Меньшиков Михаил Осипович
Памяти верных

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Михаил Осипович Меньшиков

ПАМЯТИ ВЕРНЫХ

   Именно теперь, когда флот сидит на скамье подсудимых -- триумф печальный для вернувшихся с войны! -- теперь полезно вспомнить о тех, кто не вернулся, чьи кости похоронены в пучине далекого океана. Не хорошо, если останется впечатление, что иных людей не было, кроме тех, что весело вспоминают плен свой и, может быть, готовы в подходящих обстоятельствах повторить его. Не верно было бы обобщать поведение сдавшихся и бежавших с теми, кто не сдавался и не бежал. Из-за толпы жизнерадостных, у которых ничего не потеряно, кроме чести, выглядывают грустные тени тех, кто, спасая достоинство России, погубил молодую жизнь свою и даже надежду на признание, хотя бы загробное, ибо гибли без свидетелей, молча. Живые заслоняют на этом кошмарном процессе мертвых, а между тем именно перед мертвыми они должны были бы почтительно посторониться: настоящие были те, а не эти.
   России страшно важно знать, были ли у нее герои на войне или только трусы? В утомительном разбирательстве, похожем на ревизию из рук вон плохого инвентаря, среди никуда не годных вещей и никуда не годных людей выдвигаются то там, то здесь искаженные отчаянием молодые лица, лица юношей, которым не хотелось сдаваться, которые бросались то к кингстонам, то к бомбовым погребам, которые вели предсмертные заговоры с командой: погибнем, мол, но не сдадимся! Пусть решительно ничего не вышло из этой растерянной храбрости, но всё же хотя слабые попытки исполнить долг свой мичманов Четверухина, Волковицкого, Дыбовского, поручика Беляева, прапорщика Шамие, баронов Унгернштернбергов и др. трогательны, в особенности на фоне уверенного спокойствия старших офицеров с бесподобным капитаном Ведерниковым во главе. Вспомните, как последний грубо накинулся на мичмана Четверухина, не желавшего сдаваться. Он пытался даже арестовать Четверухина, как офицера, нарушающего порядок сдачи, подающего в этом дурной пример команде. Сдача, видите ли, вещь, а прочее всё гиль! Сдача -- военный маневр; она должна быть проделана по всем правилам искусства. Офицеры великой христианской нации, моряки флота Петра Великого, должны были показать этим азиатам, как нужно сдаваться: без боя, вытянувши руки по швам -- или может быть с отданием даже чести врагу, - но непременно всем стадом офицеров без малейшего протеста! Кто не согласен с этим -- вон из кают-компании! И нашлась кают-компания, которая на вопрос бедного юноши-героя, изгоняют ли его товарищи, ответила: да!
   Кроме неудавшихся героев, не поддержанных и всеми покинутых, не успевших исполнить долг, были же в этой битве и такие, что бились до конца и остались верными до конца. Многие ведь шли добровольно в этот безнадежный поход. Многие домогались как милости попасть на эскадру. Многие говорили: "В плен не пойдем, погибнем, не переживем позора!". Помните этих моряков, оставшихся на разбитом ядрами корабле, с которого съехал г. Рождественский со штабом. Они могли бы прыгнуть на миноносец, как попрыгали другие, - но в каком-то священном безумстве они остались, они хотели лучше сгореть со своим кораблем и пойти с обломками его на дно. Одного из этих героев, молодого лейтенанта А.Н. Новосильцева, я знал задолго до войны. Необыкновенно скромный, милый, приветливый, красавец и умница, каких мало, он блистательно начал службу, он побывал в далеких экспедициях, и жизнь его слагалась как поэма. И вот он оставил всё: молодую жену, единственного своего мальчика, которого безумно любил, - всё оставил и пошел, доверившись "гению" г. Рождественского. Скромно и тихо, без хвастовства, он весело шел на смерть и говорил: "Поражения не переживу". О сдаче, о плене у него не было и мысли. И так же просто погиб, как жил, принеся последнее великое жертвоприношение за родину, - отдав за нее душу свою. В это самое время адмиралы сдавались или удирали, и г. Рождественский, не успев добежать до Владивостока, поднимал простыню, завидя японский миноносец, просил пощады!
   Г. Небогатов, которого теперь так храбро защищает от русской власти еврей-адвокат, уверяет, что никак нельзя было не сдаться -- смешно было погубить столько народа, которому хотелось жить. Но ведь не все суда эскадры сдались. Ведь броненосец "Адмирал Ушаков" не сдался, и команда его не протестовала против геройской гибели. Почему не были вызваны свидетели с "Ушакова"? Они тоже принадлежали к Небогатовской эскадре, тоже принимали участие в Цусимском бою. И если для тщательного разбора трусости одних, благополучно здравствующих, назначен долгий процесс, занимающий внимание всего света, - то неужели храбрость заслуживает меньшего внимания? Судите тех, имена которых заслуживают забвения. Но путь будет назначен иной суд, иная авторитетная коллегия, которая рассмотрела бы деяния храбрых и воздала бы им хотя бы посмертное признание их подвига, укрепила бы приговором своим благодарную о них память. Неужели благороднее позабыть о верных? Неужели знаменитость г. Рождественского, оспариваемая г. Небогатовым, должна затмить своим сиянием скромные имена тех рыцарей присяги, что предпочли смерть свою -- позору русскому?
   Один из спасшихся, подобранных Японцами из воды офицеров "Ушакова", просит меня в письме рассказать о его товарище, погибшем лейтенанте Жданове.
   Борис Константинович Жданов, подобно Новосильцеву, Эллису и многим другим погибшим, - едва начинал жить. Ему было всего 26 лет. Блестящий, дельный, знающий, начитанный, любимец товарищей и команды, надежда начальства, - Жданов сам вызвался идти на войну. "При очень небольшом числе желающих, это ему удалось", - пишет его товарищ. Так как Жданов опоздал на эскадру Рождественского, его назначили минным офицером к Небогатову, на "Адмирал Ушаков". "Часто в походе, - пишет его товарищ, - в кают-компании заходил разговор о Мацуяме". Под этим словом разумелся плен японский. О том, чтобы сдаться в плен, не могло быть и речи. "Даже мысль о сдаче не могла придти в голову с таким действительно лихим командиром, каков был командир "Ушакова", В.Н. Миклуха. Под стать ему был Жданов. Он всегда говорил в кают-компании, что он в плену не будет, что поражения не переживет. Просто и твердо он настаивал на этом, как на вещи самоочевидной. Как потом оказалось, то же самое он писал своему отцу, отставному моряку-артиллеристу. О том же писал брату, кадету Морского корпуса, и разным друзьям. "Дня за два, за три до боя, ночью на вахте он говорил мне, что если мы прорвемся во Владивосток и он уцелеет в бою, то по окончании войны поедет в Россию, где у него старик-отец и невеста"... В бою 14-го и 15-го мая Жданов был при командире в рубке. "Адмирал Ушаков" расстреливался двумя первоклассными японскими крейсерами, которые все время удерживали выгодную для них дистанцию. Наши снаряды далеко не долетали до них, они же били "Ушакова" наверняка. Из-за сильного крена вследствие полученных пробоин обе башни заклинились и перестали вращаться. Одно 120 мм орудие было разбито, оставалось одно такое же. "Видя полную невозможность стрелять -- даже хотя бы "на страх врагам" - командир приказал трюмному механику открыть кингстоны, а минному офицеру -- взорвать трубы циркуляционных помп, чтобы ускорить гибель уже тонущего броненосца". Ни простыни, ни скатерти на "Ушакове" не подымали. Спешили погибнуть, лишь бы не сдаться. "На всякий случай лейтенантом Ждановым были заложены по приказанию командира подрывные патроны для взрыва бомбовых погребов. Только тогда -- и не раньше приказания командира -- команда стала бросаться за борт на поясах, койках, обломках дерева и т.п. Жданов, вместе с д-ром Бодянским, привязывали раненых к матрацам и бросали их за борт. Имез всех шлюпок уцелела одна, но и ее Миклуха не разрешил спустить, "дабы Японцы не могли подумать, что мы бросаем свой корабль". Заметив, что "Адмирал Ушаков" прекратил стрельбу, японские суда приблизились и продолжали расстреливать его в упор. Даже когда броненосец пошел ко дну, они в течение минут пяти стреляли по плавающим в воде Русским...".
   Что же Миклуха? Что Жданов? Они и не пытались спасти себя. Жданов хотел быть убитым; когда около него разорвался снаряд и он остался цел, - он щелкнул пальцами и сказал с досадой: "Эх, не удалось". Д-р Бодянский (как рассказывал потом в плену) спросил Жданова: "Что же вы не опоясываетесь? У вас ни пояса, ни койки?". На это Жданов ответил, что он в плен не пойдет, как и говорил раньше. Доктор начал убеждать его, схватил за руку. Жданов вырвал руку, снял шапку, поклонился всем, кто был вблизи, и ушел вниз -- минуты за две до того, как броненосец перевернулся. Думают, что он застрелился в каюте.
   Так погиб один из тех, для которых флот, Россия, родина были не пустые звуки. Так погибли многие, память которых заслонена шумною знаменитостью сдавшихся. Так погиб благородный Юнг, сорвавший повязки и истекший кровью, когда узнал о сдаче...
   Офицеры геройского корабля почему-то не были вызваны на суд небогатовской эскадры. Они могли бы показать, что не было никакой нужды сдавать корабли даже под предлогом спасения команды. Спасательных средств было достаточно. На погибшем "Ушакове" - после двухдневного непрерывного боя спаслось всё-таки более ; команды и 2/3 офицеров. Из числа погибших много умело в воде от холода, проплавал до трех часов при температуре в 10о R. Из семи погибших офицеров четверо умерли в воде от паралича сердца и шока. Перетерпевшие все эти страдания, измученные смертью, что, наигравшись ими, выпустила их из своих лап, офицеры "Ушакова" могли бы показать, как рано утром 15 мая они ясно видели на горизонте отряд Небогатова, который бросил геройский корабль, уже подбитый накануне, потерявший эскадренный ход... Г. Небогатов куда-то спешил, куда? -- как оказалось, - к сдаче...
   Защита флота, севшего на скамью подсудимых, сводится к бухгалтерскому подсчету: высчитываются корабли, снаряды, мины, пушки, фальшивые дальномеры... Скудный приход не мог дать хорошего расхода. Доказывается, что вина не тех, кто сдался, а тех, кто их посылал на бой. Всё это так, и несомненно, безобразное состояние оружия уменьшает вину побежденных. Но Роланд в Ронсевальском ущелье бился, пока не выпал меч, бился без меча. Но все мы когда-то в детстве учили с восхищением, как священный завет, слова Леонида Спартанского. Но для чего же нибудь говорили нам о героях библейских, греческих, римских, о Баярде "без страха и упрека", о богатырских битвах наших древних витязей, о Суворове непобедимом, о Нахимове, о Скобелеве, который еще в памяти живого поколения. Неужели в самом деле геройство вздор? Неужели старая империя наша поверит гг. Маргулиесу и Аронсону, что все настоящие русские люди должны поступать в отношении России так, как г. Небогатов? Неужели нет иного понимания, кроме еврейского, относительно того, что такое долг рыцарский, что такое присяга Престолу и Родине, что такое меч, и зачем он болтается сбоку у современных рыцарей?
   Когда судится трусость -- одновременно судится и мужество. Оправдание трусости есть обвинение храбрых, признание подвига их ничтожным. Неужели напрасно погибли наши истинные герои? Неужели посмеётся мать-Россия над великими страданиями, над бестрепетною смертью тех, кто стоял до конца? В цусимском деле суд от имени народа русского должен вынести приговор не над кучкою жалких людей, достаточно перетрусивших, перепуганных, растерянных, - они сами по себе совсем не интересны. Решение ожидается относительно некоторого закона жизни, которым держатся все царства с тех пор как свет стоит. Быть ли мужеству верховной народной силой, или достаточно в нас расчетливой небогатовской трусости?

"Новое Время", 1906, No 11043 (9/22 декабря). С. 3

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru