавно в суде слушалось дело по обвинению одного церковного старосты в том, что он не допустил в церковь на свадьбу еврея, заявив, что "лица иудейского вероисповедания в православную церковь не допускаются". Судья приговорил старосту к аресту на две недели. "Русское знамя" приводит по этому поводу одиннадцатое правило Трулльского вселенского собора:
   "Никто из числящихся в священном чине или мирян не должен есть опресноков у иудеев, или входить с ними в содружество, или принимать от них лекарство, или мыться с ними в бане. Если кто отважится сие делать, то если он клирик, да будет извержен, а если мирянин, да будет отлучен" (Деяния Вселен. соб., т. VI).
   "Правило это каноническое, -- справедливо замечает "Русское знамя", -- и должно исполняться под угрозой наложенной в нем кары. Мог ли церковный староста пустить в православный храм жида, когда по канону положено отлучение от церкви тем, кто входит с жидами в содружество или даже просто моется с ними в бане? А городской судья арестует церковного старосту за исполнение канонов церкви".
   "Вчера мы привели правило Трулльского вселенского собора, -- продолжает газета, -- правило, запрещающее под страхом отлучения от церкви получать лекарства православным от лиц иудейского племени. Оказывается, в Петербурге существуют следующие содержатели аптек: Ушер Гиндес, Хоптон-Гирш Сортан, Леви Залькиндсон, Зельман Розенбаум, Гирш Ниссель Мейсель. Разрешение торговать в столице лекарствами иудеям есть не только нарушение канонов православной церкви, но и полное пренебрежение ими -- неслыханное надругательство над православною церковью", -- опять-таки вполне справедливо заключает "Русское знамя".
   Ну, так вот, не угодно ли: указом от 17 апреля отменяется ли правило вселенских соборов, неотмененное, неотменимое, потому что отменить его нельзя иначе, как на новом вселенском соборе, который невозможен после разделения церквей?
   Что же делать? С одной стороны -- закон государственный, воля человеческая, с другой -- воля Божия. Не ясно ли, что воля человеческая должна подчиниться воле Божьей, признать, что опять-таки "с чисто церковной точки зрения веротерпимости нет и быть не может"?
   Да и какая же тут веротерпимость, когда чуть ли не все христианское человечество должно быть отлучено от церкви, ибо кто же нынче, кроме жалкой горсти изуверов, не "моется в бане с евреями", если не в прямом, то в переносном смысле? Чтобы прекратить эту баню, нужно испепелить всю культуру дотла.
   А ведь нет никакого сомнения, что правило о бане метафизически связано с молитвой о. Иоанна Кронштадтского о смерти Л. Толстого и с епитрахилью Льва Катанского. Все это -- крепко сцепленные кольца одной кольчуги; выньте кольцо -- кольчуга рассыплется. Тут опять-таки: или -- или. Нужно все принять или все отвергнуть. Tertium non datur. {Третье не дано (лат.).} Моется ли кто в бане с евреями или провозглашает веротерпимость -- в обоих случаях происходит одинаковое "надругательство над церковью".
   "Вы приводите церковные каноны и постановления. Но куда же вы поставили Христа Господа?" -- воскликнул на съезде один священник, протоиерей Холмской епархии о. Кач, чье имя заслуживает вечной памяти за этот мужественный вопрос. "Куда же вы поставили Христа Господа?" -- значит: где же в христианстве Христос?
   Святые не слышат этого вопроса, а мытари и грешники слышат; святые не видят, а мытари и грешники видят, что нет Христа ни в молитве о. Иоанна Кронштадтского о смерти Л. Толстого, ни в епитрахили, как веревке палача; святые не знают, а мытари и грешники знают, что запрещение мыться в бане с евреями, так же, как и все вообще "христианское" омерзение к "жидам", вытекает не из Евангелия, а из того же еврейства, только вывернутого наизнанку, т. е. из подлинного "жидовства"; ибо воистину нет "жида" подлиннее, чем "ожидовелый христианин". Святые не знают, кто отменил запрещение мыться с евреями; а мытари и грешники знают, что это сделал сам Христос. В каких церквах? На каких соборах? Не в церквах и не на соборах, не на горе сей и не в Иерусалиме, а в Духе и Истине того вселенского просвещения, о котором сказано: Свет Христов просвещает всех -- и которое есть преддверие истинной Церкви Христовой.
   Вот почему те, кто, участвуя в этом просвещении, провозглашают свободу совести, хотя иногда и не знают имени Христа, все-таки служат Христу.
   А кто эту свободу отрицает, хотя и исповедует Христа на словах, на деле его распинает.
   Мы готовы согласиться с "Русским знаменем", что быть "грозе", ибо ответить на вопрос: "Куда же вы поставили Христа Господа?" -- могут лишь голоса Божиих громов. Да, быть "грозе". Только во имя чего?
  
   О, Русь! в предвиденье высоком
   Ты мыслью гордой занята,
   Каким же хочешь быть Востоком --
   Востоком Ксеркса иль Христа?1
   1 Соловьев В. С. Ex Oriente Lux. 1890
  
   В огне предстоящей грозы и должен решиться выбор между Ксерксом и Христом, между кесарианством и христианством.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru