Lib.ru/Классика: Мензбир Михаил Александрович. Коренной вопрос антропологии

НАУЧНЫЙ ОБЗОРЪ.

Коренной вопросъ антропологіи.

Въ началѣ августа 1889 года на съѣздѣ германскихъ антропологовъ въ Вѣнѣ Р. Вирховъ произнесъ рѣчь, имѣвшую своею задачей познакомить присутствующихъ съ тѣмъ, что было сдѣлано антропологіей за двадцать послѣднихъ лѣтъ. Эта рѣчь носила на себѣ странный характеръ недомолвокъ съ одной стороны, крайняго скептицизма съ другой; прослушавши или прочтя ее, невозможно получить хоть какое-нибудь удовлетвореніе, и авторъ ея, какъ то можно видѣть изъ конца рѣчи, отлично сознавалъ, какое впечатлѣніе она должна была произвести на слушателей. Повидимому, въ основу рѣчи было положено чисто-научное стремленіе отдѣлить то, что мы дѣйствительно знаемъ, отъ того, что намъ остается неизвѣстнымъ, но стремленіе такъ и осталось стремленіемъ, потому что многое изъ того, что мы дѣйствительно знаемъ, Вирхову угодно было обойти молчаніемъ, въ силу ли личнаго незнакомства съ этимъ, или по какимъ другимъ причинамъ, не беремся рѣшить, и, низведя, такимъ образомъ, до минимума извѣстный рядъ доказательствъ, Вирховъ сосредоточился на томъ, чтобы съузить задачу антропологіи до такихъ предѣловъ, которые выводятъ эту отрасль знанія изъ всякаго общенія съ идеями эволюціонистовъ или дарвинистовъ. Вирховъ объявляетъ въ 1889 году, что вопросъ о происхожденіи человѣка пересталъ быть кореннымъ вопросомъ антропологіи; утверждаетъ, что не только проантропосъ не найденъ (никто этого и не оспариваетъ), но что и искать его совершенно безнадежно (этого никто не можетъ утверждать); что археологія должна взять перевѣсъ надъ антропологіей собственно и что для антропологіи величайшею задачей является объяснить, какимъ образомъ произошли человѣческія расы и по какимъ причинамъ онѣ пріобрѣли свои специфическія особенности, сохраняя, въ то же время, ихъ наслѣдственную передачу. Послѣднее ясно указываетъ, что Вирховъ, подобно многимъ, никакъ не можетъ совмѣстить измѣнчивость организаціи съ постоянствомъ видовыхъ признаковъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, изъ многихъ мѣстъ названной рѣчи совершенно ясно и то, что Вирховъ не отрицаетъ эволюціоннаго ученія онъ, конечно, не оспариваетъ того, что организація человѣка по существу есть организація животнаго, только говоритъ, что пока у насъ нѣтъ доказательствъ въ пользу близкаго родства человѣка съ какимъ-нибудь опредѣленнымъ животнымъ. Тѣмъ не менѣе, рѣчь Вирхова была истолкована, на что и давала нѣкоторое право, въ смыслѣ протеста противъ дарвинизма, и натуралисты, не обладающіе собственными мнѣніями, стали ссылаться на авторитетъ Вирхова въ дѣлѣ отрицанія эволюціоннаго ученія. Еще обильнѣе стали эти ссылки, когда Вирховъ, съ значительными сокращеніями, повторилъ свою вѣнскую рѣчь въ Москвѣ, придавъ своимъ выраженіямъ отчасти характеръ положеній, не подлежащихъ обсужденію, отчасти прорицаній будущаго. Протекшіе три года, повидимому, еще болѣе усилили убѣжденіе Вирхова, что нечего надѣяться найти промежуточную форму между человѣкомъ и другими животными и что на вопросъ о происхожденіи человѣка всегда будемъ получать въ отвѣтъ только гипотезы. Къ этому Вирховъ прибавилъ еще свои крайне туманныя соображенія о наслѣдственности, на чемъ въ недавнее время остановился болѣе спеціально. По, само собою разумѣется, кто бы ни говорилъ о наслѣдственности и что бы ни говорилось о ней, для насъ это никогда не будетъ имѣть такого значенія, какъ мнѣніе, высказанное даже не особенно авторитетнымъ лицомъ по вопросу о происхожденіи человѣка. Научное значеніе вопроса о наслѣдственности, конечно, неизмѣримо важнѣе значенія вопроса о происхожденіи человѣка; первый есть общій вопросъ, примѣнимый ко всему организованному міру, второй -- частный, рѣшеніе котораго связано съ господствующимъ взглядомъ на общее развитіе организованнаго міра. Но этотъ частный вопросъ всегда имѣлъ и еще долго будетъ для насъ имѣть первостепенное значеніе, и потому мы хотимъ остановиться на немъ здѣсь подробнѣе. Наша задача состоитъ въ томъ, чтобъ изложить первую рѣчь Вирхова, указать поставленные въ ней вопросы и оцѣнить выраженныя въ ней сомнѣнія; далѣе, мы выяснимъ современное состояніе вопроса о происхожденіи человѣка, приведя мнѣнія объ этомъ наиболѣе компетентныхъ зоологовъ, и сообщимъ въ краткой формѣ то, что добыто наукой о соотношеніи человѣческихъ расъ. Но, прежде чѣмъ приступить къ нашему изложенію, мы отмѣтимъ то, что вопросъ о происхожденіи человѣка, конечно, не подлежитъ рѣшенію антропологовъ: оставаясь кореннымъ вопросомъ антропологіи, онъ можетъ быть рѣшенъ только зоологами и палеонтологами, такъ какъ только въ рукахъ послѣднихъ можетъ быть необходимый матеріалъ для рѣшенія вопроса о происхожденіи какой бы то ни было группы животныхъ. И если до сихъ поръ связующія звенья между человѣкомъ и низшими формами не найдены, мы не имѣемъ никакого права утверждать, что ихъ не будетъ найдено, помня неожиданныя блестящія открытія палеонтологіи, о чемъ, кажется, антропологи забыли.

Вирховъ начинаетъ антропологическій отдѣлъ своей вѣнской рѣчи съ указанія на то, что за двадцать лѣтъ передъ тѣмъ, когда антропологи собрались на съѣздъ въ Инсбрукѣ, они всецѣло находились подъ вліяніемъ идей дарвинизма и вопросъ о происхожденіи человѣка фигурировалъ на первомъ мѣстѣ. Одни говорили за него, другіе противъ, но всѣ считали его за величайшую проблему, рѣшить которую предстоитъ антропологамъ. Но Вирховъ напоминаетъ, что пока естествознаніе остается естествознаніемъ, оно имѣетъ дѣло только съ дѣйствительными предметами. Конечно, извѣстная гипотеза можетъ обсуждаться, но значеніе она пріобрѣтаетъ только тогда, когда за нее приводятся фактическія данныя. Этого,-- говоритъ Вирховъ,-- по крайней мѣрѣ, по отношенію къ антропологіи, дарвинизму не удалось достигнуть. Тщетно искали тѣхъ промежуточныхъ членовъ, которые должны связать человѣка съ обезьянами; такъ называемый проантропосъ все продолжаетъ оставаться не найденнымъ и потому не подлежитъ изученію. Даже надежда на его открытіе утрачена въ такой мѣрѣ, что объ этомъ едва можно говорить, такъ какъ мы живемъ не въ фантастическомъ, а въ дѣйствительномъ мірѣ. Вирховъ заходитъ даже такъ далеко, что прибавляетъ: къ нашему огорченію, мы ни разу не имѣли возможности доказать происхожденіе отдѣльныхъ расъ другъ отъ друга. Тѣмъ не менѣе, попытки выяснить соотношеніе племенъ дѣлались многократно и путемъ изученія добытыхъ въ пещерахъ череповъ и скелетовъ пытались возстановить племена доисторическаго періода. Одни относили первобытнаго человѣка къ монгольскому, другіе къ австралійскому типу, смотря по тому, какой изъ нихъ считался за ниже организованный; но какъ тогда, такъ и теперь не было извѣстно ни одного остатка человѣка, стоящаго ближе къ обезьянамъ, чѣмъ современные люди. А въ настоящее время мы настолько хорошо знакомы съ организаціей человѣка, взятаго изъ любого племени дикарей, каковы жители Огненной Земли, эскимосы, бушмены и пр., что можемъ опредѣленно утверждать, что нѣтъ ни одного современнаго племени дикарей, которое стояло бы ближе къ обезьянамъ, чѣмъ европейцы. Но этого, прибавляетъ Вирховъ, достаточно, чтобы, пользуясь извѣстнымъ пріемомъ систематиковъ, устанавливающихъ виды и роды, отдѣлить человѣка отъ обезьянъ. Вирховъ считаетъ большимъ прогрессомъ въ знаніи и большимъ отличіемъ современнаго направленія отъ прошлаго -- установленіе указанной демаркаціонной линіи, но, признаемся, для насъ во всемъ этомъ есть много непонятнаго. Начать съ того, что въ видовой, родовой и даже большей систематической обособленности какой-нибудь группы нѣтъ ничего, что противорѣчило бы предположенію объ ея происхожденіи путемъ измѣненія другой группы. Если все животное царство разсматривается какъ совокупность отдѣльныхъ формъ, связанныхъ узами кровнаго родства, и, все-таки, это не мѣшаетъ дарвинистамъ признавать возможность классификаціи животныхъ съ распредѣленіемъ ихъ по отрядамъ, классамъ и типамъ, то очевидно, что они не могутъ имѣть ничего противъ болѣе или менѣе обособленнаго мѣста въ системѣ, занимаемаго человѣкомъ. Одно дѣло -- классификація животныхъ нынѣ существующихъ, другое -- построеніе генеалогическаго древа. Даже для признанія видовой самостоятельности того или другаго животнаго необходимо вымираніе членовъ, связывающихъ его съ близкими видами, т.-е. необходима прерывчатость въ признакахъ. При отдѣленіи рода отъ рода перерывъ въ признакахъ нуженъ еще большій, а по мѣрѣ того, какъ мы переходимъ къ семействамъ, отрядамъ и типамъ, мы встрѣчаемся все съ меньшимъ и меньшимъ количествомъ общихъ признаковъ, т.-е. съ все большимъ и большимъ возростаніемъ въ перерывѣ общихъ изучаемымъ животнымъ признаковъ. Тѣмъ не менѣе, мы не затрудняемся признать кровное родство животныхъ разныхъ отрядовъ, и это не простое допущеніе: во многихъ случаяхъ такое родство является доказаннымъ неопровержимымъ рядомъ фактовъ. Вирховъ говоритъ, что антропологіи ни разу не удалось доказать даже происхожденіе одной расы отъ другой; что же касается зоологовъ, то они счастливѣе и могутъ считать доказаннымъ фактами не только образованіе расъ, но и группъ высшаго таксономическаго значенія. Поэтому, если бы человѣкъ, по свойственнымъ ему признакамъ организаціи, былъ выдѣленъ даже въ особый типъ, то это оставалось бы безъ всякаго значенія въ вопросѣ о его происхожденіи съ принципіальной стороны; иными словами, намъ приходится совершенно одинаково рѣшать вопросъ, произошелъ ли человѣкъ независимо отъ другихъ животныхъ, или такъ же, какъ они, и даже отъ одной изъ ихъ группъ, все равно, представляетъ ли онъ собой особый видъ или особый типъ. Къ чему же въ такомъ случаѣ утверждать, что установленіе демаркаціонной линіи между человѣкомъ и обезьянами -- такой большой прогрессъ? Она всегда была съ тѣхъ поръ, какъ человѣкъ пріобрѣлъ характерныя для него особенности; никто никогда не считалъ человѣка за обезьяну, а что касается того, насколько велики отличія человѣка отъ обезьяны, то съ этимъ мы познакомимся въ слѣдующемъ отдѣлѣ этого очерка. Слѣдовательно, Вирховъ увидалъ прогрессъ антропологіи въ томъ, въ чемъ его нѣтъ возможности видѣть. Что же касается ироническаго отношенія Вирхова къ тому, что вопросъ о происхожденіи человѣка считался основнымъ, то едва ли всѣ антропологи раздѣлятъ это ироническое отношеніе. Къ этому вопросу сводятся всѣ частныя изысканія въ области антропологіи, но, конечно, если антропологи сосредоточатся исключительно на изученіи человѣка и его остатковъ, они никогда не въ состояніи будутъ рѣшить названный вопросъ и должны его передать зоологамъ и палеонтологамъ. Но, само собою разумѣется, кто бы ни рѣшалъ извѣстный вопросъ, онъ не перестаетъ отъ этого существовать.

Мы потому остановились такъ долго на первыхъ словахъ извѣстнаго отдѣла разбираемой рѣчи, что они намѣчаютъ собою характеръ всей рѣчи. Въ нихъ дается цѣлая программа, состоящая въ томъ, чтобы свести антропологовъ съ воображаемаго пути фантазіи, введя ихъ въ область строгонаучнаго изслѣдованія, и важнѣйшимъ основаніемъ къ этому выставляется, во-первыхъ, то, что мы не знаемъ ископаемыхъ предковъ человѣка, и, вовторыхъ, то, что мы знаемъ всѣ существующія племена земного шара и можемъ утверждать, что между ними нѣтъ ни одного, которое бы стояло ближе къ обезьянамъ, нежели современные европейцы. Не оспаривая ни перваго, ни второго, мы, тѣмъ не менѣе, не видимъ повода къ убѣжденію антропологовъ оставить въ сторонѣ вопросъ о происхожденіи человѣка, да послѣдующее содержаніе рѣчи Вирхова указываетъ, что одна категорія особенностей организаціи человѣка и въ глазахъ представителя нѣмецкой антропологіи достаточно важна, чтобъ остановиться на ней подробнѣе. Эта особенность -- появленіе питекоидныхъ, т.-е. Животныхъ чертъ строенія у человѣка. Во второмъ отдѣлѣ нашего очерка мы увидимъ, что появленіе такихъ особенностей вмѣстѣ съ другими явленіями служитъ въ глазахъ эволюціонистовъ несомнѣннымъ доказательствомъ происхожденія человѣка отъ низшей формы. Вирховъ на другихъ явленіяхъ не останавливается, но съ питекоидными особенностями видитъ себя вынужденнымъ считаться и разбираетъ ихъ на одномъ примѣрѣ довольно подробно. Въ виду важности этого вопроса, мы въ свою очередь изложимъ это мѣсто возможно близко къ подлиннику и сдѣлаемъ на него необходимыя замѣчанія.

"Я хочу, однако, замѣтить,-- говоритъ Вирховъ,-- что у человѣка наблюдается рядъ особенностей, которыя можно назвать обезьянними (питекоидными). Я самъ никогда не оставался слѣпымъ относительно существованія извѣстныхъ особенностей, которыя не могли быть поняты какъ простое уклоненіе или простая задержка въ развитіи. Такъ, наприм., чтобъ указать на нѣчто опредѣленное, у высшихъ обезьянъ часто появляется одна особенность въ строеніи черепа, собственно височной области. У обезьянъ, какъ и у человѣка, здѣсь, подъ мускулами, сходятся другъ съ другомъ различныя кости. Снизу лежитъ большое крыло клиновидной кости, которая своимъ верхнимъ краемъ примыкаетъ къ теменной; сзади эта область ограничена чешуей височной кости, которой принадлежитъ ухо, спереди -- лобною костью. Всѣ четыре кости сходятся другъ съ другомъ такимъ образомъ, что темянная и крыло клиновидной кости, сходясь другъ съ другомъ, раздѣляютъ лобную и височную, внѣдряясь между ними и мѣшая ихъ соприкосновенію. Но у высшихъ обезьянъ височная кость часто даетъ отъ себя впередъ отростокъ, который доходитъ до лобной кости и отдѣляетъ такимъ образомъ теменную отъ крыла клиновидной. Эта характерная и въ высшей степени рѣзкая особенность имѣетъ большое значеніе, такъ какъ обыкновенно ея не бываетъ у человѣка. Но и среди людей существуютъ особи, у которыхъ особенность, обыкновенная у высшихъ обезьянъ, равнымъ образомъ существуетъ. Слѣдя за ней въ большомъ собраніи череповъ и подводя статистику, можно найти, что у нѣкоторыхъ племенъ эта особенность встрѣчается чаще, чѣмъ у другихъ. Насколько простираются наши знанія, мы знаемъ три расы, у которыхъ она встрѣчается вовсе нерѣдко. На первомъ мѣстѣ это -- австралійская и африканская, слѣдовательно, черныя расы; затѣмъ желтая раса Малайскаго архипелага, преимущественно распространенная на той цѣпи острововъ, которая соединяетъ Новую Гвинею съ Тиморомъ и къ которой съ сѣвера примыкаютъ Молукскіе о-ва и съ юга Австралія. Я еще недавно говорилъ о серіи альфурскихъ череповъ изъ Тенимбера, гдѣ эта особенность встрѣчалась многократно. При этомъ одновременно является еще одна черта, на которую я хочу коротко указать: это -- громадное развитіе челюстей, выражающееся по преимуществу въ очень выдающихся краяхъ челюстныхъ дугъ и зубахъ. Съ этимъ выпячиваніемъ впередъ челюстей (прогнотизмъ) въ большинствѣ случаевъ соединена вдавленность носа, нерѣдко съ чрезмѣрнымъ приплюснутіемъ его, причемъ носовыя кости иногда сростаются въ одну кость, что едва ли бываетъ у человѣка въ другихъ случаяхъ. Все это особенности, свойственныя обезьянамъ, именно обезьянамъ узконосымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ такой носъ представляетъ собою элементъ питекоидной организаціи (звѣроподобіе). Въ извѣстныхъ областяхъ эта особенность встрѣчается чаще и на этомъ основаніи можно бы думать, что, быть можетъ, тамъ и существовала большая близость человѣка съ обезьянами. Не лишено также значенія и то, что изъ человѣкоподобныхъ обезьянъ горилла и шимпанзе живутъ въ Африкѣ, а оранги и гиббоны -- на Индійскомъ архипелагѣ.

"Но если вы затѣмъ спросите, не могутъ ли австралійскіе и африканскіе черные люди, малайцы и альфуры сами быть отыскиваемыми промежуточными членами, которые бы приводили къ мосту между человѣкомъ и обезьянами, то на это никогда нельзя отвѣтить рѣшительнымъ отрицаніемъ. Почему бы этого не могло быть? По для того, чтобы возможность стала дѣйствительностью, недостаетъ еще очень многаго; недостаетъ всего, что въ остальномъ дѣлаетъ обезьяну, такъ какъ обезьяну дѣлаетъ не только височный отростокъ, характерное строеніе носа и выдающіяся челюсти, но нужны еще многія другія особенности, чтобы представить обезьяну. Обезьяну можно узнать даже по каждому куску кожи, въ чемъ еще не сомнѣвался ни одинъ анатомъ. Разница между человѣкомъ и обезьяной настолько велика, что почти любого кусочка достаточно, чтобы дать діагнозу. Такимъ образомъ недостаетъ очень многаго для доказательства эволюціоннаго ученія. Если затѣмъ я остановлюсь на задачахъ будущаго, то я долженъ обратить вниманіе на то, насколько необходимо, чтобы въ предѣлахъ указанной области были произведены гораздо болѣе широкія изслѣдованія, касающіяся болѣе ранняго періода. Какъ первое и самое важное требованіе, я долженъ поставить то, что надо начать въ большихъ размѣрахъ изслѣдованія о доисторическомъ человѣкѣ въ Австраліи. Также и въ области Индійскаго архипелага еще предстоятъ обширныя изысканія. Если бы тамъ постоянно находились и производили изслѣдованія антропологически-образованные врачи, то, быть можетъ, у насъ и не было бы недостатка въ существенныхъ и достойныхъ вниманія данныхъ. По пока этого нѣтъ и потому мы принуждены изучать исторію человѣка, основываясь на старыхъ могилахъ, немногихъ пещерахъ, свайныхъ постройкахъ и его современномъ состояніи".

Едва ли этотъ отрывокъ можно считать за такое мѣсто, въ которомъ авторъ рѣчи высказывается противъ возможности происхожденія человѣка отъ низшей формы. Скорѣе напротивъ, такъ какъ здѣсь указывается даже та географическая область, гдѣ слѣдуетъ производить изысканія для выясненія отношенія человѣка къ антропоморфнымъ обезьянамъ, но преобладающій характеръ всей рѣчи рѣзко выраженъ и въ приведенномъ отрывкѣ: это -- крайнее недовѣріе къ значенію уже добытыхъ фактическихъ данныхъ и упорное стремленіе доказать, что въ вопросѣ о происхожденіи человѣка мы имѣемъ дѣло только съ гипотезами и предположеніями. Послѣдующее содержаніе рѣчи еще болѣе усиливаетъ впечатлѣніе, что Вирховъ всѣ свои силы направилъ на то, чтобы доказать, что наши знанія о человѣкѣ равны нулю. Здѣсь говорится и о томъ, что мы не можемъ отвѣтить на вопросъ, произошелъ ли человѣкъ отъ одной пары или нѣсколькихъ, и разбирается постоянство органическихъ особенностей египтянъ въ теченіе 35 столѣтій, какъ доказательство постоянства расъ вообще, и дается рядъ отрицательныхъ отвѣтовъ на рядъ вопросовъ о томъ, каковъ былъ первобытный человѣкъ, и, наконецъ, все заканчивается бѣглымъ замѣчаніемъ о томъ, что Вирховъ совершенно не согласенъ съ дарвинистами во взглядѣ на наслѣдственность. Не трогая пока этого вопроса, мы должны отмѣтить, что въ концѣ рѣчи Вирховъ самъ отмѣчаетъ, что по его словамъ выходитъ, что мы теперь знаемъ меньше, нежели знали 20 лѣтъ тому назадъ, и старается смягчить это тѣмъ, что мы теперь гораздо увѣреннѣе можемъ говорить о томъ, чего мы дѣйствительно не знаемъ и что мы дѣйствительно знаемъ. Несомнѣнно, что въ вѣнской рѣчи Вирховъ черезъ-чуръ односторонне отнесся къ вопросу о томъ, что указываетъ на близость человѣка къ другимъ животнымъ, умалилъ значеніе относящихся сюда фактовъ и всячески старался доказать, что Дарвиново ученіе есть чистѣйшая гипотеза. Но противъ этого ученія, какъ противъ гипотезы, онъ не высказывается. Онъ даже сожалѣетъ, что произведено такъ мало антропологическихъ изслѣдованій о прошломъ человѣка въ австралійской и индо-малайской области, хотя этимъ сожалѣніемъ указываетъ на свое незнакомство съ данными зоологической географіи и палеонтологіи, которыя говорятъ, что намъ нечего ждать какихъ-нибудь цѣнныхъ находокъ въ названныхъ областяхъ, такъ какъ нѣтъ никакого основанія думать, что здѣсь могутъ быть найдены переходы отъ современнаго человѣка къ первобытному. Точно также странна, но извинительна, ссылка на Египетъ въ доказательство постоянства расъ, потому что на Египетъ ссылались въ свое время и для доказательства все того же постоянства признаковъ даже зоологи. Все это, заставляя оспаривать многія положенія Вирхова, нисколько не вызывало къ его рѣчи какого-либо особаго отношенія. Но когда Вирховъ произнесъ ту же рѣчь въ сокращенномъ видѣ и въ измѣненной редакціи въ Москвѣ, отношеніе къ ней натуралистовъ должно было измѣниться. Вирховъ измѣнилъ свой взглядъ на значеніе питекоидныхъ особенностей за три года, протекшіе между его вѣнской и московской рѣчью, и говоритъ, что костяной отростокъ височной чешуи, на которомъ онъ опять останавливается, есть ничто иное, какъ такая же спеціальная, то индивидуальная, то родовая особенность, какъ, наприм., рунообразные волоса. Вмѣстѣ съ тѣмъ Вирховъ въ болѣе рѣшительной формѣ выражаетъ свой скептицизмъ по отношенію къ рѣшенію вопроса о происхожденіи человѣка и, не отрицая возможности доказать сходство человѣка съ животными, замѣчаетъ объ этомъ настолько вскользь, что при бѣгломъ чтеніи его рѣчи это мѣсто совершенно теряется среди многихъ заявленій отрицательнаго характера.

Вирховъ опять начинаетъ съ того, что отмѣчаетъ разницу въ задачахъ, которыя преслѣдовала и преслѣдуетъ антропологія. Указавши на то, что среди поднятыхъ антропологіей вопросовъ главное мѣсто занималъ вопросъ о происхожденіи и первобытной колыбели человѣка, онъ сейчасъ же заявляетъ, что рѣшеніе этихъ вопросовъ подвинулось впередъ лишь въ очень незначительной степени. Затѣмъ слѣдуетъ оригинальное мѣсто рѣчи, гдѣ говорится о томъ, какъ членовъ лиссабонскаго конгресса водили на равнину Отта, чтобъ отыскать на этомъ мѣстѣ слѣды третичнаго человѣка. Неудачи этихъ изслѣдованій вмѣстѣ съ отрицательными результатами другихъ попытокъ найти остатки третичнаго человѣка или произведеній его рукъ заставляютъ Вирхова заявить, что ученые не считаютъ возможнымъ допустить, чтобы человѣкъ уже жилъ во время третичной эпохи,-- заключеніе, которое не могло не вызвать всеобщаго удивленія среди зоологовъ и палеонтологовъ. Но Вирховъ идетъ еще далѣе и, замѣтивъ попутно, что тщетно ищутъ недостающаго звена, которое соединило бы человѣка съ обезьяной или съ какимъ-нибудь другимъ видомъ животныхъ, дѣлаетъ курьезное замѣчаніе, что, несмотря на единообразіе въ строеніи и отправленіяхъ человѣческаго и животнаго организма, существуетъ весьма ясная черта, которая отдѣляетъ человѣка отъ животныхъ: это -- наслѣдственность. "Никогда мы не видѣли, чтобъ отъ обезьяны родился человѣкъ или обезьяна отъ человѣка" -- вотъ классическая фраза всей рѣчи, формулирующая мнѣнія Вирхова по вопросу о наслѣдственности.

Признаемся, никто не могъ ожидать, что наслѣдственность, которая, по общепризнанному мнѣнію, связываетъ животныхъ разныхъ группъ между собою, вдругъ окажется признакомъ, по которому таксономическія единицы и группы различаются между собою. Начать съ того, что наслѣдственность не можетъ быть діагностическимъ признакомъ, такъ какъ это свойство -- общее всѣмъ организмамъ и состоящее въ томъ, что признаки однѣхъ особей въ рядѣ поколѣній передаются другимъ особямъ. Наслѣдственною передачей объясняется то, что животнымъ весьма различныхъ группъ, но общаго происхожденія, свойственны въ большемъ или меньшемъ количествѣ извѣстныя особенности. Указаніемъ на наслѣдственность пользуются, когда, характеризуя видъ, говорятъ, что видъ составляютъ собой настолько похожія другъ на друга, насколько похожи между собою дѣти однихъ родителей. Вездѣ говорится о наслѣдственности, когда надо объяснять сходство, и никто не станетъ наслѣдственностью объяснять различіе признаковъ. Съ другой стороны, признавая наслѣдственность необходимымъ факторомъ въ объясненіи передачи признаковъ отъ однихъ особой къ другимъ, дарвинисты уже тѣмъ самымъ не могли допустить, что животное одного вида можетъ вдругъ родиться отъ животнаго другаго вида. Къ чему же въ такомъ случаѣ приведенная фраза, когда даже противники дарвинизма никогда не теряли изъ вида, что, возражая Дарвину, надо возражать противъ возможности постепеннаго накопленія признаковъ, передаваемыхъ наслѣдственно и сортируемыхъ естественнымъ подборомъ. Явленія наслѣдственности еще до сихъ поръ во многомъ темны и загадочны, никто не можетъ только отрицать самыхъ фактовъ наслѣдственности. Но именно въ тѣхъ вопросахъ, которые содержатъ много темнаго и загадочнаго, и надо быть особенно осторожнымъ. Говоря о происхожденіи человѣка, мы имѣемъ дѣло съ предметомъ, относительно котораго разногласіе не есть простое несходство мнѣній, вызванное различною степенью знанія или какими-либо предразсудками. Вопросъ слишкомъ серьезенъ и потому все то, что приводится за или противъ происхожденія человѣка отъ низшей формы, должно быть взвѣшено и устранено отъ возможныхъ ошибокъ; что же касается предразсудковъ, то спеціалисты должны быть чужды ихъ, какъ присяжные должны быть свободны отъ предвзятыхъ мнѣній. Но, къ сожалѣнію, Вирховъ въ своей московской рѣчи совершенно забываетъ свою роль и не чуждается слишкомъ ораторскихъ пріемовъ. Послѣ одной бойкой фразы онъ переходитъ къ вопросу о значеніи эмбріональныхъ данныхъ, говоритъ, что человѣческій организмъ, въ особенности во время зачаточнаго періода, отличается многими чертами заимствованными не только у обезьянъ, но и у другихъ животныхъ, и сейчасъ же послѣ этого какъ бы спѣшитъ уничтожить впечатлѣніе этого дѣйствительно научнаго замѣчанія другимъ, что значеніе этихъ заимствованныхъ чертъ вовсе не велико, что оно не больше значенія рунообразныхъ волосъ, которые существуютъ у негра, овцы и пуделя, по существованіе которыхъ не принимается же за доказательство того, что негры произошли отъ пуделя или овцы. Невольно задаешься вопросомъ, неужели можно серьезно дѣлать такія сопоставленія и придавать имъ значеніе? Сравнивая вѣнскую рѣчь Вирхова съ московской, мы видимъ, что отношеніе его къ одной и той же особенности организаціи въ первомъ и второмъ случаѣ различно: въ первомъ онъ придаетъ важное значеніе отростку височной кости, относитъ его къ категоріи такихъ особенностей, на которыя онъ никогда не закрывалъ глаза, во второмъ значеніе этого отростка для Вирхова уже не болѣе чѣмъ значеніе рунообразныхъ волосъ на головѣ негра и на пуделѣ. Мы не можемъ не удивляться, что человѣкъ, хорошо знающій анатомію, не отличаетъ дѣйствительно существенныя черты сходства и несходства отъ случайныхъ или, во всякомъ случаѣ, поверхностныхъ. Наконецъ, и сходство, и несходство усиливается или ослабляется соотвѣтствующими чертами различныхъ частей организаціи, и спеціалисту при обсужденіи вопроса о кровномъ родствѣ человѣка и низшихъ животныхъ ни въ какомъ случаѣ и понадобилось бы напоминать, что негра нельзя произвести отъ пуделя или овцы.

Любопытно, однако, что за негромъ, пуделемъ и овцой Вирховъ опять серьезнѣе относится къ затронутому имъ вопросу и говоритъ, между прочимъ, слѣдующее: "Мы, конечно, не будемъ упускать изъ вида, что организація человѣческаго тѣла по своему существу есть организація животная и что появляющіяся иногда тероморфическія (звѣрообразныя) особенности могутъ разсматриваться какъ послѣдствія атавизма; но мы будемъ требовать болѣе убѣдительныхъ доводовъ, чтобы допустить близкое родство человѣка съ какимъ-нибудь опредѣленнымъ животнымъ-". Слѣдовательно, вопросъ и для Вирхова не въ томъ, произошелъ ли человѣкъ отъ какой другой животной формы, или явился инымъ путемъ, а въ томъ, отъ какой животной формы онъ произошелъ. Вирховъ, повидимому, пересталъ вѣрить въ возможность рѣшенія этого вопроса, хотя еще три года тому назадъ относился къ этому вопросу иначе. "Мы отброшены по всей линіи", говоритъ онъ въ концѣ своей рѣчи, и эта фраза принимается большинствомъ вовсе не за простое констатированіе факта, что пока наши изслѣдованія о происхожденіи человѣка отъ опредѣленной животной формы не дали опредѣленнаго положительнаго результата, а за авторитетное осужденіе даже самой постановки вопроса. И большинство право, потому что если не копаться въ рѣчахъ Вирхова и не вытаскивать изъ нихъ отдѣльныхъ кусочковъ, которые говорятъ намъ, что Вирховъ вовсе не противникъ эволюціоннаго ученія, то по общему тону послѣдней рѣчи мы должны признать, что Вирховъ не только не поощряетъ изслѣдованій, направленныхъ на выясненіе вопроса о происхожденіи человѣка, но даже предостерегаетъ противъ нихъ, какъ противъ пустой траты времени. Такое непониманіе научнаго значенія коренной задачи антропологіи поразительно, и невольно задаешься вопросомъ, какъ оно могло произойти. Понятно стремленіе натуралиста возможно болѣе держаться фактовъ; понятно его желаніе избѣгать гипотезъ тамъ, гдѣ безъ нихъ можно обойтись, но отъ всего этого еще далеко до скептицизма, который облекается въ научную доктрину. Вредно излишнее увлеченіе, вреденъ и крайній спектицизмъ, и что вреднѣе -- рѣшить трудно. Гипотезы не разъ оказывали неоцѣнимыя услуги и приводили къ теоріямъ и даже въ исторіи эволюціоннаго ученія значеніе ихъ вовсе не маловажно. Если объясненіе происхожденія видовъ путемъ естественнаго подбора съ самаго начала имѣло значеніе теоріи, то вся остальная часть эволюціоннаго ученія долго была гипотезой. Однако, новыя данныя изъ области эмбріологіи, зоологической географіи и особенно палеонтологіи возвели въ теорію и гипотетическую часть ученія и дали возможность предугадывать находки нѣкоторыхъ формъ, т.-е. придали теоріи ея отличительное свойство отъ гипотезы. При этомъ мы не можемъ упустить изъ вида того обстоятельства, что наиболѣе цѣнныя открытія были сдѣланы не тѣми, кто предавался скептицизму, а тѣми, кто вѣрилъ въ справедливость ученія.

Скептицизмъ необходимъ во всякомъ серьезномъ научномъ вопросѣ, но скептицизмъ, который влечетъ за собою только критику, а не крайній скептицизмъ, отворачивающійся отъ фактовъ и тормазящій дѣло изученія. Вотъ почему девизъ многихъ нѣмецкихъ ученыхъ: "не познаемъ" -- плохой стимулъ въ дѣлѣ пріобрѣтенія новыхъ свѣдѣній. Вирхову будто жаль было этихъ многочисленныхъ антропологовъ, которые въ разныхъ мѣстахъ копались въ толщахъ земной коры, стремясь отыскать остатки человѣка, его предковъ, произведенія его рукъ и пр., и долгое время находили лишь очень немногое, что онъ захотѣлъ остановить ихъ убѣжденіемъ, что они ничего не найдутъ. По говорить такъ онъ не имѣлъ никакого права, потому что за десятками лѣтъ безплодныхъ усилій можетъ настать день величайшихъ научныхъ открытій, а если труженики науки отступятъ отъ своихъ попытокъ проникнуть въ прошлое человѣка или примутся за другое, то, конечно, коренной вопросъ антропологіи не подвинется впередъ въ своемъ рѣшеніи. Скептицизмъ Вирхова, въ своей крайности дѣлающій ученаго защитникомъ многихъ странныхъ положеній, невольно заставляетъ вспомнить, что Германія вообще представляетъ собою страну контрастовъ: съ одной стороны, на ея почвѣ развивается пышная фантазія Эрнста Геккеля съ его ученіемъ о пластидулахъ и безграничною увѣренностью въ необъятности человѣческаго знанія, съ другой -- такіе скептики, какъ Дюбуа Реймонъ, Вирховъ, которые, въ противность тому, что говорятъ, буквально закрываютъ глаза на многое, что несомнѣнно добыто наукой, и поставили себѣ девизомъ: "не познаемъ". Не развивается ли даже этотъ безграничный скептицизмъ въ силу реакціи противъ геккелизма, замѣнившаго собою на долго въ Германіи дарвинизмъ и исказившій послѣдній? Но справедливость требуетъ сказать, что геккелизмъ, при всѣхъ его недостаткахъ, все-таки, оказалъ пользу развитію естествознанія въ Германіи. Онъ далъ ему толчокъ, оживилъ стремленіе изучать природу, создалъ сотни наблюдателей и если породилъ безконечное множество подчасъ весьма нелѣпыхъ теорій, то далъ также множество дѣльныхъ наблюденій, значеніе которыхъ никогда не умалится. Безграничный скептицизмъ не могъ вызвать такого движенія. Въ безграничномъ скептицизмѣ уже нѣтъ мѣста критики, а остается одно отрицаніе, отрицаніе и значенія сдѣланнаго и возможности что-нибудь сдѣлать, что развѣ только въ ироническомъ смыслѣ можетъ быть названо плодотворною почвой для изслѣдованій, по крайней мѣрѣ, въ такой области, какъ палеонтологія, гдѣ спеціалисту безъ глубокой увѣренности въ возможность драгоцѣнныхъ находокъ положительно невозможно работать, до того велика случайность его открытій. Повторяемъ, Вирховъ не имѣлъ права останавливать попытки антропологовъ отыскать предковъ человѣка, потому что на равнинѣ Отта не увидалъ кремней, сдѣланныхъ проантропосомъ. Но Вирховъ не останавливается на этомъ. Ему мало отвлечь антропологовъ отъ того, что онъ считаетъ безплодными попытками. Съ антропологіи онъ переходитъ и на другія отрасли біологіи и затрогиваеть такіе основные вопросы, какъ вопросъ о явленіяхъ наслѣдственности, о значеніи патологіи для эволюціоннаго ученія и проч. Пока я оставляю эти вопросы въ сторонѣ, чтобы возвратиться къ нимъ въ ближайшемъ будущемъ въ связи съ изложеніемъ взглядовъ на явленія наслѣдственности одного изъ наиболѣе замѣчательныхъ современныхъ натуралистовъ Авг. Вейсмана. Въ этомъ очеркѣ я не касаюсь ничего, кромѣ коренного вопроса антропологіи, чтобы показать, насколько Вирховъ неправъ, говоря, что вопросъ о происхожденіи человѣка не доступенъ нашему рѣшенію. Долженъ оговориться при этомъ, что въ дальнѣйшемъ изложеніи я останавливаюсь только на организаціи человѣка, потому что, безъ сомнѣнія, вопросъ о кровномъ родствѣ отдѣльныхъ формъ долженъ быть разрѣшенъ, прежде всего, на этой почвѣ, и какъ ни велики успѣхи сравнительной психологіи, эта область, все-таки, содержитъ значительные пробѣлы. Идя путемъ аналогій, слѣдя за развитіемъ душевныхъ способностей человѣка въ теченіе его индивидуальной жизни и на разныхъ племенахъ, начиная съ дикарей и кончая американцами и европейцами, мы, конечно, вырабатываемъ въ себѣ взглядъ, готовый перейти въ увѣренность, что и самыя сложныя явленія психической и умственной дѣятельности человѣка развились путемъ послѣдовательнаго совершенствованія извѣстныхъ способностей, въ простѣйшемъ видѣ находимыхъ у болѣе низко организованныхъ представителей животнаго царства, но что можетъ перейти въ увѣренность, не есть увѣренность. Достаточно вспомнить, что два величайшіе защитника эволюціоннаго ученія, Дарвинъ и Уоллэсъ, рѣзко расходятся между собою въ этомъ отношеніи: въ то время, какъ Дарвинъ послѣдовательно связываетъ въ одно цѣлое психическую и умственную жизнь животныхъ и человѣка, Уоллэсъ выдѣляетъ человѣка въ этомъ отношеніи, но совершенно согласенъ съ Дарвиномъ во всемъ, что касается вопроса о кровномъ родствѣ организма человѣка съ организмомъ другихъ животныхъ. Очень возможно, что Уоллэсъ при нѣкоторыхъ условіяхъ измѣнилъ бы свой взглядъ, но мы считали себя не вправѣ обойти молчаніемъ два разныя рѣшенія одного и того же вопроса, изъ которыхъ одно влечетъ за собой обвиненіе въ матеріализмѣ, тогда какъ другое удачно уживается съ научнымъ матеріализмомъ съ одной стороны и общепринятыми мнѣніями съ другой.

II.

Отвѣтомъ на скептицизмъ Вирхова пускай будетъ, прежде всего, изложеніе взглядовъ по вопросу о происхожденіи человѣка, высказанныхъ Уоллэсомъ.

Кто бы ни знакомился съ строеніемъ человѣческаго тѣла, -- говоритъ Уоллэсъ,-- даже при самомъ поверхностномъ изученіи его могъ бы убѣдиться, что имѣетъ дѣло съ тѣломъ животнаго, которое, правда, во многихъ отношеніяхъ отличается отъ другихъ животныхъ, но и сходно съ ними во всѣхъ существенныхъ чертахъ. По устройству скелета человѣкъ относится къ позвоночнымъ, по способу выкармливанія дѣтей къ классу млекопитающихъ; кровеносная система, мышцы и нервы, сердце съ его венами и артеріями, легкія и вся дыхательная система,-- все не только соотвѣтствуетъ тѣмъ же системамъ у другихъ млекопитающихъ, но во многихъ слу чаяхъ ничѣмъ отъ нихъ не отличается. Число конечностей и число пальцевъ, заканчивающихъ ихъ, одно и то же и можетъ быть названо основнымъ для класса млекопитающихъ. Чувства человѣка и животнаго тѣ же самыя и органы чувствъ ничѣмъ не разнятся по числу и по ихъ относительному положенію. Каждая особенность въ строеніи, присущая классу млекопитающихъ, можетъ быть найдена и у человѣка, и если онъ отличается отъ нихъ, то тѣмъ же и въ такой же степени, чѣмъ виды или группы млекопитающихъ отличаются другъ отъ друга. Если затѣмъ мы имѣемъ достаточное основаніе думать, что каждая существующая группа животныхъ произошла отъ нѣкоторой общей прародительской формы, что съ такою поразительною очевидностью доказано, наприм., для лошадей, и что каждое семейство, каждый отрядъ и даже цѣлый классъ могъ произойти отъ еще болѣе древняго и общаго типа, то было бы въ высшей степени невѣроятно, настолько невѣроятно, что это становится даже почти недопустимымъ, что человѣкъ, столь сходный съ животными по своему строенію, могъ имѣть иной способъ происхожденія. Рядъ другихъ доказательствъ заставляетъ считать идею объ общности происхожденія человѣка и животныхъ не только вѣроятной, но даже достовѣрной.

Всѣ высшія животныя обладаютъ зачатками органовъ, которые, будучи безполезны для нихъ, являются полезными въ нѣкоторыхъ родственныхъ группахъ и предполагаются унаслѣдованными отъ общаго предка, у котораго были полезными. Такъ у жвачныхъ существуютъ зачаточные рѣзцы, у нѣкоторыхъ видовъ не прорѣзывающіеся сквозь десны; у многихъ ящерицъ есть зачаточныя конечности; у нѣкоторыхъ птицъ -- зачаточныя крылья. Подобные же зачаточные органы имѣетъ и человѣкъ, либо существующіе постоянно, либо появляющіеся у нѣкоторыхъ особей, и они въ свою очередь указываютъ на тѣсную связь, существующую между организмомъ человѣка и животныхъ. Такъ у многихъ животныхъ существуютъ особыя мышцы для движенія кожею головы; у человѣка отъ нихъ нормально сохраняются только остатки, именно на передней части головы, служащіе для движенія бровями, но у нѣкоторыхъ особей эти мышцы представлены и другими партіями, приводящими въ движеніе всю кожу головы, и даже доказано, что эти мышцы могутъ передаваться наслѣдственно. Кому неизвѣстно далѣе существованіе въ нашемъ ухѣ небольшого выступа, соотвѣтствующаго по своему положенію острой вершинѣ уха другихъ животныхъ, зачаткомъ которой онъ считается анатомами. Въ пищеварительномъ каналѣ есть также зачаточный органъ -- червеобразный отростокъ слѣпой кишки -- не только безполезный, но даже вредный для человѣка, такъ какъ нерѣдко ведетъ къ заболѣванію и даже смерти. Но у многихъ растительноядныхъ животныхъ этотъ придатокъ очень длиненъ и имѣетъ значеніе полезнаго органа, и даже у орангъ-утана еще достигаетъ значительной длины. Кромѣ того, у человѣка есть зачаточныя хвостовыя косточки, скрытыя подъ кожей, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ образующія даже зачаточный наружный хвостовой придатокъ.

Измѣняемость любой части человѣческаго тѣла очень велика и нѣкоторыя изъ этихъ уклоненій приближаются къ строенію другихъ животныхъ. Такъ варіаціи въ расположеніи артерій очень велики и для хирургическихъ цѣлей необходимо даже опредѣлить вѣроятный процентъ каждаго уклоненія. Мышцы также представляютъ большія колебанія, такъ что у 36 лицъ было найдено не менѣе 558 мышечныхъ уклоненій. У одной особи наблюдалось не менѣе 7 мышечныхъ уклоненій, которыя всѣ представляли собою расположеніе мышцъ, свойственное различнымъ породамъ обезьянъ. Дарвинъ, какъ извѣстно, объяснилъ это возвратомъ къ первоначальному типу расположенія, и сдѣлалъ по этому поводу замѣчаніе, что объяснить такое приближеніе къ обезьяньему типу случайностью совершенно невозможно. Съ другой стороны, если человѣкъ произошелъ отъ какого-либо обезьяноподобнаго существа, то нѣтъ никакой причины, почему извѣстное расположеніе мышцъ не могло бы проявиться даже спустя весьма продолжительное время, подобно тому, какъ появляются же теперь черныя полосы на плечахъ и бедрахъ лошадей, ословъ и муловъ.

Еще важнѣе данныя, доставляемыя исторіей развитія животныхъ. Развитіе любого позвоночнаго животнаго представляетъ послѣдовательное распаденіе яйца, т.-е. клѣтки, на части, или новыя клѣтки, пока не образуется масса клѣточекъ, изъ которыхъ и формируется тѣло зародыша. При этомъ, прежде всего, появляется такъ называемая первичная борозда, дающая начало центральной нервной системѣ, а затѣмъ послѣдовательно развиваются и другіе органы. Чтобы не останавливаться на этомъ очень подробно, мы приведемъ замѣчаніе проф. Гёксли, которое онъ дѣлаетъ относительно развитія различныхъ позвоночныхъ. Исторія развитія любого позвоночнаго, читаемъ мы у этого величайшаго авторитета по вопросамъ біологіи, будетъ ли это развитіе собаки, ящерицы, змѣи, лягушки или рыбы, представляетъ намъ одно и то же. Дѣло всегда начинается съ измѣненій яйца, имѣющаго у всѣхъ животныхъ однѣ и тѣ же существенныя особенности; желтокъ яйца претерпѣваетъ дѣленіе или сегментацію, въ результатѣ чего получается матеріалъ для построенія тѣла зародыша. Затѣмъ въ развитіи зародыша наступаетъ періодъ, когда зародыши всѣхъ животныхъ походятъ другъ на друга не только по своему наружному виду, но и по существеннымъ особенностямъ организаціи, тогда какъ позднѣе они все больше и больше не походятъ другъ на друга. Вмѣстѣ съ тѣмъ, мы замѣчаемъ, какъ общій законъ, что чѣмъ болѣе походятъ другъ на друга животныя во взросломъ состояніи, тѣмъ продолжительнѣе періодъ ихъ сходства и тѣмъ поразительнѣе ихъ сходство въ теченіе развитія. Такъ, наприм., зародыши ящерицы и змѣи болѣе долго сходны между собою, нежели зародыши змѣи и птицы; точно также зародыши кошки и собаки гораздо болѣе продолжительное время остаются схожими между собою, нежели зародыши собаки и птицы, или собаки и опоссума, или собаки и мартышки. Такимъ образомъ, исторія развитія даетъ намъ доказательство въ пользу близости или родства животныхъ, по наружному виду не похожихъ другъ на друга, и мы естественно должны задаться вопросомъ, насколько это прилагается къ человѣку. Развивается ли онъ иначе, нежели другія млекопитающія, какъ этого можно ожидать, если его происхожденіе совершенно самостоятельно? Ничего подобнаго нѣтъ,-- говоритъ Гёксли,-- и внѣ всякаго сомнѣнія раннія стадіи развитія человѣка совершенно сходны съ соотвѣтствующими стадіями развитія животныхъ, стоящихъ непосредственно ниже его въ системѣ. И именно тѣмъ, чѣмъ зародышъ человѣка отличается отъ зародыша какого-либо хищнаго млекопитающаго, наприм. собаки, онъ походитъ на зародышъ обезьяны, отъ котораго начинаетъ отличаться только гораздо позднѣе. Съ этой стороны, слѣдовательно, единство въ строеніи человѣка и другихъ животныхъ не подлежитъ сомнѣнію, и особенно велико сходство между нимъ и обезьянами. Упомянемъ, нѣкоторыя наиболѣе поразительныя особенности, общія во время развитія человѣку и другимъ, низшимъ, животнымъ. На извѣстной стадіи кобчиковая кость выдается подобно настоящему хвосту далеко за предѣлы зачатковъ конечностей. На седьмомъ мѣсяцѣ головной мозгъ по своимъ извилинамъ сходенъ съ головнымъ мозгомъ взрослаго павіана. Большой палецъ ноги въ раннихъ стадіяхъ развитія короче другихъ пальцевъ и не лежитъ параллельно съ ними, а отходитъ съ боку ступни подъ угломъ, соотвѣтствуя постоянному положенію большого пальца ноги у четырехрукихъ.

Наконецъ, въ высшей степени замѣчательный рядъ фактовъ, подтверждающихъ родство человѣка съ низшими животными, представляютъ болѣзни, которыя передаются отъ животныхъ человѣку, чѣмъ доказывается сходство въ тончайшемъ строеніи тканей, въ составѣ крови и пр. Водобоязнь, сапъ, холера, лишаи передаются отъ животныхъ человѣку и обратно; обезьяны страдаютъ тѣми же самыми незаразными болѣзнями, которымъ подверженъ и человѣкъ, наприм., апоплексіей, воспаленіемъ кишокъ, катарактомъ глазъ и пр., и медикаменты оказываютъ на нихъ то же вліяніе, что и на человѣка. Многія обезьяны любятъ кофе, чай, спиртные напитки и даже табакъ, что доказываетъ сходство въ строеніи органа вкуса этихъ животныхъ и нашего. Даже паразиты, какъ внутренніе, такъ и наружные, отъ которыхъ терпятъ человѣкъ и другія животныя, отчасти тѣ же самые, отчасти очень близкіе, принадлежащіе къ однимъ семействамъ и даже однимъ родамъ. Всѣ эти факты вмѣстѣ съ другими, приведенными ранѣе, никоимъ образомъ не могутъ быть объяснены, если отстаивать для человѣка происхожденіе отличное отъ другихъ животныхъ, и совершенно понятны, если допустить, что человѣкъ произошелъ путемъ измѣненія отъ общаго для него съ другими животными предка. Такимъ образомъ, Вирховъ игнорировалъ длинный рядъ фактовъ, доказывающихъ родство человѣка съ низшими животными, и потому его утвержденіе, что допущеніе этого родства есть чистая гипотеза, настолько же безосновательно, какъ и другое утвержденіе, что безполезно отстаивать связь между человѣкомъ и какимъ-либо другимъ опредѣленнымъ животнымъ. Послѣдуемъ опять за Уолласомъ въ его обсужденіи вопроса о томъ, какихъ животныхъ считать ближайшими къ человѣку по строенію, развитію и психической дѣятельности, чтобы затѣмъ разъяснить, почему до сихъ поръ попытки найти связующее звено между человѣкомъ и низшими животными остались безуспѣшны.

На обезьянъ обыкновенно смотрятъ какъ на каррикатуру человѣка; ихъ лицо, руки, движенія и мимика представляютъ поразительное сходство съ нашими собственными; но между всѣми обезьянами одна группа представляетъ съ нами наибольшее сходство и получила названіе антропоморфныхъ или человѣкоподобныхъ. Ихъ очень немного, всѣ онѣ жители тропическихъ странъ Азіи и Африки, гдѣ климатъ отличается своею равномѣрностью, и непроходимые дѣвственные лѣса доставляютъ изобильный плодовый кормъ въ теченіе всего года. Въ настоящее время мы хорошо знаемъ этихъ животныхъ, представляемыхъ орангъ-утаномъ Борнео и Суматры, шимпанзе и гориллою западной и центральной Африки и группою гиббоновъ или длиннорукихъ обезьянъ юго-восточной Азіи и большихъ острововъ Малайскаго архипелага. Послѣдніе менѣе похожи на человѣка, нежели три другія, изъ которыхъ то та, то другая считалась наиболѣе человѣкоподобною и наиболѣе близкою къ нему изъ всѣхъ остальныхъ животныхъ. Вопросъ о степени сходства этихъ животныхъ съ человѣкомъ представляетъ величайшій интересъ и приводитъ къ нѣкоторымъ заключеніямъ относительно происхожденія человѣка и его геологической древности, почему мы и ознакомимся съ нимъ здѣсь, конечно, въ краткой формѣ.

Сравнивая скелеты оранга и шимпанзе съ человѣческимъ, мы находимъ въ нихъ снимки съ одной модели,-- снимки, въ которыхъ почти всѣ кости соотвѣтствуютъ другъ другу, но отличаются по размѣрамъ, относительному развитію и положенію. Сходство настолько велико, что величайшій авторитетъ среди анатомовъ, недавно умершій проф. Р. Оуэнъ, замѣчаетъ по этому поводу: "я не могу закрыть глаза на значеніе всепроникающаго сходства строенія; каждый зубъ, каждая кость гомологичны, и это представляетъ для анатома затрудненіе при опредѣленіи различія между родомъ Homo и родомъ Pithecus".

Существующая разница между скелетомъ обезьянъ и человѣка, т.-е. разница, выражающаяся въ присутствіи или отсутствіи извѣстныхъ костей, а не въ ихъ формѣ или положеніи, резюмируется Мивартомъ въ слѣдующемъ:

1) По строенію грудины человѣкъ сходенъ съ гиббонами, у нихъ грудина состоитъ изъ двухъ костей, у шимпанзе и гориллы семь костей грудины расположены въ одинъ рядъ, у оранга десять въ парный рядъ;

2) нормальное количество реберъ у оранга и нѣкоторыхъ гиббоновъ двѣнадцать паръ, какъ у человѣка, у шимпанзе и гориллы тринадцать паръ;

3) орангъ и гиббоны сходны съ человѣкомъ также и въ томъ, что у нихъ пять поясничныхъ позвонковъ, тогда какъ у гориллы и шимпанзе ихъ только четыре и иногда даже три; 4) у гориллы и шимпанзе, какъ и у человѣка, восемь косточекъ запястья, тогда какъ у оранга, гиббоновъ и другихъ обезьянъ ихъ девять. Что касается разницы въ формѣ, величинѣ и точкахъ прикрѣпленія какъ различныхъ костей, такъ мышцъ и другихъ органовъ, то въ этомъ отношеніи варіаціи настолько велики и сложны, что то одинъ, то другой видъ антропоморфныхъ обезьянъ стоитъ ближе къ человѣку, представляя въ общемъ большое сходство, но съ трудомъ поддаваясь опредѣленію. Исходя изъ строенія скелета, анатомъ долженъ сказать, что шимпанзе и горилла ближе къ человѣку, нежели орангъ, который занимаетъ болѣе низкое мѣсто и по нѣкоторымъ уклоненіямъ мышцъ. По формѣ уха наиболѣе человѣкоподобна горилла, по строенію языка -- орангъ. По строенію желудка и печени наиболѣе близки къ человѣку гиббоны, затѣмъ слѣдуетъ орангъ и шимпанзе; у гориллы печень болѣе походитъ на тотъ же органъ у мартышекъ и павіановъ.

Но особенно внимательно нужно, конечно, отнестись къ строенію головного мозга, то-есть части организма, по которой человѣкъ стоить выше всѣхъ другихъ животныхъ. Въ этомъ отношеніи, по словамъ Миварта, ближайшее мѣсто къ человѣку занимаетъ орангъ. Размѣры головного мозга у оранга спереди пропорціонально больше, нежели у шимпанзе и гориллы. Сравнивая головной мозгъ человѣка съ головнымъ мозгомъ оранга, шимпанзе и павіана, мы видимъ постепенное уменьшеніе лобной лопасти и увеличеніе затылочной. Вмѣстѣ съ тѣмъ, у шимпанзе и павіана исчезаютъ нѣкоторыя мозговыя извилины, лежащія между лобною и затылочною лопастью, тогда какъ у оранга онѣ различимы. Абсолютные размѣры головного мозга нѣсколько больше у шимпанзе, нежели у оранга, точно также и относительные вертикальные размѣры средней части мозга, хотя, какъ уже сказано, лобная часть у оранга выше; что касается гориллы, то по развитію головного мозга она не только ниже оранга, но ниже и шимпанзе.

Изъ этого перечисленія важнѣйшихъ фактическихъ данныхъ мы видимъ, что ни одна изъ большихъ или антропоморфныхъ обезьянъ не можетъ быть названа наиболѣе близкой къ человѣку. Каждая изъ нихъ приближается къ нему по нѣкоторымъ особенностямъ, но удаляется по другимъ, и единственное возможное для каждаго дарвиниста объясненіе въ этомъ случаѣ сводится къ тому, что и обезьяны и человѣкъ произошли отъ общей прародительской формы. Однако, обращаясь отъ подробностей анатомическаго строенія къ частностямъ внѣшней формы и движенія, мы находимъ, что, несмотря на измѣняемость этихъ частностей, всѣ антропоморфныя обезьяны походятъ въ этомъ отношеніи другъ на друга и отличаются отъ человѣка, что иными словами, онѣ болѣе удалились отъ человѣка, нежели другъ отъ друга. Вотъ коротко эти общія большимъ обезьянамъ особенности.

У всѣхъ нихъ большіе выдающіеся клыки, тогда какъ у человѣка клыки не болѣе другихъ зубовъ, рѣзцовъ и коренныхъ, вмѣстѣ съ которыми образуютъ ровный рядъ. Руки обезьянъ пропорціонально длиннѣе, нежели у человѣка, тогда какъ ноги пропорціонально короче. Ни одна обезьяна не можетъ держаться совершенно прямо, въ положеніи нормальномъ для человѣка. Большой палецъ руки у человѣка сравнительно больше и совершеннѣе противуполагается остальнымъ. Ступня человѣка значительно отличается отъ ступни обезьянъ горизонтальною подошвой, выдающеюся пяткой, короткими пальцами и большимъ пальцемъ, который лежитъ параллельно съ другими; все въ совершенствѣ приспособлено къ вертикальному положенію тѣла и свободному движенію безъ помощи рукъ. У обезьянъ ступня представляетъ почти точную копію съ кисти руки человѣка: большой палецъ свободенъ и можетъ противуполагаться другимъ, вмѣстѣ съ которыми образуетъ хватающую руку; подошва не можетъ быть поставлена плашмя на землю, а когда обезьяна стоитъ, то опирается на внѣшній край ступни, сгибая нѣсколько пальцы, и на согнутыя кисти рукъ. Иными словами, у обезьянъ руки и ноги приспособлены къ древесному образу жизни, принадлежатъ животному, которое сходитъ на землю только случайно; руки и ноги употребляются одинаково. Все это указываетъ на весьма значительную отдаленность того періода, когда отъ общаго ствола, продолжавшаго собою развитіе животнаго типа, отдѣлилась вѣтвь, въ концѣ-концовъ, развившаяся въ человѣка. Но всѣ приведенные факты, очевидно, говорятъ за то, что по своей организаціи человѣкъ произошелъ отъ низшей животной формы. Существованіе у него въ зачаточномъ состояніи органовъ, функціонирующихъ у другихъ млекопитающихъ; многочисленныя уклоненія мышцъ и другихъ органовъ въ томъ направленіи, въ какомъ они существуютъ у нѣкоторыхъ обезьянъ; эмбріональное развитіе, въ общемъ сходное съ развитіемъ другихъ животныхъ и въ подробностяхъ весьма сходное съ развитіемъ высшихъ четырерукихъ; болѣзни, общія человѣку съ другими животными; убѣдительное сходство въ строеніи скелета съ тою или другою формой изъ антропоморфныхъ обезьянъ,-- все это поддается только одному объясненію, которое и даютъ дарвинисты. Отбросивъ это объясненіе, мы совершенно не въ состояніи понять всѣхъ этихъ поразительныхъ особенностей, сближающихъ организацію человѣка съ организаціей другихъ животныхъ. Простая логика заставляетъ насъ признать, что тщательное изученіе фактовъ, взятыхъ изъ организаціи животныхъ, и явленій природы не можетъ привести насъ къ выводамъ діаметрально-противуположнымъ съ истиной. Поэтому мы еще разъ повторяемъ, что убѣжденіе дарвинистовъ въ единствѣ происхожденія человѣка съ остальнымъ животнымъ міромъ вовсе не есть фантазія или гипотеза: напротивъ, это единственное научное разрѣшеніе вопроса величайшей важности. Вирховъ говоритъ, что онъ не видитъ, почему бы человѣкъ не могъ произойти отъ какой-либо низшей формы, равно какъ не видитъ, почему онъ долженъ произойти отъ одной пары. Это сопоставленіе не совсѣмъ вѣрно, потому что первое является не только постулатомъ извѣстнаго научнаго воззрѣнія на совершающіяся въ природѣ явленія, но и находитъ себѣ подтвержденіе въ длинномъ рядѣ фактовъ, которые безъ того являются какою-то безсмыслицей. Мало этого, анатомія опредѣленно указываетъ на ту группу животныхъ, съ которыми человѣкъ сходенъ по устройству своего тѣла, и это сходство было замѣчено еще основателемъ систематической зоологіи -- Линнеемъ. Не естественно ли, если извѣстная школа біологовъ (все-таки, составляющая подавляющее большинство среди современныхъ ученыхъ) признаетъ происхожденіе одной формы отъ другой, что она ищетъ переходныхъ формъ между группами наиболѣе близкими? Нелѣпо утверждать теперь, да дарвинисты никогда этого и не утверждали, хотя ихъ противники всячески старались навязать имъ это, что человѣкъ произошелъ отъ обезьяны. Вообще мы должны воздержаться отъ предсказаній относительно прародительскихъ формъ разныхъ группъ, такъ какъ палеонтологія дала намъ такія формы, которыхъ не могла создать самая пылкая фантазія. Достаточно вспомнить археоптерикса и его исторію, чтобъ осторожно обращаться съ палеонтологіей. Но если мы не знаемъ той страшно удаленной отъ насъ по времени формы, отъ которой произошелъ современный человѣкъ, изъ этого не слѣдуетъ, что ее не надо искать. То, что въ Испаніи не нашли несомнѣнныхъ слѣдовъ существа, которое условно называютъ проантропосомъ, ровно ничего не доказываетъ. Къ чему только такъ останавливаться на проантропосѣ? Вѣдь, всякому спеціалисту очевидно, что подъ этимъ названіемъ долженъ разумѣться длинный рядъ существъ, связывающихъ организацію человѣка съ организаціей низшихъ животныхъ, быть можетъ, даже лемуровъ, и неужели же гг. антропологи, отправляясь въ равнину Отта, думали найти тамъ кости проантропоса или сдѣланные имъ горшки и тѣмъ сразу рѣшить вопросъ величайшей важности? Поистинѣ изумительно легкое отношеніе къ дѣлу, съ которымъ рука объ руку идетъ и такое оригинальное доказательство того, что человѣкъ не имѣетъ ничего общаго съ низшими животными, какъ фраза Вирхова: никогда мы не видѣли, чтобы отъ обезьяны родился человѣкъ или обезьяна отъ человѣка. Можно только спросить г. Вирхова, неужели онъ зналъ кого-нибудь, кто надѣялся видѣть подобное чудо? Невольно изумляешься, какъ у серьезнаго человѣка могла сорваться такая фраза, такъ какъ невѣроятно же, чтобы Вирховъ въ подобной эволюціи видѣлъ то объясненіе измѣняемости органическаго міра, которое даютъ современные эволюціонисты, т.-е. дарвинисты. Во всякомъ даже популярномъ изложеніи ученія Дарвина мы видимъ, что образованіе даже небольшихъ, но постоянныхъ отличій, каковы отличія разновидностей отъ вида, нуждается въ большомъ періодѣ времени, въ теченіе котораго извѣстное уловимое отличіе складывается изъ минимальныхъ неуловимыхъ. Все это такъ общеизвѣстно, что объяснить вышеприведенную фразу Вирхова можно или тѣмъ, что она у него сорвалась, или тѣмъ, что онъ совершенно превратно понялъ основныя идеи эволюціонистовъ, быть можетъ, ознакомившись съ ними только въ искаженномъ видѣ по работамъ Геккеля. Скептицизмъ, вызывавшій критику, часто давалъ блестящіе результаты, но почти безграничный скептицизмъ Вирхова можетъ привести только къ тому, къ чему онъ привелъ знаменитаго антрополога, что изучать битые горшки и проржавѣвшія металлическія вещи и научнѣе, и полезнѣе, нежели пытаться рѣшить вопросъ о происхожденіи человѣка. Удивительнѣе всего отношеніе Вирхова къ палеонтологическимъ даннымъ. То, что до сихъ поръ связующаго звена между человѣкомъ и низшими животными не найдено, заставляетъ его сказать: лт отброшены по всей линіи и утверждать, что больше и искать нечего. Позволимъ себѣ остановиться нѣсколько на значеніи палеонтологическихъ данныхъ, сдѣлавъ ихъ общую оцѣнку и приведя нѣкоторые частные примѣры.

Не надо быть ни натуралистомъ вообще, ни зоологомъ въ частности, чтобы знать тотъ простой фактъ, что количество скелетовъ, остающихся на поверхности почвы послѣ смерти дико-живущихъ животныхъ, совершенно ничтожно сравнительно съ количествомъ умирающихъ животныхъ. Часть труповъ уничтожается хищными звѣрями и птицами, и остающіеся послѣ нихъ скелеты растаскиваются, другая часть разрушается подъ вліяніемъ воздуха и атмосферныхъ осадковъ, и за правило надо принять, что громадное большинство какъ позвоночныхъ, такъ и безпозвоночныхъ исчезаетъ, не оставляя по себѣ никакихъ слѣдовъ. Поразительнѣе всего въ этомъ случаѣ то, что намъ представляютъ моря и океаны. Въ этихъ безграничныхъ водныхъ областяхъ живутъ неисчислимыя количества существъ и среди нихъ такіе колоссы животнаго міра, какъ нѣкоторыя акулы и кигы, а, между тѣмъ, что мы находимъ на днѣ моря? Отъ акулъ остаются только зубы, по своему строенію достаточно сопротивляющіяся вліянію разрушительнаго дѣйствія морской воды, отъ китовъ кости ушной области, опять-таки наиболѣе массивныя и наиболѣе трудно-разрушающіяся. Вся остальная масса пропитанныхъ известью хрящей и костей, не говоря уже о мягкихъ частяхъ, разрушается совершенно, весь вопросъ только во времени. Точно также и на поверхности земли даже отъ крупныхъ позвоночныхъ не остается ничего. Сначала на ихъ трупы нападаютъ полчища безпозвоночныхъ и позвоночныхъ хищниковъ, затѣмъ дѣло разрушенія продолжаютъ солнце, дождь и вѣтеръ, и нужны крайне благопріятныя и совершенно исключительныя условія, чтобы даже скелетъ крупнаго животнаго могъ сохраниться. Эти условія состоятъ въ томъ, что или трупъ, или скелетъ долженъ быть такъ или иначе скрытъ, т.-е. засыпанъ пескомъ, покрытъ иломъ, окруженъ льдомъ и т. п. При этомъ могутъ въ теченіе тысячелѣтій сохраняться не только скелеты, но и цѣлыя туши животныхъ, но, само собою разумѣется, только немногія особи не исчезаютъ безслѣдно. Бизоны и антилопы, погибая во время своего бѣга черезъ безплодныя песчаныя пустыни, заносятся пескомъ при слѣдующемъ же вѣтрѣ, и ихъ скелеты сохраняются до тѣхъ поръ, пока тотъ же вѣтеръ не снесетъ наметенныя на нихъ массы песка; но тѣ же животныя, погибая за предѣлами пустыни, пропадаютъ безслѣдно. Олени и лошади могутъ отъ времени до времени гибнуть на водопоѣ и тогда ихъ трупы затягиваются иломъ и не разрушаются совершенно, но и олени, и лошади, погибая въ лѣсу или степи, не оставляютъ по себѣ ничего и т. д. Этихъ примѣровъ достаточно, чтобъ убѣдить каждаго въ томъ, что мы можемъ предъявлять палеонтологіи только самыя скромныя требованія. Все это достаточно было оцѣнено и поставлено на видъ Ляйэллемъ и Дарвиномъ, которые настоятельно указывали въ своихъ трудахъ на роковую необходимость въ неполнотѣ палеонтологическихъ данныхъ. Этимъ и объясняется, почему отсутствіе переходныхъ формъ между многими группами животныхъ не имѣетъ никакого значенія въ дѣлѣ опроверженія эволюціоннаго ученія послѣ того, какъ для другихъ группъ палеонтологія дала неоцѣнимыя доказательства постепеннаго развитія въ теченіе длиннаго ряда вѣковъ. Надо ли опять упоминать объ открытіяхъ въ Сѣверной Америкѣ, о послѣдовательномъ рядѣ формъ копытныхъ животныхъ, начинающемся пятипалою и кончающемся однопалою современною лошадью? О цѣломъ рядѣ поразительныхъ пресмыкающихся, которыя, съ одной стороны, приводятъ къ современнымъ гадамъ, съ другой -- къ настоящимъ птицамъ? О многочисленныхъ птицахъ съ челюстями, вооруженными зубами, съ страннымъ устройствомъ хвоста, конечностей и черепа? Все это извѣстно, все это, скажутъ намъ, давно успѣло надоѣсть, но, осмѣлимся замѣтить, не могло утратить своего научнаго значенія. Да и зачѣмъ брать эти общеизвѣстные факты, когда ихъ легко можно замѣнить другими? Обратитесь къ южной Европѣ, перенеситесь въ область Сиваликскихъ холмовъ, къ подножіямъ Гималаи, проникните въ центральныя части Австраліи, не встаетъ ли вездѣ передъ вами прошлый міръ живыхъ существъ, рядомъ послѣдовательныхъ замѣнъ однѣхъ формъ другими, приводящій къ окружающему насъ міру организмовъ? Не находимъ ли мы въ Австраліи фауну вымершихъ двуутробокъ, которыя являются прародичами современныхъ; не находимъ ли въ южной Европѣ африканскій животный міръ, съ его слонами, львами, жирафами и антилопами; въ Южной Америкѣ не возстановляется ли передъ нами фауна, исчезнувшая съ лица земли, въ видѣ колоссальныхъ прародичей тѣхъ же неполнозубыхъ, которыя характеризуютъ собой Южную Америку нынѣ? Палеонтологія, какъ видно, не поскупилась на находки въ нѣкоторыхъ случаяхъ и дала намъ возможность прослѣдить исторію нѣкоторыхъ группъ до самаго ихъ начала. Но, припоминая, какимъ путемъ шли натуралисты въ своихъ изслѣдованіяхъ на этомъ поприщѣ, мы видимъ длинный тернистый путь, пройденный ими. Мало этого, масса труда погибла задаромъ, потому что потрачена была на розыски пути тамъ, гдѣ его не было. Чтобы понять всю дикость требованій, предъявляемыхъ палеонтологамъ, когда отъ нихъ требуютъ полнаго ряда доказательствъ въ подтвержденіе исторіи той или другой группы, пускай только представятъ себѣ палеонтолога за пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ, когда, начиная работать, онъ не зналъ, почему онъ ищетъ здѣсь, а не въ другомъ мѣстѣ, почему онъ выбираетъ Америку, а не Азію, Европу, а не Африку. Теперь обстоятельства, конечно, измѣнились и хотя съ нѣкоторою долей вѣроятія можно ожидать находокъ извѣстнаго рода въ одной странѣ и другого въ другой, но, все-таки, случай, удача и до сихъ поръ играютъ громадную роль въ развитіи палеонтологіи. Вотъ почему одинъ положительный фактъ, одна находка значатъ болѣе, нежели тысяча отрицательныхъ. Вотъ почему, найдя несомнѣнныя доказательства и для развитія нѣкоторыхъ группъ организмовъ, можно надѣяться найти подобныя же доказательства и для другихъ группъ и не слѣдуетъ отказываться отъ этихъ попытокъ передъ временными неудачами.

Но Вирховъ идетъ, повидимому, инымъ путемъ. Онъ вовсе не упоминаетъ о принципіальной неполнотѣ палеонтологической лѣтописи,-- нѣтъ, онъ говоритъ: мы искали, искали много и ничего не нашли, отброшены по всей линіи; мы искали до того, что болѣе искать нечего, а потому займемся тѣмъ, что передъ нами, откажемся отъ всякой попытки приподнять завѣсу, скрывающую наше прошлое, наши первые шаги. Противъ этого-то мы и возражаемъ. Весьма возможно, что рѣшеніе вопроса о происхожденіи человѣка никогда не получитъ палеонтологическихъ доказательствъ въ пользу мнѣнія дарвинистовъ, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы отказываться отъ попытокъ рѣшить вопросъ палеонтологическимъ путемъ, къ чему бы эти попытки ни привели. Мы настаиваемъ на продолженіи попытокъ отыскать древнѣйшихъ предковъ человѣка вовсе не потому, что мы надѣемся найти того или другаго представителя сборнаго образа -- проантропоса, а потому, что вопросъ, дѣйствительно, не можетъ считаться исчерпаннымъ. Конечно, знаніе человѣка ограничено, но бѣда для науки, если человѣкъ самъ начнетъ класть предѣлы своему знанію, тогда онъ добровольно будетъ знать менѣе, чѣмъ можетъ, и, кто знаетъ, можетъ быть, такимъ обзомъ добровольно откажется отъ величайшихъ научныхъ пріобрѣтеній. Съ предсказаніями, а тѣмъ болѣе съ предложеніями прекратить изысканія въ извѣстной области, надо быть осторожнымъ. Вѣдь, Кювье имѣлъ бы право сказать въ свое время, одержавъ верхъ надъ Ж. С.-Иллеромъ: не пытайтесь искать переходныхъ формъ между видами, и если бы всѣ натуралисты повиновались ему, то что имѣли бы мы вмѣсто современной біологіи? Правда, Вирховъ говоритъ, что дарвинисты ушли немного впередъ сравнительно съ древнѣйшими защитниками идеи эволюціоннаго развитія въ дѣлѣ объясненія измѣненій органическаго міра, но противъ этого нечего и возражать,-- настолько такое заявленіе не вяжется съ фактами. Вообще рѣчь Вирхова, резюмирующая его многолѣтніе труды на поприщѣ антропологическихъ изысканій, воочію убѣждаетъ насъ, что величайшій практикъ можетъ высказывать весьма странныя идеи тамъ, гдѣ сталкивается съ теоріей. Изъ всего, что когда-нибудь было говорено о наслѣдственности, замѣчанія о наслѣдственности, сдѣланныя Вирховымъ, являются самыми туманными. Никто не станетъ отрицать, что Вирховъ является величайшимъ авторитетомъ, если надо рѣшить вопросъ о нормальномъ или ненормальномъ строеніи черепа, о соотношеніи брахицефальнаго и долихоцефальнаго тина, дать сравненіе остатковъ человѣка и его произведеній, взятыхъ изъ самыхъ различныхъ странъ и эпохъ, но когда Вирховъ начинаетъ говорить о томъ, чего можно ждать отъ палеонтологіи, или берется за рѣшеніе вопроса, всецѣло принадлежащаго біологамъ и зоологамъ, онъ берется не за свое дѣло. У насъ привыкли во всемъ преклоняться передъ человѣкомъ, если онъ достоинъ преклоненія въ чемъ-либо. Но едва ли любой фанатическій поклонникъ могъ преклоняться передъ Дарвиномъ, какъ музыкантомъ, хотя то, что Дарвинъ не имѣлъ никакого музыкальнаго слуха, конечно, не имѣло никакого отношенія къ тому, что онъ сдѣлалъ въ біологіи. Заслуги Вирхова въ медицинѣ громадны; не маловажны его заслуги и какъ антрополога, такъ какъ полезно отъ времени до времени вылить ушатъ холодной воды на слишкомъ увлекающихся спеціалистовъ, посылающихъ полчища брахни долихоцефаловъ во всѣ страны свѣта. Одинъ изъ такихъ ушатовъ былъ, конечно, полезенъ и Э. Геккелю, когда послѣдній требовалъ введенія своихъ фантастическихъ исторій мірозданія въ преподаваніе въ начальныхъ школахъ. Но ни палеонтологи, ни зоологи, ни ботаники,-- будутъ ли они дарвинисты или анти-дарвинисты,-- не нуждаются въ этомъ проявленіи заботливости, такъ какъ спокойно работаютъ, оставаясь въ области фактовъ и воздерживаясь отъ всякихъ поспѣшныхъ заключеній, но не закрываютъ глаза тамъ, гдѣ есть что видѣть. Отношеніе Вирхова къ палеонтологіи несправедливо ни въ какомъ случаѣ,-- нельзя безусловно вѣрить ея отрицательнымъ даннымъ, но нельзя же не вѣрить и тому, что ею добыто. Познакомимся теперь съ палеонтологическими данными, относящимися къ древности человѣка, хотя бы съ цѣлью показать, что не все же могла рѣшить въ этомъ направленіи равнина Отта.

То, что выше было сказано о соотношеніи человѣка и обезьянъ, коротко молитъ быть резюмировано такимъ образомъ, что по нѣкоторымъ чертамъ онъ сходенъ со всею группой, тогда какъ по другимъ, свойственнымъ ему, онъ и отличается отъ всей группы, т.-е. отдѣлился отъ общей прародительской формы прежде, чѣмъ существующіе типы антропоидныхъ обезьянъ обособились другъ отъ друга. Это обособленіе, какъ можно думать, произошло, по крайней мѣрѣ, въ міоценовый періодъ, потому что въ верхне-міоценовыхъ отложеніяхъ Западной Европы найдены остатки двухъ обезьянъ, близкихъ къ гиббонамъ, изъ которыхъ одна, дріопитекъ, была ростомъ съ человѣка и имѣла зубы болѣе похожіе на зубы человѣка, чѣмъ современныя обезьяны. Слѣдовательно, едва ли въ эпоху верхняго міоцена мы достигли того періода, когда жила общая прародительская форма человѣка и антропоида.

Что касается остатковъ самого человѣка, то и они крайне немногочисленны и позволяютъ намъ проникнуть только недалеко въ прошлое. Мы имѣемъ ясныя доказательства существованія человѣка въ Европѣ въ послѣдній періодъ ледниковой эпохи и нѣкоторыя указанія на его существованіе въ межледниковую и даже до-ледниковую эпоху. Вмѣстѣ съ тѣмъ, остатки человѣка и его произведеній, найденные въ золотоносномъ гравіи Калифорніи подъ потокомъ пліоценовой лавы, ясно указываютъ, что человѣкъ существовалъ въ Новомъ Свѣтѣ такъ же рано, какъ и въ Старомъ. Замѣчательно также то, что, по словамъ проф. Гёксли, энгисскій и неандертальскій черепа -- самые древніе изъ извѣстныхъ въ Европѣ -- вовсе не приближаютъ насъ къ питекоидной формѣ, изъ измѣненія которой могъ развиться современный человѣкъ. Калифорнійскіе остатки также не даютъ намъ указанія на низшую форму человѣка,-- слѣдовательно, мы должны пока опредѣленно остановиться на'томъ, что не имѣемъ остатковъ человѣка или только человѣкоподобнаго существа почти изъ всей пліоценовой и питекоидной формы изъ пліоценовой и міоценовой или только міоценовой эпохи. Въ виду этого, нѣкоторые ученые, какъ, наприм., Давкинсъ, высказывали даже такое предположеніе, что человѣкъ совсѣмъ не существовалъ въ пліоценовую эпоху, и старались подтвердить это тѣмъ, что млекопитающія пліоценовой эпохи принадлежали къ видамъ, отличнымъ отъ нынѣшнихъ, и что тѣ же самыя внѣшнія условія, которыя произвели вырожденіе однихъ видовъ животныхъ въ другіе, могли привести и къ образованію изъ низшей формы человѣка. Но выше мы указали, что у насъ нѣтъ основанія предполагать, что это совершилось позднѣе міоцена. Кромѣ того, можно дать весьма вѣроятное объясненіе, почему измѣнились одни виды животныхъ въ другіе, тогда какъ человѣкъ остался неизмѣненнымъ. Все дѣло въ томъ, что приспособленіе животныхъ къ окружающимъ условіямъ совершается исключительно измѣненіями въ ихъ организмѣ, тогда какъ человѣкъ можетъ приспособляться даже къ гораздо большимъ измѣненіямъ въ средѣ путемъ умственнаго развитія, давшаго ему возможность пользоваться огнемъ, различными орудіями, одеждой, усовершенствованными жилищами, рыболовными и охотничьими принадлежностями и земледѣліемъ. Съ помощью всего этого онъ могъ разселиться по всему земному шару безъ какихъ-либо существенныхъ измѣненій въ строеніи своего тѣла; приспособиться къ жизни въ лѣсахъ, равнинахъ и на горахъ; населить пустыни и тундры; защитить себя отъ дикихъ звѣрей и добыть кормъ даже тамъ, гдѣ при другихъ условіяхъ былъ бы безпомощнымъ. Слѣдовательно, можно сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ прародительская форма человѣка пріобрѣла способность къ вертикальному положенію безъ активнаго участія рукъ при передвиженіи и мозговая дѣятельность оказалась достаточной для того, чтобы научить пользоваться руками для добыванія огня, выдѣлыванія одежды и орудій, постройки жилищъ, посѣва злаковъ,-- естественный подборъ пересталъ вліять на измѣненія въ строеніи тѣла и проявилъ постоянное воздѣйствіе на мозгъ и мозговую дѣятельность. Человѣкъ могъ сдѣлаться, такимъ образомъ, человѣкомъ, homo sapiens, даже въ міоценовую эпоху, и тогда какъ всѣ другія млекопитающія постепенно измѣнялись подъ вліяніемъ измѣняющихся физическихъ и біологическихъ условій, человѣкъ могъ прогрессировать только въ умственномъ развитіи, подчиняя себѣ все болѣе и болѣе другихъ животныхъ и занимая все болѣе и болѣе обширное пространство. Съ этимъ предположеніемъ стоитъ въ полномъ согласіи наиболѣе рѣзкое различіе между человѣкомъ и антропоморфными обезьянами, выражающееся въ размѣрахъ и сложности головного мозга. Тогда какъ головной мозгъ человѣка при нормальныхъ условіяхъ едва ли вѣситъ менѣе 31 или 32 унцовъ, головной мозгъ гориллы едва ли превышаетъ 20 унцовъ, хотя взрослая горилла значительно тяжелѣе человѣка. Если же взять во вниманіе, что средній вѣсъ мозга человѣка отъ 48 до 49 унцовъ, то даже принявши, что средній вѣсъ головного мозга обезьянъ только на 2 унца меньше вѣса головного мозга гориллы, мы еще яснѣе видимъ, какое огромное развитіе этого органа у человѣка совершилось съ тѣхъ поръ, какъ его прародительская форма отдѣлилась отъ вѣтви, приведшей къ обезьянамъ.

Принимая все это во вниманіе, мы должны придти къ заключенію, что человѣкъ пріобрѣлъ свои характерныя особенности, давшія ему господство надъ остальными животными и позволившія подчинить окружающія условія, еще очень давно. Мы должны также допустить, что пока головной мозгъ и разумъ человѣка развивались все болѣе и болѣе, человѣческое племя увеличивалось въ числѣ, такъ какъ иначе ему едва ли удалось бы справиться съ многочисленными хищными животными, существовавшими въ то время. Въ многочисленномъ населеніи, конечно, скорѣе могли намѣтиться и измѣненія головного мозга, наиболѣе пригодныя къ дальнѣйшему развитію, и хотя это нѣсколько затрудняетъ рѣшеніе вопроса, почему до сихъ поръ мы знаемъ такъ мало остатковъ человѣка въ ископаемомъ состояніи, тѣмъ не менѣе, можно думать, что именно болѣе высокое умственное развитіе предохранило человѣка отъ той случайной гибели, при которой тѣло его, подобно остаткамъ животныхъ, могло попасть въ илъ или другіе наносы. Кромѣ того, мы рѣшительно не можемъ сказать, какимъ открытіемъ ознаменуетъ себя палеонтологія въ ближайшемъ будущемъ.

Уоллэсъ, котораго мы продолжаемъ держаться въ изложеніи фактическихъ данныхъ, свидѣтельствующихъ въ пользу мнѣнія Дарвина по вопросу о происхожденіи человѣка, не оставляетъ въ сторонѣ вопроса о томъ, гдѣ можно искать коренную родину человѣка. Обыкновенно принимаютъ, что прародительская форма человѣка появилась подъ тропиками, гдѣ растительность наиболѣе роскошна и климатъ отличается наибольшею равномѣрностью. Но противъ этого можно сдѣлать нѣсколько серьезныхъ возраженій. Антропоморфныя обезьяны, да и большинство обезьянъ, приспособлены къ древесному образу жизни, по человѣкъ отличается своимъ спеціальнымъ приспособленіемъ къ передвиженію по землѣ. Поэтому едва ли можно предполагать, что онъ появился въ лѣсной области, гдѣ пищевой матеріалъ, доставляемый плодами, могъ бы добываться только при лазаніи по деревьямъ. Вѣроятнѣе, что онъ началъ свое существованіе на открытыхъ равнинахъ или плоскогоріяхъ умѣренной или подтропической зоны, богато населенной травоядными млекопитающими и грызунами, птицами, рыбами и слизняками. Въ такой мѣстности онъ могъ сначала добывать себѣ кормъ рыбною ловлей и охотой, а потомъ какъ земледѣлецъ, что представляетъ именно ту послѣдовательность, которую намъ указываетъ палеолитическая и неолитическая раса въ Европѣ.

Пытаясь далѣе опредѣлить болѣе точно ту область, гдѣ можно надѣяться найти древнѣйшіе слѣды существованія человѣка, естественно остановиться на восточномъ полушаріи, такъ какъ антропоморфныя обезьяны и существуютъ, и существовали только здѣсь. При этомъ Африка должна быть исключена, потому что мы навѣрное знаемъ, что она была отдѣлена отъ сѣвернаго континента въ раннюю третичную эпоху и пріобрѣла современную фауну высшихъ млекопитающихъ послѣ соединенія съ этимъ континентомъ и послѣ того, какъ отъ нея отдѣлился Мадагаскаръ, сохранившій намъ болѣе раннюю африканскую фауну млекопитающихъ, среди которыхъ нѣтъ ни антропоморфныхъ обезьянъ, ни другихъ высшихъ четырерукихъ. Остается, слѣдовательно, обширный европейско-азіатскій материкъ и весьма возможно, что его плоскогорія, простирающіяся отъ Персіи до Манчжуріи, представляли въ концѣ міоценоваго или въ началѣ пліоценоваго періода условія, подходящія для развитія прародителей человѣка. Именно въ этой области мы находимъ племена монгольскаго типа, цвѣтъ кожи которыхъ занимаетъ среднее мѣсто между чернымъ или черно-бурымъ цвѣтомъ негра и красноватымъ или оливково-бѣлымъ цвѣтомъ кавказскихъ племенъ; этотъ цвѣтъ и теперь преобладаетъ во всей сѣверной Азіи, на Американскомъ материкѣ и въ значительной мѣрѣ даже въ Полинезіи. Изъ этого первоначальнаго типа окраски, подъ вліяніемъ измѣнявшихся условій существованія и, вѣроятно, въ соотношеніи съ органическими измѣненіями, являвшимися приспособленіемъ къ особенностямъ того или другого климата, могли развиться различные оттѣнки окраски, которые характеризуютъ собою и теперь различныя племена. Если соображенія, путемъ которыхъ мы пришли къ этому выводу, справедливы и развитіе человѣка изъ низшей формы произошло въ указанной области, тогда намъ становится понятно, почему мы не добыли до сихъ поръ остатковъ человѣка или близкой къ нему формы изъ отложеній третичной эпохи, такъ какъ область плоскогорій центральной Азіи совершенно не изслѣдована геологами. Эта область достаточно обширна и разнообразна въ разныхъ своихъ частяхъ, чтобы допустить для нашихъ отдаленныхъ предковъ возможность размножиться въ обширное населеніе и пріобрѣсти въ полномъ объемѣ характерныя для человѣка особенности прежде, чѣмъ началось ихъ разселеніе за предѣлы этой области. Одно изъ древнѣйшихъ переселеній, вѣроятно, произошло въ Африку, гдѣ, по мѣрѣ движенія человѣка на западъ, мѣнялась окраска его кожи и строеніе волосъ, въ связи съ физіологическими измѣненіями, приспособлявшими его организмъ къ климату тропическихъ низменностей. Переселеніе въ Европу съ сырымъ и холоднымъ климатомъ могло привести къ противуположному измѣненію и такимъ образомъ могли въ столь отдаленную отъ насъ эпоху намѣтиться три главные типа человѣческихъ племенъ. Нѣсколько позднѣе, вѣроятно, человѣкъ проникъ въ сѣверо-западную Америку, откуда разселился въ скоромъ времени по всему материку. И все это могло произойти или въ ранній, или въ средній періодъ пліоценовой эпохи. А съ теченіемъ времени человѣкъ проникъ во всѣ части обитаемаго міра, и смѣшеніемъ однихъ племенъ, поглощеніемъ при столкновеніяхъ одного племени другимъ образовалъ, въ концѣ-концовъ, ту безконечную градацію между племенами, въ которой напрасно стараются разобраться этнологи.

Вотъ въ немногихъ словахъ богатая содержаніемъ и соотвѣтствующая фактамъ картина появленія человѣка и разселенія его племенъ, которая даетъ отвѣтъ на вопросъ, почему изученіе самыхъ дикихъ и низко организованныхъ племенъ не даетъ ничего въ рѣшеніи вопроса о происхожденіи человѣка. Вирховъ безусловно правъ, когда говоритъ, что мы знаемъ въ настоящее время всѣ племена земного шара, но между ними не знаемъ такого, которое не было бы, все-таки, высоко организованнымъ, т.-е. не имѣло рѣзко выраженныхъ человѣческихъ особенностей. Онъ безусловно правъ, когда утверждаетъ, что не слѣдуетъ преувеличивать значенія питекоидныхъ особенностей, появляющихся у различныхъ племенъ, такъ какъ эти особенности, даже понимаемыя нами, противно мнѣнію Вирхова, какъ атавистическія, слишкомъ общи и случайны и дѣйствительно не даютъ собою ключа къ выясненію соотношеній человѣческихъ племенъ. Конечно, пока у насъ нѣтъ палеонтологическихъ доказательствъ въ пользу генетическаго родства человѣка и низшихъ животныхъ, но не будемъ забывать, что палеонтологическія доказательства составляютъ только одинъ рядъ доказательствъ, а вовсе не исчерпываютъ собою всѣ. Что касается анатомическихъ и физіологическихъ доказательствъ, то ихъ свидѣтельство въ пользу сейчасъ упомянутаго взгляда неопровержимо и Вирховъ самъ указывалъ на это въ своей рѣчи, произнесенной въ 1887 г. въ Висбаденѣ. Въ приложеніи ко всякой другой группѣ животныхъ мы считали бы анатомическія доказательства въ широкомъ смыслѣ этого слова (относя сюда и эмбріологическія данныя) совершенно достаточными, чтобы связать двѣ или большее число группъ генетическими узами, почему же такая непослѣдовательность въ примѣненіи къ человѣку? Обратимъ вниманіе на тотъ важный пунктъ, что палеонтологическія данныя, во всякомъ случаѣ, не противорѣчатъ заключенію о кровномъ родствѣ человѣка съ низшими животными. Ихъ просто нѣтъ, какъ нѣтъ для сотенъ другихъ группъ, такъ какъ сколько-нибудь полные ряды палеонтологическихъ доказательствъ кровнаго родства существуютъ всего для немногихъ десятковъ группъ животныхъ и растеній. Но, повторяемъ, одного ряда было бы достаточно, чтобы ослабить, и нѣсколькихъ болѣе, чѣмъ достаточно, чтобы совершенно уничтожить отрицательное значеніе отсутствія палеонтологическихъ данныхъ. Вопросъ о происхожденіи человѣка, какъ бы это ни задѣвало насъ, все-таки, есть вопросъ частный и не отвѣтъ на него подсказываетъ отвѣтъ на вопросъ о развитіи всего органическаго міра, а обратно -- нашъ взглядъ на развитіе органическаго міра подсказываетъ отвѣтъ на вопросъ о происхожденіи человѣка. Конечно, можно совершенно раздѣлить эти вопросы и разсматривать ихъ самостоятельно, но это не научно, а мы можемъ считаться только съ научными попытками освѣтить какую бы то ни было темную и мало изслѣдованную область.

Вотъ первый рядѣ возраженій, которыя мы находимъ необходимымъ сдѣлать на основную рѣчь Вирхова, все болѣе и болѣе сокращаемую ея авторомъ, но мѣрѣ того, какъ она произносится во второй, третій, четвертый и т. д. разъ. Очень можетъ быть, что путемъ эволюціи, которую Вирховъ не признаетъ, но которой подчиняется, его рѣчь, въ концѣ-концовъ, выльется въ фразу: никогда мы не видѣли, чтобы отъ обезьяны родился человѣкъ или обезьяна отъ человѣка, но, выигравши, такимъ образомъ, въ краткости и силѣ, знаменитая рѣчь едва ли выиграетъ въ убѣдительности. "Практическая антропологія,-- говорилъ Вирховъ въ 1887 г.,-- начинается только съ четверичной или ледниковой эпохи", и на этомъ пока можно остановиться, отдавъ не только кремни, глину, бронзу и желѣзо, но и безчисленные курганы антропологамъ и сохранивъ всѣ попытки выяснить прошлое человѣка, въ рукахъ зоологовъ и палеонтологовъ. До сихъ поръ мы привели возраженія на положенія Вирхова, придерживаясь Уоллэса, который въ вопросѣ о физическомъ сходствѣ человѣка съ низшими животными до мелочей сходится съ Дарвиномъ, но, помимо Уоллэса, многіе знаменитые натуралисты касались интересующаго насъ вопроса. Не приводя всего, что говорилось по этому поводу, мы остановимся только на замѣчаніяхъ лучшаго знатока млекопитающихъ, проф. Флоуэра.

Останавливаясь только на строеніи тѣла человѣка, -- говоритъ Флоуэръ,-- можно съ очевидностью показать, что тѣ черты, которыми онъ отличается отъ наиболѣе близкихъ къ нему обезьянъ, не важнѣе тѣхъ, которыми сейчасъ названныя обезьяны отличаются отъ другихъ общепризнанныхъ членовъ группы, и потому въ любой естественной системѣ, если только изъ человѣка сдѣлать предметъ естественной классификаціи на тѣхъ же основаніяхъ, которыя прилагаются въ другихъ случаяхъ, онъ долженъ быть включенъ въ одинъ отрядъ съ обезьянами. Разсматривая человѣка съ зоологической точки зрѣнія, мы должны включить его въ отрядъ приматовъ, даже если изъ него выдѣлить полуобезьянъ или лемуровъ, такъ какъ онъ по строенію гораздо ближе къ обезьянамъ, нежели полуобезьяны. Мы даже можемъ пойти далѣе и сказать, что разница между человѣкомъ и антропоморфными обезьянами не такъ велика, какъ между послѣдними и американскими представителями группы. Принимая это во вниманіе, можетъ быть, наилучшимъ опредѣленіемъ мѣста, занимаемаго человѣкомъ въ системѣ, будетъ выдѣленіе его только въ особое семейство отряда, что наиболѣе соотвѣтствуетъ линнеевскому взгляду, по которому человѣкъ составлялъ только особый отъ обезьянъ родъ.

Какъ извѣстно, много споровъ было о томъ, разсматривать ли всѣхъ представителей человѣческаго рода, какъ относящихся къ одному или нѣсколькимъ видамъ. Въ настоящее время вопросъ этотъ имѣетъ менѣе значенія, чѣмъ прежде, когда съ представленіемъ объ особомъ видѣ соединялось представленіе и объ особомъ происхожденіи; тѣмъ не менѣе, если попытаться отвѣчать на него, то нельзя не видѣть, что самымъ большимъ опроверженіемъ того, что существуетъ нѣсколько видовъ человѣческаго рода, является крайнее разнообразіе мнѣній объ этомъ предметѣ, тогда какъ одни считаютъ три, другіе насчитываютъ двадцать видовъ. Если бы видовые признаки были хорошо выражены, то едва ли бы могло существовать такое разнообразіе въ мнѣніяхъ. Съ этой стороны къ человѣку приложима та же задача, которую зоологи преслѣдуютъ при изученіи всякой другой группы,-- установленіе естественной классификаціи, которая выражала бы состояніе нашихъ свѣдѣній о кровномъ родствѣ различныхъ формъ. Выясняя все болѣе и болѣе соотношеніе тѣхъ или другихъ племенъ, мы можемъ, наконецъ, нарисовать картину и распредѣленія человѣческихъ племенъ въ прошломъ, и послѣдовательность ихъ происхожденія одного отъ другого. Но съ человѣкомъ въ этомъ случаѣ гораздо болѣе затрудненій. Тогда какъ группы животныхъ, расходясь въ своихъ признакахъ, утрачиваютъ все болѣе и болѣе способность давать при скрещиваніи плодущее потомство, разновидности человѣка при скрещиваніи остаются плодущими, хотя, можетъ быть, и въ различной степени.

Глубокая древность происхожденія человѣка сравнительно со всѣмъ историческимъ періодомъ не подлежитъ сомнѣнію. Въ продолженіе крайне долгаго времени, когда человѣкъ находился въ дикомъ состояніи,-- времени настолько долгаго, что весь историческій періодъ кажется передъ нимъ какъ бы однимъ днемъ,-- человѣкъ находился подъ вліяніемъ тѣхъ же естественныхъ законовъ, которые вызываютъ измѣненія и въ другихъ отдѣлахъ органической природы. Въ высшей степени вѣроятно, что первые люди походили другъ на друга, но, разселяясь по землѣ и подвергаясь вліянію различныхъ внѣшнихъ условій, климата, пищи, борьбы съ представителями своего собственнаго вида или съ дикими животными, они начали измѣняться и путемъ подбора мелочныхъ индивидуальныхъ уклоненій могли выработаться въ различныя племена, такъ какъ этого подбора не можетъ избѣжать ни одна группа живыхъ существъ. Но естественный подборъ въ приложеніи къ человѣку охватываетъ гораздо болѣе обширную область и не только вліяетъ на образованіе внѣшнихъ особенностей, но и на развитіе умственной дѣятельности. Флоуэръ заключаетъ свои общія соображенія объ исторіи человѣка замѣчаніемъ, что исторія эта чрезвычайно сложна и пестра, но что въ ней можно замѣтить два главныя стремленія, подчиняющія себѣ остальныя: съ одной стороны, стремленіе расъ дифференцироваться, съ другой -- стремленіе къ слитію. Само собою разумѣется, что борьба этихъ двухъ совершенно противуположныхъ импульсовъ до крайности запутала всю исторію образованія и разселенія племенъ на поверхности земного шара, но если бы мы добыли полныя палеонтологическія данныя, то могли бы ее возстановить, несмотря ни на что. Къ сожалѣнію, палеонтологическія данныя, пока имѣющіяся у насъ въ рукахъ, крайне неполны и мы не знаемъ, въ какой степени они пополнятся въ будущемъ.

Проф. Видерсгеймъ посвятилъ сравненію организаціи человѣка и болѣе низко стоящихъ животныхъ особый трудъ, гдѣ собралъ гораздо большее количество фактовъ, доказывающихъ однообразіе въ строеніи организма человѣка и животныхъ, чѣмъ то, которое мы могли упомянуть въ этомъ очеркѣ.

Знаменитый американскій палеонтологъ Копъ считаетъ, что организмъ человѣка и теперь продолжаетъ измѣняться, и находитъ возможнымъ допустить, что современемъ образуются двѣ особыя группы, которыя будутъ характеризоваться различными зубными формулами: у одной отличіе отъ зубной формулы современнаго человѣка выразится въ уменьшеніи числа верхнихъ рѣзцовъ до двухъ, у другой -- уменьшеніемъ истинныхъ коренныхъ въ верхней и нижней челюсти съ трехъ на два,-- слѣдовательно, у одной группы общее число зубовъ будетъ 30, у другой -- 28, тогда какъ, судя по зубной формулѣ нѣкоторыхъ племенъ, именно по личнымъ уклоненіямъ въ зубной формулѣ ново-каледонійцевъ, тасманійцевъ (вымерш.), австралійцевъ и негровъ, мы имѣемъ полное основаніе думать, что у предковъ современнаго человѣка число зубовъ доходило до 36 и даже до 40.

Мы привели здѣсь мнѣнія наиболѣе выдающихся натуралистовъ всѣхъ странъ свѣта о происхожденіи человѣка и его соотношеніи съ низшими животными. Всѣ они сходны между собою въ томъ, что со стороны организаціи человѣкъ долженъ быть разсматриваемъ вмѣстѣ съ другими животными и что нѣтъ ни малѣйшаго основанія отрицать его общность происхожденія съ остальнымъ животнымъ міромъ. Оставаясь на строго-фактической почвѣ, мы должны признать, что пока въ нашихъ рукахъ нѣтъ палеонтологическихъ доказательствъ родства человѣка съ близкими формами, но всѣ другія доказательства налицо; кромѣ того, мы видѣли, что отрицательное значеніе палеонтологическихъ данныхъ не велико. Такимъ образомъ, всѣ зоологи идутъ далѣе Вирхова, и, относясь къ мнѣніямъ послѣдняго безъ всякаго предубѣжденія и безъ всякаго увлеченія въ какую бы то ни было сторону, мы, все-таки, не видимъ никакого научнаго основанія для того, чтобъ онъ могъ выбрасывать изъ программы антропологическихъ изысканій коренные вопросы этой отрасли знанія и утверждать, что попытки къ рѣшенію этого вопроса не приведутъ ни къ чему. Можетъ быть, слѣдовало сказать, что пускай антропологи не берутся за рѣшеніе вопроса, который доступенъ для рѣшенія при совмѣстныхъ трудахъ различныхъ спеціалистовъ, но утверждать, что антропологамъ нѣтъ дѣла до рѣшенія этого вопроса, по меньшей мѣрѣ странно. Однако, отрицательная сторона рѣчей Вирхова лежитъ не въ этомъ, а въ апломбѣ, съ которымъ въ нихъ говорится рѣшительно обо всемъ, начиная съ того, что отъ бѣлаго человѣка не родится черный, и кончая тѣмъ, что отъ человѣка не родится обезьяна и отъ обезьяны не родится человѣкъ. Апломбъ всегда даетъ оратору успѣхъ и дѣйствуетъ на слушателей, но въ научныхъ рѣчахъ величайшихъ ученыхъ мы привыкли встрѣчать не апломбъ, а скромность и осторожность. Тамъ, гдѣ есть наука, непремѣнно есть и сомнѣніе. Чѣмъ болѣе человѣкъ знаетъ, тѣмъ въ большемъ онъ сомнѣвается. Сомнѣвается и Вирховъ, сомнѣвается не въ какой-либо частности, а въ цѣлой отрасли знанія, называемой біологіей, но это не мѣшаетъ ему не сомнѣваться въ себѣ и въ археологіи, хотя, можетъ быть, здѣсь позволительно будетъ сдѣлать скромное напоминаніе объ исторіи вопроса о нефритѣ, чтобы хотя нѣсколько поколебать увѣренность Вирхова въ непогрѣшимости археологіи. Благодаря этому-то апломбу, Вирховъ и имѣлъ такой шумный успѣхъ среди публики и фельетонистовъ, но едва ли онъ сказалъ что-нибудь новое скромнымъ труженикамъ науки. Послѣдніе не могли найти ни въ одной его рѣчи даже того, что увидѣла публика, т.-е. возмущенія противъ матеріализма, такъ какъ, допустивши даже, что Вирховъ не соглашается съ Дарвиномъ въ его основныхъ положеніяхъ, изъ этого нельзя выводить ни того, что Вирховъ не допускаетъ эволюціи, ни какого-либо заключенія о томъ, матеріалистичны его возрѣнія или нѣтъ. Публика захотѣла подвести воззрѣнія Вирхова къ своимъ, и неопредѣленная форма рѣчи знаменитаго патолога дала ей въ общемъ на это право, хотя, какъ мы видѣли, относясь къ содержанію рѣчи внимательно, едва ли можно найти въ ней право на что-либо подобное; банальная фраза объ обезьянѣ закончила собою все, какъ такая формулировка нѣкоторыхъ воззрѣній, которая наиболѣе подходитъ къ уровню пониманія научно-философскихъ идей въ массѣ. И, тѣмъ не менѣе, научный матеріализмъ, какъ извѣстное философское направленіе, все-таки, остается въ силѣ, независимо отъ того, подходитъ ли онъ къ господствующимъ въ массѣ воззрѣніямъ, или нѣтъ. Это направленіе создалось не случайно, а тысячелѣтіями, и у насъ нѣтъ поводовъ предполагать, что оно будетъ отринуто ex abrupto. Во всякомъ случаѣ, оно, какъ и всякое другое научное міровоззрѣніе, имѣетъ право свободнаго обсужденія и не отвѣтственно за ложныя примѣненія его къ жизни со стороны лицъ, мало знакомыхъ съ наукой.

И такъ, кончая съ изложеніемъ соображеній, вызванныхъ рѣчью Вирхова, мы видимъ, что, съ одной стороны, она не имѣетъ и не можетъ имѣть того значенія, которое ей придали въ обществѣ, съ другой -- въ ней нѣтъ многаго того, что увидѣли лица, незнакомыя съ естественными науками; наконецъ, съ третьей -- это не есть рѣчь ученаго, а рѣчь публичнаго оратора, который желаетъ произвести наибольшее впечатлѣніе, прибѣгая къ обычнымъ въ такихъ случаяхъ пріемамъ, не допускаемымъ въ осторожныхъ научныхъ рѣчахъ.

М. Мензбиръ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1893

Оставить комментарий Мензбир Михаил Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1893 Обновлено: 22/11/2023. 99k. Статистика. Статья: Публицистика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:

Мензбир Михаил Александрович Коренной вопрос антропологии

Коренной вопросъ антропологіи.

Мензбир Михаил Александрович
Коренной вопрос антропологии